Зал был битком набит; две или три тысячи человек, много мужчин и женщин, занимали не только кресла, но все проходы, ступени и толпились под хорами, которые тоже были переполнены. Все они были членами Петроградского Совета, по существу, представляющего собой совместную ассамблею всех районных Советов.
За столом президиума… сидели Зиновьев, его правая рука – Зорин и председатель. Обсуждались условия мира с Польшей… Вскоре после нашего прихода Зиновьев произнес длинную и, насколько я могу судить, убедительную речь, подготовляя участников заседания к мысли о необходимости капитуляции. Польские требования возмутительны, но в данное время России приходится идти на уступки…» (Новые поколения людей, наверное, уже не помнят или не знают, что тогда произошло с Польшей. Упоенные победами над российскими мужиками и над Туркестанским краем (Средняя Азия), большевики решили «легендарную» конную армию Буденного и другие воинские части под общим командованием «легендарного» Тухачевского бросить на Варшаву и далее – на Берлин. Мировая революция все не вспыхивала и не вспыхивала, ну так решили ее распространять, то есть навязывать другим народам силой оружия. Особенно рассчитывали на поддержку Германии, где – по Марксу – революция должна была бы произойти в первую очередь. Поэтому очень хотелось пробиться к Берлину. Был лозунг – и пели в песне: «Даешь Варшаву, дай Берлин…» Но поляки под Варшавой, возглавляемые маршалом Пилсудским, задали легендарной конной армии и легендарным полководцам такую трепку, что те драпали до самой Москвы. А это уж задним числом сочинял Сурков: «Помнят псы-атаманы, помнят польские паны конармейские наши клинки». Это уж было не более чем пропагандистское вранье.) «Затем открытым голосованием было принято решение заключить мир с Польшей…
…затем последовали доклад и прения о выращивании овощей в окрестностях Петрограда. Этот практический вопрос вызвал в зале огромное оживление. Люди вскакивали, произносили короткие речи с места и снова усаживались; они кричали и перебивали друг друга. Все это гораздо больше напоминало многолюдный рабочий митинг в Купи Холле, чем работу законодательного органа в понимании западного европейца…
В конце оркестр исполнил «Интернационал», а публика – прошу прощения! – Петроградский Совет начал расходиться под пение этой популярной песни. По существу, это был многолюдный митинг, который мог самое большее одобрить или не одобрить предложения правительства, но сам не способен ни на какую настоящую законодательную деятельность. По своей неорганизованности, отсутствию четкости и действенности Петроградский Совет так же отличается от английского парламента, как груда разрозненных часовых колесиков от старомодных, неточных, но все еще показывающих время часов».
Когда читаешь книгу «Россия во мгле», складывается впечатление, что великий британский фантаст либо ничего не понял из того, что увидел в России, либо по некоторым причинам, которые не будем уточнять, сделал вид, что не понял.
Заседание Петроградского Совета было двойным спектаклем. Во-первых. Петроградский Совет сам по себе уже был – спектакль.
Сравнивая его с кучей разрозненных колесиков, Герберт Уэллс не знал (или не хотел знать), что существует Политбюро – компактный, железный, отлаженный, беспощадный, находящийся всегда, как хорошо смазанный маузер, в боевом состоянии механизм. Там-то все и решается.
Там-то и было решено заключить мир с Польшей. Но когда все уже решено, почему бы и не потешить петроградских рабочих митингом. Ну да еще поговорить о выращивании овощей в окрестностях Петрограда.
Выпустить пар.
Во-вторых, несомненно, заседание Петроградского Совета 7 октября 1920 года было еще и спектаклем, срежиссированным для британского гостя. Герберт Уэллс описывает эпизод этого заседания, который, хоть сейчас казните меня, был приготовлен специально для него. Он пишет: «…выступил пожилой человек (в присутствии Зиновьева! На Петроградском Совете!!! В 1920 году!!! – В.С.), который с ожесточением упрекал русский народ и правительство (!) в безбожии; Россия, говорил он, несет наказание за свои грехи, и, пока она не раскается и не вернется в лоно религии, ее будет преследовать одно бедствие за другим. Хотя участники заседания не разделяли его взглядов, ему дали высказаться беспрепятственно», – добавляет Герберт Уэллс.
Святая простота, святая наивность! – добавим мы от себя. – Вот видите, господин Уэллс, какая у нас демократия. Позволяется с ожесточением критиковать правительство, обвинять его в безбожии, накликивать на него Божью кару.
Конечно, это был переодетый чекист. Ну, или не знаю уж… смертник какой-нибудь, камикадзе. Но даже и смертнику не позволили бы высказаться.
Герберт Уэллс не мог (или не хотел) предположить, что каждый шаг большевиков, а в особенности каждое слово (кроме, конечно, приказов о расстреле и самих расстрелов), есть сознательная, продуманная, направленная на заведомый обман людей ложь. То есть, конечно, между собой, в узком кругу на заседаниях Политбюро или Совнаркома они были искренни друг с другом и говорили правду, но, обращаясь к широким массам (к насекомым, проскользнуло где-то у вождя), они лгали беззастенчиво и всегда.
Насчет отношения самого Ленина ко лжи отметим два разных, отдаленных друг от друга по времени момента.
Первый вычитываем в биографической «Лениниане» Мариэтты Шагинян. Рассказывает Мария Александровна, мать Володи.
«Помню, как в Кокушкине, в гостях у тети, – ему шестой год шел, – разбил нечаянно графин. Разбить в чужом доме графин – серьезная вещь. Володя мой струсил и, когда тетка стала спрашивать, кто это сделал, сказал: «не я». Ну, конечно, она и другие все знали, что он.
Почти два месяца прошло, мы были уж дома, уложила я вас спать, простилась с вами, слышу – всхлипывает Володя, – спрятался с головой под одеяло и всхлипывает. Я подхожу, а он: «Мама, я тогда неправду сказал! Это ведь я графин разбил. А тебе сказал – не я». И плачет, – переживает. Вот я нашего Володю за эту правдивость люблю…» Второй момент вычитываем в мемуарах Юрия Анненкова, замечательного художника-портретиста и автора не менее замечательных воспоминаний о тех людях, портреты которых ему пришлось писать. Так вот, в уста Ленину он вложил фразу: «Говорить правду – мелкобуржуазный предрассудок. Ложь, напротив, часто оправдывается целью».
А пользоваться ложью Владимиру Ильичу требовалось на каждом шагу, потому что ложью была сама основная концепция, будто в России произошла пролетарская революция, будто власть взял пролетариат, будто в стране установлена и действует диктатура пролетариата. Мы видели, как заседал Петроградский Совет, и видели, что Совет этот ничего не решал, а решало все Политбюро, в котором не было ни одного пролетария. Власть в стране взяли профессиональные революционеры, не имеющие никаких профессий и не умеющие делать ничего, кроме как утверждать свою диктатуру. Да и этого они в общем-то не умели. Ведь сказал же Владимир Ильич: мы Россию завоевали, теперь надо научиться Россией управлять.
Делалось все именем пролетариата, ибо не могли же они сказать в открытую, что Россию завоевала группа эмигрантов, приехавшая через Германию (и с германскими деньгами) в запломбированном вагоне. В этом вагоне тоже не было ни одного пролетария. Точно известен список людей, приехавших с Лениным. Вот эти люди: В. И. Ленин с супругой, Г. Сафаров, Григорий Усиевич, Елена Кон, Инесса Арманд, Николай Бойцов, Ф. Гребельская, Е. и М. Мирингоф, Сковно Абрам, Г. Зиновьев (Апфельбаум) с супругой и сыном, Г. Бриллиант, Моисей Харитонов, Д. Розенблюм, А. Абрамович, Шнейсон, М. Цхакая, М. Гоберман, А. Гниде, Айзентух, Сулишвили, Равич, Погосская. (По книге Ф. Платтена «Ленин из эмиграции в Россию». Март, 1917.) Впрочем, надо сказать, что рабочие Петрограда, а потом и в других городах очень скоро поняли. Что большевики их одурачили, что никакой власти пролетариат не получил, а как работали рабочие у своих станков, так и продолжали работать, только жить стали голоднее, беднее, нежели при царе, и вообще-то гораздо бесправнее.
Уже в 1918 году на знаменитом Путиловском, самом революционном заводе, вспыхнуло антибольшевистское восстание. В сущности, это было не восстание, а шествие, демонстрация, манифестация с флагами и лозунгами. Какие же флаги и лозунги рабочиепутиловцы несли? Флаги – красные, а лозунги: «Вся власть Советам», «Власть – рабочим комитетам», «Власть Петроградскому Совету». И что же большевики? Как они отнеслись к пролетариату, якобы стоящему у власти в России? Они это шествие беспощадно расстреляли из пулеметов, после чего оно и стало называться восстанием. Точно так же беспощадно (а действовали латышские стрелки, о которых мы подробнее поговорим позже) были расстреляны Ижорское и Колпинское т.н. восстания. А потом Ижевское, Златоустовское, Астраханское. Да, в Тамбовской губернии было восстание крестьян, в Пензенской губернии восстание крестьян, в Шуе и Рогачеве горожане оказали сопротивление изъятию церковного имущества. Но в Петрограде, Ижорах. Колпине, Астрахани расстреливали про-ле-та-ри-ат.
История не сохранила подробностей подавления пролетариата в Петрограде. Больше известно о Кронштадтском восстании, когда опомнились уж не рабочие, а матросы, чьими руками во многом свершалась т.н. Октябрьская революция.
Но об Астрахани кое-что есть.
Берем, читаем и цитируем С.П.Мельгунова, его книгу «Красный террор в России». Скажем только, что Мельгунов – добросовестный, скрупулезный исследователь, и каждому его слову, каждой его цифре, идет ли речь о крымских расстрелах, идет ли речь об Астрахани, можно верить.
«В марте (1919 г. – В.С.) в Астрахани происходит рабочая забастовка… Десятитысячный митинг мирно обсуждавших свое тяжелое материальное положение рабочих был оцеплен пулеметчиками и гранатчиками. После отказа рабочих разойтись был дан залп из винтовок.
Затем затрещали пулеметы, направленные в плотную массу участников митинга, и с оглушительным треском начали рваться ручные гранаты.
Митинг дрогнул, прилег и жутко затих. За пулеметной трескотней не было слышно ни стона раненых, ни предсмертных криков убитых насмерть.
Город обезлюдел. Притих. Кто бежал, кто спрятался.
Не менее двух тысяч жертв было выхвачено из рабочих рядов.
Этим была закончена первая часть ужасной астраханской трагедии.
Вторая – еще более ужасная – началась 12 марта. Часть рабочих была взята «победителями» в плен и размещена по шести комендатурам, по баркам и пароходам. Среди последних и выделился своими ужасами пароход «Гоголь». В центр полетели телеграммы о «восстании». Из центра пришла лаконичная телеграмма, подписанная Троцким, но, наверное, уж и Владимир Ильич знал о происшествии в городе его дедушки, бабушки и отца. В телеграмме значилось: «Расправиться беспощадно». И участь пленных была решена. Кровавое безумие царило на суше и на воде.
В подвалах ЧК и просто во дворах расстреливали. С пароходов и барж бросали прямо в Волгу. Некоторым вязали руки и ноги и бросали с борта… В городе было так много расстрелянных, что их едва успевали свозить ночами на кладбище, где они грудами сваливались под видом «тифозных»… Каждое утро вставшие астраханцы находили среди улиц полураздетых, залитых кровью, застреленных рабочих. И от трупа к трупу при свете брезжившего утра живые разыскивали дорогих мертвецов.
13 и 14 марта расстреливали по-прежнему только одних рабочих.
Но потом власти, должно быть, спохватились. Ведь нельзя было даже свалить вину за расстрелы на восставшую «буржуазию». И власти решили, что «лучше поздно, чем никогда». Чтобы хоть чем-нибудь замаскировать наготу расправы с астраханским пролетариатом, решили взять первых попавшихся под руку «буржуев» и расправиться с ними по очень простой схеме: брать каждого домовладельца, рыбопромышленника, владельца мелкой торговли, заведения и расстреливать.
К 15 марта едва ли можно было найти хоть один дом, где бы не оплакивали отца, брата, мужа…
Точную цифру расстрелянных можно было бы восстановить поголовным допросом граждан Астрахани. (Кстати, о том, что это было не восстание, но просто избиение, говорит тот факт, что со стороны карателей не было ни одного убитого. – В. С.) Сначала называли цифру две тысячи, потом три. Потом власти стали опубликовывать сотнями списки расстрелянных «буржуев». К началу апреля называли четыре тысячи жертв. А репрессии все не стихали. Власть решила, очевидно, отомстить рабочим Астрахани за все забастовки – и за Тульские, и за Брянские, и за Петроградские, которые волной прокатились в марте 1919 года.
Жуткую картину представляла Астрахань в это время. На улицах – полное безлюдье. В домах – потоки слез. Заборы, витрины и окна учреждений заклеены приказами, приказами, приказами…
Да, еще удержалась в моей памяти картина, вычитанная где-то, когда-то (у Мельгунова я не нашел), что ночью астраханские жители бросились массами в степи, в сторону Казахстана. Их в степи настигали конные отряды и рубили шашками. И спастись там уж было нельзя…
О непосредственной причастности Ленина к кровавому избиению астраханцев говорит, по-моему, тот факт, что Ленин послал в Астрахань своего полномочного представителя, который и возглавил всю эту карательную акцию. Сохранилась где-то в анналах телеграмма Сталина Владимиру Ильичу, что-то вроде (кто захочет, найдет): «Можете быть спокойны, врагам революции не будет пощады». И никому не приходит в голову: как же так? Революция пролетарская, диктатура пролетарская, и пролетарии же оказываются ее врагами? И чья же в таком случае диктатура?
Мы прицепились к одной фразе автора статьи о родословной вождя, но так далеко ушли в комментарии, что, пожалуй, надо эту фразу напомнить. «Главная же цель данной статьи – дать ответ на вопрос: кто же по национальности Владимир Ильич Ульянов (Ленин)? И я уверенно отвечаю: «Русский. Русский по культуре, русский по языку, русский по воспитанию…» Не знаю, почему автор статьи взял все эти слова в кавычки.
Может быть (скорее всего), он тоже цитировал кого-нибудь. Но дело не в этом. Мы тогда, прочитав эти слова в первый раз, заметили, что здесь не хватает одного очень важного слова – «по духу». Можно было бы добавить – «по ощущению» самого себя. Ко мне приступил один талантливый журналист с очень смешанной кровью. Там был венгр (отец), было цыганское (бабушка по матери) и что-то еще. Не говоря о том, что он родился и вырос в России. Во время разговора он сокрушенно воскликнул: «Так кто же я, выходит, по национальности?» Ему ответили: «Кем ты сам себя считаешь и чувствуешь». К словечку «по духу» я добавил бы еще – «по существу».
Я хочу спросить: что же было в Ленине русского и почему же он «русский», если он не только не любил, но ненавидел Россию? Россия ведь не просто звук, это – люди. Они делятся на сословия («на классы», как делил их сам В. И.). И вот мы только что перебрали все, что можно было в России перебрать, и увидели, что В. И. не любил русского царя, и его семью, и весь его род, не любил русское дворянство, русскую интеллигенцию, духовенство и саму церковь, купечество, крестьянство и, наконец, российский пролетариат. Он все это не только не любил, он это все ненавидел лютой ненавистью и, когда появилась возможность, истреблял миллионами, морил голодом, расстреливал, топил живыми в баржах, живыми зарывал в землю, отдавал распоряжения: «Чем больше мы сумеем расстрелять этой сволочи, тем лучше». Что же он в России любил, любовь к чему давала бы ему право называться русским? Ни-че-го.
Россия к тому же это не только люди, но также ее история, ее славное прошлое: Минин и Пожарский, Сусанин, Киевская Русь, Куликово поле, Бородино; ее внешний облик, архитектура, сотни тысяч храмов и колоколен, усадьбы с прудами и парками, ее хлебородные нивы и дружные сенокосы, ее шумные ярмарки, ее девичьи хороводы, ее песни и сказки, ее праздничные яркие наряды, ее полторы тысячи монастырей, ее колокольный (вечерний) звон, ее бесчисленные ветряки и водяные мельницы на небольших светлых речках, ее чеканное серебро, ее поддужные колокольчики и быстрые тройки, ее… Многое еще можно перечислять, что создавало облик России.
И вот замолчали колокола и поддужные колокольчики. Замерли хороводы, исчезли ветряки и водяные мельницы, умерли сенокосы, исчезли миллионы крестьянских домов, исчезло само крестьянство, земля зарастает крапивой и бурьяном, покрывается битым стеклом. Некогда трудолюбивый православный народ превращается сплошь в алкоголиков и дебилов… Это что же, все произошло от великой любви Ильича к России?
Сказано, что он был русским по языку. Это – да. Язык – дело святое. Но один язык еще может и не дать национального самосознания.
Вернее сказать, национальное самосознание может сложиться у человека помимо языка. Пушкин первые детские стишки написал по-французски.
Про Татьяну в «Евгении Онегине» он говорит, что она «выражалася с трудом на языке своем родном». Хвалить ее за это нельзя, но разве мы можем сказать про Татьяну Ларину, что она немка или узбечка? Ведь как никак «Татьяна верила преданьям простонародной старины…».
Может смутить или даже поставить в тупик определение, что Ленин был русским «по культуре». Но кто вам сказал, что Ленин был культурным человеком? Более или менее образованным – да. За плечами российская гимназия и сданные экстерном экзамены за университет.
Начитанным – да. Целеустремленным до фанатизма – не возражаем. Но – культурным?
Первое, что сделал Ленин, переехав вместе со своими сообщниками в Москву, – это уничтожил памятник Александру Второму в Кремле, царю, освободившему Болгарию от турецкого ига, отменившему крепостное право… да и просто так: стоит памятник в центре Москвы и России, историческая, художественная ценность.
Одновременно Ленин уничтожил памятник Александру III около Храма Христа Спасителя (сам храм Ильич уничтожить не успел, он был взорван по его заветам в 1931 году), а также памятник генералу Скобелеву, главному русскому генералу. Он стоял напротив теперешнего Моссовета.
В Кремле же уничтожены Чудов монастырь вместе с могилами наших предков и Вознесенский монастырь вместе с могилами наших предков. А одна яркая сценка про Владимира Ильича запечатлена в воспоминаниях тогдашнего коменданта Кремля П. Малькова.
«Вышел Владимир Ильич. Он был весел, шутил. смеялся. Когда я подошел, Ильич приветливо поздоровался со мной, поздравил с праздником (с 1 Мая, конечно, а не с Пасхой), а потом внезапно шутливо погрозил пальцем.
– Хорошо, батенька, все хорошо, а вот это безобразие так и не убрали. Это уже не хорошо. – И указал на памятник, воздвигнутый на месте убийства Сергея Александровича, великого князя, безвинного человека, убитого подонком Каляевым.
Вдова Сергея Александровича, Елизавета Федоровна, основала Марфа-Марьинскую обитель, где воспитывала склонных к рукоделию российских девочек-сирот. В июле 18-го года, в дни истребления царской семьи, была в уральском городе Алапаевске живой сброшена в шахту.
Ныне прославлена и причислена к лику святых. (А Ильича скоро выбросят из Мавзолея. – В. С.) Я сокрушенно вздохнул.
– Правильно, – говорю, – Владимир Ильич, не убрал. Не успел, рабочих рук не хватило.
– Ишь ты, нашел причину! Так, говорите, рабочих рук не хватает? Ну, для этого дела рабочие руки всегда найдутся, хоть сейчас. Как, товарищи? – обратился Ильич к окружающим. Со всех сторон его поддержали дружные голоса.
– Видите? А вы говорите – рабочих рук нет. Ну-ка, пока есть время до демонстрации, тащите веревки.
Я мигом сбегал в комендатуру и принес веревки. Владимир Ильич ловко сделал петлю и накинул на памятник. Взялись за нее все, и вскоре памятник был опутан веревками со всех сторон.
– А ну, дружно! – задорно командовал Владимир Ильич.
Ленин, Свердлов, Аванесов и сотрудники ВЦИК и Совнаркома впряглись в веревки, налегли, дернули. и памятник рухнул на булыжник.
– Долой его с глаз, на свалку! – продолжал командовать Владимир Ильич.
Десятки рук подхватили веревки, и памятник за скользил по булыжнику к Тайницкому саду.
…Владимир Ильич, – продолжает комендант Кремля Мальков, – вообще терпеть не мог памятников царям, великим князьям, всяким прославленным при царе генералам (надо ли относить сюда прославившихся при царях Суворова, Кутузова, Багратиона, Нахимова, Минина, Пожарского (князя), Скобелева и др. – В. С.). По предложению Владимира Ильича, – продолжает Мальков, – в 1918 году в Москве были снесены памятники Александру II в Кремле, Александру III возле Храма Христа Спасителя, генералу Скобелеву.. Мы снесем весь этот хлам, заявлял он, и воздвигнем в Москве и других городах Советской России памятники Марксу, Энгельсу, Лаврову, Марату, Робеспьеру».
А теперь откроем какую-нибудь энциклопедию на букву «В» и посмотрим: «Вандализм, бессмысленное уничтожение культурных и материальных ценностей». Это выписано из Советской энциклопедии, которая, конечно, слегка слукавила, поставив словечко «бессмысленное» и пропустив словечко «исторических». Как будто уничтожение памятников может быть осмысленным. Или как будто памятник, отражающий историю народа, не является ни культурной, ни материальной ценностью.
В нашей редакции это звучало бы так: «Вандализм, уничтожение культурных, исторических и материальных ценностей». Так точнее. Значит, человек (или люди), занимающийся уничтожением культурных, исторических и материальных ценностей, занимается вандализмом, и его с полным основанием можно назвать вандалом.
А теперь зададим еще один вопрос: можно ли вандала назвать культурным человеком и может ли культурный человек заниматься вандализмом? Я думаю, что-нибудь одно: или вандализм, или культура.
А вот и еще один образчик проявления культуры. Или все-таки вандализма?
Верный друг, жена и соратница (сообщница) Владимира Ильича была председателем Главполитпросвета. Однажды она подписала «Инструкцию о пересмотре книжного состава библиотек к изъятию контрреволюционной и антихудожественной литературы».
Тут возникают два вопроса: является ли книга культурной и материальной ценностью и кто и каким образом может определить степень художественности или антихудожественности той или иной книги?
Известно изречение халифа Омара, когда он приказал сжечь Александрийскую библиотеку – около 700 тысяч рукописных томов древнего мира. Он сказал приблизительно следующее: «Если в этих книгах написано то, что в Коране, то зачем они, когда у нас есть Коран?
Если же в этих книгах написано не то, что в Коране, то тем более их нужно уничтожить».
И кто был халиф Омар: вандал или культурный, просвещенный человек?
Инструкцией, подписанной Надеждой Константиновной Крупской, верным другом и соратницей Владимира Ильича, предписывалось всем Политпросветам (оказывается, эта мракобесная, варварская, вандалистская акция шла под эгидой просвещения!), Гублитам, ГПУ (!) немедленно развернуть работу по освобождению полок библиотек от «вредной литературы». В «черном» списке по разделу психологии и этики было названо более двадцати авторов, среди них Декарт, Кант, Платон, Спенсер, Шопенгауэр, Соловьев… По этике были запрещены книги двенадцати авторов, среди них – Кропоткина, Ницше и даже Льва Толстого.
Особенно опасными считались книжные, журнальные и газетные публикации после февраля 1917 года, ратовавшие за конституцию, демократическую республику, гражданские свободы, всеобщее избирательное право, учредительное собрание…
Изымались книги о религиозном воспитании, о церковноприходских школах, все дореволюционные хрестоматии, книги «Родная речь», буквари.
Подлежала уничтожению и художественная литература: 63 книги для взрослых и 61 для детей.
Однако эта инструкция Н. К. Крупской не была приведена в действие, ибо Наркомпрос посчитал, что список книг, обреченных на изъятие, недостаточно полон. В новом списке значилось уже более двухсот произведений художественной литературы.
Вся эта директивная писанина сейчас передо мной (в ксерокопиях), как общие указания, так и списки книг и авторов.
«Изымается литература следующих типов:
1. Патриотическая, черносотенная, враждебная передовым идеям.
2. Историческая беллетристика, идеализирующая прошлое, приукрашивающая самодержавный строй.
3. Религиозно-нравственная.
4. Проповедующая мещанскую мораль, чрезмерно сентиментальная.
5. Бледная, не художественная, пустая.
6. Порнография.
7. Литература надрыва и упадочного настроения, мистическая, теософская и оккультная.
За столом президиума… сидели Зиновьев, его правая рука – Зорин и председатель. Обсуждались условия мира с Польшей… Вскоре после нашего прихода Зиновьев произнес длинную и, насколько я могу судить, убедительную речь, подготовляя участников заседания к мысли о необходимости капитуляции. Польские требования возмутительны, но в данное время России приходится идти на уступки…» (Новые поколения людей, наверное, уже не помнят или не знают, что тогда произошло с Польшей. Упоенные победами над российскими мужиками и над Туркестанским краем (Средняя Азия), большевики решили «легендарную» конную армию Буденного и другие воинские части под общим командованием «легендарного» Тухачевского бросить на Варшаву и далее – на Берлин. Мировая революция все не вспыхивала и не вспыхивала, ну так решили ее распространять, то есть навязывать другим народам силой оружия. Особенно рассчитывали на поддержку Германии, где – по Марксу – революция должна была бы произойти в первую очередь. Поэтому очень хотелось пробиться к Берлину. Был лозунг – и пели в песне: «Даешь Варшаву, дай Берлин…» Но поляки под Варшавой, возглавляемые маршалом Пилсудским, задали легендарной конной армии и легендарным полководцам такую трепку, что те драпали до самой Москвы. А это уж задним числом сочинял Сурков: «Помнят псы-атаманы, помнят польские паны конармейские наши клинки». Это уж было не более чем пропагандистское вранье.) «Затем открытым голосованием было принято решение заключить мир с Польшей…
…затем последовали доклад и прения о выращивании овощей в окрестностях Петрограда. Этот практический вопрос вызвал в зале огромное оживление. Люди вскакивали, произносили короткие речи с места и снова усаживались; они кричали и перебивали друг друга. Все это гораздо больше напоминало многолюдный рабочий митинг в Купи Холле, чем работу законодательного органа в понимании западного европейца…
В конце оркестр исполнил «Интернационал», а публика – прошу прощения! – Петроградский Совет начал расходиться под пение этой популярной песни. По существу, это был многолюдный митинг, который мог самое большее одобрить или не одобрить предложения правительства, но сам не способен ни на какую настоящую законодательную деятельность. По своей неорганизованности, отсутствию четкости и действенности Петроградский Совет так же отличается от английского парламента, как груда разрозненных часовых колесиков от старомодных, неточных, но все еще показывающих время часов».
Когда читаешь книгу «Россия во мгле», складывается впечатление, что великий британский фантаст либо ничего не понял из того, что увидел в России, либо по некоторым причинам, которые не будем уточнять, сделал вид, что не понял.
Заседание Петроградского Совета было двойным спектаклем. Во-первых. Петроградский Совет сам по себе уже был – спектакль.
Сравнивая его с кучей разрозненных колесиков, Герберт Уэллс не знал (или не хотел знать), что существует Политбюро – компактный, железный, отлаженный, беспощадный, находящийся всегда, как хорошо смазанный маузер, в боевом состоянии механизм. Там-то все и решается.
Там-то и было решено заключить мир с Польшей. Но когда все уже решено, почему бы и не потешить петроградских рабочих митингом. Ну да еще поговорить о выращивании овощей в окрестностях Петрограда.
Выпустить пар.
Во-вторых, несомненно, заседание Петроградского Совета 7 октября 1920 года было еще и спектаклем, срежиссированным для британского гостя. Герберт Уэллс описывает эпизод этого заседания, который, хоть сейчас казните меня, был приготовлен специально для него. Он пишет: «…выступил пожилой человек (в присутствии Зиновьева! На Петроградском Совете!!! В 1920 году!!! – В.С.), который с ожесточением упрекал русский народ и правительство (!) в безбожии; Россия, говорил он, несет наказание за свои грехи, и, пока она не раскается и не вернется в лоно религии, ее будет преследовать одно бедствие за другим. Хотя участники заседания не разделяли его взглядов, ему дали высказаться беспрепятственно», – добавляет Герберт Уэллс.
Святая простота, святая наивность! – добавим мы от себя. – Вот видите, господин Уэллс, какая у нас демократия. Позволяется с ожесточением критиковать правительство, обвинять его в безбожии, накликивать на него Божью кару.
Конечно, это был переодетый чекист. Ну, или не знаю уж… смертник какой-нибудь, камикадзе. Но даже и смертнику не позволили бы высказаться.
Герберт Уэллс не мог (или не хотел) предположить, что каждый шаг большевиков, а в особенности каждое слово (кроме, конечно, приказов о расстреле и самих расстрелов), есть сознательная, продуманная, направленная на заведомый обман людей ложь. То есть, конечно, между собой, в узком кругу на заседаниях Политбюро или Совнаркома они были искренни друг с другом и говорили правду, но, обращаясь к широким массам (к насекомым, проскользнуло где-то у вождя), они лгали беззастенчиво и всегда.
Насчет отношения самого Ленина ко лжи отметим два разных, отдаленных друг от друга по времени момента.
Первый вычитываем в биографической «Лениниане» Мариэтты Шагинян. Рассказывает Мария Александровна, мать Володи.
«Помню, как в Кокушкине, в гостях у тети, – ему шестой год шел, – разбил нечаянно графин. Разбить в чужом доме графин – серьезная вещь. Володя мой струсил и, когда тетка стала спрашивать, кто это сделал, сказал: «не я». Ну, конечно, она и другие все знали, что он.
Почти два месяца прошло, мы были уж дома, уложила я вас спать, простилась с вами, слышу – всхлипывает Володя, – спрятался с головой под одеяло и всхлипывает. Я подхожу, а он: «Мама, я тогда неправду сказал! Это ведь я графин разбил. А тебе сказал – не я». И плачет, – переживает. Вот я нашего Володю за эту правдивость люблю…» Второй момент вычитываем в мемуарах Юрия Анненкова, замечательного художника-портретиста и автора не менее замечательных воспоминаний о тех людях, портреты которых ему пришлось писать. Так вот, в уста Ленину он вложил фразу: «Говорить правду – мелкобуржуазный предрассудок. Ложь, напротив, часто оправдывается целью».
А пользоваться ложью Владимиру Ильичу требовалось на каждом шагу, потому что ложью была сама основная концепция, будто в России произошла пролетарская революция, будто власть взял пролетариат, будто в стране установлена и действует диктатура пролетариата. Мы видели, как заседал Петроградский Совет, и видели, что Совет этот ничего не решал, а решало все Политбюро, в котором не было ни одного пролетария. Власть в стране взяли профессиональные революционеры, не имеющие никаких профессий и не умеющие делать ничего, кроме как утверждать свою диктатуру. Да и этого они в общем-то не умели. Ведь сказал же Владимир Ильич: мы Россию завоевали, теперь надо научиться Россией управлять.
Делалось все именем пролетариата, ибо не могли же они сказать в открытую, что Россию завоевала группа эмигрантов, приехавшая через Германию (и с германскими деньгами) в запломбированном вагоне. В этом вагоне тоже не было ни одного пролетария. Точно известен список людей, приехавших с Лениным. Вот эти люди: В. И. Ленин с супругой, Г. Сафаров, Григорий Усиевич, Елена Кон, Инесса Арманд, Николай Бойцов, Ф. Гребельская, Е. и М. Мирингоф, Сковно Абрам, Г. Зиновьев (Апфельбаум) с супругой и сыном, Г. Бриллиант, Моисей Харитонов, Д. Розенблюм, А. Абрамович, Шнейсон, М. Цхакая, М. Гоберман, А. Гниде, Айзентух, Сулишвили, Равич, Погосская. (По книге Ф. Платтена «Ленин из эмиграции в Россию». Март, 1917.) Впрочем, надо сказать, что рабочие Петрограда, а потом и в других городах очень скоро поняли. Что большевики их одурачили, что никакой власти пролетариат не получил, а как работали рабочие у своих станков, так и продолжали работать, только жить стали голоднее, беднее, нежели при царе, и вообще-то гораздо бесправнее.
Уже в 1918 году на знаменитом Путиловском, самом революционном заводе, вспыхнуло антибольшевистское восстание. В сущности, это было не восстание, а шествие, демонстрация, манифестация с флагами и лозунгами. Какие же флаги и лозунги рабочиепутиловцы несли? Флаги – красные, а лозунги: «Вся власть Советам», «Власть – рабочим комитетам», «Власть Петроградскому Совету». И что же большевики? Как они отнеслись к пролетариату, якобы стоящему у власти в России? Они это шествие беспощадно расстреляли из пулеметов, после чего оно и стало называться восстанием. Точно так же беспощадно (а действовали латышские стрелки, о которых мы подробнее поговорим позже) были расстреляны Ижорское и Колпинское т.н. восстания. А потом Ижевское, Златоустовское, Астраханское. Да, в Тамбовской губернии было восстание крестьян, в Пензенской губернии восстание крестьян, в Шуе и Рогачеве горожане оказали сопротивление изъятию церковного имущества. Но в Петрограде, Ижорах. Колпине, Астрахани расстреливали про-ле-та-ри-ат.
История не сохранила подробностей подавления пролетариата в Петрограде. Больше известно о Кронштадтском восстании, когда опомнились уж не рабочие, а матросы, чьими руками во многом свершалась т.н. Октябрьская революция.
Но об Астрахани кое-что есть.
Берем, читаем и цитируем С.П.Мельгунова, его книгу «Красный террор в России». Скажем только, что Мельгунов – добросовестный, скрупулезный исследователь, и каждому его слову, каждой его цифре, идет ли речь о крымских расстрелах, идет ли речь об Астрахани, можно верить.
«В марте (1919 г. – В.С.) в Астрахани происходит рабочая забастовка… Десятитысячный митинг мирно обсуждавших свое тяжелое материальное положение рабочих был оцеплен пулеметчиками и гранатчиками. После отказа рабочих разойтись был дан залп из винтовок.
Затем затрещали пулеметы, направленные в плотную массу участников митинга, и с оглушительным треском начали рваться ручные гранаты.
Митинг дрогнул, прилег и жутко затих. За пулеметной трескотней не было слышно ни стона раненых, ни предсмертных криков убитых насмерть.
Город обезлюдел. Притих. Кто бежал, кто спрятался.
Не менее двух тысяч жертв было выхвачено из рабочих рядов.
Этим была закончена первая часть ужасной астраханской трагедии.
Вторая – еще более ужасная – началась 12 марта. Часть рабочих была взята «победителями» в плен и размещена по шести комендатурам, по баркам и пароходам. Среди последних и выделился своими ужасами пароход «Гоголь». В центр полетели телеграммы о «восстании». Из центра пришла лаконичная телеграмма, подписанная Троцким, но, наверное, уж и Владимир Ильич знал о происшествии в городе его дедушки, бабушки и отца. В телеграмме значилось: «Расправиться беспощадно». И участь пленных была решена. Кровавое безумие царило на суше и на воде.
В подвалах ЧК и просто во дворах расстреливали. С пароходов и барж бросали прямо в Волгу. Некоторым вязали руки и ноги и бросали с борта… В городе было так много расстрелянных, что их едва успевали свозить ночами на кладбище, где они грудами сваливались под видом «тифозных»… Каждое утро вставшие астраханцы находили среди улиц полураздетых, залитых кровью, застреленных рабочих. И от трупа к трупу при свете брезжившего утра живые разыскивали дорогих мертвецов.
13 и 14 марта расстреливали по-прежнему только одних рабочих.
Но потом власти, должно быть, спохватились. Ведь нельзя было даже свалить вину за расстрелы на восставшую «буржуазию». И власти решили, что «лучше поздно, чем никогда». Чтобы хоть чем-нибудь замаскировать наготу расправы с астраханским пролетариатом, решили взять первых попавшихся под руку «буржуев» и расправиться с ними по очень простой схеме: брать каждого домовладельца, рыбопромышленника, владельца мелкой торговли, заведения и расстреливать.
К 15 марта едва ли можно было найти хоть один дом, где бы не оплакивали отца, брата, мужа…
Точную цифру расстрелянных можно было бы восстановить поголовным допросом граждан Астрахани. (Кстати, о том, что это было не восстание, но просто избиение, говорит тот факт, что со стороны карателей не было ни одного убитого. – В. С.) Сначала называли цифру две тысячи, потом три. Потом власти стали опубликовывать сотнями списки расстрелянных «буржуев». К началу апреля называли четыре тысячи жертв. А репрессии все не стихали. Власть решила, очевидно, отомстить рабочим Астрахани за все забастовки – и за Тульские, и за Брянские, и за Петроградские, которые волной прокатились в марте 1919 года.
Жуткую картину представляла Астрахань в это время. На улицах – полное безлюдье. В домах – потоки слез. Заборы, витрины и окна учреждений заклеены приказами, приказами, приказами…
Да, еще удержалась в моей памяти картина, вычитанная где-то, когда-то (у Мельгунова я не нашел), что ночью астраханские жители бросились массами в степи, в сторону Казахстана. Их в степи настигали конные отряды и рубили шашками. И спастись там уж было нельзя…
О непосредственной причастности Ленина к кровавому избиению астраханцев говорит, по-моему, тот факт, что Ленин послал в Астрахань своего полномочного представителя, который и возглавил всю эту карательную акцию. Сохранилась где-то в анналах телеграмма Сталина Владимиру Ильичу, что-то вроде (кто захочет, найдет): «Можете быть спокойны, врагам революции не будет пощады». И никому не приходит в голову: как же так? Революция пролетарская, диктатура пролетарская, и пролетарии же оказываются ее врагами? И чья же в таком случае диктатура?
Мы прицепились к одной фразе автора статьи о родословной вождя, но так далеко ушли в комментарии, что, пожалуй, надо эту фразу напомнить. «Главная же цель данной статьи – дать ответ на вопрос: кто же по национальности Владимир Ильич Ульянов (Ленин)? И я уверенно отвечаю: «Русский. Русский по культуре, русский по языку, русский по воспитанию…» Не знаю, почему автор статьи взял все эти слова в кавычки.
Может быть (скорее всего), он тоже цитировал кого-нибудь. Но дело не в этом. Мы тогда, прочитав эти слова в первый раз, заметили, что здесь не хватает одного очень важного слова – «по духу». Можно было бы добавить – «по ощущению» самого себя. Ко мне приступил один талантливый журналист с очень смешанной кровью. Там был венгр (отец), было цыганское (бабушка по матери) и что-то еще. Не говоря о том, что он родился и вырос в России. Во время разговора он сокрушенно воскликнул: «Так кто же я, выходит, по национальности?» Ему ответили: «Кем ты сам себя считаешь и чувствуешь». К словечку «по духу» я добавил бы еще – «по существу».
Я хочу спросить: что же было в Ленине русского и почему же он «русский», если он не только не любил, но ненавидел Россию? Россия ведь не просто звук, это – люди. Они делятся на сословия («на классы», как делил их сам В. И.). И вот мы только что перебрали все, что можно было в России перебрать, и увидели, что В. И. не любил русского царя, и его семью, и весь его род, не любил русское дворянство, русскую интеллигенцию, духовенство и саму церковь, купечество, крестьянство и, наконец, российский пролетариат. Он все это не только не любил, он это все ненавидел лютой ненавистью и, когда появилась возможность, истреблял миллионами, морил голодом, расстреливал, топил живыми в баржах, живыми зарывал в землю, отдавал распоряжения: «Чем больше мы сумеем расстрелять этой сволочи, тем лучше». Что же он в России любил, любовь к чему давала бы ему право называться русским? Ни-че-го.
Россия к тому же это не только люди, но также ее история, ее славное прошлое: Минин и Пожарский, Сусанин, Киевская Русь, Куликово поле, Бородино; ее внешний облик, архитектура, сотни тысяч храмов и колоколен, усадьбы с прудами и парками, ее хлебородные нивы и дружные сенокосы, ее шумные ярмарки, ее девичьи хороводы, ее песни и сказки, ее праздничные яркие наряды, ее полторы тысячи монастырей, ее колокольный (вечерний) звон, ее бесчисленные ветряки и водяные мельницы на небольших светлых речках, ее чеканное серебро, ее поддужные колокольчики и быстрые тройки, ее… Многое еще можно перечислять, что создавало облик России.
Смею утверждать, что ничего из перечисленного Владимир Ильич Ульянов (Ленин) не любил. Более того, придя к власти, он все перечисленное уничтожил: все храмы, колокольни, монастыри, усадьбы с прудами и парками, ярмарки, праздничные наряды… Серебро, золото, старинные иконы вагонами увозил из России жулик Хаммер; из Эрмитажа продано за бесценок 5000 лучших картин.
Но я люблю – за что, не знаю сам? —
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям,
* * *
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
И вот замолчали колокола и поддужные колокольчики. Замерли хороводы, исчезли ветряки и водяные мельницы, умерли сенокосы, исчезли миллионы крестьянских домов, исчезло само крестьянство, земля зарастает крапивой и бурьяном, покрывается битым стеклом. Некогда трудолюбивый православный народ превращается сплошь в алкоголиков и дебилов… Это что же, все произошло от великой любви Ильича к России?
Сказано, что он был русским по языку. Это – да. Язык – дело святое. Но один язык еще может и не дать национального самосознания.
Вернее сказать, национальное самосознание может сложиться у человека помимо языка. Пушкин первые детские стишки написал по-французски.
Про Татьяну в «Евгении Онегине» он говорит, что она «выражалася с трудом на языке своем родном». Хвалить ее за это нельзя, но разве мы можем сказать про Татьяну Ларину, что она немка или узбечка? Ведь как никак «Татьяна верила преданьям простонародной старины…».
Может смутить или даже поставить в тупик определение, что Ленин был русским «по культуре». Но кто вам сказал, что Ленин был культурным человеком? Более или менее образованным – да. За плечами российская гимназия и сданные экстерном экзамены за университет.
Начитанным – да. Целеустремленным до фанатизма – не возражаем. Но – культурным?
Первое, что сделал Ленин, переехав вместе со своими сообщниками в Москву, – это уничтожил памятник Александру Второму в Кремле, царю, освободившему Болгарию от турецкого ига, отменившему крепостное право… да и просто так: стоит памятник в центре Москвы и России, историческая, художественная ценность.
Одновременно Ленин уничтожил памятник Александру III около Храма Христа Спасителя (сам храм Ильич уничтожить не успел, он был взорван по его заветам в 1931 году), а также памятник генералу Скобелеву, главному русскому генералу. Он стоял напротив теперешнего Моссовета.
В Кремле же уничтожены Чудов монастырь вместе с могилами наших предков и Вознесенский монастырь вместе с могилами наших предков. А одна яркая сценка про Владимира Ильича запечатлена в воспоминаниях тогдашнего коменданта Кремля П. Малькова.
«Вышел Владимир Ильич. Он был весел, шутил. смеялся. Когда я подошел, Ильич приветливо поздоровался со мной, поздравил с праздником (с 1 Мая, конечно, а не с Пасхой), а потом внезапно шутливо погрозил пальцем.
– Хорошо, батенька, все хорошо, а вот это безобразие так и не убрали. Это уже не хорошо. – И указал на памятник, воздвигнутый на месте убийства Сергея Александровича, великого князя, безвинного человека, убитого подонком Каляевым.
Вдова Сергея Александровича, Елизавета Федоровна, основала Марфа-Марьинскую обитель, где воспитывала склонных к рукоделию российских девочек-сирот. В июле 18-го года, в дни истребления царской семьи, была в уральском городе Алапаевске живой сброшена в шахту.
Ныне прославлена и причислена к лику святых. (А Ильича скоро выбросят из Мавзолея. – В. С.) Я сокрушенно вздохнул.
– Правильно, – говорю, – Владимир Ильич, не убрал. Не успел, рабочих рук не хватило.
– Ишь ты, нашел причину! Так, говорите, рабочих рук не хватает? Ну, для этого дела рабочие руки всегда найдутся, хоть сейчас. Как, товарищи? – обратился Ильич к окружающим. Со всех сторон его поддержали дружные голоса.
– Видите? А вы говорите – рабочих рук нет. Ну-ка, пока есть время до демонстрации, тащите веревки.
Я мигом сбегал в комендатуру и принес веревки. Владимир Ильич ловко сделал петлю и накинул на памятник. Взялись за нее все, и вскоре памятник был опутан веревками со всех сторон.
– А ну, дружно! – задорно командовал Владимир Ильич.
Ленин, Свердлов, Аванесов и сотрудники ВЦИК и Совнаркома впряглись в веревки, налегли, дернули. и памятник рухнул на булыжник.
– Долой его с глаз, на свалку! – продолжал командовать Владимир Ильич.
Десятки рук подхватили веревки, и памятник за скользил по булыжнику к Тайницкому саду.
…Владимир Ильич, – продолжает комендант Кремля Мальков, – вообще терпеть не мог памятников царям, великим князьям, всяким прославленным при царе генералам (надо ли относить сюда прославившихся при царях Суворова, Кутузова, Багратиона, Нахимова, Минина, Пожарского (князя), Скобелева и др. – В. С.). По предложению Владимира Ильича, – продолжает Мальков, – в 1918 году в Москве были снесены памятники Александру II в Кремле, Александру III возле Храма Христа Спасителя, генералу Скобелеву.. Мы снесем весь этот хлам, заявлял он, и воздвигнем в Москве и других городах Советской России памятники Марксу, Энгельсу, Лаврову, Марату, Робеспьеру».
А теперь откроем какую-нибудь энциклопедию на букву «В» и посмотрим: «Вандализм, бессмысленное уничтожение культурных и материальных ценностей». Это выписано из Советской энциклопедии, которая, конечно, слегка слукавила, поставив словечко «бессмысленное» и пропустив словечко «исторических». Как будто уничтожение памятников может быть осмысленным. Или как будто памятник, отражающий историю народа, не является ни культурной, ни материальной ценностью.
В нашей редакции это звучало бы так: «Вандализм, уничтожение культурных, исторических и материальных ценностей». Так точнее. Значит, человек (или люди), занимающийся уничтожением культурных, исторических и материальных ценностей, занимается вандализмом, и его с полным основанием можно назвать вандалом.
А теперь зададим еще один вопрос: можно ли вандала назвать культурным человеком и может ли культурный человек заниматься вандализмом? Я думаю, что-нибудь одно: или вандализм, или культура.
А вот и еще один образчик проявления культуры. Или все-таки вандализма?
Верный друг, жена и соратница (сообщница) Владимира Ильича была председателем Главполитпросвета. Однажды она подписала «Инструкцию о пересмотре книжного состава библиотек к изъятию контрреволюционной и антихудожественной литературы».
Тут возникают два вопроса: является ли книга культурной и материальной ценностью и кто и каким образом может определить степень художественности или антихудожественности той или иной книги?
Известно изречение халифа Омара, когда он приказал сжечь Александрийскую библиотеку – около 700 тысяч рукописных томов древнего мира. Он сказал приблизительно следующее: «Если в этих книгах написано то, что в Коране, то зачем они, когда у нас есть Коран?
Если же в этих книгах написано не то, что в Коране, то тем более их нужно уничтожить».
И кто был халиф Омар: вандал или культурный, просвещенный человек?
Инструкцией, подписанной Надеждой Константиновной Крупской, верным другом и соратницей Владимира Ильича, предписывалось всем Политпросветам (оказывается, эта мракобесная, варварская, вандалистская акция шла под эгидой просвещения!), Гублитам, ГПУ (!) немедленно развернуть работу по освобождению полок библиотек от «вредной литературы». В «черном» списке по разделу психологии и этики было названо более двадцати авторов, среди них Декарт, Кант, Платон, Спенсер, Шопенгауэр, Соловьев… По этике были запрещены книги двенадцати авторов, среди них – Кропоткина, Ницше и даже Льва Толстого.
Особенно опасными считались книжные, журнальные и газетные публикации после февраля 1917 года, ратовавшие за конституцию, демократическую республику, гражданские свободы, всеобщее избирательное право, учредительное собрание…
Изымались книги о религиозном воспитании, о церковноприходских школах, все дореволюционные хрестоматии, книги «Родная речь», буквари.
Подлежала уничтожению и художественная литература: 63 книги для взрослых и 61 для детей.
Однако эта инструкция Н. К. Крупской не была приведена в действие, ибо Наркомпрос посчитал, что список книг, обреченных на изъятие, недостаточно полон. В новом списке значилось уже более двухсот произведений художественной литературы.
Вся эта директивная писанина сейчас передо мной (в ксерокопиях), как общие указания, так и списки книг и авторов.
«Изымается литература следующих типов:
1. Патриотическая, черносотенная, враждебная передовым идеям.
2. Историческая беллетристика, идеализирующая прошлое, приукрашивающая самодержавный строй.
3. Религиозно-нравственная.
4. Проповедующая мещанскую мораль, чрезмерно сентиментальная.
5. Бледная, не художественная, пустая.
6. Порнография.
7. Литература надрыва и упадочного настроения, мистическая, теософская и оккультная.