Глава 6
Жизнь постепенно входила в будничное русло. Впрочем, это была уже совсем другая жизнь, респектабельная и счастливая, с мобильным телефоном в сумочке, по которому Давид, преодолевая расстояние, звал:
– Марина!
На следующий день я сказала ему про деньги.
– Пока меня нет, ты не должна ни о чем беспокоиться. У тебя что-то намечалось на работе – купи себе новое платье.
Неужели он помнит?! Вечером я позвонила маме.
– Тебе теперь не дозвонишься, – мама не сердилась, говорила с веселой иронией, – то трубку никто не берет, то Олег отвечает, что ты спишь. И это средь бела дня.
– Да, тут праздники, суматоха.
– Как его зовут? —Мама поставила вопрос ребром.
– Давид.
– Так и говори. А то работа на компьютере… Глупость какая! У тебя на лице все написано.
– Я, между прочим, тоже тебе звонила вечером перед праздником – а никто не отвечал.
– О, это мы с Ириной на концерт ходили в Малый зал консерватории. Бетховена слушали. Ирина все вспоминала, как Илья играл эту вещь. – Мамин голос дрогнул.
…Отец умер семь лет назад, казалось, очень давно. А мама все не могла смириться.
– Давай отметим праздник завтра, раз не получилось вовремя. Приезжай к нам, только часов в шесть вечера – днем у меня частный урок.
Накрыть стол я решила во вкусе мамы —патологической сластены. Даже салат приготовила сладкий: яблоки, апельсины, огурец, отварная курица, немного копченой ветчины. Сверху эта чудовищная смесь посыпалась тертым сыром.
Мама осталась довольна всем, даже мной, что вообще-то бывало нечасто.
– Как немного женщине надо. Да ты просто красавица сегодня, Марина!
– Почему немного? – У нас царила редкая гармония: мне хотелось говорить, ей интересно было слушать. – Давид – это очень даже много.
– А что, он был женат, дети у него?
– Я ведь почти ничего не знаю о нем. Он глава дилерской фирмы…
– И все? А вот это плохо. Вдруг он решил тебя обворовать?
– Не обворует! Чего у нас брать-то?!
– Как это чего?! Видеомагнитофон, телевизор, хрусталь…
Я представила Дода, вытаскивающего из квартиры уродливые хрустальные вазы. Получилось уморительно.
– Не думаю, мама, чтоб ему это было нужно. И потом, мы же не на улице познакомились.
– А где?
– У Вятской, помнишь в школе со мной училась?
– У этой?! – Мама всегда осуждала Аньку за слишком легкий характер и безалаберность. – Ты что же, с ней общаешься? Ну и как она?
Разговор принимал все более неприятный оборот. Мама затаилась. Сейчас она все выспросит и произнесет обвинительный монолог.
Лучше бы я молчала.
– Она как все, мама. Но держится, не унывает.
– А что у Олега в четверти по алгебре выходит? – Мать переменила тему – маневр удался. Она знала, что учеба дается Олегу трудно.
– Тройка, наверно.
– Вот, у сына тройки, а ты бегаешь в гости к Вятской!..
Вечер был испорчен. Но ничто не могло поколебать моего безмятежного настроения. Прощаясь, я поцеловала маму и незаметно сунула ей в карман две стодолларовые бумажки.
– Что это? – недовольно спросила она – видно не хотела примирения.
– Подарок. – Счастливому человеку легко быть великодушным. – Я поздравляю тебя с праздником.
…Как-то Давид попросил меня позвонить Сомову в офис: срочно надо было что-то выяснить, а телефон был занят.
– Пусть он перезвонит мне как можно скорее!
Я набрала сомовский номер. Трубку взяла Анька. Выслушав меня, она расхохоталась:
– Дод уже сделал тебя своим секретарем?
– Он просто попросил, мне передать нетрудно.
– Ну вот, а говорила, не до него. Слушай, Марин, давай все-таки погуляем в субботу, как собирались. Я заеду за тобой часиков в одиннадцать.
У Аньки был маленький «фольксваген» неяркого, но насыщенного синего цвета.
– У шикарной женщины машина под цвет глаз, – процитировала я старый анекдот.
Анька будто обладала какой-то удивительной аурой беззаботности: в ее присутствии хотелось шутить, вспоминать анекдоты, прикалываться – как говорили в детстве.
– Едем завтракать. Я знаю один ресторанчик, там так варят кофе… – Анька, не глядя в зеркало, поправила модную в этом сезоне прическу, посмотрела на меня заговорщицки и подмигнула.
К кофе мы набрали тостов, пирожных и по рюмке коньяка.
– Знаешь, ненавижу выходные. Сомов с женой– как подумаю… не могу просто!
Я видела, что ей хочется рассказать.
– Давно вы с ним?
– Почти десять лет. Он ведь меня от смерти спас, не поверишь.
– Почему от смерти?
– Скажешь тоже, Маринка, почему. Да потому, что я умирать собралась и только ждала, когда смерть за мной явится.
– Что-то на тебя это не похоже!
Анька помолчала, подумала, потом отринула сомнения и заговорила, то поспешно, увлекаясь, то с трудом, подбирая слова.
– Я замуж вышла в девятнадцать лет, мы ведь с тобой тогда уже не общались.
Я кивнула.
– Понимаешь, очень боялась повторить судьбу матери: отец нормально зарабатывал, не пил, но до того был скучным! Мать около него хирела. Я искала интересного человека и довольно быстро нашла. Познакомились на Новый год в компании. Он рисовал пейзажи, играл на скрипке, знал все архитектурные стили. Жил на Полянке – ему бабка квартиру оставила. Почти сразу я ушла к нему, потом уже расписались… Он работал в какой-то проектной организации, лениво так работал, спустя рукава. Ну да я внимания не обращала. Нам родители помогали, на старших курсах иняза я уже переводами подрабатывала. Зато мы каждое воскресенье ходили на выставки, часто бывали на концертах. Тогда как раз стали переиздавать запрещенное, мы покупали книги, читали, обсуждали, спорили. Мне так нравилась эта жизнь!..
Потом стало труднее. Из магазинов исчезали товары, цены росли. Аньку после института распределили в школу, но вскоре это пришлось оставить. Она устроилась переводчицей на фирму – работала по четырнадцать часов. Муж, наоборот, совсем бросил работать. Его контора после перестройки распалась, а другого места он не искал – сидел дома, пытался найти какие-то состояния. Анька уставала и точно не знала какие. Детей в ранней молодости они не хотели, а потом было уже не до того. Однажды Анька почувствовала неладное и пошла в поликлинику. Подозрения подтвердились.
– Рожать сейчас я, наверное, не буду, – сказала она врачу, торопливо пишущему что-то в карте.
– А потом может не получиться. – Врач, русоволосый бородатый мужчина лет сорока, улыбался доброй улыбкой. – Были аборты?
Анька кивнула.
– И не ждите, что наступят лучшие времена. Денег всегда мало: у кого суп жидкий, у кого бриллианты мелкие.
От врача Анька зашла в коммерческий магазин и купила костюм, юбку и двубортный пиджак огромного размера. Дома вставила в юбку резинку, перешила пуговицы на пиджаке. Очень скоро, скорее, чем она думала, костюм пригодился. Сначала он все-таки был ей велик, а потом стал даже мал, потому что Анька продолжала работать на последнем месяце беременности. Влезала в юбку, надевала каблуки, и никто ни о чем не догадывался. Она уже скопила достаточно денег и собиралась сидеть с ребенком целый год. Но Бог судил иначе.
Однажды на переговорах ей стало плохо. Потом врачи объяснили: речь шла не о ребенке и не возможности иметь детей в будущем, речь шла о ее жизни. Уколы, капельницы, тяжелое беспамятство… Анька пришла в себя только через месяц. Мужу разрешили навестить ее. Он пришел румяный с мороза, в новой куртке «пилот» – тогда такие как раз входили в моду, – протянул ей передачу: банку китайской тушенки, купленной ими еще в годы дефицита, и несколько жестких зеленых яблок. От одного их вида сводило скулы.
– И знаешь, Марин, – Анька побледнела, – тогда я высказала ему все. И что, ты думаешь, он ответил? Не поверишь: «Ладно тебе, не обижайся». Не обижайся за то, что сломал жизнь… Сволочь какая… Я его выгнала и, представляешь, больше не видела.
– Как не видела?
– А вот так. Из больницы поехала в родительскую квартиру, там уже не жил никто. А на Полянку даже за вещами не съездила. Не могла себя заставить.
– И как же ты без вещей?!
Да какие там вещи… По дому ходить, что ль? Халат старый нашла. Костюм проклятый тоже выбросила – видеть не могла… Валялась целый день на диване, и такие мысли в голову лезли! А главное, я вдруг поняла, что сама во всем виновата! Работала, мужика содержала, а ребенка убила своего!..
– Ну а Макс?
– Ты слушай… От всех этих размышлений я стала настоящей истеричкой, почти сумасшедшей. Иду по улице, вдруг чувствую, что сейчас заплачу. Соседка успокоительные дала, результат – ноль. Только еще забывать все стала и говорила два слова в минуту. И вот, в разгар полной деградации позвонил папин институтский приятель.
– Аня, выручай!
Я думала, ему надо денег. Оказалось, они с зятем открыли фирму – им переводчица нужна. Платить ей пока нечем, но – в будущем!!! – они, конечно, все отдадут. Я сразу отказалась. Но он так пристал, под конец даже приплел память отца.
– Ладно, – говорю, – везите мне бумаги и словари захватите, а то я вашей терминологии не знаю. – А сама думаю: куда мне переводить, я по-русски скоро забуду.
На следующий день бумаги привез Макс, его зять. Я открыла ему в Димкиной рубашке и джинсах, а на голове платок, потому что от лекарств стали лезть волосы. Он увидел меня, испугался:
– Что это с вами?
– Болею. – И чувствую, что сейчас разревусь. – Вы словари привезли?
Он принялся вытаскивать из сумки здоровенные тома, не удержал, и они у него с грохотом попадали. Макс извинился, сложил словари на стол, и тут прибежал сосед снизу и давай орать какие-то глупости, будто мы все время что-то тяжелое на пол кидаем и что он-то хорошо знает, что мы задумали. И тогда Макс с убийственной серьезностью говорит:
– А откуда вы, интересно, знаете, что мы задумали? Мы это в глубоком секрете держим.
– Знаю! – злобно выкрикнул сосед и убежал, хлопнув дверью.
Я рассмеялась – первый раз за время болезни. И еще, понимаешь, у меня возникло чувство, что мы с Максом заодно, будто мы и правда что-то задумали. И как это было классно! В тот же день я начала переводить, и, к великому удивлению, перевод у меня пошел легко.
– Ну а дальше, как вы с ним?
Понимаешь, мы просто вместе работали. Я и переводила, и референтом его была, даже немного бухгалтером пришлось. Месяцев через пять сняли первый офис: крошечный, конечно, зато в центре, у метро… А мебель жуткая. И денег на другую нет. Вдруг меня осенило: ободранные столы надо покрасить черной тушью. Макс засмеялся, но деваться-то некуда. Красили сами целый вечер, потом поужинали бутербродами с пивом. И вот тутти все и случилось. Домой я пришла в два ночи, окрыленная конечно. Но говорю себе строго так: «Особо не обольщайся, подруга. Мало ли что мужик позволил себе…»
Но потом у нас с ним просто медовый месяц начался! Он сам и о разводе заговорил.
– А дети у них с женой были?
– Девочка, четыре года… Ну развод, так развод – я не возражала. И тут умирает Игорь Иванович – папин друг и тесть Макса. Фирмой они владели напополам, и теперь доля этого Игоря досталась дочери, то есть жене Макса. Она условие поставила: будет семья – будет и фирма. А для Макса фирма все…
– А сама она тоже с ним работает? – Что ты! Дома сидит!
– Как собака на сене.
– Не знаю! Так держится за него. В прошлом году сына ему родила. Разница со старшей тринадцать лет. Ну, вот каково мне это?
– Да уж, не дай бог… А сам он что говорит?
: – Да все твердит: если бы мы встретились на год раньше… Я тоже часто об этом думаю. Он бы не был связан фирмой, я могла бы иметь ребенка. Знаешь, ни о чем я так не мечтаю.
– А ты уверена, что тогда он ушел бы от жены?
В том-то и вопрос! Иногда бывает так плохо, говорю ему: на фирме этой проклятой свет клином не сошелся. Пусть мадам сама распоряжается. Но он про это даже слушать не может. А иногда хочется плюнуть и уйти… Пусть сидят со своей фирмой, с детьми, надоело быть не пришей кобыле хвост.
– Меня свекровь в свое время учила: за мужчин бороться надо!
– Тоже мне теоретик. Он взрослый человек, пусть решает сам.
– Но ведь он ничего не решает!
– Мне за него нечего бороться: он и без того мой! А для нее эта борьба – просто позор: живи со мной из-за фирмы! Себя не уважать!
Мы заказали еще по мороженому с ликером и съели его в абсолютной тишине. Аньку терзали воспоминания. Несколько раз она выразительно глянула на лежавший рядом мобильный – подмывало позвонить Максу. Формально Анька вполне подходила под Изину категорию бессовестных незамужних женщин, вьющихся возле богатых мужиков. Но по сути – совершенно не соответствовала.
– Ладно, не будем о грустном, – подвела итог размышлениям Анька. – Как там Дод?
– Откуда я знаю как? Все хорошо, все нормально – а больше ничего не говорит.
– Он сразу, как тебя увидел, растаял.
– А когда Таню увидел – тоже?
– Нет, та сама его охмуряла. Он держался, сколько мог. Но знаешь, есть какие…
– Слушай, неужели он ей две тысячи простил?
– Тайна, покрытая мраком. Он один раз сболтнул, когда выпил. А вообще Дод особо не болтает. Вы-то с ним как время проводите?
– Ну, в Звенигород ездили, обедали в ресторане…
– Потом он провел ночь у тебя, а на следующий день улетел в Стокгольм.
– Откуда ты знаешь?
– Элементарно. До этого ездил в Питер, один день был в Москве и на это время отключил сотовый, мы, между прочим, его искали. А потом звонил уже из Швеции.
– Я о нем почти ничего не знаю.
– Твое счастье: меньше знаешь, лучше спишь.
– Давно он живет в твоем доме?
– Дай сообразить… Года четыре. У Екатерины Федоровны, соседки сверху, как раз муж умер. Она перебралась к сестре. Вот я и предложила: сдайте квартиру моему знакомому. Она его как увидела, говорит: Аня, ты что? Что это за знакомые у тебя за такие! А ему квартира очень понравилась. Дод настырный – всегда добивается своего.
– А где он до того жил?
– Так он гражданин Швеции, в Москву приехал бизнес делать. Откуда я его и знаю. Так он ничего, не жадный, не бабник, но такой занудный. Ты извини, конечно.
– Ничему тебя жизнь не научила!
– В этом смысле не научила! По-моему, связаться с занудными – не дай бог.
Мы снова развеселились. Я порывалась заплатить за завтрак, но Анька, смеясь, остановила меня.
– Она уже хочет просадить все додовские деньги. Нет, я просто не могу. Он-то, наверное, ждет, что ты накупишь модных тряпок.
– Представь себе, ждет.
– И представлять нечего. Он судит по Тане: ни дня без шмотки.
– А что, кроме Тани, женщин у него не было?
– Почему, он даже когда-то был женат. В университете, что ль… Не помню. Слушай, а давай, правда, скатаем тут в один магазинчик – надо ж выполнять заветы Дода, и мне блузка к костюму нужна.
Магазинчик затерялся в переулках Китай —города. В основном здесь продавались вещи марки «Лиз Сатл». Анька объяснила, что фирма российская и находится чуть ли не за углом. Она сразу безошибочно выбрала блузку фиалкового цвета и принялась за мой гардероб. Сначала я примерила короткое красное платье, потом темный брючный костюм.
– Снимай, не твое. – Анька в досаде щелкнула пальцами.
– Почему? Мне кажется, костюм сидит неплохо.
– Вещь должна подчеркивать индивидуальность, а ты в этом костюме – человек толпы.
Она схватила его в охапку, исчезла и долго не возвращалась в примерочную.
– Ну-ка, а вот это. – Наконец, она протянула мне что-то светло-серое из тончайшей шерсти: жакет был укороченным и приталенным, а длинная узкая юбка с небольшим разрезом справа придавала фигуре необыкновенное изящество. – Это уже лучше. Так, теперь блузки.
Блузки мы выбрали две: строгую темно-синюю и нарядную кирпично-оранжевую. Я не знала, понравится ли все это Давиду, но, что наши школьные сойдут с ума, предполагала.
– Марина!
На следующий день я сказала ему про деньги.
– Пока меня нет, ты не должна ни о чем беспокоиться. У тебя что-то намечалось на работе – купи себе новое платье.
Неужели он помнит?! Вечером я позвонила маме.
– Тебе теперь не дозвонишься, – мама не сердилась, говорила с веселой иронией, – то трубку никто не берет, то Олег отвечает, что ты спишь. И это средь бела дня.
– Да, тут праздники, суматоха.
– Как его зовут? —Мама поставила вопрос ребром.
– Давид.
– Так и говори. А то работа на компьютере… Глупость какая! У тебя на лице все написано.
– Я, между прочим, тоже тебе звонила вечером перед праздником – а никто не отвечал.
– О, это мы с Ириной на концерт ходили в Малый зал консерватории. Бетховена слушали. Ирина все вспоминала, как Илья играл эту вещь. – Мамин голос дрогнул.
…Отец умер семь лет назад, казалось, очень давно. А мама все не могла смириться.
– Давай отметим праздник завтра, раз не получилось вовремя. Приезжай к нам, только часов в шесть вечера – днем у меня частный урок.
Накрыть стол я решила во вкусе мамы —патологической сластены. Даже салат приготовила сладкий: яблоки, апельсины, огурец, отварная курица, немного копченой ветчины. Сверху эта чудовищная смесь посыпалась тертым сыром.
Мама осталась довольна всем, даже мной, что вообще-то бывало нечасто.
– Как немного женщине надо. Да ты просто красавица сегодня, Марина!
– Почему немного? – У нас царила редкая гармония: мне хотелось говорить, ей интересно было слушать. – Давид – это очень даже много.
– А что, он был женат, дети у него?
– Я ведь почти ничего не знаю о нем. Он глава дилерской фирмы…
– И все? А вот это плохо. Вдруг он решил тебя обворовать?
– Не обворует! Чего у нас брать-то?!
– Как это чего?! Видеомагнитофон, телевизор, хрусталь…
Я представила Дода, вытаскивающего из квартиры уродливые хрустальные вазы. Получилось уморительно.
– Не думаю, мама, чтоб ему это было нужно. И потом, мы же не на улице познакомились.
– А где?
– У Вятской, помнишь в школе со мной училась?
– У этой?! – Мама всегда осуждала Аньку за слишком легкий характер и безалаберность. – Ты что же, с ней общаешься? Ну и как она?
Разговор принимал все более неприятный оборот. Мама затаилась. Сейчас она все выспросит и произнесет обвинительный монолог.
Лучше бы я молчала.
– Она как все, мама. Но держится, не унывает.
– А что у Олега в четверти по алгебре выходит? – Мать переменила тему – маневр удался. Она знала, что учеба дается Олегу трудно.
– Тройка, наверно.
– Вот, у сына тройки, а ты бегаешь в гости к Вятской!..
Вечер был испорчен. Но ничто не могло поколебать моего безмятежного настроения. Прощаясь, я поцеловала маму и незаметно сунула ей в карман две стодолларовые бумажки.
– Что это? – недовольно спросила она – видно не хотела примирения.
– Подарок. – Счастливому человеку легко быть великодушным. – Я поздравляю тебя с праздником.
…Как-то Давид попросил меня позвонить Сомову в офис: срочно надо было что-то выяснить, а телефон был занят.
– Пусть он перезвонит мне как можно скорее!
Я набрала сомовский номер. Трубку взяла Анька. Выслушав меня, она расхохоталась:
– Дод уже сделал тебя своим секретарем?
– Он просто попросил, мне передать нетрудно.
– Ну вот, а говорила, не до него. Слушай, Марин, давай все-таки погуляем в субботу, как собирались. Я заеду за тобой часиков в одиннадцать.
У Аньки был маленький «фольксваген» неяркого, но насыщенного синего цвета.
– У шикарной женщины машина под цвет глаз, – процитировала я старый анекдот.
Анька будто обладала какой-то удивительной аурой беззаботности: в ее присутствии хотелось шутить, вспоминать анекдоты, прикалываться – как говорили в детстве.
– Едем завтракать. Я знаю один ресторанчик, там так варят кофе… – Анька, не глядя в зеркало, поправила модную в этом сезоне прическу, посмотрела на меня заговорщицки и подмигнула.
К кофе мы набрали тостов, пирожных и по рюмке коньяка.
– Знаешь, ненавижу выходные. Сомов с женой– как подумаю… не могу просто!
Я видела, что ей хочется рассказать.
– Давно вы с ним?
– Почти десять лет. Он ведь меня от смерти спас, не поверишь.
– Почему от смерти?
– Скажешь тоже, Маринка, почему. Да потому, что я умирать собралась и только ждала, когда смерть за мной явится.
– Что-то на тебя это не похоже!
Анька помолчала, подумала, потом отринула сомнения и заговорила, то поспешно, увлекаясь, то с трудом, подбирая слова.
– Я замуж вышла в девятнадцать лет, мы ведь с тобой тогда уже не общались.
Я кивнула.
– Понимаешь, очень боялась повторить судьбу матери: отец нормально зарабатывал, не пил, но до того был скучным! Мать около него хирела. Я искала интересного человека и довольно быстро нашла. Познакомились на Новый год в компании. Он рисовал пейзажи, играл на скрипке, знал все архитектурные стили. Жил на Полянке – ему бабка квартиру оставила. Почти сразу я ушла к нему, потом уже расписались… Он работал в какой-то проектной организации, лениво так работал, спустя рукава. Ну да я внимания не обращала. Нам родители помогали, на старших курсах иняза я уже переводами подрабатывала. Зато мы каждое воскресенье ходили на выставки, часто бывали на концертах. Тогда как раз стали переиздавать запрещенное, мы покупали книги, читали, обсуждали, спорили. Мне так нравилась эта жизнь!..
Потом стало труднее. Из магазинов исчезали товары, цены росли. Аньку после института распределили в школу, но вскоре это пришлось оставить. Она устроилась переводчицей на фирму – работала по четырнадцать часов. Муж, наоборот, совсем бросил работать. Его контора после перестройки распалась, а другого места он не искал – сидел дома, пытался найти какие-то состояния. Анька уставала и точно не знала какие. Детей в ранней молодости они не хотели, а потом было уже не до того. Однажды Анька почувствовала неладное и пошла в поликлинику. Подозрения подтвердились.
– Рожать сейчас я, наверное, не буду, – сказала она врачу, торопливо пишущему что-то в карте.
– А потом может не получиться. – Врач, русоволосый бородатый мужчина лет сорока, улыбался доброй улыбкой. – Были аборты?
Анька кивнула.
– И не ждите, что наступят лучшие времена. Денег всегда мало: у кого суп жидкий, у кого бриллианты мелкие.
От врача Анька зашла в коммерческий магазин и купила костюм, юбку и двубортный пиджак огромного размера. Дома вставила в юбку резинку, перешила пуговицы на пиджаке. Очень скоро, скорее, чем она думала, костюм пригодился. Сначала он все-таки был ей велик, а потом стал даже мал, потому что Анька продолжала работать на последнем месяце беременности. Влезала в юбку, надевала каблуки, и никто ни о чем не догадывался. Она уже скопила достаточно денег и собиралась сидеть с ребенком целый год. Но Бог судил иначе.
Однажды на переговорах ей стало плохо. Потом врачи объяснили: речь шла не о ребенке и не возможности иметь детей в будущем, речь шла о ее жизни. Уколы, капельницы, тяжелое беспамятство… Анька пришла в себя только через месяц. Мужу разрешили навестить ее. Он пришел румяный с мороза, в новой куртке «пилот» – тогда такие как раз входили в моду, – протянул ей передачу: банку китайской тушенки, купленной ими еще в годы дефицита, и несколько жестких зеленых яблок. От одного их вида сводило скулы.
– И знаешь, Марин, – Анька побледнела, – тогда я высказала ему все. И что, ты думаешь, он ответил? Не поверишь: «Ладно тебе, не обижайся». Не обижайся за то, что сломал жизнь… Сволочь какая… Я его выгнала и, представляешь, больше не видела.
– Как не видела?
– А вот так. Из больницы поехала в родительскую квартиру, там уже не жил никто. А на Полянку даже за вещами не съездила. Не могла себя заставить.
– И как же ты без вещей?!
Да какие там вещи… По дому ходить, что ль? Халат старый нашла. Костюм проклятый тоже выбросила – видеть не могла… Валялась целый день на диване, и такие мысли в голову лезли! А главное, я вдруг поняла, что сама во всем виновата! Работала, мужика содержала, а ребенка убила своего!..
– Ну а Макс?
– Ты слушай… От всех этих размышлений я стала настоящей истеричкой, почти сумасшедшей. Иду по улице, вдруг чувствую, что сейчас заплачу. Соседка успокоительные дала, результат – ноль. Только еще забывать все стала и говорила два слова в минуту. И вот, в разгар полной деградации позвонил папин институтский приятель.
– Аня, выручай!
Я думала, ему надо денег. Оказалось, они с зятем открыли фирму – им переводчица нужна. Платить ей пока нечем, но – в будущем!!! – они, конечно, все отдадут. Я сразу отказалась. Но он так пристал, под конец даже приплел память отца.
– Ладно, – говорю, – везите мне бумаги и словари захватите, а то я вашей терминологии не знаю. – А сама думаю: куда мне переводить, я по-русски скоро забуду.
На следующий день бумаги привез Макс, его зять. Я открыла ему в Димкиной рубашке и джинсах, а на голове платок, потому что от лекарств стали лезть волосы. Он увидел меня, испугался:
– Что это с вами?
– Болею. – И чувствую, что сейчас разревусь. – Вы словари привезли?
Он принялся вытаскивать из сумки здоровенные тома, не удержал, и они у него с грохотом попадали. Макс извинился, сложил словари на стол, и тут прибежал сосед снизу и давай орать какие-то глупости, будто мы все время что-то тяжелое на пол кидаем и что он-то хорошо знает, что мы задумали. И тогда Макс с убийственной серьезностью говорит:
– А откуда вы, интересно, знаете, что мы задумали? Мы это в глубоком секрете держим.
– Знаю! – злобно выкрикнул сосед и убежал, хлопнув дверью.
Я рассмеялась – первый раз за время болезни. И еще, понимаешь, у меня возникло чувство, что мы с Максом заодно, будто мы и правда что-то задумали. И как это было классно! В тот же день я начала переводить, и, к великому удивлению, перевод у меня пошел легко.
– Ну а дальше, как вы с ним?
Понимаешь, мы просто вместе работали. Я и переводила, и референтом его была, даже немного бухгалтером пришлось. Месяцев через пять сняли первый офис: крошечный, конечно, зато в центре, у метро… А мебель жуткая. И денег на другую нет. Вдруг меня осенило: ободранные столы надо покрасить черной тушью. Макс засмеялся, но деваться-то некуда. Красили сами целый вечер, потом поужинали бутербродами с пивом. И вот тутти все и случилось. Домой я пришла в два ночи, окрыленная конечно. Но говорю себе строго так: «Особо не обольщайся, подруга. Мало ли что мужик позволил себе…»
Но потом у нас с ним просто медовый месяц начался! Он сам и о разводе заговорил.
– А дети у них с женой были?
– Девочка, четыре года… Ну развод, так развод – я не возражала. И тут умирает Игорь Иванович – папин друг и тесть Макса. Фирмой они владели напополам, и теперь доля этого Игоря досталась дочери, то есть жене Макса. Она условие поставила: будет семья – будет и фирма. А для Макса фирма все…
– А сама она тоже с ним работает? – Что ты! Дома сидит!
– Как собака на сене.
– Не знаю! Так держится за него. В прошлом году сына ему родила. Разница со старшей тринадцать лет. Ну, вот каково мне это?
– Да уж, не дай бог… А сам он что говорит?
: – Да все твердит: если бы мы встретились на год раньше… Я тоже часто об этом думаю. Он бы не был связан фирмой, я могла бы иметь ребенка. Знаешь, ни о чем я так не мечтаю.
– А ты уверена, что тогда он ушел бы от жены?
В том-то и вопрос! Иногда бывает так плохо, говорю ему: на фирме этой проклятой свет клином не сошелся. Пусть мадам сама распоряжается. Но он про это даже слушать не может. А иногда хочется плюнуть и уйти… Пусть сидят со своей фирмой, с детьми, надоело быть не пришей кобыле хвост.
– Меня свекровь в свое время учила: за мужчин бороться надо!
– Тоже мне теоретик. Он взрослый человек, пусть решает сам.
– Но ведь он ничего не решает!
– Мне за него нечего бороться: он и без того мой! А для нее эта борьба – просто позор: живи со мной из-за фирмы! Себя не уважать!
Мы заказали еще по мороженому с ликером и съели его в абсолютной тишине. Аньку терзали воспоминания. Несколько раз она выразительно глянула на лежавший рядом мобильный – подмывало позвонить Максу. Формально Анька вполне подходила под Изину категорию бессовестных незамужних женщин, вьющихся возле богатых мужиков. Но по сути – совершенно не соответствовала.
– Ладно, не будем о грустном, – подвела итог размышлениям Анька. – Как там Дод?
– Откуда я знаю как? Все хорошо, все нормально – а больше ничего не говорит.
– Он сразу, как тебя увидел, растаял.
– А когда Таню увидел – тоже?
– Нет, та сама его охмуряла. Он держался, сколько мог. Но знаешь, есть какие…
– Слушай, неужели он ей две тысячи простил?
– Тайна, покрытая мраком. Он один раз сболтнул, когда выпил. А вообще Дод особо не болтает. Вы-то с ним как время проводите?
– Ну, в Звенигород ездили, обедали в ресторане…
– Потом он провел ночь у тебя, а на следующий день улетел в Стокгольм.
– Откуда ты знаешь?
– Элементарно. До этого ездил в Питер, один день был в Москве и на это время отключил сотовый, мы, между прочим, его искали. А потом звонил уже из Швеции.
– Я о нем почти ничего не знаю.
– Твое счастье: меньше знаешь, лучше спишь.
– Давно он живет в твоем доме?
– Дай сообразить… Года четыре. У Екатерины Федоровны, соседки сверху, как раз муж умер. Она перебралась к сестре. Вот я и предложила: сдайте квартиру моему знакомому. Она его как увидела, говорит: Аня, ты что? Что это за знакомые у тебя за такие! А ему квартира очень понравилась. Дод настырный – всегда добивается своего.
– А где он до того жил?
– Так он гражданин Швеции, в Москву приехал бизнес делать. Откуда я его и знаю. Так он ничего, не жадный, не бабник, но такой занудный. Ты извини, конечно.
– Ничему тебя жизнь не научила!
– В этом смысле не научила! По-моему, связаться с занудными – не дай бог.
Мы снова развеселились. Я порывалась заплатить за завтрак, но Анька, смеясь, остановила меня.
– Она уже хочет просадить все додовские деньги. Нет, я просто не могу. Он-то, наверное, ждет, что ты накупишь модных тряпок.
– Представь себе, ждет.
– И представлять нечего. Он судит по Тане: ни дня без шмотки.
– А что, кроме Тани, женщин у него не было?
– Почему, он даже когда-то был женат. В университете, что ль… Не помню. Слушай, а давай, правда, скатаем тут в один магазинчик – надо ж выполнять заветы Дода, и мне блузка к костюму нужна.
Магазинчик затерялся в переулках Китай —города. В основном здесь продавались вещи марки «Лиз Сатл». Анька объяснила, что фирма российская и находится чуть ли не за углом. Она сразу безошибочно выбрала блузку фиалкового цвета и принялась за мой гардероб. Сначала я примерила короткое красное платье, потом темный брючный костюм.
– Снимай, не твое. – Анька в досаде щелкнула пальцами.
– Почему? Мне кажется, костюм сидит неплохо.
– Вещь должна подчеркивать индивидуальность, а ты в этом костюме – человек толпы.
Она схватила его в охапку, исчезла и долго не возвращалась в примерочную.
– Ну-ка, а вот это. – Наконец, она протянула мне что-то светло-серое из тончайшей шерсти: жакет был укороченным и приталенным, а длинная узкая юбка с небольшим разрезом справа придавала фигуре необыкновенное изящество. – Это уже лучше. Так, теперь блузки.
Блузки мы выбрали две: строгую темно-синюю и нарядную кирпично-оранжевую. Я не знала, понравится ли все это Давиду, но, что наши школьные сойдут с ума, предполагала.
Глава 7
Утром перед открытым уроком я надела новый костюм с оранжевой блузкой и сделала соответствующий макияж. Нашлись и подходящие серьги из слоновой кости, отделанные кораллами. «Хватит быть серой мышью», – подумала я, бросив последний взгляд в зеркало. Оно прибавило мне уверенности.
Выйдя из квартиры немного раньше обычного, я неожиданно столкнулась с Изой. Она уже давно не заходила к нам, демонстрируя таким образом неодобрение. Увидев меня, Иза сдержанно улыбнулась и покачала головой:
– Куда это ты так рано?
– Как это куда? На работу! А ты?
– Ну, со мной все ясно! А ты еще не бросила это скучное занятие?
Я вдруг прозрела: да она просто завидует мне! Одно дело поддерживать брошенную мужем многодетную мать, и совсем другое – по-соседски общаться с респектабельной и красивой женщиной. У нас обеих изменились роли Изу ее новая не устраивала.
– Я не собираюсь бросать работу! – ответила я как можно спокойнее.
– Ну, это пока. А Давид скажет – куда денешься?
– Зачем это ему?
– А ты думаешь, ему надо, чтоб ты, разряженная на его деньги, ходила куда-то болтаться.
– Вообще, Иза, пока ничего не ясно, но работу бросать я не буду. Кстати, у меня сегодня открытый урок, – сказала я примирительно. В такой день не хотелось ссориться. – А почему ты к нам теперь не заходишь?
– А нужно? – спросила Иза без иронии. Мне уже не казалось, что она завидует, может, у нее какие-то свои проблемы…
– Конечно, нужно, Иза. Заходи вечером, выпьем за мой урок.
– Ты уверена, что будет за что пить?
– В крайнем случае, выпьем за мой провал!
– Ладно, уговорила…
Я чувствовала: Изе трудно общаться со мной на равных. Отсюда то излишний напор, то неуместная ирония. Но все-таки она чуть-чуть потеплела – обрадовалась, что я ее позвала.
Ученики, принаряженные и серьезные, уже ждали у дверей класса. Сразу расселись за парты – бегать и шуметь никому не хотелось. За три минуты до звонка, утопая в алом бархате и пепельных локонах, в класс вплыла директриса.
– Сейчас подойдут, – сообщила она, царственно оглядывая класс.
И сейчас же в коридоре послышались энергичные шаги, нарастающий гул голосов, и в класс ввалилась толпа гостей, предводительствуемая мощной особой в синем в оранжевую полоску свитере. На животе полоски сменялись кружащимися кленовыми листьями. Я с любопытством посмотрела особе на спину: не написан ли там номер и фамилия, как у игрока канадской сборной по хоккею. За дамой семенил серенький старичок. Мышиный Король, определила я. Молодая блондинка в бледно-розовом, чуть наклонившись, беседовала с ним. Кивая и рассеянно улыбаясь детям, гости рассаживались по последним партам, а в класс заходили все новые и новые. Мышиный Король оказался единственным мужчиной в компании.
Пора было начинать. Написав на доске тему «Поэзия и весна», я заговорила, наступая на собственную робость:
– Между этими словами существует тесная связь: лирика – это род литературы, опирающийся на движение чувств. Быть поэтом не значит уметь рифмовать. Главное – чувствовать мир, воспринимать его по-своему. А весна – это время, когда просыпаются природа и наши чувства. – Здесь я чуть сбилась: вдруг фраза выглядит двусмысленно, но долго молчать было нельзя. – Я просила вас рассказать, какой весна видится вам: сделать рисунки, выучить стихи, подобрать рассказы, а может, сочинить что-то самим.
Накануне я долго говорила детям, что гости придут послушать именно их, поэтому теперь ребята с радостной готовностью потянули руки. Каждый, выходя к доске, обязательно отыскивал на стенде свой рисунок, объяснял, что он изобразил и как это связано с выбранным произведением. Чего тут только не было! Стихи о Восьмом марта, рассказы о весеннем лесе, история о первоапрельском дне рождения… Артамонов выучил есенинскую «Черемуху» и, пока рассказывал, два раза сбился, зато какую он сделал иллюстрацию! Казалось, куст черемухи, нарисованный на альбомном листе, благоухает!
Я не скупилась на похвалы, видела: для детей урок – настоящий праздник.
Потом я немного рассказала ученикам, какой видел весну Федор Иванович Тютчев – великий русский поэт, мы читали «Весеннюю грозу». Прозвенел звонок, дети выбежали из класса.
Теперь – обсуждение.
Первой заговорила директриса:
– Вы сами, Марина Ильинична, довольны уроком?
– Урок достиг поставленных целей.
– Как вы можете судить об этом – ведь не было важнейшего этапа урока – закрепления нового материала?
– Я новый материал не давала. Они стихотворения сами читали, рассуждали, выводы делали.
– Все равно, – сипловато начала тетка в свитере, – этап закрепления необходим. Она сидела вытянув ноги в проход, уперев в пол высокие каблуки сапог, а заостренные мысы задрав кверху. – А потом, технические средства? Лень, что ли, сунуть кассету в видео. – Резким движением головы она указала на телевизор в углу.
Воцарилась тишина. Только громким шепотом, не останавливаясь, говорила со своей соседкой темноволосая носатая женщина в бирюзовом платье.
– Гимназия четырнадцать восемьдесят, вы что, сплетничать сюда пришли? – прервала их беседу хоккеистка. – Ваше мнение?
– На уроке не применялись технические средства. – Женщина подняла голову и оказалась на одно лицо с Лолитой с афиши «Шоу разведенной женщины».
– Каковы были ваши цели? – вдруг обратился ко мне Мышиный Король.
– По-моему, у детей должно быть чувство успеха. Мы ругаем их гораздо чаще, чем хвалим. От этого они становятся нервными, неуверенными, начинают ненавидеть школу и все, что с ней связано. Но если у них получается и все это видят… – Я запнулась. Совершенно неожиданно мне пришлось делиться сокровенными мыслями с незнакомыми людьми. Как-то они к ним отнесутся… – Детям такого возраста это очень важно. Опыт успешного ответа на уроке – для них серьезный стимул приготовить завтрашнее домашнее задание. Так постепенно просыпается подлинный интерес к предмету.
– Вы искажаете педагогические цели… ринулась в атаку хоккеистка.
– А вот в нашей лаборатории, – перебил ее Мышиный Король, – пришли к выводу, что формирование успешной личности – сегодня очень важная социальная задача. Что касается видеомагнитофона, он имеется в каждом доме, а вот будут ли детей слушать дома так заинтересованно, как слушала Марина Ильинична, – это вопрос. Урок, несомненно, дан на высоком профессиональном уровне, налицо серьезная психологическая мотивация. Успехов вам, коллега!
И опять воцарилась тишина, через мгновение сменившаяся гулом – казалось, заговорили все сразу. Но в общем хоре не утонул медовый голосок директрисы:
– Спасибо, Борис Григорьевич. Сегодняшний урок – это успех не только Марины Ильиничны, а всего педагогического коллектива. Она к нам сразу после вуза пришла, мы ее воспитали, говоря по-старому, дали путевку в жизнь. А теперь – прошу всех к столу!
К столу я не пошла – у меня продолжались занятия. На математике только и разговоров было, что о гостях – понравилось ли им, что ребята сказали.
– А мое стихотворение?
– А мой рисунок?
– А меня вы почему не спросили?
В конце урока в класс заглянула бело-розовая спутница Мышиного Короля:
– Борис Григорьевич предлагает вам сотрудничать в нашей лаборатории. Напишите статью о своем уроке, обобщите прошлый опыт, подробно остановитесь на мотивации. Если успеете до двадцатого апреля, статья выйдет в мае. – Она протянула мне визитные карточки: свою и профессора, доктора психологии, заведующего учебно-методической лабораторией Бориса Григорьевича Рыдзинского.
Вечером я хвалилась Изке:
– Журнал «Школьная психология» заказал мне статью!
– И что, будешь писать?
– Конечно, приятно, когда кому-то нужны твои мысли.
– Вот приедет твой, и будут тебе мысли. – Я снова услышала раздражение в ее голосе.
– Но ведь он почти всегда занят. Что, по-твоему, я должна просто так сидеть, его ждать?
– По-моему, нет. А вот как он считает, неизвестно. – Почувствовав, что опять зашла далеко, Иза быстро сменила тему: – Апрель, а холодно как. В воскресенье Вербное. Пойдем в церковь?
– Пойдем, – согласилась я, но разговор не клеился. Я видела, что ей хочется говорить про Дода, и говорить нелестно. Скоро Иза ушла. На столе остался принесенный ею мой любимый молочный ликер – мы выпили по маленькой рюмочке. Даже за успех не хотелось пить, было грустно, как на похоронах. Я видела, что теряю близкую подругу, и тяжелое чувство утраты не смягчалось ни мыслями о Давиде, ни профессиональными успехами.
Денис в коридоре болтал по телефону, Олег с Илюшкой смотрели футбол. Никому на свете не было до меня дела. Позвонить маме – та, пожалуй, даже обрадуется, начнет поучать. Давид, между прочим, сегодня не звонил. А может, Иза права: ничего хорошего у нас с ним не будет. Я вымыла посуду, проглядела телепрограмму, но не нашла интересного.
Позже на кухню пришел Илюшка:
– Мама, почитай мне.
Я согласилась неохотно. К тому же читать о приключениях пиратов было скучно. В середине главы вообще перестала понимать, что читаю.
– Тебе не нравится? – спросил сын.
Выйдя из квартиры немного раньше обычного, я неожиданно столкнулась с Изой. Она уже давно не заходила к нам, демонстрируя таким образом неодобрение. Увидев меня, Иза сдержанно улыбнулась и покачала головой:
– Куда это ты так рано?
– Как это куда? На работу! А ты?
– Ну, со мной все ясно! А ты еще не бросила это скучное занятие?
Я вдруг прозрела: да она просто завидует мне! Одно дело поддерживать брошенную мужем многодетную мать, и совсем другое – по-соседски общаться с респектабельной и красивой женщиной. У нас обеих изменились роли Изу ее новая не устраивала.
– Я не собираюсь бросать работу! – ответила я как можно спокойнее.
– Ну, это пока. А Давид скажет – куда денешься?
– Зачем это ему?
– А ты думаешь, ему надо, чтоб ты, разряженная на его деньги, ходила куда-то болтаться.
– Вообще, Иза, пока ничего не ясно, но работу бросать я не буду. Кстати, у меня сегодня открытый урок, – сказала я примирительно. В такой день не хотелось ссориться. – А почему ты к нам теперь не заходишь?
– А нужно? – спросила Иза без иронии. Мне уже не казалось, что она завидует, может, у нее какие-то свои проблемы…
– Конечно, нужно, Иза. Заходи вечером, выпьем за мой урок.
– Ты уверена, что будет за что пить?
– В крайнем случае, выпьем за мой провал!
– Ладно, уговорила…
Я чувствовала: Изе трудно общаться со мной на равных. Отсюда то излишний напор, то неуместная ирония. Но все-таки она чуть-чуть потеплела – обрадовалась, что я ее позвала.
Ученики, принаряженные и серьезные, уже ждали у дверей класса. Сразу расселись за парты – бегать и шуметь никому не хотелось. За три минуты до звонка, утопая в алом бархате и пепельных локонах, в класс вплыла директриса.
– Сейчас подойдут, – сообщила она, царственно оглядывая класс.
И сейчас же в коридоре послышались энергичные шаги, нарастающий гул голосов, и в класс ввалилась толпа гостей, предводительствуемая мощной особой в синем в оранжевую полоску свитере. На животе полоски сменялись кружащимися кленовыми листьями. Я с любопытством посмотрела особе на спину: не написан ли там номер и фамилия, как у игрока канадской сборной по хоккею. За дамой семенил серенький старичок. Мышиный Король, определила я. Молодая блондинка в бледно-розовом, чуть наклонившись, беседовала с ним. Кивая и рассеянно улыбаясь детям, гости рассаживались по последним партам, а в класс заходили все новые и новые. Мышиный Король оказался единственным мужчиной в компании.
Пора было начинать. Написав на доске тему «Поэзия и весна», я заговорила, наступая на собственную робость:
– Между этими словами существует тесная связь: лирика – это род литературы, опирающийся на движение чувств. Быть поэтом не значит уметь рифмовать. Главное – чувствовать мир, воспринимать его по-своему. А весна – это время, когда просыпаются природа и наши чувства. – Здесь я чуть сбилась: вдруг фраза выглядит двусмысленно, но долго молчать было нельзя. – Я просила вас рассказать, какой весна видится вам: сделать рисунки, выучить стихи, подобрать рассказы, а может, сочинить что-то самим.
Накануне я долго говорила детям, что гости придут послушать именно их, поэтому теперь ребята с радостной готовностью потянули руки. Каждый, выходя к доске, обязательно отыскивал на стенде свой рисунок, объяснял, что он изобразил и как это связано с выбранным произведением. Чего тут только не было! Стихи о Восьмом марта, рассказы о весеннем лесе, история о первоапрельском дне рождения… Артамонов выучил есенинскую «Черемуху» и, пока рассказывал, два раза сбился, зато какую он сделал иллюстрацию! Казалось, куст черемухи, нарисованный на альбомном листе, благоухает!
Я не скупилась на похвалы, видела: для детей урок – настоящий праздник.
Потом я немного рассказала ученикам, какой видел весну Федор Иванович Тютчев – великий русский поэт, мы читали «Весеннюю грозу». Прозвенел звонок, дети выбежали из класса.
Теперь – обсуждение.
Первой заговорила директриса:
– Вы сами, Марина Ильинична, довольны уроком?
– Урок достиг поставленных целей.
– Как вы можете судить об этом – ведь не было важнейшего этапа урока – закрепления нового материала?
– Я новый материал не давала. Они стихотворения сами читали, рассуждали, выводы делали.
– Все равно, – сипловато начала тетка в свитере, – этап закрепления необходим. Она сидела вытянув ноги в проход, уперев в пол высокие каблуки сапог, а заостренные мысы задрав кверху. – А потом, технические средства? Лень, что ли, сунуть кассету в видео. – Резким движением головы она указала на телевизор в углу.
Воцарилась тишина. Только громким шепотом, не останавливаясь, говорила со своей соседкой темноволосая носатая женщина в бирюзовом платье.
– Гимназия четырнадцать восемьдесят, вы что, сплетничать сюда пришли? – прервала их беседу хоккеистка. – Ваше мнение?
– На уроке не применялись технические средства. – Женщина подняла голову и оказалась на одно лицо с Лолитой с афиши «Шоу разведенной женщины».
– Каковы были ваши цели? – вдруг обратился ко мне Мышиный Король.
– По-моему, у детей должно быть чувство успеха. Мы ругаем их гораздо чаще, чем хвалим. От этого они становятся нервными, неуверенными, начинают ненавидеть школу и все, что с ней связано. Но если у них получается и все это видят… – Я запнулась. Совершенно неожиданно мне пришлось делиться сокровенными мыслями с незнакомыми людьми. Как-то они к ним отнесутся… – Детям такого возраста это очень важно. Опыт успешного ответа на уроке – для них серьезный стимул приготовить завтрашнее домашнее задание. Так постепенно просыпается подлинный интерес к предмету.
– Вы искажаете педагогические цели… ринулась в атаку хоккеистка.
– А вот в нашей лаборатории, – перебил ее Мышиный Король, – пришли к выводу, что формирование успешной личности – сегодня очень важная социальная задача. Что касается видеомагнитофона, он имеется в каждом доме, а вот будут ли детей слушать дома так заинтересованно, как слушала Марина Ильинична, – это вопрос. Урок, несомненно, дан на высоком профессиональном уровне, налицо серьезная психологическая мотивация. Успехов вам, коллега!
И опять воцарилась тишина, через мгновение сменившаяся гулом – казалось, заговорили все сразу. Но в общем хоре не утонул медовый голосок директрисы:
– Спасибо, Борис Григорьевич. Сегодняшний урок – это успех не только Марины Ильиничны, а всего педагогического коллектива. Она к нам сразу после вуза пришла, мы ее воспитали, говоря по-старому, дали путевку в жизнь. А теперь – прошу всех к столу!
К столу я не пошла – у меня продолжались занятия. На математике только и разговоров было, что о гостях – понравилось ли им, что ребята сказали.
– А мое стихотворение?
– А мой рисунок?
– А меня вы почему не спросили?
В конце урока в класс заглянула бело-розовая спутница Мышиного Короля:
– Борис Григорьевич предлагает вам сотрудничать в нашей лаборатории. Напишите статью о своем уроке, обобщите прошлый опыт, подробно остановитесь на мотивации. Если успеете до двадцатого апреля, статья выйдет в мае. – Она протянула мне визитные карточки: свою и профессора, доктора психологии, заведующего учебно-методической лабораторией Бориса Григорьевича Рыдзинского.
Вечером я хвалилась Изке:
– Журнал «Школьная психология» заказал мне статью!
– И что, будешь писать?
– Конечно, приятно, когда кому-то нужны твои мысли.
– Вот приедет твой, и будут тебе мысли. – Я снова услышала раздражение в ее голосе.
– Но ведь он почти всегда занят. Что, по-твоему, я должна просто так сидеть, его ждать?
– По-моему, нет. А вот как он считает, неизвестно. – Почувствовав, что опять зашла далеко, Иза быстро сменила тему: – Апрель, а холодно как. В воскресенье Вербное. Пойдем в церковь?
– Пойдем, – согласилась я, но разговор не клеился. Я видела, что ей хочется говорить про Дода, и говорить нелестно. Скоро Иза ушла. На столе остался принесенный ею мой любимый молочный ликер – мы выпили по маленькой рюмочке. Даже за успех не хотелось пить, было грустно, как на похоронах. Я видела, что теряю близкую подругу, и тяжелое чувство утраты не смягчалось ни мыслями о Давиде, ни профессиональными успехами.
Денис в коридоре болтал по телефону, Олег с Илюшкой смотрели футбол. Никому на свете не было до меня дела. Позвонить маме – та, пожалуй, даже обрадуется, начнет поучать. Давид, между прочим, сегодня не звонил. А может, Иза права: ничего хорошего у нас с ним не будет. Я вымыла посуду, проглядела телепрограмму, но не нашла интересного.
Позже на кухню пришел Илюшка:
– Мама, почитай мне.
Я согласилась неохотно. К тому же читать о приключениях пиратов было скучно. В середине главы вообще перестала понимать, что читаю.
– Тебе не нравится? – спросил сын.