Луиза не выполнила этих приказаний. Она не успела добраться с кормы до своего места, как лодка была уже в трех метрах от отвесной стены Крюка. Однако их не ударило об эту стену. Отбитая скалой вода сделала крутой поворот направо, и теперь лодку понесло в глубину каменной впадины к округлой стене, смотревшей на реку. Но ведь лодка была повернута носом именно к этой, внутренней стене, а движок-то еще работал, так что путешественники с удвоенной скоростью помчались прямо на скалу.
Ленька сам не ожидал, что окажется таким молодцом: он налег на руль, лодка повернула и с той же удвоенной скоростью понеслась теперь вдоль внутренней стены, то есть против течения Иленги, а потом вдоль боковой стены, к той самой стремнине, которую Ленька так глупо пытался пересечь. Теперь Ленька действовал умнее. Попав в стремнину, он не стал ее пересекать под прямым углом, а направил лодку по течению, но наискосок, надеясь таким образом проскользнуть мимо Крюка. Не вышло! Лодку опять поволокло к отвесной стене, и опять они проделали тот же круг, уже не пытаясь выбраться из него. Ленька проклинал себя, мысленно ругал дураком. Ну, как он мог не узнать этого страшного места, которое отец несколько раз издали показывал ему! Очевидно, это произошло потому, что Ленька сразу повел лодку вдоль островка, не оглянувшись назад, а там-то и торчал этот самый Крюк, который не мог не броситься в глаза.
Вдруг ребята почувствовали, как что-то вокруг них изменилось. Скоро они поняли: заглох движок. Теперь вместо привычного его стука было слышно только, как шипит вода у берегов, шипит, словно нарзан, только что налитый в стакан. Потеряв собственный ход, лодка уже не слушалась руля и ее вертело, как щепку. Ленька велел Луизе вынуть из уключины и передать ему правое весло и грести одним левым, чтобы лодка держалась носом по течению, поворачиваясь вместе с потоком. Своим веслом он тоже подгребал, а иногда и отталкивался от скалы, если слишком заносило корму.
Так они вертелись круг за кругом, час за часом. Как видно, давно пришла пора обедать, а они даже не завтракали. Они с тоской поглядывали на реку: ведь была суббота, и многие иленцы могли двинуться вверх на рыбалку да и Луизин отец должен был давно пуститься за ними в погоню. Теперь они только и мечтали о том, чтобы попасть ему в руки.
– Дай мне свитер, – сказал Леня. – В случае чего а махать буду.
Улучив минуту, Луиза положила весло на борт, выдернула из рюкзака красный свитер, в котором спала, и, скомкав, бросила Хмелеву. Тот нацепил свитер на конец багра и поставил багор стоймя, воткнув его между бортом и своим мешком. И только он это проделал, как послышался отчаянный крик Луизы:
– Ленька, смотри!
Из-за низкого острова, которым они пренебрегли, показался желтый катер райпотребсоюза.
– Лизка, отгребайся одна, – скомандовал Хмелев. – Кричи.
Положив весло поперек лодки, он вскочил, схватил багор с красным свитером на конце и стал размахивать им.
– Папа-а! – закричала Луиза.
– Павел Павлович! – одновременно с ней закричал Хмелев.
Но катер продолжал двигаться вдоль того берега. Сидевшие в нем не слышали криков, не видели "красного флага" на шесте. Путешественники готовы были разреветься от отчаяния: ведь еще секунд двадцать – и катер скроется за поросшим лесом островом, где они собирались устроить роскошный привал.
И тут снова спасла находчивость Леньки. Он схватил заряженное ружье, взвел оба курка и пальнул в небо раз, потом другой. После этого он снова схватил багор и стал им махать, продолжая кричать вместе с Луизой.
И вот они увидели: катер замедлил ход, потом почти остановился и стал медленно поворачивать в их сторону.
В катере были двое: товарищ Мокеев в поношенном пиджаке и соломенной шляпе и моторист – крупный мордастый парень. Как видно, он хорошо знал это место да к тому же был неглуп.
Пройдя рядом со стремниной, он спустился ниже Крюка и повернул обратно. Затем он сбавил газ настолько, чтобы катер, борясь с течением, стоял почти неподвижно напротив середины впадины, внутри которой примерно раз в минуту проносилась лодка с беглецами.
Мокеев ему не мешал. Дома он был суров с Луизой, но все же дочку любил. Теперь, бледный, он стоял на катере во весь рост, с ужасом наблюдая, как лодка с Луизой несется на отвесную скалу, но каким-то чудом сворачивает в нескольких метрах от нее и устремляется с такой же скоростью к другой скале внутри впадины. Временами он поворачивал лицо к мотористу и говорил:
– Петя! Петь!.. Что будем делать? Петь, а Петь!..
Говорил он так тихо, что Петя не слышал его за рокотом мотора. Он раздумывал, как ему быть. Он мог бы, когда лодка приблизится, приказать Леньке стать на носу, а когда лодку снова понесет мимо, бросить ему веревку и направить катер в сторону от стремнины. Но это было рискованно, ведь когда Ленька поймает веревку, она будет ослаблена, а когда катер даст полный ход, веревка так дернет Леньку, что тот может вылететь из лодки. Когда путешественники очередной раз проносились рядом с катером, Петя спросил Леньку, указывая на шест с красным свитером:
– Это у тебя не багор?
– Багор! – отозвался Ленька.
– Брось эту тряпку на фиг! – крикнул Петя. Он не боялся водоворота. Мотор на его катере стоял автомобильный, и он часто щеголял перед другими катеристами и владельцами моторных лодок, входя в водоворот и легко из него выбираясь. Но теперь задача была сложнее: если он подойдет вплотную к лодке и сцепится с ней бортами, то сможет ли он за считанные секунды вытащить из стремнины оба судна? Ведь общая площадь их и тяжесть значительно увеличатся, а маневренность катера уменьшится, он уже не будет так послушен рулю.
Увидев, что в руках у Хмелева багор уже без свитера, моторист крикнул ему:
– Лезь на нос, а когда я подойду, цепляйся багром за корму. Вот за это место цепляйся.
– Есть! – донесся до него голос Леньки, которого стремнина уже унесла влево.
Моторист Петя не стал торопиться. Он сделал несколько кругов, следя за движением лодки, прикидывая в уме, с какого места и в какой момент ему надо будет идти на сближение с ней. Наконец он решил, что рассчитал как надо. Увидев, что лодку несет вдоль внутренней стены впадины, он проплыл с десяток метров выше водоворота, затем повернул обратно и, сильно сбавив газ, пошел к водовороту. Расчет был верен: когда лодка вылетела в стремнину, корма его катера оказалась примерно в метре впереди нее. В тот же момент Петя увидел, как Ленька выбросил вперед багор и уцепился им за корму. Моторист свернул налево и дал полный газ. Увидев, что лодку начинает заносить боком к течению, он крикнул:
– Держишься?
– Ага! – неслышно прохрипел Ленька, хотя и чувствовал, что багор вот-вот вырвется у него из рук.
Они выбрались на фарватер в тот момент, когда лодка чуть не стукнулась об острие Крюка. Моторист вытер платком лоб и щеки и показал Лёне большой палец.
– Ну, знаешь... Ты парень – во!
Затем он велел Лёне передать ему веревку, привязанную к носу лодки, закрепил ее у себя на корме, взял таким образом ребят на буксир и, наконец, присел отдохнуть возле своего мотора.
Вот тут-то, видя, что его дочка спасена, Мокеев разразился гневной речью. О Хмелеве он ничего не говорил. Он свою речь посвятил Луизе. Он кричал, что из таких детей, как она, вырастают сначала малолетние преступники, потом взрослые уголовники, а под конец и законченные рецидивисты.
– Павел Павлович, гляньте! – вдруг сказал моторист, указывая вперед.
Мокеев умолк и оглянулся. К этому времени катер с лодкой на буксире уже вышел на то место Иленги, которое не было загромождено островами, и все увидели, как им навстречу, высоко задрав нос, мчится знакомый всем красный райкомовский полуглиссер. Увидев друг друга, оба судна сблизились. Петя выключил газ, водитель полуглиссера сделал то же самое, и они двинулись рядышком вниз по течению.
Райкомовское судно сильно отличалось от катера райпотребсоюза. У последнего сиденья для пассажиров и моториста были деревянные, а полуглиссер по своему комфорту ничем не отличается от автомобиля "Волга", только тент у него был откидной. Перед передним сиденьем было ветровое стекло, слева помещалась такая же "баранка", как на автомобиле.
Перед "баранкой" сидел небольшого роста, сухонький человек, со впалыми щеками и глубоко запавшими темными глазами, которые, однако, смотрели живо и даже весело из-под темных с проседью бровей.
Павел Павлович приподнял шляпу и слегка поклонился. Ведь за "баранкой" сидел сам первый секретарь райкома Борис Евгеньевич Глебов.
– Приветствую вас, Борис Евгеньевич! – сказал Мокеев.
– Здравствуйте! Куда путь держите? – чуть улыбаясь, отозвался Глебов.
– Да вот везем этих... Сбежали из дома, чуть в водовороте не погибли... Целые сутки мы их искали... И все, заметьте, воспитанники Бурундука!
– А мы как раз к Бурундуку и едем, – улыбаясь, сказал Глебов.
Только теперь Мокеев вгляделся в женщину, сидевшую рядом с секретарем. Инна не смогла купить в Иленске подходящей штормовки и по-прежнему была в своем синем костюме. Темные волосы ее трепал ветер.
– Во-во! – сказал он Глебову, – вы ему передайте мою благодарность за то, как он воспитует подрастающее поколение. Строителей коммунизма, так сказать!
– Передам, – усмехнувшись, ответил Глебов, и суда расстались. Луизу и Леньку снова потащили на буксире.
– Корреспондентка, – шепнул Хмелев.
– Узнала нас! Чего теперь с Акимычем будет? Ведь она секретарю про него такого наговорила! – Луиза, которая никогда не сентиментальничала с Ленькой, обняла его и заплакала у него на груди.
Глава 27
Глава 28
Ленька сам не ожидал, что окажется таким молодцом: он налег на руль, лодка повернула и с той же удвоенной скоростью понеслась теперь вдоль внутренней стены, то есть против течения Иленги, а потом вдоль боковой стены, к той самой стремнине, которую Ленька так глупо пытался пересечь. Теперь Ленька действовал умнее. Попав в стремнину, он не стал ее пересекать под прямым углом, а направил лодку по течению, но наискосок, надеясь таким образом проскользнуть мимо Крюка. Не вышло! Лодку опять поволокло к отвесной стене, и опять они проделали тот же круг, уже не пытаясь выбраться из него. Ленька проклинал себя, мысленно ругал дураком. Ну, как он мог не узнать этого страшного места, которое отец несколько раз издали показывал ему! Очевидно, это произошло потому, что Ленька сразу повел лодку вдоль островка, не оглянувшись назад, а там-то и торчал этот самый Крюк, который не мог не броситься в глаза.
Вдруг ребята почувствовали, как что-то вокруг них изменилось. Скоро они поняли: заглох движок. Теперь вместо привычного его стука было слышно только, как шипит вода у берегов, шипит, словно нарзан, только что налитый в стакан. Потеряв собственный ход, лодка уже не слушалась руля и ее вертело, как щепку. Ленька велел Луизе вынуть из уключины и передать ему правое весло и грести одним левым, чтобы лодка держалась носом по течению, поворачиваясь вместе с потоком. Своим веслом он тоже подгребал, а иногда и отталкивался от скалы, если слишком заносило корму.
Так они вертелись круг за кругом, час за часом. Как видно, давно пришла пора обедать, а они даже не завтракали. Они с тоской поглядывали на реку: ведь была суббота, и многие иленцы могли двинуться вверх на рыбалку да и Луизин отец должен был давно пуститься за ними в погоню. Теперь они только и мечтали о том, чтобы попасть ему в руки.
– Дай мне свитер, – сказал Леня. – В случае чего а махать буду.
Улучив минуту, Луиза положила весло на борт, выдернула из рюкзака красный свитер, в котором спала, и, скомкав, бросила Хмелеву. Тот нацепил свитер на конец багра и поставил багор стоймя, воткнув его между бортом и своим мешком. И только он это проделал, как послышался отчаянный крик Луизы:
– Ленька, смотри!
Из-за низкого острова, которым они пренебрегли, показался желтый катер райпотребсоюза.
– Лизка, отгребайся одна, – скомандовал Хмелев. – Кричи.
Положив весло поперек лодки, он вскочил, схватил багор с красным свитером на конце и стал размахивать им.
– Папа-а! – закричала Луиза.
– Павел Павлович! – одновременно с ней закричал Хмелев.
Но катер продолжал двигаться вдоль того берега. Сидевшие в нем не слышали криков, не видели "красного флага" на шесте. Путешественники готовы были разреветься от отчаяния: ведь еще секунд двадцать – и катер скроется за поросшим лесом островом, где они собирались устроить роскошный привал.
И тут снова спасла находчивость Леньки. Он схватил заряженное ружье, взвел оба курка и пальнул в небо раз, потом другой. После этого он снова схватил багор и стал им махать, продолжая кричать вместе с Луизой.
И вот они увидели: катер замедлил ход, потом почти остановился и стал медленно поворачивать в их сторону.
В катере были двое: товарищ Мокеев в поношенном пиджаке и соломенной шляпе и моторист – крупный мордастый парень. Как видно, он хорошо знал это место да к тому же был неглуп.
Пройдя рядом со стремниной, он спустился ниже Крюка и повернул обратно. Затем он сбавил газ настолько, чтобы катер, борясь с течением, стоял почти неподвижно напротив середины впадины, внутри которой примерно раз в минуту проносилась лодка с беглецами.
Мокеев ему не мешал. Дома он был суров с Луизой, но все же дочку любил. Теперь, бледный, он стоял на катере во весь рост, с ужасом наблюдая, как лодка с Луизой несется на отвесную скалу, но каким-то чудом сворачивает в нескольких метрах от нее и устремляется с такой же скоростью к другой скале внутри впадины. Временами он поворачивал лицо к мотористу и говорил:
– Петя! Петь!.. Что будем делать? Петь, а Петь!..
Говорил он так тихо, что Петя не слышал его за рокотом мотора. Он раздумывал, как ему быть. Он мог бы, когда лодка приблизится, приказать Леньке стать на носу, а когда лодку снова понесет мимо, бросить ему веревку и направить катер в сторону от стремнины. Но это было рискованно, ведь когда Ленька поймает веревку, она будет ослаблена, а когда катер даст полный ход, веревка так дернет Леньку, что тот может вылететь из лодки. Когда путешественники очередной раз проносились рядом с катером, Петя спросил Леньку, указывая на шест с красным свитером:
– Это у тебя не багор?
– Багор! – отозвался Ленька.
– Брось эту тряпку на фиг! – крикнул Петя. Он не боялся водоворота. Мотор на его катере стоял автомобильный, и он часто щеголял перед другими катеристами и владельцами моторных лодок, входя в водоворот и легко из него выбираясь. Но теперь задача была сложнее: если он подойдет вплотную к лодке и сцепится с ней бортами, то сможет ли он за считанные секунды вытащить из стремнины оба судна? Ведь общая площадь их и тяжесть значительно увеличатся, а маневренность катера уменьшится, он уже не будет так послушен рулю.
Увидев, что в руках у Хмелева багор уже без свитера, моторист крикнул ему:
– Лезь на нос, а когда я подойду, цепляйся багром за корму. Вот за это место цепляйся.
– Есть! – донесся до него голос Леньки, которого стремнина уже унесла влево.
Моторист Петя не стал торопиться. Он сделал несколько кругов, следя за движением лодки, прикидывая в уме, с какого места и в какой момент ему надо будет идти на сближение с ней. Наконец он решил, что рассчитал как надо. Увидев, что лодку несет вдоль внутренней стены впадины, он проплыл с десяток метров выше водоворота, затем повернул обратно и, сильно сбавив газ, пошел к водовороту. Расчет был верен: когда лодка вылетела в стремнину, корма его катера оказалась примерно в метре впереди нее. В тот же момент Петя увидел, как Ленька выбросил вперед багор и уцепился им за корму. Моторист свернул налево и дал полный газ. Увидев, что лодку начинает заносить боком к течению, он крикнул:
– Держишься?
– Ага! – неслышно прохрипел Ленька, хотя и чувствовал, что багор вот-вот вырвется у него из рук.
Они выбрались на фарватер в тот момент, когда лодка чуть не стукнулась об острие Крюка. Моторист вытер платком лоб и щеки и показал Лёне большой палец.
– Ну, знаешь... Ты парень – во!
Затем он велел Лёне передать ему веревку, привязанную к носу лодки, закрепил ее у себя на корме, взял таким образом ребят на буксир и, наконец, присел отдохнуть возле своего мотора.
Вот тут-то, видя, что его дочка спасена, Мокеев разразился гневной речью. О Хмелеве он ничего не говорил. Он свою речь посвятил Луизе. Он кричал, что из таких детей, как она, вырастают сначала малолетние преступники, потом взрослые уголовники, а под конец и законченные рецидивисты.
– Павел Павлович, гляньте! – вдруг сказал моторист, указывая вперед.
Мокеев умолк и оглянулся. К этому времени катер с лодкой на буксире уже вышел на то место Иленги, которое не было загромождено островами, и все увидели, как им навстречу, высоко задрав нос, мчится знакомый всем красный райкомовский полуглиссер. Увидев друг друга, оба судна сблизились. Петя выключил газ, водитель полуглиссера сделал то же самое, и они двинулись рядышком вниз по течению.
Райкомовское судно сильно отличалось от катера райпотребсоюза. У последнего сиденья для пассажиров и моториста были деревянные, а полуглиссер по своему комфорту ничем не отличается от автомобиля "Волга", только тент у него был откидной. Перед передним сиденьем было ветровое стекло, слева помещалась такая же "баранка", как на автомобиле.
Перед "баранкой" сидел небольшого роста, сухонький человек, со впалыми щеками и глубоко запавшими темными глазами, которые, однако, смотрели живо и даже весело из-под темных с проседью бровей.
Павел Павлович приподнял шляпу и слегка поклонился. Ведь за "баранкой" сидел сам первый секретарь райкома Борис Евгеньевич Глебов.
– Приветствую вас, Борис Евгеньевич! – сказал Мокеев.
– Здравствуйте! Куда путь держите? – чуть улыбаясь, отозвался Глебов.
– Да вот везем этих... Сбежали из дома, чуть в водовороте не погибли... Целые сутки мы их искали... И все, заметьте, воспитанники Бурундука!
– А мы как раз к Бурундуку и едем, – улыбаясь, сказал Глебов.
Только теперь Мокеев вгляделся в женщину, сидевшую рядом с секретарем. Инна не смогла купить в Иленске подходящей штормовки и по-прежнему была в своем синем костюме. Темные волосы ее трепал ветер.
– Во-во! – сказал он Глебову, – вы ему передайте мою благодарность за то, как он воспитует подрастающее поколение. Строителей коммунизма, так сказать!
– Передам, – усмехнувшись, ответил Глебов, и суда расстались. Луизу и Леньку снова потащили на буксире.
– Корреспондентка, – шепнул Хмелев.
– Узнала нас! Чего теперь с Акимычем будет? Ведь она секретарю про него такого наговорила! – Луиза, которая никогда не сентиментальничала с Ленькой, обняла его и заплакала у него на груди.
Глава 27
После истории с Чебоксаровым Инна решила, что ей таиться больше незачем, а лучше пойти в райком партии и попросить, чтобы там помогли вывести на чистую воду Бурундука и его покровителя Лыкова.
На ее счастье, у первого секретаря оказался лишь один посетитель, который скоро ушел, секретарша отнесла Иннино командировочное удостоверение товарищу Глебову, и тот сразу принял ее.
К корреспондентам из областной газеты он привык, но все они приезжали по другим делам, а не школьным, и все были старше Инны, которая ему годилась в дочки и явно очень волновалась, хотя и пыталась это скрыть.
– Борис Евгеньевич, – сказала она голосом как можно более твердым, – наш разговор займет примерно тридцать минут. Если вы сейчас заняты, назначьте, пожалуйста, день и час, когда мне прийти.
– Тридцать минут у меня найдутся, – сказал Глебов. – Слушаю вас.
– В таком случае прошу ознакомиться вот с таким документом. Это стенограмма выступления товарища Лыкова на конференции в облоно.
Товарищ Глебов ознакомился, а Инна вынула из сумочки и раскрыла свой блокнот. – Теперь позвольте прочитать вам характеристики!, которые дали директору школы Бурундуку его ученики. Вот, например, Демьян Кожин – сын уборщицы, живущий в одном доме с Бурундуком: "Пьет в усмерть". Это я точно записала.
Я не буду сейчас рассказывать о том, как перечисляла Инна мнимые пороки Бурундука. Я это сделаю в более драматичный момент. Скажу только, что Инна закончила рассказом о том, как Чебоксаров рылся сегодня у нее в сумочке и теперь сидит в милиции. Тот самый Чебоксаров, о чудесном перевоспитании которого разглагольствовал на конференции Лыков.
Товарищ Глебов тут же позвонил в милицию и узнал, что Чебоксаров действительно задержан и находится под стражей. Положив трубку, первый секретарь подпер кулаком щеку и задумался. Он знал, что Мокеев поднял скандал по поводу хождения Хмелева по углям, но знал также, что Хмелев сам додумался до такого подвига. Он слышал, что директор, натянув на голову чулок, спас дочку Мокеева от обозленных на нее ребят. Но почему эти ребята, включая дочку Мокеева и дочку самого Лыкова, стали вдруг так клеветать на Бурундука? И почему Чебоксаров копался в сумочке именно у Инны Сергеевны – корреспондента газеты? Здесь определенно была какая-то тайна, и Глебов понимал, что разговоры с Инной в его кабинете ни к чему не приведут. Помолчав довольно долго, он заговорил:
– Инна Сергеевна! Я полагаю, что вам как журналистке интересно было бы лично познакомиться с человеком, о котором вы собираетесь писать.
– Конечно! – согласилась Инна. – Только он где-то в лесу...
Борис Евгеньевич отогнул листок календаря.
– Так! Завтра у нас суббота. До обеда я буду занят, а после двух мы сядем на полуглиссер и еще до ужина будем в районе Луканихи. Познакомитесь с Бурундуком, с Лыковым, переночуем там, а в воскресенье вчетвером приедем в Иленск и займемся расследованием этого дела. Мне кажется, здесь какая-то чепуха.
И вот теперь они мчались вверх по реке. Глебов, одетый в штормовку, сам вел полуглиссер, для него это был лучший отдых, а Инна любовалась дикой красотой Иленги.
Они встретили катер, тащивший на буксире лодку с Луизой и Хмелевым, прослушали речь Мокеева о воспитанниках Бурундука. Когда поехали дальше, Глебов сказал коротко:
– К Бурундуку пытались бежать.
– Зачем? – спросила Инна.
– Потом узнаем, – пообещал Глебов. Скалистый обрывистый берег слева кончился. Теперь там потянулась довольно узкая полоска лугов, над которыми возвышались не очень крутые, поросшие лесом холмы.
На ее счастье, у первого секретаря оказался лишь один посетитель, который скоро ушел, секретарша отнесла Иннино командировочное удостоверение товарищу Глебову, и тот сразу принял ее.
К корреспондентам из областной газеты он привык, но все они приезжали по другим делам, а не школьным, и все были старше Инны, которая ему годилась в дочки и явно очень волновалась, хотя и пыталась это скрыть.
– Борис Евгеньевич, – сказала она голосом как можно более твердым, – наш разговор займет примерно тридцать минут. Если вы сейчас заняты, назначьте, пожалуйста, день и час, когда мне прийти.
– Тридцать минут у меня найдутся, – сказал Глебов. – Слушаю вас.
– В таком случае прошу ознакомиться вот с таким документом. Это стенограмма выступления товарища Лыкова на конференции в облоно.
Товарищ Глебов ознакомился, а Инна вынула из сумочки и раскрыла свой блокнот. – Теперь позвольте прочитать вам характеристики!, которые дали директору школы Бурундуку его ученики. Вот, например, Демьян Кожин – сын уборщицы, живущий в одном доме с Бурундуком: "Пьет в усмерть". Это я точно записала.
Я не буду сейчас рассказывать о том, как перечисляла Инна мнимые пороки Бурундука. Я это сделаю в более драматичный момент. Скажу только, что Инна закончила рассказом о том, как Чебоксаров рылся сегодня у нее в сумочке и теперь сидит в милиции. Тот самый Чебоксаров, о чудесном перевоспитании которого разглагольствовал на конференции Лыков.
Товарищ Глебов тут же позвонил в милицию и узнал, что Чебоксаров действительно задержан и находится под стражей. Положив трубку, первый секретарь подпер кулаком щеку и задумался. Он знал, что Мокеев поднял скандал по поводу хождения Хмелева по углям, но знал также, что Хмелев сам додумался до такого подвига. Он слышал, что директор, натянув на голову чулок, спас дочку Мокеева от обозленных на нее ребят. Но почему эти ребята, включая дочку Мокеева и дочку самого Лыкова, стали вдруг так клеветать на Бурундука? И почему Чебоксаров копался в сумочке именно у Инны Сергеевны – корреспондента газеты? Здесь определенно была какая-то тайна, и Глебов понимал, что разговоры с Инной в его кабинете ни к чему не приведут. Помолчав довольно долго, он заговорил:
– Инна Сергеевна! Я полагаю, что вам как журналистке интересно было бы лично познакомиться с человеком, о котором вы собираетесь писать.
– Конечно! – согласилась Инна. – Только он где-то в лесу...
Борис Евгеньевич отогнул листок календаря.
– Так! Завтра у нас суббота. До обеда я буду занят, а после двух мы сядем на полуглиссер и еще до ужина будем в районе Луканихи. Познакомитесь с Бурундуком, с Лыковым, переночуем там, а в воскресенье вчетвером приедем в Иленск и займемся расследованием этого дела. Мне кажется, здесь какая-то чепуха.
И вот теперь они мчались вверх по реке. Глебов, одетый в штормовку, сам вел полуглиссер, для него это был лучший отдых, а Инна любовалась дикой красотой Иленги.
Они встретили катер, тащивший на буксире лодку с Луизой и Хмелевым, прослушали речь Мокеева о воспитанниках Бурундука. Когда поехали дальше, Глебов сказал коротко:
– К Бурундуку пытались бежать.
– Зачем? – спросила Инна.
– Потом узнаем, – пообещал Глебов. Скалистый обрывистый берег слева кончился. Теперь там потянулась довольно узкая полоска лугов, над которыми возвышались не очень крутые, поросшие лесом холмы.
Глава 28
– Луканиха, – сказал Глебов. – Приехали. Инна увидела устье небольшой речки, впадавшей в Иленгу, а сразу за ним – поросшую травой полосу берега. У берега стояли два шитика и узкая моторная лодка. На узком лугу выстроились в ряд старенькие выцветшие палатки, а сразу за палатками начинался лес.
Глебов пришвартовался к одному из шитиков, помог Инне перебраться на эту лодку, а с нее – на берег. Затем он сбросил на берег их багаж: две свернутые палатки и два спальных мешка в зеленых чехлах.
– Так, Инна Сергеевна, будьте настороже: аборигены нас уже заметили. Действительно, "аборигены" уже начали сходиться к тому месту, где Инна с Глебовым высадились. Все они были одеты так, что невозможно было отличить, кто из них какого пола. Все они были в брюках, поношенных куртках разного фасона, и у каждого на голове был накомарник с откинутой сеткой. Все они уставились на приезжих и настороженно молчали.
– Привет, друзья! – сказал Глебов. – А где ваше начальство?
– Вон Федор Болиславович. Околот делает, – послышалось из-под одного накомарника. "Абориген" махнул рукой куда-то себе за плечо.
– Федор Болиславович! Федор Болиславович! – закричали другие "аборигены", до Инна с Глебовым уже прошли несколько шагов и увидели такую картину: под лиственницей было разостлано белое полотнище размером примерно три на три метра. Как видно, оно было разрезано до середины, потому что охватывало весь комель дерева. Возле комля, упираясь в землю, стоял шест длиной метров в пять, на верхнем конце которого сидел деревянный чурбак в виде головки огромного молотка. Возле шеста работали трое: два довольно крепких парнишки и пожилой человек с очками в железной оправе на носу и с серыми щетинистыми усами.
– Ать!.. Ать!.. Ать!... – командовал он. В такт его команде все трое оттягивали пружинящий шест от дерева, а потом бухали огромным молотком по стволу. От сотрясения на полог что-то сыпалось.
– Околот делают, – заметил Глебов.
– Околот?
– Таким образом добывают кедровые орешки; стучат по дереву колотом, и шишки падают. Но ради чего они лиственницу так мучают – понять не могу.
– Федор Болиславович! Федор Болиславович! – продолжали кричать "аборигены", и Федор Болиславович со своими помощниками наконец услышали этот крик. Они отбросили колот и шагнули к приезжим.
Лицо у Федора Болиславовича было одновременно и радостное, и настороженное.
– Борис Евгеньевич, какими судьбами?! – проговорил он. вытирая ладони о штаны. – Извините, руки грязные, не могу подать.
– Что же вы лиственницу мучаете? – сказал Глебов. – На ней же орешков нет.
– А это так... по просьбе лесхоза. Попросили делать околот на энтомологический полог. Чтобы узнать, не завелся ли какой вредитель в опасных количествах. – Федор Болиславович скосил глаза на полог. – Митя, смотри: сейчас гусеница под твоим носом уползет.
На белом полотнище лежали старые хвоинки, чешуйки хвои и прочий сор, среди них беспомощно бились два мотылька (как видно, ночные бабочки) и ползли в разные стороны три гусеницы. Ребята подобрали их и куда-то унесли. А Федор Болиславович спросил Глебова:
– Вы как, Борис Евгеньевич... чтобы отдохнуть или по делу?
– Да больше по делу. Вот корреспондент "Сибирской нови" Инна Сергеевна. Интересуется Бурундуком.
– Очень приятно! Очень приятно! – Федор Болиславович поклонился, снова потер ладони о брюки и снова извинился, что руки не подает. – Данила Акимович на Черный ручей поехал. С минуты на минуту ждем. А пока мы товарищу корреспонденту наше открытие покажем. Пойдемте, милости прошу!
Учитель подвел гостей к костру с таганом, на котором висели два бака с водой, а рядом два кашевара чистили и разделывали несколько рыбин на большом листе фанеры.
– Ну-ка, Петя, моментом: раздобудь консервную банку с водой.
Петя "моментом" выполнил приказание. Инна увидела, что в траве рядом с костром лежат несколько черных от копоти камней.
– Внимание, товарищи! – Федор Болиславович осторожно двумя пальцами взял один из камней и опустил его в банку с водой.
Вода тотчас закипела, забурлила, камень стал распадаться, сажа куда-то исчезла, и скоро на дне банки осела белоснежная мучнистая масса. Сидя на корточках перед банкой, учитель посмотрел на Глебова.
– Ну, как, Борис Евгеньевич?
– Известь, – сказал секретарь.
– Да какая известь! Ведь никакой примеси! Мы похуже за девяносто километров таскаем, а тут... пятьдесят километров и вниз по течению.
– Где вы ее нашли?
– Да здесь, на Луканихе, можно сказать, за углом! Туда каждую субботу рыболовы-любители приезжают, и хоть бы кто внимание обратил! А вот Бурундук обратил: давай, говорит, попробуем обжечь.
– Много ее?
– Гора целая. На много лет для всего города хватит.
Секретарь посмотрел на банку.
– Дело серьезное. Надо будет заняться. – Он помолчал, оглядываясь. – А где тут Лыков проживает? Нам бы с ним поговорить.
– Да вон он! Спиннингом орудует. Вы поговорите пока, а я тут по хозяйству займусь.
Далеко в стороне от других палаток стояла еще одна. Перед ней дымился костерок, а на краю берега стоял человек, время от времени взмахивая спиннингом. Инна с Глебовым направились к нему. По дороге они увидели нескольких ребят, которые сидели у самой кромки воды, держа по алюминиевой миске в руках. В мисках была вода и немножко песка. "Аборигены" разбалтывали эту смесь, ждали, когда песок осядет, осторожно сливали из миски мутную воду, заменяли ее свежей и снова начинали ее мутить.
– Шлихи учатся отмывать, – улыбаясь, сказал Глебов после того, как поздоровался с ребятами. – Золотишко мечтают обнаружить или другое полезное ископаемое.
Лыков их приближения не заметил. Одетый в старую военную форму и резиновые сапоги, он водил спиннингом, осторожно наматывая леску, и довольно громко говорил рыбе, попавшейся на крючок:
– Нет, брат! Нет, теперь ты не уйдешь, теперь ты от меня никуда не уйдешь.
Наконец большой ленок упал на луг и забился в траве.
– С уловом, Иван Карпович! – сказал Глебов.
– А? – Лыков быстро оглянулся. – Мое почтение, Борис Евгеньевич!.. – Он умолк, вопросительно глядя на Инну, а Глебов заговорил:
– Иван Карпович, вы на конференции сетовали, что областная пресса не уделяет внимания хорошим педагогам в глубинке. Теперь это упущение исправлено. Вот перед вами корреспондент Инна Сергеевна Шапошникова. Прилетела в Иленск писать очерк о Бурундуке, но не застала его там.
Иван Карпович оживился:
– А! Наконец-то! Рад вас приветствовать! Извините – рыба, не подаю руки. И еще минуточку: не пропадать же такой добыче. – Он повозился немного с ленком, снял его с крючка, сунул в садок и снова обратился к Инне: – Рад вас приветствовать! Чрезвычайно рад!
– Иван Карпович, – заговорил Глебов. – У Инны Сергеевны возникли некоторые сложности в связи с Бурундуком. Может, присядем?
При упоминании о каких-то сложностях Лыков сразу посерьезнел.
– Пожалуйста! Только здесь сыровато, а там посуше будет. И костерок от комаров.
Все трое прошли к костерку возле палатки. Лыков бросил на огонь несколько хвойных веток для дыма, после чего они разместились по разные стороны костра. Инна подстелила свой плащ-болонью и села на нее. Глебов прилег, подперев голову ладонью. Лыков сидел полубоком, и, опираясь одной рукой на землю, смотрел на Инну.
Глебов понимал, что он имеет дело с какой-то "чертовщиной", и это его веселило.
– Иван Карпович, у вас нитроглицерин или валидол при себе? – спросил он с улыбкой. Завроно насторожился:
– А зачем мне это? Я сердечными заболеваниями не страдаю.
– А вот теперь застрадаете. Инна Сергеевна, изложите все подробно, как вы мне рассказали. Не читайте ваш талмуд. Главное – живые впечатления.
Инна подметила веселый блеск в глазах секретаря, услышала, как он шутливо предлагал Лыкову лекарство для сердца, и внутренне сжалась. Неужели и он секретарь райкома – заодно с этим обманщиком Лыковым?! Неужели над ней хотят как-то подшутить?! И ее взяла злость против этого благодушного рыболова и "цинично усмехающегося" секретаря.
– Хорошо, – обратилась она к Лыкову. – Я расскажу вам все по порядку.
И она рассказала, как, прилетев в Иленск, встретила двух ребят на автобусной остановке, как пошла с ними в город пешком. Узнав, что директором у них в школе Бурундук, она, естественно, спросила, что он, по их мнению, за человек, и получила ответ: "Пьет в усмерть".
При этих словах Лыков приподнялся и сел на колени.
– Как?
– Пьет в усмерть, – холодно повторила Инна.
– Кто пьет? – тупо спросил завроно.
– Директор школы Бурундук. Это мне сказал некий Демьян – сын школьной уборщицы, который живет в одном доме с Бурундуком.
– То есть... как это он пьет? – задыхаясь, опять спросил Лыков.
– В усмерть, – бесстрастно повторила Инна. – Демьян мне сказал, что с ним спасу никакого нет, а ваша дочка не только этого не отрицала, но еще и добавила кое-что.
– Простите! Моя дочь?
– Ваша дочь Альбина Лыкова. Белобрысенькая такая, худенькая, с короткой челкой на лбу.
– Да... Она... И... и что же она вам сказала?
– Что Бурундук не только пьет, но и ведет себя как человек с нездоровой психикой: подговаривает ходить босиком по раскаленным углям, а иногда, натянув на голову чулок, выскакивает из кустов и пугает детей. Лыков вскочил.
– Борис Евгеньевич! Ведь Альбина знает, как все было, я же при ней всё жене рассказывал!
– А вы расскажите сейчас Инне Сергеевне, – посоветовал Глебов.
Лыков, сбиваясь от волнения, объяснил, как Ленька сам додумался ходить по углям, рассказал, что с помощью капронового чулка Бурундук спас Луизу Мокееву от злых на нее ребят.
– Странно! – пробормотала Инна. – А эта самая Мокеева сказала мне, что Бурундук – плохой человек.
Грузный Иван Карпович снова вскочил.
– Кто-о? Луиза? Ну, знаете!.. Да она на него как на бога молится, на Бурундука!
– Ничего себе помолилась, – усмехнулся Глебов. Лыков опять сел.
– Продолжайте, – сказал он усталым голосом. Инна продолжала. Она поведала о черепе на окне, о дразнильщиках в чулках на голове, которые плясали перед домом, в котором она жила, и в школьном дворе, куда она заглянула. Закончила она сообщением о том, что Чебоксаров, прославленный Лыковым с трибуны конференции, сидит сейчас в милиции, потому что залез к ней в сумочку.
Выслушав это, Иван Карпович стал тереть ладонью лоб.
– Да!.. Тут какая-то муть в голове... У меня в голове какая-то муть... Разрешите, я прилягу. – И он откинулся на спину, прикрыв тыльной частью ладони глаза.
Глебов встревожился. Он встал на колени и вынул из нагрудного кармана штормовки алюминиевый цилиндрик.
– Иван Карпович! А может, в самом деле одну таблеточку. Под язык? Как-никак сосуды расширяет.
Но завроно только коротко мыкнул и качнул головой.
Инна чувствовала себя нелепо. Слева от нее сидел на коленях переставший улыбаться секретарь райкома, по другую сторону костра в полуобморочном состоянии лежал заведующий роно.
И вдруг послышались крики:
– Едут! Едут! Возвращаются! Только что умиравший Иван Карпович поднялся с удивительной живостью.
– Пойдемте! – сказал он Инне сердито и требовательно. – Пойдемте и познакомьтесь лично с Данилой Акимовичем Бурундуком!
– Да-да! Пойдемте, – так же сурово поддержал его секретарь.
Вниз по течению скользила моторная лодка, узкая и длинная, как у Леньки с Луизой. Мотор ее не работал, она шла по течению, только сидящий на корме человек подгребал время от времени веслом. На шитиках, служивших здесь плавучими пристанями, стояли уже все ребята. Инна увидела, как "аборигены" соскакивают с шитика, неся с собой багаж приезжих; три ружья и рюкзак, чем-то наполовину наполненный. Наконец с высокого борта шитика спрыгнули на землю и путешественники. Это были два паренька и сам Бурундук в штормовке и кирзовых сапогах. Вместо накомарника на нем была старая соломенная шляпа, а из-под куртки выглядывали ножны большого охотничьего ножа.
Увидев секретаря райкома, он сказал как бы шутя, но все же с некоторой настороженностью:
– Здравствуйте! Тут, я вижу, большое начальство собралось. Как мое, так и районное.
Глебов пришвартовался к одному из шитиков, помог Инне перебраться на эту лодку, а с нее – на берег. Затем он сбросил на берег их багаж: две свернутые палатки и два спальных мешка в зеленых чехлах.
– Так, Инна Сергеевна, будьте настороже: аборигены нас уже заметили. Действительно, "аборигены" уже начали сходиться к тому месту, где Инна с Глебовым высадились. Все они были одеты так, что невозможно было отличить, кто из них какого пола. Все они были в брюках, поношенных куртках разного фасона, и у каждого на голове был накомарник с откинутой сеткой. Все они уставились на приезжих и настороженно молчали.
– Привет, друзья! – сказал Глебов. – А где ваше начальство?
– Вон Федор Болиславович. Околот делает, – послышалось из-под одного накомарника. "Абориген" махнул рукой куда-то себе за плечо.
– Федор Болиславович! Федор Болиславович! – закричали другие "аборигены", до Инна с Глебовым уже прошли несколько шагов и увидели такую картину: под лиственницей было разостлано белое полотнище размером примерно три на три метра. Как видно, оно было разрезано до середины, потому что охватывало весь комель дерева. Возле комля, упираясь в землю, стоял шест длиной метров в пять, на верхнем конце которого сидел деревянный чурбак в виде головки огромного молотка. Возле шеста работали трое: два довольно крепких парнишки и пожилой человек с очками в железной оправе на носу и с серыми щетинистыми усами.
– Ать!.. Ать!.. Ать!... – командовал он. В такт его команде все трое оттягивали пружинящий шест от дерева, а потом бухали огромным молотком по стволу. От сотрясения на полог что-то сыпалось.
– Околот делают, – заметил Глебов.
– Околот?
– Таким образом добывают кедровые орешки; стучат по дереву колотом, и шишки падают. Но ради чего они лиственницу так мучают – понять не могу.
– Федор Болиславович! Федор Болиславович! – продолжали кричать "аборигены", и Федор Болиславович со своими помощниками наконец услышали этот крик. Они отбросили колот и шагнули к приезжим.
Лицо у Федора Болиславовича было одновременно и радостное, и настороженное.
– Борис Евгеньевич, какими судьбами?! – проговорил он. вытирая ладони о штаны. – Извините, руки грязные, не могу подать.
– Что же вы лиственницу мучаете? – сказал Глебов. – На ней же орешков нет.
– А это так... по просьбе лесхоза. Попросили делать околот на энтомологический полог. Чтобы узнать, не завелся ли какой вредитель в опасных количествах. – Федор Болиславович скосил глаза на полог. – Митя, смотри: сейчас гусеница под твоим носом уползет.
На белом полотнище лежали старые хвоинки, чешуйки хвои и прочий сор, среди них беспомощно бились два мотылька (как видно, ночные бабочки) и ползли в разные стороны три гусеницы. Ребята подобрали их и куда-то унесли. А Федор Болиславович спросил Глебова:
– Вы как, Борис Евгеньевич... чтобы отдохнуть или по делу?
– Да больше по делу. Вот корреспондент "Сибирской нови" Инна Сергеевна. Интересуется Бурундуком.
– Очень приятно! Очень приятно! – Федор Болиславович поклонился, снова потер ладони о брюки и снова извинился, что руки не подает. – Данила Акимович на Черный ручей поехал. С минуты на минуту ждем. А пока мы товарищу корреспонденту наше открытие покажем. Пойдемте, милости прошу!
Учитель подвел гостей к костру с таганом, на котором висели два бака с водой, а рядом два кашевара чистили и разделывали несколько рыбин на большом листе фанеры.
– Ну-ка, Петя, моментом: раздобудь консервную банку с водой.
Петя "моментом" выполнил приказание. Инна увидела, что в траве рядом с костром лежат несколько черных от копоти камней.
– Внимание, товарищи! – Федор Болиславович осторожно двумя пальцами взял один из камней и опустил его в банку с водой.
Вода тотчас закипела, забурлила, камень стал распадаться, сажа куда-то исчезла, и скоро на дне банки осела белоснежная мучнистая масса. Сидя на корточках перед банкой, учитель посмотрел на Глебова.
– Ну, как, Борис Евгеньевич?
– Известь, – сказал секретарь.
– Да какая известь! Ведь никакой примеси! Мы похуже за девяносто километров таскаем, а тут... пятьдесят километров и вниз по течению.
– Где вы ее нашли?
– Да здесь, на Луканихе, можно сказать, за углом! Туда каждую субботу рыболовы-любители приезжают, и хоть бы кто внимание обратил! А вот Бурундук обратил: давай, говорит, попробуем обжечь.
– Много ее?
– Гора целая. На много лет для всего города хватит.
Секретарь посмотрел на банку.
– Дело серьезное. Надо будет заняться. – Он помолчал, оглядываясь. – А где тут Лыков проживает? Нам бы с ним поговорить.
– Да вон он! Спиннингом орудует. Вы поговорите пока, а я тут по хозяйству займусь.
Далеко в стороне от других палаток стояла еще одна. Перед ней дымился костерок, а на краю берега стоял человек, время от времени взмахивая спиннингом. Инна с Глебовым направились к нему. По дороге они увидели нескольких ребят, которые сидели у самой кромки воды, держа по алюминиевой миске в руках. В мисках была вода и немножко песка. "Аборигены" разбалтывали эту смесь, ждали, когда песок осядет, осторожно сливали из миски мутную воду, заменяли ее свежей и снова начинали ее мутить.
– Шлихи учатся отмывать, – улыбаясь, сказал Глебов после того, как поздоровался с ребятами. – Золотишко мечтают обнаружить или другое полезное ископаемое.
Лыков их приближения не заметил. Одетый в старую военную форму и резиновые сапоги, он водил спиннингом, осторожно наматывая леску, и довольно громко говорил рыбе, попавшейся на крючок:
– Нет, брат! Нет, теперь ты не уйдешь, теперь ты от меня никуда не уйдешь.
Наконец большой ленок упал на луг и забился в траве.
– С уловом, Иван Карпович! – сказал Глебов.
– А? – Лыков быстро оглянулся. – Мое почтение, Борис Евгеньевич!.. – Он умолк, вопросительно глядя на Инну, а Глебов заговорил:
– Иван Карпович, вы на конференции сетовали, что областная пресса не уделяет внимания хорошим педагогам в глубинке. Теперь это упущение исправлено. Вот перед вами корреспондент Инна Сергеевна Шапошникова. Прилетела в Иленск писать очерк о Бурундуке, но не застала его там.
Иван Карпович оживился:
– А! Наконец-то! Рад вас приветствовать! Извините – рыба, не подаю руки. И еще минуточку: не пропадать же такой добыче. – Он повозился немного с ленком, снял его с крючка, сунул в садок и снова обратился к Инне: – Рад вас приветствовать! Чрезвычайно рад!
– Иван Карпович, – заговорил Глебов. – У Инны Сергеевны возникли некоторые сложности в связи с Бурундуком. Может, присядем?
При упоминании о каких-то сложностях Лыков сразу посерьезнел.
– Пожалуйста! Только здесь сыровато, а там посуше будет. И костерок от комаров.
Все трое прошли к костерку возле палатки. Лыков бросил на огонь несколько хвойных веток для дыма, после чего они разместились по разные стороны костра. Инна подстелила свой плащ-болонью и села на нее. Глебов прилег, подперев голову ладонью. Лыков сидел полубоком, и, опираясь одной рукой на землю, смотрел на Инну.
Глебов понимал, что он имеет дело с какой-то "чертовщиной", и это его веселило.
– Иван Карпович, у вас нитроглицерин или валидол при себе? – спросил он с улыбкой. Завроно насторожился:
– А зачем мне это? Я сердечными заболеваниями не страдаю.
– А вот теперь застрадаете. Инна Сергеевна, изложите все подробно, как вы мне рассказали. Не читайте ваш талмуд. Главное – живые впечатления.
Инна подметила веселый блеск в глазах секретаря, услышала, как он шутливо предлагал Лыкову лекарство для сердца, и внутренне сжалась. Неужели и он секретарь райкома – заодно с этим обманщиком Лыковым?! Неужели над ней хотят как-то подшутить?! И ее взяла злость против этого благодушного рыболова и "цинично усмехающегося" секретаря.
– Хорошо, – обратилась она к Лыкову. – Я расскажу вам все по порядку.
И она рассказала, как, прилетев в Иленск, встретила двух ребят на автобусной остановке, как пошла с ними в город пешком. Узнав, что директором у них в школе Бурундук, она, естественно, спросила, что он, по их мнению, за человек, и получила ответ: "Пьет в усмерть".
При этих словах Лыков приподнялся и сел на колени.
– Как?
– Пьет в усмерть, – холодно повторила Инна.
– Кто пьет? – тупо спросил завроно.
– Директор школы Бурундук. Это мне сказал некий Демьян – сын школьной уборщицы, который живет в одном доме с Бурундуком.
– То есть... как это он пьет? – задыхаясь, опять спросил Лыков.
– В усмерть, – бесстрастно повторила Инна. – Демьян мне сказал, что с ним спасу никакого нет, а ваша дочка не только этого не отрицала, но еще и добавила кое-что.
– Простите! Моя дочь?
– Ваша дочь Альбина Лыкова. Белобрысенькая такая, худенькая, с короткой челкой на лбу.
– Да... Она... И... и что же она вам сказала?
– Что Бурундук не только пьет, но и ведет себя как человек с нездоровой психикой: подговаривает ходить босиком по раскаленным углям, а иногда, натянув на голову чулок, выскакивает из кустов и пугает детей. Лыков вскочил.
– Борис Евгеньевич! Ведь Альбина знает, как все было, я же при ней всё жене рассказывал!
– А вы расскажите сейчас Инне Сергеевне, – посоветовал Глебов.
Лыков, сбиваясь от волнения, объяснил, как Ленька сам додумался ходить по углям, рассказал, что с помощью капронового чулка Бурундук спас Луизу Мокееву от злых на нее ребят.
– Странно! – пробормотала Инна. – А эта самая Мокеева сказала мне, что Бурундук – плохой человек.
Грузный Иван Карпович снова вскочил.
– Кто-о? Луиза? Ну, знаете!.. Да она на него как на бога молится, на Бурундука!
– Ничего себе помолилась, – усмехнулся Глебов. Лыков опять сел.
– Продолжайте, – сказал он усталым голосом. Инна продолжала. Она поведала о черепе на окне, о дразнильщиках в чулках на голове, которые плясали перед домом, в котором она жила, и в школьном дворе, куда она заглянула. Закончила она сообщением о том, что Чебоксаров, прославленный Лыковым с трибуны конференции, сидит сейчас в милиции, потому что залез к ней в сумочку.
Выслушав это, Иван Карпович стал тереть ладонью лоб.
– Да!.. Тут какая-то муть в голове... У меня в голове какая-то муть... Разрешите, я прилягу. – И он откинулся на спину, прикрыв тыльной частью ладони глаза.
Глебов встревожился. Он встал на колени и вынул из нагрудного кармана штормовки алюминиевый цилиндрик.
– Иван Карпович! А может, в самом деле одну таблеточку. Под язык? Как-никак сосуды расширяет.
Но завроно только коротко мыкнул и качнул головой.
Инна чувствовала себя нелепо. Слева от нее сидел на коленях переставший улыбаться секретарь райкома, по другую сторону костра в полуобморочном состоянии лежал заведующий роно.
И вдруг послышались крики:
– Едут! Едут! Возвращаются! Только что умиравший Иван Карпович поднялся с удивительной живостью.
– Пойдемте! – сказал он Инне сердито и требовательно. – Пойдемте и познакомьтесь лично с Данилой Акимовичем Бурундуком!
– Да-да! Пойдемте, – так же сурово поддержал его секретарь.
Вниз по течению скользила моторная лодка, узкая и длинная, как у Леньки с Луизой. Мотор ее не работал, она шла по течению, только сидящий на корме человек подгребал время от времени веслом. На шитиках, служивших здесь плавучими пристанями, стояли уже все ребята. Инна увидела, как "аборигены" соскакивают с шитика, неся с собой багаж приезжих; три ружья и рюкзак, чем-то наполовину наполненный. Наконец с высокого борта шитика спрыгнули на землю и путешественники. Это были два паренька и сам Бурундук в штормовке и кирзовых сапогах. Вместо накомарника на нем была старая соломенная шляпа, а из-под куртки выглядывали ножны большого охотничьего ножа.
Увидев секретаря райкома, он сказал как бы шутя, но все же с некоторой настороженностью:
– Здравствуйте! Тут, я вижу, большое начальство собралось. Как мое, так и районное.