Страница:
— Да, — сказал Себастьян. — Ты не боишься. Ты даже не пытаешься бежать.
— Бежать? Боже, какая прелесть... Я не стану бежать от тебя. Я всю жизнь играю с огнем. Можно мне поцеловать тебя?
Увы, подумал мальчик, все свелось к убогому любовному свиданию. Для Оскара он был просто еще одним диким ночным цветком, выросшим в сточной канаве Лондона... может быть, самым прекрасным из всех... но все равно с ним поступят так же, как и со всеми: сорвут, изнасилуют и запрут в пыльном шкафу воспоминаний.
И все-таки было в этом человеке что-то изысканное и... восхитительное. Прежде всего потому, что он совсем не боялся. Мальчик-вампир всегда чувствовал запах страха, исходивший даже от тех, кто любил его — Караваджо, Марло, Жиль де Рэ, император Адриан, — их любовь была так пикантно приправлена страхом перед сверхъестественным.
Мальчик начал понимать, что время, в которое он попал, — это время, когда сверхъестественному существу приходится оправдываться за то, что оно существует. Это была эпоха огромных бездушных машин. Скоро в мире вообще не останется ни суеверий, ни набожности.
Мальчик не сказал Оскару «да», но тот все равно подошел и положил руки на узкие плечи мальчика. Однако прежде чем поцеловать, он попробовал вытереть кровь с его губ шелковым носовым платком. Но вкус крови все равно чувствовался... Вкус крови убитой шлюхи.
Оскар Уайльд с ужасом отпрянул от мальчика.
— Какой ты холодный!
— Это холод могилы, — сказал Себастьян, — который может согреть только кровь живых, да и то лишь на миг. Я вампир.
— В таком случае ты вряд ли захочешь попробовать это изысканное вино, — сказал Оскар и осушил залпом полный бокал.
Импозантный джентльмен, приведший их в эти покои, все это время находился где-то поблизости, пытаясь не привлекать к себе внимания. Он очень нервно отреагировал на стук в дверь, буквально на цыпочках подошел к Оскару и прикоснулся к его плечу.
— Вас хотят видеть...
— Но вы же знаете, что меня нельзя прерывать, если я с гостем...
— Это один из ваших друзей.
— А, в таком случае пусть заходит!
Дверь распахнулась, и в приватные покои вошел мужчина: неестественно бледный, во всем черном. Он был угрюм, и казалось, что-то его терзает. В руках он держал театральную программку, на которой большими буквами было написано: Генри Ирвинг.
— Я только что с «Бури», — сказал он с порога. — Генри был просто великолепен.
Я тоже смотрел «Бурю», подумал мальчик. И Уил тоже был просто великолепен, но тот Просперо уже давно мертв и стал кормом для червей — похоже, я слишком долго пробыл в этом черном лесу снов и иллюзий.
— А, Стокер, — воскликнул Оскар Уайльд, — я нашел тебе настоящего вампира.
Полет
Последние известия
Музыка
17
Поиск видений
Наплыв: воздух ночи
Прах
— Бежать? Боже, какая прелесть... Я не стану бежать от тебя. Я всю жизнь играю с огнем. Можно мне поцеловать тебя?
Увы, подумал мальчик, все свелось к убогому любовному свиданию. Для Оскара он был просто еще одним диким ночным цветком, выросшим в сточной канаве Лондона... может быть, самым прекрасным из всех... но все равно с ним поступят так же, как и со всеми: сорвут, изнасилуют и запрут в пыльном шкафу воспоминаний.
И все-таки было в этом человеке что-то изысканное и... восхитительное. Прежде всего потому, что он совсем не боялся. Мальчик-вампир всегда чувствовал запах страха, исходивший даже от тех, кто любил его — Караваджо, Марло, Жиль де Рэ, император Адриан, — их любовь была так пикантно приправлена страхом перед сверхъестественным.
Мальчик начал понимать, что время, в которое он попал, — это время, когда сверхъестественному существу приходится оправдываться за то, что оно существует. Это была эпоха огромных бездушных машин. Скоро в мире вообще не останется ни суеверий, ни набожности.
Мальчик не сказал Оскару «да», но тот все равно подошел и положил руки на узкие плечи мальчика. Однако прежде чем поцеловать, он попробовал вытереть кровь с его губ шелковым носовым платком. Но вкус крови все равно чувствовался... Вкус крови убитой шлюхи.
Оскар Уайльд с ужасом отпрянул от мальчика.
— Какой ты холодный!
— Это холод могилы, — сказал Себастьян, — который может согреть только кровь живых, да и то лишь на миг. Я вампир.
— В таком случае ты вряд ли захочешь попробовать это изысканное вино, — сказал Оскар и осушил залпом полный бокал.
Импозантный джентльмен, приведший их в эти покои, все это время находился где-то поблизости, пытаясь не привлекать к себе внимания. Он очень нервно отреагировал на стук в дверь, буквально на цыпочках подошел к Оскару и прикоснулся к его плечу.
— Вас хотят видеть...
— Но вы же знаете, что меня нельзя прерывать, если я с гостем...
— Это один из ваших друзей.
— А, в таком случае пусть заходит!
Дверь распахнулась, и в приватные покои вошел мужчина: неестественно бледный, во всем черном. Он был угрюм, и казалось, что-то его терзает. В руках он держал театральную программку, на которой большими буквами было написано: Генри Ирвинг.
— Я только что с «Бури», — сказал он с порога. — Генри был просто великолепен.
Я тоже смотрел «Бурю», подумал мальчик. И Уил тоже был просто великолепен, но тот Просперо уже давно мертв и стал кормом для червей — похоже, я слишком долго пробыл в этом черном лесу снов и иллюзий.
— А, Стокер, — воскликнул Оскар Уайльд, — я нашел тебе настоящего вампира.
Полет
Ты прогнала девчонку, но амулет все еще при тебе, и поэтому я обладаю тобой в твоих снах Хит Хит Хит Хит и могу сделать так, чтобы ты увидела все, что видел я... чтобы ты прожила каждый миг моего бессмертия...
Мне нужен Тимми. Мне нужно, чтобы он увидел меня. Мы должны что-то сделать, потому что мы связаны с ним до сих пор... и пора разрубить этот узел.
Хит Хит Хит!
Я все время пытаюсь найти возможность с ним встретиться. Поэтому я и начал мотаться в Таиланд и обратно на крыльях ветров, реющих над просторами Тихого океана. Ночами я тайно приходил к тебе. Я ждал встречи с тобой в саду, скрываясь в ветвях жасмина, в павильоне у озера, где лягушки мирно сидят на листьях лотоса под звездным небом. Иногда ты выходила в сад ночью... званые вечера, обеды, благотворительные балы, и каждый раз на тебе было другое платье, Господи, твои наряды ни разу не повторялись. Я думал: вот сейчас, сейчас... но ты меня не замечала, не видела. А я все время был рядом, иногда даже — в твоем «мерседесе»... я принимал облик геккона и сидел у тебя под ногами... как-то раз я был москитом, но это было погано, потому что воздух был слишком сухим из-за всех этих кондиционеров, и еще они распыляют этот репеллент... так что москитам там очень хреново.
Я даже думал о том, чтобы высосать твою кровь.
Но я не знал — как. Я все еще пытался разобраться с этими странными взаимосвязями любви и смерти. Я до сих пор не могу понять, почему я убил Бекки Слейд. Ведь я не хотел... просто что-то меня подтолкнуло... и я боялся, что убью и тебя... а я не хотел тебя убивать, я просто хотел, чтобы ты меня увидела... чтобы потом, с твоей помощью, добраться до Тимми.
Как-то ночью, на каком-то приеме в «Дасит Тхани», ты болтала с этим сумасшедшим американцем, который рассказал тебе, что живет в плавучем доме, пришвартованном неподалеку от отеля «Ориенталь». Потом вы взяли такси и поехали к реке, а я был с вами. Я сидел между вами, но никто из вас этого не заметил, потому что я был туманом. Обращаться туманом — это прикольно.
Его кровь была просто коктейлем из амфетаминов. Мне знаком этот запах. Мамино дыхание пахло точно так же.
Мы добрались до реки. Он вошел на борт своей лодки, протянул тебе руку. Внутри — яркий свет и пустые холсты.
Он говорил быстро и сбивчиво, захлебываясь словами:
— Хит, Хит. Я не знаю, зачем я выбрался из джунглей. Джунгли подходят мне больше всего, моя душа — там. А здесь мне все ненавистно, все. Эта система, в которой каждому отведено свое место... все это дерьмо... вечеринки, встречи с нужными людьми... А мне нужно найти что-то стоящее... настоящее... чтобы это писать.
— Ты обязательно что-то найдешь, — ответила ты, возможно, только из вежливости, а сама в это время думала: какого дьявола вы с Пи-Джеем вкладываете деньги в эту бездарность, пусть даже когда-то он чего-то и стоил. — Надо только дождаться.
Он рассмеялся:
— Теперь все искусство завязано только на сексе и смерти. Но мне ни разу не удавалось испытать эти два ощущения одновременно. Ни разу в жизни я не осмелился сделать шаг в пропасть. Ради Бога, я ведь даже и не дезертир. На самом деле я просто обманщик.
А потом, уже когда ты уехала домой, я пришел к Лорану МакКендлзу. Он ворочался и метался на тростниковой циновке под москитной сеткой, и я прошептал ему на ухо:
— То есть ты хочешь познать секс и смерть одновременно?
И он ответил во сне:
— Да, да. — Я провел рукой над его глазами, они открылись. Он увидел меня и произнес: — Ангел, мать твою. Ангел.
И все, что мне оставалось сделать, просто позвать его:
— Пойдем.
Мне нужен Тимми. Мне нужно, чтобы он увидел меня. Мы должны что-то сделать, потому что мы связаны с ним до сих пор... и пора разрубить этот узел.
Хит Хит Хит!
Я все время пытаюсь найти возможность с ним встретиться. Поэтому я и начал мотаться в Таиланд и обратно на крыльях ветров, реющих над просторами Тихого океана. Ночами я тайно приходил к тебе. Я ждал встречи с тобой в саду, скрываясь в ветвях жасмина, в павильоне у озера, где лягушки мирно сидят на листьях лотоса под звездным небом. Иногда ты выходила в сад ночью... званые вечера, обеды, благотворительные балы, и каждый раз на тебе было другое платье, Господи, твои наряды ни разу не повторялись. Я думал: вот сейчас, сейчас... но ты меня не замечала, не видела. А я все время был рядом, иногда даже — в твоем «мерседесе»... я принимал облик геккона и сидел у тебя под ногами... как-то раз я был москитом, но это было погано, потому что воздух был слишком сухим из-за всех этих кондиционеров, и еще они распыляют этот репеллент... так что москитам там очень хреново.
Я даже думал о том, чтобы высосать твою кровь.
Но я не знал — как. Я все еще пытался разобраться с этими странными взаимосвязями любви и смерти. Я до сих пор не могу понять, почему я убил Бекки Слейд. Ведь я не хотел... просто что-то меня подтолкнуло... и я боялся, что убью и тебя... а я не хотел тебя убивать, я просто хотел, чтобы ты меня увидела... чтобы потом, с твоей помощью, добраться до Тимми.
Как-то ночью, на каком-то приеме в «Дасит Тхани», ты болтала с этим сумасшедшим американцем, который рассказал тебе, что живет в плавучем доме, пришвартованном неподалеку от отеля «Ориенталь». Потом вы взяли такси и поехали к реке, а я был с вами. Я сидел между вами, но никто из вас этого не заметил, потому что я был туманом. Обращаться туманом — это прикольно.
Его кровь была просто коктейлем из амфетаминов. Мне знаком этот запах. Мамино дыхание пахло точно так же.
Мы добрались до реки. Он вошел на борт своей лодки, протянул тебе руку. Внутри — яркий свет и пустые холсты.
Он говорил быстро и сбивчиво, захлебываясь словами:
— Хит, Хит. Я не знаю, зачем я выбрался из джунглей. Джунгли подходят мне больше всего, моя душа — там. А здесь мне все ненавистно, все. Эта система, в которой каждому отведено свое место... все это дерьмо... вечеринки, встречи с нужными людьми... А мне нужно найти что-то стоящее... настоящее... чтобы это писать.
— Ты обязательно что-то найдешь, — ответила ты, возможно, только из вежливости, а сама в это время думала: какого дьявола вы с Пи-Джеем вкладываете деньги в эту бездарность, пусть даже когда-то он чего-то и стоил. — Надо только дождаться.
Он рассмеялся:
— Теперь все искусство завязано только на сексе и смерти. Но мне ни разу не удавалось испытать эти два ощущения одновременно. Ни разу в жизни я не осмелился сделать шаг в пропасть. Ради Бога, я ведь даже и не дезертир. На самом деле я просто обманщик.
А потом, уже когда ты уехала домой, я пришел к Лорану МакКендлзу. Он ворочался и метался на тростниковой циновке под москитной сеткой, и я прошептал ему на ухо:
— То есть ты хочешь познать секс и смерть одновременно?
И он ответил во сне:
— Да, да. — Я провел рукой над его глазами, они открылись. Он увидел меня и произнес: — Ангел, мать твою. Ангел.
И все, что мне оставалось сделать, просто позвать его:
— Пойдем.
Последние известия
«The Bangkok Times» пишет:
ПОЯВИЛИСЬ ОПАСЕНИЯ, ЧТО ЭКСЦЕНТРИЧНЫЙ АМЕРИКАНСКИЙ ХУДОЖНИК МЕРТВ Лоран МакКендлз, художник, эмигрировавший из Америки и уже несколько лет живущий в Бангкоке, бывший главным подозреваемым в совершении печально известных садистских убийств в Патпонге, имевших место в прошлом году, пропавший некоторое время назад, в настоящее время считается погибшим. В прошлом месяце он отшвартовал свой плавучий дом, успевший стать настоящей достопримечательностью реки Чао Фрайя, и отправился в сторону Индонезии, а именно к берегу Западного Ириана — одного из самых диких и отдаленных уголков мира, — а предварительно заявил, что начинает свое путешествие к «сердцу тьмы». Он отправил по факсу в нашу газету полное драматизма послание, составленное из цитат из Джозефа Конрада, и продолжил свое путешествие вверх по реке к самому центру острова, известного всем как Новая Гвинея . Произошедшее на прошлой неделе извержение вулкана, встряхнувшее весь остров и прервавшее всякую связь с художником, подогрело спекулятивные слухи о его гибели в результате природного катаклизма. Грандиозный успех его жуткой серии картин «Мертвые желтые женщины» — неореалистических портретов зверски убитых проституток — принес господину МакКендлзу миллионы, однако теперь, возможно, он уже не сможет их потратить; поскольку родственников у него нет и он не оставил ни наследников, ни завещания, встает вопрос: кто, если такой человек вообще есть, сможет потратить эти миллионы...
ПОЯВИЛИСЬ ОПАСЕНИЯ, ЧТО ЭКСЦЕНТРИЧНЫЙ АМЕРИКАНСКИЙ ХУДОЖНИК МЕРТВ Лоран МакКендлз, художник, эмигрировавший из Америки и уже несколько лет живущий в Бангкоке, бывший главным подозреваемым в совершении печально известных садистских убийств в Патпонге, имевших место в прошлом году, пропавший некоторое время назад, в настоящее время считается погибшим. В прошлом месяце он отшвартовал свой плавучий дом, успевший стать настоящей достопримечательностью реки Чао Фрайя, и отправился в сторону Индонезии, а именно к берегу Западного Ириана — одного из самых диких и отдаленных уголков мира, — а предварительно заявил, что начинает свое путешествие к «сердцу тьмы». Он отправил по факсу в нашу газету полное драматизма послание, составленное из цитат из Джозефа Конрада, и продолжил свое путешествие вверх по реке к самому центру острова, известного всем как Новая Гвинея . Произошедшее на прошлой неделе извержение вулкана, встряхнувшее весь остров и прервавшее всякую связь с художником, подогрело спекулятивные слухи о его гибели в результате природного катаклизма. Грандиозный успех его жуткой серии картин «Мертвые желтые женщины» — неореалистических портретов зверски убитых проституток — принес господину МакКендлзу миллионы, однако теперь, возможно, он уже не сможет их потратить; поскольку родственников у него нет и он не оставил ни наследников, ни завещания, встает вопрос: кто, если такой человек вообще есть, сможет потратить эти миллионы...
Музыка
В Москве наступила еще одна ночь. Концерт. Еще больше зрителей. Когда Тимми покинул концертный зал, его обступило просто безумное количество поклонников, кто-то даже умудрился стащить с него ботинок. Была уже полночь; утром — он уже договорился — он приедет на съемки «Похорон крыс». Он уже сказал режиссеру, что фильм может стать культовой классикой, если им удастся найти и удержать тонкое равновесие между вычурностью, комедией и изысканной стилизацией. Но он почему-то никак не мог вспомнить лицо настоящего Брема Стокера. Помнил только его полную, абсолютную сосредоточенность, с которой он слушал наиболее ужасающие эпизоды истории человечества в пересказах Себастьяна... Оскар и остальные участники званых обедов видели в нем только рассказчика страшных историй, который их забавляет... но Стокер... Стокер не забавлялся... да. Воспоминания накрыли его, как волна. Это было странно, потому что с тех пор, как он стал человеком, он ничего не вспоминал, а только забывал. И это был еще один знак того, что магия возвращается... и события с безрассудной стремительностью несутся вперед, к новой встрече с теми мифами, которые люди называют судьбой.
Следующей остановкой в его туре был Бангкок.
Следующей остановкой в его туре был Бангкок.
17
Песнь ночи
Поиск видений
Для нее не составило никакого труда заказать себе билет до Бангкока. Вот общение с родителями... с этим было сложнее. Они, конечно, не знали, что она убила человека. Однако им было ясно — как, впрочем, возможно, и всем остальным, — что девочка чем-то подавлена; и буквально в тот же день, как она прилетела в Мюнхен, ее сразу отправили в санаторий для полного психиатрического обследования.
Однако лечебница оказалась самой настоящей тюрьмой — во всех смыслах, — и в первый же свой визит к дочери родители были настолько напуганы зрелищем шизофреников, буйнопомешанных и прочих психов, что тут же забрали Памину домой. Оказавшись дома, она решила довести начатое до конца. Она выбросила всю свою готскую одежду и стала носить только платья в цветочек; привела свою невообразимую прическу в более-менее приличный вид и вела себя как настоящая пай-девочка, к тому же пай-девочка набожная и вся из себя богобоязненная. После того как ей удалось украсть все необходимые кредитки, стащить свой паспорт из ящика отцовского стола и обзвонить несколько турагентств, она уговорила родителей сходить в церковь на дневную мессу. В самый разгар мессы они заметили ее отсутствие, однако решили, что она просто пошла в исповедальню.
К моменту окончания службы она уже мчалась на такси в аэропорт. Она не знала, что именно должно произойти в Бангкоке, но чувствовала, что ей надо быть там: на концертах Тимми Валентайна. Она надеялась, что так или иначе сможет к нему подобраться, а потом... что потом? Убить его? Чего он, кстати, вполне заслуживает... Или, к примеру, можно что-то придумать, чтобы расстроить его концерты... Или расстрелять зрителей из полуавтоматической винтовки, как это было где-то в Америке... а потом направить ствол себе в грудь. Уйти красиво, в огненном апокалипсисе.
— Круто, — сказала она вслух по-английски.
Голос у нее в голове подскажет, что делать.
Я должна верить этому голосу, подумала она.
В самолете — это был чартерный рейс, самый дешевый из всех, что она нашла, — кроме нее, летели одни мужики: бизнесмены средних лет. Не иначе как это был организованный секс-тур. Они посматривали на нее с удивлением и тревогой, но лишь до тех пор, пока не начали разносить пиво, после чего они как будто забыли о ее существовании. Вместо милого семейного фильма или какого-нибудь триллера в салоне бизнес-класса показали скучный документальный фильм о безопасном сексе, который закончился сообщением о том, что по прибытии в гостиницу — с весьма подходящим названием «Сэкси-отель» — каждый пассажир рейса бесплатно получит два десятка презервативов.
Памина заснула.
Когда она проснулась, шел уже другой фильм, тоже документальный: о ночных достопримечательностях Паттайи — прекрасного пляжа, который, как оказалось, тоже был частью местной секс-индустрии. Памина встала и пошла в туалет. «Наверное, выгляжу я кошмарно, — подумала она. — Нужно хотя бы слегка освежиться».
Он ждал ее в глубине зеркала.
Он протянул к ней руки. Казалось, еще чуть-чуть, и он выйдет из зеркала и обнимет ее.
— Grub dich[26], Эйнджел, — сказала она. Его имя все еще казалось странным на ее слух. Эйнджел Тодд. Engel des Todes[27]. Реальность свелась до одной удачной метафоры.
— Привет и тебе, — произнес он этаким мелодичным голосом. Его глаза отсвечивали синевой, и это было не отражение света флюоресцентной лампы.
— Итак, ты узнала, что я не Тимми Валентайн. Хорошо. Я тот, кто охотился за тобой под личиной этого слабака. Я — это я, и я — бессмертный, и именно я — я, а не он — принадлежу ночи, а ты принадлежишь мне и всегда принадлежала мне, только мне. Не ему.
— Но ведь все началось... ну, ты понимаешь... именно с его альбома. С саундтрека к фильму...
— Но пел там я! — сказал Эйнджел Тодд. — И это самый крутой хит у этого мальчика-мечты. А теперь он — это я, а я — это он, но у него ни фига не выходит. Жалкий неудачник.
Памина протянула руки, чтобы прикоснуться к образу в зеркале. На мгновение ей показалось, что она чувствует, как стекло у нее под руками становится мягким, податливым. В тесном пространстве кабинки все как будто звенело от чувственного напряжения. Пространство словно смыкалось. Памине вдруг стало страшно. Явственно потянуло могильным холодком.
— Я люблю тебя! — проговорила она и ударила по стеклу кулаком. Еще раз, еще... чтобы пробиться туда, к нему; чтобы он вышел к ней. Но под градом ее ударов образ Эйнджела растаял, словно был создан из ртути... — Я тебя освобожу, обещаю.
Однако лечебница оказалась самой настоящей тюрьмой — во всех смыслах, — и в первый же свой визит к дочери родители были настолько напуганы зрелищем шизофреников, буйнопомешанных и прочих психов, что тут же забрали Памину домой. Оказавшись дома, она решила довести начатое до конца. Она выбросила всю свою готскую одежду и стала носить только платья в цветочек; привела свою невообразимую прическу в более-менее приличный вид и вела себя как настоящая пай-девочка, к тому же пай-девочка набожная и вся из себя богобоязненная. После того как ей удалось украсть все необходимые кредитки, стащить свой паспорт из ящика отцовского стола и обзвонить несколько турагентств, она уговорила родителей сходить в церковь на дневную мессу. В самый разгар мессы они заметили ее отсутствие, однако решили, что она просто пошла в исповедальню.
К моменту окончания службы она уже мчалась на такси в аэропорт. Она не знала, что именно должно произойти в Бангкоке, но чувствовала, что ей надо быть там: на концертах Тимми Валентайна. Она надеялась, что так или иначе сможет к нему подобраться, а потом... что потом? Убить его? Чего он, кстати, вполне заслуживает... Или, к примеру, можно что-то придумать, чтобы расстроить его концерты... Или расстрелять зрителей из полуавтоматической винтовки, как это было где-то в Америке... а потом направить ствол себе в грудь. Уйти красиво, в огненном апокалипсисе.
— Круто, — сказала она вслух по-английски.
Голос у нее в голове подскажет, что делать.
Я должна верить этому голосу, подумала она.
В самолете — это был чартерный рейс, самый дешевый из всех, что она нашла, — кроме нее, летели одни мужики: бизнесмены средних лет. Не иначе как это был организованный секс-тур. Они посматривали на нее с удивлением и тревогой, но лишь до тех пор, пока не начали разносить пиво, после чего они как будто забыли о ее существовании. Вместо милого семейного фильма или какого-нибудь триллера в салоне бизнес-класса показали скучный документальный фильм о безопасном сексе, который закончился сообщением о том, что по прибытии в гостиницу — с весьма подходящим названием «Сэкси-отель» — каждый пассажир рейса бесплатно получит два десятка презервативов.
Памина заснула.
Когда она проснулась, шел уже другой фильм, тоже документальный: о ночных достопримечательностях Паттайи — прекрасного пляжа, который, как оказалось, тоже был частью местной секс-индустрии. Памина встала и пошла в туалет. «Наверное, выгляжу я кошмарно, — подумала она. — Нужно хотя бы слегка освежиться».
Он ждал ее в глубине зеркала.
Он протянул к ней руки. Казалось, еще чуть-чуть, и он выйдет из зеркала и обнимет ее.
— Grub dich[26], Эйнджел, — сказала она. Его имя все еще казалось странным на ее слух. Эйнджел Тодд. Engel des Todes[27]. Реальность свелась до одной удачной метафоры.
— Привет и тебе, — произнес он этаким мелодичным голосом. Его глаза отсвечивали синевой, и это было не отражение света флюоресцентной лампы.
— Итак, ты узнала, что я не Тимми Валентайн. Хорошо. Я тот, кто охотился за тобой под личиной этого слабака. Я — это я, и я — бессмертный, и именно я — я, а не он — принадлежу ночи, а ты принадлежишь мне и всегда принадлежала мне, только мне. Не ему.
— Но ведь все началось... ну, ты понимаешь... именно с его альбома. С саундтрека к фильму...
— Но пел там я! — сказал Эйнджел Тодд. — И это самый крутой хит у этого мальчика-мечты. А теперь он — это я, а я — это он, но у него ни фига не выходит. Жалкий неудачник.
Памина протянула руки, чтобы прикоснуться к образу в зеркале. На мгновение ей показалось, что она чувствует, как стекло у нее под руками становится мягким, податливым. В тесном пространстве кабинки все как будто звенело от чувственного напряжения. Пространство словно смыкалось. Памине вдруг стало страшно. Явственно потянуло могильным холодком.
— Я люблю тебя! — проговорила она и ударила по стеклу кулаком. Еще раз, еще... чтобы пробиться туда, к нему; чтобы он вышел к ней. Но под градом ее ударов образ Эйнджела растаял, словно был создан из ртути... — Я тебя освобожу, обещаю.
Наплыв: воздух ночи
Тимми еще не бывал в Таиланде. Ночной воздух, горячий и влажный, обрушился на него, как молот, едва он вышел на улицу из здания аэропорта, где работали кондиционеры. Один из лимузинов родителей Хит подкатил прямо к выходу, и они тут же нырнули в его прохладное чрево. В окружении полицейского эскорта, под рев сирен и сполохи мигалок, они вырулили на шоссе, огибавшее столицу, древний и вместе с тем футуристический город Бангкок, еще один Город Ангелов.
На этот раз, слава Богу, им не пришлось останавливаться в отеле. В особняке леди Хит было достаточно свободных комнат, чтобы разместить всех друзей. Когда Тимми увидел тиковый павильон, который был словно остров в цветущем море жасмина, с двумя служанками, облаченными в традиционные тайские костюмы, стоявшими по обе стороны от входа, он рассмеялся — впервые за последние дни — и сказал:
— Да, Восток есть Восток.
— Этот павильон... — сказала Хит. — Что-то в нем есть такое... какая-то странная карма... может, ты все-таки остановишься в главном здании...
— Нет, нет. Он просто великолепен. — Тимми наблюдал за тем, как слуги заносят в павильон его студийное оборудование. Все они, перед тем как переступить порог дома, снимали обувь. — Тем более здесь я смогу репетировать хоть всю ночь и никому не мешать. Кажется, я созрел написать парочку новых песен. Может, хоть напоследок успею исполнить. Ладно, посмотрим.
— Ну привет, — сказал Пи-Джей и направился к главному зданию, шагая спиной вперед.
— Господи, я точно скоро рехнусь с этим его «наоборотом», — сказал Тимми.
— На самом деле все очень серьезно, — ответила Хит. — Он таким образом возвращает себе дар видения.
— А ему уже было видение, как решить нашу проблему?
— Я не знаю, но, кажется, нет. Если бы было, он бы сказал. Ну, наверное...
Но Тимми уже не слышал ее. У него в голове звучала музыка: странная, настойчивая, противоречивая, не такая, какую он слышал прежде... Казалось, что эта музыка рождается из звуков, что окружали его в ночи: сверчки, лягушки, машины, сваебойные молоты, шепот прислуги, струи древнего водопада.
— Несмотря ни на что, — тихо проговорил он, — я все-таки стал настоящим. И я не знаю на самом деле, хочется мне или нет возвращаться в мир теней...
— Потому что на этот раз, — так же тихо ответила Хит, — ты уже не сможешь вернуться назад. — Они поднялись по ступенькам, и Тимми, следуя примеру Хит, разулся, прежде чем переступить порог. Порог был очень высокий; Тимми заметил, что Хит постаралась не наступить на него; наверное, это какой-то древний ритуал, подумал он.
— Раньше... — продолжила Хит, когда они с Тимми вошли в переднюю комнату павильона, где уже были сложены все его музыкальные инструменты. Тимми сразу заметил фрески на стенах: сцены буддистского ада, не менее ужасные, чем видения ада католического. — Раньше ты возникал в любом месте и времени и исчезал, когда чувствовал, что пришло время исчезнуть... ты был видением... воплощением человеческих страхов и грез о волшебном... это была настоящая магия. А теперь это будет иллюзия магии, как у Дэвида Копперфильда. Грандиозное шоу Гилера и «Stupendous»... и ты не исчезнешь на самом деле... да, все подумают, что ты исчез... но это будет обман, ловкий трюк... очередной спецэффект... и никакой магии.
— Как бы не вышло, что Гилер получит больше, чем ожидает.
— Ладно, — сказала Хит, — когда закончишь разбирать свои вещи, сразу звони мне. Хочу отвести тебя в одно место. Это место — особенное.
— А Пи-Джей?
— Он будет с нами в своем отсутствии.
На этот раз, слава Богу, им не пришлось останавливаться в отеле. В особняке леди Хит было достаточно свободных комнат, чтобы разместить всех друзей. Когда Тимми увидел тиковый павильон, который был словно остров в цветущем море жасмина, с двумя служанками, облаченными в традиционные тайские костюмы, стоявшими по обе стороны от входа, он рассмеялся — впервые за последние дни — и сказал:
— Да, Восток есть Восток.
— Этот павильон... — сказала Хит. — Что-то в нем есть такое... какая-то странная карма... может, ты все-таки остановишься в главном здании...
— Нет, нет. Он просто великолепен. — Тимми наблюдал за тем, как слуги заносят в павильон его студийное оборудование. Все они, перед тем как переступить порог дома, снимали обувь. — Тем более здесь я смогу репетировать хоть всю ночь и никому не мешать. Кажется, я созрел написать парочку новых песен. Может, хоть напоследок успею исполнить. Ладно, посмотрим.
— Ну привет, — сказал Пи-Джей и направился к главному зданию, шагая спиной вперед.
— Господи, я точно скоро рехнусь с этим его «наоборотом», — сказал Тимми.
— На самом деле все очень серьезно, — ответила Хит. — Он таким образом возвращает себе дар видения.
— А ему уже было видение, как решить нашу проблему?
— Я не знаю, но, кажется, нет. Если бы было, он бы сказал. Ну, наверное...
Но Тимми уже не слышал ее. У него в голове звучала музыка: странная, настойчивая, противоречивая, не такая, какую он слышал прежде... Казалось, что эта музыка рождается из звуков, что окружали его в ночи: сверчки, лягушки, машины, сваебойные молоты, шепот прислуги, струи древнего водопада.
— Несмотря ни на что, — тихо проговорил он, — я все-таки стал настоящим. И я не знаю на самом деле, хочется мне или нет возвращаться в мир теней...
— Потому что на этот раз, — так же тихо ответила Хит, — ты уже не сможешь вернуться назад. — Они поднялись по ступенькам, и Тимми, следуя примеру Хит, разулся, прежде чем переступить порог. Порог был очень высокий; Тимми заметил, что Хит постаралась не наступить на него; наверное, это какой-то древний ритуал, подумал он.
— Раньше... — продолжила Хит, когда они с Тимми вошли в переднюю комнату павильона, где уже были сложены все его музыкальные инструменты. Тимми сразу заметил фрески на стенах: сцены буддистского ада, не менее ужасные, чем видения ада католического. — Раньше ты возникал в любом месте и времени и исчезал, когда чувствовал, что пришло время исчезнуть... ты был видением... воплощением человеческих страхов и грез о волшебном... это была настоящая магия. А теперь это будет иллюзия магии, как у Дэвида Копперфильда. Грандиозное шоу Гилера и «Stupendous»... и ты не исчезнешь на самом деле... да, все подумают, что ты исчез... но это будет обман, ловкий трюк... очередной спецэффект... и никакой магии.
— Как бы не вышло, что Гилер получит больше, чем ожидает.
— Ладно, — сказала Хит, — когда закончишь разбирать свои вещи, сразу звони мне. Хочу отвести тебя в одно место. Это место — особенное.
— А Пи-Джей?
— Он будет с нами в своем отсутствии.
Прах
Они проехали по извилистому лабиринту узких улочек и въехали на территорию храма. Пагоды, стоявшие вдоль канала, были как черные силуэты на фоне неба, подсвеченного неоном. Тимми с Хит вышли из машины.
— Не бойся, — сказала она. «Вот странно, — подумал Тимми, — она пытается меня успокоить, меня, которому две тысячи лет от роду... Впрочем, наверное, это правильно. Ведь это — ее страна. Это всего лишь семейный храм, один из тех, которые содержал мой дед. Может быть, так он пытался привнести в свою жизнь хоть частичку добра или думал, что это поможет ему отвратить от себя все зло, которое он причинил другим, не знаю».
— Мы пришли отдать дань уважения праху принца Пратны? — спросил Тимми.
— Не только за этим, — сказала Хит. — Я хочу, чтобы ты встретился с одним человеком. Хотя не уверена, что сегодня он будет здесь.
Они прошли через кладбище. Многие надгробия были украшены гирляндами из цветов и гофрированной бумаги. На некоторых плитах были фотографии усопших. Надписи на надгробиях были сделаны в основном на китайском. Пахло цветущим жасмином и ладаном. Однако чем дальше от входа, тем меньше встречалось надписей на китайском; все меньше вычурности и аляповатых украшений. Зато сами надгробия стали гораздо величественней, и надписи на этих надгробиях были сделаны на тайском или английском. Отсветы городских огней заливали ночное кладбище немеркнущим светом. Тимми пристально вглядывался в надписи на могильных плитах, словно пытаясь разгадать тайну, скрытую в незнакомых для него символах.
— Ты в порядке? — спросила Хит. Судя по его напряженному взгляду и сосредоточенному выражению, он, может быть, прямо сейчас делал какие-то внутренние заметки для своих будущих песен. Его поведение не походило на поведение человека, которому предстоит исчезнуть в ближайшие сутки.
— Странно, но это кладбище... в нем нет ничего мрачного и гнетущего. А уж я повидал их немало на своем веку. Или, наверное, лучше сказать «веках»?
— Ну, у нас все по-другому. Мы верим в реинкарнацию, и поэтому мысли об умерших нас не то чтобы не тяготят, но и не повергают в скорбь... потому что мы знаем, что смерть — это всего лишь такой ритуал... церемония, в результате которой ты обретаешь новую сущность... смерть — не конец, а начало нового этапа твоего путешествия в этом мире.
— С кем мы должны встретиться?
— Вот, мы пришли. — Они подошли к семейному павильону из тикового дерева, который разительно отличался от всех безвкусно-кричащих храмовых строений. В нем были строгость, покой и стиль. По обе стороны от входа стояли огромные кувшины для сбора дождевой воды. — Вот смотри.
Ajarn Сонтайя сидел в павильоне на соломенной циновке, расстеленной на полу, в окружении сотни зажженных белых свечей. Хит заметила, что белый священный шнур обвивает весь павильон, протянувшись между всеми столбами, что поддерживали крышу. В алюминиевых чашках тлели горящие благовония.
— А, Хит, — сказал ajarn. Хит всегда становилось немного жутко, когда этот слепой старик узнавал ее только по звуку шагов. — Ты, наверное, удивлена, что я до сих пор еще здесь. О, да ты привела с собой друга.
— Да, ajarn, — сказала Хит и добавила, обращаясь к Тимми: — Сейчас мы должны преклонить колени. Просто делай, как я.
Она села в позу phab phieb, сложила ладони и выразила уважение пожилому шаману. Тимми последовал ее примеру. Какой же он все-таки грациозный, подумала Хит, ведь он совершает этот ритуал в первый раз, а у него все получается идеально.
— Ты позаботилась об амулете? — спросил шаман.
— Да. Хотя мне было... больно. Мне и сейчас больно.
— Я знаю, дитя мое. Тварь, заточенная в амулете, сделает все, чтобы высосать из тебя всю жизненную силу. Однако ты выглядишь вполне бодрой. А как твоя рана на груди?
— Она болит, ajarn.
— А твой друг — не кто иной, как печально известный Тимми Валентайн. — Хит оставалось только надеяться, что Тимми не понимает по-тайски; он говорил на стольких языках, жил в стольких странах... Однако в данный момент он смотрел на них так, словно не понимает ни слова из их разговора. — Тимми Валентайн, — продолжал ajarn Сонтайя, — вот причина всех бед, что постигли тебя в последнее время. Но также и запредельного наслаждения... поскольку, если бы не он, ты бы не встретила человека, которого так полюбила.
— Добрый вечер, ajarn, — сказал Тимми.
И шаман обратился к нему на ломаном английском:
— Тимми, у всякого путешествия есть конец, завершение, прекращение всего сущего, это слова великого Будды, я расскажу тебе, и ты все поймешь. Вожделение есть плод страданий. Откажись от своего вожделения. Откажись, откажись.
— Я и так уже отказался от своего бессмертия, — ответил Тимми, — только этого недостаточно, да? Я хотел стать простым мальчиком, но, наверное, это невозможно... может быть, две тысячи лет — слишком большой срок. А что я сделал с Эйнджелом? Он так хотел смерти, но, может быть, это была не та смерть, к которой он стремился?
— Ты приближаешься к мудрости, дитя мое.
— Ajarn, — сказала Хит, — ты поручил мне найти того, кому ты сможешь передать свой дар. Я думаю, что...
— Я не знаю, дитя, — остановил ее ajarn на тайском. — Но ты привела его сюда, значит, так тому и быть.
Он повернулся и пристально посмотрел в глаза Тимми своими незрячими глазами. Тимми вздрогнул, но не отвел взгляд. Хит показалось, что в это мгновение между ними что-то произошло. У нее было странное ощущение, что глаза Тимми как будто стали бездонной пропастью, а из глаз шамана излился поток света — этот свет лился, и лился, и безвозвратно исчезал в темной глубине глаз Тимми... словно в черной дыре. При этом на лице Тимми не отражалось вообще ничего. Все это длилось, наверно, минут пятнадцать... и потом Тимми вдруг упал на пол и забился в каком-то припадке. Из его глаз лились слезы, он кричал, рвал на себе волосы, бил кулаками об пол, разбивая их в кровь. Хит никогда не видела его таким. Она даже не осмелилась подойти к нему и утешить его, так велики и ужасны были его печаль и гнев.
Она даже не сразу заметила, что ajarn Сонтайя уже не дышит. А когда все же заметила — и дотронулась до его запястья, — он был холодным, как камень. Saisin выпал из его рук. Круг разомкнулся. Может быть, подумала Хит, он был мертвым все это время...
— Я был в нем, когда он... — кричал Тимми. — Я чувствовал его смерть!
Тимми все еще плакал и бился в истерике, а Хит достала мобильный и позвонила в полицию. Они доберутся сюда не скоро с учетом всех пробок; мало кто знал объездные пути — для того чтобы ориентироваться в лабиринте всех этих узеньких закоулков, надо было родиться и вырасти в Сукхумвите. Смерть шамана не стала для нее настоящей трагедией; еще тогда, в больничной палате, она поняла, что он пребывает в их мире только наполовину, а вторая его половина уже была в мире духов. Она не переживала из-за его смерти в отличие от Тимми. Ей было интересно другое: каково это для Тимми, который так долго избегал встречи со смертью, — соприкоснуться с ней, почувствовать всем своим существом и все же остаться в живых.
Наконец Тимми слегка успокоился. Легкий ветерок шевелил поверхность стоячей воды в ближайшем канале. Ночные создания щебетали, трещали и квакали — выпевали свои призывные песни.
— Вот тебе и грандиозное шоу, — сказал Тимми. — Ты ошиблась, Хит. Теперь мое исчезновение станет не просто ловким трюком.
И в этот момент Хит почувствовала такую резкую боль в своей ране, словно клыки Эйнджела снова вонзились ей в грудь.
— Не бойся, — сказала она. «Вот странно, — подумал Тимми, — она пытается меня успокоить, меня, которому две тысячи лет от роду... Впрочем, наверное, это правильно. Ведь это — ее страна. Это всего лишь семейный храм, один из тех, которые содержал мой дед. Может быть, так он пытался привнести в свою жизнь хоть частичку добра или думал, что это поможет ему отвратить от себя все зло, которое он причинил другим, не знаю».
— Мы пришли отдать дань уважения праху принца Пратны? — спросил Тимми.
— Не только за этим, — сказала Хит. — Я хочу, чтобы ты встретился с одним человеком. Хотя не уверена, что сегодня он будет здесь.
Они прошли через кладбище. Многие надгробия были украшены гирляндами из цветов и гофрированной бумаги. На некоторых плитах были фотографии усопших. Надписи на надгробиях были сделаны в основном на китайском. Пахло цветущим жасмином и ладаном. Однако чем дальше от входа, тем меньше встречалось надписей на китайском; все меньше вычурности и аляповатых украшений. Зато сами надгробия стали гораздо величественней, и надписи на этих надгробиях были сделаны на тайском или английском. Отсветы городских огней заливали ночное кладбище немеркнущим светом. Тимми пристально вглядывался в надписи на могильных плитах, словно пытаясь разгадать тайну, скрытую в незнакомых для него символах.
— Ты в порядке? — спросила Хит. Судя по его напряженному взгляду и сосредоточенному выражению, он, может быть, прямо сейчас делал какие-то внутренние заметки для своих будущих песен. Его поведение не походило на поведение человека, которому предстоит исчезнуть в ближайшие сутки.
— Странно, но это кладбище... в нем нет ничего мрачного и гнетущего. А уж я повидал их немало на своем веку. Или, наверное, лучше сказать «веках»?
— Ну, у нас все по-другому. Мы верим в реинкарнацию, и поэтому мысли об умерших нас не то чтобы не тяготят, но и не повергают в скорбь... потому что мы знаем, что смерть — это всего лишь такой ритуал... церемония, в результате которой ты обретаешь новую сущность... смерть — не конец, а начало нового этапа твоего путешествия в этом мире.
— С кем мы должны встретиться?
— Вот, мы пришли. — Они подошли к семейному павильону из тикового дерева, который разительно отличался от всех безвкусно-кричащих храмовых строений. В нем были строгость, покой и стиль. По обе стороны от входа стояли огромные кувшины для сбора дождевой воды. — Вот смотри.
Ajarn Сонтайя сидел в павильоне на соломенной циновке, расстеленной на полу, в окружении сотни зажженных белых свечей. Хит заметила, что белый священный шнур обвивает весь павильон, протянувшись между всеми столбами, что поддерживали крышу. В алюминиевых чашках тлели горящие благовония.
— А, Хит, — сказал ajarn. Хит всегда становилось немного жутко, когда этот слепой старик узнавал ее только по звуку шагов. — Ты, наверное, удивлена, что я до сих пор еще здесь. О, да ты привела с собой друга.
— Да, ajarn, — сказала Хит и добавила, обращаясь к Тимми: — Сейчас мы должны преклонить колени. Просто делай, как я.
Она села в позу phab phieb, сложила ладони и выразила уважение пожилому шаману. Тимми последовал ее примеру. Какой же он все-таки грациозный, подумала Хит, ведь он совершает этот ритуал в первый раз, а у него все получается идеально.
— Ты позаботилась об амулете? — спросил шаман.
— Да. Хотя мне было... больно. Мне и сейчас больно.
— Я знаю, дитя мое. Тварь, заточенная в амулете, сделает все, чтобы высосать из тебя всю жизненную силу. Однако ты выглядишь вполне бодрой. А как твоя рана на груди?
— Она болит, ajarn.
— А твой друг — не кто иной, как печально известный Тимми Валентайн. — Хит оставалось только надеяться, что Тимми не понимает по-тайски; он говорил на стольких языках, жил в стольких странах... Однако в данный момент он смотрел на них так, словно не понимает ни слова из их разговора. — Тимми Валентайн, — продолжал ajarn Сонтайя, — вот причина всех бед, что постигли тебя в последнее время. Но также и запредельного наслаждения... поскольку, если бы не он, ты бы не встретила человека, которого так полюбила.
— Добрый вечер, ajarn, — сказал Тимми.
И шаман обратился к нему на ломаном английском:
— Тимми, у всякого путешествия есть конец, завершение, прекращение всего сущего, это слова великого Будды, я расскажу тебе, и ты все поймешь. Вожделение есть плод страданий. Откажись от своего вожделения. Откажись, откажись.
— Я и так уже отказался от своего бессмертия, — ответил Тимми, — только этого недостаточно, да? Я хотел стать простым мальчиком, но, наверное, это невозможно... может быть, две тысячи лет — слишком большой срок. А что я сделал с Эйнджелом? Он так хотел смерти, но, может быть, это была не та смерть, к которой он стремился?
— Ты приближаешься к мудрости, дитя мое.
— Ajarn, — сказала Хит, — ты поручил мне найти того, кому ты сможешь передать свой дар. Я думаю, что...
— Я не знаю, дитя, — остановил ее ajarn на тайском. — Но ты привела его сюда, значит, так тому и быть.
Он повернулся и пристально посмотрел в глаза Тимми своими незрячими глазами. Тимми вздрогнул, но не отвел взгляд. Хит показалось, что в это мгновение между ними что-то произошло. У нее было странное ощущение, что глаза Тимми как будто стали бездонной пропастью, а из глаз шамана излился поток света — этот свет лился, и лился, и безвозвратно исчезал в темной глубине глаз Тимми... словно в черной дыре. При этом на лице Тимми не отражалось вообще ничего. Все это длилось, наверно, минут пятнадцать... и потом Тимми вдруг упал на пол и забился в каком-то припадке. Из его глаз лились слезы, он кричал, рвал на себе волосы, бил кулаками об пол, разбивая их в кровь. Хит никогда не видела его таким. Она даже не осмелилась подойти к нему и утешить его, так велики и ужасны были его печаль и гнев.
Она даже не сразу заметила, что ajarn Сонтайя уже не дышит. А когда все же заметила — и дотронулась до его запястья, — он был холодным, как камень. Saisin выпал из его рук. Круг разомкнулся. Может быть, подумала Хит, он был мертвым все это время...
— Я был в нем, когда он... — кричал Тимми. — Я чувствовал его смерть!
Тимми все еще плакал и бился в истерике, а Хит достала мобильный и позвонила в полицию. Они доберутся сюда не скоро с учетом всех пробок; мало кто знал объездные пути — для того чтобы ориентироваться в лабиринте всех этих узеньких закоулков, надо было родиться и вырасти в Сукхумвите. Смерть шамана не стала для нее настоящей трагедией; еще тогда, в больничной палате, она поняла, что он пребывает в их мире только наполовину, а вторая его половина уже была в мире духов. Она не переживала из-за его смерти в отличие от Тимми. Ей было интересно другое: каково это для Тимми, который так долго избегал встречи со смертью, — соприкоснуться с ней, почувствовать всем своим существом и все же остаться в живых.
Наконец Тимми слегка успокоился. Легкий ветерок шевелил поверхность стоячей воды в ближайшем канале. Ночные создания щебетали, трещали и квакали — выпевали свои призывные песни.
— Вот тебе и грандиозное шоу, — сказал Тимми. — Ты ошиблась, Хит. Теперь мое исчезновение станет не просто ловким трюком.
И в этот момент Хит почувствовала такую резкую боль в своей ране, словно клыки Эйнджела снова вонзились ей в грудь.