С двумя чемоданами, с плащом под мышкой, через огороды, по берегу речки он бежал, задыхаясь, к штабу - в редакцию.
Возле домика, в котором размещалась редакция дивизионной газеты, стояли два грузовика с откинутыми бортами кузова. Шла спешная погрузка. По двум бревнам втащили в кузов печатный станок, два рулона бумаги. Погрузили кассы со шрифтами, запас бензина и прочее имущество. Чемоданы уже некуда было класть. Пришлось часть личных вещей вместе с подшивками газет, свертками корректуры оставить под замком в помещении типографии.
- Никуда не денутся. Всыплем фашистам и вернемся, - говорил Маринин, оставляя один свой чемодан в типографии.
Лоб, который тоже здесь бросал половину вещей, заметил:
- Тебе, Петро, болтать - точно воде с горы бежать...
Жители с тревогой смотрели вслед машинам, уходящим с войсками к границе. По местечку полз слух, что гитлеровцы придут не сегодня-завтра и будут расстреливать тех жителей, у которых квартировали командиры Красной Армии, что с фашистами идут польские паны и будут отбирать бывшие свои владения. Со стороны Лиды навстречу автоколонне штаба мотострелковой дивизии ехали грузовики с женщинами, ребятишками, с домашним скарбом.
...День был погожий, жаркий. Дорожная пыль, поднятая машинами, почти неподвижно висела в воздухе, прилипая к разгоряченным, потным телам людей, оседая на их одежду, оружие. На диск солнца можно было смотреть сквозь серую пелену, не прищуривая глаз. Он казался багрово-красным. А по сторонам от дороги, на которой клубилась пыль и кипел людской поток, стояли дозревающие хлеба. Налившиеся ядреные колосья скорбно склонялись к разомлевшей под солнцем земле, словно прислушивались к тому, что происходит вокруг.
Маринин примостился в кузове на рулоне бумаги и всматривался вперед. Надеялся попасть в Лиду: дорога лежала туда; не свернули б только в сторону.
Впереди зеркальной поверхностью блеснул приток Немана - Гавья. У Петра внутри словно все оборвалось: броневик, шедший в голове колонны, не доезжая реки, повернул к лесу, а за ним потянулась вся длинная вереница машин.
...Машины были быстро замаскированы в молодом ельнике. Штабные командиры готовились к работе в непривычных условиях - без прочной связи с полками, в неведении, где противник.
День клонился к исходу - незабываемый, длинный день. Сколько впечатлений, чувств, сколько передумано и пережито в это жаркое воскресенье!
9
Второй день войны...
На опушке леса стоял командир дивизии полковник Андрей Петрович Рябов. Его невысокая фигура подалась вперед, серые внимательные глаза были устремлены на дорогу, бежавшую к Лиде через Липнишки, затем одним рукавом - в Субботники, вторым - в Ильчу.
Худощавое, гладко выбритое лицо полковника не то опечалено, не то озабочено. Он обдумывал каждое слово, услышанное вчера днем от командующего армией.
Андрей Петрович Рябов был знаком с командующим - моложавым пехотным генералом с посеребренными висками - многие годы. Когда-то Рябов служил в его полку, затем в дивизии.
Генерал встретил полковника радушно. Но в глазах его Рябов уловил тревогу и напряженное раздумье.
- Полки дивизии на марше? - спросил генерал.
- Так точно, товарищ командующий. Но полки-то... Номера одни. Нечего сосредоточивать...
- Знаю... - Генерал сочувственно посмотрел на Рябова, потом, растягивая слова, точно сам прислушиваясь к ним, заговорил: - Постараемся держать вас подольше в резерве. Продолжайте формирование и готовьте личный состав к бою. Ждите пополнения. И учтите, что привилегия вам дана ненадолго. Противник может лишить вас этой привилегии, может навязать бой.
- Все понятно, товарищ генерал.
- Если понятно, то и с богом... Ознакомьтесь у начальника штаба с приказом.
- Какие последние новости с фронта? - спросил Рябов, прежде чем уйти.
Генерал помолчал, потом, не отрывая глаз от стола, где лежала карта, сказал:
- Могу сообщить вам, что бывшая ваша танковая часть нанесла немцам сильный контрудар. Сейчас ее непрерывно бомбят. На других участках тоже туго. Словом, хорошего мало. Напали же тайком... По-бандитски!.. А как удержаться на границе, если войска мы не подтянули? Не было приказа. Командующий зло усмехнулся и продолжал: - Придется отступать... Но забудьте это слово, полковник. Никто из ваших подчиненных не должен услышать его от вас.
Лицо генерала покрылось нездоровым румянцем. Он на минуту замолчал, вытирая платком испарину со лба.
- Забудьте это слово! - повторил командующий. - Нужно сдерживать врага, гибнуть, но сдерживать, пока наша армия не отмобилизуется и не примет полную боевую готовность. Иначе... катастрофа...
Вспоминая вчерашний разговор с командующим, полковник Рябов глядел на дорогу. Там все чаще появлялись беженцы, группами и в одиночку - пешие, на подводах, машинах. Многие везли свой скарб на тележках, в детских колясках. Среди этой пестрой, распыленной толпы нередко можно было увидеть красноармейцев - раненых и здоровых, с оружием и без оружия. В поблекшем небе часто на восток и запад проходили немецкие бомбардировщики.
Андрея Петровича Рябова беспокоила полученная шифровка. В ней сообщалось, что еще вчера вечером немцы мелкими танковыми группами прорвались на рокадную дорогу Гродно - Белосток и с юга и с севера пытаются обойти Гродно и оседлать шоссе, идущее на Скидель и Лиду. В любую минуту здесь можно ожидать появления прорвавшихся танков врага.
К Рябову подошел начальник штаба подполковник Седов, пожилой, с бледным, несколько измятым годами; но еще красивым лицом.
- Что нового? - обратился к нему командир дивизии.
- Без изменений.
- Мотоциклисты задержались в разведке... Почему, как думаете?
- Видать, случилось что-то.
- Нужно послать броневик по тому же маршруту, - приказал полковник и, немного помедлив, добавил: - И предупредите по радио командиров полков, чтоб тоже о разведке не забывали. Вот-вот с гитлеровцами встретятся.
Два грузовика, в которых размещалась типография дивизионной газеты, стояли среди зарослей ельника. В одном со звоном хлопала печатная машина. В другом над шрифтовыми кассами склонились наборщики. Петр Маринин, примостившись на пне, вылавливал корректорские ошибки из приготовленной к печати газетной полосы.
Рядом, устроившись под кустом орешника и положив на планшетку лист чистой бумаги, страдал младший политрук Лоб: хмурил брови, грыз кончик карандаша, потом чесал им за ухом. Он сочинял листовку.
Раздвинулись кусты, и на полянку вышел старший батальонный комиссар Маслюков.
Заметив начальника политотдела, Маринин и Лоб проворно вскочили на ноги, расправили под поясными ремнями гимнастерки и отдали честь.
- Что нового по радио? - спросил Маслюков.
- Сводка та же, товарищ старший батальонный комиссар, - отчеканил Лоб.
Маслюков потоптался на месте, потом полез в карман за папиросами, устремив на младшего политрука Маринина вопрошающий взгляд.
Прикурив от зажженной спички и глубоко затянувшись табачным дымом, Маслюков спросил:
- Удалось вам встретить вчера свою девушку?..
Начальник политотдела ждал ответа, а Петр не находил слов. Ему почему-то было совестно. Совестно оттого, что он столько думает о Любе, что ночью почти не сомкнул глаз.
- Война же... Не до этого, - наконец произнес Маринин, отводя в сторону ввалившиеся за ночь глаза, в которых светилась тоска и боль.
- Это верно, - вздохнул Маслюков. Помолчав, добавил: - Плохо, что девушка оказалась ближе к фронту, чем мы с вами... Вот что! - вдруг оживился старшин батальонный комиссар. - Пойдемте к комдиву. Он сейчас броневик посылает в разведку. Доедете до Лиды и ищите там свою невесту. Если разыщете - везите на попутных машинах в Ильчу. Там эвакуируются сейчас наши семьи; отправьте и ее в тыл...
Броневик мягко катился по шоссейной дороге. Тесно стоять, высунувшись из башни, рядом с плечистым сержантом-пулеметчиком, но Петр предпочитал тесноту духоте. В броневике, там, где сидели командир машины лейтенант Баскаков и водитель, от накалившегося под солнцем металла нечем было дышать, а здесь, над башней, лицо обвевал свежий поток воздуха.
Впереди уже виднелась Лида. Над ней поднимались столбы дыма, образуя в небе сплошное серое облако.
Броневик миновал одинокий двор. Это, впрочем, был только след от двора. В щепы разнесен фугаской сарай, перевернута взрывной волной цементная надстройка колодца, а от дома осталась куча пепла с высившейся посредине порыжевшей трубой. Во дворе лежала корова с раздутым брюхом. Нигде ни души.
...Въехали в местечко. Машина медленно пробиралась по улицам, местами заваленным обломками. У стыка дорог на Гродно и Ораны броневик остановился. Еще в лесу, ориентируясь по карте, Маринин и лейтенант Баскаков условились здесь расстаться.
Баскаков, невысокий крепыш с широким смуглым лицом, разминая затекшие ноги, сказал Маринину:
- Проеду в сторону Ораны километров двадцать. Через час вернусь. Дорогу на Скидель и Гродно разведаем вместе. Если же задержишься или уедешь - приди и переверни вон тот камень, - лейтенант указал на небольшую известковую глыбу у ворот ветхого домишка.
Маринин с потемневшим от бессонной ночи лицом побежал на вокзал, а Баскаков, заметив, что по дороге, ведущей из Радуни, едет несколько грузовиков, решил подождать их здесь, на перекрестке, чтобы расспросить у шоферов и сидящих в кузовах людей об обстановке под Гродно.
Петр Маринин шагал вдоль железнодорожных путей, забросанных обломками вагонов, кирпичом, грудами земли. Местами зияли огромные воронки, и от их закраин дыбились в небо рельсы. Где-то за водокачкой бушевал пожар.
Среди рельсов заметил распластанное тело. Сжалось сердце, по спине побежали мурашки. Приблизившись, увидел девушку. Раскинутые руки, растрепанные белокурые волосы, лицо, покрытое ровным слоем пыли, будто густо напудренное. Ни царапины, ни следов крови.
С запада явственно донесся гром, а затем глухие тяжелые удары. Казалось, что где-то далеко по щербатой мостовой перекатывают громадную пустую бочку.
Навстречу шел старик железнодорожник.
- Папаша, - обратился к нему Маринин, - посоветуйте, пожалуйста, как мне быть?
- Небось уехать побыстрее хочешь? - со злой усмешкой спросил старик. - Много вас таких. Дорога не работает! - И, нахмурив брови, пошел дальше.
- Постойте! - кинулся вслед за ним Петр.
Железнодорожник остановился.
- Ко мне вчера днем должна была приехать... сестра. Я не мог встретить ее... Где теперь искать?
Старик внимательно посмотрел в усталое лицо молодого офицера, уловил в напряженно-ожидающих глазах затаенную боль и, вздохнув тяжело, уже мягче ответил:
- И не ищи, сынок. Не пришел вчера этот поезд. Разбомбили его на последнем перегоне...
10
Грузовики, шедшие из Радуни (их оказалось четыре), были битком набиты ранеными. Лейтенант Баскаков, стоя на перекрестке у броневика, энергично махнул рукой шоферу передней машины. Небольшая колонна остановилась, и из кабины переднего автомобиля вышел измученный, запыленный военный. Это был военврач третьего ранга Савченко Виктор Степанович.
Баскаков, рассмотрев по одной шпале в петлицах военврача, лихо откозырял и попросил разрешения обратиться. Савченко окинул его усталым, безразличным взглядом и, повернувшись к остановившимся на дороге машинам, хриплым голосом скомандовал:
- Пополнить запасы воды, залить радиаторы!..
Только после этого стал отвечать на вопросы лейтенанта.
К недалекому колодцу суматошно бежали с ведерками в руках шоферы, спешили с флягами и котелками ходячие раненые. Через борт кузова заднего грузовика с трудом перевалил младший политрук Морозов, держа на весу перебинтованную левую руку и болезненно морща отекшее желтое лицо; на голове Морозова, охватывая затылок и лоб, сидела огромная, порыжевшая от пыли и проступившей крови, похожая на шапку-ушанку повязка. Морозову подали из кузова котелок, и он тоже побрел к колодцу.
К остановившимся грузовикам со всех сторон устремились беженцы. Угадав в военвраче Савченко старшего, дружно атаковали его.
- Товарищ начальник, подвезите, - с мольбой и надеждой в голосе просила красивая большеглазая женщина, держа на одной руке запеленутого ребенка, в другой - узелок.
- Сынок, умаялась я совсем, - молила немощная старуха, вытирая слезящиеся глаза, - ноги не несут...
Подошла пожилая женщина с цепочкой детей. Шесть ребятишек, примерно от пяти до двенадцати лет, еле ковыляли, широко расставив руки. Оказывается, рукава их рубашонок пришиты друг к дружке, чтобы не растеряться в дороге. Самый маленький - пятилетний мальчишка, как только цепочка детей остановилась, сел прямо в дорожную пыль, и его поднятая рука, прикрепленная к руке сестренки, как бы молила о помощи, а глаза большие, умные и печальные - смотрели на людей, на мир с немым укором.
Савченко, увидев детей, точно впервые ощутил всю глубину детской беды, которую принесла война. Встретился с грустным взглядом мальчика, свалившегося с ног от недетской усталости, и почувствовал, что ему нечем дышать, что к горлу подступило, кажется, само сердце...
- Родные... куда же я вас? - с трудом выговорил он. - У меня раненых полно... Иные стоя едут.
И все-таки жалость взяла верх. Из кузова передней машины столкнули на обочину дороги бочку из-под бензина, бочку, которую так надеялись наполнить. Подсадили в кузов пожилую женщину. Коренастый шофер в замусоленном комбинезоне начал разрезать ножом нитки на сшитых рукавах, дробить цепочку детей и по одному ребенку подавать в кузов.
- Товарищи, идите! - устало уговаривал Савченко остальных беженцев, столпившихся у машин. - Ни одного человека не могу больше взять...
Вдруг Виктор Степанович, словно почувствовав на себе еще чей-то особенный взгляд - пристальный, напряженный, - повернулся лицом к проулку, выходившему к перекрестку, и увидел девушку с чемоданом в руке... Запыленная, усталая и... такие знакомые глаза! Недоумевающие и скорбные...
- Люба?.. - прошептал Савченко.
Это была действительно Люба Яковлева - невеста Петра Маринина... И никакой случайности. Впрочем, конечно, случайность... Но на войне ничему удивляться не приходится. Тебя случайно может задеть шальная пуля; или ты пройдешь по минному полю и случайно не наступишь на мину; в людской сутолоке ты случайно столкнешься с братом или совсем не встретишься с ним, хотя, может быть, ночь и ненастье загнали вас под одну крышу... Случайность на войне еще в большей мере, чем в других условиях, проявление необходимости. Это всем известно, однако все и всегда поражаются случайностям.
- Яковлева?.. Как?.. Как вы сюда попали?
Люба горько улыбнулась потрескавшимися губами и почти шепотом ответила:
- К Петру своему ехала... А теперь иду... после бомбежки... Со вчерашнего дня иду, - обессиленная, она села на чемодан, облокотилась на колени, закрыла руками лицо.
- Куда? Зачем в такое время?
- В Ильчу, - сквозь слезы ответила Люба.
- Куда же вас посадить? - Савченко озадаченно посмотрел на свои машины.
- Ишь, для девки найдется небось место!..
- Совести никакой! - раздались из толпы голоса.
Савченко нахмурился и повернулся к Любе:
- Идемте, я вас посажу...
Люба отрицательно покачала головой.
- Мне в Ильчу, к Пете...
- Товарищ Яковлева! - повысил голос хирург. - Вы же медик! Смотрите, сколько раненых!.. К тому же я на Ильчу еду...
Неторопливо возвращался Петр Маринин к перекрестку дорог, где должен был встретить броневик лейтенанта Баскакова. Последняя надежда разыскать Любу потеряна...
Увидев, что броневик до сих пор стоит на оживленном перекрестке, Петр ускорил шаг и вдруг узнал в раненом, несшем в руке котелок с водой, младшего политрука Морозова:
- Виктор!..
- Маринин!.. Петька!..
Хотя не прошло и месяца с тех пор, как расстались друзья, встретились они, словно после предолгой разлуки. С любопытством смотрели друг на друга, стараясь уловить новое во взгляде, в улыбке, в движениях, в манере говорить. Первые два дня войны, казалось, на несколько лет отбросили те недавние времена, наполненные радостным стремлением в будущее, когда Маринин, Морозов, Гарбуз заканчивали училище, когда они впервые надели офицерскую форму...
- Уже воевал? - с некоторой завистью спросил Маринин, глядя на забинтованную голову и перевязанную руку Морозова.
- Пришлось, - устало улыбнулся Морозов.
- И Гарбуз?..
- Убили Гарбуза... В танке сгорел...
Не хотелось верить, что нет больше в живых Гарбуза - того самого Гарбуза, который собирался ехать в отпуск на Кубань, чтобы жениться...
В один-два дня все перевернулось! Мечты, радость жизни, близкое счастье, да какое счастье!.. И все сразу рухнуло. Все стало не так... Гарбуза убили, Морозов ранен... Разбомбили поезд, в котором ехала к нему Люба...
А Морозов тем временем рассказывал о боях на границе, о беспримерном танковом сражении, в котором он участвовал.
- Большое дело - победа в первом бою, - заканчивал свой рассказ Морозов. - Хоть маленькая, с птичий нос, но победа. Черт возьми! И сказать не знаю как. Понимаешь, солдата она рождает. Вот мы... Растрепали танковую колонну немцев. А потом нас растрепали. Но первыми набили фашистам морду мы! А это большое дело. Каждый понял, что можно бить фашистов в хвост и в гриву.
Морозов умолк, поправил повязку на своей раненой руке и задумался. Маринин вынул блокнот, но записывать ничего не хотелось. И без этого помнился до мельчайших подробностей рассказ Морозова, живо представлялась вся картина танкового боя.
- Как же теперь? - спросил Маринин. - Неужели не остановим их на границе?
Морозов снисходительно засмеялся.
- Эх, Петр, Петр, ты еще не веришь, что фашисты перешагнули границу. Мы на этих машинах из-под самого носа немцев выскользнули, а от бригады нашей почти ничего не осталось.
- Вся бригада погибла?! - Петр вскинул брови, в глазах его полыхнул горячечный блеск.
- Почему погибла? Живет бригада! - И Морозов, поставив на землю котелок, сдвинул вперед сумку от противогаза, расстегнул ее. Маринин увидел там сверток красного атласа.
- Что это?
- Боевое знамя. Комбриг приказал в штаб дивизии доставить.
- Знамя бригады?! - шепотом произнес Петр, благоговейно притрагиваясь к свернутому полотнищу и изумленно глядя на Морозова.
С неба донесся грозный гул бомбардировщиков.
- Воздух! - послышался чей-то взвинченный голос.
Друзья поспешно распрощались...
11
Через несколько минут броневик мчался по дороге на Скидель. Петр занимал то же самое место - в башне, рядом с сержантом-пулеметчиком.
Навстречу все чаще среди беженцев попадались группы красноармейцев с посеревшими от усталости и пыли лицами, воспаленными глазами.
- Где немцы? - спрашивали у них.
Толкового ответа ни от кого нельзя было добиться. Но из рассказов можно заключить, что танки противника далеко углубились в нашу территорию. Нужно быть готовыми к встрече с ними.
Чем больше удалялись от Лиды, тем заметнее пустело шоссе. Люди, шедшие на восток, сворачивали на проселочные дороги, а то брели и напрямик - через леса и поля дозревающей пшеницы. Нередко, заметив катившийся по дороге броневик, они вдруг исчезали, словно проваливались сквозь землю. А на том месте, где только что шли люди, спокойно колыхались белесые хлеба, переливаясь волнами, которые бесшумно разбивались об опушки лесов, обступивших зреющие нивы.
Маринину казалось, что пустынная дорога таила в себе какую-то опасность. Он напряженно всматривался вперед, вопросительно глядел на лейтенанта Баскакова, когда тот останавливал машину, вываливался из-за бронированной дверцы и, низкорослый, плотный, расставив ноги и подав корпус назад, подносил к глазам бинокль.
Миновав неширокую речку Лебеду, заметили на дороге двух людей. Один красноармеец, второй - в гражданском платье. Боец, угрожающе направив на гражданского винтовку, что-то требовал от него. Когда бронеавтомобиль приблизился, Маринин расслышал резкий голос:
- Руки вверх! Застрелю!..
Броневик остановился, и Баскаков с Марининым, выскочив на дорогу, торопливо подошли к неизвестным.
- В чем дело?..
Не успел Баскаков произнести эти слова, как боец и гражданский мгновенно направили на него и на Маринина оружие:
- Руки вверх!
Человек в красноармейской форме четырехгранным штыком прикасался к груди Баскакова. В лицо Петра смотрел пистолет коренастого мужчины в рыжем поношенном костюме.
Это случилось так неожиданно, что Маринин, не успев ничего сообразить, машинально сделал шаг к своему так внезапно появившемуся противнику.
- Приехали, комиссары. Ни с места! Машина под прицелом, на водителя не надейтесь... - И человек в гражданском, чуть скосив глаза в сторону придорожных кустов, крикнул по-немецки:
- Schnell hierher!*
_______________
* Скорее сюда! (нем.)
В эту долю секунды перед глазами Петра встало родное училище, спортивный городок и старший лейтенант Иванов - преподаватель физподготовки. Два года учил он курсантов рукопашному бою, твердя на каждом уроке: "Нападай, соображай, парируй и снова нападай..." Будущие политработники восхищались его искусством и добросовестно учились владеть штыком, прикладом, лопатой, кинжалом...
И в это мгновение, когда Петру впервые в жизни глянул в глаза вражеский пистолет, из которого вот-вот могла вырваться пуля, он вдруг отчетливо увидел своего преподавателя...
Миг - и Маринин носком сапога резко ударил своего противника в пах, схватил и вывернул правую руку. Мужчина в рыжем костюме заскрежетал от боли зубами, свалился на пыльную дорогу. Его пистолет отлетел далеко в кювет.
Лейтенант Баскаков тоже сделал движение, но оглушительно грохнул выстрел, и он, ухватившись руками за штык винтовки, начал медленно оседать на землю. Петр метнулся к лейтенанту и, позабыв, что при нем наган, цепко ухватился за цевье винтовки. Баскаков выпустил штык и затих на нагретой солнцем дороге, словно стараясь прижаться раной к земле.
Справа, из кустарника, к месту схватки и к броневику спешила группа людей. Пепельного цвета мундиры, засученные рукава, пилотки набекрень, черные автоматы. Так вот какие они, фашисты!
По бегущим неожиданно хлестнули пулеметные очереди из броневика. Это вступил в бой сержант - башенный стрелок бронеавтомобиля. О его присутствии враги, видимо, не подозревали, так как было известно, что экипаж броневика состоял всего лишь из трех человек.
Маринин крепко держался за винтовку, отводя ствол в сторону. Не выпускал ее и человек в красноармейской форме. Секунду, может, меньше, они смотрели друг другу в лицо. Глаза фашиста - холодные, чужие, напуганные. Заметив страх врага, Петр с силой потянул к себе оружие. Фашист начал яростно вырывать винтовку, словно чувствуя, что в своих руках он держит собственную жизнь.
А из броневика непрерывно палил пулемет. В ответ из кустарника ударила по машине длинная автоматная очередь.
Маринин сильнее потянул винтовку и стал пятиться к броневику, таща за собой гитлеровца. Тот вдруг выпустил из рук оружие и, как заяц, метнулся через кювет в поле, в рожь. От неожиданности Петр упал почти под колеса своей машины.
На дороге лежал Баскаков, по полю удирал фашист, застреливший его, по кювету уползал на карачках человек в рыжем костюме. И из кустов стреляли немецкие автоматчики.
Маринин вскочил на ноги и метнулся за броневик, чтоб укрыться от пуль автоматчиков. Водитель распахнул бронированную дверцу и, бледный, перепуганный, крикнул:
- Залезайте скорее!..
В десяти шагах впереди лежал мертвый Баскаков. Маринин кинул на него взгляд, полный недоумения, горечи и еще какого-то чувства, смежного со страхом, растерянностью, ошеломленностью. До его сознания не доходило, что все это произошло на самом деле, - ведь все случилось так неожиданно, нелепо, в одну минуту... Водитель, включив скорость, медленно, чтобы не оставить открытым Маринина, подал броневик вперед - к мертвому Баскакову.
- Помогай! - крикнул ему Маринин.
А над головой, из башни броневика, хлестали по кустарнику пулеметные очереди.
Водитель и Маринин втиснули в узкую дверцу машины тело лейтенанта. Еще десяток секунд - и бронеавтомобиль развернулся в сторону Лиды.
- Стоп! Стоп! - вдруг закричал Маринин. Петру живо представились строгие глаза полковника Рябова - командира дивизии. "Что буду ему докладывать? Где враг?" - мелькнула мысль.
- Задний ход!
Броневик медленно пополз по дороге назад. Когда напротив открытой дверцы показался скорчившийся в кювете фашист в рыжем костюме, машина остановилась. Петр вместе с водителем быстро втащили фашиста в броневики затолкали под ноги сержанту-пулеметчику.
Бронеавтомобиль помчался к Лиде.
...В штабе пленному оказали медицинскую помощь и допросили его. Фашист рассказал немногое: с отрядом десантников выброшен ночью с парашютом; десантники имели задачу - захватывать в плен солдат и офицеров и узнавать от них о передвижениях советских частей. Фашистское командование преследовало цель - всеми средствами воспрепятствовать отходу боеспособных единиц Красной Армии в глубь своей территории.
12
Когда над лесом сгустились сумерки, хоронили лейтенанта Баскакова. Вечер был тихим, в небе мерцали первые звезды. На опушке, вокруг свежевырытой могилы, стояли командиры, политработники, солдаты. Никому не хотелось верить, что пришла война, что она уже здесь, рядом, что вот ее первая жертва из штаба мотострелковой дивизии. Баскаков лежал на носилках, такой же полный коротыш, каким его все знали. Рядом шелестела колосьями рожь. Легкий ветерок бил в лицо запахами ромашек, полыни, мяты. Где-то неугомонно стрекотал кузнечик, кричала на дождь лягушка.
Возле домика, в котором размещалась редакция дивизионной газеты, стояли два грузовика с откинутыми бортами кузова. Шла спешная погрузка. По двум бревнам втащили в кузов печатный станок, два рулона бумаги. Погрузили кассы со шрифтами, запас бензина и прочее имущество. Чемоданы уже некуда было класть. Пришлось часть личных вещей вместе с подшивками газет, свертками корректуры оставить под замком в помещении типографии.
- Никуда не денутся. Всыплем фашистам и вернемся, - говорил Маринин, оставляя один свой чемодан в типографии.
Лоб, который тоже здесь бросал половину вещей, заметил:
- Тебе, Петро, болтать - точно воде с горы бежать...
Жители с тревогой смотрели вслед машинам, уходящим с войсками к границе. По местечку полз слух, что гитлеровцы придут не сегодня-завтра и будут расстреливать тех жителей, у которых квартировали командиры Красной Армии, что с фашистами идут польские паны и будут отбирать бывшие свои владения. Со стороны Лиды навстречу автоколонне штаба мотострелковой дивизии ехали грузовики с женщинами, ребятишками, с домашним скарбом.
...День был погожий, жаркий. Дорожная пыль, поднятая машинами, почти неподвижно висела в воздухе, прилипая к разгоряченным, потным телам людей, оседая на их одежду, оружие. На диск солнца можно было смотреть сквозь серую пелену, не прищуривая глаз. Он казался багрово-красным. А по сторонам от дороги, на которой клубилась пыль и кипел людской поток, стояли дозревающие хлеба. Налившиеся ядреные колосья скорбно склонялись к разомлевшей под солнцем земле, словно прислушивались к тому, что происходит вокруг.
Маринин примостился в кузове на рулоне бумаги и всматривался вперед. Надеялся попасть в Лиду: дорога лежала туда; не свернули б только в сторону.
Впереди зеркальной поверхностью блеснул приток Немана - Гавья. У Петра внутри словно все оборвалось: броневик, шедший в голове колонны, не доезжая реки, повернул к лесу, а за ним потянулась вся длинная вереница машин.
...Машины были быстро замаскированы в молодом ельнике. Штабные командиры готовились к работе в непривычных условиях - без прочной связи с полками, в неведении, где противник.
День клонился к исходу - незабываемый, длинный день. Сколько впечатлений, чувств, сколько передумано и пережито в это жаркое воскресенье!
9
Второй день войны...
На опушке леса стоял командир дивизии полковник Андрей Петрович Рябов. Его невысокая фигура подалась вперед, серые внимательные глаза были устремлены на дорогу, бежавшую к Лиде через Липнишки, затем одним рукавом - в Субботники, вторым - в Ильчу.
Худощавое, гладко выбритое лицо полковника не то опечалено, не то озабочено. Он обдумывал каждое слово, услышанное вчера днем от командующего армией.
Андрей Петрович Рябов был знаком с командующим - моложавым пехотным генералом с посеребренными висками - многие годы. Когда-то Рябов служил в его полку, затем в дивизии.
Генерал встретил полковника радушно. Но в глазах его Рябов уловил тревогу и напряженное раздумье.
- Полки дивизии на марше? - спросил генерал.
- Так точно, товарищ командующий. Но полки-то... Номера одни. Нечего сосредоточивать...
- Знаю... - Генерал сочувственно посмотрел на Рябова, потом, растягивая слова, точно сам прислушиваясь к ним, заговорил: - Постараемся держать вас подольше в резерве. Продолжайте формирование и готовьте личный состав к бою. Ждите пополнения. И учтите, что привилегия вам дана ненадолго. Противник может лишить вас этой привилегии, может навязать бой.
- Все понятно, товарищ генерал.
- Если понятно, то и с богом... Ознакомьтесь у начальника штаба с приказом.
- Какие последние новости с фронта? - спросил Рябов, прежде чем уйти.
Генерал помолчал, потом, не отрывая глаз от стола, где лежала карта, сказал:
- Могу сообщить вам, что бывшая ваша танковая часть нанесла немцам сильный контрудар. Сейчас ее непрерывно бомбят. На других участках тоже туго. Словом, хорошего мало. Напали же тайком... По-бандитски!.. А как удержаться на границе, если войска мы не подтянули? Не было приказа. Командующий зло усмехнулся и продолжал: - Придется отступать... Но забудьте это слово, полковник. Никто из ваших подчиненных не должен услышать его от вас.
Лицо генерала покрылось нездоровым румянцем. Он на минуту замолчал, вытирая платком испарину со лба.
- Забудьте это слово! - повторил командующий. - Нужно сдерживать врага, гибнуть, но сдерживать, пока наша армия не отмобилизуется и не примет полную боевую готовность. Иначе... катастрофа...
Вспоминая вчерашний разговор с командующим, полковник Рябов глядел на дорогу. Там все чаще появлялись беженцы, группами и в одиночку - пешие, на подводах, машинах. Многие везли свой скарб на тележках, в детских колясках. Среди этой пестрой, распыленной толпы нередко можно было увидеть красноармейцев - раненых и здоровых, с оружием и без оружия. В поблекшем небе часто на восток и запад проходили немецкие бомбардировщики.
Андрея Петровича Рябова беспокоила полученная шифровка. В ней сообщалось, что еще вчера вечером немцы мелкими танковыми группами прорвались на рокадную дорогу Гродно - Белосток и с юга и с севера пытаются обойти Гродно и оседлать шоссе, идущее на Скидель и Лиду. В любую минуту здесь можно ожидать появления прорвавшихся танков врага.
К Рябову подошел начальник штаба подполковник Седов, пожилой, с бледным, несколько измятым годами; но еще красивым лицом.
- Что нового? - обратился к нему командир дивизии.
- Без изменений.
- Мотоциклисты задержались в разведке... Почему, как думаете?
- Видать, случилось что-то.
- Нужно послать броневик по тому же маршруту, - приказал полковник и, немного помедлив, добавил: - И предупредите по радио командиров полков, чтоб тоже о разведке не забывали. Вот-вот с гитлеровцами встретятся.
Два грузовика, в которых размещалась типография дивизионной газеты, стояли среди зарослей ельника. В одном со звоном хлопала печатная машина. В другом над шрифтовыми кассами склонились наборщики. Петр Маринин, примостившись на пне, вылавливал корректорские ошибки из приготовленной к печати газетной полосы.
Рядом, устроившись под кустом орешника и положив на планшетку лист чистой бумаги, страдал младший политрук Лоб: хмурил брови, грыз кончик карандаша, потом чесал им за ухом. Он сочинял листовку.
Раздвинулись кусты, и на полянку вышел старший батальонный комиссар Маслюков.
Заметив начальника политотдела, Маринин и Лоб проворно вскочили на ноги, расправили под поясными ремнями гимнастерки и отдали честь.
- Что нового по радио? - спросил Маслюков.
- Сводка та же, товарищ старший батальонный комиссар, - отчеканил Лоб.
Маслюков потоптался на месте, потом полез в карман за папиросами, устремив на младшего политрука Маринина вопрошающий взгляд.
Прикурив от зажженной спички и глубоко затянувшись табачным дымом, Маслюков спросил:
- Удалось вам встретить вчера свою девушку?..
Начальник политотдела ждал ответа, а Петр не находил слов. Ему почему-то было совестно. Совестно оттого, что он столько думает о Любе, что ночью почти не сомкнул глаз.
- Война же... Не до этого, - наконец произнес Маринин, отводя в сторону ввалившиеся за ночь глаза, в которых светилась тоска и боль.
- Это верно, - вздохнул Маслюков. Помолчав, добавил: - Плохо, что девушка оказалась ближе к фронту, чем мы с вами... Вот что! - вдруг оживился старшин батальонный комиссар. - Пойдемте к комдиву. Он сейчас броневик посылает в разведку. Доедете до Лиды и ищите там свою невесту. Если разыщете - везите на попутных машинах в Ильчу. Там эвакуируются сейчас наши семьи; отправьте и ее в тыл...
Броневик мягко катился по шоссейной дороге. Тесно стоять, высунувшись из башни, рядом с плечистым сержантом-пулеметчиком, но Петр предпочитал тесноту духоте. В броневике, там, где сидели командир машины лейтенант Баскаков и водитель, от накалившегося под солнцем металла нечем было дышать, а здесь, над башней, лицо обвевал свежий поток воздуха.
Впереди уже виднелась Лида. Над ней поднимались столбы дыма, образуя в небе сплошное серое облако.
Броневик миновал одинокий двор. Это, впрочем, был только след от двора. В щепы разнесен фугаской сарай, перевернута взрывной волной цементная надстройка колодца, а от дома осталась куча пепла с высившейся посредине порыжевшей трубой. Во дворе лежала корова с раздутым брюхом. Нигде ни души.
...Въехали в местечко. Машина медленно пробиралась по улицам, местами заваленным обломками. У стыка дорог на Гродно и Ораны броневик остановился. Еще в лесу, ориентируясь по карте, Маринин и лейтенант Баскаков условились здесь расстаться.
Баскаков, невысокий крепыш с широким смуглым лицом, разминая затекшие ноги, сказал Маринину:
- Проеду в сторону Ораны километров двадцать. Через час вернусь. Дорогу на Скидель и Гродно разведаем вместе. Если же задержишься или уедешь - приди и переверни вон тот камень, - лейтенант указал на небольшую известковую глыбу у ворот ветхого домишка.
Маринин с потемневшим от бессонной ночи лицом побежал на вокзал, а Баскаков, заметив, что по дороге, ведущей из Радуни, едет несколько грузовиков, решил подождать их здесь, на перекрестке, чтобы расспросить у шоферов и сидящих в кузовах людей об обстановке под Гродно.
Петр Маринин шагал вдоль железнодорожных путей, забросанных обломками вагонов, кирпичом, грудами земли. Местами зияли огромные воронки, и от их закраин дыбились в небо рельсы. Где-то за водокачкой бушевал пожар.
Среди рельсов заметил распластанное тело. Сжалось сердце, по спине побежали мурашки. Приблизившись, увидел девушку. Раскинутые руки, растрепанные белокурые волосы, лицо, покрытое ровным слоем пыли, будто густо напудренное. Ни царапины, ни следов крови.
С запада явственно донесся гром, а затем глухие тяжелые удары. Казалось, что где-то далеко по щербатой мостовой перекатывают громадную пустую бочку.
Навстречу шел старик железнодорожник.
- Папаша, - обратился к нему Маринин, - посоветуйте, пожалуйста, как мне быть?
- Небось уехать побыстрее хочешь? - со злой усмешкой спросил старик. - Много вас таких. Дорога не работает! - И, нахмурив брови, пошел дальше.
- Постойте! - кинулся вслед за ним Петр.
Железнодорожник остановился.
- Ко мне вчера днем должна была приехать... сестра. Я не мог встретить ее... Где теперь искать?
Старик внимательно посмотрел в усталое лицо молодого офицера, уловил в напряженно-ожидающих глазах затаенную боль и, вздохнув тяжело, уже мягче ответил:
- И не ищи, сынок. Не пришел вчера этот поезд. Разбомбили его на последнем перегоне...
10
Грузовики, шедшие из Радуни (их оказалось четыре), были битком набиты ранеными. Лейтенант Баскаков, стоя на перекрестке у броневика, энергично махнул рукой шоферу передней машины. Небольшая колонна остановилась, и из кабины переднего автомобиля вышел измученный, запыленный военный. Это был военврач третьего ранга Савченко Виктор Степанович.
Баскаков, рассмотрев по одной шпале в петлицах военврача, лихо откозырял и попросил разрешения обратиться. Савченко окинул его усталым, безразличным взглядом и, повернувшись к остановившимся на дороге машинам, хриплым голосом скомандовал:
- Пополнить запасы воды, залить радиаторы!..
Только после этого стал отвечать на вопросы лейтенанта.
К недалекому колодцу суматошно бежали с ведерками в руках шоферы, спешили с флягами и котелками ходячие раненые. Через борт кузова заднего грузовика с трудом перевалил младший политрук Морозов, держа на весу перебинтованную левую руку и болезненно морща отекшее желтое лицо; на голове Морозова, охватывая затылок и лоб, сидела огромная, порыжевшая от пыли и проступившей крови, похожая на шапку-ушанку повязка. Морозову подали из кузова котелок, и он тоже побрел к колодцу.
К остановившимся грузовикам со всех сторон устремились беженцы. Угадав в военвраче Савченко старшего, дружно атаковали его.
- Товарищ начальник, подвезите, - с мольбой и надеждой в голосе просила красивая большеглазая женщина, держа на одной руке запеленутого ребенка, в другой - узелок.
- Сынок, умаялась я совсем, - молила немощная старуха, вытирая слезящиеся глаза, - ноги не несут...
Подошла пожилая женщина с цепочкой детей. Шесть ребятишек, примерно от пяти до двенадцати лет, еле ковыляли, широко расставив руки. Оказывается, рукава их рубашонок пришиты друг к дружке, чтобы не растеряться в дороге. Самый маленький - пятилетний мальчишка, как только цепочка детей остановилась, сел прямо в дорожную пыль, и его поднятая рука, прикрепленная к руке сестренки, как бы молила о помощи, а глаза большие, умные и печальные - смотрели на людей, на мир с немым укором.
Савченко, увидев детей, точно впервые ощутил всю глубину детской беды, которую принесла война. Встретился с грустным взглядом мальчика, свалившегося с ног от недетской усталости, и почувствовал, что ему нечем дышать, что к горлу подступило, кажется, само сердце...
- Родные... куда же я вас? - с трудом выговорил он. - У меня раненых полно... Иные стоя едут.
И все-таки жалость взяла верх. Из кузова передней машины столкнули на обочину дороги бочку из-под бензина, бочку, которую так надеялись наполнить. Подсадили в кузов пожилую женщину. Коренастый шофер в замусоленном комбинезоне начал разрезать ножом нитки на сшитых рукавах, дробить цепочку детей и по одному ребенку подавать в кузов.
- Товарищи, идите! - устало уговаривал Савченко остальных беженцев, столпившихся у машин. - Ни одного человека не могу больше взять...
Вдруг Виктор Степанович, словно почувствовав на себе еще чей-то особенный взгляд - пристальный, напряженный, - повернулся лицом к проулку, выходившему к перекрестку, и увидел девушку с чемоданом в руке... Запыленная, усталая и... такие знакомые глаза! Недоумевающие и скорбные...
- Люба?.. - прошептал Савченко.
Это была действительно Люба Яковлева - невеста Петра Маринина... И никакой случайности. Впрочем, конечно, случайность... Но на войне ничему удивляться не приходится. Тебя случайно может задеть шальная пуля; или ты пройдешь по минному полю и случайно не наступишь на мину; в людской сутолоке ты случайно столкнешься с братом или совсем не встретишься с ним, хотя, может быть, ночь и ненастье загнали вас под одну крышу... Случайность на войне еще в большей мере, чем в других условиях, проявление необходимости. Это всем известно, однако все и всегда поражаются случайностям.
- Яковлева?.. Как?.. Как вы сюда попали?
Люба горько улыбнулась потрескавшимися губами и почти шепотом ответила:
- К Петру своему ехала... А теперь иду... после бомбежки... Со вчерашнего дня иду, - обессиленная, она села на чемодан, облокотилась на колени, закрыла руками лицо.
- Куда? Зачем в такое время?
- В Ильчу, - сквозь слезы ответила Люба.
- Куда же вас посадить? - Савченко озадаченно посмотрел на свои машины.
- Ишь, для девки найдется небось место!..
- Совести никакой! - раздались из толпы голоса.
Савченко нахмурился и повернулся к Любе:
- Идемте, я вас посажу...
Люба отрицательно покачала головой.
- Мне в Ильчу, к Пете...
- Товарищ Яковлева! - повысил голос хирург. - Вы же медик! Смотрите, сколько раненых!.. К тому же я на Ильчу еду...
Неторопливо возвращался Петр Маринин к перекрестку дорог, где должен был встретить броневик лейтенанта Баскакова. Последняя надежда разыскать Любу потеряна...
Увидев, что броневик до сих пор стоит на оживленном перекрестке, Петр ускорил шаг и вдруг узнал в раненом, несшем в руке котелок с водой, младшего политрука Морозова:
- Виктор!..
- Маринин!.. Петька!..
Хотя не прошло и месяца с тех пор, как расстались друзья, встретились они, словно после предолгой разлуки. С любопытством смотрели друг на друга, стараясь уловить новое во взгляде, в улыбке, в движениях, в манере говорить. Первые два дня войны, казалось, на несколько лет отбросили те недавние времена, наполненные радостным стремлением в будущее, когда Маринин, Морозов, Гарбуз заканчивали училище, когда они впервые надели офицерскую форму...
- Уже воевал? - с некоторой завистью спросил Маринин, глядя на забинтованную голову и перевязанную руку Морозова.
- Пришлось, - устало улыбнулся Морозов.
- И Гарбуз?..
- Убили Гарбуза... В танке сгорел...
Не хотелось верить, что нет больше в живых Гарбуза - того самого Гарбуза, который собирался ехать в отпуск на Кубань, чтобы жениться...
В один-два дня все перевернулось! Мечты, радость жизни, близкое счастье, да какое счастье!.. И все сразу рухнуло. Все стало не так... Гарбуза убили, Морозов ранен... Разбомбили поезд, в котором ехала к нему Люба...
А Морозов тем временем рассказывал о боях на границе, о беспримерном танковом сражении, в котором он участвовал.
- Большое дело - победа в первом бою, - заканчивал свой рассказ Морозов. - Хоть маленькая, с птичий нос, но победа. Черт возьми! И сказать не знаю как. Понимаешь, солдата она рождает. Вот мы... Растрепали танковую колонну немцев. А потом нас растрепали. Но первыми набили фашистам морду мы! А это большое дело. Каждый понял, что можно бить фашистов в хвост и в гриву.
Морозов умолк, поправил повязку на своей раненой руке и задумался. Маринин вынул блокнот, но записывать ничего не хотелось. И без этого помнился до мельчайших подробностей рассказ Морозова, живо представлялась вся картина танкового боя.
- Как же теперь? - спросил Маринин. - Неужели не остановим их на границе?
Морозов снисходительно засмеялся.
- Эх, Петр, Петр, ты еще не веришь, что фашисты перешагнули границу. Мы на этих машинах из-под самого носа немцев выскользнули, а от бригады нашей почти ничего не осталось.
- Вся бригада погибла?! - Петр вскинул брови, в глазах его полыхнул горячечный блеск.
- Почему погибла? Живет бригада! - И Морозов, поставив на землю котелок, сдвинул вперед сумку от противогаза, расстегнул ее. Маринин увидел там сверток красного атласа.
- Что это?
- Боевое знамя. Комбриг приказал в штаб дивизии доставить.
- Знамя бригады?! - шепотом произнес Петр, благоговейно притрагиваясь к свернутому полотнищу и изумленно глядя на Морозова.
С неба донесся грозный гул бомбардировщиков.
- Воздух! - послышался чей-то взвинченный голос.
Друзья поспешно распрощались...
11
Через несколько минут броневик мчался по дороге на Скидель. Петр занимал то же самое место - в башне, рядом с сержантом-пулеметчиком.
Навстречу все чаще среди беженцев попадались группы красноармейцев с посеревшими от усталости и пыли лицами, воспаленными глазами.
- Где немцы? - спрашивали у них.
Толкового ответа ни от кого нельзя было добиться. Но из рассказов можно заключить, что танки противника далеко углубились в нашу территорию. Нужно быть готовыми к встрече с ними.
Чем больше удалялись от Лиды, тем заметнее пустело шоссе. Люди, шедшие на восток, сворачивали на проселочные дороги, а то брели и напрямик - через леса и поля дозревающей пшеницы. Нередко, заметив катившийся по дороге броневик, они вдруг исчезали, словно проваливались сквозь землю. А на том месте, где только что шли люди, спокойно колыхались белесые хлеба, переливаясь волнами, которые бесшумно разбивались об опушки лесов, обступивших зреющие нивы.
Маринину казалось, что пустынная дорога таила в себе какую-то опасность. Он напряженно всматривался вперед, вопросительно глядел на лейтенанта Баскакова, когда тот останавливал машину, вываливался из-за бронированной дверцы и, низкорослый, плотный, расставив ноги и подав корпус назад, подносил к глазам бинокль.
Миновав неширокую речку Лебеду, заметили на дороге двух людей. Один красноармеец, второй - в гражданском платье. Боец, угрожающе направив на гражданского винтовку, что-то требовал от него. Когда бронеавтомобиль приблизился, Маринин расслышал резкий голос:
- Руки вверх! Застрелю!..
Броневик остановился, и Баскаков с Марининым, выскочив на дорогу, торопливо подошли к неизвестным.
- В чем дело?..
Не успел Баскаков произнести эти слова, как боец и гражданский мгновенно направили на него и на Маринина оружие:
- Руки вверх!
Человек в красноармейской форме четырехгранным штыком прикасался к груди Баскакова. В лицо Петра смотрел пистолет коренастого мужчины в рыжем поношенном костюме.
Это случилось так неожиданно, что Маринин, не успев ничего сообразить, машинально сделал шаг к своему так внезапно появившемуся противнику.
- Приехали, комиссары. Ни с места! Машина под прицелом, на водителя не надейтесь... - И человек в гражданском, чуть скосив глаза в сторону придорожных кустов, крикнул по-немецки:
- Schnell hierher!*
_______________
* Скорее сюда! (нем.)
В эту долю секунды перед глазами Петра встало родное училище, спортивный городок и старший лейтенант Иванов - преподаватель физподготовки. Два года учил он курсантов рукопашному бою, твердя на каждом уроке: "Нападай, соображай, парируй и снова нападай..." Будущие политработники восхищались его искусством и добросовестно учились владеть штыком, прикладом, лопатой, кинжалом...
И в это мгновение, когда Петру впервые в жизни глянул в глаза вражеский пистолет, из которого вот-вот могла вырваться пуля, он вдруг отчетливо увидел своего преподавателя...
Миг - и Маринин носком сапога резко ударил своего противника в пах, схватил и вывернул правую руку. Мужчина в рыжем костюме заскрежетал от боли зубами, свалился на пыльную дорогу. Его пистолет отлетел далеко в кювет.
Лейтенант Баскаков тоже сделал движение, но оглушительно грохнул выстрел, и он, ухватившись руками за штык винтовки, начал медленно оседать на землю. Петр метнулся к лейтенанту и, позабыв, что при нем наган, цепко ухватился за цевье винтовки. Баскаков выпустил штык и затих на нагретой солнцем дороге, словно стараясь прижаться раной к земле.
Справа, из кустарника, к месту схватки и к броневику спешила группа людей. Пепельного цвета мундиры, засученные рукава, пилотки набекрень, черные автоматы. Так вот какие они, фашисты!
По бегущим неожиданно хлестнули пулеметные очереди из броневика. Это вступил в бой сержант - башенный стрелок бронеавтомобиля. О его присутствии враги, видимо, не подозревали, так как было известно, что экипаж броневика состоял всего лишь из трех человек.
Маринин крепко держался за винтовку, отводя ствол в сторону. Не выпускал ее и человек в красноармейской форме. Секунду, может, меньше, они смотрели друг другу в лицо. Глаза фашиста - холодные, чужие, напуганные. Заметив страх врага, Петр с силой потянул к себе оружие. Фашист начал яростно вырывать винтовку, словно чувствуя, что в своих руках он держит собственную жизнь.
А из броневика непрерывно палил пулемет. В ответ из кустарника ударила по машине длинная автоматная очередь.
Маринин сильнее потянул винтовку и стал пятиться к броневику, таща за собой гитлеровца. Тот вдруг выпустил из рук оружие и, как заяц, метнулся через кювет в поле, в рожь. От неожиданности Петр упал почти под колеса своей машины.
На дороге лежал Баскаков, по полю удирал фашист, застреливший его, по кювету уползал на карачках человек в рыжем костюме. И из кустов стреляли немецкие автоматчики.
Маринин вскочил на ноги и метнулся за броневик, чтоб укрыться от пуль автоматчиков. Водитель распахнул бронированную дверцу и, бледный, перепуганный, крикнул:
- Залезайте скорее!..
В десяти шагах впереди лежал мертвый Баскаков. Маринин кинул на него взгляд, полный недоумения, горечи и еще какого-то чувства, смежного со страхом, растерянностью, ошеломленностью. До его сознания не доходило, что все это произошло на самом деле, - ведь все случилось так неожиданно, нелепо, в одну минуту... Водитель, включив скорость, медленно, чтобы не оставить открытым Маринина, подал броневик вперед - к мертвому Баскакову.
- Помогай! - крикнул ему Маринин.
А над головой, из башни броневика, хлестали по кустарнику пулеметные очереди.
Водитель и Маринин втиснули в узкую дверцу машины тело лейтенанта. Еще десяток секунд - и бронеавтомобиль развернулся в сторону Лиды.
- Стоп! Стоп! - вдруг закричал Маринин. Петру живо представились строгие глаза полковника Рябова - командира дивизии. "Что буду ему докладывать? Где враг?" - мелькнула мысль.
- Задний ход!
Броневик медленно пополз по дороге назад. Когда напротив открытой дверцы показался скорчившийся в кювете фашист в рыжем костюме, машина остановилась. Петр вместе с водителем быстро втащили фашиста в броневики затолкали под ноги сержанту-пулеметчику.
Бронеавтомобиль помчался к Лиде.
...В штабе пленному оказали медицинскую помощь и допросили его. Фашист рассказал немногое: с отрядом десантников выброшен ночью с парашютом; десантники имели задачу - захватывать в плен солдат и офицеров и узнавать от них о передвижениях советских частей. Фашистское командование преследовало цель - всеми средствами воспрепятствовать отходу боеспособных единиц Красной Армии в глубь своей территории.
12
Когда над лесом сгустились сумерки, хоронили лейтенанта Баскакова. Вечер был тихим, в небе мерцали первые звезды. На опушке, вокруг свежевырытой могилы, стояли командиры, политработники, солдаты. Никому не хотелось верить, что пришла война, что она уже здесь, рядом, что вот ее первая жертва из штаба мотострелковой дивизии. Баскаков лежал на носилках, такой же полный коротыш, каким его все знали. Рядом шелестела колосьями рожь. Легкий ветерок бил в лицо запахами ромашек, полыни, мяты. Где-то неугомонно стрекотал кузнечик, кричала на дождь лягушка.