Петр же, когда отделенные командиры производили боевой расчет, только записал их фамилии и фамилии солдат. После в течение двух часов не вынимал блокнота из кармана, ограничиваясь наблюдением. Лоб посматривал на Маринина с недоброй усмешкой. А когда Петр, заметив, что один сержант неправильно поставил задачу ручному пулеметчику и употребил неуставную команду, поправил его и попросил взводного командира указать на это другим сержантам, Лоб резко бросил:
- Не вмешивайся не в свое дело!
Маринин смутился, ибо действительно не знал, правильно ли поступил.
По пути в редакцию Маринин спросил:
- Как будем писать?
- Почему ты говоришь "будем"? - едко заметил Лоб. - Ведь тебе нечего писать - блокнот пуст.
Петр с удивлением посмотрел на товарища и ничего не ответил. Придя в редакцию, он сел за работу. А через несколько часов явился к политруку Немлиенко, редактору газеты, с готовым материалом. Но редактор уже читал корреспонденцию, которую написал Лоб.
Не замечая растерянности младшего политрука Маринина, Немлиенко взял его рукопись.
Затаив дыхание Петр следил, как глаза редактора бегали по строчкам. Кончив читать, редактор сказал:
- Ничего. Начало статьи - о подготовке к занятиям - возьмем у Лоба, а ход занятий - у Маринина...
После работы Лоб подошел к столу Петра:
- Идем хватим по кружке пива.
Когда вышли на улицу, он спросил:
- Обижаешься?
- Нет, - ответил Маринин.
- И правильно делаешь. Не стоит.
С тех пор они и подружились. Петр узнал, что Гриша, несмотря на резкость характера и внешнюю суровость, добрый, отзывчивый парень. Он все время тревожился о своей беременной жене Ане, боялся, что не успеет вовремя отвезти ее в родильный дом.
Петр видел Аню только мельком, когда она однажды принесла Грише в редакцию забытую дома планшетку. Запомнилось простое, полногубое, чуть курносое лицо, светлые, гладко причесанные с пробором волосы, застенчивые, добрые глаза. Несмотря на беременность, которая портила фигуру, от Ани веяло домашним уютом и располагающей простотой.
Сегодня Гриша Лоб был особенно насторожен. Ждал, что вот-вот прибежит за ним соседка. Надо было бы совсем не ходить на службу, но редактор политрук Немлиенко уехал в Смоленск за своей семьей, и Лоб замещал его.
В маленькой комнатке-клетушке, где располагалась редакция, было жарко и накурено. В раскрытое окно, из которого виднелся широкий унылый плац между казарменными зданиями, лениво тянулся табачный дым.
Лоб сидел за столом и с сердитым видом правил написанную Марининым статью. Перед ним - чугунная пепельница с горой окурков.
За соседним столом - Петр. Гранки, тиснутые на длинных лоскутах бумаги, уже вычитаны, и Петру нечем заняться. Он делал вид, что снова читает корректуру, а на самом деле рассматривал фотографическую карточку, на которой был изображен он сам. Это первый фотоснимок, где Петр Маринин выглядел солидно - в командирской форме, по два кубика в петлицах, сверкающая портупея через грудь. А взгляд!.. Глаза Петра смотрели со снимка строго, с достоинством и, нечего скрывать, самодовольно. Жаль только, что волосы не успели отрасти. А без них коротко остриженная голова казалась совсем мальчишеской.
Петр думал над тем, стоит ли посылать Любе фотоснимок или дождаться ответа на письмо, которое он послал ей недавно. Что она ответит? Обиделась? Ну и пусть! У него тоже характер. А вообще-то зря он тогда уехал. Ничего бы не случилось, если б задержался на сутки. И все было бы по-иному. А теперь?.. Если б Люба приехала в Ильчу!
Маринин посмотрел вокруг себя, и ему стало горько. Уж слишком скромно размещена редакция - в одной комнатке, а во второй - типография.
Очень захотелось, чтобы Люба увидела его за каким-нибудь важным делом, в строгой, солидной обстановке или во главе танковой разведроты на параде, чтоб поняла, что он уже не тот Петька, которому она столько попортила крови.
Но это мечты. Люба не такая, чтобы приехать. Прислала бы хоть письмо...
И Петр так глубоко вздохнул, что из его груди вырвался стон.
Лоб метнул на него насмешливый взгляд и не без едкости произнес:
- Ох и здоров же ты слюни распускать, товарищ ответственный секретарь!
- При чем здесь слюни?!
- Работать надо!..
- А я что, пузо на солнце грею?
- Было б оно у тебя. - И Лоб так засмеялся, что Петру стало обидно. Скоро в щепку сухую превратишься от своего любовного психоза... Эх ты, Отелло недопеченный!.. Деваха на письма не отвечает. Плюнь и разотри!
Петр, уставив на Лоба негодующие глаза, мучительно подбирал самые злые и резкие слова. Но так ничего и не придумал. Только поднялся за столом, одернул гимнастерку и с подчеркнутой официальностью спросил:
- Какие будут приказания, товарищ исполняющий обязанности редактора?
Лоб взорвался густым хохотом. Не выдержал серьезного тона и Петр: он тоже прыснул смехом, отвернулся к распахнутому окну и вдруг заметил, что через плац, зажатый с двух сторон казарменными зданиями, идут полковник Рябов - командир дивизии и старший батальонный комиссар Маслюков.
Маслюков - тучный, с широкими, немного вислыми плечами, полногубым, распаренным от жары лицом. Рябов по сравнению с могучим Маслюковым казался мальчишкой - сухощавый, невысокого роста, но собранный, стройный, что называется - с военной косточкой.
- Долго что-то формируют нас, Андрей Петрович, - вытирая платком смуглую шею, говорил Маслюков Рябову. - Только наименование мотострелковая дивизия. Вместо полков номера одни: людей мало, а транспорта вовсе нет.
- Брось ты говорить о том, что мне и без тебя известно, - с усмешкой ответил Рябов. - Новый же род войск рождается. Через какой-нибудь месяц будут и машины, и людьми полностью укомплектуемся. Потом не забывай пословицу: берегись козла спереди, коня сзади, а плохого работника со всех сторон. Вот и подбирают нам достойные кадры, командиров я имею в виду.
- Вообще-то неплохими ребятами нас комплектуют, - сказал Маслюков и вдруг разразился хохотом.
- Чего смеешься?
- Больно расторопные работнички попадаются. Младший политрук Маринин есть у меня в редакции... Только приехал, а следом за ним уже невеста мчится. Даже не посоветовался...
Лоб и Маринин настороженно следили в окно за начальством. Вдруг они заметили, что Маслюков, отдав честь и пожав руку Рябову, направился к их домику.
- Наводи порядок! - взволнованно кинул Маринину Лоб и начал быстро складывать на своем столе бумаги.
Маринин, схватив в углу веник, принялся торопливо разметать на полу во все стороны сор. Лоб бросил в пепельницу недокуренную папиросу и заметил, что там окурков уже целая гора. Высыпал их на лист бумаги, завернул. Поискал глазами, куда бы бросить, и сунул сверток в карман.
Когда зашел старший батальонный комиссар Маслюков, Лоб и Маринин были "углублены" в работу. Лоб, словно невзначай, заметил ухмыляющегося начальника политотдела, вскочил на ноги и громко скомандовал Маринину:
- Смирно! - Затем начал докладывать: - Товарищ старший батальонный комиссар, редакция газеты "За боевой опыт" занимается...
- Вольно, вольно, - махнул крупной рукой Маслюков. - Вижу, что горите на работе... Что это?..
Из брючного кармана, в который Лоб спрятал окурки, струился дым. Лоб перепуганно хлопнул обеими руками по карману, окатил полным страдания взглядом начальство и вылетел в коридор.
Несколько минут не утихал в комнате басовитый хохот Маслюкова. Затем старший батальонный комиссар обратился к Маринину:
- А вы, товарищ младший политрук, извольте свой домашний адрес девушкам давать. Чтоб на штаб депеш не слали, - и он подал Маринину телеграмму.
Петр, растерянно захлопав глазами, развернул телеграфный бланк.
"Еду к тебе. Встречай поезд Лиде воскресенье 12 часов дня. Люба", прочитал вполголоса.
- Это значит - завтра, - глубокомысленно констатировал Лоб, незаметно возвратившийся в комнату. - А говорил - холостой. Или только женишься?
- Не знаю, - еле проговорил ошарашенный Петр. - Ничего не знаю. - На его сиявшем радостью лице блуждала глупая, блаженная улыбка.
Тут же встал перед Петром до неприятного будничный вопрос: как с квартирой? А вдруг Анастасия Свиридовна, хозяйка дома, в котором он снимает комнату, заупрямится? Одинокому же сдавала!
И Маринин, взволнованный, побежал домой.
От радости не чуял под собой ног. Ведь было чему радоваться. Кто бы мог поверить, что все так хорошо устроится! Любаша едет к нему. Та самая Любаша, которая когда-то не разрешала взять себя под руку, которая насмехалась над Петькой. А теперь едет! И они поженятся. А вообще-то Люба, конечно, дуреха. Пошла учиться в киевский, а не в харьковский институт. И зачем столько крови попортила Петру? Может, потому он так и любит ее?
Над узким тротуаром, выложенным из каменных плит, томились в полуденном зное ветвистые молодые клены. Со стороны недалекой речки слабый ветерок доносил пряный запах скошенного, привядшего разнотравья. В мари сине-блеклого, без единого облачка неба плавилось солнце. Так же безоблачно было на душе у Петра Маринина. Вот только квартира...
За поворотом улицы он увидел идущих в том же направлении, что и он, высокого чопорного военврача второго ранга Велехова и его дочь Аню стройную и гибкую, как хворостина краснотала. Замедлил шаги, чтобы не догнать их и дольше побыть наедине со своей радостью.
Но мысли переметнулись к Ане. Петр познакомился с ней на второй день после приезда в Ильчу, когда блуждал по местечку в поисках квартиры. Он стоял у калитки тенистого двора и расспрашивал у сидевших на скамейке женщин, где бы можно снять комнату. Мимо проходила девушка. Услышав, о чем идет речь, она остановилась и непринужденно вступила в разговор.
- Наша соседка ищет квартиранта, - сказала она, окинув Маринина смелым, дружелюбным взглядом. - Пойдемте, я вас провожу.
И они пошли вдвоем. Это была Аня Велехова - дочь начальника санитарной службы дивизии. Она рассказала Петру, что приехала из Москвы к отцу погостить и ужасно скучает в этом тихом городишке. В прошлом году Аня окончила десятилетку, поступала в Московский театральный институт, но не прошла по конкурсу и теперь снова готовится к экзаменам.
Сейчас Петру вдруг захотелось поделиться с Аней радостью. Он нащупал в кармане хрустящий телеграфный бланк и ускорил шаги. Вот уже совсем рядом дробно перестукивали по каменным плитам каблучки Аниных туфель и размеренно, со скрипом ступали сапоги военврача Велехова. Доносился знакомый, трогающий задушевностью звонкий голос Ани:
- Папочка, ты не спеши отправлять меня в Москву... Знаешь, мне здесь так хорошо отдыхается.
- А по маме не скучаешь? - спрашивал густой, уверенный голос Велехова.
- Чуточку, но это ничего.
- Ой, смотри, дочка. Не влюбилась ли ты в нашего молодого соседа?.. Как этого младшего политрука фамилия?
Петр почувствовал, что в лицо ему будто плеснули горячим. Замедлил шаги, растерянно озираясь, куда бы спрятаться: боялся, что Аня сейчас оглянется и увидит его.
- Папочка! И тебе не стыдно? - доносился между тем ее ласково-негодующий говорок. - Он такой застенчивый, этот Маринин, смешной. Я еле уговорила его вчера пойти со мной на танцы...
Что Аня говорила дальше, Петр не слышал. Он, с опаской глядя ей в спину, нырнул в первую попавшуюся калитку. На удивленный взгляд бравшей из колодца воду молодицы спросил:
- Квартира не сдается?
- Одинокому ай семейному? - Женщина взвела дуги густых черных бровей, с любопытством оглядывая ладную фигуру младшего политрука.
Петр потоптался, раздумывая над вопросом, затем сказал:
- Женатому. - И, не дожидаясь ответа, вышел со двора.
Аня и ее отец успели отойти за перекресток. Маринин, облегченно вздохнув, поплелся следом. Со смущением раздумывал над невольно подслушанным разговором, припоминал вчерашний вечер.
...В клубе было людно. Он замечал, что на Аню и на него устремлены многие взгляды, и ему было приятно, что она, такая красивая, какая-то по-особому светлая, занята только им, запросто держит его под руку, непринужденно, вроде они знакомы уже много лет, ведет разговор. Петр танцевать не умел, и они вскоре ушли из клуба. Долго бродили над речкой, вдыхая в дремотной тишине густой аромат разнотравья и запах болотной плесени. В сонной воде купалась звездная россыпь неба и рожок луны.
Аня читала стихи Есенина, а Петр молчал и боялся, как бы она не догадалась, что он ничего не знает на память из Есенина. Аня как бы угадала его мысли и спросила, кого он любит больше всего из поэтов. Он назвал Тараса Шевченко и Степана Руданского и очень обрадовался, когда Аня созналась, что о Руданском даже не слышала. Тогда Петр по-украински начал читать ей великолепные юморески, и над речкой долго звенел ласкающий слух Анин смех.
А сегодня ему удалось раздобыть потрепанный томик Есенина...
Петр вспомнил о приезде Любы и подумал, что ее надо будет обязательно познакомить с Аней. Они наверняка подружатся...
"Едет Люба! Едет Люба!" - билась в голове мысль, и радость с необыкновенной силой захлестывала его всего.
Не заметил, как оказался возле своего дома. Увидел, что у калитки напротив стоит Аня и с приветливой улыбкой глядит на него.
- Вы почему такой сияющий, Петр Иванович? - спросила она через улицу.
- Вас увидел, - смутился Маринин.
- Подойдите-ка сюда.
Когда перешел улицу, Аня, потупив взор, тихо проговорила:
- Петя, что вы будете завтра делать? Выходной ведь...
- Я с утра еду в Лиду.
- Чего вы там не видели?.. В лес лучше пойдем.
- Не могу. Мне поезд надо встретить. - И Петр, утопив свой взгляд в глубокой сини Аниных глаз, почему-то не сказал, кого едет встречать.
Отвел взгляд, остановив его на ромашке, выглядывавшей на улицу сквозь забор. Бездумно сорвал ее, подал Ане и молча зашагал через улицу в свой двор.
Предстояло объяснение с квартирохозяйкой - Анастасией Свиридовной. Как она отнесется к приезду Любы?
Анастасия Свиридовна - крупная, дородная женщина с властным голосом и рябым мясистым лицом. Своим квартирантом она распоряжалась, как собственностью: "Столуйся у меня, дешевле обойдется", "Не сиди вечером дома. Молодость прохлопаешь", "Смотри, чтоб Сонька Кабанцева из соседнего дома не окрутила тебя. Поганые они люди".
Анастасию Свиридовну он застал дома. Она сидела на широкой скамейке у окна и, зажав в коленях огромную глиняную миску, терла большим деревянным пестом размоченный горох. Завтра воскресенье, а по воскресеньям Анастасия Свиридовна печет пироги с горохом.
Хозяйка встретила Петра хитроватым взглядом; догадался, что она видела в окно, как он разговаривал с Аней. Молча подал телеграмму и с замирающим сердцем уселся на топчан. Хозяйка читала телеграмму медленно, потом подняла на Маринина гневные глаза:
- Чего ж раньше молчал?
- Полная неожиданность... - развел руками Петр.
- Рассказывай! Какая дура так ехала б? - Анастасия Свиридовна отставила в сторону миску, спустила ноги на пол и посмотрела в окно. Там, у калитки, что напротив, все еще стояла Аня и медленно срывала с ромашки лепестки.
- Неразумный ты хлопец, - покачала головой Анастасия Свиридовна и снова покосилась на окно. - Вон твоя судьба! Як ягодка дивчина, и отец начальник большой. Думаешь, я не вижу, как она караулит тебя, когда на службу идешь или домой возвращаешься?
- Да не выдумывайте! - испуганно махнул рукой Петр, чувствуя, как у него загорелись уши, лицо. - Знали бы вы Любу...
- А-а, заладил: Люба, Люба! - сердилась хозяйка. - Комната у меня тесная! Как вы там вдвоем поместитесь?
Петр захлопал глазами:
- Почему вдвоем? Я буду спать на чердаке сарая или на службе...
Анастасия Свиридовна с изумлением смотрела на своего квартиранта...
4
Вот-вот должно было выглянуть из-за покрытого лесами горизонта солнце. Возвещая об этом, кричали красно-кровянистым цветом пластавшиеся в блекнущей небесной хмури облака. Наступил еще один день на земле, еще раз Земля-планета, вращаясь в вечном своем движении, показывала солнцу необъятные, наполненные живой жизнью просторы.
Прошла минута, и слепящий поток солнечных лучей, скользнув по земле, высек мириады неугасающих искр на белесых росных травах, на колосьях желтых разливов хлебов, на листве буйно-зеленого лесного половодья. Ясным взглядом смотрело солнце на Белоруссию, и румяная улыбка его отражалась в светлых, живых водах Немана и Березины.
Даже малая речонка Ия, над которой в зеленом паводке молодого сосняка маячили паруса брезентовых солдатских палаток, подрумяненно щурилась в усмешке, тихо перешептываясь с берегами, радуясь солнцу и птичьему разноголосому щебету в березовой рощице, что прильнула к молодому сосняку.
Сладко зоревал лагерь танковой бригады: мирно спали под парусиной палаток солдаты; на фланге лагеря, куда убегали ровные линейки, задернутые тонким покрывалом желтого песка, дремотно стыл в ожидании дневного тепла танковый парк.
Бодрствовал только суточный наряд. Топтались у грибков дневальные, другие подметали дорожки между палатками и у закрытых пирамид с оружием, звякали ведрами, наполняя питьевой водой бачки в глубоких погребках, вылавливали окурки из вкопанных в землю бочек. Все делали неторопливо, с ленцой: сегодня воскресенье - выходной день, и команду "Подъем" горнист заиграет на целый час позже, чем обычно.
В эти сутки дежурным по лагерю был младший политрук Виктор Морозов. Уже третью неделю служит он вместе с Гарбузом в этой части. Оба политруки танковых рот.
Возвращаясь после проверки постов в свою палатку, Морозов услышал, как в кустах за передней линейкой затрещали сучки. Он замер на месте, прислушался. Кто бы это мог перемахнуть через переднюю линейку? Посмотрел на желтое покрывало песка: ни одного следа... Еще прислушался Тишина. Доносилось только журчание родника на берегу речушки, да в парке хлопал брезент, слабо натянутый на танке.
"Показалось", - вздохнул Морозов и тихо двинулся по линейке вперед. У грибка, под которым застыл дневальный - щупленький, с облупившимся носом солдат, - остановился и, когда тот, вдохнув воздух и смешно выпучив глаза, намеревался по всем правилам отдать рапорт, махнул рукой.
- Порядок? - тихо спросил у дневального.
- Полный, товарищ младший политрук! - бодро рубанул солдат.
Морозов зашагал дальше вдоль линейки в направлении видневшегося впереди резного деревянного постамента. На нем стояло под ажурным навесом зачехленное боевое знамя бригады. Поравнявшись с постаментом, Морозов отдал честь знамени, придирчивым взглядом скользнул по ладной фигуре часового - широкогрудого спортсмена со значком ГТО на гимнастерке. Часовой, держа приклад у ноги, откинул винтовку на вытянутой руке в сторону, приветствуя "по-ефрейторски на караул" дежурного и шельмовато улыбаясь - не придерешься, мол.
Хотелось хоть где-нибудь заметить непорядок, чтобы проявить власть дежурного, но, как назло, солдаты несли службу исправно, и придраться было не к чему. Морозов, поеживаясь от утренней прохлады, постоял у огромного фанерного щита, лениво перечитал знакомые объявления: "В воскресенье, 22 июня, состоится концерт артистов эстрады", "Выезд на рыбалку в 5 часов утра. Сбор у клуба...", "Сегодня в пионерском лагере родительский день..."
Из недалекой палатки послышался приглушенный говор. Морозов узнал бубнящий голос младшего политрука Гарбуза и вспомнил, что сегодня Гарбуз уезжает в свой первый отпуск - на Кубань. Вздохнул с завистью, подошел к палатке и, увидев откинутый полог, нырнул под парусину.
На пирамидальной верхушке палатки играли блики только что взошедшего солнца, и изнутри казалось, что парусина источает мягкий желтый свет. При этом свете Морозов разглядел в палатке трех офицеров, среди них - Гарбуза. В одних трусах и тапочках на босу ногу все они занимались кто чем, беззлобно переругиваясь.
- Уже поднялись, краса и гордость танковых войск? - насмешливо спросил Морозов, присаживаясь на табуретку.
- А я почти не спал, - ответил Гарбуз, откусывая нитку, которой пришивал к гимнастерке свежий подворотничок. - Попробуй усни: три года дома не был... Эх, и погуляю! На всю Кубань свадьбу отгрохаю!
- Зря командир бригады отпускает тебя сейчас, - недовольно заметил чистивший на гимнастерке пуговицы белоголовый лейтенант.
- Ты насчет футбола? - насторожился Гарбуз.
- Угу. Продуем без тебя артиллеристам как миленькие.
Гарбуз, сверкнув своими глазищами, помолчал, сердито посопел, раздумывая, как бы едче, по своему обыкновению, ответить, и, видать ничего не придумав, приглушенно зашипел:
- Знаешь что, хлопче?.. Я родился человеком, а не футболистом. Вот вернусь с молодой женой, тогда и в футбол будем играть.
- С женой? - изумился Морозов, хитро щуря глаза.
Молодежь грохнула смехом. Густо захохотал и Гарбуз.
- Тише, черти! - затряс кулаками Морозов. - Лагерь разбудите!
И вдруг, словно в насмешку над его словами, прокатился тяжелый, стонущий гул. Мелко задрожала земля от артиллерийских ударов.
В стороне границы, от края до края, полыхали вспышки орудийных залпов, отражаясь в широко раскрытых, встревоженных глазах выскочивших из палатки Морозова, Гарбуза, белоголового лейтенанта.
- Братцы, война! - выкрикнул лейтенант. Его глаза горели жаждой подвига.
- Война! - хрипло повторил Гарбуз.
- Война! - шепнули побелевшие губы Морозова.
Умолкли птицы в недалеком березняке, стыдливо спряталось за багровую тучу взошедшее солнце. А на западе бухало и гремело; серая ветошь редких курчавых облаков озарялась кровавыми отсветами.
Младший политрук Морозов вдруг вспомнил, что он дежурный. Опрометью бросился к штабной палатке. Влетел туда вихрем, чуть не сбив с ног заспанного сержанта - помощника дежурного, который уже тянулся к зеленой коробке полевого телефона.
Опередив сержанта, Морозов схватил трубку, ожесточенно крутнул ручку.
- "Неман"! "Неман"! Алло!.. "Неман"!
Штаб бригады не откликался.
Морозов рванул трубку второго телефона.
- Застава!.. Погранзастава! Алло! Погранзастава!
На лбу младшего политрука выступили крупные капли пота: не отвечала и ближайшая пограничная застава. Чья-то рука уже успела перерезать все провода. Молчал и квартирный телефон полковника - командира танковой части. Он жил в местечке Свинеж, где находились зимние квартиры танкистов. Там же размещались штаб, склады, парк не выведенных в лагерь боевых и транспортных машин.
Морозову ничего не оставалось, как объявить тревогу.
Вдоль палаток, от дневального к дневальному, перекатывалась холодящая душу, разноголосая команда:
- Тревога! Тревога!.. В ружье!..
Где-то на краю лагеря рассыпал серебряную трель горнист.
Лагерь ожил. Танкисты и шоферы, чьи машины находились в лагерном парке, стремглав мчались туда. Все остальные, захватив оружие, бежали на тыльную линейку, где уже раздавались команды к построению.
...С дороги, ведущей к лагерю, на переднюю линейку свернула легковая машина и на большой скорости подъехала к палатке дежурного. Из машины выскочил моложавый полковник с заспанным, небритым лицом - командир бригады.
Морозов, подав собравшимся здесь офицерам команду "Смирно", кинулся к нему с рапортом, но полковник, нетерпеливо махнув рукой, коротко спросил:
- Приказы есть?
- Никак нет. И связь почему-то не работает.
Измерив Морозова суровым взглядом, точно он, дежурный по лагерю, чего-то недоглядел, командир бригады задумался, нервно потирая ладонью небритую щеку.
В стороне, в просветленной сини неба, плыла на восток еле различимая армада бомбардировщиков. Проводив ее глазами, в которых гнездились тревога и желчная горечь, полковник обратился к командирам:
- Обстановка неизвестна. Приказов никаких. Надо полагать, немцы напали без объявления войны... А это значит... Сами понимаете: до границы тридцать километров.
Он еще с минуту прислушивался к артиллерийской пальбе, отчетливо доносившейся с запада, а затем отдал распоряжение:
- Действовать по плану боевой тревоги! Майор Новиков!..
- Я! - отозвался из группы командиров щеголеватый майор.
- Поставьте мотоциклистам задачу на разведку.
- В наличии только два экипажа, товарищ полковник, - доложил Новиков. - Остальные на соревнованиях мотогонщиков.
- Какие там мотогонщики? Ах, да... - Полковник зло сплюнул, почесал затылок и приказал: - Пошлите два экипажа и бронеавтомобиль.
- Есть!
- Первому батальону... - Командир бригады выжидательно смотрел на офицеров, кого-то искал глазами. - Командир первого батальона!
- Майор Бабинец с вечера уехал на зимние квартиры, к семье, - доложил Морозов.
Негодующе ворохнув глазами, полковник спросил:
- Капитан Волков здесь?
- Я! - раздалось из группы командиров.
- Приготовить батальон к бою...
- А как с боеприпасами? - послышался чей-то, похожий на бабий, голос. - В лагере ни одного снаряда!
- Знаю! - зло прервал полковник говорившего. - Командиру автороты ("Я!" И один из офицеров взял под козырек) доставить личный состав второго и третьего батальона на зимние квартиры. Там загрузиться боеприпасами и прибыть сюда.
- Есть доставить людей на зимние квартиры и привезти в лагерь боеприпасы!
- Второму и третьему батальонам - на зимних квартирах снять с консервации танки, получить боеприпасы и выдвинуться к месту сосредоточения бригады согласно плану боевой тревоги.
- Есть! - в один голос произнесли два командира.
- Штабной автобус на месте? - повернулся полковник к младшему политруку Морозову.
- Не вмешивайся не в свое дело!
Маринин смутился, ибо действительно не знал, правильно ли поступил.
По пути в редакцию Маринин спросил:
- Как будем писать?
- Почему ты говоришь "будем"? - едко заметил Лоб. - Ведь тебе нечего писать - блокнот пуст.
Петр с удивлением посмотрел на товарища и ничего не ответил. Придя в редакцию, он сел за работу. А через несколько часов явился к политруку Немлиенко, редактору газеты, с готовым материалом. Но редактор уже читал корреспонденцию, которую написал Лоб.
Не замечая растерянности младшего политрука Маринина, Немлиенко взял его рукопись.
Затаив дыхание Петр следил, как глаза редактора бегали по строчкам. Кончив читать, редактор сказал:
- Ничего. Начало статьи - о подготовке к занятиям - возьмем у Лоба, а ход занятий - у Маринина...
После работы Лоб подошел к столу Петра:
- Идем хватим по кружке пива.
Когда вышли на улицу, он спросил:
- Обижаешься?
- Нет, - ответил Маринин.
- И правильно делаешь. Не стоит.
С тех пор они и подружились. Петр узнал, что Гриша, несмотря на резкость характера и внешнюю суровость, добрый, отзывчивый парень. Он все время тревожился о своей беременной жене Ане, боялся, что не успеет вовремя отвезти ее в родильный дом.
Петр видел Аню только мельком, когда она однажды принесла Грише в редакцию забытую дома планшетку. Запомнилось простое, полногубое, чуть курносое лицо, светлые, гладко причесанные с пробором волосы, застенчивые, добрые глаза. Несмотря на беременность, которая портила фигуру, от Ани веяло домашним уютом и располагающей простотой.
Сегодня Гриша Лоб был особенно насторожен. Ждал, что вот-вот прибежит за ним соседка. Надо было бы совсем не ходить на службу, но редактор политрук Немлиенко уехал в Смоленск за своей семьей, и Лоб замещал его.
В маленькой комнатке-клетушке, где располагалась редакция, было жарко и накурено. В раскрытое окно, из которого виднелся широкий унылый плац между казарменными зданиями, лениво тянулся табачный дым.
Лоб сидел за столом и с сердитым видом правил написанную Марининым статью. Перед ним - чугунная пепельница с горой окурков.
За соседним столом - Петр. Гранки, тиснутые на длинных лоскутах бумаги, уже вычитаны, и Петру нечем заняться. Он делал вид, что снова читает корректуру, а на самом деле рассматривал фотографическую карточку, на которой был изображен он сам. Это первый фотоснимок, где Петр Маринин выглядел солидно - в командирской форме, по два кубика в петлицах, сверкающая портупея через грудь. А взгляд!.. Глаза Петра смотрели со снимка строго, с достоинством и, нечего скрывать, самодовольно. Жаль только, что волосы не успели отрасти. А без них коротко остриженная голова казалась совсем мальчишеской.
Петр думал над тем, стоит ли посылать Любе фотоснимок или дождаться ответа на письмо, которое он послал ей недавно. Что она ответит? Обиделась? Ну и пусть! У него тоже характер. А вообще-то зря он тогда уехал. Ничего бы не случилось, если б задержался на сутки. И все было бы по-иному. А теперь?.. Если б Люба приехала в Ильчу!
Маринин посмотрел вокруг себя, и ему стало горько. Уж слишком скромно размещена редакция - в одной комнатке, а во второй - типография.
Очень захотелось, чтобы Люба увидела его за каким-нибудь важным делом, в строгой, солидной обстановке или во главе танковой разведроты на параде, чтоб поняла, что он уже не тот Петька, которому она столько попортила крови.
Но это мечты. Люба не такая, чтобы приехать. Прислала бы хоть письмо...
И Петр так глубоко вздохнул, что из его груди вырвался стон.
Лоб метнул на него насмешливый взгляд и не без едкости произнес:
- Ох и здоров же ты слюни распускать, товарищ ответственный секретарь!
- При чем здесь слюни?!
- Работать надо!..
- А я что, пузо на солнце грею?
- Было б оно у тебя. - И Лоб так засмеялся, что Петру стало обидно. Скоро в щепку сухую превратишься от своего любовного психоза... Эх ты, Отелло недопеченный!.. Деваха на письма не отвечает. Плюнь и разотри!
Петр, уставив на Лоба негодующие глаза, мучительно подбирал самые злые и резкие слова. Но так ничего и не придумал. Только поднялся за столом, одернул гимнастерку и с подчеркнутой официальностью спросил:
- Какие будут приказания, товарищ исполняющий обязанности редактора?
Лоб взорвался густым хохотом. Не выдержал серьезного тона и Петр: он тоже прыснул смехом, отвернулся к распахнутому окну и вдруг заметил, что через плац, зажатый с двух сторон казарменными зданиями, идут полковник Рябов - командир дивизии и старший батальонный комиссар Маслюков.
Маслюков - тучный, с широкими, немного вислыми плечами, полногубым, распаренным от жары лицом. Рябов по сравнению с могучим Маслюковым казался мальчишкой - сухощавый, невысокого роста, но собранный, стройный, что называется - с военной косточкой.
- Долго что-то формируют нас, Андрей Петрович, - вытирая платком смуглую шею, говорил Маслюков Рябову. - Только наименование мотострелковая дивизия. Вместо полков номера одни: людей мало, а транспорта вовсе нет.
- Брось ты говорить о том, что мне и без тебя известно, - с усмешкой ответил Рябов. - Новый же род войск рождается. Через какой-нибудь месяц будут и машины, и людьми полностью укомплектуемся. Потом не забывай пословицу: берегись козла спереди, коня сзади, а плохого работника со всех сторон. Вот и подбирают нам достойные кадры, командиров я имею в виду.
- Вообще-то неплохими ребятами нас комплектуют, - сказал Маслюков и вдруг разразился хохотом.
- Чего смеешься?
- Больно расторопные работнички попадаются. Младший политрук Маринин есть у меня в редакции... Только приехал, а следом за ним уже невеста мчится. Даже не посоветовался...
Лоб и Маринин настороженно следили в окно за начальством. Вдруг они заметили, что Маслюков, отдав честь и пожав руку Рябову, направился к их домику.
- Наводи порядок! - взволнованно кинул Маринину Лоб и начал быстро складывать на своем столе бумаги.
Маринин, схватив в углу веник, принялся торопливо разметать на полу во все стороны сор. Лоб бросил в пепельницу недокуренную папиросу и заметил, что там окурков уже целая гора. Высыпал их на лист бумаги, завернул. Поискал глазами, куда бы бросить, и сунул сверток в карман.
Когда зашел старший батальонный комиссар Маслюков, Лоб и Маринин были "углублены" в работу. Лоб, словно невзначай, заметил ухмыляющегося начальника политотдела, вскочил на ноги и громко скомандовал Маринину:
- Смирно! - Затем начал докладывать: - Товарищ старший батальонный комиссар, редакция газеты "За боевой опыт" занимается...
- Вольно, вольно, - махнул крупной рукой Маслюков. - Вижу, что горите на работе... Что это?..
Из брючного кармана, в который Лоб спрятал окурки, струился дым. Лоб перепуганно хлопнул обеими руками по карману, окатил полным страдания взглядом начальство и вылетел в коридор.
Несколько минут не утихал в комнате басовитый хохот Маслюкова. Затем старший батальонный комиссар обратился к Маринину:
- А вы, товарищ младший политрук, извольте свой домашний адрес девушкам давать. Чтоб на штаб депеш не слали, - и он подал Маринину телеграмму.
Петр, растерянно захлопав глазами, развернул телеграфный бланк.
"Еду к тебе. Встречай поезд Лиде воскресенье 12 часов дня. Люба", прочитал вполголоса.
- Это значит - завтра, - глубокомысленно констатировал Лоб, незаметно возвратившийся в комнату. - А говорил - холостой. Или только женишься?
- Не знаю, - еле проговорил ошарашенный Петр. - Ничего не знаю. - На его сиявшем радостью лице блуждала глупая, блаженная улыбка.
Тут же встал перед Петром до неприятного будничный вопрос: как с квартирой? А вдруг Анастасия Свиридовна, хозяйка дома, в котором он снимает комнату, заупрямится? Одинокому же сдавала!
И Маринин, взволнованный, побежал домой.
От радости не чуял под собой ног. Ведь было чему радоваться. Кто бы мог поверить, что все так хорошо устроится! Любаша едет к нему. Та самая Любаша, которая когда-то не разрешала взять себя под руку, которая насмехалась над Петькой. А теперь едет! И они поженятся. А вообще-то Люба, конечно, дуреха. Пошла учиться в киевский, а не в харьковский институт. И зачем столько крови попортила Петру? Может, потому он так и любит ее?
Над узким тротуаром, выложенным из каменных плит, томились в полуденном зное ветвистые молодые клены. Со стороны недалекой речки слабый ветерок доносил пряный запах скошенного, привядшего разнотравья. В мари сине-блеклого, без единого облачка неба плавилось солнце. Так же безоблачно было на душе у Петра Маринина. Вот только квартира...
За поворотом улицы он увидел идущих в том же направлении, что и он, высокого чопорного военврача второго ранга Велехова и его дочь Аню стройную и гибкую, как хворостина краснотала. Замедлил шаги, чтобы не догнать их и дольше побыть наедине со своей радостью.
Но мысли переметнулись к Ане. Петр познакомился с ней на второй день после приезда в Ильчу, когда блуждал по местечку в поисках квартиры. Он стоял у калитки тенистого двора и расспрашивал у сидевших на скамейке женщин, где бы можно снять комнату. Мимо проходила девушка. Услышав, о чем идет речь, она остановилась и непринужденно вступила в разговор.
- Наша соседка ищет квартиранта, - сказала она, окинув Маринина смелым, дружелюбным взглядом. - Пойдемте, я вас провожу.
И они пошли вдвоем. Это была Аня Велехова - дочь начальника санитарной службы дивизии. Она рассказала Петру, что приехала из Москвы к отцу погостить и ужасно скучает в этом тихом городишке. В прошлом году Аня окончила десятилетку, поступала в Московский театральный институт, но не прошла по конкурсу и теперь снова готовится к экзаменам.
Сейчас Петру вдруг захотелось поделиться с Аней радостью. Он нащупал в кармане хрустящий телеграфный бланк и ускорил шаги. Вот уже совсем рядом дробно перестукивали по каменным плитам каблучки Аниных туфель и размеренно, со скрипом ступали сапоги военврача Велехова. Доносился знакомый, трогающий задушевностью звонкий голос Ани:
- Папочка, ты не спеши отправлять меня в Москву... Знаешь, мне здесь так хорошо отдыхается.
- А по маме не скучаешь? - спрашивал густой, уверенный голос Велехова.
- Чуточку, но это ничего.
- Ой, смотри, дочка. Не влюбилась ли ты в нашего молодого соседа?.. Как этого младшего политрука фамилия?
Петр почувствовал, что в лицо ему будто плеснули горячим. Замедлил шаги, растерянно озираясь, куда бы спрятаться: боялся, что Аня сейчас оглянется и увидит его.
- Папочка! И тебе не стыдно? - доносился между тем ее ласково-негодующий говорок. - Он такой застенчивый, этот Маринин, смешной. Я еле уговорила его вчера пойти со мной на танцы...
Что Аня говорила дальше, Петр не слышал. Он, с опаской глядя ей в спину, нырнул в первую попавшуюся калитку. На удивленный взгляд бравшей из колодца воду молодицы спросил:
- Квартира не сдается?
- Одинокому ай семейному? - Женщина взвела дуги густых черных бровей, с любопытством оглядывая ладную фигуру младшего политрука.
Петр потоптался, раздумывая над вопросом, затем сказал:
- Женатому. - И, не дожидаясь ответа, вышел со двора.
Аня и ее отец успели отойти за перекресток. Маринин, облегченно вздохнув, поплелся следом. Со смущением раздумывал над невольно подслушанным разговором, припоминал вчерашний вечер.
...В клубе было людно. Он замечал, что на Аню и на него устремлены многие взгляды, и ему было приятно, что она, такая красивая, какая-то по-особому светлая, занята только им, запросто держит его под руку, непринужденно, вроде они знакомы уже много лет, ведет разговор. Петр танцевать не умел, и они вскоре ушли из клуба. Долго бродили над речкой, вдыхая в дремотной тишине густой аромат разнотравья и запах болотной плесени. В сонной воде купалась звездная россыпь неба и рожок луны.
Аня читала стихи Есенина, а Петр молчал и боялся, как бы она не догадалась, что он ничего не знает на память из Есенина. Аня как бы угадала его мысли и спросила, кого он любит больше всего из поэтов. Он назвал Тараса Шевченко и Степана Руданского и очень обрадовался, когда Аня созналась, что о Руданском даже не слышала. Тогда Петр по-украински начал читать ей великолепные юморески, и над речкой долго звенел ласкающий слух Анин смех.
А сегодня ему удалось раздобыть потрепанный томик Есенина...
Петр вспомнил о приезде Любы и подумал, что ее надо будет обязательно познакомить с Аней. Они наверняка подружатся...
"Едет Люба! Едет Люба!" - билась в голове мысль, и радость с необыкновенной силой захлестывала его всего.
Не заметил, как оказался возле своего дома. Увидел, что у калитки напротив стоит Аня и с приветливой улыбкой глядит на него.
- Вы почему такой сияющий, Петр Иванович? - спросила она через улицу.
- Вас увидел, - смутился Маринин.
- Подойдите-ка сюда.
Когда перешел улицу, Аня, потупив взор, тихо проговорила:
- Петя, что вы будете завтра делать? Выходной ведь...
- Я с утра еду в Лиду.
- Чего вы там не видели?.. В лес лучше пойдем.
- Не могу. Мне поезд надо встретить. - И Петр, утопив свой взгляд в глубокой сини Аниных глаз, почему-то не сказал, кого едет встречать.
Отвел взгляд, остановив его на ромашке, выглядывавшей на улицу сквозь забор. Бездумно сорвал ее, подал Ане и молча зашагал через улицу в свой двор.
Предстояло объяснение с квартирохозяйкой - Анастасией Свиридовной. Как она отнесется к приезду Любы?
Анастасия Свиридовна - крупная, дородная женщина с властным голосом и рябым мясистым лицом. Своим квартирантом она распоряжалась, как собственностью: "Столуйся у меня, дешевле обойдется", "Не сиди вечером дома. Молодость прохлопаешь", "Смотри, чтоб Сонька Кабанцева из соседнего дома не окрутила тебя. Поганые они люди".
Анастасию Свиридовну он застал дома. Она сидела на широкой скамейке у окна и, зажав в коленях огромную глиняную миску, терла большим деревянным пестом размоченный горох. Завтра воскресенье, а по воскресеньям Анастасия Свиридовна печет пироги с горохом.
Хозяйка встретила Петра хитроватым взглядом; догадался, что она видела в окно, как он разговаривал с Аней. Молча подал телеграмму и с замирающим сердцем уселся на топчан. Хозяйка читала телеграмму медленно, потом подняла на Маринина гневные глаза:
- Чего ж раньше молчал?
- Полная неожиданность... - развел руками Петр.
- Рассказывай! Какая дура так ехала б? - Анастасия Свиридовна отставила в сторону миску, спустила ноги на пол и посмотрела в окно. Там, у калитки, что напротив, все еще стояла Аня и медленно срывала с ромашки лепестки.
- Неразумный ты хлопец, - покачала головой Анастасия Свиридовна и снова покосилась на окно. - Вон твоя судьба! Як ягодка дивчина, и отец начальник большой. Думаешь, я не вижу, как она караулит тебя, когда на службу идешь или домой возвращаешься?
- Да не выдумывайте! - испуганно махнул рукой Петр, чувствуя, как у него загорелись уши, лицо. - Знали бы вы Любу...
- А-а, заладил: Люба, Люба! - сердилась хозяйка. - Комната у меня тесная! Как вы там вдвоем поместитесь?
Петр захлопал глазами:
- Почему вдвоем? Я буду спать на чердаке сарая или на службе...
Анастасия Свиридовна с изумлением смотрела на своего квартиранта...
4
Вот-вот должно было выглянуть из-за покрытого лесами горизонта солнце. Возвещая об этом, кричали красно-кровянистым цветом пластавшиеся в блекнущей небесной хмури облака. Наступил еще один день на земле, еще раз Земля-планета, вращаясь в вечном своем движении, показывала солнцу необъятные, наполненные живой жизнью просторы.
Прошла минута, и слепящий поток солнечных лучей, скользнув по земле, высек мириады неугасающих искр на белесых росных травах, на колосьях желтых разливов хлебов, на листве буйно-зеленого лесного половодья. Ясным взглядом смотрело солнце на Белоруссию, и румяная улыбка его отражалась в светлых, живых водах Немана и Березины.
Даже малая речонка Ия, над которой в зеленом паводке молодого сосняка маячили паруса брезентовых солдатских палаток, подрумяненно щурилась в усмешке, тихо перешептываясь с берегами, радуясь солнцу и птичьему разноголосому щебету в березовой рощице, что прильнула к молодому сосняку.
Сладко зоревал лагерь танковой бригады: мирно спали под парусиной палаток солдаты; на фланге лагеря, куда убегали ровные линейки, задернутые тонким покрывалом желтого песка, дремотно стыл в ожидании дневного тепла танковый парк.
Бодрствовал только суточный наряд. Топтались у грибков дневальные, другие подметали дорожки между палатками и у закрытых пирамид с оружием, звякали ведрами, наполняя питьевой водой бачки в глубоких погребках, вылавливали окурки из вкопанных в землю бочек. Все делали неторопливо, с ленцой: сегодня воскресенье - выходной день, и команду "Подъем" горнист заиграет на целый час позже, чем обычно.
В эти сутки дежурным по лагерю был младший политрук Виктор Морозов. Уже третью неделю служит он вместе с Гарбузом в этой части. Оба политруки танковых рот.
Возвращаясь после проверки постов в свою палатку, Морозов услышал, как в кустах за передней линейкой затрещали сучки. Он замер на месте, прислушался. Кто бы это мог перемахнуть через переднюю линейку? Посмотрел на желтое покрывало песка: ни одного следа... Еще прислушался Тишина. Доносилось только журчание родника на берегу речушки, да в парке хлопал брезент, слабо натянутый на танке.
"Показалось", - вздохнул Морозов и тихо двинулся по линейке вперед. У грибка, под которым застыл дневальный - щупленький, с облупившимся носом солдат, - остановился и, когда тот, вдохнув воздух и смешно выпучив глаза, намеревался по всем правилам отдать рапорт, махнул рукой.
- Порядок? - тихо спросил у дневального.
- Полный, товарищ младший политрук! - бодро рубанул солдат.
Морозов зашагал дальше вдоль линейки в направлении видневшегося впереди резного деревянного постамента. На нем стояло под ажурным навесом зачехленное боевое знамя бригады. Поравнявшись с постаментом, Морозов отдал честь знамени, придирчивым взглядом скользнул по ладной фигуре часового - широкогрудого спортсмена со значком ГТО на гимнастерке. Часовой, держа приклад у ноги, откинул винтовку на вытянутой руке в сторону, приветствуя "по-ефрейторски на караул" дежурного и шельмовато улыбаясь - не придерешься, мол.
Хотелось хоть где-нибудь заметить непорядок, чтобы проявить власть дежурного, но, как назло, солдаты несли службу исправно, и придраться было не к чему. Морозов, поеживаясь от утренней прохлады, постоял у огромного фанерного щита, лениво перечитал знакомые объявления: "В воскресенье, 22 июня, состоится концерт артистов эстрады", "Выезд на рыбалку в 5 часов утра. Сбор у клуба...", "Сегодня в пионерском лагере родительский день..."
Из недалекой палатки послышался приглушенный говор. Морозов узнал бубнящий голос младшего политрука Гарбуза и вспомнил, что сегодня Гарбуз уезжает в свой первый отпуск - на Кубань. Вздохнул с завистью, подошел к палатке и, увидев откинутый полог, нырнул под парусину.
На пирамидальной верхушке палатки играли блики только что взошедшего солнца, и изнутри казалось, что парусина источает мягкий желтый свет. При этом свете Морозов разглядел в палатке трех офицеров, среди них - Гарбуза. В одних трусах и тапочках на босу ногу все они занимались кто чем, беззлобно переругиваясь.
- Уже поднялись, краса и гордость танковых войск? - насмешливо спросил Морозов, присаживаясь на табуретку.
- А я почти не спал, - ответил Гарбуз, откусывая нитку, которой пришивал к гимнастерке свежий подворотничок. - Попробуй усни: три года дома не был... Эх, и погуляю! На всю Кубань свадьбу отгрохаю!
- Зря командир бригады отпускает тебя сейчас, - недовольно заметил чистивший на гимнастерке пуговицы белоголовый лейтенант.
- Ты насчет футбола? - насторожился Гарбуз.
- Угу. Продуем без тебя артиллеристам как миленькие.
Гарбуз, сверкнув своими глазищами, помолчал, сердито посопел, раздумывая, как бы едче, по своему обыкновению, ответить, и, видать ничего не придумав, приглушенно зашипел:
- Знаешь что, хлопче?.. Я родился человеком, а не футболистом. Вот вернусь с молодой женой, тогда и в футбол будем играть.
- С женой? - изумился Морозов, хитро щуря глаза.
Молодежь грохнула смехом. Густо захохотал и Гарбуз.
- Тише, черти! - затряс кулаками Морозов. - Лагерь разбудите!
И вдруг, словно в насмешку над его словами, прокатился тяжелый, стонущий гул. Мелко задрожала земля от артиллерийских ударов.
В стороне границы, от края до края, полыхали вспышки орудийных залпов, отражаясь в широко раскрытых, встревоженных глазах выскочивших из палатки Морозова, Гарбуза, белоголового лейтенанта.
- Братцы, война! - выкрикнул лейтенант. Его глаза горели жаждой подвига.
- Война! - хрипло повторил Гарбуз.
- Война! - шепнули побелевшие губы Морозова.
Умолкли птицы в недалеком березняке, стыдливо спряталось за багровую тучу взошедшее солнце. А на западе бухало и гремело; серая ветошь редких курчавых облаков озарялась кровавыми отсветами.
Младший политрук Морозов вдруг вспомнил, что он дежурный. Опрометью бросился к штабной палатке. Влетел туда вихрем, чуть не сбив с ног заспанного сержанта - помощника дежурного, который уже тянулся к зеленой коробке полевого телефона.
Опередив сержанта, Морозов схватил трубку, ожесточенно крутнул ручку.
- "Неман"! "Неман"! Алло!.. "Неман"!
Штаб бригады не откликался.
Морозов рванул трубку второго телефона.
- Застава!.. Погранзастава! Алло! Погранзастава!
На лбу младшего политрука выступили крупные капли пота: не отвечала и ближайшая пограничная застава. Чья-то рука уже успела перерезать все провода. Молчал и квартирный телефон полковника - командира танковой части. Он жил в местечке Свинеж, где находились зимние квартиры танкистов. Там же размещались штаб, склады, парк не выведенных в лагерь боевых и транспортных машин.
Морозову ничего не оставалось, как объявить тревогу.
Вдоль палаток, от дневального к дневальному, перекатывалась холодящая душу, разноголосая команда:
- Тревога! Тревога!.. В ружье!..
Где-то на краю лагеря рассыпал серебряную трель горнист.
Лагерь ожил. Танкисты и шоферы, чьи машины находились в лагерном парке, стремглав мчались туда. Все остальные, захватив оружие, бежали на тыльную линейку, где уже раздавались команды к построению.
...С дороги, ведущей к лагерю, на переднюю линейку свернула легковая машина и на большой скорости подъехала к палатке дежурного. Из машины выскочил моложавый полковник с заспанным, небритым лицом - командир бригады.
Морозов, подав собравшимся здесь офицерам команду "Смирно", кинулся к нему с рапортом, но полковник, нетерпеливо махнув рукой, коротко спросил:
- Приказы есть?
- Никак нет. И связь почему-то не работает.
Измерив Морозова суровым взглядом, точно он, дежурный по лагерю, чего-то недоглядел, командир бригады задумался, нервно потирая ладонью небритую щеку.
В стороне, в просветленной сини неба, плыла на восток еле различимая армада бомбардировщиков. Проводив ее глазами, в которых гнездились тревога и желчная горечь, полковник обратился к командирам:
- Обстановка неизвестна. Приказов никаких. Надо полагать, немцы напали без объявления войны... А это значит... Сами понимаете: до границы тридцать километров.
Он еще с минуту прислушивался к артиллерийской пальбе, отчетливо доносившейся с запада, а затем отдал распоряжение:
- Действовать по плану боевой тревоги! Майор Новиков!..
- Я! - отозвался из группы командиров щеголеватый майор.
- Поставьте мотоциклистам задачу на разведку.
- В наличии только два экипажа, товарищ полковник, - доложил Новиков. - Остальные на соревнованиях мотогонщиков.
- Какие там мотогонщики? Ах, да... - Полковник зло сплюнул, почесал затылок и приказал: - Пошлите два экипажа и бронеавтомобиль.
- Есть!
- Первому батальону... - Командир бригады выжидательно смотрел на офицеров, кого-то искал глазами. - Командир первого батальона!
- Майор Бабинец с вечера уехал на зимние квартиры, к семье, - доложил Морозов.
Негодующе ворохнув глазами, полковник спросил:
- Капитан Волков здесь?
- Я! - раздалось из группы командиров.
- Приготовить батальон к бою...
- А как с боеприпасами? - послышался чей-то, похожий на бабий, голос. - В лагере ни одного снаряда!
- Знаю! - зло прервал полковник говорившего. - Командиру автороты ("Я!" И один из офицеров взял под козырек) доставить личный состав второго и третьего батальона на зимние квартиры. Там загрузиться боеприпасами и прибыть сюда.
- Есть доставить людей на зимние квартиры и привезти в лагерь боеприпасы!
- Второму и третьему батальонам - на зимних квартирах снять с консервации танки, получить боеприпасы и выдвинуться к месту сосредоточения бригады согласно плану боевой тревоги.
- Есть! - в один голос произнесли два командира.
- Штабной автобус на месте? - повернулся полковник к младшему политруку Морозову.