Стаднюк Иван Фотиевич. Война (Книга 1)

   Что потом сделал фокусник, Федор Ксенофонтович уже не помнит... Сейчас он увидел точно такие глаза у Рукатова. И еще заметил, что все в кабинете с превеликим любопытством наблюдали за их встречей.
   Генерал, испытывая мучительную неловкость, стал по очереди здороваться со всеми за руку. А подполковник Рукатов, обращаясь к сослуживцам, не унимался:
   - Прямо скажу, в люди меня вывел Федор Ксенофонтович! Век не забуду!
   - Не преувеличивайте, товарищ подполковник, - с жесткой улыбкой заметил Чумаков, усаживаясь на стул, предложенный Рукатовым. - Всех нас в люди вывела армия.
   - Верно говорите, товарищ генерал, но прямо вам скажу: вы молодцом выглядите, хоть поседели заметно, - без всякой последовательности перевел разговор Рукатов. - А я сдал, списали меня со строевой и вот доверили кадры. Трудная это работа, судьбы людей решаем, а от этих судеб зависит боевое могущество армии...
   - Так какой у нас план действий? - нахмурившись, перебил его Федор Ксенофонтович. Заметив ухмылки сослуживцев Рукатова, с неприязнью подумал: "Догадываются же, что за фрукт с ними работает, а терпят..."
   - Значит, так. - С лица Рукатова смыло улыбку, и он уставился перед собой остекленевшим взглядом. - Сейчас я вас сопровожу к начальнику нашего отдела, а он уже по инстанции... Командира корпуса может пожелать принять и нарком.
   - А где хоть штаб корпуса дислоцируется? - поинтересовался Федор Ксенофонтович.
   - Там где-то, в Барановичской области. - Рукатов беспомощно оглянулся на сослуживцев.
   - В Крашанах, - подсказал кто-то.
   Когда шли по мрачному коридору, Рукатов вдруг таинственно зашептал:
   - Федор Ксенофонтович, если хотите, можно вас оставить в Московском округе. На такой же должности!.. Я ведь в курсе: у вас Ольга Васильевна почками хворает, а дочка, кажется, десятилетку должна была окончить...
   "Все знает, подлец", - с досадой подумал Чумаков.
   - Я начальству говорил, - преданно добавил Рукатов. - Стоит вам только намекнуть...
   - Нет, товарищ Рукатов. В армии должностей себе не выбирают.
   Остановились у двери с табличкой "Полковник Микофин С. Ф.".
   - Семен Филонович? - удивился Чумаков, указывая на табличку.
   - А вы разве не знали, что он мой начальник? - каким-то вдруг деревянным голосом ответил Рукатов, и даже в полумраке коридора можно было разглядеть его помертвевшие глаза. - Мы именно к нему. Он ждет.
   Федор Ксенофонтович все понял и решительно открыл дверь.
   За столом сидел постаревший и полысевший Сеня Микофин... полковник Микофин... Сколько лет не виделись!
   Микофин поднял голову и тут же, засветившись радостью, вскочил:
   - Заходи, дружище! Жду не дождусь!
   Обнялись, расцеловались.
   - Можете быть свободны, - сказал Микофин Рукатову, не глядя на него.
   - Ты давно работаешь в наркомате? - не мог прийти в себя от такой неожиданной встречи Чумаков.
   - Уже два года. И все удивляюсь, почему не заходишь. Бываешь же в Москве?
   - Не знал, что ты тут!
   - Как не знал?! А Рукатов?.. Он о тебе мне все докладывает... Слушай, Федор, ну и удружил ты мне с этим Рукатовым!
   - Я? Каким образом?
   - В позапрошлом году прислали мне его в отдел на вакантную должность. Знакомлюсь с "личным делом", читаю характеристику, подписанную тобой еще в двадцать пятом. Ну, думаю, раз Федя Чумаков хвалит, значит, человек стоящий. Воспитанник твой, батальоном под твоим началом командовал. Вот и взял. А оказалось, дрянь человек, будем увольнять из армии.
   - Мать моя родна-ая! - Федор Ксенофонтович отмахнулся рукой и зашелся удушливым смешком. - Помилуй меня бог от таких воспитанников! Я горючими слезами плакал от него!..
   Не чаял генерал Чумаков, что ему придется еще немало и с большой горечью размышлять над тем, откуда берутся рукатовы, рождаются ли они как закономерность в сложностях человеческого бытия, всплывают ли на поверхность в особых условиях, когда поток жизни устремляется по новому руслу, взвихривая все дремлющее на пути, или ими становятся духовные уродцы, наглеющие при попустительстве общества... Сложна и извилиста иная судьба человеческая.
   3
   Осененный деревьями Гоголевский бульвар томился в солнечном жару июньского дня. Генерал Чумаков, выйдя за могучую стену, отделявшую строгий комплекс зданий Наркомата обороны от бульвара, покосился на манящую тень за решетчатой оградой и вытер вспотевший затылок. Хотелось немного посидеть на бульваре, собраться с мыслями. Пошел вверх, к Арбатской площади, то и дело отвечая на приветствия военных, подождал, пока прогрохотал мимо трамвай, и повернул к памятнику Гоголю; великий писатель в глубокой скорби размышлял над всем, что постиг и чего не постиг в суетности отшумевшей для него жизни.
   Присел на крайнюю скамейку, затененную наполовину, снял фуражку и закурил. Итак, сегодня вечером Сеня Микофин провожает его в Минск. В наркомате разговоры свелись к одному: комплектование корпуса личным составом, по донесениям из штаба округа, через месяц заканчивается, хуже дело с оружием и техникой, но к осени округ должен получить все, что надо.
   Когда Чумаков был на приеме у начальника Главного автобронетанкового управления Красной Армии генерал-лейтенанта Федоренко, то спросил у него как бы между прочим:
   - Яков Николаевич, чем вызвана такая спешка с моим назначением? В течение нескольких часов я должен был успеть сдать дела.
   - Разве? - Федоренко с удивлением вскинул брови. - Тебя должны были предупредить. Это непорядок. - Он что-то записал в календаре. - Но ехать к месту службы надо безотлагательно... Тревожно на границе.
   - А как же понимать недавнее сообщение ТАСС? - не удержался Чумаков.
   Яков Николаевич помолчал, подумал и будто с неохотой заговорил:
   - Сообщение ТАСС - это акция внешнеполитического курса государства... Ты же знаешь известную формулу, что война есть продолжение политики иными средствами. Пока нет войны, от нас, военных, требуется одно: крепить боевую мощь и быть наготове, но... не демонстрировать ни своих опасений, ни своей подготовки. Избегать каких бы то ни было конфликтов. Даже случайный выстрел на границе с нашей стороны может рассматриваться как провокация.
   Потом Чумаков направился к маршалу Шапошникову, чтобы доложить о том, что статья уже готова. Но только переступил порог приемной, как увидел маршала, выходящего из своего кабинета. Озабоченный, с хмурым лицом, Борис Михайлович куда-то спешил. Торопливо поздоровавшись с Чумаковым, взял у него папку с десятком страниц машинописного текста, поблагодарил и, узнав, что тот сегодня уезжает в Минск, попросил завтра обязательно позвонить ему оттуда...
   Даже в тени бульвара было душно. Рядом на скамейке, смахнув с нее соломенной шляпой невидимую пыль, уселся розовощекий старик с газетой в руках. Федор Ксенофонтович заметил, как старик, разглаживая белые усы, косит на него любопытствующий взгляд, и понял, что тот сейчас попытается затеять разговор. А генералу было не до разговоров. Перед отъездом он еще должен побывать в магазине военной книги, в редакции журнала "Военная мысль" и навестить Нила Игнатовича Романова - своего старого учителя, профессора и генерала, которому обязан еще и тем, что в его доме познакомился с Ольгой. Чумаков очень любил встречаться с профессором, любил вести с ним доверительные разговоры о всевозможных проблемах и сложностях жизни. И так уж повелось, что в каждый приезд в Москву Федор Ксенофонтович обязательно хоть час, да находил для встречи со стариком то ли у него дома, то ли на кафедре в академии.
   Федор Ксенофонтович, бросив недокуренную папиросу в урну, поднялся со скамейки и направился к ближайшему телефону-автомату. Набрал знакомый квартирный номер. Ответила старенькая супруга профессора - Софья Вениаминовна. Назвав себя и поздоровавшись, Федор Ксенофонтович услышал в ответ сдержанный плач.
   - Тяжко хворает наш Нил Игнатович, - сквозь слезы жалобно рассказывала Софья Вениаминовна. - Лежит в госпитале в Лефортове и велел никого к нему не пускать. Но ты, Феденька, поезжай... Умирает...
   - Как он? - упавшим голосом спросил Чумаков у пожилого врача, прежде чем зайти в палату к Нилу Игнатовичу.
   - Лучше... Какая-то потрясающая ясность мысли, - задумчиво ответил врач. - Но мне это не нравится...
   В палате устойчиво пахло лекарствами, хотя огромное окно было раскрыто настежь и в него заглядывала влажная зелень ухоженных деревьев госпитального парка. Казалось, что лекарственный запах источали голые стены палаты, белые спинки кровати, на которой лежал под простыней профессор Романов, белая тумбочка у его изголовья.
   Может, именно от этой наполняющей комнату белизны усохшее лицо Нила Игнатовича Романова казалось таким болезненно-бледным, даже пепельным. Седые усы профессора поредели и потеряли живой блеск, нос истончился, и было удивительно, как держится на нем изящное старомодное пенсне. Старческие водянистые глаза светились под стеклами мудрой грустью и осознанной отрешенностью.
   Да, генерал Романов, доктор военных наук, крупнейший знаток истории войн и военного искусства, подводил итоги жизни. Федору Ксенофонтовичу это было ясно, и он с чувством искренней и глубочайшей скорби понимал, что видится с Нилом Игнатовичем в последний раз.
   Что сказать этому доброму человеку, чем утешить или хотя бы на время развеять его, возможно, уже неземные мысли?
   - Устал я от жизни, - понимая смятенность чувств своего нежданного гостя, с какой-то будничностью сказал профессор и утвердительно шевельнул лежавшей поверх простыни сморщенной рукой. - Не хочется ни печалиться, ни видеть никого... даже близких... Нет, тебе рад. - И он глянул на Федора Ксенофонтовича такими вдруг проницательными глазами, что тот нисколько не усомнился в его словах, - С тобой поговорить можно обо всем, что еще держит меня на этом свете. Понимаешь?.. Вся моя жизнь прошла в размышлениях. И сейчас кажется, что многого еще не высказал. Спасибо тебе, Федор, что пришел. А вот твоя Ольга пусть извинит меня. - Старик позабыл, что Ольга Васильевна не в Москве, а в Ленинграде. - О чем говорить с племянницей перед уходом в мир иной?.. Ты другое дело... Ты часть меня, в тебе будут жить мои знания... Я всех своих талантливых учеников помню и люблю... Именно талантливых... - Нил Игнатович примолк, будто обозревая учебные аудитории, заполненные военным людом. - Если в группе находилось хотя бы два-три таких слушателя, мне уже было интересно читать лекцию. Я начинал сызнова воспроизводить историю, искать все более четкие толкования военно-философских вопросов, все глубже вглядываться в давно отшумевшие войны и подчас видеть в них такое, что у самого мурашки по спине... Не помню, кто изрек, что история войн - это во многом история человеческого безумия... Согласиться с такой мыслью целиком нельзя, ибо история вместе с тем заключает в себе опыт человечества и разум веков. Нет предела ее глубинам, нет в ней границ для поиска мысли, если только история, историческая наука вообще (ты запомни это, Федор!), не унижает себя до того, чтобы искусственно служить современным враждованиям и злопамятствам... А на тернистом пути человечества бывали случаи, когда иные влиятельные особы от государства, от политики или от науки обходились с историей как с гулящей девкой. И она затем в назидание человечеству жесточайше мстила им, возводя над гробницами незримые памятники позора... Вот так обращается сейчас с историей Адольф Гитлер - удивительнейший шарлатан двадцатого века!.. Со смелостью необыкновенной он выкроил из истории Германии перчатки по своим рукам и в этих перчатках, не боясь обжечься, толкает германский народ на путь безумия... Историю же России рассматривает через уменьшительные, да еще закопченные стекла, а все блистательные страницы нашего прошлого, все великие начала нашей культуры, которые не в силах затмить угаром национал-социалистского бреда, пытается объяснить сопричастностью к ним германцев.
   - Вы утомляете себя, Нил Игнатович, - воспользовавшись паузой, заметил Чумаков. Острое ощущение близкой утраты теснило ему грудь, и от этого было трудно вникать в смысл всего, что говорил профессор.
   - Верно, утомляю, - согласился Нил Игнатович. - Но другого случая поговорить о том, что болит, поговорить именно с тобой уже не будет... Ведь я, милый мой, ждал тебя. Знал, что навестишь... Знаю, что и старый мой коллега и друг маршал Шапошников пожалует... А может, и обманываюсь. Время для него сейчас тяжкое... Ты зачем в Москве?
   - Получил новое назначение. Еду командовать механизированным корпусом в Западную Белоруссию. - Чумаков почему-то умолчал, что был сегодня у маршала и что поговорить с ним не удалось.
   - В Западную Белоруссию?.. Значит, на фронт. - В глазах профессора сверкнули печальные огоньки, а в голосе прозвучала строгость. - Война - не сегодня завтра. Так что Ольгу и дочку с собой не бери.
   - Так уж и война! - усомнился Федор Ксенофонтович. - Войны, конечно, не избежать, но раз есть договор с Гитлером... И сообщение ТАСС на прошлой неделе... Германия будто бы соблюдает условия пакта.
   - Война стучится в нашу дверь, дорогой мой Федор. - Профессор пристально посмотрел на Чумакова. - Помимо того что я начальник кафедры академии, я еще и друг милейшего человека Бориса Михайловича Шапошникова. Много в Генштабе моих учеников... Заглядывают к старому профессору, да и меня к себе на совет зовут.
   - Есть сведения? - озабоченно спросил Федор Ксенофонтович.
   - Сведения надо уметь черпать из происходящего... - Нил Игнатович улыбнулся с болезненной благосклонностью. - Ты понимаешь, почему мы пошли на заключение предложенного Гитлером пакта о ненападении?
   - Чтобы выиграть время...
   - Это - дважды два... Разве тебе не известно, что Чемберлен и Даладье нацеливали Гитлера на СССР, делали все возможное, чтобы науськать Германию на нас? И топили в дипломатической мякине все наши предложения о том, чтобы общими усилиями надеть на Гитлера смирительную рубашку.
   - Может, мы неумело предлагали? - Федор Ксенофонтович с чувством неловкости подумал, что он, генерал, редко размышлял над такими, казалось бы, простыми вещами.
   - Нет, умело и последовательно... Когда Гитлер распял Австрию, стало ясно, что он вот-вот покончит с Чехословакией. И мы предложили созвать конференцию Америки, Англии, Франции и Советского Союза... Старый поборник англо-германского содружества Невилл Чемберлен вознегодовал в ответ и, заявив, что не оспаривает права Германии на господствующее положение в Восточной и Юго-Восточной Европе, стал летать на поклон и за советами к Гитлеру.
   - И Франция повела себя не лучшим образом, - заметил Федор Ксенофонтович. - Я имею в виду ее невыполненный договор о взаимопомощи с Чехословакией.
   - Там все сложнее. - Профессор, помолчав, продолжил: - Мы тоже договор не смогли выполнить, хотя уже были сгруппированы на Украине силы, чтобы бросить их на помощь Чехословакии. В Праге отказались от нашей помощи: их буржуазия надеялась найти счастье в браке с немцами. А Франция не собиралась выполнять свои договорные обязательства под предлогом, что не стоит помогать тем, кто сам в решительную минуту не защищается.
   - А ведь верно, - заметил Федор Ксенофонтович. - Абиссинцы защищались, испанцы боролись, а гордая нация гуситов склонила голову перед немцами.
   - Нация здесь ни при чем... Она готова была защищаться всеми средствами. Чехословацкая армия ждала приказа. Но верхушка крупной буржуазии во имя своих интересов согласилась поступиться интересами республики и нации. Франция на этом и сыграла... Затем с марта тридцать девятого года между нами, Францией и Англией велись переговоры. Ничего, как ты знаешь, из них не вышло. - Нил Игнатович отпил глоток боржома из стакана, стоявшего рядом на тумбочке, и, устремив взгляд в потолок, снова продолжил: - Когда нависла угроза над Польшей, мы предложили заключить англо-франко-советский военный союз... Чемберлен, конечно, ответил отказом, а некоторые французские, английские и американские газеты опять завопили, что настал час создания "Великой Украины" во главе со Скоропадским и, разумеется, под эгидой Германии. Понимаешь?
   - Понимаю. - Чумаков горько усмехнулся: - Вот, мол, господа немцы, прямой вам путь на восток. Только не угрожайте нам... Так и созрела ситуация, которая вынудила нас подписать с Германией пакт о ненападении.
   Наступила длительная пауза. Казалось, Нил Игнатович утерял нить своей мысли. Но он вдруг вздохнул и как бы заключил:
   - Но цена этому пакту... На Восемнадцатом съезде Сталин напрямик предупредил, что надо соблюдать осторожность, чтобы не позволить втянуть в военные конфликты нашу страну. Да и в речи Молотова после воссоединения с нами западных областей Украины и Белоруссии не для красного словца сказано, что вопросы безопасности государства встали очень остро. Потом финская кампания и восстановление Советской власти в Прибалтийских республиках... В своевременности всего этого не усомнишься... Теперь, когда наши границы отодвинуты на запад, нужен могучий заслон вдоль них с приведенными в боевую готовность оперативными группировками войск в ближнем, но... не в ближайшем тылу...
   Федор Ксенофонтович был удивлен, что старый профессор, находясь уже на смертном одре, так ясно мыслит и рассуждает с той взволнованной заинтересованностью, которая, казалось бы, никак не должна соответствовать состоянию его духа.
   А Нил Игнатович, зажмурившись, о чем-то задумался. Но тут же, повздыхав, заговорил опять, не поднимая немощно желтоватых век:
   - Пакт о ненападении и торговое соглашение с Германией дали нам время. И мы надеялись, что если Гитлер и решится на войну с Советским Союзом, то не ранее весны сорок второго года. А он решился сейчас. Генштаб располагает важными сведениями.
   - Так почему же ничего не предпринимают? - Чумакову не хотелось верить в услышанное, таким оно казалось невероятным.
   - Предпринимают... Давно предпринимают, - будто самому себе ответил Нил Игнатович, все еще не открывая глаз. - С востока перебрасываются армии... Но мы сейчас как задержавшийся на дистанции бегун: время на исходе, а финиш далеко... Трудная это дистанция. Развиваем автомобильную, авиационную, артиллерийскую промышленность. И сделано немало... Самое же главное: капиталистический мир рассечен надвое - это достижение необыкновенное!.. Могло случиться иначе: нам грозило остаться один на один со всей военной мощью капитализма... А ты говоришь, ничего не предпринимают.
   - Но мы же к войне не готовы! - Федор Ксенофонтович взвешивал сейчас только то конкретное, что имело отношение к уже незамедлительным военным действиям. - Я знаю, ведется перевооружение, подтягиваются к границам войска, проводятся большие учебные сборы, равнозначные частичной мобилизации... Но это далеко не исчерпывает мер, которые нужны в предвидении близкого военного вторжения на нашу землю!
   - Очень близкого. - Нил Игнатович открыл глаза, и Чумаков увидел в них страдание. - Но я полагаю, что Сталин да и Генштаб все еще надеются сдержать Гитлера. Они заняли не новую в истории взаимоотношений между враждебными государствами позицию: не давать повода для войны. Обязательства по торговому соглашению наверняка выполняются нами аккуратно, у нас даже закрыли миссии и посольства стран, которые Германия прибрала к рукам... А это сам понимаешь, что значит. Мы принимаем все меры, чтобы на границе было спокойно, несмотря на провокации и на то, что по ту сторону концентрируются войска. Сообщение ТАСС... это последняя, так мне думается, попытка облагоразумить Гитлера. Последний пробный шар... Хорошо, если хоть войска наших западных округов тайно приведены в боевую готовность.
   - Какая там готовность! - Федор Ксенофонтович досадливо вздохнул. Все делается по ранее утвержденным планам: укрепрайоны на старой границе в Белоруссии разоружены, а близ новой только развертываются строительные работы. Войска, которые передвигаются к границам, полагают, что это в учебных целях, и даже боекомплектов при себе не имеют.
   - Вот-вот. - Лицо Нила Игнатовича перекосила жалкая улыбка. Конечно, Сталин прекрасно понимает, что, объяви открытую мобилизацию, завтра же война; подчини работу железных дорог только передвижению армии война; отдай приказ пограничным войскам сняться с мест расквартирования и занять боевые позиции - немедленно Германия начнет войну. А нам бы еще год времени... Вот и делается все возможное, чтобы заставить Гитлера упустить время. И в этом, разумеется, есть смысл... Но удастся ли?.. Я хорошо знаю закономерности процессов и психологических аспектов, связанных с подготовкой войн. Азартный охотник - а Гитлер именно таков - никогда не отпустит натянутую тетиву лука впустую. Обязательно пошлет стрелу в цель, если не успеть перерубить тетиву либо не прикрыть цель щитом. Бывают исключения, когда идет подготовка к войне без решительных намерений, а лишь для политико-экономического шантажа. Монголы, как мы знаем, еще в тринадцатом веке не раз демонстрировали подготовку к сражению, а затем ретировались, когда узнавали, что противник силен... Да и в период метафизического толкования военного искусства, если говорить уже собственно о войне, некоторые теоретики строили на этом основании принципы стратегии. Вспомним хотя бы труд прусского офицера Генриха Бюлова "Дух новейшей военной системы", где он доказывает, что задача стратегии достичь целей войны без сражения.
   - Ллойд тоже исключал генеральное сражение, считая его следствием ошибок, - заметил Федор Ксенофонтович и тут же ощутил смущение, ибо показывать профессору Романову свои познания военной истории - это все равно что ребенку храбриться перед великаном.
   - Верно, - согласился Нил Игнатович. - Но сейчас другие времена... Он умолк.
   - Неужели Гитлер все-таки решится воевать с Западом и Востоком одновременно? - нарушил молчание Федор Ксенофонтович. - Неужели войны Фридриха Великого, а затем первая мировая война с ее пресловутым планом Шлиффена не научили Германию, как опасно вести боевые действия на два фронта?
   - В наших кругах многие рассуждают точно так же. - Профессор горько усмехнулся. - Получают по самым различным каналам донесения, что Германия приготовилась к нападению, и разводят руками: мол, не может быть, чтобы Гитлер и его генералы не понимали рискованности такого шага. А иные "стратеги" объясняют стягивание Германией сил к нашим границам даже тем, что Гитлер боится агрессии со стороны Советского Союза.
   - Ну, это уж глупость очевидная. - Чумаков махнул рукой.
   - Ты, конечно, не читал "Майн кампф"? - неожиданно спросил профессор и сам же ответил: - И не мог читать. В ней Гитлер весьма отчетливо излагает свою точку зрения насчет России. Я на память помню его слова: "Когда мы говорим о новых землях в Европе, мы должны в первую очередь думать о России и подвластных ей пограничных государствах. Кажется, сама судьба указывает нам путь в этом направлении..." Вот так-то... Еще в двадцатые годы в Ландбергской тюрьме, куда Гитлера упрятали за попытку захватить власть в Баварии, он писал эту свою книгу и уже тогда нацеливал острие германской военщины на "дикий Восток"... А о военных действиях на два фронта... Трудно сказать, что думает Гитлер. Гесс, видимо, не зря полетел в Англию. Но если и не состоится англо-германский сговор, Гитлер надеется, что после молниеносных побед во Франции, Норвегии, Польше, на Балканах его армиям будет под силу и Советский Союз.
   - И вы, Нил Игнатович, полагаете, что уже наступил этот роковой час?
   - Возможно, не я один полагаю... - Профессор вздохнул. - Но... после этих арестов в армии многие предпочитают быть только исполнителями предначертаний свыше: пусть, мол, за меня решают другие. Выдвигать свои собственные концепции - недолго попасть в паникеры, в провокаторы или еще найдут какую формулу... Ты, Федор, только не делись этими мыслями ни с кем... Пусть они уйдут со мной как плод моих размышлений и догадок...
   - Зачем вы о себе с такой обреченностью, Нил Игнатович?..
   Профессор будто не расслышал вопроса Чумакова.
   - И может случиться, что я ошибаюсь или ошибаются те люди, что делятся со мной, - продолжал он. - О чем же я?.. А, о разведданных. Понимаешь, Федор, Генштабу известно о передвижениях почти каждой немецкой дивизии к нашим границам. Но витает смертный страх перед дезинформацией. Некоторые генштабисты твердо убеждены, что Гитлер пытается переброской армий на восток ввести в заблуждение Англию, и верят, что Германия вот-вот начнет вторжение на Британские острова... В нашем разведывательном управлении концентрируется вся информация, стекаются очень важные сведения, но часто их берут под сомнение... Бывает, докладывают правительству важные факты, а в конце делают осторожные оговорки. Разведывательные сведения поступают по разным каналам, подчас противореча друг другу. А если б каждый командующий постоянно получал не просто разведдонесения, но и выводы из них, трезвую оценку военной ситуации, обобщение фактов, это повышало бы боеготовность... Месяц назад ходил я со своими размышлениями в один кабинет... Дали понять, что Иосиф Виссарионович войны не хочет, стало быть, надо думать о том, как ее избежать, а не взвинчивать ему нервы всевозможными сведениями и догадками о намерениях Германии. Словом, намекнули, что я догматик старой школы, и посоветовали хранить свои мысли при себе... Но я не стал их хранить. Изложил на бумаге и послал лично Сталину.
   - Ох, молодец вы, Нил Игнатович! - с радостным удивлением воскликнул Чумаков. - Ну и как? Ответа нет?
   - Был ответ... Позвонил мне домой Поскребышев, сказал, что Иосиф Виссарионович хочет поговорить со мной. Когда моя Софья ответила, что я в госпитале, велел кланяться и передал благодарность товарища Сталина за письмо. Просил позвонить после выздоровления...