Страница:
– Куда же вы? – Я тоже сворачиваю за угол.
Ее черный плащик с серой шапкой мелькает впереди. Она бежит по Старой Басманной к серой громадине кольцевой стены, отделяющей Москву, где проживаю я, от Замоскворечья, где живет она. Подбегает, встает к стене спиной, разводит руки.
Спешу к моему проворному эльфу.
Ее фигурка столь мала на фоне двенадцатиметровой стены, нависшей серой, мутной волной. Мне становится страшно: вдруг это бетонное цунами накроет мою радость? И мне никогда не придется держать ее в своих объятьях?
Срываюсь, подбегаю.
Она стоит, закрыв глаза, прижав разведенные руки к стене.
– Люблю стоять здесь, – произносит она, не открывая глаз. – И слушать, как за стеною Москва гудит.
Поднимаю ее как пушинку, шепчу в большое детское ухо:
– Смилуйтесь надо мной, мой ангел.
– И чего же вы хотите? – Ее руки обвивают мою шею.
– Чтобы вы стали моей.
– Содержанкой?
Чувствую, как смешок торкается в ее животике.
– Возлюбленной.
– Вы желаете тайного свидания?
– Да.
– В нумерах?
– Да.
– Сколько это будет стоить?
– Десять рублей.
– Большие деньги, – рассудительно, но с какой-то недетской грустью произносит она в мою щеку. – А можно мне… на землю?
Я опускаю ее. Она поправляет свой беретик. Ее лицо сейчас как раз возле моего солнечного сплетения, где происходят спорадические атомные взрывы желания.
– Пойдем? – Она берет меня за руку, словно я ее однокашница.
Мы идем вдоль стены, распихивая ногами мусор. Она раскачивает мою руку. В Замоскоречье по-прежнему грязно и неприбрано. Но мне нет дела до мусора, до Замоскворечья, до Москвы, до Америки, до китайцев на Марсе. Я любуюсь сосредоточенным личиком моей вожделенной. Она думает и решает.
– Знаете что, – медленно произносит она и останавливается. – Я согласна.
Я сгребаю ее в охапку, начинаю целовать теплое бледное личико.
– Подождите, ну… – упирается она мне в грудь. – Я смогу токмо на следующей неделе.
– Бессердечная! – опускаюсь я перед ней на колено. – Я не доживу до следующей недели! Умоляю – завтра, в “Славянском базаре”, в любое время.
– Хуманиора, – вздыхает она. – К послезавтраму надобно написать и сдать. Иначе – сделают мне плохо. С первой четверти я в черном списке. Надобно исправляться.
– Я умоляю вас, умоляю! – целую я ее старенькие перчатки.
– Поверьте, я бы плюнула на хуманиору, но мамаша так страдает, когда меня наказывают. Она зело сердобольна. А кроме мамаши у меня никого нет. Папаша на войне остался. И братец старший. Чертова хуманиора…
– Когда же я смогу насладиться вами? – сжимаю я ее ручки.
Серо-зеленые глаза задумчиво косятся на стену.
– Пожалуй… в субботу.
– В пятницу, ангел мой, в пятницу!
– Нет, в субботу, – серьезно ставит она точку.
Внутренне она гораздо старше своих детских лет. Раннее взросление у этих детей войны. Отец ее погиб под Пермью. В этом возрасте мы были другими…
– Хорошо, в субботу. В шесть вас устроит?
– Угу… – гукает она совсем по-мальчишьи.
– Там превосходный ресторан, у них фантастические десерты, лимонады, торты, невозможные шоколадные башни…
– Я люблю писташковое мороженое, какао со сливками и белый шоколад. – Она поправляет мое выбившееся кашне. – Встаньте, тут грязно, а вы в хорошем.
Приподнимаясь с колена, вдруг замечаю возле себя в мусоре пустой, почерневший теллуровый гвоздь. Поднимаю, показываю ей:
– Хорошо живут у вас в Замоскворечье!
– Ух ты! – восклицает она, забирает у меня гвоздь и вертит перед глазами.
Я держу ее за плечи.
– Стало быть, в субботу в шесть?
– В шесть, – повторяет она, разглядывая гвоздь. – Да… везет же кому-то. Вырасту – пробирую непременно.
– Зачем вам теллур?
– Хочу с папашей и с братцем встретиться.
Другая бы ответила, что хочет встретиться с прекрасным принцем. Вот что война делает с детьми…
Мимо проезжают три грузовика с подмосквичами в желтых робах. В последнем грузовике что-то распевают.
Со вздохом зависти она швыряет гвоздь в стену, вздыхает, трогает мою пуговицу:
– Пойду я.
– Я провожу вас.
– Нет-нет, – решительно останавливает она. – Сама. Прощайте уже!
Она взмахивает ручкой, поворачивается и убегает. Провожаю ее взглядом голодного льва. Лань моя убегает. И каждый промельк ее коленок и полусапожек, каждое покачивание плаща, каждое вздрагивание серого берета приближает миг, когда в полумраке нумера я, насосавшись до головокружения ее телесных леденцов, плавно усажу этого замоскворецкого эльфа на вертикаль моей страсти и стану баюкать-покачивать на волнах нежного забвения, заставляя школьные губы повторять волшебное слово “хуманиора”.
V
Ее черный плащик с серой шапкой мелькает впереди. Она бежит по Старой Басманной к серой громадине кольцевой стены, отделяющей Москву, где проживаю я, от Замоскворечья, где живет она. Подбегает, встает к стене спиной, разводит руки.
Спешу к моему проворному эльфу.
Ее фигурка столь мала на фоне двенадцатиметровой стены, нависшей серой, мутной волной. Мне становится страшно: вдруг это бетонное цунами накроет мою радость? И мне никогда не придется держать ее в своих объятьях?
Срываюсь, подбегаю.
Она стоит, закрыв глаза, прижав разведенные руки к стене.
– Люблю стоять здесь, – произносит она, не открывая глаз. – И слушать, как за стеною Москва гудит.
Поднимаю ее как пушинку, шепчу в большое детское ухо:
– Смилуйтесь надо мной, мой ангел.
– И чего же вы хотите? – Ее руки обвивают мою шею.
– Чтобы вы стали моей.
– Содержанкой?
Чувствую, как смешок торкается в ее животике.
– Возлюбленной.
– Вы желаете тайного свидания?
– Да.
– В нумерах?
– Да.
– Сколько это будет стоить?
– Десять рублей.
– Большие деньги, – рассудительно, но с какой-то недетской грустью произносит она в мою щеку. – А можно мне… на землю?
Я опускаю ее. Она поправляет свой беретик. Ее лицо сейчас как раз возле моего солнечного сплетения, где происходят спорадические атомные взрывы желания.
– Пойдем? – Она берет меня за руку, словно я ее однокашница.
Мы идем вдоль стены, распихивая ногами мусор. Она раскачивает мою руку. В Замоскоречье по-прежнему грязно и неприбрано. Но мне нет дела до мусора, до Замоскворечья, до Москвы, до Америки, до китайцев на Марсе. Я любуюсь сосредоточенным личиком моей вожделенной. Она думает и решает.
– Знаете что, – медленно произносит она и останавливается. – Я согласна.
Я сгребаю ее в охапку, начинаю целовать теплое бледное личико.
– Подождите, ну… – упирается она мне в грудь. – Я смогу токмо на следующей неделе.
– Бессердечная! – опускаюсь я перед ней на колено. – Я не доживу до следующей недели! Умоляю – завтра, в “Славянском базаре”, в любое время.
– Хуманиора, – вздыхает она. – К послезавтраму надобно написать и сдать. Иначе – сделают мне плохо. С первой четверти я в черном списке. Надобно исправляться.
– Я умоляю вас, умоляю! – целую я ее старенькие перчатки.
– Поверьте, я бы плюнула на хуманиору, но мамаша так страдает, когда меня наказывают. Она зело сердобольна. А кроме мамаши у меня никого нет. Папаша на войне остался. И братец старший. Чертова хуманиора…
– Когда же я смогу насладиться вами? – сжимаю я ее ручки.
Серо-зеленые глаза задумчиво косятся на стену.
– Пожалуй… в субботу.
– В пятницу, ангел мой, в пятницу!
– Нет, в субботу, – серьезно ставит она точку.
Внутренне она гораздо старше своих детских лет. Раннее взросление у этих детей войны. Отец ее погиб под Пермью. В этом возрасте мы были другими…
– Хорошо, в субботу. В шесть вас устроит?
– Угу… – гукает она совсем по-мальчишьи.
– Там превосходный ресторан, у них фантастические десерты, лимонады, торты, невозможные шоколадные башни…
– Я люблю писташковое мороженое, какао со сливками и белый шоколад. – Она поправляет мое выбившееся кашне. – Встаньте, тут грязно, а вы в хорошем.
Приподнимаясь с колена, вдруг замечаю возле себя в мусоре пустой, почерневший теллуровый гвоздь. Поднимаю, показываю ей:
– Хорошо живут у вас в Замоскворечье!
– Ух ты! – восклицает она, забирает у меня гвоздь и вертит перед глазами.
Я держу ее за плечи.
– Стало быть, в субботу в шесть?
– В шесть, – повторяет она, разглядывая гвоздь. – Да… везет же кому-то. Вырасту – пробирую непременно.
– Зачем вам теллур?
– Хочу с папашей и с братцем встретиться.
Другая бы ответила, что хочет встретиться с прекрасным принцем. Вот что война делает с детьми…
Мимо проезжают три грузовика с подмосквичами в желтых робах. В последнем грузовике что-то распевают.
Со вздохом зависти она швыряет гвоздь в стену, вздыхает, трогает мою пуговицу:
– Пойду я.
– Я провожу вас.
– Нет-нет, – решительно останавливает она. – Сама. Прощайте уже!
Она взмахивает ручкой, поворачивается и убегает. Провожаю ее взглядом голодного льва. Лань моя убегает. И каждый промельк ее коленок и полусапожек, каждое покачивание плаща, каждое вздрагивание серого берета приближает миг, когда в полумраке нумера я, насосавшись до головокружения ее телесных леденцов, плавно усажу этого замоскворецкого эльфа на вертикаль моей страсти и стану баюкать-покачивать на волнах нежного забвения, заставляя школьные губы повторять волшебное слово “хуманиора”.
V
– Рихард, готовность 7! – Голос Замиры поет в правом ухе у Рихарда.
Двигаясь в оглушительной карнавальной толпе, он слышит в правом ухе пиканье цифр, каждая из которых вспыхивает красным у него в правом глазу, и начинает репортаж:
– Итак, дорогие телезрители, с вами Рихард Шольц, РВТВ[4], мы снова в Кельне, где продолжается долгожданный кельнский карнавал. Три года мы все ждали этого Розового Понедельника, чтобы выйти на улицы родного города. Три года кельнцы не могли этого себе позволить по злобной воле оккупантов, считавших наш карнавал “дыханием шайтана”. И вот сейчас, когда мы победили, у некоторых членов нашего молодого правительства уже появился опасный синдром – короткая память. Они не хотят вспоминать, отмахиваются, говорят, что хватит ворошить прошлое, надо жить настоящим и двигаться в будущее, подобно этой радостной карнавальной толпе. Но это опасная тенденция, и надо повторять это до тех пор, пока синдром “короткой памяти” не покинет министерские и парламентские головы. Карнавал – это прекрасно! Но я хочу напомнить вам именно сейчас, именно в этот радостный день, напомню, чтобы вы и ваши дети никогда не забыли, как три года назад девятнадцать транспортных “геркулесов”, вылетевших из Бухары, в тихое майское утро, на рассвете, высадили в пригороде Кельна Леверкюзене десантную дивизию “Талибан”. И начались три года мрачной талибской оккупации Северного Рейна – Вестфалии. Началась другая жизнь. Талибы хорошо подготовились к захвату власти, они провели масштабную подпольную работу, используя радикально настроенных исламистов из местного населения, а потом…
– Рихард, короче! – поет в ухе голос Замиры.
– А что было потом – все мы помним: казни, пытки, телесные наказания, запрет алкоголя, кино, театра, унижение женщин, депрессия, гнетущая атмосфера, инфляция, коллапс, война. Давайте же сделаем так, чтобы в нашем молодом государстве, в Рейнско-Вестфальской республике, это бы никогда не повторилось, чтобы ваххабитско-талибанский молот больше никогда не навис над Рейном, чтобы мы и наши дети жили в свободном государстве, с оптимизмом глядя в будущее, но вспомним, вспомним слова поэта, написанные о войне…
В его правом глазу возникают на выбор четыре цитаты из Целана, Брехта, Хайма и Грюнбайна.
– “Черное млеко рассвета пьем мы вечером, ночью и в полдень”. Три года наш народ пил это черное молоко оккупации, многие вестфальцы вырыли себе те самые “могилы в небе, где тесно не будет лежать”, так поклонимся же этим могилам, этим героям Сопротивления, чтобы без страха и упрека двигаться вперед, к лучшему будущему…
– Рихард, внимание, слева: президент и канцлер! – осой звенит в ухе Замира.
– Друзья, я вижу впереди слева нашего президента генерала Казимира фон Лютцова и канцлера Шафака Баштюрка. Как я уже говорил в прошлых репортажах, они присоединились к карнавальной толпе на Аппельхофплац, прошли по Брюкенштрассе сюда, к Старому рынку. До этого они двигались пешком, пробиться к ним было крайне проблематично даже мне, экс-чемпиону Кельна по ушу, но вот теперь они сели на лошадей, на прекрасных рыцарских боевых коней, президент – на белого коня с белой попоной с крестами, а канцлер – на вороного, с зеленой попоной с полумесяцем, это символично, друзья мои, это прекрасно и актуально, так как символизирует не только политику нашего государства, но и единение двух культур, двух цивилизаций, двух религий, католической и мусульманской, единение, которое помогло нашей стране одолеть коварного и сильного врага, помогло выстоять в жестокой войне. Президент и канцлер бодры, радостны, полны сил, они одаривают толпу конфетами из вот этих огромных золотистых рогов изобилия, они выглядят как настоящие рыцари, которыми, собственно, и являются. Все мы помним знаменитый зимний поход генерала фон Лютцова на Кельн от нидерландской границы, мы не забыли сводки военного времени: освобождение Оберхаузена, кровопролитные бои под Дуйсбургом, блистательная дюссельдорфская операция и уже вошедший в современную военную историю бохумский “котел”, устроенный армией генерала фон Лютцова талибам, “котел”, сломавший хребет Талибану, после которого отступление врага, а точнее сказать – бегство, стало уже необратимым, когда талибанские головорезы побежали в панике к восточной границе, а их идейный вдохновитель, так называемый Горящий имам, обрел свою…
– Рихард, достаточно о президенте. Переходи к канцлеру.
– …заслуженную смерть на улицах разрушенного талибами Тройсдорфа. А в это время Шафак Баштюрк, будущий канцлер нашего государства, вел героическую и кропотливую работу в кельнском подполье, создавая свою армию Сопротивления, куя Экскалибур победы в городских подвалах, приближая крах талибов. Этот героический человек, патриот Рура, в прошлом инженер-теплотехник, в годы оккупации стал живой легендой, героем подполья, сплотившим вокруг себя мусульман-единомышленников, горящих ненавистью к варварскому талибанскому режиму. Награда за его голову, обещанная талибами, росла не то что с каждым месяцем, а с каждым днем! Армия сопротивления “Сербест Эль”[5] лишила оккупантов спокойной жизни, благодаря мудрости и героизму бойцов “Сербест Эль” земля буквально горела под сандалиями талибов, а их…
– Рихард, достаточно о прошлом. Настоящее, настоящее!
– …а их дни были сочтены. Зато теперь мы все можем насладиться не только победой в войне, но и этим карнавалом, первым за три года, чудесным, радостным, красивым, громким, этим Розовым Понедельником, смотрите, сколько оттенков розового в праздничной толпе, сколько детей, наряженных цветами, с головами в виде розовых бутонов! Это дети нашего будущего, дети, которым предстоит стать гражданами нашего молодого государства и хранить мир, завоеванный отцами в полях под Дуйсбургом, в пригородах Бохума, на улицах Кельна. Пусть же они будут счастливы! Президент и канцлер бросают в толпу конфеты из золотых рогов изобилия – это ли не надежда на мир, достаток и благополучие?
– Рихард, публика, общение.
– Друзья, теперь самое время пообщаться с участниками карнавала, – обращается к паре среднего возраста, наряженной средневековыми шутами. – Здравствуйте! Откуда вы?
– Из Пульхайма! Привет всем! Привет, Кельн!
– Ясно и без слов, что вы рады и счастливы быть здесь сегодня!
– Конечно! Карнавал вернулся! Круто!
– Карнавал вернулся! И вместе с ним в ваш Пульхайм вернулась мирная жизнь.
– О да! Это символ! Мы победили! Наш сын ушел добровольцем к фон Лютцову.
– Он жив?
– Да, слава богу! К сожалению, он сейчас в Осло по служебным делам, он очень хотел присоединиться к нам. Но он с нами! – Парочка растягивает умницу, вызывает голограмму молодого человека. – Привет, Мартин!
– Привет, предки! Я с вами! Привет из Осло!
– Мартин, Рихард Шольц, РВТВ, о, как вы будете жалеть, что не взяли отпуск на работе, чтобы быть здесь и вдохнуть этот воздух свободы!
– Буду, буду жалеть, черт возьми, точно! Уже жалею! Я дурак, без сомнения! Вау! Я чувствую этот воздух!
– Сынок, здесь просто супер как хорошо! Такое чувство, что все породнились навсегда!
– Круто! Я слышу родной кельш[6] и просто балдею от него здесь, в тихом Осло.
– Мартин, ваши родители сообщили нам, что вы были в армии генерала фон Лютцова. Какие города вы освобождали?
– Я успел повоевать только в Дуйсбурге и Дюссельдорфе, а перед бохумским “котлом” получил контузию и выпал, так сказать, из процесса.
– Вы были на первом Дне Победы в Дюссельдорфе?
– Конечно! Это было круто! Фон Лютцов – великий человек. Я счастлив, что у нас такой президент!
– Вон он едет на белом коне!
– Вау! Круто! Черт, какой же я дурак, что не остался!
– Сынок, ты с нами, ты здесь!
– Мама, это же Шафак Баштюрк! Герой подполья! О, я бы пожал ему руку! Вау! Сейчас пойду в паб и напьюсь!
– Сынок, только не пей норвежского аквавита! Он вызывает депрессию!
– Мартин, только пиво!
– Сынок, нашего райсдорфа[7] там, конечно, не нальют!
– Местного, местного!
– Заметано, папа!
– Мартин, скажите, в Осло по-прежнему все тихо и спокойно?
– Да, норвежцам повезло, здесь все обошлось без резни. Война не дошла, здания целы, всего-то парочка ракет упала. Не то что у нас. Вау! Я вижу троллей и гномов! Круто!
– Мы сейчас подойдем к троллям! Мартин, удачи вам!
Трое больших, наряженных троллями, несут на плечах гномов, бросающих в толпу конфеты. Рихард пробивается к ним.
– Рихард, стоп! Тролли подождут. Сзади Сабина Гргич, – звенит в ухе Замира.
Рихард оборачивается, движется по толпе назад. Высокая, мускулистая Гргич идет в окружении своих подруг-амазонок, таких же рослых и мускулистых. Они одеты в костюмы эльфийских воинов из “Властелина колец”.
– Здравствуйте, Сабина! Рихард Шольц, РВТВ. Я и наши телезрители рады видеть вас, героиню бохумского “котла”, здесь, в этой праздничной толпе!
– Приветствую всех достойных, – гордо, с чувством собственного достоинства поднимает руку Сабина.
Ее подруги тоже поднимают руки.
– Как ваша новая рука?
– Она еще не моя, но уже вполне повинуется, – улыбается Сабина.
– Дорогие телезрители, если кто не помнит историю Сабины Гргич, а я уверен, что таких единицы, так вот, для них я напоминаю: бохумский “котел”, здание университета, где был последний очаг сопротивления талибов, гуманитарный корпус, джип командующего третьим полком Георга Мария Хюттена, граната, брошенная талибами, Сабина Гргич, схватившая рукой гранату, спасшая командира и потерявшая руку. А до этого был бой на Хуштадтринге, где Сабина из своей “осы” подбила талибский бронетранспортер. Она герой! Честь карнавалу, что в нем участвуют такие герои, как Сабина Гргич и ее боевые подруги! Вы счастливы сегодня, Сабина?
– Я счастлива, что зло было повержено, что черная башня с Всевидящим Оком рухнула. Мы завалили ее!
Подруги-амазонки издают боевой клич.
– Прекрасно! Талибанский Саурон повержен, народ ликует! Сабина, что бы вы пожелали нашим телезрителям в этот день?
– Я желаю всем жителям нашего Рейнского королевства Золотого Ветра, Чистого Берега и Новой Зари. За Новую Зарю!
– За Новую Зарю! – кричат амазонки.
– Прекрасный клич бохумских валькирий! Мы не забыли его! Сабина, вы уже вернулись в родной Бохум?
– Мой дом на Аспае разрушили орки, возлюбленная Бруст сожжена в крематории гоблинов, крылатая Сильвия встретилась с Вечностью, золотоволосая Маша бежала в Америку. Но я держу Жезл, я сняла Белый Покров с Нефритовых Врат, я верю в Преодоление Серого Тумана. Как и прежде, мы плывем по Реке Чистой Любви.
Подруги Сабины издают Зов Валькирий.
– Прекрасно! Уверен, что ваша Река Чистой Любви сегодня впадает исключительно в Рейн! Сабина, прекрасные амазонки, будьте счастливы! От имени всех телезрителей я целую вашу прекрасную обновленную руку, руку новой, мирной жизни!
Опускается на колено перед Сабиной, целует ей руку.
– Рихард, справа, справа, справа! – зудит Замира. – Цветан Мордкович!
– Друзья, смотрите, кто оказался совсем рядом! Цветан Мордкович, прославленный ас, воздушный гусар, защищавший небо нашей страны, наносящий жалящие удары с воздуха! Привет, Цветан!
– Привет!
– Вы с семьей, она у вас такая большая!
– Да, мы сегодня здесь всей командой!
– Что вы, герой неба, можете сказать нашим телезрителям?
– Я очень рад, что сегодня здесь, вместе со всеми…
– Наконец на земле, да?
– Да, на земле, с моими родными, со всеми, кого я защищал.
– Благодаря вам мы сегодня можем спокойно ходить по этой земле, не опасаясь бомбовых ударов, не боясь взрывов и свиста пуль. Над Кельном больше не воет сирена воздушной тревоги. Цветан, это благодаря вашим воздушным подвигам! Вы лично сбили четыре талибских самолета, четырех стервятников, терзающих наше мирное небо.
– Да, что-то получилось. Главное, что меня не сбили. Небо помогало.
– А небо-то какое сегодня, Цветан! Как по заказу – ни облачка!
– Небо прекрасное, мы все очень рады…
– Что темные тучи рассеялись, да?
– Да, что теперь все хорошо…
– Что в небе только солнце, да? И никаких черных силуэтов!
– Да, мирное небо – это хорошо.
– Здорово сказано, Цветан. Вы хотите передать привет однополчанам эскадрильи “Вестфальский сокол”?
– Да, парни, да, гусары Воздуха, я вас всех помню и люблю! Мы победили! Да здравствует карнавал!
– Да здравствует карнавал! Спасибо, Цветан! Друзья, а сейчас мы идем к троллям!
– Рихард, стоп, продолжает Фатима, ты свободен.
Рихард снимает со своего плеча кусок умного пластика, сминает, убирает в карман. С трудом выбирается из толпы, выходит на Фильценграбенштрассе, находит свой самокат, отстегивает, встает на него и катит по набережной до самого дома. Входит в подъезд, поднимается на третий этаж, открывает ключом дверь, входит в прихожую, снимает пиджак.
Голос Cильке, его жены (усиленный динамиком).
Это ты?
Рихард (вешая пиджак). Это я.
Голос Сильке.Есть хочешь?
Рихард. Очень.
Голос Сильке. Без меня.
Рихард. Ты уже?
Голос Сильке. Я еще.
Рихард проходит в небольшую кухню со старой обстановкой, открывает старомодный холодильник, достает бутылку пива, открывает, пьет из горлышка. Смотрит в холодильник, достает рисовую чашку, наполненную не очень свежим куриным салатом, пару сосисок. Кипятит чайник, кладет сосиски в кастрюльку, заливает кипятком. Стоя ест салат, откусывая от рисовой чашки, глядя в окно. За окном – узкий двор со старым каштаном, ржавыми велосипедами и переполненными мусорными контейнерами. Покончив с чашкой и салатом, достает из кастрюльки сосиски и быстро поедает их, запивая пивом. Опорожнив бутылку, ставит ее в пластиковый ящик для пустых пивных бутылок. Берет яблоко, откусывает, выходит из кухни, проходит по узкому коридору, заходит в туалет, мочится, держа яблоко в зубах. Потом замирает, словно оцепенев. Выплевывает недоеденное яблоко, злобно стонет, резко выходит из туалета, хлопнув дверью, застегиваясь на ходу, бормоча: “Дерьмо, дерьмо, дерьмо!”, почти бежит по коридору и попадает в единственную комнату его квартиры. Комната заставлена антикварной мебелью, которую, судя по всему, часто перевозили с места на место. Некоторые вещи запакованы в пластик. На овальном обеденном столе стоит стеклянный домик. Это дом Сильке, маленькой симпатичной блондинки со стройной фигурой. Ее рост не превышает трехсотмиллилитровую пивную бутылку. Сильке качается на миниатюрном лыжном тренажере, стоящем в мансарде ее домика. На ней спортивная одежда. Слышно, что в домике звучит ритмичная музыка. Рихард почти подбегает к столу, опирается руками о столешню, нависая над домиком.
Рихард. Сильке, мне нужен гвоздь!
Сильке (продолжая двигаться). Хорошая новость.
Рихард. Мне нужен гвоздь!
Сильке. Дорогой, это скучно.
Рихард (кричит). Мне нужен гвоздь!
Сильке. Ты сотрясаешь мою крышу. Она может поехать.
С трудом сдерживаясь, Рихард садится на стул, кладет на стол сжатые кулаки.
Сильке (продолжая двигаться). У тебя крайне агрессивный вид. Ты устал, я понимаю. Я смотрела твой репортаж.
Рихард. Дай мне гвоздь.
Сильке. Дорогой, успокойся.
Рихард. Дай гвоздь!
Сильке. Еще три минуты, я закончу, приду к тебе, и мы вместе успокоимся.
Рихард (хлопает ладонью по столу). Мне нужен гвоздь!
Сильке (продолжает двигаться). Рихард, тебе не нужен гвоздь.
Рихард. Дай мне гвоздь!
Сильке. Рихард, ты принял лекарство?
Рихард. Сильке, открой дверь!
Сильке. Не открою.
Рихард (теряя самообладание). Я сейчас разнесу к черту твою избушку!!
Сильке. Не разнесешь.
Рихард (истерично). Открывай, гадина!!
Сильке. Дорогой, прими лекарство. Ты принимал только утром.
Рихард (хватает стул, замахивается). Ну держись, стерва…
Сильке (спокойно и размеренно двигаясь). Держусь, держусь.
Рихард с воплем швыряет стул на кровать. Опускается на пол.
Сильке. Ты просто устал. Я никогда не любила этот карнавал. Он изматывает.
Рихард (бессильно опустив голову). Дай гвоздь…
Сильке. Прими лекарство. Тебе сразу полегчает.
Рихард (кричит). Выключи эту чертову музыку!!
Сильке выключает музыку, сходит с тренажера, вешает на шею полотенце.
Сильке. Я понимаю, дорогой, как тебе противно нести всю эту патриотическую чушь. Но зачем ты срываешь свое раздражение на мне, твоем самом близком человеке?
Рихард молчит.
Сильке. Ты сделал все суперпрофессионально. Уверена, они утвердят тебя.
Рихард (опустив голову). Это решение не зависит от качества репортажа.
Сильке. Испытательный срок зависит от всего.
Рихард. В моем случае это зависит только от этой дуры.
Сильке. Их интересует только твоя психосома. Всем давно известен твой профессиональный уровень.
Рихард (качает головой). Да пошли они…
Сильке. Пошли и ушли. А потом вернулись. Надо их учитывать, дорогой.
Сильке спускается на второй этаж, входит в прозрачную душевую, раздевается, встает под душ.
Рихард. У нас не будет денег еще целый месяц. Сильке. Тебя это пугает? Мы с голоду не помрем. Рихард. Мне нужна доза.
Сильке. С этого бы и начинал. А то – “у нас нет денег”!
Рихард. Всего одна. И я приду в себя.
Сильке. Ты сорвешься. И они тебя не возьмут.
Рихард. Одна доза! Я не могу сорваться с одной дозы!
Сильке. Одной тебе не хватит. А на пять у нас, как ты только что озвучил, нет денег.
Рихард. Если продать один гвоздь, у нас будет пятьсот марок.
Сильке. Чтобы купить тебе дозу за двадцать? Занимательная арифметика, дорогой.
Рихард. У нас нет даже двух марок! Такого не было никогда! И я еще должен!
Сильке. Дорогой, все наладится, когда тебя утвердят. Прими лекарство.
Рихард. Дай мне гвоздь.
Сильке. Ты же знаешь, что гвозди – наш неприкосновенный запас. Если я дам тебе гвоздь, ты сразу купишь сто доз. И опять начнется все знакомое до боли.
Рихард. Куплю одну, одну-единственную дозу, клянусь!
Сильке. О, не клянись, мой славный рыцарь.
Рихард. У нас нет денег! Критическая ситуация! Нет ни пфеннига!
Сильке. Сейчас ни у кого нет денег. Послевоенная реформа, как говорит наш президент, медленно, но неуклонно набирает обороты. А цена на гвозди ползет вверх. Восемь процентов за три дня. Через пару месяцев мы удвоим мое теллуровое наследство.
Рихард. Один гвоздь, Сильке! А у нас их восемь! Всего один! И мы почувствуем себя нормально!
Сильке (выходит из душа, вытирается полотенцем). Я вполне нормально себя чувствую. Не проси.
Рихард. Ты… такая стерва?!
Сильке. Уж какую выбрал.
Рихард. Ты видишь, что мне плохо?
Сильке. Прими лекарство.
Рихард (кричит). Я в гробу видал это сраное лекарство!! Мне плохо! Реально!
Сильке (надевает халат). Рихард, ты сильный или слабый? Когда ты нес меня в кармане через горящий Бохум, я знала, что ты сильный. И когда мы сидели в подвале. И когда ты жарил собачье мясо. И когда бежал по тому тоннелю, и когда дрался с тремя инвалидами. Ты был сильный. Я гордилась тобой. Ужасно гордилась. Тогда ты забыл про наркотики. Но стоило войне окончиться, и ты в одночасье стал слабаком. Что с тобой?
Рихард. Мне нужен всего один гвоздь. Один! Чтобы прийти в себя.
Сильке (кричит). Я не дам тебе гвоздь!
Рихард сидит молча. Сильке спускается на первый этаж, проходит в кухню, выпивает воды, садится к столу, кладет на него ноги. Сидит, пьет воду.
Сильке. Через месяц они возьмут тебя в штат, выплатят зарплату. И у нас будут деньги.
Рихард. Мне… нужно…
Сильке. Тебе нужна доза. Хорошо. У меня есть заначка.
Рихард. Какая? Что, кольцо с брильянтом твоей бабушки? Брильянты сейчас на хрен никому не нужны!
Сильке. Правильно. Не до них. Нет, не кольцо.
Сильке встает, идет наверх в свою спальню, садится на кровать, наклоняется, достает из-под кровати футляр, открывает. В футляре лежит вибратор.
Двигаясь в оглушительной карнавальной толпе, он слышит в правом ухе пиканье цифр, каждая из которых вспыхивает красным у него в правом глазу, и начинает репортаж:
– Итак, дорогие телезрители, с вами Рихард Шольц, РВТВ[4], мы снова в Кельне, где продолжается долгожданный кельнский карнавал. Три года мы все ждали этого Розового Понедельника, чтобы выйти на улицы родного города. Три года кельнцы не могли этого себе позволить по злобной воле оккупантов, считавших наш карнавал “дыханием шайтана”. И вот сейчас, когда мы победили, у некоторых членов нашего молодого правительства уже появился опасный синдром – короткая память. Они не хотят вспоминать, отмахиваются, говорят, что хватит ворошить прошлое, надо жить настоящим и двигаться в будущее, подобно этой радостной карнавальной толпе. Но это опасная тенденция, и надо повторять это до тех пор, пока синдром “короткой памяти” не покинет министерские и парламентские головы. Карнавал – это прекрасно! Но я хочу напомнить вам именно сейчас, именно в этот радостный день, напомню, чтобы вы и ваши дети никогда не забыли, как три года назад девятнадцать транспортных “геркулесов”, вылетевших из Бухары, в тихое майское утро, на рассвете, высадили в пригороде Кельна Леверкюзене десантную дивизию “Талибан”. И начались три года мрачной талибской оккупации Северного Рейна – Вестфалии. Началась другая жизнь. Талибы хорошо подготовились к захвату власти, они провели масштабную подпольную работу, используя радикально настроенных исламистов из местного населения, а потом…
– Рихард, короче! – поет в ухе голос Замиры.
– А что было потом – все мы помним: казни, пытки, телесные наказания, запрет алкоголя, кино, театра, унижение женщин, депрессия, гнетущая атмосфера, инфляция, коллапс, война. Давайте же сделаем так, чтобы в нашем молодом государстве, в Рейнско-Вестфальской республике, это бы никогда не повторилось, чтобы ваххабитско-талибанский молот больше никогда не навис над Рейном, чтобы мы и наши дети жили в свободном государстве, с оптимизмом глядя в будущее, но вспомним, вспомним слова поэта, написанные о войне…
В его правом глазу возникают на выбор четыре цитаты из Целана, Брехта, Хайма и Грюнбайна.
– “Черное млеко рассвета пьем мы вечером, ночью и в полдень”. Три года наш народ пил это черное молоко оккупации, многие вестфальцы вырыли себе те самые “могилы в небе, где тесно не будет лежать”, так поклонимся же этим могилам, этим героям Сопротивления, чтобы без страха и упрека двигаться вперед, к лучшему будущему…
– Рихард, внимание, слева: президент и канцлер! – осой звенит в ухе Замира.
– Друзья, я вижу впереди слева нашего президента генерала Казимира фон Лютцова и канцлера Шафака Баштюрка. Как я уже говорил в прошлых репортажах, они присоединились к карнавальной толпе на Аппельхофплац, прошли по Брюкенштрассе сюда, к Старому рынку. До этого они двигались пешком, пробиться к ним было крайне проблематично даже мне, экс-чемпиону Кельна по ушу, но вот теперь они сели на лошадей, на прекрасных рыцарских боевых коней, президент – на белого коня с белой попоной с крестами, а канцлер – на вороного, с зеленой попоной с полумесяцем, это символично, друзья мои, это прекрасно и актуально, так как символизирует не только политику нашего государства, но и единение двух культур, двух цивилизаций, двух религий, католической и мусульманской, единение, которое помогло нашей стране одолеть коварного и сильного врага, помогло выстоять в жестокой войне. Президент и канцлер бодры, радостны, полны сил, они одаривают толпу конфетами из вот этих огромных золотистых рогов изобилия, они выглядят как настоящие рыцари, которыми, собственно, и являются. Все мы помним знаменитый зимний поход генерала фон Лютцова на Кельн от нидерландской границы, мы не забыли сводки военного времени: освобождение Оберхаузена, кровопролитные бои под Дуйсбургом, блистательная дюссельдорфская операция и уже вошедший в современную военную историю бохумский “котел”, устроенный армией генерала фон Лютцова талибам, “котел”, сломавший хребет Талибану, после которого отступление врага, а точнее сказать – бегство, стало уже необратимым, когда талибанские головорезы побежали в панике к восточной границе, а их идейный вдохновитель, так называемый Горящий имам, обрел свою…
– Рихард, достаточно о президенте. Переходи к канцлеру.
– …заслуженную смерть на улицах разрушенного талибами Тройсдорфа. А в это время Шафак Баштюрк, будущий канцлер нашего государства, вел героическую и кропотливую работу в кельнском подполье, создавая свою армию Сопротивления, куя Экскалибур победы в городских подвалах, приближая крах талибов. Этот героический человек, патриот Рура, в прошлом инженер-теплотехник, в годы оккупации стал живой легендой, героем подполья, сплотившим вокруг себя мусульман-единомышленников, горящих ненавистью к варварскому талибанскому режиму. Награда за его голову, обещанная талибами, росла не то что с каждым месяцем, а с каждым днем! Армия сопротивления “Сербест Эль”[5] лишила оккупантов спокойной жизни, благодаря мудрости и героизму бойцов “Сербест Эль” земля буквально горела под сандалиями талибов, а их…
– Рихард, достаточно о прошлом. Настоящее, настоящее!
– …а их дни были сочтены. Зато теперь мы все можем насладиться не только победой в войне, но и этим карнавалом, первым за три года, чудесным, радостным, красивым, громким, этим Розовым Понедельником, смотрите, сколько оттенков розового в праздничной толпе, сколько детей, наряженных цветами, с головами в виде розовых бутонов! Это дети нашего будущего, дети, которым предстоит стать гражданами нашего молодого государства и хранить мир, завоеванный отцами в полях под Дуйсбургом, в пригородах Бохума, на улицах Кельна. Пусть же они будут счастливы! Президент и канцлер бросают в толпу конфеты из золотых рогов изобилия – это ли не надежда на мир, достаток и благополучие?
– Рихард, публика, общение.
– Друзья, теперь самое время пообщаться с участниками карнавала, – обращается к паре среднего возраста, наряженной средневековыми шутами. – Здравствуйте! Откуда вы?
– Из Пульхайма! Привет всем! Привет, Кельн!
– Ясно и без слов, что вы рады и счастливы быть здесь сегодня!
– Конечно! Карнавал вернулся! Круто!
– Карнавал вернулся! И вместе с ним в ваш Пульхайм вернулась мирная жизнь.
– О да! Это символ! Мы победили! Наш сын ушел добровольцем к фон Лютцову.
– Он жив?
– Да, слава богу! К сожалению, он сейчас в Осло по служебным делам, он очень хотел присоединиться к нам. Но он с нами! – Парочка растягивает умницу, вызывает голограмму молодого человека. – Привет, Мартин!
– Привет, предки! Я с вами! Привет из Осло!
– Мартин, Рихард Шольц, РВТВ, о, как вы будете жалеть, что не взяли отпуск на работе, чтобы быть здесь и вдохнуть этот воздух свободы!
– Буду, буду жалеть, черт возьми, точно! Уже жалею! Я дурак, без сомнения! Вау! Я чувствую этот воздух!
– Сынок, здесь просто супер как хорошо! Такое чувство, что все породнились навсегда!
– Круто! Я слышу родной кельш[6] и просто балдею от него здесь, в тихом Осло.
– Мартин, ваши родители сообщили нам, что вы были в армии генерала фон Лютцова. Какие города вы освобождали?
– Я успел повоевать только в Дуйсбурге и Дюссельдорфе, а перед бохумским “котлом” получил контузию и выпал, так сказать, из процесса.
– Вы были на первом Дне Победы в Дюссельдорфе?
– Конечно! Это было круто! Фон Лютцов – великий человек. Я счастлив, что у нас такой президент!
– Вон он едет на белом коне!
– Вау! Круто! Черт, какой же я дурак, что не остался!
– Сынок, ты с нами, ты здесь!
– Мама, это же Шафак Баштюрк! Герой подполья! О, я бы пожал ему руку! Вау! Сейчас пойду в паб и напьюсь!
– Сынок, только не пей норвежского аквавита! Он вызывает депрессию!
– Мартин, только пиво!
– Сынок, нашего райсдорфа[7] там, конечно, не нальют!
– Местного, местного!
– Заметано, папа!
– Мартин, скажите, в Осло по-прежнему все тихо и спокойно?
– Да, норвежцам повезло, здесь все обошлось без резни. Война не дошла, здания целы, всего-то парочка ракет упала. Не то что у нас. Вау! Я вижу троллей и гномов! Круто!
– Мы сейчас подойдем к троллям! Мартин, удачи вам!
Трое больших, наряженных троллями, несут на плечах гномов, бросающих в толпу конфеты. Рихард пробивается к ним.
– Рихард, стоп! Тролли подождут. Сзади Сабина Гргич, – звенит в ухе Замира.
Рихард оборачивается, движется по толпе назад. Высокая, мускулистая Гргич идет в окружении своих подруг-амазонок, таких же рослых и мускулистых. Они одеты в костюмы эльфийских воинов из “Властелина колец”.
– Здравствуйте, Сабина! Рихард Шольц, РВТВ. Я и наши телезрители рады видеть вас, героиню бохумского “котла”, здесь, в этой праздничной толпе!
– Приветствую всех достойных, – гордо, с чувством собственного достоинства поднимает руку Сабина.
Ее подруги тоже поднимают руки.
– Как ваша новая рука?
– Она еще не моя, но уже вполне повинуется, – улыбается Сабина.
– Дорогие телезрители, если кто не помнит историю Сабины Гргич, а я уверен, что таких единицы, так вот, для них я напоминаю: бохумский “котел”, здание университета, где был последний очаг сопротивления талибов, гуманитарный корпус, джип командующего третьим полком Георга Мария Хюттена, граната, брошенная талибами, Сабина Гргич, схватившая рукой гранату, спасшая командира и потерявшая руку. А до этого был бой на Хуштадтринге, где Сабина из своей “осы” подбила талибский бронетранспортер. Она герой! Честь карнавалу, что в нем участвуют такие герои, как Сабина Гргич и ее боевые подруги! Вы счастливы сегодня, Сабина?
– Я счастлива, что зло было повержено, что черная башня с Всевидящим Оком рухнула. Мы завалили ее!
Подруги-амазонки издают боевой клич.
– Прекрасно! Талибанский Саурон повержен, народ ликует! Сабина, что бы вы пожелали нашим телезрителям в этот день?
– Я желаю всем жителям нашего Рейнского королевства Золотого Ветра, Чистого Берега и Новой Зари. За Новую Зарю!
– За Новую Зарю! – кричат амазонки.
– Прекрасный клич бохумских валькирий! Мы не забыли его! Сабина, вы уже вернулись в родной Бохум?
– Мой дом на Аспае разрушили орки, возлюбленная Бруст сожжена в крематории гоблинов, крылатая Сильвия встретилась с Вечностью, золотоволосая Маша бежала в Америку. Но я держу Жезл, я сняла Белый Покров с Нефритовых Врат, я верю в Преодоление Серого Тумана. Как и прежде, мы плывем по Реке Чистой Любви.
Подруги Сабины издают Зов Валькирий.
– Прекрасно! Уверен, что ваша Река Чистой Любви сегодня впадает исключительно в Рейн! Сабина, прекрасные амазонки, будьте счастливы! От имени всех телезрителей я целую вашу прекрасную обновленную руку, руку новой, мирной жизни!
Опускается на колено перед Сабиной, целует ей руку.
– Рихард, справа, справа, справа! – зудит Замира. – Цветан Мордкович!
– Друзья, смотрите, кто оказался совсем рядом! Цветан Мордкович, прославленный ас, воздушный гусар, защищавший небо нашей страны, наносящий жалящие удары с воздуха! Привет, Цветан!
– Привет!
– Вы с семьей, она у вас такая большая!
– Да, мы сегодня здесь всей командой!
– Что вы, герой неба, можете сказать нашим телезрителям?
– Я очень рад, что сегодня здесь, вместе со всеми…
– Наконец на земле, да?
– Да, на земле, с моими родными, со всеми, кого я защищал.
– Благодаря вам мы сегодня можем спокойно ходить по этой земле, не опасаясь бомбовых ударов, не боясь взрывов и свиста пуль. Над Кельном больше не воет сирена воздушной тревоги. Цветан, это благодаря вашим воздушным подвигам! Вы лично сбили четыре талибских самолета, четырех стервятников, терзающих наше мирное небо.
– Да, что-то получилось. Главное, что меня не сбили. Небо помогало.
– А небо-то какое сегодня, Цветан! Как по заказу – ни облачка!
– Небо прекрасное, мы все очень рады…
– Что темные тучи рассеялись, да?
– Да, что теперь все хорошо…
– Что в небе только солнце, да? И никаких черных силуэтов!
– Да, мирное небо – это хорошо.
– Здорово сказано, Цветан. Вы хотите передать привет однополчанам эскадрильи “Вестфальский сокол”?
– Да, парни, да, гусары Воздуха, я вас всех помню и люблю! Мы победили! Да здравствует карнавал!
– Да здравствует карнавал! Спасибо, Цветан! Друзья, а сейчас мы идем к троллям!
– Рихард, стоп, продолжает Фатима, ты свободен.
Рихард снимает со своего плеча кусок умного пластика, сминает, убирает в карман. С трудом выбирается из толпы, выходит на Фильценграбенштрассе, находит свой самокат, отстегивает, встает на него и катит по набережной до самого дома. Входит в подъезд, поднимается на третий этаж, открывает ключом дверь, входит в прихожую, снимает пиджак.
Голос Cильке, его жены (усиленный динамиком).
Это ты?
Рихард (вешая пиджак). Это я.
Голос Сильке.Есть хочешь?
Рихард. Очень.
Голос Сильке. Без меня.
Рихард. Ты уже?
Голос Сильке. Я еще.
Рихард проходит в небольшую кухню со старой обстановкой, открывает старомодный холодильник, достает бутылку пива, открывает, пьет из горлышка. Смотрит в холодильник, достает рисовую чашку, наполненную не очень свежим куриным салатом, пару сосисок. Кипятит чайник, кладет сосиски в кастрюльку, заливает кипятком. Стоя ест салат, откусывая от рисовой чашки, глядя в окно. За окном – узкий двор со старым каштаном, ржавыми велосипедами и переполненными мусорными контейнерами. Покончив с чашкой и салатом, достает из кастрюльки сосиски и быстро поедает их, запивая пивом. Опорожнив бутылку, ставит ее в пластиковый ящик для пустых пивных бутылок. Берет яблоко, откусывает, выходит из кухни, проходит по узкому коридору, заходит в туалет, мочится, держа яблоко в зубах. Потом замирает, словно оцепенев. Выплевывает недоеденное яблоко, злобно стонет, резко выходит из туалета, хлопнув дверью, застегиваясь на ходу, бормоча: “Дерьмо, дерьмо, дерьмо!”, почти бежит по коридору и попадает в единственную комнату его квартиры. Комната заставлена антикварной мебелью, которую, судя по всему, часто перевозили с места на место. Некоторые вещи запакованы в пластик. На овальном обеденном столе стоит стеклянный домик. Это дом Сильке, маленькой симпатичной блондинки со стройной фигурой. Ее рост не превышает трехсотмиллилитровую пивную бутылку. Сильке качается на миниатюрном лыжном тренажере, стоящем в мансарде ее домика. На ней спортивная одежда. Слышно, что в домике звучит ритмичная музыка. Рихард почти подбегает к столу, опирается руками о столешню, нависая над домиком.
Рихард. Сильке, мне нужен гвоздь!
Сильке (продолжая двигаться). Хорошая новость.
Рихард. Мне нужен гвоздь!
Сильке. Дорогой, это скучно.
Рихард (кричит). Мне нужен гвоздь!
Сильке. Ты сотрясаешь мою крышу. Она может поехать.
С трудом сдерживаясь, Рихард садится на стул, кладет на стол сжатые кулаки.
Сильке (продолжая двигаться). У тебя крайне агрессивный вид. Ты устал, я понимаю. Я смотрела твой репортаж.
Рихард. Дай мне гвоздь.
Сильке. Дорогой, успокойся.
Рихард. Дай гвоздь!
Сильке. Еще три минуты, я закончу, приду к тебе, и мы вместе успокоимся.
Рихард (хлопает ладонью по столу). Мне нужен гвоздь!
Сильке (продолжает двигаться). Рихард, тебе не нужен гвоздь.
Рихард. Дай мне гвоздь!
Сильке. Рихард, ты принял лекарство?
Рихард. Сильке, открой дверь!
Сильке. Не открою.
Рихард (теряя самообладание). Я сейчас разнесу к черту твою избушку!!
Сильке. Не разнесешь.
Рихард (истерично). Открывай, гадина!!
Сильке. Дорогой, прими лекарство. Ты принимал только утром.
Рихард (хватает стул, замахивается). Ну держись, стерва…
Сильке (спокойно и размеренно двигаясь). Держусь, держусь.
Рихард с воплем швыряет стул на кровать. Опускается на пол.
Сильке. Ты просто устал. Я никогда не любила этот карнавал. Он изматывает.
Рихард (бессильно опустив голову). Дай гвоздь…
Сильке. Прими лекарство. Тебе сразу полегчает.
Рихард (кричит). Выключи эту чертову музыку!!
Сильке выключает музыку, сходит с тренажера, вешает на шею полотенце.
Сильке. Я понимаю, дорогой, как тебе противно нести всю эту патриотическую чушь. Но зачем ты срываешь свое раздражение на мне, твоем самом близком человеке?
Рихард молчит.
Сильке. Ты сделал все суперпрофессионально. Уверена, они утвердят тебя.
Рихард (опустив голову). Это решение не зависит от качества репортажа.
Сильке. Испытательный срок зависит от всего.
Рихард. В моем случае это зависит только от этой дуры.
Сильке. Их интересует только твоя психосома. Всем давно известен твой профессиональный уровень.
Рихард (качает головой). Да пошли они…
Сильке. Пошли и ушли. А потом вернулись. Надо их учитывать, дорогой.
Сильке спускается на второй этаж, входит в прозрачную душевую, раздевается, встает под душ.
Рихард. У нас не будет денег еще целый месяц. Сильке. Тебя это пугает? Мы с голоду не помрем. Рихард. Мне нужна доза.
Сильке. С этого бы и начинал. А то – “у нас нет денег”!
Рихард. Всего одна. И я приду в себя.
Сильке. Ты сорвешься. И они тебя не возьмут.
Рихард. Одна доза! Я не могу сорваться с одной дозы!
Сильке. Одной тебе не хватит. А на пять у нас, как ты только что озвучил, нет денег.
Рихард. Если продать один гвоздь, у нас будет пятьсот марок.
Сильке. Чтобы купить тебе дозу за двадцать? Занимательная арифметика, дорогой.
Рихард. У нас нет даже двух марок! Такого не было никогда! И я еще должен!
Сильке. Дорогой, все наладится, когда тебя утвердят. Прими лекарство.
Рихард. Дай мне гвоздь.
Сильке. Ты же знаешь, что гвозди – наш неприкосновенный запас. Если я дам тебе гвоздь, ты сразу купишь сто доз. И опять начнется все знакомое до боли.
Рихард. Куплю одну, одну-единственную дозу, клянусь!
Сильке. О, не клянись, мой славный рыцарь.
Рихард. У нас нет денег! Критическая ситуация! Нет ни пфеннига!
Сильке. Сейчас ни у кого нет денег. Послевоенная реформа, как говорит наш президент, медленно, но неуклонно набирает обороты. А цена на гвозди ползет вверх. Восемь процентов за три дня. Через пару месяцев мы удвоим мое теллуровое наследство.
Рихард. Один гвоздь, Сильке! А у нас их восемь! Всего один! И мы почувствуем себя нормально!
Сильке (выходит из душа, вытирается полотенцем). Я вполне нормально себя чувствую. Не проси.
Рихард. Ты… такая стерва?!
Сильке. Уж какую выбрал.
Рихард. Ты видишь, что мне плохо?
Сильке. Прими лекарство.
Рихард (кричит). Я в гробу видал это сраное лекарство!! Мне плохо! Реально!
Сильке (надевает халат). Рихард, ты сильный или слабый? Когда ты нес меня в кармане через горящий Бохум, я знала, что ты сильный. И когда мы сидели в подвале. И когда ты жарил собачье мясо. И когда бежал по тому тоннелю, и когда дрался с тремя инвалидами. Ты был сильный. Я гордилась тобой. Ужасно гордилась. Тогда ты забыл про наркотики. Но стоило войне окончиться, и ты в одночасье стал слабаком. Что с тобой?
Рихард. Мне нужен всего один гвоздь. Один! Чтобы прийти в себя.
Сильке (кричит). Я не дам тебе гвоздь!
Рихард сидит молча. Сильке спускается на первый этаж, проходит в кухню, выпивает воды, садится к столу, кладет на него ноги. Сидит, пьет воду.
Сильке. Через месяц они возьмут тебя в штат, выплатят зарплату. И у нас будут деньги.
Рихард. Мне… нужно…
Сильке. Тебе нужна доза. Хорошо. У меня есть заначка.
Рихард. Какая? Что, кольцо с брильянтом твоей бабушки? Брильянты сейчас на хрен никому не нужны!
Сильке. Правильно. Не до них. Нет, не кольцо.
Сильке встает, идет наверх в свою спальню, садится на кровать, наклоняется, достает из-под кровати футляр, открывает. В футляре лежит вибратор.