Стаднюк Иван Фотиевич. Война (Книга 1)

   Размышляя над прочитанным и глядя в газету, будто силясь найти там что-то самое главное, Федор Ксенофонтович не заметил, как бесшумно открылась дверь кабинета командующего и из нее с папками в руках вышли генералы Климовских и Семенов.
   Климовских, чопорно-подтянутый, с приветливым холеным лицом, увидев уткнувшегося в газету генерала Чумакова, остановился, хотел было подойти к своему старому знакомому, но озабоченный Семенов неуловимым жестом выказал нетерпеливость: мол, ждут дела поважнее, и Климовских, еще раз взглянув на Федора Ксенофонтовича большими темными глазами, зашагал по мягкой ковровой дорожке к выходу. Может, полагал, что поговорит с Чумаковым в другой раз, не ведая, что другого раза уже никогда для него не будет...
   Порученец успел побывать в кабинете Павлова и, выйдя оттуда, сказал Чумакову:
   - Командующий приглашает вас.
   Федор Ксенофонтович поймал себя на том, что при словах порученца слишком заторопился. И тут же с недовольством мысленно приказал себе: чтоб ни робости, но и ни панибратства - командующий есть командующий.
   Вошел в кабинет уверенно и увидел Павлова, поднимающегося из-за стола ему навстречу. Всем своим величественным видом тот будто излучал сияние: лоснилась гладко выбритая, массивная голова, празднично сверкали на груди Золотая Звезда Героя, три ордена Ленина и два ордена Красного Знамени. Павлов вышел на середину кабинета и с доброй улыбкой на жестковатом, с крупными чертами лице широко распахнул для объятия руки.
   - Товарищ генерал армии... - начал было Чумаков, но Павлов, притронувшись пальцами к щетинке усов, дружески засмеялся.
   - Ну, полноте, Федор Ксенофонтович!.. Знаю, что назначен командиром мехкорпуса. Жду... Рад видеть.
   Обнялись, пытливо и дружелюбно посмотрели друг на друга. Федор Ксенофонтович, усаживаясь в предложенное кресло, успел заметить, что в мужиковатости ширококостной фигуры Павлова теперь появилась и некоторая респектабельность - форма сидит на нем ладно, а знаки различия - будто родился с ними.
   - Значит, опять судьба-индейка свела старых солдат? - Павлов, сдержанно посмеиваясь, грузновато уселся за стол. - А я увидел твою статью в журнале о механизированных войсках - порадовался. Спрашивал у наших, где ты служишь. Никто ничего толком... А потом докладывают приказ о твоем назначении к нам на корпус.
   - Извини, Дмитрий Григорьевич, что я прямо к тебе один... Начальника автобронетанкового управления нет...
   - О чем речь! Хоть потолкуем без свидетелей... Кого из наших "академиков" или "испанцев" встречал?
   - Вчера навещал в госпитале Нила Игнатовича Романова. Тяжко болеет.
   - И я слышал, что болеет. - Павлов вздохнул, у его губ легли горькие складки. - Однажды встретил его в Генштабе... Неугомонный старик. На все у него свои собственные концепции, свои исторические аналогии, всех предостерегает...
   - Нил Игнатович убежден, что война уже на нашем пороге. Сказал мне: на фронт едешь.
   - Так уж и на фронт! - Павлов криво усмехнулся, а Федор Ксенофонтович вспомнил, что и сам он примерно этими же словами ответил профессору.
   Помолчали, думая, кажется, об одном и том же. Лицо Павлова сделалось озабоченным, у светлых посуровевших глаз стали заметнее морщины.
   - Обстановка, конечно, напряженная. - Он вздохнул. - Немцы стягивают к нашим границам силы... Уже который месяц не прекращаются провокации. Все стращают нас... Но мы надеемся, что наши дипломаты сделают свое дело.
   - А если дипломаты промахнутся?
   - Почему же?.. Вот и сообщение ТАСС от четырнадцатого числа. После него немцам политически невыгодно нападать на нас.
   - А если нападут?
   - Не посмеют! А потом, учти: подготовку к войне против СССР, сроки ее начала никому не скрыть. На то и существуют Генштаб Красной Армии, разведка... От нас же требуется главное: согласно планам обучать людей, вооружаться, переходить на новую технику. Для этого нужно немалое время. И, как требует нарком обороны, не поддаваться на провокации, не давать Германии повода объявить нас перед всем миром агрессором.
   Федор Ксенофонтович внимательно слушал Павлова, всматривался в его лицо, пытаясь понять, как глубоко убежден командующий в том, что говорит, есть ли в его словах собственное понимание военно-политической ситуации, собственные выводы, сделанные после взвешивания всех данных, которыми он имеет возможность располагать. Чумакову было приятно, что высокое воинское звание и большой пост не давят на Павлова: он держит себя вполне свободно, судит о положении дел, кажется, с пониманием своей ответственности. Может, испытывает некоторую неловкость, что он вот уже генерал армии, возглавляет округ, а Чумаков так далеко отстал. Но ведь и высоких наград у Павлова сколько! А за каждой из них - ратные дела...
   - Скажи, Дмитрий Григорьевич... - Генерал Чумаков чуть подался вперед, словно боясь упустить что-то во взгляде, в выражении лица Павлова. - А ведь можно доукомплектовываться, вооружаться, переходить на новую технику и в то же время держать наличествующие силы в боевом, развернутом состоянии?
   - В боевом, но не в развернутом, - сухо ответил Павлов и, задумавшись на мгновение, будто весь потускнел. Потом продолжал: - Когда была получена майская информационная сводка, в которой указывалось, что Германия в течение всего марта и апреля усиленно перебрасывает к нашим границам войска, я с разрешения наркома отдал командующим армиями распоряжение о порядке действий по обороне пограничной полосы на случай чрезвычайных событий. Каждому соединению, каждой части поручена оборона определенных позиций. По тревоге они должны будут немедленно занять эти позиции и стойко удерживать их... Но только по сигналу боевой тревоги, - подчеркнул Павлов. - А начни сейчас выводить войска на рубежи и развертывать окопные работы - немцы тут же зазвонят, что мы собираемся нападать. И учти, это не только моя точка зрения.
   - Тогда я чего-то не понимаю. - Чумаков вздохнул и захрустел пальцами. - Я знаком с планом мобилизации и развертывания войск в случае войны.
   - Я тоже, как ты понимаешь, знаком, - обидчиво заметил Павлов. Приказа о вводе плана в действие не поступало.
   - Там указывается, - продолжал Чумаков, будто не расслышав последних слов Павлова, - что в случае начала войны расположенные в западных районах войска должны сдержать первый натиск врага, разбить его контрударами и отбросить за линию границы... Так?
   - Ну а как же еще? Наша оборона должна носить активный характер. Павлов с раздражением посмотрел в лицо Чумакова. - Это значит контратаковать и опираться на укрепрайоны и линию полевой обороны вдоль границы.
   - И в это время, - спросил Чумаков, - должно происходить стратегическое развертывание наших главных сил?
   - Совершенно верно. Это азы стратегии!
   - Но мы-то разве успеем осуществить прикрытие этого развертывания, если заблаговременно не займем боевые позиции? - Заметив, как при этих словах Павлов нетерпеливо пристукнул рукой по столу, Федор Ксенофонтович добавил: - Ведь немцы действительно сосредоточивают войска вдоль границы.
   - Это еще неизвестно, с какой целью они их сосредоточивают. - Павлов перевел взгляд на стену, где распласталась огромная карта Белоруссии, подумал и, посмотрев на Чумакова, сказал: - Но дело даже не в этом. Вот приедешь в свой корпус, все увидишь сам... Тебе известна задача корпуса согласно плану прикрытия?
   - В общих чертах.
   - Сейчас у нас все в общих чертах. - Павлов еще больше посуровел. Твой механизированный корпус в случае начала военных действий должен развернуться во втором эшелоне армии, которая своими главными силами, находясь в первом эшелоне округа, будет прикрывать свой участок границы. Так? А какие силы ты будешь развертывать? Твой корпус только формируется. Его танковые дивизии укомплектуются новыми танками, в лучшем случае, в течение этого года. В корпусе больше половины красноармейцев первого года службы. Артиллерийские части получили пушки и гаубицы, а снарядами еще не обеспечены. Тягачей же совсем нет... Автомобильный парк пока настолько мал, что способен поднять не более четверти личного состава... Я уже не говорю, какого еще вооружения и техники не хватает... Округ в целом только на полдороге к боеготовности: укрепрайоны в стадии строительства, авиация в должной мере не обеспечена ни новыми самолетами, ни полевыми аэродромами для рассредоточения. Все это там... известно. Но в случае чего воевать будем!.. Есть боеспособные дивизии!
   Зазвонил один из телефонов, и Павлов порывисто снял трубку.
   - Да, слушаю!..
   Докладывали из штаба 10-й армии о вторжении немецкого самолета в наше воздушное пространство, о передвижениях войск по ту сторону границы, о захваченном диверсанте.
   - Ясно... Ясно... Слышал!.. Не у вас первых! - Павлов недовольно хмурил брови. - Выдержки больше!.. Больше выдержки!
   Когда он положил трубку, Федор Ксенофонтович спросил у него:
   - Я не очень затрудню, если попрошу связаться с Москвой, с маршалом Шапошниковым?
   - Борис Михайлович будет о чем-то хлопотать для тебя? - насторожился Павлов.
   - Нет. - Чумаков усмехнулся. - Маршал просил меня позвонить... по одному вопросу.
   Не прошло и минуты, как Наркомат обороны был на проводе. Маршала Шапошникова в своем кабинете не оказалось. "Поехал в госпиталь навестить больного", - доложил дежурный по его приемной.
   Федор Ксенофонтович досадливо вздохнул. Разговор с Павловым тоже нарушился. Командующий округом молчал, глядя на Чумакова отсутствующим взглядом. Затем едко усмехнулся какой-то своей мысли и спросил:
   - Ты, Федор Ксенофонтович, когда-нибудь сидел голым... на раскаленной сковородке?
   - Слава богу, не приходилось. - Чумаков засмеялся.
   - А мое кресло сейчас напоминает эту самую сковородку. - Павлов поднялся и протянул для прощания руку.
   6
   Нил Игнатович лежал на спине, уставив неподвижные глаза в потолок. Но сквозь стекла пенсне потолка не видел, а только туманную белизну, в которой расплывался верхний край высившейся над его койкой стены. Зеленый плафон посреди потолка виделся тоже размытым пятном в подсиненной белой мари. Туманная белизна, кажется, окутала и самого Нила Игнатовича, навевая дремотное безразличие. В нем брезжило слабое желание снять пенсне, чтобы взгляд его старых, дальнозорких глаз ощутил реальность линий, очертивших потолок и мягкую зелень плафона. Но все медлил подтянуть к лицу руку, словно для этого не хватало сил или не хотел потревожить лежавшую на груди газету и ее шорохом нарушить убаюкивающую тишину. Нилу Игнатовичу мнилось, что и сам он размыт в этой надвинувшейся на него белизне, что тело его растаяло в печальной старческой утомленности, которая залегла где-то возле головы, источая чуть внятный звон. А в глубине этого зыбко плывущего звона вяло и нестройно ворочались его мысли и одна за другой будто бы лениво струились сквозь стекла пенсне в белое марево потолка вместе с его взглядом.
   Странное и тягостное это состояние, когда ты наедине со своим одиночеством и со своей старостью...
   И вдруг Нил Игнатович с тоской подумал о том, что вот так, в подкравшейся дреме, незаметно улетучится и угаснет в безмолвии какая-то, может, самая главная еще державшая его на белом свете мысль и он уже никогда не вернется из небытия. От этого в груди шевельнулся холод, возвратив ему ощущение телесности. Нил Игнатович с испуганной торопливостью поднес руку к лицу и снял пенсне.
   Палата сразу же обрела знакомые очертания. В потолочных углах над окном сгустились тени, а в распахнутом окне с раздвинутыми занавесками вновь появились верхушки деревьев, облитые горячим солнцем.
   Нил Игнатович повернулся на бок и переложил с койки на стул газету. Совсем недавно на этом стуле смиренно сидела его старенькая жена Софья Вениаминовна. Будто уловил тонкий запах французских духов "Коти" и увидел диковинный флакон, хранящийся дома с незапамятных времен. И услышал ее голос, сделавшийся к старости почти детским... Ага! Вот она, главная мысль! Софья сказала, что опять звонил Борис Михайлович Шапошников и обещал сегодня же навестить его в госпитале... Не забывает маршал своего старого учителя. А ведь дел и забот у него бездонная пропасть. Милейший Борис Михайлович! На всех у него хватает доброты в сердце... Светлая голова... Не многие, наверно, так понимают военную стратегию и оперативное искусство - через характер эпохи и уровень общественной мысли... А что касается истории, то он умеет всматриваться в нее, как в бессмертные глаза человечества...
   Потом Софья Вениаминовна, теребя сухими пальцами полуоторванную пуговицу белого халата, накинутого на узкие плечи, говорила ему что-то будничное и незначительное, пряча в потускневших глазах скорбь и смирение. Нил Игнатович был благодарен ей за то, что она не старалась вселять в него надежду на выздоровление, но и не давала воли своей печали. Расспрашивала, о чем вчера рассказывал ему Федор Ксенофонтович Чумаков, говорил ли, где будет учиться его дочка Ирина. Нилу Игнатовичу вспомнилось, что Софья заговорила об Ирине уже не впервые, и только сейчас понял, что ей хотелось узнать, как он отнесется к тому, если Ирина вдруг поступит в какой-нибудь московский институт, будет жить у них... Теперь у нее, Софьи... А ему, наверное, нет возврата домой. Останется Софья одна... Был еще сын Толя, да не вернулся с финской войны...
   Финская война кровоточит страшной раной в сердце Нила Игнатовича. Толя... Капитан Анатолий Нилович Романов погиб еще при штурме линии Маннергейма. Была у Толи жена, красивая Зина, но уже через год после гибели мужа успела обзавестись новой семьей, и Нил Игнатович вспоминать о ней не любит, полагая, что скороспелое второе замужество Зины оскорбляет память о его сыне и изобличает мелкость ее души.
   Думать о Толе тяжело... Вынянчил его с пеленок, дорожил им, как бесценным сокровищем, в которое вкладывал все доброе, чему научила его жизнь, что постиг в собственных исканиях, сомнениях, заблуждениях. Толя стал зеркалом его совести, мерилом его понимания устремлений нового поколения.
   Воспоминания о сыне подкатили к сердцу всегда пугающую горячую боль. И не унять ее никакими лекарствами. Скорбь не внемлет рассудку. А скорбь матерь всякой сердечной боли... Начал гасить ее силой разума, напряженным размышлением о несоизмеримости судьбы человека как личности и судьбы огромной державы, объединяющей миллионы судеб и предопределяющей пути в будущее, по которым пойдет человечество.
   Но, конечно же, сын Анатолий, его гордость и надежда, мог бы остаться в живых, если бы не эта война с Финляндией. Но ее нельзя было избежать, поскольку она была запланирована империалистическим миром против мира коммунизма, - это Нил Игнатович хорошо знает, как и знает, какая опасность таилась в ней для Советского Союза.
   И Нил Игнатович погружается в размышления над тем, что и как было, а перед глазами уже не белый потолок, а контуры материков, морей и океанов, с причудливыми линиями межгосударственных границ.
   Вот она, Финляндия, загадочная страна лесов и озер. Что тебя, северная суровая соседка, получившая независимость из рук Ленина, толкает к нашим недругам и влечет в пучину раздоров? Нил Игнатович видит, как из Хельсинки тянутся нити связей в Лондон и Париж, Берлин и Вашингтон... Вот английский генерал Кэрк, знаменитый военный практик и теоретик, хозяйничает в финском генеральном штабе, поучая финских генералов и офицеров, как на английский манер реорганизовать финскую армию, как вдоль границы с Россией подготовить плацдарм для нападения на нее... И вот в казначейство Финляндии течет золото из банков Англии, Франции, Германии, Швеции, США. Это золото должно превратиться в неприступный вал железобетонных и гранитных сооружений, пересекающий Карельский перешеек, в аэродромы, в ведущие к советским границам дороги... Нил Игнатович видит на потолочной карте, как тело Финляндии покрывается лишаями аэродромов. Сорок военных аэродромов при всего лишь двухстах семидесяти самолетах!.. Над Ленинградом грозно изогнулась трехполосная девяностокилометровой глубины линия Маннергейма...
   В Европе бушует война, угрожая еще многим государствам и менее пока Советскому Союзу, подписавшему пакт о ненападении с Германией. А в столицах главных мировых держав озабочены тем, чтобы поскорее повернуть войну в сторону СССР. И в Финляндию зачастили иностранные военные министры и начальники генеральных штабов. Только накануне советско-финского конфликта там побывали генерал Кэрк, уже ставший главнокомандующим английской армией, военный министр Швеции Шельд, начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Гальдер... А сколько всяких военных "миссий" и специальных посланцев! И у всех одна тайная, но неотложнейшая задача - столкнуть Финляндию с Советским Союзом, разжечь на севере очаг войны, чтобы затем объединенными усилиями раздуть его в огромный пожар, в котором должно погибнуть Советское государство. Эта война, по замыслам Лондона, Парижа и Вашингтона, должна была смешать планы Гитлера на Западе и сделать его сообщником в походе против красной России.
   А советское руководство взывало к разуму Финляндии. Велись переговоры, чтобы принять меры для обоюдной безопасности. И был бы жив Толя... капитан Романов. Сидел бы сейчас у его изголовья, и ему, Нилу Игнатовичу, куда легче было бы умирать, оставляя на белом свете частицу своего сердца, продолжателя своей фамилии. Но все случилось по-иному. У истории свои превратности. Реакционные правители Финляндии Каяндер, Эркко, Таннер, Маннергейм не захотели внять голосу разума. Не уклоняясь от переговоров, они провели всеобщую мобилизацию и развернули свои войска на границе с СССР. Их замысел был прост: отказав Советскому Союзу во всех его предложениях, быстрее спровоцировать войну и сковать главные силы Красной Армии на линии Маннергейма до подхода союзных войск, а затем превосходящими силами перенести военные действия на советскую территорию.
   Не многие понимают, какая беда висела тогда над нами. Не многие еще имеют возможность оценить решительность Советского правительства, когда в тайном нарастании событий близилась трагическая кульминация. Пройдут десятилетия, и иные историки и мемуаристы Запада будут лить слезы по поводу того, что Красная Армия обрушила невиданной силы удар на "маленькую Финляндию", и будут блудливо отводить глаза от фактов, свидетельствующих, какую щедрую помощь военной техникой и снаряжением получала Финляндия от Англии, Франции, США, Швеции, Норвегии, Италии, Германии... Будут стыдливо умалчивать и о том, что тот удар Красной Армии по могучей линии маршала Маннергейма был сокрушающим ударом по воплощенной в ней силе великих покровителей Финляндии, которые, надеясь на неприступность чудо-линии, деловито готовились к "горячей" антисоветской весне 1940 года.
   Свежо все это в возбужденной памяти Нила Игнатовича. Сердце еще не забыло о тревоге, которую испытал он, когда в Генштабе познакомился с информацией оттуда... Уже шла финская война - тяжелая война, с немалыми потерями... И стало известно, что 19 декабря 1939 года высший военный совет союзников - Англии и Франции - принял решение о нападении на Советский Союз; к 16 января 1940 года разработка плана нападения была завершена.
   Снова четко проступает на потолке, будто на фотографической бумаге в проявителе, карта. Нил Игнатович видит, как оживают на ней синие стрелы с остро отточенными наконечниками; взяв начало в глубинах Англии и Франции, они пересекают Северное море, Норвегию, Швецию и хищно устремляются через Финляндию к советским границам... Именно так планировалось перебросить английские и французские войска для войны с СССР.
   Вторжению на территорию Советского Союза с севера должно было сопутствовать нападение с юга - со стороны Балкан и Ближнего Востока. Эту южную операцию французское правительство поручило готовить генералу Гамелену и адмиралу Дарлану. В Черное море должна была войти англо-французская эскадра и нанести удары по советскому побережью. Предполагалось и то, что в помощь Франции должны были выставить ни много ни мало, а целых сто дивизий Югославия, Румыния, Греция и Турция! Маршал авиации Митчел, командующий английскими воздушными силами на Ближнем Востоке, получил от своего правительства указания о нанесении ударов по Баку и Батуми...
   Перспектива грядущей войны поставила перед Советским правительством задачу невероятной сложности. На Политбюро приглашались полководцы, дипломаты, историки. Во что бы то ни стало надо было избежать столкновения с объединенными силами капиталистического мира.
   Из глубокого анализа обстановки выкристаллизовывался единственно правильный выход: как можно скорее поставить Финляндию перед необходимостью заключения мирного договора с Советским Союзом. До весны военный конфликт должен быть исчерпан...
   Но война в заснеженных лесах Карело-Финского театра оказалась строгим и бескомпромиссным экзаменом. Пришлось жестоко расплачиваться за пробелы в выучке войск и штабов, за недостаток опыта у многих командиров соединений, назначенных на эти посты только накануне войны, за неувязки в снабжении фронта и в работе автомобильно-дорожной службы.
   И все-таки Красная Армия сделала, казалось, невозможное. В условиях суровейшей зимы и глухого бездорожья линия Маннергейма была сокрушена. Противник был охвачен железными клещами в районах Выборга, Кексгольма и Сортавалы. Путь в центральную часть Финляндии и к ее столице был открыт. Финское правительство согласилось на предложение СССР о мирных переговорах.
   Начавшиеся 1 марта 1940 года переговоры привели в ярость покровителей Финляндии. Англия и Франция почти в ультимативной форме потребовали от Таннера немедленно обратиться к ним с просьбой о вооруженной помощи. В финско-советских переговорах появились тревожные паузы. Но уже не было никаких пауз на фронте: Красная Армия продолжала наступать, поставив финскую армию на грань катастрофы. И финскому правительству ничего не оставалось, как подписать договор и приказать своим войскам прекратить огонь; была бита главная козырная карта, на которую, затевая опасную игру, надеялись сильные мира капитализма.
   Но и после того как был потушен очаг войны на севере, великие державы Запада не отказались от задуманного. Весь март командование английской и французской армии уточняло детали предстоящих военных действий против Советского Союза. В апреле французское правительство трижды заслушивало доклад генерала Вейгана о готовности к нападению на СССР. И срок нападения был намечен: на конец июня или начало июля. Влекла наших недругов заманчивая надежда, что и нацеленный на Францию удар Германии будет тоже перемещен на Восток...
   А Советское правительство, заключив пакт с Германией, продолжало высветливать в тайных потемках межгосударственных отношений путь для своей страны, для своего народа, надеясь выиграть время, чтобы подготовиться к грядущим битвам, если они будут навязаны.
   Но как определить на этом пути роковые столбы, отделяющие мир от войны?..
   Картины недалекого прошлого и размышления о нем утомили Нила Игнатовича. Он, словно сделав какую-то неотложную, трудную работу, закрыл глаза и опять почувствовал себя бестелесным, куда-то плывущим среди мрака и тихого звона. Ему казалось, что он еще чего-то не додумал, чего-то не выполнил, но уже не мог сосредоточить свои ставшие непослушными мысли: они ускользали, растворялись или дразнили издалека - недосягаемые, округло-неухватистые. Попытки угнаться за какой-то очень нужной мыслью еще больше утомляли его, и он покорился своему бессилию...
   Проснулся Нил Игнатович от ощущения странной неловкости и смутного беспокойства. Сквозь щели глаз увидел белый халат, облегавший чье-то крупное тело. Открыл глаза и узнал маршала Шапошникова. Борис Михайлович, ссутулившись, сидел рядом на стуле и смотрел на Нила Игнатовича с грустной задумчивостью.
   - Ох ты боже мой! - Нил Игнатович слабо вскинулся, нащупывая немощной рукой пенсне на простыне. - Генерал-майор спит, аки неразумный младенец, а маршал сидит возле него и караулит!..
   Борис Михайлович скорбно улыбнулся одними уголками губ и погладил исхудалую руку профессора.
   - Ну, здравствуйте, батенька мой... Какой же я для вас маршал? Это вы для меня генералиссимус науки.
   Не в такие уж далекие дореволюционные годы, когда Шапошников учился в Академии Генерального штаба русской армии, Нил Игнатович Романов вел там курс военной истории; потом Романов преподавал в Академии имени Фрунзе, которую несколько лет возглавлял Борис Михайлович, где их и сблизила общая борьба против всякого рода вульгаризаторства в теории и практике военного дела, упрощенчества в толковании стратегии и оперативного искусства.
   - Не прибедняйтесь, Борис Михайлович. - Нил Игнатович с искренним почтением взглянул на маршала. - Я из леса военной истории так и не выбрался, а вы, постигнув океан знаний, стали истинным жрецом стратегии. Помню, как вы планировали бросок наших армий на помощь Чехословакии, а потом план помощи Франции на случай нападения на нее Гитлера. Превосходно!..