Глава VII
УТРО ВЕЧЕРА МУДРЕНЕЕ

   Стемнело, воздух наполнился вечерней прохладой. Но после жаркого дня это было даже приятно. Настя принесла из дома свечу. Ровный язычок ее пламени не шевелился, хотя стол стоял в саду, прямо под яблоней.
   Затаив дыхание, Саня с Пашкой слушали рассказ Пауля. Их чай давно остыл, но ребята не обращали внимания на такую ерунду. Они даже про Настино клубничное варенье забыли.
   – Мама рассказывала, что для моей бабушки Лидии разлука с мужем была очень большая трагедия, – сказал Пауль. – Мама говорила, что Лидия умерла не от болезни – как это, чахотка? – а от тоски. Она обвиняла себя в том, что уехала с дочерью за границу без своего мужа. Но ведь Андрей должен был приехать к своей семье ровно через месяц! Он имел срочную работу, расписывал стены в школе. Это было очень важно для него – закончить работу. Кто мог предполагать, что граница закроется, к тому же так скоро? – Пауль печально улыбнулся. – Я думаю, вашим мальчикам уже невозможно это понять.
   Конечно, Саня не очень понимал, как такое может быть. Нельзя поехать за границу? Ну ладно, когда денег не хватает. Но что значит – вообще нельзя? Даже если там живет дочка? Саня представил: вот он, например, оказался с папой за границей, а маме не разрешают к ним приехать. Да это же просто невозможно!
   – Верно, – кивнул Иван Кириллович. – Да они уж и того не знают, что лет пятнадцать назад жвачку на каждом углу не продавали.
   – Больно мне нужна жвачка! – обиделся Пашка.
   – Бабушка Лидия хотела вернуться к своему мужу в Россию, – продолжал Пауль, – но и это было ей запрещено. Она умерла в Париже. Моя мама работала продавщицей, потом официанткой, потом гувернанткой, потом путцфрау – как это? – уборщица, да. Она хотела работать шофером такси, но такие должности принадлежали в Париже только мужчинам. Русским эмигрантам.
   – Это та самая девочка Сашенька? – спросил Пашка. – Про которую в письме?
   – Да, – кивнул Пауль. – Александра Белоярцева, моя мама. Перед войной она вышла замуж за Франка Гербеля и уехала с ним в Швейцарию. Я родился гораздо позже. Мама откуда-то знала, что ее отец Андрей был выслан в город Караваево. Но что с ним стало потом, ей было неизвестно.
   – Здесь тоже никто не знает, – грустно сказал Саня. – Даже Викентий Викентьевич.
   – Почему же никто? – спокойно ответил отец. – Я знаю, и Паулю уже рассказал. Андрей Владимирович на фронт ушел. Удивительно только, как ссыльному это удалось.
   – О, мой опа – дедушка – был, конечно, очень мягкий и добрый человек, – улыбнулся Пауль. – Но когда надо, он мог быть твердый, как… Как алмаз, да? Мама это помнила, хотя последний раз видела его, когда была еще маленькая девочка. Я и раньше знал, что Андрей уходил на войну. Я узнал через Международный Красный Крест. Он погиб во время боев за Прагу, похоронен в братской могиле… Но об этом моя мама уже не узнала. Она умерла совсем рано, в пятьдесят пять лет. – Вдруг, взглянув на Пашку с Саней, Пауль улыбнулся и сказал: – А я приехал в Караваево просто так. Я хотел что-то узнать про Андрея Белоярцева, но совсем не про его клад. Его картины на стенах вашего дома, его письма – моя огромная драгоценность.
   – Ясное дело, – вздохнул Пашка. – Хорошо, что хоть письма нашлись.
   – Настя тоже говорила, что можно найти совсем не то, что ищешь, – подхватил Саня.
   В ответ на их слова Пауль громко рассмеялся и сказал:
   – Да, хорошо, что они нашлись. И все-таки мы пойдем завтра утром в церковь и найдем тайник моего деда.
   – Как же мы его найдем?! – в один голос воскликнули ребята.
   Пауль загадочно улыбнулся.
   – Утро вечера мудренее, – ответил он. – Есть такая пословица, да?

Глава VIII
КАК ПУШКИН КЛАД НАШЕЛ

   Кряканье было таким громким, что Саня поперхнулся чаем.
   – Ты что, Пашка, в капкан попал? Всех собак в «Известиях» перепугаешь! – воскликнул он, выскочив на крыльцо.
   Стоя на тропинке, Пашка не терял времени даром. Он держал перед собою ломик и сгибал-разгибал руки, подкачивая бицепсы.
   – Сорок пять, сорок шесть… Я думал, Чибис, ты меня до тысячи заставишь досчитать. Шварценеггером стал бы.
   – Ты один?
   – Отец с Паулем прямо к церкви подъедут. Мы же обещали Анку с собой взять, не забыл? – напомнил Пашка.
   Странно было слышать от него такую заботу о девчонке!
   – Не волнуйся, – успокоил Саня, – она твое кряканье за километр услышит.
   Саня оказался прав. Пока он вытаскивал из чуланчика лопату, Анка появилась рядом с Пашкой. Конечно, вместе со своим Пушкиным.
   – О, и волкодав с тобой! Небось добычу почуял. Точнее, свою долю.
   Пашка взъерошил мягкую кошачью шерстку.
   Несмотря на то, что на небе вовсю сияло солнце и день обещал быть жарким, Анка была обута в резиновые сапоги.
   – Ты что, по болоту собралась шастать? – поинтересовался Пашка.
   – Защита от твоих ужиков, – показала язык Анка.
   – Ладно, пошли. Жалко все-таки, заканчиваются наши приключения, – грустно улыбнулся Пашка. – И кряканье мое пригодилось только чтобы Чибиса будить. И ему свистеть почти не пришлось. Ни одной серьезной опасности не было!
   – А почему у тебя ухо свисает? Как у Бармалея, – напомнил Саня. – Мало тебе опасностей?
   Пашка замолчал и на всякий случай рукой прижал ухо к рыжей голове.
   – А почему ты говоришь, что заканчиваются приключения? – удивилась Анка. – Вы что, нашли вчера клад?
   – Не то чтобы нашли… Но обнаружили. А найдем, когда вытащим. – Пашка потряс тяжелым ломом. – Пушкин, след!
   По дороге ребята рассказали Анке о вчерашней встрече. Правда, та почти ничего не поняла. Какие письма, какой Пауль?
   «Сама все увижу, тогда и разберусь», – решила она.
   – Пока отец с Паулем не приехали, мы змей половим! – заявил Пашка, когда они дошли до церкви.
   Анка испуганно вздрогнула и посмотрела себе под ноги.
   – Да ладно тебе, Пашка, – заметив ее взгляд, сказал Саня. – Хватит над людьми издеваться. Тебе хорошо, ты с ужами хоть спать можешь. А мне, например, они тоже не очень-то нравятся. Даже в речку неохота лезть.
   – Ну ты даешь, Чибис! – удивился Пашка. – Какие же в речке ужи? Там одни пиявки, – с удовольствием добавил он.
   Услышав про пиявок, Анка побледнела.
   Наконец они увидели, как школьный «газик» съезжает с шоссе и поворачивает к церкви.
   – О, да у нас тут целая группа следопытов! – улыбнулся Иван Кириллович, увидев Анку.
   – Это понятые, – не удержался Пашка. – Пушкин и Арина Родионовна.
   Саня незаметно толкнул его в бок.
   – Ну что, начнем? – предложил Иван Кириллович.
   Звякнула дверь. Из церкви пахнуло знакомой затхлостью.
   – Пап, а почему вчера, когда я во-он там сидел, – показал Пашка, – мы голос Пауля слышали? И Анка перед этим снаружи визжала, а слышно было, будто она над ухом верещит.
   Иван Кириллович прошел в угол, огляделся.
   – Все просто, – сказал он. – Видите решетку на полу? И здесь, и во всех углах. Это своеобразная вентиляция. Ну и, конечно, пустоты под решетками выполняли акустическую задачу. Ходы, закрытые ими, через пол и стену выходят наружу. Что и говорить, умели строить, все продумано! И ход идет так, чтобы вода не затекала. Видите, как сухо понизу.
   Пауль все еще стоял на пороге церкви.
   – Заходите, Пауль! – позвал Иван Кириллович. – Или не решаетесь?
   – Это здесь, – коротко сказал Пауль и указал на порог.
   Пашка чуть не подпрыгнул. Как же они вчера не догадались! Конечно, надо было начинать от самой двери, от порога! А их почему-то потянуло углы обшаривать… Пашке так хотелось первым откопать клад! Даже руки задрожали от нетерпения. Он взял лом наперевес и, как в штыковую атаку, ринулся к двери.
   – Нет-нет, – остановил его Пауль. – Спешить – людей смешить. Надо внимательно посмотреть.
   Пауль присел на корточки и начал обследывать порог – огромную плоскую плиту, чуть-чуть выступающую над уровнем пола. По краям – там, где плита подходила под дверной косяк, – она была прижата к земле толстенными стенами.
   Саня удивился: «Неужели Пауль собирается заглянуть под такой порог? Для этого же стены придется разбирать!»
   Но Пауль не собирался разрушать церковь. Он вытащил из кармана тонкое долото и зачем-то принялся чиркать им между плитой и камнями стены. Из-под долота полетели мелкие камешки, пыль.
   – Так и есть! – радостно крикнул Пауль.
   Там, где он несколько раз провел долотцем, образовалась щель в сантиметр шириной. Оказывается, между плитой и стенами был шов из давным-давно засохшего цемента. Минут через десять щелью была окружена вся плита.
   – Мама мне все говорила, – торопливо рассказывал Пауль, не отрываясь от работы. – Она говорила, как ее отец прятал в имении свое послание. Он выдвигал наружу доску порога… Все думали, что доску можно только поднять вверх. Там и шляпки от гвоздей были видны. Не может же доска скользить, если она прибита гвоздями? А на самом деле она не прибита, а движется по горизонтали – выдвигается. Значит, Андрей как-то догадался, что и эта плита лежит так же. Может быть, он имел в руках архитектурный проект? Теперь это уже нельзя узнать. Теперь я только знаю: он понял, что можно воспользоваться конструкцией порога…
   Иван Кириллович тоже все понял. Он взял из рук Пашки ломик, воткнул его в расщелину у плиты и нажал, как на рычаг. Медленно, с трудом, плита сдвинулась с места. Она словно выползла из-под стен за двери церкви!
   Ребята во все глаза смотрели, как под плитой открывается черный зев ямы. Даже котенок, распушив хвост, с удивлением смотрел вниз с Анкиного плеча.
   Через минуту яма открылась полностью. Ребята похолодели.
   Долгожданного сундучка или, на худой конец, какого-нибудь свертка – ничего не было в этой яме!
   Саня хотел что-то спросить, но у него словно язык отнялся. Он показывал рукой в яму, смотрел на Пашку и не мог выдавить из себя ни слова.
   Взрослые переглянулись.
   – Вот это да! – прошептал Иван Кириллович. – Выходит, ничего…
   На дне ямы лежали мелкие камешки. Саня иногда находил такие у реки и знал, что они пористые и легкие, как пемза. Пауль нагнулся, опустил вниз голову и осветил яму фонариком.
   – Ничего… – удивленно произнес он.
   От досады Пашка отшвырнул ломик в траву.
   – Кто-нибудь уже нашел тайник! Не может быть, чтобы за столько лет никто не догадался! А какое местечко клевое, прямо специально для кладов!
   Пашка чуть не плакал. Саня и Пауль замерли в растерянности. Иван Кириллович нервно протирал очки. Анка присела на корточки, опустив на пол котенка.
   – Видишь, Пушкин, как нам с тобой не везет? Бедненький, маленький…
   Анка гладила Пушкина с такой жалостью, словно котенок расстроился больше всех.
   Кто-кто, а Пушкин точно ничего не понял. Принюхавшись к затхлому воздуху ямы, он осторожно ступил на отодвинутую плиту, немного постоял на ней – и вдруг прыгнул вниз!
   – Ой! – крикнула Анка.
   – Да не бойся, ничего там нет – ни змей, ни сокровищ, – успокоил ее Пашка. – Цел будет твой волкодав. Пусть хоть понюхает, как пахнет место, где когда-то лежал клад.
   Котенок действительно принюхивался к лежащим на дне камешкам. Можно представить, сколько запахов скопилось в яме за много лет!
   – А я знаю, почему он туда спрыгнул, – засмеялась Анка. – Эти камешки похожи на наполнитель для кошачьего туалета. Мама его заранее купила, чтобы Пушкин уже на даче к цивилизации привыкал. Кис-кис, иди ко мне!
   – Ну и оставь кота в покое. Хоть минут на пять, – недовольно бросил Саня. – К чему хочет, к тому пускай и привыкает.
   Котенок стал быстро-быстро разбрасывать камешки передними лапами. Потом уселся на выкопанную ямку и гордо задрал хвост.
   – Смотри, какой цивилизованный, – не удержался от улыбки Саня.
   Котенок закапывал ямку так тщательно, как будто скрывал невесть какой проступок.
   И вдруг под его лапами что-то звякнуло! Кажется, коготки Пушкина скользнули по стеклу и по стеклу зазвенели камешки.
   Пашка нырнул в яму вниз головой, как в речку. Саня едва успел ухватить его за ноги. Из ямы, мяукнув, вылетел Пушкин. Потом оттуда донеслось яростное шарканье: Пашка копал куда быстрее, чем котенок.
   – Есть! Есть! Нашел! Нашли! – заорал он.
   Саня изо всех сил потянул Пашку за ноги. Тот был ужасно тяжелый: наверное, не хотел отпускать добычу.
   Полураскопанная, в яме торчала огромная банка из темного химического стекла. Ее широкая пробка была покрыта черной смолой.
   – Да-а… – произнес Иван Кириллович. – А ведь эти камешки служили дренажем. Они впитывали влагу. Хотя такая банка не то что в сырости лежать – по морю могла плавать годами.
   Через минуту банка уже стояла на траве. Пашка подбрасывал в руке увесистый камень. Чего тут возиться с пробкой!
   Остальные долго любовались находкой. Потом взрослые задвинули плиту на место. Пауль замазал щель какой-то пастой, которую аккуратно выдавил из тюбика.
   Теперь даже следов тайника не было видно. Только банка тускло отсвечивала на траве, напоминая о его существовании. Саня на глазок определил объем банки. Он ходил за молоком с трехлитровой, эта же была больше раза в три.
   Пауль побледнел, на лбу у него выступили капельки пота. Иван Кириллович взял его под локоть, помог присесть на траву. Минут пять Пауль приходил в себя. Ребята молча ждали, переминаясь с ноги на ногу.
   – Все. Я готов, – встряхнулся Пауль. – Извините. Надо довести дело до конца.
   Он опять достал долотце и принялся осторожно отцарапывать смолу. С глухим звуком «пум-м» деревянная пробка наконец выдернулась из банки. Пауль расстелил на траве белое как снег полотенце. Его рука свободно вошла в горловину банки. Тихонечко, один за другим, он стал доставать какие-то предметы, завернутые в плотную коричневую бумагу, и выкладывать их на полотенце.
   В первом свертке был толстый блокнот в кожаном переплете.
   «Дневник!» – догадался Пашка.
   Его бы воля, он открыл бы блокнот немедленно. Даже другие свертки не стал бы разворачивать, будь в них хоть золотые слитки! Так не терпелось ему узнать о жизни Андрея Белоярцева.
   Но Пауль уже разворачивал маленькие, размером с ладонь, деревянные дощечки. Их было много; примерно после двадцатой Саня с Пашкой перестали считать. Лежа на животах, чтобы не касаться дощечек руками, они разглядывали нарисованные на них крошечные картины.
   – Смотри, это же наше Караваево, – взволнованно шепнул Пашка. – Только какое-то не такое…
 
   На дощечке и вправду было изображено Караваево: и улочки те же, и вокзальная площадь. Даже Пашкин дом виднелся за деревьями! Но все это выглядело удивительно праздничным, ярким. На десяти квадратных сантиметрах Белоярцев умудрился нарисовать множество людей. Рыбак с удочкой, играющие в мяч мальчишки, женщина с полными ведрами, еще целая толпа народу. Правда, толпа совсем не казалась толпой: каждому из людей художник нарисовал не похожее на других лицо. Надо было только повнимательнее присмотреться к малюсеньким фигуркам.
   – Лупу бы сюда! Видишь, даже коты есть, – восхищенно произнес Саня. – Этот – рыжий и сердитый, а тот – серый и веселый.
   – Веселый – это мой Пушкин, – тут же встряла Анка. – А это я!
   Она показала на другую дощечку – портрет девчонки с круглыми зелеными глазами.
   – Как же без тебя с Пушкиным! – хмыкнул Пашка. – Зато тут Бармалей нарисован.
   – Да это же… – задыхаясь от волнения, произнес Иван Кириллович. – Даже лучше, чем у нас на стенах!
   Пауль счастливо улыбнулся.
   – Работы Белоярцева знает весь мир, – гордо сказал он. – К тому же он готовил краски по своему рецепту. Никто не может разгадать, почему они такие долговечные. Но на маленьких дощечках Андрей, вероятно, начал работать только здесь.
   – Как же – знает весь мир? – удивился Саня. – Откуда же во всем мире его картины?
   – Они не во всем мире, – объяснил Пауль. – Они в Швейцарии, в нашем музее. Андрей отправил с женой и дочкой много своих картин. Остальные он хотел привезти сам… Во всем мире бывают его выставки, продаются каталоги. Майн Готт, какое сокровище вы нашли! Живая память, можно так сказать?
   – Можно, – кивнул Иван Кириллович. – Еще какая живая..
   – Но дальше, дальше! – воскликнул Пауль. – Нижний сверток очень тяжелый.
   Самый большой сверток пришлось разворачивать прямо в банке.
   «Как я кед в ведре снимал», – вспомнил Пашка.
   Но через минуту он забыл и про кед, и про все свои приключения.
   Пауль поочередно доставал новые предметы. Каждый из них был завернут в отдельную тряпочку.
   – Это носовые платки, – догадалась Анка. – Ой, до чего красивые! А вышивка какая! Я никогда не научусь так тоненько вышивать.
   – Да отстань ты со своей вышивкой! – рассердился Саня, мельком глянув на тонкий вензель в уголке платка. – Не до вышивки сейчас!
   Пауль развернул первый платок – и изумленные ребята увидели что-то ярко-голубое. Вдруг это голубое так сверкнуло на солнце, что они даже зажмурились.
   – Брильянты! – ахнул Пашка.
   – Орден Андрея Первозванного, – прошептал Иван Кириллович. – Как из энциклопедии… Неужели его Белоярцев получил? Им же больших военачальников награждали!
   – Я думаю, это фамильные ордена, – сказал Пауль. – Прадедушка моей мамы был большой военный начальник. У нее имелся рисунок – как это? – генеалогическое дерево, да. Там было обозначено много военных.
   – Станислав с мечами… – перечислял Иван Кириллович, пока Пауль разворачивал остальные ордена. – Орден Святой Анны для морских офицеров… Цвет-то какой, не зря его «клюковкой» называли! Да-а, такое только в Алмазном фонде увидишь…
   – А это правда настоящие брильянты? – спросил Пашка.
   – А какие же? Раньше ордена только из настоящих делали. Разве можно за храбрость и честь награждать поддельными камешками? – ответил Саня.
   Пашка кивнул в знак согласия.
   Они молча смотрели на сияющие ордена, на мягко отсвечивающие дощечки. Сане показалось, что утренний воздух, в котором растворился этот свет, стал еще чище. Как после дождя – промытый и обновленный.
   – Ой, – пискнула Анка, – они прямо живые… Посмотри, Пушенька, что ты нашел, умница моя!
   Даже Пашка не стал возражать насчет Пушкина. А что, Анка совершенно права.
   – Ур-ра-а! Слава Пушкину! – на весь луг заорал он, подбрасывая котенка.
   Все смешалось – смех Пауля и Ивана Кирилловича, веселые крики мальчишек, верещание Анки, которая пыталась выхватить у Пашки котенка.
   Затихая, эти звуки долго гудели в церкви, будто навсегда записывались в ее старой памяти.
 
   – Жалко тебе, наверное? – спросил Саня.
   Они возвращались в «Известия» втроем. Пауль с Иваном Кирилловичем уехали в Караваево на «газике».
   – Чего жалко? – удивился Пашка.
   – Да нашли ведь клад. И что теперь, четверть бриллиантов из орденов выковыривать?
   Пашка помолчал.
   – Ничего мне не жалко… – наконец произнес он каким-то тихим, совсем не своим голосом. – Я, если хочешь знать… Когда письма его прочитал – ну, в школе еще, – вообще перестал про сокровища думать. Он такой был человек, такой… Даже стыдно стало про клад какой-то вспоминать. Что я, Буздырин? Ты, Чибис, сам небось жалеешь!
   – По-твоему, это я Буздырин? – возмутился Саня. – По мне так самое главное, что картины нашлись. А вот Анка точно жалеет, что дележка не состоялась. И Пушкин ничего не получил.
   – Пушкину я колбаски дам, – шмыгнув носом, сказала Анка. – Можете за него не волноваться. А насчет дележки… Думаете, я из-за жадности за вами бегала? Я просто… Мне просто… Обидно же, что меня все мелочью считают! И ты, Чибисов, тоже, не говоря про Пашку. Я же не виновата, что у меня такой рост! Мне и правда тринадцать лет… в декабре будет, – честно добавила она. – А умею я даже побольше, чем вы!
   – Конечно, побольше, – успокоил ее Пашка. – Если б не ты, мы бы до сих пор у буздыринцев под забором сидели. А если б не Пушкин, то вообще… Молодец, воспитала ищейку!
   На всякий случай Анка еще разок всхлипнула – и тут же засмеялась. И смех у нее оказался нисколько не противный. Наоборот, веселый, как звон колокольчика!

Эпилог

   В конце августа Саня уезжал в город вместе с Анкой. Оказалось, что в Москве они живут совсем рядом: Саня на Малой Дмитровке, а Анка – на Большой.
   – Смотри же, прямо на осенние каникулы! – в сотый раз повторял он хмурому Пашке. – Не тяни, на зимние еще раз приедешь.
   – Приеду, – выдавил Пашка.
   Он старался поменьше говорить: комок стоял в горле.
   Как ребята ни отнекивались, Пауль подарил всем троим по дощечке с картиной своего знаменитого деда. Анке достался портрет зеленоглазой девчонки: видно, и Пауль заметил, что они похожи.
   – Это же такая ценность! – ахала Санина мама. – Пауль, мой сын не может принять такой подарок!
   – Почему это не может? – удивилась Анка. – Он же тоже их нашел, не только Пушкин.
   Но главный подарок сделал Сане Пашка. На проводы друга он притащил… Бармалея!
   – Забирай, – решительно сказал он. – Я уже и маме твоей сказал. Она не против – привыкла, говорит.
   – А… ты как же? – От восторга у Сани перехватило дыхание. – Как же ты без собаки?
   – Подумаешь! – махнул рукой Пашка. – Другую найду. Их тут, знаешь, сколько после дачников останется? А Бармалей в сторожа все равно не годится: чересчур добродушный.
   Но и это было не все! Продолжение последовало в сентябре, когда Саня уже исправил двойку по физике, а Бармалей научился делать свои дела только во время прогулки.
   Однажды папа достал из почтового ящика красивый конверт с прозрачным окошечком.
   – Тебе, – удивленно сказал он, протягивая сыну письмо. – Смотри-ка, и извещение на посылку тоже тебе!
   Открыв конверт, Саня обнаружил плотный лист бумаги с непонятным текстом, с замысловатыми подписями и гербами. К этому торжественному документу было приложено письмо Пауля.
   «Дорогой Александр, – писал он, – я с радостью отсылаю тебе и Павлу благодарственные письма ЮНЕСКО и официальные приглашения посетить Швейцарию и другие страны Европы в любое удобное для вас время. Вы помогли в поисках шедевров искусства и исторических ценностей. Я намерен основать Европейский музей русской эмиграции. Наши находки станут его основой. От себя я посылаю вам небольшие подарки. Надеюсь, они вам понравятся».
   На почте выяснилось, о каких «небольших подарках» писал Пауль…
   Пашка позвонил в тот же день.
   – И ты тоже получил?! – Он так кричал в трубку, что Саня чуть не оглох. – Горный велик, швейцарский, самый настоящий! Откуда он только узнал?!
   В самом деле, откуда? И вот еще что интересно: Греция – это Европа?
   А с Геркой Буздыриным Саня даже ругаться не стал. В конце концов, он же не виноват. Думал, что его папаша и правда библиотеку Ивана Грозного ищет. Вот если Геракл вредный подвиг какой-нибудь совершит – тогда, конечно, получит.