Стальнов Илья. Ночь пяти стихий

   — В подобных случаях с прохиндеями легче. Прохиндей выгоду свою чует. Она для него — главное. А от честного в подобных делах чего ждать, кроме обмана?
   Воевода взял кружку, зачерпнул кваса из бочонка, который стоял в углу приказной избы, выпил огромными глотками, вытер рукавом кафтана рот и, отдуваясь, фыркнул:
   — Уф-ф… Главное, Егорий, чтобы всех повязать. Ежели один останется да еще коль у него в голове не вата, то через месяц они как тараканы размножатся. И будет новая ватага, может, еще позлее старой.
   — Никто не уйдет. Десятник Макарий дело свое знает. Как пес цепной вцепится.
   — Много твой пес цепной дичи наловил, ха!
   — Сейчас не упустит. Лишь бы прохвост Иосиф не подвел.
   — Ну ладно, пошли. — Староста и воевода чинно проследовали по улицам. За ними семенил Алексашка. Стрелецкая слобода раскинулась за городской стеной. Там в обычных избах проживало несколько десятков стрельцов. Из кухонек шел пар, ругались две бабы из-за того, на чей огород забрела свинья и сколько капусты сожрала, кудахтали куры. Обычная слобода, если не считать того, что проживали здесь люди служивые, ответственные не только за участие в войнах, но и за поддержание порядка. Стрельцы в кафтанах, при оружии уже стояли нестройной толпой и готовы были выступать. Они знали, что разбойники и вооружены не хуже их, и в драке злы, поскольку терять им нечего — впереди их только пытки да казнь ждут. Только у нескольких стрельцов был блеск в глазах — застоялась кровь и хотелось им забавы. Во главе был тот самый здоровенный толстый десятник.
   — Орлы! — довольно воскликнул воевода. — Хороши!
   — Ну да. Если бы у орлов столько жира было — летать бы не смогли, — махнул рукой губной староста. — Обленились. Войну бы им хорошую.
   — Воин наш духом православным силен, — потряс рукой воевода, но в глубине глаз жила усмешка. Недаром же недавно столько упреков им было высказано в отношении стрельцов.
   — На благородное дело идете, — с подъемом крикнул воевода. — Порядок и спокойствие в краю нашем защищать и благодарность народа за это честно заслуживать…
   Выражение лиц у стрельцов стало еще скучнее, чем было.
   — А коль доблестно покажете себя, так столько бочонков терпкого вина выкачу, что купаться в нем сможете!
   В отряде возникло оживление, прошел одобрительный гомон.
   «Тоже с купцов сдеру, как и вознаграждение кабатчику, — подумал воевода. — Для них же стараемся, пускай они и платят. Мне еще кусок жирный с того обломится».
   Иосиф, пришедший загодя, стоял в стороне и как ни старался выглядеть съежившимся и потерянным, но все-таки иногда расслаблялся, и тогда на физиономии его появлялось истинное его выражение — нахальства и глумливости.
   — Подь сюда, — поманил его воевода. Кабатчик резво подскочил и низко поклонился.
   — Уверен, что не заблудишься и молодцов моих в болоте не утопишь? — спросил воевода.
   — Как можно. Я эти болота хорошо знаю.
   — Угрозы мои, наверное, тебя не проймут, — вздохнул воевода, — но клянусь: в случае чего из-под земли тебя достану и на медленном огне поджарю. И проклянешь тот миг, когда на свет появился. А еще: вот они, денежки, — воевода вынул из кармана объемистый кошель и потряс им перед носом Иосифа, который завороженно смотрел на него.
   — Все как уговорено будет. Не бойся, воевода.
   — Смотри.
   Вскоре отряд скрылся в направлении леса. Губной староста отправился в свою избу, где накопилось немало мелких, но неотложных дел, а воевода решил пройтись по своим владениям.
   За крепостной стеной тянулись закопченные избы и дворы. После вчерашнего дождя развезло грязь, растеклись лужи, город выглядел неуютно и хмуро.
   — У, разлеглась тут! — воевода пнул сапогом здоровенную свинью, развалившуюся посреди улицы и не дающую проходу.
   — Брысь отседова! Брысь! Разлеглась… — дьяк Алексашка подскочил и наградил ее еще двумя пинками из желания угодить воеводе.
   Недовольно хрюкнув, свинья направилась прочь. Алексашка догнал ее и пнул еще раз.
   — Хорошо народ живет, — поучительным тоном произнес воевода. — Вон свиней сколько развели — проходу нет. А как налоги платить — все бедные, и в казну государеву нечего сдавать.
   — Мелкий народишко, — с готовностью поддакнул Алексашка. — Не чтут государевой пользы.
   — Прав ты, Алексашка, не чтут.
   Они вышли на площадь у стены деревянного кремля, где тянулись торговые ряды, располагались гостиный и таможенный дворы, конская изба. У порога большой земской избы, где сидят земские старосты, толпился народ. Земских старост избирали из мира, отвечали те за отношения с государевыми людьми, сбор налогов на своей территории, следили, чтоб воевода не притеснял народ. Сколько пришлось воеводе сил положить, дабы обуздать их. Мир даже челобитную государю писал о притеснениях со стороны воеводы. Хорошо, вовремя узнал. Губной староста помог, гонцов перехватил, а потом пороли их, чтоб другим неповадно было. Теперь все смирные — кого воевода запугал, кого обманул, а кого подкупил. Ох и горд он был, что ему это удалось. Вон земский староста на пороге, сейчас в пояс кланяется, а какой еще недавно ершистый был. Он, Иуда, удумал ту челобитную писать.
   Воевода сухо кивнул земскому старосте и пошел вдоль рядов, где торговали хлебом, птицей, рыбой. Стояла вонь, шум, торговцы вопили что есть мочи охрипшими голосами, расхваливая свой товар, переругиваясь между собой, заискивали с покупателями, нищие вымаливали милостыню. Кучковались крестьяне, у иных из них были набиты рты — за неимением карманов или кошельков они клали туда вырученные деньги. Мычала жалобно тощая корова, которую привели на убой, кудахтали куры, орал что-то нечленораздельное пьяный купец, держащий за плечи растерянного крестьянина.
   Сегодня из вещей хороших, которые так любил воевода, ничего не найти. Утром отбыл купеческий обоз, где добра было навалом. Да, неплохо поразжились бы разбойники, попадись этот обоз к ним в руки, думал воевода. Но пустили его другой стороной, так что теперь купцам ничего не грозит… Ох и попугал их воевода, нагнал страху, и как же они благодарны были за заботу и спасенье. Вот только нашелся один шебутной, который начал во всю глотку вопить, что этот воевода с губным старостой все выдумали про разбойников, чтобы с честных купцов деньгу слупить, но бузотера этого не поддержали.
   Воевода подошел к ряду, взял огурец, хрустнул им. Торговец заискивающе заулыбался и предложил:
   — Возьми еще, воевода, хороший огурчик.
   По лицу торговца было заметно, что улыбка у него наигранная и что он боится, как бы воеводе слишком уж не понравился его товар.
   — Дрянь огурец, — сплюнул воевода и направился дальше.
   — Да, плоховатый огурчики у тебя уродились, — деловито подтвердил Алексашка, прихватил пару огурцов и устремился вслед за начальником.
   Догнав воеводу, дьяк немного помолчал, а потом решился забросить удочку:
   — Эх, отметить бы сегодня вечерком праздник.
   — А чего сегодня за праздник?
   — Да как же — от разбойников избавились.
   — Еще не избавились. Но избавимся, правда твоя… Хотя если пристально поглядеть, то кому разбойники эти мешают?
   — Как же? — удивился дьяк. — Добро грабят, народ тиранят.
   — А кто его не тиранит?
   — Так что же, нет вреда, что ли, от разбойников? — пожал плечами Алексашка.
   — Что? — воевода вдруг очнулся. — А я что, говорю, что с разбойников польза? Как же ты такое удумать мог?
   — Да и в мыслях не держал, — перепугался Алексашка.
   — То-то, — воевода хлопнул могучей дланью дьяка по спине, и тот лишь слабо ойкнул. — Благослови Бог стрельцов наших, которые сейчас с иродами этими сражаются, — он перекрестился.
   — Благослови, Господи, — поддакнул дьяк. «И помоги. Господи, мне, — подумал воевода. — Сколько лет ждал, а решится все за один день».

АТЛАНТИДА ПОСЛАНЕЦ БОЛЬШОГО ПЕНТАКЛЯ

   Вечерело. Плебс все торчал на карауле у дворца Видящего мага. Для порядка вчера городская стража сделала попытку разогнать его. Но на следующий день ненавистники Хакмаса собрались снова.
   И Видящий маг, и принц прекрасно понимали, что все это неспроста. Эта жидкая толпа, выкрикивающая лениво и нудно богохульные ругательства в адрес Хакмаса и вообще всех колдунов и грамотеев, в момент способна разрастись в океан народа, способный смыть и замок, и его обитателей.
   Низкорослый человек, пробирающийся сквозь толпу, был закутан в серый плотный плащ, из тех, которыми пользуются обычно ловцы диких ослов на северных островах Атлантиды.
   — Выходи! Выходи! — скандировала хрипло толпа. Низкорослый протолкнулся между двумя жирными торговцами и решил, что уже миновал опасный участок пути, как вдруг тяжелая ладонь легла ему на плечо.
   — А ты что не поддерживаешь нас голосом? — прошипел тучный забулдыга, известный завсегдатай подобных сборищ. — Ты часом не прихвостень этого поганого мага?
   — Нет, уважаемый, — поклонился низкорослый. — Я не меньше тебя ненавижу это племя.
   — Эти дерьмовые чернокнижники своими заклинаниями смыли в море Венцин. И я буду не я, если они не замышляют такую же мерзость сотворить и с Перполисом.
   — Это возможно, уважаемый, — кивнул низкорослый.
   — И всем все равно. Что, только мы любим Императора и наш город? Почему не соберутся все и не сковырнут этот гнойник?! — воскликнул пузатый, кивая на замок.
   — Они боятся, уважаемый.
   — Боятся. А я не боюсь ничего. Мне нужна голова этого поганого Видящего мага… Голову Хакмаса! Голову! Голову! — завопил он, и голос у него был раскатистый, мощный, красивый.
   — Голову! Голову! — подхватил плебс. Вопль пузатого придал толпе немного воодушевления.
   Пузатый засмеялся, вполне довольный собой, и опять обратился к низкорослому, не убирая руки с его плеча.
   — Вижу, ты издалека?
   — С севера.
   — У северян неважно с деньгами.
   — Верно, уважаемый.
   — Тогда обосновывайся здесь. Недалеко театр. И площадь перед дворцом, где раздают медь. А сюда добрые люди приносят еду и выпивку. Нигде в нашем поганом городе не найдешь место лучше, чем это!
   — Я вернусь, — кивнул низкорослый.
   — Молодец. Такие и нужны нам, — пузатый хлопнул низкорослого по плечу и убрал руку. А потом заорал вновь: — В море мага. В море мага!
   — В море! — подхватила толпа…
   Низкорослый наконец выбрался из толпы, скользнул тенью к неухоженному парку у подножия холма. Когда-то здесь проходила одна из городских оборонительных стен, теперь от нее остались лишь мшистые рыжие камни. Шатался пьяный плебс. Из-за кустов слышались чьи-то вздохи. Кто-то ругался — пьяно, громко и похабно. Место это считалось опасным. Но низкорослый ничего не боялся. Четыре метательных ножа, короткий меч, крошечный арбалет с маленькими, но оттого не менее смертоносными стрелками, удавка и еще несколько подобных предметов умело были скрыты под его плащом. И этот человек умел пользоваться каждым из предметов виртуозно, ловко, иначе он не был бы тем, кем был.
   В разговоре с пузатым низкорослый сильно лукавил. Во-первых, он не собирался примыкать к толпе и требовать до хрипа в глотке утопить Видящего мага в море и не собирался получать за это деньги, еду и выпивку. Во-вторых, приврал он и насчет ненависти к племени магов, поскольку сам относился к ним. Правда, его положение в иерархической лестнице было куда ниже, чем у Первых магов, но все равно достаточно высокое, чтобы ему доверили быть посланцем Большого Пентакля.
   Он взобрался по скользкой стене. За ней открывалась пещера, забросанная камнями, уходящая куда-то в глубь холма. Одно время здесь ночевали бродяги и темные личности, но в последние десятилетия она пустовала. Никто не знал, что скрывается в ней. Кроме посланца и еще нескольких человек.
   Он забрался поглубже. И нашел, что искал — большой валун. Пошарил за ним, нащупал выступ, надавил куда надо, а потом толкнул глыбу — та неожиданно легко для такой массы отъехала в сторону. Посланец вытащил светящуюся палочку и шагнул в открывшийся коридор.
   Валун встал на свое место, отрезая человеку путь обратно. Через полсотни метров в бока посланца уперлись острия копий.
   — Кто ты?
   — Тот, кто идет солнечным путем.
   — Да покажут тебе путь звезды.
   Прозвучало то, что позже будет названо паролем. Изобретение, насчитывающее незнамо сколько лет и работавшее безотказно. Стало ясно, что пришелец имеет право не только быть здесь, но и немедленно получить аудиенцию у Видящего мага. А именно в его замок и вел этот потайной ход.
   Вскоре посланец возлежал на кушетке перед Видящим магом, закутавшись в желтую тогу, а рабы чистили пропылившийся пылью многих дорог плащ.
   — Я слушаю посланца Большого Пентакля, — произнес, присаживаясь, Хакмас.
   — Ты сам бросил весть, что приходят дурные времена и настает время принятия важных решений. Видящий маг.
   — Я помню.
   — Члены Пентакля согласны с тобой. Они собираются в Зале Наследия.
   — Когда?
   — Через пять дней.
   — Я понял. На рассвете пятого дня я буду там.
   — Я отдал положенное тебе. — Посланец сложил руки и провел ладонями по лицу.
   — Я взял назначенное мне. — Видящий маг повторил жест — все формальности были соблюдены. — А теперь, брат, пей и ешь. Ночью у тебя будут рабыни. Они усладят твою плоть. Если ты нуждаешься в услугах лекаря — скажи.
   — Мне не нужно это. Мой путь, лежит мимо мирских соблазнов.
   — Это похвально. Но должен заметить, что полный отказ от мирских благ не является решающим в продвижении к вершинам. Знания.
   — Этому спору тысячи лет, — сказал посланец. — И каждый должен здесь выбирать для себя. Я выбрал путь отказа.
   — Хорошо.
   Видящий маг остался один. Собирается Пентакль. Пять Первых магов, составляющих один из самых тайных магических союзов за историю Империи, сойдутся, чтобы решать судьбу Наследия. Они еще не уверены, что время пришло. Но Видящий маг постарается убедить их в этом. Они поймут. Они слишком умны, чтобы не понять этого…

РУСЬ. ПЕПЕЛИЩЕ

   Первым упал Мефодий по кличке Пузо — пуля разорвала ему шею. Как по волшебству из подвод посыпались стрельцы, скрытые до этого под холстом и рогожей, а в руках фальшивых купцов появилось оружие. То, что началось потом, больше походило на обычное убийство, чем на честный бой. Слишком легкой виделась разбойникам добыча, слишком они были умело обмануты и заморочены, чтобы быстро собраться, перегруппироваться и оказать достойное сопротивление. Начался настоящий разгром.
   Вот удар сабли пронзил насквозь Косорукого Герасима — тот упал, последним судорожным движением вцепившись в кошель, предсмертная гримаса исказила его лицо, и душа отделилась от тела, чтобы ухнуть в черную бездну ада и пройти по страшной дороге, о которой не дано знать смертным. Вот еще один разбойник, сумевший отразить удар алебарды, пал, сраженный выстрелом в живот. Падали лихие люди один за другим. Иные пытались бежать в ужасе, и смерть настигала их ударом в спину. Иные бились, чтобы встретить ее лицом к лицу, и гибли, не в силах разобраться, где свои, где чужие. Смерть парила над этим медвежьим углом и собирала свою страшную дань, которую испокон веков платят ей люди за свою алчность и злобу.
   Дольше всех держался татарин. Маленький, жилистый, увертливый, он ловко отбивался сразу от троих нападавших. Его кривая сабля мелькала с такой быстротой, что ее едва было видно. Он ловко уходил от ударов и бил в ответ.
   — Вот так, шакал! — крикнул он и еще добавил пару слов на своем тарабарском языке, когда один из наседавших на него стрельцов упал, заливаясь кровью.
   Молниеносный выпад — и второй противник, схватившись за рассеченную руку, отскочил в сторону.
   — Уф, шайтан! — татарин улыбался широкой беззубой улыбкой, какой улыбался всегда, когда шла гульба или лихая ратная потеха.
   Смеясь, он парировал еще один удар. Смеясь, отбил другой и хотел было уже поразить третьего противника, но тот оказался проворнее. Сабля ударила плашмя по плечу татарина с такой силой, что он упал на колено. Стрелец подскочил к нему и срывающимся от возбуждения голосом заорал:
   — Бросай саблю, сдавайся!
   — Ха, чертов сын! — захохотал татарин и рубанул стрельца по ногам.
   Сабля вошла татарину в шею, и он привалился спиной к колесу телеги — так и застыла на его лице бесшабашная улыбка. Наверное, он был доволен своим последним боем, в котором вел себя бесстрашно и достойно.
   Но Гришка не видел всего этого. Благодаря осторожности Силы он задержался на исходной позиции и это спасло его. Сам же Сила, взмахнув дубиной, бросился на выручку друзьям. Четверо стрельцов загородили ему дорогу. И тогда огромная дубина описала круг — и один из нападавших упал, постанывая от боли и держась за сломанное плечо.
   — Бежим, Гришка! — крикнул Беспалый. — Нам не выдюжить!
   Еще одним мощным взмахом Сила отогнал вояк и кинулся в лес. За ним устремился Гришка.
   У Гришки болела пораненная в прошлом нога. Беспалый тоже сильно хромал и быстро бежать не мог. Преследователи же были полны сил и желания настичь жертв; Загнать, как гонят дичь псы. И все же разбойникам удалось на первых порах оторваться от преследователей.
   — Ох! — вскрикнул Сила и упал, держась за ногу. Тяжело дыша он приподнялся, ухватившись руками за скользкий ствол березы. — Беги, а я их задержу. Побьюсь.
   — Нет, — Гришка сжал своими маломощными руками эфес сабли. Сейчас он ясно понимал, что есть нечто более важное, чем собственная жизнь. И что иногда надо уметь пересилить страх и шагнуть навстречу собственной смерти.
   — Толку от тебя… Мешать только будешь.
   — Я остаюсь!
   — Уйди, дурачина!
   — Не уйду.
   Он встал плечом к плечу с Беспалым, сжав вспотевшими пальцами рукоять сабли.
   Преследователей долго ждать не пришлось. Вскоре они появились — трое красных, запыхавшихся стрельцов. Одного из них, огромного десятника, Гришка видел раньше. Тот гнался за ним, когда была история с Варварой.
   — О, птички угодили в силки, — ухмыльнулся десятник Макарий. — Бросьте оружие. Быстрее!
   — Попробуй взять! — угрюмо мотнул головой Сила.
   — Не дури, детина. Сдавайтесь, к старосте вас доставим, — спокойно произнес Макарий.
   — Живыми останетесь, — без злобы добавил высокий, жилистый вояка. — Глядишь, скидка выйдет. Сибирь-матушка — там тоже православный люд живет. И нечего нам без толку драться. Все равно никуда не денетесь.
   — Токма зазря кровь пущать, — тоже примирительно сказал третий, низенький, круглолицый служивый.
   После схватки и погони разговор получался необычно спокойным и миролюбивым.
   — Нет уж милости от вашего воеводы не дождаться, — угрюмо сказал Сила.
   Круглолицый сделал шаг вперед, но отшатнулся, когда перед его носом просвистела тяжелая дубина.
   — Не подходи! — прикрикнул Сила.
   — Не балуй, мы же без злобы. Пошли по-хорошему, — посоветовал Макарий, лениво опираясь на алебарду.
   — Братцы, вы же люди подневольные, — сказал Сила. — На что мы вам сдались? Зачем нам биться? Неизвестно же еще, чем все закончится. Вас всего трое против нас двоих.
   — Против одного. Мальчишка не в счет, — отмахнулся Макарий. — Слишком тощ да малохолен.
   — Думаешь, меня одного легко одолеть? — Беспалый выразительно взвесил свою дубину в руке.
   — Одолеем, — в голосе десятника, с уважением разглядывавшего дубину, уверенности большой не было. — А нет, так наших позовем. Гурьбой навалимся.
   — Не получится, — возразил Беспалый. — Мы далеко в чащу ушли, не докричишься. А ежели одного за подмогой пошлете — точно не выдюжите.
   — Верно, — вздохнул высокий стрелец.
   — Что верно? — повернулся к нему раздраженный десятник.
   — Такого детину втроем не одолеем, а до своих не докричимся — все верно он говорит.
   — Братцы, мы же люди не вредные, — мягко сказал Сила, стараясь, чтобы слова его прозвучали искренне. В такие минуты у него появлялась способность убеждать людей. — В зверствах никаких не замешаны. В разбой от жизни дурной, от несправедливости да с голодухи подались. К тому же вы всю нашу шайку изничтожили. Делать нам в ваших краях больше нечего. Уберемся восвояси — никогда о нас не услышите.
   — Резонно говорит, — сказал высокий.
   — Чего резонно? Тебе лишь бы уши развесить! — возмутился десятник. — А у нас воеводин строжайший наказ — чтоб ни один не ушел.
   — Ну что ж, биться так биться, — Сила опять поднял дубину. — Только не думаю, что на том свете этот благой порыв вам зачтется.
   — Горазд ты языком молоть да головы морочить, — с каким-то даже уважением произнес десятник.
   — Лучше языком молоть, чем до смертоубийства биться. Зачем добрым людям друг друга убивать?
   — Но ежели мы тебя отпустим — воевода шкуру сдерет, — сейчас на лице десятника читалось явное сомнение.
   — А откуда ему узнать-то, что вы нас отпустили? Не догнали — слишком мы резвыми оказались. Да и, может, вообще нас не было. Кто знает, сколько разбойников пришло?
   — Христос говорил, что жалеть людей надо, — сказал худой. — На кресте Варраве обещал царство Божие, а тот уже какой разбойник был. Я так думаю, ежели пообещают они в наших краях больше не появляться, пущай идут.
   — Обещаем, никого не тронем, — кивнул Сила. — Мы же правда не злодеи.
   — Пущай идут, — вздохнув, согласился десятник. — Действительно, может, и не было их вовсе.
   — Ну мы, значит, пошли, — сказал Сила, отступая лицом к стрельцам из опасения, как бы они не бросились, если он обернется к ним спиной. Но стрельцы честно решили отпустить разбойников» на все четыре стороны;
   Отойдя на достаточное расстояние. Беспалый огляделся, внимательно прислушался и удовлетворенно заметил:
   — Соблюдают договор — не идут следом, — он перекрестился, снял крест с груди, поцеловал его. — Спасибо, Господи, спас недостойных рабов твоих.
   Гришка уселся на землю, уронил голову на руки и всхлипнул. На него навалился только что пережитый кошмар. Ничего страшнее он еще не видывал. Он плакал по своей несчастной судьбе, плакал по всем тем, кого убивали на его глазах за всю его жизнь, плакал по погибшим в бойне у развилки дорог. И хоть прибрал Господь сегодня в основном людей недобрых, у которых руки по локоть в крови, но ведь не у всех из них души были полностью потеряны. Плакал он по здоровяку Мефодию по кличке Пузо, по жизнерадостному татарину Хану — они ведь помогли вырвать его из цепких рук Евлампия, и им он был обязан своей жизнью. Да кто знает, если бы сложилась их судьба по-иному, какие бы добрые качества расцвели, но не смогли расцвести из-за холода и жестокости этого мира.
   — Ну ладно, успокойся, не лей слезы, — Сила ласково положил свою здоровенную руку на плечо Гришке. — Пора идти.
   Гришка протер кулаками покрасневшие глаза и нехотя поднялся. Горе, слезы — они затягивают. Казалось, мог бы он так просидеть до смерти. Было в его боли какое-то неестественное стыдное упоение ею. Он встрепенулся, отряхнул штаны и поплелся вслед за Беспалым.
   — Откуда могли стрельцы взяться? — нарушил Гришка затянувшееся молчание.
   — Может, атамана нашего губной староста обхитрил и фальшивую наводку преподнес… А может…
   — Что?
   — Ничего. Увидим.
   Уже стемнело, когда путники выбрались к знакомым и казавшимся теперь родными болотам. Над логовом вился дымок.
   — Кажется, тут все спокойно, — сказал Сила.
   Но ничего хорошего не было. В становище дым шел не от костра, на котором обычно Матрена готовила кашу или мясо, не из землянки, из которой Косорукий Герасим, вечно зябнущий, пытался выгнать сырость и холод, не от костерка, вокруг которого сидела братва, точа лясы. Дымилось пепелище, в которое превратилось логово. Все было разбросано, разбито, сожжено, все мало-мальски ценное унесено. Уткнувшись лицом в тлеющие угли, лежал труп разбойника. Чуть поодаль валялись еще два изрубленных тела. Матрена тоже была убита, ее труп бросили в воду, она так и не выпустила из рук топорик для рубки мяса, которым, видимо, пыталась отбиваться от нападавших. Ни одного живого человека здесь не было. Еще трое разбойников, оставшихся в логове, и Варвара исчезли.
   Гришка упал на землю и в отчаянии заколотил по ней кулаками.

АТЛАНТИДА. В ТАЙНОМ ХРАНИЛИЩЕ

   Два десятилетия прошло с того момента, как в последний раз распахивались двери зала Наследия. Двадцать лет назад в последний раз здесь собирались члены Пентакля. Из тех Первых магов сегодня троих нет в живых.
   Хакмас бывал здесь дважды. И оба раза ему не хотелось уходить отсюда. И недаром. В этом огромном зале, затерявшемся в толще гор, собраны самые бесценные сокровища. Единственные сокровища, которые признавал Видящий маг, — знания. На протяжении десятков тысяч лет здесь скапливались рукописи и старинные предметы. Здесь были сокровища с потонувшего континента Ку, принадлежавшие когда-то соотечественникам карлика-великана, с которым Хакмас боролся за «Бриллиант Таримана». Здесь были творения самых знаменитых магов Атлантиды. Здесь были невероятные вещи, принадлежащие пришельцам из неведомых миров. Приборы, использующие неизвестные энергии и содержащие какую-то информацию. Назначение большинства предметов было непонятно. Книги и рукописи были на незнакомых языках. Тайны звезд, иных миров, которые никак не пересекаются с этим миром, секреты иных планет.