- Ребятки, а у вас сколько всего денег-то?
   - Ну, три сорок, - грубовато сказала Нюра. - А что?
   - Во! Это будет в самый раз! - оживился "бич". - Я свои сорок добавлю и получится точно на два вермута. А то бутылка на шестерых! Ну что с ней делать?! Это же смех один!
   Нюра поглядывала на брата, тот - на нее. Пожалуй, это был единственный выход из положения. А "бич" снова обратился к Нюре, чутьем угадывая, что она тут занимает руководящее положение.
   - Ну, ты прикинь: бутылка на шестерых! Ну ведь ты, можно сказать, уже взрослый человек, должна понимать!..
   Нюра еще немного поколебалась, на этот раз уже потому, что просто не доверяла этому типу. Наконец, она решилась.
   - Федька, давай деньги! - Она обернулась к Демьяну. - А ты свидетелем будешь.
   Услышав последнюю фразу, "бич" обиженно затряс головой.
   - Эх, девушка! Да я ж тебе в отцы гожусь, а ты про меня такое думаешь! Да меня ж тут все знают! Спроси кого хочешь! Хочешь - продавщицу спроси, хочешь - вот их спроси... - "Бич" указал на торчавших возле магазина субъектов примерно сходного с ним облика. - Вот ты спроси: дядя Коля себе когда-нибудь такое позволял? Э-эх!..
   Безнадежно взмахнув рукой, дядя Коля скрылся в магазине.
   Федя подумал, что этот человек ведет себя как-то нелогично: то говорит, что он рискует получить срок, распивая вино с несовершеннолетними, то предлагает им навести справки о нем у кого угодно и называет свое имя. Нюра в это время сомневалась: захочет ли дядя Коля их узнать, когда вернется из магазина, даже несмотря на то, что Демьян был призван в свидетели?
   Но дядя Коля оказался честнее, чем Нюра думала. Он вернулся очень быстро и сразу подошел к ребятам. Карманы его брюк оттопыривались спрятанными там бутылками, горлышки которых были прикрыты пиджаком. Левый карман он почему-то придерживал рукой, а лицо его теперь выражало большую озабоченность.
   - Ну-ка, пойдемте-пойдемте-пойдемте! - сказал он тихой скороговоркой, и все отошли подальше от магазина. - Ну-ка, держи одну, держи одну, держи одну, а то у меня карман с дырой, карман с дырой... И, пряча бутылку от окружающих, он передал ее Феде. - А теперь пошли, тут делать нечего, нечего тут делать!..
   Дядя Коля зашагал как раз в том направлении, где жили ребята. Нюра и Федя пошли за ним, а Демьян последовал чуть позади и в сторонке. Федя чувствовал себя ужасно: из кармана его новеньких черных брюк торчала бутылка, и он, как ни вертел ладонью, не мог ее прикрыть. У них в поселке даже взрослые стеснялись ходить таким образом, а тут... Федя думал о том, что его могут встретить соседи и рассказать родителям, как он тащил эту бутылку. Нюра тоже сознавала всю трудность его положения.
   - Вынь рубаху из брюк! - шепнула она. - Прикрой!
   - Да ну, она же там мятая вся! - тихо, в полном отчаянии воскликнул Федя.
   А дядя Коля шел быстро, тревожно озираясь по сторонам. На ребят он старался не оглядываться, но все время бормотал достаточно громко, чтобы его слышали.
   - Ну, вот куда тут денешься?! Кругом народ, ткнуться некуда... И милиция... - Дядя Коля опять безнадежно махнул рукой. Как видно, у него была такая привычка.
   Нюра поглядывала на дядю Колю и предавалась сомнениям. С одной стороны, она сказала Матильде, что привыкла выпивать с бичами, и присутствие дяди Коли может лишь подтвердить ее слова. С другой стороны, она заметила, что все хулиганье в их доме выглядит довольно чисто, даже психованный Тараскин, несмотря на растрепанный вид, производит впечатление человека, знакомого с мылом и мочалкой. А вот дядя Коля такого впечатления не производил, и у Нюры возникло опасение, что, пожалуй, не стоит являться во двор с подобным типом. Она стала ждать, когда дядя, наконец, выпьет свою порцию и отпустит их восвояси. Но тот продолжал оглядываться да тревожно бормотать, и у Нюры появилась идея: может быть, дядя Коля, если ему дать такую возможность, удерет от них с одной бутылкой и избавит от своего присутствия. Она уперлась ладонью в живот своего брата и стала подмигивать ему, замедляя шаги. Но тут дядя Коля, как назло, остановился, обернулся и спросил:
   - Ребята! Вас, значит, пятеро? А где ваши дружки? Вы где сами-то живете?
   - В доме восемнадцать, - не подумав, ответил Федя, и это дядю Колю обрадовало.
   - Во-во! Это в самый раз! Я сам аккурат недалеко живу, я там место знаю. Пошлите-ка, пошлите-ка, пошлите-ка!.. - И он, уже не оглядываясь по сторонам, устремился к дому номер восемнадцать.
   Красилины могли бы просто удрать от него, но вовремя об этом не догадались и, удрученные, последовали за ним.
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   Степа и Шурик слышали разговор Матильды с Олей и Мишей и теперь с нетерпением ждали возвращения последних: ведь Матильда обещала рассказать, за что Леша угодил в колонию. Мальчишкам казалось, что прошел уже час, но Закатова и Огурцов отсутствовали недолго и появились во дворе почти одновременно. Миша не проявлял ни малейшего желания говорить о Тараскине, но Оля тут же подозвала Матильду и сказала, как будто разговор их не прерывался:
   - Ну так что, значит, с Тараскиным?
   Шурик со Степкой подошли насколько возможно ближе, боясь, что старшие их шуганут, а Матильда начала свой рассказ не очень уверенно, потому что история Тараскина еще не полностью сложилась у нее в голове.
   - Ну, значит, так... Ну, в общем, таким образом... Ну, короче говоря, получилось, значит, такое дело. - Тут Матильда наконец раскачалась, и ее повествование потекло довольно гладко. - Когда-то Леша Тараскин был мальчик как мальчик: учился на одни пятерки и по дисциплине у него было все в порядке... Но у Леши с самого детства была подруга. Эта... Тамарой ее зовут. Они жили почти что в одном доме, всегда вместе играли, вместе в садик ходили, вместе в школу пошли... Ну, сначала это у них была... просто так, детская дружба, но когда Леша перешел в шестой класс, он понял: это всерьез! И он, значит, признался во всем Маргарите.
   - Кому? - спросил Миша.
   - Тамаре, я хотела сказать. И они поклялись друг другу, что, когда им исполнится восемнадцать лет, чтобы, значит... чтобы значит, пожениться...
   Возникла небольшая пауза. Миша недоверчиво улыбался, но Оля смотрела на Матильду серьезно.
   - Ну а дальше?
   - Ну а дальше... - Матильда грустно вздохнула. - Дальше, значит, обычная история. Появился в классе новый ученик. Как его по имени? Вспомнила: Альфред его зовут. Сын обеспеченных родителей, отец какой-то там профессор, на собственной "Волге" каждое утро Альфреда в школу привозит... А кто у Тараскина родители? Простые геологи, ни дачи у них, ничего... И вот Леша стал замечать: Тамара все больше с этим Альфредом, с этим Альфредом, с этим Альфредом... Тараскин, конечно, из гордости вида не подает, но ужасно переживает... Забросил учебу, стал хулиганить, курить, даже пить с горя...
   Матильда опять немножко передохнула. Миша по-прежнему иронически улыбался, а Оля нетерпеливо спросила:
   - Ну а Тамара что?
   Матильда возмущенно помотала головой.
   - А эта Тамара... Ей прямо как вожжа под хвост! Альфред за ней заходит, иногда даже на папиной машине с шофером заезжает... Всякие там кино, всякие там концерты, всякие там вечеринки и все такое... Ну, и вот!.. - Матильда сделала долгую паузу, и лицо ее приняло очень значительное выражение. - Ну, и вот! Наступает у Тамары день рождения. Лешу всегда на день рождения приглашали, а теперь - нет. А Леша уже подарок купил и еще букет цветов... Он ждет, а его не приглашают... Теперь Матильда смотрела только на Олю широко раскрытыми глазами. Голос ее зазвенел, сердце забилось чаще, и вообще вся она содрогнулась в предвидении ужасной сцены, которую ей предстояло описать. - И вот, значит, у Тамары вечер в разгаре, магнитофоны всякие, радиолы, дискотеки, танцы... И вдруг раздается звонок. Входит Тараскин. Тут, значит, гробовая тишина и все такое, а он молча подходит к Тамаре и вручает ей букет. "Это тебе, говорит, а вот это - тоже тебе!" И, значит, Тамару ножом...
   - Насмерть? - тихо спросила Оля.
   Матильда немножко подумала и решила Тамару спасти:
   - Нет. Нож чуть-чуть до сердца не достал.
   Потрясенные слушатели долго в молчании смотрели на Матильду. Потом Оля сказала Мише, чуть улыбаясь:
   - Интересно! Значит, еще не перевелись романтики, способные убить за неверность.
   - Психопат твой Тараскин, а не романтик, - буркнул Миша и вдруг, прищурившись, посмотрел на Матильду. - Слушай-ка! А ты не придумала все это? Уж больно все на старинный роман похоже. И на дешевенький притом.
   Озадаченная Матильда помолчала: ведь она и в самом деле опять согрешила. Но она тут же пожала плечами и сказала с достоинством:
   - Не верите - и не надо!
   - Когда это произошло? - спросил Миша.
   - Н-ну... в прошлом году, - поколебавшись, ответила Матильда.
   Миша уставился на Олю, хлопая себя ладонью по лбу.
   - Ты соображаешь, что она мелеет? Нож чуть до сердца не достал, а Тараскин года не отсидел и уже на свободе бегает! Нет, уж извините, пожалуйста, я немножко законы знаю!
   Тут Миша ошибся: если бы он знал закон, он сказал бы, что подростков до четырнадцати лет вообще в колонии не направляют, их помещают в специальные ПТУ для трудновоспитуемых ребят.
   Тут и Степа решил показать, что он тоже разбирается в подобных вопросах.
   - А может, его выпустили пораньше... за хорошее поведение, - заметил он.
   - Вон как раз Тараскин идет, - сказал Шурик.
   В конце двора и правда показался Леша. Миша обратился к Оле:
   - Знаешь, пойди и спроси его, за что он сидел и сидел ли вообще. Спроси!
   Оля с сожалением посмотрела на него.
   - Ты, оказывается, совсем глупенький, Огурцов. Ну как я могу приставать с такими вопросами к человеку, с которым двух слов не сказала?!
   - А он и не скажет, что сидел, - вставил Степка. - Зачем ему про себя такое говорить?
   Оля кивнула на него.
   - Видишь? Даже первоклашка или второклашка это понимает!
   Миша понял, что сморозил глупость, и чуть не прокусил губу от досады.
   Оля смотрела на приближающегося Лешу и думала, верить или нет истории, рассказанной Матильдой. Ей очень хотелось, чтобы это оказалось правдой.
   Тараскин шел медленно, задумчиво глядя на скрученную трубочкой рублевку, которую он машинально вертел в руках. За ним, быстро нагоняя его, шагал какой-то грязный небритый дядька, за дядькой шли Нюра и Федя с несколько озадаченными лицами, и позади всех - Демьян.
   Сначала ребята подумали, что небритый дядька не имеет к Красилиным никакого отношения, но тут же поняли, что ошиблись. Красилины подошли, Леша увидел бутылку, торчащую из Федькиного кармана, и протянул ему деньги.
   - Вот. Сколько с меня?
   Но Нюра угрюмо ответила:
   - После сочтемся. Сперва поздоровайтесь. Это наш знакомый. В магазине встретились.
   Но дядька приостановился лишь на несколько секунд.
   - Здороваться потом, потом здороваться, потом... - зачастил он. - А сейчас пошлите-ка, пошлите-ка, пошлите-ка... Тут народ... Тут народ...
   Беспокойно озираясь, он устремился вперед, за ним пошли Красилины, а за Красилиными - Леша, Оля и Миша. Каждый из этих троих считал недостойным проявлять любопытство, и они шагали молча, с лицами невозмутимыми, как у индейцев из книжек Фенимора Купера. Далеко позади следовали Демьян с Матильдой и Сема с Шуриком.
   Идти пришлось несколько минут. Двор почти упирался в зеленый дощатый забор, за которым сооружалось какое-то большое нестандартное здание, но между забором и торцовыми стенами корпусов были оставлены не асфальтированные пыльные проходы. Дядя Коля свернул в один из этих проходов, затем обогнул забор, свернул еще раз, прошел через целый городок металлических гаражей и наконец остановился в очень неприглядном закоулке. Слева его ограничивала глухая стена жилого дома, спереди высокий бетонный забор, а справа - задняя стена приземистого кирпичного строеньица, приткнувшегося боком к бетонному забору. Как видно, здесь когда-то помещался небольшой магазин, теперь закрытый: на обитой железом задней двери его висел замок, сплошь покрытый ржавчиной, а у забора громоздилась куча деревянных, серебристых от времени ящиков. Несколько таких ящиков стояло на земле, и вокруг валялось множество колпачков от бутылок, консервные банки, рыбьи хвосты и головы.
   Едва дядя Коля очутился здесь, как с него слетела вся напряженность, вся озабоченность. Он повел себя как любезный хозяин, принимающий гостей.
   - Вот теперь ладно! Теперь, сталбыть, надо познакомиться. Тебя, выходит, Федя звать, а тебя как?
   Нюра назвала себя. Она и ее брат обменялись с дядей Колей рукопожатием, и тот обратился к Оле:
   - Очень приятное знакомство! Дядя Коля, сталбыть...
   Поколебавшись, Оля сунула вялую руку в его грязную ладонь, после чего дядя Коля поздоровался с Лешей и Мишей.
   - Очень приятное знакомство, дядя Коля... Очень приятное знакомство, дядя Коля, сталбыть... - Он оглядел стоящие на земле ящики. - Ну, чего? В ногах правды нет, а тут места всем хватит, прошу - пожалуйста! - Вынув из кармана бутылку, дядя Коля поставил ее на землю и сел перед ней на один из ящиков. Увидев, что его собутыльники в нерешительности топчутся, он сказал: - Да вы не сомневайтесь, ребятки, сюда никто такой не зайдет, это место верное.
   - Да ну садитесь! Что вы, как в гостях! - сказала Нюра и тоже села. За ней сел Федя, предварительно вынув из кармана бутылку, а за ним - все остальные.
   Каждый был уверен, что он, не моргнув глазом, выпьет положенную ему порцию и покажет другим, какое это для него привычное дело. Но присутствие дяди Коли кое-кому портило настроение, особенно Ольге и Леше. Еще когда они приближались к закоулку, Оля поотстала с Мишей от других и тихо спросила:
   - Из горлышка будем?
   - А ты думала, тебе фужеры подадут? - мрачно ответил Миша.
   Олю передернуло. Она была очень брезглива, однако выпить из горлышка после кого-нибудь из ребят - это испытание она уж как-нибудь перенесла бы. Но ее бросало в дрожь при мысли о том, что ей придется пить сразу после дяди Коли. Этот же вопрос волновал и Лешу, который был не менее брезглив. И он и Оля на некоторое время успокоились, увидев, что дядя Коля тоже принес вино. Может, он будет пить из своей бутылки, а все остальные из другой.
   - Черт! Нож забыл, - сказал в это время Федя, порывшись в карманах, и обратился к дяде Коле: - У вас есть чем открыть?
   - Это мы быстро! - Дядя Коля взял у Феди бутылку, но, прежде, чем открыть, некоторое время разглядывал этикетку.
   Оля снова забеспокоилась.
   - Из горлышка... - непроизвольно вырвалось у нее.
   - Зачем из горлышка, так некультурно, - ответил дядя Коля. - Из стакана. - И он вынул из кармана пиджака и поставил на землю граненый стакан с коричневатым налетом изнутри и матовый от множества отпечатков пальцев снаружи.
   - А я предпочитаю из горлышка, - сказала Оля, посмотрев на стакан.
   - Из горлышка так из горлышка, - согласился дядя Коля. - Мы ж не на банкете.
   - Ужасно пить хочется! Во рту пересохло! - громко сказала Оля, в надежде, что дядя Коля учтет это и предложит ей выпить первой.
   Она не ошиблась в своем расчете. Дядя Коля сунул горлышко в рот и стал желтыми, но крепкими зубами сдирать пластмассовый колпачок. Он жевал пластмассу довольно долго, наконец откупорил бутылку.
   - Говоришь, пересохло? Вот тебе скорая помощь! Вот посюда пей. А вторую порцию мы из другой будем. - Ногтем большого пальца с черной каймой он показал Оле, сколько она может выпить, и передал бутылку ей.
   Оля помертвела. Она точно знала: стоит ей сунуть горлышко этой бутылки в рот - ее тут же вырвет. Чтобы оттянуть время, она понюхала из бутылки - пахло очень противно, - затем, подобно дяде Коле, стала смотреть на этикетку. Она не замечала, что за ней, сузив голубые глаза, наблюдает Нюра. И вдруг спасительная мысль осенила Олю.
   - Ах, это вермут! - воскликнула она. - Терпеть его не могу!
   - А чего ж тебе надо-то? - несколько обиженно спросил дядя Коля.
   - Н-ну, уж лучше простую водку. На, Тараскин, пей!
   Бутылка очутилась в руках у Леши, а Нюра теперь навела на него свои прищуренные глаза.
   Леша тоже понюхал, повертел бутылку, посмотрел на ее влажное горлышко.
   - Я тоже как-то... Мне это вино тоже что-то не очень... пробормотал он.
   И тут раздался громкий голос Нюры:
   - А видать, вы слабаки оба насчет этого дела! А ну, давай сюда! Нюра выхватила у Леши бутылку, вытерла горлышко ладонью и показала дяде Коле ногтем большого пальца, сколько она собирается выпить. - Вот посюда?
   Дядя Коля кивнул. Нюра пила не торопясь, то и дело отрываясь от бутылки и поглядывая на ноготь большого пальца, а у Леши в это время стучало в мозгу: "Она меня слабаком обозвала! Слабаком! При всех!!" И прежде чем Нюра допила свою порцию, он уже знал, как надо действовать.
   - Чего ты хватаешь! А ну, отдай! - закричал он тем истеричным голосом, каким кричал на Федю.
   - Ну, чего орешь?! Ну, на! - слегка оторопев, сказала Нюра, отдавая ему бутылку.
   Леша быстро вытер горлышко ладонью и, припав к нему, начал глотать отвратительную жидкость с таким видом, словно собирается выпить все один. Но он недолго глотал. Он вдруг увидел, что дядя Коля поднялся, торопливо сунул стакан в карман, взял бутылку, стоявшую перед ним, как-то странно вытянулся и замер. Заметили это и остальные ребята. Все они сидели спиной ко входу в закоулок, и только дядя Коля сидел к нему лицом. Все, разумеется, оглянулись и... тут же встали. Перед ними стоял высокий немолодой милиционер с офицерскими погонами на плечах. За спиной милиционера, разинув рты и вытаращив глаза, застыли четверо: Матильда, Демьян, Шурик и Сема.
   - Так, Совков! - спокойно сказал милиционер. - Ты, значит, теперь и срок хочешь заработать.
   - За что же срок, Иван Спиридонович? - тихо спросил дядя Коля.
   - За спаивание несовершеннолетних.
   Лицо дяди Коли приняло затравленное выражение, несколько секунд он дергал головой, глядя то на милиционера, то на ребят. Вдруг он нашелся и почти закричал:
   - Дак, Иван Спиридонович! Мне какое дело-то до них?! Они со своим пришли, а я со своим... Я тут сижу, знакомого поджидаю, а они, значит, пришли и это самое... Я еще им сказал: нехорошо, мол, ребята в таком возрасте... - Он умолк, обвел ребят умоляющим взглядом и продолжал: - Ну, ребята! Ну, будьте свидетелями! Так я говорю или нет? Ведь мне же из-за вас... меня же под суд могут...
   Все молчали, потому что просто-напросто растерялись. И только Нюра сохранила самообладание.
   - Ну, так! - сказала она и твердо посмотрела в глаза Ивану Спиридоновичу. - Мы пришли, а он тут уже сидит...
   Милиционер обратился к Леше:
   - Ты что скажешь?
   Леша уже пришел в себя. Он пожал плечами.
   - А что я скажу? Все правильно: мы пришли, а этот гражданин тут.
   - Кто вино покупал? - спросил Иван Спиридонович.
   - Ну, я! Ну и что тут такого?! - громко ответил Леша, понимая, какое прекрасное впечатление произведет подобная наглость на остальных ребят.
   - Ты? - милиционер с явным недоверием оглядел Лешу с ног до головы. - А в каком магазине тебе вино отпустили?
   - Да врет он! Вот ему отпустили, - сказала Нюра, кивнув на Федю. Во-первых, она понимала, что милиционер не поверит Лешке, во-вторых, ей не хотелось прятаться на глазах у всех за спину Тараскина.
   Милиционер посмотрел на Федю. Такому верзиле замороченная продавщица, конечно, могла бы отпустить вино, если бы не посмотрела на его физиономию. Тут можно было поверить. Иван Спиридонович обратился к дяде Коле:
   - Ты давай иди, Совков. Иди, пока я тебя не пригласил.
   - Несправедливо это, товарищ участковый, - сдерживая радость пробормотал дядя Коля. Он бочком протиснулся мимо ребят, забыв, что соврал, будто ждет здесь знакомого, и устремился прочь, унося бутылку.
   - Так! - сказал участковый ребятам. - Где живете?
   Четверо молчали, думая, как бы увернуться от ответа на такой вопрос, но простодушный Федя ответил сразу:
   - В доме восемнадцать. На Костромской улице.
   - Все оттуда?
   - Ага, - ответил тот же Федя.
   - Новоселы, значит. - Участковый уполномоченный Иван Спиридонович помолчал, разглядывая ребят. Четверо из них не производили впечатления таких уж отпетых, но вот пятый, с его въерошенными волосами, с кулоном на голой груди, да еще с бутылкой в руке, Ивана Спиридоновича насторожил. Однако он не подал вида, что обратил особое внимание на Лешу. Он спокойно сказал: - Ну, что ж, пойдемте!
   - Куда? - спросил Миша.
   - Да пока не в милицию. На первый раз к вам домой пойдем...
   - А у меня родители все на работе, - сказал Миша.
   - Неважно, с управдомом вас познакомлю, а он уж родителей поставит в известность.
   Прежде чем выйти из закоулка, Леша хотел поставить бутылку на землю, но участковый остановил его.
   - Возьми, возьми ее с собой! Как-никак вещественное доказательство, будет что предъявить.
   И все пустились в обратный путь. Впереди шли пятеро, за ними стройный высокий участковый и далеко позади - Матильда со своими спутниками.
   Каждый из собутыльников старался идти с таким равнодушным видом, словно подобные прогулки он совершал еженедельно, и каждый думал о предстоящем разговоре с близкими, после того как те узнают о сегодняшних событиях.
   Одна только Оля быстро придумала, что она скажет своим родителям, а потом ее стали занимать другие мысли. Ведь Матильда не соврала, сказав, что Красилины привыкли пьянствовать у себя в Сибири с какими-то бичами. Ведь это именно они купили вина, да еще притащили с собой дядю Колю. Так, может быть, история Тараскина с его роковой любовью к Тамаре тоже чистая правда? Оля покосилась на красивый профиль Тараскина, потом на бело-розовую, с приплюснутым носом физиономию Огурцова... А ведь похоже, что этот Мишка просто завидует Тараскину с его удивительной судьбой, а может, его еще и ревность гложет, вот он и утверждает, что Матильда врет.
   Участковый шагал не торопясь, и Оля до прихода во двор успела подумать еще о многом. Она снова покосилась на Лешу. Обычно мальчишки так или иначе обращали на нее свое внимание. Одни поглядывали на нее исподтишка, кто просто с любопытством, а кто и с затаенным восхищением, другие пялили глаза открыто, а этот Тараскин за все время их знакомства взглянул на нее всего лишь разочка два, да и то как на неодушевленный предмет какой-то.
   Чем это можно объяснить? Скорей всего, тем, что Тараскин все еще думает о своей Тамаре, что его до сих пор мучают три чувства: любовь, ревность и раскаяние.
   Оля ощутила легкую неприязнь к этой неизвестной Тамаре. Так ли уж достойна эта девчонка столь серьезного к себе отношения? Вот Тараскин идет рядом с ней, с Олей Закатовой, не обращая на нее никакого внимания, и не знает, что она не раз заставляла говорить о себе всю школу, не подозревает, какая она яркая, необыкновенная натура. Если он это поймет, он, быть может, забудет про свою Тамару, в его душе воцарится покой и он перестанет быть неврастеником, готовым броситься с кулаками на первого встречного. Но как доказать Тараскину эту свою необыкновенность, как заставить его посмотреть на нее внимательней? Вот бы сейчас, на его глазах, совершить что-нибудь такое, на что ни один из всей этой компании наверняка не способен!
   Олин взгляд упал на бутылку в руке Тараскина. После того как горлышко этой бутылки побывало во рту у Нюры, потом у Леши, чувство брезгливости у Оли хотя и сохранилось, но оно уже перестало быть таким непреодолимым, как раньше. Теперь у Оли, пожалуй, хватило бы духа взять это горлышко в рот. А что, если выхватить у Лешки эту бутылку и прямо на глазах у милиционера, на глазах у всего двора сделать из нее глоток-другой? Нет, это действительно мысль! Наверняка это произведет на Тараскина впечатление!
   Хотя Оле и нравилось производить впечатление, она всегда старалась все делать так, чтобы это не привело к тяжелым для нее неприятностям. Вот и теперь она стала прикидывать, к чему ее выходка может привести. Как объяснить родителям сегодняшнее свое поведение, она уже знала, как, впрочем, знала, что ей все равно попадет. А как будет реагировать Иван Спиридонович? Может быть, отведет ее в милицию, может быть, ее поставят там на учет, и это лишь возвысит ее в глазах Тараскина и остальных. Но ведь не отправят же ее куда-нибудь в колонию и даже из школы не исключат... Ну, а что касается нагоняя от родителей, тут уж, как говорится, семь бед - один ответ.
   Оля все еще колебалась, но чем ближе вся процессия подходила к дому номер восемнадцать, тем больше в ней росла уверенность, что она задумала дело стоящее.
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
   Участковый с ребятами появился во дворе дома восемнадцать с одной его стороны, а с противоположной стороны туда вошли две Лешиных бабушки: сестра Антонины Егоровны Татьяна Егоровна и мать Лешиного отца Евдокия Самсоновна. Антонина Егоровна сообщила каждой из них по телефону о том, что за публика будет окружать их внука, поведала об ужасах, увиденных ею сегодня во дворе, и каждая из бабушек пообещала немедленно приехать. Тут же обе созвонились между собой и уговорились встретиться в метро, чтобы по дороге обсудить положение.
   Они очень отличались одна от другой. Востроносенькой сухонькой Татьяне Егоровне было под восемьдесят. Спина ее давно изогнулась, реденькие серые волосы она кое-как закручивала в тощий пучок, и ходила она опираясь на палку с резиновым наконечником. Однако характер у Татьяны Егоровны был живой, и она даже любила посмеяться над тем, что с ней сделала старость. Свою палку Татьяна Егоровна называла клюкой и временами, вертясь перед зеркалом, приговаривала с непонятным удовольствием: "Ну, ведьма! Ну, совершеннейшая старая ведьма!" Вот и сейчас она шагала так быстро, размахивала клюкой так энергично, что Евдокия Самсоновна с трудом поспевала за ней. В черных волосах Евдокии Самсоновны не было ни одного седого волоса, но она была грузна, страдала одышкой и поэтому говорила отрывисто, словно ставила точку чуть ли не после каждого слова.