Страница:
– А ваши голоса? Не могут ли у ваших друзей возникнуть подозрения из-за голоса?
– Известно, что Лукан – человек музыкальный. Мы скорректировали наши голоса. Кроме того, люди часто считают, что голос меняется.
Много лет назад был произведен арест: Лукан обнаружен в Австралии! Действительно, подозреваемый оказался в списке разыскиваемых полицией пропавших без вести людей; но это был не Лукан. Также до сих пор не был доказан и особенно интересующий Хильдегард вопрос, был ли это Уокер или Лаки. Она обладала природной склонностью трезво подходить к фактам объективной реальности. Для нее каждый из этих двух Луканов представлял интерес «просто как некий объект, мошенник… живой труп», как давно сказал о ком-то Шекспир.
Что касается манер и речи, оба, и Лаки и Уокер, по мнению Хильдегард, ориентировались на Лукана как на исторический персонаж. Их методы подражания были довольно просты по той элементарной причине, что реальный Лукан был абсолютным занудой, неким шаблоном джентльмена с множеством воспоминаний, очень и очень похожих на воспоминания любого другого человека его происхождения и образования. Он ни разу не высказал ни одной оригинальной мысли. Все, на что он оказался способен, – так это разработать план и попытаться убить жену. Это был чрезвычайно средний по уму человек, каких множество. При поверхностном знании прошлой жизни такого человека, как Лукан, при соответствующем росте и телосложении нетрудно изобразить персонаж, который был бы абсолютно узнаваем. О, Лукан, Лукан, вы – твердый орешек!
Дождь уже перестал. Хильдегард убрала свои записи. Ей очень не хватало Жан-Пьера, и она огорчалась, что не может общаться с ним хотя бы по электронной почте. Конечно, он разыскивает ее, возможно, сумеет найти. Но она не верила в его способность противостоять обоим Луканам. Жан-Пьер не мог хитрить и лицемерить, а оба Лукана – это двойной вызов. Рано или поздно она все же позвонит ему.
ГЛАВА 13
ГЛАВА 14
ГЛАВА 15
– Известно, что Лукан – человек музыкальный. Мы скорректировали наши голоса. Кроме того, люди часто считают, что голос меняется.
Много лет назад был произведен арест: Лукан обнаружен в Австралии! Действительно, подозреваемый оказался в списке разыскиваемых полицией пропавших без вести людей; но это был не Лукан. Также до сих пор не был доказан и особенно интересующий Хильдегард вопрос, был ли это Уокер или Лаки. Она обладала природной склонностью трезво подходить к фактам объективной реальности. Для нее каждый из этих двух Луканов представлял интерес «просто как некий объект, мошенник… живой труп», как давно сказал о ком-то Шекспир.
Что касается манер и речи, оба, и Лаки и Уокер, по мнению Хильдегард, ориентировались на Лукана как на исторический персонаж. Их методы подражания были довольно просты по той элементарной причине, что реальный Лукан был абсолютным занудой, неким шаблоном джентльмена с множеством воспоминаний, очень и очень похожих на воспоминания любого другого человека его происхождения и образования. Он ни разу не высказал ни одной оригинальной мысли. Все, на что он оказался способен, – так это разработать план и попытаться убить жену. Это был чрезвычайно средний по уму человек, каких множество. При поверхностном знании прошлой жизни такого человека, как Лукан, при соответствующем росте и телосложении нетрудно изобразить персонаж, который был бы абсолютно узнаваем. О, Лукан, Лукан, вы – твердый орешек!
Дождь уже перестал. Хильдегард убрала свои записи. Ей очень не хватало Жан-Пьера, и она огорчалась, что не может общаться с ним хотя бы по электронной почте. Конечно, он разыскивает ее, возможно, сумеет найти. Но она не верила в его способность противостоять обоим Луканам. Жан-Пьер не мог хитрить и лицемерить, а оба Лукана – это двойной вызов. Рано или поздно она все же позвонит ему.
ГЛАВА 13
У Уокера было совершенно определенное представление о том, каким должен быть джентльмен. Он прилежно изучал Лаки Лукана все десять лет, с тех пор как графа объявили в розыск. Он усвоил большинство идей столетней давности – какими они были у Лукана – и, следовательно, его предельно искаженное представление о джентльмене. Вздорность таких представлений отмечали еще гвардейцы, служившие с ним вместе в Колдстрим-ском гвардейском полку. Там Лукан от первого и до последнего дня изображал графа, превосходя в этом занятии всех других графов, существовавших во всей истории Англии. Представление Уокера о джентльмене еще более искажалось под влиянием характера Лукана. Лукан был, по сути дела, прирожденным негодяем и неудачником. Как человек он был эгоистичен, как представитель знати самонадеян и занят только собой. Маска высокомерия, хоть это и странно, была у Лукана любимым способом самовыражения. Как настойчиво утверждали члены его семьи, главными чертами их беглого родственника были «доблесть и честь». На самом деле ни то ни другое никак не соответствовало его истинным качествам, но Уокер, не принадлежащий к знати джентльмен-любитель, старательно копировал и выставлял напоказ именно эти воображаемые достоинства Лукана. Ему казалось, что он был идеальным doppelganger графа, его двойником, его вторым «я».
С годами, с той поры, когда они встретились в Мексике, внешнее сходство с Луканом у Уокера усилилось. У них был один рост – шесть футов с небольшим. И еще странная, похожая на дыню, голова. «Вытянутая», – сказал о голове Лукана один из его знакомых. Такая же была у Уокера. Оба были смуглыми. Отличались только отдельные черты лица. Позднее, после пластической операции, и это различие постепенно сгладилось, так что теперь понять, кто есть кто, было довольно трудно. Лукан, однако, обладал определенным шармом, не столь большим, но достаточным, чтобы нравиться и считаться обаятельным. Уокер был этого лишен и постоянно пребывал в растерянности, не зная, как этого достигнуть. Очарование Лукана было чем-то неуловимым, но вызывало к нему симпатию. Что касается их характеров, то оба имели склонность к проявлению холодного безразличия. В этом плане у Лаки и Уокера никогда не наблюдалось дисгармонии.
Уокер попал в поле зрения Лукана на ранчо в Мексике, одном из многочисленных мест, где после своего исчезновения Лукан находил убежище. Владелец ранчо, приземистый коренастый мексиканец, был его старым приятелем – они вместе играли на скачках. Жена его – прежде работавшая актрисой в Боливии, а теперь находившаяся на заслуженном отдыхе – была погружена в жизнь, посвященную сохранению своей удивительной красоты и нарядам, которые она почти непрерывно меняла и которые постоянно были свежими и отменно отглаженными.
– Удивительно, – как-то заметила она, – насколько Уокер на вас похож. Вчера вечером, когда он шел по дорожке к дому, я подумала, что это вы.
– Странно, – сказал хозяин, – я тоже так подумал. Прошло два месяца, и Лукану было уже пора двигаться
дальше, к своему очередному пособнику и подстрекателю.
– Я дам вам Уокера, – сказал добряк мексиканец. – Берите его с собой. Он будет вам полезен.
Уокер был дворецким и лакеем, а также главным грумом (жизнь на ранчо была построена на иерархической основе).
– Не знаю, – возразила его жена, – как я смогу обходиться без Уокера.
– Я отдаю его Лукану, – небрежно бросил муж, словно преподносил графу серебряное блюдо.
– Что мне с ним делать? – недоумевал Лукан, довольно медленно соображавший.
– Он может пригодиться в тысяче самых разных случаев, – сказал всезнающий, многоопытный владелец ранчо. – При необходимости может заменить вас при аресте. Его только надо немного подготовить, сделать еще более похожим на вас, научить говорить, как вы.
– Он очень умный, – добавила жена.
– Если б он был очень умным, – произнес мудрый темнокожий друг, – то не работал бы на нас. Однако он поступит так, как я скажу. Кроме того, – добавил он устало, – я, конечно, положу ему вознаграждение. Я отдаю его Лукану. Подправьте ему подбородок, Лукан, и немного выпрямите нос. Он будет полной вашей копией.
Это было десять лет назад. Уокеру не приходилось совершать частых поездок в Мексику за щедрыми дарами бывшего хозяина. В отличие от Лукана он ничем не рисковал, на законном основании получая деньги банковскими переводами. Как Уокера его никто не разыскивал, хотя как Лукан он несколько раз попадал под подозрение. Это его, принимая за Лукана, видели в прибрежных кафе многих стран мира. Он был секретарем спортивного клуба в Сиднее, и там его заметили. Потом стал инструктором по верховой езде в Лозанне – ему вновь пришлось бежать. Интерпол никогда за ним не успевал, а если бы и успел, ничего страшного не произошло бы, он, в конце концов, действительно был Уоке-ром, с паспортом и свидетельством о рождении на имя Уокера, с группой крови, отличной от группы крови Лукана. Граф же тем временем находился где-то еще, то разъезжая по экзотическим местам, то проводя время в парках при гостиницах. Он, к великому своему сожалению, обходил стороной казино, где, он знал, его непременно будут искать.
Мексиканец не был его единственным патроном, но он был самым богатым. Когда в 1998 году он умер, у Лукана осталось всего двое верных друзей. Бывшая актриса, теперь вдова, без всяких объяснений прекратила выплату регулярного пособия Уокеру и подачек Лукану. Лукан и Уокер отправились в Париж.
Голос Уокера всегда внушал беспокойство Лукану. Уокер приобрел немного мягкий, сочный выговор, характерный для речи Лукана, но все же в нем было что-то не то. Лукан знал, что если внешность Уокера скорее всего не вызвала бы подозрений у его старых друзей – они помнили его таким, каким он был двадцать лет назад, – то голос мог его выдать. Так что до сих пор за получением денег он предпочитал ездить сам.
А денег у них становилось все меньше. Уокер дал ясно понять Лукану, чтобы тот и не надеялся, что они расстанутся, – этого не будет никогда.
К тому времени, когда они нашли Хильдегард и раскопали ее прошлое, она нужна была им гораздо больше как психотерапевт, чем как источник денежных средств.
Уокер позвонил Лукану, который находился в Шотландии, в поездке за деньгами.
– Не вздумайте там остаться, – предупредил он, – возвращайтесь в Париж. Вы нужны мне здесь.
Лукан ответил:
– Хорошо, я еду в Париж.
По сути дела, ему некуда было больше деваться. Он ненавидел Уокера, но избавиться от него было невозможно. Теперь он начал лучше понимать Уокера, которому было известно о нем самом много, слишком много из книг и статей, где исследовалась каждая деталь его прошлой жизни.
Уокер и Лукан, Лукан и Уокер – им суждено было быть вместе.
Уокер, со своей стороны, уже с трудом мог выносить вид дынеобразной головы Лукана, точно такой же, как и у него.
Между ними, однако, была громадная разница, и оба об этом знали. Лукан был убийца, а Уокер – нет.
Лаки Лукан верил в судьбу. Провидению было угодно, чтобы он стал графом. А его жене судьба предназначила умереть – так выходило по его безумным расчетам. Это было безумие игрока. Последние два месяца перед покушением Лукан вел себя по отношению к ней вполне корректно, даже, как сообщалось, был с ней нежен. Он считал, что ей суждено умереть, и ни на секунду не задумывался над тем, что эта перспектива была плодом его собственных расчетов и планов. Ход событий диктовали его «нужды». Ему были нужны деньги, которые поступили бы от продажи дома, где она жила. Ему была нужна смерть жены. По его мнению, это и была судьба.
Теперь совместная жизнь с Уокером тоже казалась ему велением судьбы. Однако возникала новая «нужда», еще более острая. Старые друзья умирали, их становилось все меньше. Судьба требовала освободиться от Уокера, и освободиться как можно скорее. Граф должен опередить Уокера, прежде чем тот решит, что умереть должен он, Лукан.
Возвращаясь на самолете в Париж, Лукан начал обдумывать детали избавления от Уокера. В игорном доме жизни Уокер казался Лукану картой, которой следовало пойти, причем не тузом, а просто картой. Это была ситуация, в которой Лукан чувствовал себя уверенно. Он был так же уверен в себе и своей безнаказанности, когда задумал убить жену. Это была уверенность карточного игрока. Его вера в судьбу затмевала непреложный и хорошо известный факт: игрок остается в проигрыше, а букмекер, крупье и все остальные, кем бы они ни были, в конечном счете всегда выигрывают. Уокер был картой, которую следовало разыграть, и у графа и в мыслях не было намерения благородно поделиться с двойником последней собранной данью, неожиданным наследством. Недавно свалившаяся на него удача вполне может оказаться последней – ничего не поделаешь, такое сейчас время.
Уокер должен исчезнуть. Стюардесса принесла Лукану стакан, бутылочку безвкусной минеральной воды «Виши» и еще более миниатюрную бутылочку «Джонни Уокера», которую Лукан, прежде чем открыть, с некоторым презрением повертел в руках. Вскоре стюардесса вернулась и предложила ему завернутую в тонкую пленку еду, от которой он отказался.
Уокер должен исчезнуть, умереть, испариться. По привычке Лукан был в очках с тонированными стеклами. Его контактные линзы грязно-бурого цвета, скрывающие голубой цвет глаз, были подобраны с учетом его зрения. Он летел бизнес-классом и сидел в кресле у прохода, как всегда предпочитал. Это создавало ощущение возможности быстрого бегства, даже в самолете. За двадцать пять лет его страх не стал меньше. Никакие годы не в состоянии его прогнать. Если бы граф предстал перед судом и был признан виновным по двум выдвинутым против него обвинениям, теперь, по крайней мере последние десять лет, он был бы уже свободным человеком. Он отдавал себе в этом отчет, но над такой возможностью никогда не задумывался. Вопрос о том, чтобы предстать перед судом, не мог даже возникнуть. Он был седьмой граф Лукан и до сих пор не привык к тому пренебрежительному отношению, часто презрению, с которым его поносили в прессе люди, равные ему по положению. Никто из аристократов, даже те, с кем он учился в школе или служил в гвардейском полку, не выступили в его защиту. Помимо самых ближайших родственников, что было понятно, только его друзья-картежники и менее знатные приятели заявили, что они в ужасе от того положения, в которое он попал. Это было самое большее, на что они оказались способны.
По привычке Лукан изучал – с большим, чем у обычного пассажира, любопытством – других летевших в самолете людей. Рядом с ним сидела девушка с длинными волосами, в которых выделялись крашеные пряди. Она читала «Ньюсуик», отщипывая маленькие кусочки от булочки, лежавшей на подносе. Да, она могла быть детективом. Интересно, перестала полиция его разыскивать или нет? Он никогда не был в этом уверен. Эта поездка в Англию вполне может оказаться последней. При современных технологиях получение денег прежним путем становилось слишком опасным, да и сами суммы были скудными. Он достал книжку в мягком переплете. Двадцать пять лет в самолетах и автобусах доставал он книжки в бумажных переплетах и никогда не забывал переворачивать страницы, даже если исподволь и оглядывал окружающих. Страх, постоянный страх. Лукан считал, что не заслужил такой судьбы. В конце концов, он же не убил свою жену. Всего лишь прикончил девушку, залившую все вокруг кровью. Граф перевернул страницу и вздохнул. Его соседка, продолжая жевать, все еще читала журнал.
Слева от Лукана, на другой стороне прохода сидели двое мужчин, один – постарше, другой – довольно молодой. Они были заняты своими напитками и разговаривали тихо, но довольно внятно. Лукан не выносил гомосексуалистов. Больше всего его возмущало в них то, что, по его мнению, было сентиментальностью. Никакой мужской твердости, никакого почтения к судьбе и никакого представления о том, что предопределенное свыше должно быть совершено, например убийство. Он, конечно, сделал ошибку, но на то была воля судьбы. Так легли карты.
Один сидевший через проход мужчина был лет пятидесяти, другой – лет двадцати пяти. У старшего были длинные, до плеч, волосы. Молодой же был коротко пострижен, в ухе у него висела серебряная серьга. Они обсуждали какой-то фильм. (Давно миновали дни, когда Лукану случалось подслушать, сидя за столиком в кафе, в автобусе или где-то еще, когда говорили о нем.)
– Все было слишком очевидно с самого начала, – говорил мужчина. – Оставалось только сидеть и дожидаться конца.
– Мне показалось, что сцены, где есть секс, довольно крутые, – заметил парень.
– Да? А мне они показались неестественными. Они даже не снимали трусов.
К ним подошла стюардесса с подносами, и они молча принялись за еду.
Вдруг в кресле впереди них – по другую сторону прохода и наискосок от Лукана – словно электрическая искра сверкнуло слово «Лукан», такое отчетливое среди невнятного разговора. Там сидел лысый мужчина лет шестидесяти и хорошенькая белокурая женщина лет тридцати. Лукан расстегнул ремень безопасности, встал и сделал несколько шагов вперед по проходу, чтобы с высоты своего роста в шесть футов и два дюйма получше их рассмотреть. На столике перед ними лежало множество газетных вырезок. Да, это были старые вырезки, некоторые из далекого прошлого, и все – о нем.
Лукан прошел в туалет, вернулся и снова занял свое место. К этому времени парочка уже убрала все бумаги и занялась едой, демонстрируя завидный аппетит.
Боже правый! Да это же Джо Марри! Или все-таки не он? Да, он сейчас должен быть как раз в этом возрасте. Конечно, это тот самый Джо, который был в монастыре Святого Колумбы со своей подружкой, дочерью Марии Туикнем. Это они ехали за ним с севера до самых ворот, где так удачно подвернулась свадьба. Конечно, это были они. Эмброс сказал, что дал им вырезки. Чертов идиот! Лукан уставился в свою книгу, переворачивая страницы с положенными интервалами.
У графа была с собой лишь ручная кладь. Как только самолет совершил посадку и пассажирам разрешили встать, он пробился к багажному отделению и разыскал свою сумку. Он торопился.
– Странно, – сказал Джо, обращаясь к Лейси, когда они продвигались к выходу, – стоит только сосредоточиться, так обязательно кажется, что я вижу Лукана. Готов поклясться, что вон тот высокий мужчина в темных очках, впереди тех трех пассажиров, похож на графа. Но конечно…
Лейси пришлось привстать на цыпочки, но толпа людей, достававших свои вещи, была слишком велика, и она не могла увидеть человека, похожего на Лукана. Ей удалось рассмотреть лишь нескольких высоких мужчин и женщин. Один мужчина был в темных очках, но, как только поставил на пол свою сумку, он снял их и положил в нагрудный карман. Вряд ли так поступил бы Лукан, желая остаться неузнанным.
Лукан уже сидел в идущем в центр Парижа автобусе, когда Джо и Лейси сняли свои вещи с двигавшейся по кругу багажной ленты. И только тогда Джо вдруг признался:
– Знаешь, Лейси, я убежден, этот человек в темных очках был Лукан. На какой-то миг наши взгляды встретились – знаешь, как это бывает. Он наверняка узнал меня. Да и я узнал его. Я действительно узнал его. Но слишком поздно, вот старый дурак!
– Мы могли бы задержать его прямо там, в самолете, – сказала Лейси. – У капитана есть такое право.
– Мне не очень хотелось бы обращаться к капитану. А если бы мы ошиблись?
– Но разве ты не уверен?
– В сущности, да, уверен. Трудно сказать, как следовало поступить.
– О, Джо, – вздохнула она, поднимая свой чемодан и собираясь уйти, – а я-то думала, ты хочешь мне помочь.
– Я хочу помочь. – Он оглядел заполненный людьми зал. – Лукан, конечно, уехал. Уехал. Но возможно, мы найдем его в Париже. Ведь теперь мы почти уверены, что он сейчас в Париже.
– Да-а, в Париже, – протянула Лейси. – Пойдем возьмем такси.
С годами, с той поры, когда они встретились в Мексике, внешнее сходство с Луканом у Уокера усилилось. У них был один рост – шесть футов с небольшим. И еще странная, похожая на дыню, голова. «Вытянутая», – сказал о голове Лукана один из его знакомых. Такая же была у Уокера. Оба были смуглыми. Отличались только отдельные черты лица. Позднее, после пластической операции, и это различие постепенно сгладилось, так что теперь понять, кто есть кто, было довольно трудно. Лукан, однако, обладал определенным шармом, не столь большим, но достаточным, чтобы нравиться и считаться обаятельным. Уокер был этого лишен и постоянно пребывал в растерянности, не зная, как этого достигнуть. Очарование Лукана было чем-то неуловимым, но вызывало к нему симпатию. Что касается их характеров, то оба имели склонность к проявлению холодного безразличия. В этом плане у Лаки и Уокера никогда не наблюдалось дисгармонии.
Уокер попал в поле зрения Лукана на ранчо в Мексике, одном из многочисленных мест, где после своего исчезновения Лукан находил убежище. Владелец ранчо, приземистый коренастый мексиканец, был его старым приятелем – они вместе играли на скачках. Жена его – прежде работавшая актрисой в Боливии, а теперь находившаяся на заслуженном отдыхе – была погружена в жизнь, посвященную сохранению своей удивительной красоты и нарядам, которые она почти непрерывно меняла и которые постоянно были свежими и отменно отглаженными.
– Удивительно, – как-то заметила она, – насколько Уокер на вас похож. Вчера вечером, когда он шел по дорожке к дому, я подумала, что это вы.
– Странно, – сказал хозяин, – я тоже так подумал. Прошло два месяца, и Лукану было уже пора двигаться
дальше, к своему очередному пособнику и подстрекателю.
– Я дам вам Уокера, – сказал добряк мексиканец. – Берите его с собой. Он будет вам полезен.
Уокер был дворецким и лакеем, а также главным грумом (жизнь на ранчо была построена на иерархической основе).
– Не знаю, – возразила его жена, – как я смогу обходиться без Уокера.
– Я отдаю его Лукану, – небрежно бросил муж, словно преподносил графу серебряное блюдо.
– Что мне с ним делать? – недоумевал Лукан, довольно медленно соображавший.
– Он может пригодиться в тысяче самых разных случаев, – сказал всезнающий, многоопытный владелец ранчо. – При необходимости может заменить вас при аресте. Его только надо немного подготовить, сделать еще более похожим на вас, научить говорить, как вы.
– Он очень умный, – добавила жена.
– Если б он был очень умным, – произнес мудрый темнокожий друг, – то не работал бы на нас. Однако он поступит так, как я скажу. Кроме того, – добавил он устало, – я, конечно, положу ему вознаграждение. Я отдаю его Лукану. Подправьте ему подбородок, Лукан, и немного выпрямите нос. Он будет полной вашей копией.
Это было десять лет назад. Уокеру не приходилось совершать частых поездок в Мексику за щедрыми дарами бывшего хозяина. В отличие от Лукана он ничем не рисковал, на законном основании получая деньги банковскими переводами. Как Уокера его никто не разыскивал, хотя как Лукан он несколько раз попадал под подозрение. Это его, принимая за Лукана, видели в прибрежных кафе многих стран мира. Он был секретарем спортивного клуба в Сиднее, и там его заметили. Потом стал инструктором по верховой езде в Лозанне – ему вновь пришлось бежать. Интерпол никогда за ним не успевал, а если бы и успел, ничего страшного не произошло бы, он, в конце концов, действительно был Уоке-ром, с паспортом и свидетельством о рождении на имя Уокера, с группой крови, отличной от группы крови Лукана. Граф же тем временем находился где-то еще, то разъезжая по экзотическим местам, то проводя время в парках при гостиницах. Он, к великому своему сожалению, обходил стороной казино, где, он знал, его непременно будут искать.
Мексиканец не был его единственным патроном, но он был самым богатым. Когда в 1998 году он умер, у Лукана осталось всего двое верных друзей. Бывшая актриса, теперь вдова, без всяких объяснений прекратила выплату регулярного пособия Уокеру и подачек Лукану. Лукан и Уокер отправились в Париж.
Голос Уокера всегда внушал беспокойство Лукану. Уокер приобрел немного мягкий, сочный выговор, характерный для речи Лукана, но все же в нем было что-то не то. Лукан знал, что если внешность Уокера скорее всего не вызвала бы подозрений у его старых друзей – они помнили его таким, каким он был двадцать лет назад, – то голос мог его выдать. Так что до сих пор за получением денег он предпочитал ездить сам.
А денег у них становилось все меньше. Уокер дал ясно понять Лукану, чтобы тот и не надеялся, что они расстанутся, – этого не будет никогда.
К тому времени, когда они нашли Хильдегард и раскопали ее прошлое, она нужна была им гораздо больше как психотерапевт, чем как источник денежных средств.
Уокер позвонил Лукану, который находился в Шотландии, в поездке за деньгами.
– Не вздумайте там остаться, – предупредил он, – возвращайтесь в Париж. Вы нужны мне здесь.
Лукан ответил:
– Хорошо, я еду в Париж.
По сути дела, ему некуда было больше деваться. Он ненавидел Уокера, но избавиться от него было невозможно. Теперь он начал лучше понимать Уокера, которому было известно о нем самом много, слишком много из книг и статей, где исследовалась каждая деталь его прошлой жизни.
Уокер и Лукан, Лукан и Уокер – им суждено было быть вместе.
Уокер, со своей стороны, уже с трудом мог выносить вид дынеобразной головы Лукана, точно такой же, как и у него.
Между ними, однако, была громадная разница, и оба об этом знали. Лукан был убийца, а Уокер – нет.
***
Лаки Лукан верил в судьбу. Провидению было угодно, чтобы он стал графом. А его жене судьба предназначила умереть – так выходило по его безумным расчетам. Это было безумие игрока. Последние два месяца перед покушением Лукан вел себя по отношению к ней вполне корректно, даже, как сообщалось, был с ней нежен. Он считал, что ей суждено умереть, и ни на секунду не задумывался над тем, что эта перспектива была плодом его собственных расчетов и планов. Ход событий диктовали его «нужды». Ему были нужны деньги, которые поступили бы от продажи дома, где она жила. Ему была нужна смерть жены. По его мнению, это и была судьба.
Теперь совместная жизнь с Уокером тоже казалась ему велением судьбы. Однако возникала новая «нужда», еще более острая. Старые друзья умирали, их становилось все меньше. Судьба требовала освободиться от Уокера, и освободиться как можно скорее. Граф должен опередить Уокера, прежде чем тот решит, что умереть должен он, Лукан.
Возвращаясь на самолете в Париж, Лукан начал обдумывать детали избавления от Уокера. В игорном доме жизни Уокер казался Лукану картой, которой следовало пойти, причем не тузом, а просто картой. Это была ситуация, в которой Лукан чувствовал себя уверенно. Он был так же уверен в себе и своей безнаказанности, когда задумал убить жену. Это была уверенность карточного игрока. Его вера в судьбу затмевала непреложный и хорошо известный факт: игрок остается в проигрыше, а букмекер, крупье и все остальные, кем бы они ни были, в конечном счете всегда выигрывают. Уокер был картой, которую следовало разыграть, и у графа и в мыслях не было намерения благородно поделиться с двойником последней собранной данью, неожиданным наследством. Недавно свалившаяся на него удача вполне может оказаться последней – ничего не поделаешь, такое сейчас время.
Уокер должен исчезнуть. Стюардесса принесла Лукану стакан, бутылочку безвкусной минеральной воды «Виши» и еще более миниатюрную бутылочку «Джонни Уокера», которую Лукан, прежде чем открыть, с некоторым презрением повертел в руках. Вскоре стюардесса вернулась и предложила ему завернутую в тонкую пленку еду, от которой он отказался.
Уокер должен исчезнуть, умереть, испариться. По привычке Лукан был в очках с тонированными стеклами. Его контактные линзы грязно-бурого цвета, скрывающие голубой цвет глаз, были подобраны с учетом его зрения. Он летел бизнес-классом и сидел в кресле у прохода, как всегда предпочитал. Это создавало ощущение возможности быстрого бегства, даже в самолете. За двадцать пять лет его страх не стал меньше. Никакие годы не в состоянии его прогнать. Если бы граф предстал перед судом и был признан виновным по двум выдвинутым против него обвинениям, теперь, по крайней мере последние десять лет, он был бы уже свободным человеком. Он отдавал себе в этом отчет, но над такой возможностью никогда не задумывался. Вопрос о том, чтобы предстать перед судом, не мог даже возникнуть. Он был седьмой граф Лукан и до сих пор не привык к тому пренебрежительному отношению, часто презрению, с которым его поносили в прессе люди, равные ему по положению. Никто из аристократов, даже те, с кем он учился в школе или служил в гвардейском полку, не выступили в его защиту. Помимо самых ближайших родственников, что было понятно, только его друзья-картежники и менее знатные приятели заявили, что они в ужасе от того положения, в которое он попал. Это было самое большее, на что они оказались способны.
По привычке Лукан изучал – с большим, чем у обычного пассажира, любопытством – других летевших в самолете людей. Рядом с ним сидела девушка с длинными волосами, в которых выделялись крашеные пряди. Она читала «Ньюсуик», отщипывая маленькие кусочки от булочки, лежавшей на подносе. Да, она могла быть детективом. Интересно, перестала полиция его разыскивать или нет? Он никогда не был в этом уверен. Эта поездка в Англию вполне может оказаться последней. При современных технологиях получение денег прежним путем становилось слишком опасным, да и сами суммы были скудными. Он достал книжку в мягком переплете. Двадцать пять лет в самолетах и автобусах доставал он книжки в бумажных переплетах и никогда не забывал переворачивать страницы, даже если исподволь и оглядывал окружающих. Страх, постоянный страх. Лукан считал, что не заслужил такой судьбы. В конце концов, он же не убил свою жену. Всего лишь прикончил девушку, залившую все вокруг кровью. Граф перевернул страницу и вздохнул. Его соседка, продолжая жевать, все еще читала журнал.
Слева от Лукана, на другой стороне прохода сидели двое мужчин, один – постарше, другой – довольно молодой. Они были заняты своими напитками и разговаривали тихо, но довольно внятно. Лукан не выносил гомосексуалистов. Больше всего его возмущало в них то, что, по его мнению, было сентиментальностью. Никакой мужской твердости, никакого почтения к судьбе и никакого представления о том, что предопределенное свыше должно быть совершено, например убийство. Он, конечно, сделал ошибку, но на то была воля судьбы. Так легли карты.
Один сидевший через проход мужчина был лет пятидесяти, другой – лет двадцати пяти. У старшего были длинные, до плеч, волосы. Молодой же был коротко пострижен, в ухе у него висела серебряная серьга. Они обсуждали какой-то фильм. (Давно миновали дни, когда Лукану случалось подслушать, сидя за столиком в кафе, в автобусе или где-то еще, когда говорили о нем.)
– Все было слишком очевидно с самого начала, – говорил мужчина. – Оставалось только сидеть и дожидаться конца.
– Мне показалось, что сцены, где есть секс, довольно крутые, – заметил парень.
– Да? А мне они показались неестественными. Они даже не снимали трусов.
К ним подошла стюардесса с подносами, и они молча принялись за еду.
Вдруг в кресле впереди них – по другую сторону прохода и наискосок от Лукана – словно электрическая искра сверкнуло слово «Лукан», такое отчетливое среди невнятного разговора. Там сидел лысый мужчина лет шестидесяти и хорошенькая белокурая женщина лет тридцати. Лукан расстегнул ремень безопасности, встал и сделал несколько шагов вперед по проходу, чтобы с высоты своего роста в шесть футов и два дюйма получше их рассмотреть. На столике перед ними лежало множество газетных вырезок. Да, это были старые вырезки, некоторые из далекого прошлого, и все – о нем.
ЛУКАН СКРЫВАЕТСЯ
В АМЕРИКАНСКОМ МЕШКЕ ДЛЯ ПОЧТЫ НАЙДЕНО ТЕЛО
КТО УБИЛ САНДРУ РИВЕТТ?
ИСТЕКАЮЩАЯ КРОВЬЮ ЖЕНА ОТПРАВЛЕНА В БОЛЬНИЦУ
ЛУКАН НА СВОБОДЕ
Лукан прошел в туалет, вернулся и снова занял свое место. К этому времени парочка уже убрала все бумаги и занялась едой, демонстрируя завидный аппетит.
Боже правый! Да это же Джо Марри! Или все-таки не он? Да, он сейчас должен быть как раз в этом возрасте. Конечно, это тот самый Джо, который был в монастыре Святого Колумбы со своей подружкой, дочерью Марии Туикнем. Это они ехали за ним с севера до самых ворот, где так удачно подвернулась свадьба. Конечно, это были они. Эмброс сказал, что дал им вырезки. Чертов идиот! Лукан уставился в свою книгу, переворачивая страницы с положенными интервалами.
У графа была с собой лишь ручная кладь. Как только самолет совершил посадку и пассажирам разрешили встать, он пробился к багажному отделению и разыскал свою сумку. Он торопился.
– Странно, – сказал Джо, обращаясь к Лейси, когда они продвигались к выходу, – стоит только сосредоточиться, так обязательно кажется, что я вижу Лукана. Готов поклясться, что вон тот высокий мужчина в темных очках, впереди тех трех пассажиров, похож на графа. Но конечно…
Лейси пришлось привстать на цыпочки, но толпа людей, достававших свои вещи, была слишком велика, и она не могла увидеть человека, похожего на Лукана. Ей удалось рассмотреть лишь нескольких высоких мужчин и женщин. Один мужчина был в темных очках, но, как только поставил на пол свою сумку, он снял их и положил в нагрудный карман. Вряд ли так поступил бы Лукан, желая остаться неузнанным.
Лукан уже сидел в идущем в центр Парижа автобусе, когда Джо и Лейси сняли свои вещи с двигавшейся по кругу багажной ленты. И только тогда Джо вдруг признался:
– Знаешь, Лейси, я убежден, этот человек в темных очках был Лукан. На какой-то миг наши взгляды встретились – знаешь, как это бывает. Он наверняка узнал меня. Да и я узнал его. Я действительно узнал его. Но слишком поздно, вот старый дурак!
– Мы могли бы задержать его прямо там, в самолете, – сказала Лейси. – У капитана есть такое право.
– Мне не очень хотелось бы обращаться к капитану. А если бы мы ошиблись?
– Но разве ты не уверен?
– В сущности, да, уверен. Трудно сказать, как следовало поступить.
– О, Джо, – вздохнула она, поднимая свой чемодан и собираясь уйти, – а я-то думала, ты хочешь мне помочь.
– Я хочу помочь. – Он оглядел заполненный людьми зал. – Лукан, конечно, уехал. Уехал. Но возможно, мы найдем его в Париже. Ведь теперь мы почти уверены, что он сейчас в Париже.
– Да-а, в Париже, – протянула Лейси. – Пойдем возьмем такси.
ГЛАВА 14
В своей огромной загроможденной шкафами мастерской Жан-Пьер чинил граммофон, выпущенный в начале XX века, для заказчика, у которого было больше денег, чем здравого смысла, когда в стеклянную дверь позвонил чернокожий молодой человек. Находясь в мастерской, Жан-Пьер обычно держал дверь запертой, но с поднятыми жалюзи – район славился разгулом бандитизма. Решив, что намерения посетителя явно мирные, Жан-Пьер открыл дверь.
– Мы с вами говорили по телефону, – сказал высокий молодой человек по-английски. – Я доктор Карл Кей Джекобс, пациент доктора Хильдегард Вольф.
– Вы разбудили меня своим звонком.
– Я знаю. Вы еще сказали, что вам надоела Хильдегард или нечто в таком роде. Вы получили от нее какие-нибудь известия? – Жан-Пьер убрал груду старых журналов и каталогов со стула и ногой подтолкнул его к доктору Джекобсу. – Присаживайтесь.
Сам он сел напротив на расшатанный табурет.
– С меня достаточно, – заявил Джекобс. – Она постоянно говорит только о себе, расспрашивает о культе вуду в Конго, о всяких знахарях и колдунах. Я сыт по горло ее вопросами. Адрес вашей мастерской дала мне консьержка с улицы Драгон.
– Вы сказали «достаточно», но все-таки пришли сюда. Зачем? – спросил Жан-Пьер.
– Что вы хотите знать?
– А вы?
– Я хочу знать, где она, – процедил Карл Джекобс. – Мне рекомендовали проконсультироваться у нее, но все, что она сделала, – это проконсультировалась со мной. А затем исчезла.
– Это ее метод.
– Она не только задает мне вопросы, но еще и оскорбляет. Она хочет унизить меня, постоянно напоминая о моем происхождении. Да, я родом из Центральной Африки, но это не означает, что я только что выбрался из джунглей. Как обстоит дело с колдунами вуду, знахарями, лечащими заговорами? – вот о чем постоянно спрашивает она. Почему я должен знать о каких-то знахарях, о всех этих мошенниках? Я доктор медицины. У меня диплом Кембриджского университета.
– Где вы работаете? – спросил Жан-Пьер.
– В частной клинике, к северу от Версаля. Живу неподалеку от района Марэ. Туда и обратно езжу на автобусе, иногда на метро, делая пересадку. Какое отношение я имею к чудесным исцелениям в джунглях и к кровавым обрядам?
– Кровавым обрядам?
– Да, кровь в этих обрядах играет важную роль. Почему она об этом допытывается?
– Этот вопрос вам следует задать ей, – пожал плечами Жан-Пьер. – Я же могу предложить вам чашку растворимого кофе или бокал вина.
– Лучше бокал вина.
– Я знаю, – сказал Жан-Пьер, наливая красное вино в два бокала, – что Хильдегард интересуется суевериями.
– Да, но почему она должна интересоваться ими за мой счет? Я оплатил ей эти сеансы. У меня есть свои проблемы.
– Знаете, у психотерапевтов свои методы…
– Но я заплатил ей за советы мне!
– Женщины всегда обходятся дорого, – усмехнулся Жан-Пьер. – Послушайте, скажу вам откровенно: я пытаюсь найти ее. У вас есть какие-нибудь соображения относительно того, где она может быть?
– В Лондоне.
– Почему вы так считаете?
– Я бы отправился именно туда, если бы захотел скрыться.
– Но отчего вы решили, что она хочет скрыться? Карл Джекобс был аккуратно одет, на нем был темный
деловой костюм, голубая рубашка с белым воротничком и серый в полоску галстук с темно-синими крапинками. Он сидел, вытянув вперед свои длинные ноги. Прирожденный атлет.
Жан-Пьер снова обратился к нему:
– Почему она должна скрываться?
– Она проявляла самый неподдельный интерес к вудуистам, к культам, связанным с кровопролитием, и всяким мошенническим мистификациям. Я полагаю, в этом было, возможно, что-то личное. Она могла быть связана с кем-то, кто этим занимался.
– Вы что-нибудь знаете, доктор Джекобс, о подобной практике?
– Называйте меня просто Карл. Полное имя и фамилия – Карл Канзия Джекобс. Мой отец умер, он был судьей. Моя мать жива. Она очень известный в Канзии человек.
– А Канзия, это где?
– Канзия – независимая территория в Центральной Африке, немного севернее экватора.
– Но там, наверное, уже не практикуется ни знахарство, ни какие-либо мистификации? – рискнул спросить Жан-Пьер.
– Только неофициально. Но я кое о чем знаю. Мой дед Делиху еще остается там верховным вождем. Мой дядя, его уже нет в живых, отправлял культы вуду. Он, конечно, был из тех, кого вы называете колдунами-знахарями. Он делал великое дело с помощью ритуалов, тотемов и трав и, конечно, верований в ужасное. Верования играют огромную роль. Я медик и могу подтвердить, что такие, как он, знахари и колдуны способны исцелять. Однако существует, конечно, и масса всяких бессмысленностей, неоправданных суеверий и обманы, о которых вы говорите. Все дело, Жан-Пьер, в установлении некой разделительной черты. И доктора Вольф особенно интересовал этот аспект – вопрос об ответственности мнимого знахаря. Я лично считаю, что согласиться с ней было бы предательством по отношению к научным методам, но все же… Она говорила, что если происходит исцеление, то имеет значение, произошло ли оно в результате какого-то чуда или нет. Почему знахарь должен подвергаться гонениям или по крайней мере обвинениям, если он действительно лечит? Такой вопрос она мне задавала. Я сказал ей: нет, не должен. Я сказал ей, что нет и не должно быть никакой вины. Но все эти беседы велись за счет моего времени. Я оплачивал такие сеансы.
– Может, я смогу от ее имени компенсировать вам затраченные суммы?
– Безусловно, нет.
– Но ведь с Хильдегард всегда стоит поговорить, верно? Если не стоит, то зачем вы сюда пришли?
– В ней есть что-то колдовское. Она притягивает к себе, – мрачно признался Карл Джекобс.
Жан-Пьер спросил, не возражает ли Карл, если они будут поддерживать связь, и заверил его, что, как только Хильдегард вернется, а она, конечно, вернется, он проследит за тем, чтобы она оказала ему помощь, поскольку деньги уже уплачены.
– Если у вас появятся какие-то другие мысли или что-то подскажет интуиция относительно того, куда она уехала, – попросил Жан-Пьер, – сразу позвоните мне. Я намерен вернуть ее обратно. Уже больше пяти лет она моя подруга и спутница, и я не могу жить без нее. Может, она действительно в Лондоне. Я это проверю.
Когда Карл Джекобс ушел, Жан-Пьер достал из кармана листок, на котором записывал все ответы пациентов Хильдегард на его вопросы. Возле фамилии доктора Карла Кей Джекобса он сделал пометку – «перспективно». Затем снова прошелся по всему списку. В равной степени «перспективным» был ответ только возле одной фамилии – миссис Уильям Хейн-Басби.
Мадрид, «Парадизо». Звонки туда не дали никаких результатов.
«Зилах гастхоф». Множество пансионов соответствовали имевшемуся у него описанию. Но ни в одном из них Хильдегард не было. Оставался Лондон. «Я отправился бы именно туда», – сказал Джекобс не вызывающим сомнения тоном. «Лондон, Куинз-Гейт…» – предположила миссис Хейн-Басби.
Жан-Пьер решил разыскать в справочнике адреса всех гостиниц и пансионов в районе Куинз-Гейт в Лондоне. На часах было только пять тридцать, но он решил закончить работу.
– Мы с вами говорили по телефону, – сказал высокий молодой человек по-английски. – Я доктор Карл Кей Джекобс, пациент доктора Хильдегард Вольф.
– Вы разбудили меня своим звонком.
– Я знаю. Вы еще сказали, что вам надоела Хильдегард или нечто в таком роде. Вы получили от нее какие-нибудь известия? – Жан-Пьер убрал груду старых журналов и каталогов со стула и ногой подтолкнул его к доктору Джекобсу. – Присаживайтесь.
Сам он сел напротив на расшатанный табурет.
– С меня достаточно, – заявил Джекобс. – Она постоянно говорит только о себе, расспрашивает о культе вуду в Конго, о всяких знахарях и колдунах. Я сыт по горло ее вопросами. Адрес вашей мастерской дала мне консьержка с улицы Драгон.
– Вы сказали «достаточно», но все-таки пришли сюда. Зачем? – спросил Жан-Пьер.
– Что вы хотите знать?
– А вы?
– Я хочу знать, где она, – процедил Карл Джекобс. – Мне рекомендовали проконсультироваться у нее, но все, что она сделала, – это проконсультировалась со мной. А затем исчезла.
– Это ее метод.
– Она не только задает мне вопросы, но еще и оскорбляет. Она хочет унизить меня, постоянно напоминая о моем происхождении. Да, я родом из Центральной Африки, но это не означает, что я только что выбрался из джунглей. Как обстоит дело с колдунами вуду, знахарями, лечащими заговорами? – вот о чем постоянно спрашивает она. Почему я должен знать о каких-то знахарях, о всех этих мошенниках? Я доктор медицины. У меня диплом Кембриджского университета.
– Где вы работаете? – спросил Жан-Пьер.
– В частной клинике, к северу от Версаля. Живу неподалеку от района Марэ. Туда и обратно езжу на автобусе, иногда на метро, делая пересадку. Какое отношение я имею к чудесным исцелениям в джунглях и к кровавым обрядам?
– Кровавым обрядам?
– Да, кровь в этих обрядах играет важную роль. Почему она об этом допытывается?
– Этот вопрос вам следует задать ей, – пожал плечами Жан-Пьер. – Я же могу предложить вам чашку растворимого кофе или бокал вина.
– Лучше бокал вина.
– Я знаю, – сказал Жан-Пьер, наливая красное вино в два бокала, – что Хильдегард интересуется суевериями.
– Да, но почему она должна интересоваться ими за мой счет? Я оплатил ей эти сеансы. У меня есть свои проблемы.
– Знаете, у психотерапевтов свои методы…
– Но я заплатил ей за советы мне!
– Женщины всегда обходятся дорого, – усмехнулся Жан-Пьер. – Послушайте, скажу вам откровенно: я пытаюсь найти ее. У вас есть какие-нибудь соображения относительно того, где она может быть?
– В Лондоне.
– Почему вы так считаете?
– Я бы отправился именно туда, если бы захотел скрыться.
– Но отчего вы решили, что она хочет скрыться? Карл Джекобс был аккуратно одет, на нем был темный
деловой костюм, голубая рубашка с белым воротничком и серый в полоску галстук с темно-синими крапинками. Он сидел, вытянув вперед свои длинные ноги. Прирожденный атлет.
Жан-Пьер снова обратился к нему:
– Почему она должна скрываться?
– Она проявляла самый неподдельный интерес к вудуистам, к культам, связанным с кровопролитием, и всяким мошенническим мистификациям. Я полагаю, в этом было, возможно, что-то личное. Она могла быть связана с кем-то, кто этим занимался.
– Вы что-нибудь знаете, доктор Джекобс, о подобной практике?
– Называйте меня просто Карл. Полное имя и фамилия – Карл Канзия Джекобс. Мой отец умер, он был судьей. Моя мать жива. Она очень известный в Канзии человек.
– А Канзия, это где?
– Канзия – независимая территория в Центральной Африке, немного севернее экватора.
– Но там, наверное, уже не практикуется ни знахарство, ни какие-либо мистификации? – рискнул спросить Жан-Пьер.
– Только неофициально. Но я кое о чем знаю. Мой дед Делиху еще остается там верховным вождем. Мой дядя, его уже нет в живых, отправлял культы вуду. Он, конечно, был из тех, кого вы называете колдунами-знахарями. Он делал великое дело с помощью ритуалов, тотемов и трав и, конечно, верований в ужасное. Верования играют огромную роль. Я медик и могу подтвердить, что такие, как он, знахари и колдуны способны исцелять. Однако существует, конечно, и масса всяких бессмысленностей, неоправданных суеверий и обманы, о которых вы говорите. Все дело, Жан-Пьер, в установлении некой разделительной черты. И доктора Вольф особенно интересовал этот аспект – вопрос об ответственности мнимого знахаря. Я лично считаю, что согласиться с ней было бы предательством по отношению к научным методам, но все же… Она говорила, что если происходит исцеление, то имеет значение, произошло ли оно в результате какого-то чуда или нет. Почему знахарь должен подвергаться гонениям или по крайней мере обвинениям, если он действительно лечит? Такой вопрос она мне задавала. Я сказал ей: нет, не должен. Я сказал ей, что нет и не должно быть никакой вины. Но все эти беседы велись за счет моего времени. Я оплачивал такие сеансы.
– Может, я смогу от ее имени компенсировать вам затраченные суммы?
– Безусловно, нет.
– Но ведь с Хильдегард всегда стоит поговорить, верно? Если не стоит, то зачем вы сюда пришли?
– В ней есть что-то колдовское. Она притягивает к себе, – мрачно признался Карл Джекобс.
Жан-Пьер спросил, не возражает ли Карл, если они будут поддерживать связь, и заверил его, что, как только Хильдегард вернется, а она, конечно, вернется, он проследит за тем, чтобы она оказала ему помощь, поскольку деньги уже уплачены.
– Если у вас появятся какие-то другие мысли или что-то подскажет интуиция относительно того, куда она уехала, – попросил Жан-Пьер, – сразу позвоните мне. Я намерен вернуть ее обратно. Уже больше пяти лет она моя подруга и спутница, и я не могу жить без нее. Может, она действительно в Лондоне. Я это проверю.
Когда Карл Джекобс ушел, Жан-Пьер достал из кармана листок, на котором записывал все ответы пациентов Хильдегард на его вопросы. Возле фамилии доктора Карла Кей Джекобса он сделал пометку – «перспективно». Затем снова прошелся по всему списку. В равной степени «перспективным» был ответ только возле одной фамилии – миссис Уильям Хейн-Басби.
Мадрид, «Парадизо». Звонки туда не дали никаких результатов.
«Зилах гастхоф». Множество пансионов соответствовали имевшемуся у него описанию. Но ни в одном из них Хильдегард не было. Оставался Лондон. «Я отправился бы именно туда», – сказал Джекобс не вызывающим сомнения тоном. «Лондон, Куинз-Гейт…» – предположила миссис Хейн-Басби.
Жан-Пьер решил разыскать в справочнике адреса всех гостиниц и пансионов в районе Куинз-Гейт в Лондоне. На часах было только пять тридцать, но он решил закончить работу.
ГЛАВА 15
Хильдегард, лежа в ванне, пыталась найти причину несколько тревожного и неприятного чувства, которое не покидало ее весь день. Уже шесть тридцать вечера. Самым замечательным в этой унылой гостинице было постоянное наличие по-настоящему горячей воды. Хильдегард часто пользовалась этим – горячая ванна создавала ощущение покоя. Чем была вызвана ее тревога? Она ушла из гостиницы утром, в десять часов, села на автобус, идущий к Марбл-Арч. Потом она не спеша прошлась по большим универсальным магазинам на Оксфорд-стрит. Она не привезла с собой никаких вещей, и теперь ей не во что было переодеться. В это утро она купила шерстяной жакет, пару замшевых сапожек, четыре пары нейлоновых колготок, коричневые джинсы, коричневую же блузку из хлопка и флакон английской туалетной воды под названием «Амурз де будуар». Туалетная вода. В этот день, проходя вдоль бесконечных витрин больших магазинов, Хильдегард вспомнила студенческие дни, когда ей еле-еле хватало на жизнь. Тогда она в свободное от занятий время работала в большом универсальном магазине в Мюнхене. В отделе парфюмерии и косметики одного из универмагов Хильдегард остановилась, чтобы понюхать пробные образчики туалетной воды, которые предлагала молодая женщина. Хильдегард показалось, что продавщица как-то странно посмотрела на нее, отвернулась, затем снова посмотрела и снова отвела взгляд. Мысли Хильдегард перенеслись в магазин ее юности. Как раз в отделе косметики молоденькая продавщица случайно подала ей мысль о стигматах. Эта косметичка, Урсула, делала макияж, совершенно преображая самые обычные лица. Ее работа привела Хильдегард в восторг. Однажды Урсула сделала романтический шрам на левой щеке молодого человека, который радостно заявил, что теперь он будет говорить, что участвовал в дуэли.