Страница:
Мучительное раздумье отразилось на лице Жана де Жизора.
В эту минуту в комнату без спросу вбежала девочка лет четырех. Смоляные, как чернослив, глаза вопросительно уставились на великого магистра. Бертрану почудилось, что она чем-то похожа на владельца замка тот же пронзительный взгляд, те же черты лица, та же чернявость. Она была с любовью одета, ухожена, кудрявые черные волосы скреплял старинный римский драконтарий.
- Это дочь Робера де Шомона? - спросил де Бланшфор.
- Нет, это моя воспитанница, - ответил Жан. - Ее тоже зовут Мари. Ты что-то хотела, Мари?
- Я забыла, - простодушно ответила девочка.
- Ах вот как, - вскинул брови де Жизор. - В таком случае, ответь мне, ты хочешь, чтобы мы с тобою поехали в Палестину?
- Да, - не задумываясь, ответила девочка и запрыгала от восторга: Хочу! Хочу! Хочу!
- Что ж, вопрос решен, - ответил Жан де Жизор. - Я принимаю ваше предложение, мессир. Ступай, Мари.
- А-о-о-о! - закричала малышка, выскакивая из комнаты. - Мы с господином де Жизором едем в пас-тилу-у-у-у!!!
Бертран де Бланшфор от души рассмеялся.
- Кроме всего прочего, - добавил он, - количество тамплиеров за последнее время так возросло, что я намерен значительно увеличить вступительный взнос. Отныне он будет составлять сорок бизантов.
- Сорок бизантов?! - удивился Жан. - Да ведь это же почти четыреста турских ливров.
- Совершенно верно, - кивнул де Бланшфор. - И уверяю тебя, желающих вступить в орден так много, что многие из них готовы раскошелиться. Тебе, как прецептору, доведется еще увидеть необычайный рост нашей казны. А кроме того, уверяю тебя, что после смерти палестинского коннетабля ты, и только ты, займешь его место. Точно так же, как когда умрет восточный сенешаль Филипп де Мийи, вместо него я назначу тебя. А дальше пред тобой откроется возможность стать великим магистром. Жаль, что мне никак не удается уговорить верховный капитул внести в устав ордена закон о том, чтобы великий магистр мог в завещании сам назначать своего преемника.
- А как там обстоят дела у Эверара де Барра? - спросил Жан.
- У этого самозванца? Он задыхается от зависти, глядя на нас. Нужна хорошая война между Англией и Францией, чтобы придушить его окончательно. У него немало толковых людей. Часть из них, конечно, придется уничтожить, но в основном, я думаю мы сможем их использовать. Для начала, разумеется, разжаловав их до звания простых рыцарей ордена. Пройдет время, Жан, и мы завладеем властью во всем мире. Мы будем сами назначать и низвергать королей и императоров, василевсов и султанов. Дай только срок! Тортюнуар был поистине великим человеком. Да и я, его ученик, не так уж глуп. Он создал учение о том, что любые средства хороши, а я развил его на практике. Мы заимствовали у нарбонских старцев идею мирового правительства, мы стали ассасинами и научились держать весь мир в страхе, как это делали они, а заодно мы внесли раздор и в их муравейник. Мы научились использовать все религии и поклоняться всем богам, и самое смешное, что они, - Бертран хохотнул, - нас покорно слушаются, соревнуясь между собой, кто больше принесет нам пользы. А главное - мы научились пользоваться самым лучшим, видом оружия. Деньгами. И пусть некоторые упрекают нас, что мы не такие бравые вояки, как всякие там Гуго де Пейны, Людвиги Зегенгеймские и прочие простодушные ребята первых времен тамплиерства. Да, мы не бросаемся, как оголтелые, куда ни попадя, и не мчимся сломя голову в любую потасовку во славу Господа Христа. Но зато боятся нас ничуть не меньше, чем тех, прежних. Да, что я говорю! Боятся гораздо больше. А скоро весь мир будет трепетать перед нами. Жаль, что у нас из-под носа ушла бесценная реликвия, найденная здесь, в Жизоре. Но у меня есть отличная идея. Я хочу набрать мастеров со всего света, которые станут тайно изготавливать поддельные реликвии. Мы будем выдавать их за настоящие и тем самым еще больше поднимем свой авторитет. Мы найдем доспехи Голиафа и великое множество перстней Соломона, мастера сделают для нас Давидовы гусли и пращу, чашу Грааля и даже ковчег Завета. У меня уже есть такие умельцы - любой предмет, только что изготовленный, могут так обработать, что он будет выглядеть не просто старинным, а древним-предревним.
- Значит, щит Давида так и утрачен? - глядя на де Бланшфора своим тяжелым взглядом, спросил Жав.
- Увы, - вздохнул Бертран. - Даже под пыткой никто из приближенных мерзавца, выдававшего себя за Андре де Монбара, не выдал тайну. Мало того, все они отрицали, что принимали участие в нападении на Жизор. Здесь я вынужден признать - такой стойкости, как у этих безумцев, нет ни у кого из моих нынешних тамплиеров.
- Я найду его, - сказал Жан, слегка прищурившись, так что взор его стал еще более пронзительным и страшным. - У меня есть чутье на такие вещи. Как только мы приедем в Иерусалим, я сам начну поиски реликвии.
Солнечным летним утром Римский папа Александр III приехал в Париж, чтобы участвовать в закладке нового собора. Вид города, открывшийся ему с одного из окрестных холмов, приятно удивил папу, привыкшего считать, что эта столица франков всегда будет бедной и неказистой, и никогда ей не блистать, подобно Вероне, Милану, Кельну или Тулузе. Правда, в последнее время он был наслышан о бурной деятельности короля Людовика, но никак не ожидал увидеть столь восхитительную картину новизны, радующей глаз. Особенно его поразило то, как сильно разросся пригород, с тех пор, как папа приезжал сюда в последний раз. Новые строения отличались простотой, но вместе с тем изяществом и очевидной прочностью, добротностью. Но еще больше папу восхитило зрелище острова Сите, на котором величественно возвышался заново отстроенный, расширенный и блестяще украшенный резными башенками и узорной лепниной королевский дворец, Людовик встречал главу католической церкви возле моста через Сену. Как положено, приблизившись к папе, он склонился пред ним и поцеловал крест, вышитый у Александра на туфле. Затем подвел в своей новой жене Адалаиде и двум ее братьям - Анри Шампанскому и Тибо де Блуа. День обещал быть жарким, но королева была разнаряжена по последней моде - поверх легкого шенса фисташкового цвета, был надет сложно гофрированный жинп, темно-зеленый и украшенный изощренной золотой вышивкой, парчовый плащ накрывал плечи, густые волосы, заплетенные в косы, украшала тонкая золотая корона, усеянная мелкими бриллиантами и изумрудами. Столь же роскошно была одета и Мари, дочь Людовика и Элеоноры Аквитанской - красивая девушка, если бы густо покрывающие лоб прыщики не портили впечатления от ее хорошенького личика.
- А вот, Ваше Святейшество, позвольте представить Вам моего любимого стихотворца, - сказал Людовик, подводя к папе бойкого молодого человека в шапке с каким-то непомерно длинным пером. - Это высокоталантливый Ги де Базош. Сегодня он закончил новое сочинение, посвященное обновленному Парижу. Прочтите несколько строк, дорогой Ги.
Стихотворец напыщенным жестом показал на королевский дворец и продекламировал:
Вот оно, здание, гордость франков, которому до самого Судного дня гимны будут слагать. Вот он, дворец, твердыне своей подчинивший Галлов: воинственных и премного богатых фламандцев, Вот ,он, сей, дом, чей скиптр внушает бургундцам Страх; чьи указы приводят строптивых норманнов В трепет; чьи копья, мечи, арбалеты и пращи в дрожь повергают бретонцев извечно ретивых.
- Прелестно! - похвалил папа старания стихотворца. - Вижу, у ваших трубадуров в моде старинные размеры стихосложения? Это что, в пику провансальской школе? Мне нравится.
- Ваше Святейшество, - ласково сказала Аделаида, позвольте вам заметить, что нам тут нет ровным счетом никакого дела до провансальских трубадуров, коих почему-то принято почитать как лучших в мире. При том, что они все пьяницы, развратники и служат еретикам. Погостив в Париже, вы увидите, что наша прекрасная столица стала прибежищем истинной мудрости, изящных искусств, поэзии, музыки. Обратите внимание на этих ученых спорщиков, стоящих на мосту, который нарочно отведен для них, чтобы они могли устраивать на нем свои диспуты. Вы увидите, как расцвел наш университет, как обновляются храмы. Пойдемте, Ваше Святейшество.
В дальнейшем, Александр не мог нарадоваться тому приему, который ему оказывали. На показ ему выставлялось самое лучшее, что было в Париже, и действительно, королю и королеве было чем похвастаться, но папу не покидала лукавая мыслишка об Элеоноре и о том, что все удивительные новшества свершаются во французской столице назло ей. Стоило ему лишь заикнуться о созданном королем Генри Оксфордском университете, как расхваливание достоинств Парижского храма наук втрое усилилось. А когда началось освящение закладного камня нового собора, Людовик принялся доказывать, что это будет самый великолепный храм во всем католическом мире. Его проектировалось возвести на месте старой, развалившейся церкви Богородицы Девы, построенной давным-давно, еще первыми меровингами. Ги де Базош уже придумал особенное наименование для будущего собора - Нотр-Дам де Пари.
Сразу после церемонии закладки храма папе был представлен великий магистр ордена тамплиеров Эверар де Барр, который очень скоро завел беседу о Бертране де Бланшфоре. Он осторожно подвел папу к теме катаров, с которыми де Бланшфор был связан, оказывал им поддержку, а они - ему.
- Весь юг Франции, как это ни прискорбно, охвачен этой ересью, говорил Эверар де Барр. - Давно пора объявить крестовый поход против нечестивцев.
Мы, истинные тамплиеры, готовы его возглавить, если бы только Ваше Святейшество соизволило его объявить.
- Да, - вздохнул папа Александр, - катары, безусловно, вносят много беспорядка в умы христиан. Но что делать, если им так покровительствуют могущественные аквитанские, лангедокские и бургундские властители? Что делать, если они ссылаются на слова самого Бернара Клервоского, который приехал к катарам, чтобы обличить их в ереси, а уехал от них, сказав, что нравы катаров действительно чисты, а учение их полностью соответствует подлинному христианству?
- К сожалению, - вмешался в разговор Людовик, - святой Бернар был введен в заблуждение. Хитрые катары так овладели искусством красноречия, что могли обмануть даже этого светоча христианства. Он не увидел и сотой доли тех кощунств, которые они себе позволяют. К тому же, за годы, прошедшие с момента поездки Клервоского аббата к катарам, они в сто крат сильнее укрепились в своей ереси. Вам должно быть известно, что они отвергают всяческую церковную иерархию, не признают вашу власть, гнушаются причастия и прочих святых таинств, не крестят младенцев...
- Каких младенцев! - фыркнула Аделаида. - Да ведь они и детей отказываются рожать!
- Г-хмм! - кашлянул папа.
- Да-да, - продолжала королева. - Они применяют колдовские средства для избежания зачатия и даже - страшно сказать! - вытравляют плоды. Якобы, сам род человеческий происходит от дьявольского наущения и настоящая чистота заключается в том, чтобы больше не плодиться вовсе. Какой кошмар!
- Адам и Ева действительно согрешили... - пробормотал папа. - Но деяния катаров, разумеется, кощунственны. Ведь Христос своими крестными муками избавил человечество от первородного греха, а таинство крещения освящает деторождение.
- Но ведь катары не признают и крестных мук Спасителя! - воскликнул Эверар де Барр.
Александр начал потихоньку сердиться. Разговор о катарах раздражал его, и именно потому, что он знал о связи Бертрана де Бланшфора с этими еретиками, а с Бертраном у папы были насущные интересы. Он поразмыслил и поспешил закончить тему:
- Спешу вас уверить, что я всерьез занимаюсь разбирательством по делу катаров, но эта проблема требует долгого рассмотрения и тут нельзя рубить сплеча - это, может повлечь за собой непредвиденные осложнения. Поговорим о чем-нибудь другом.
И собеседникам папы не оставалось ничего другого, как тяжело вздохнуть и переменить предмет разговора.
- Ваше Святейшество, что вы думаете об этом замечательном Тома... Тома... - начала было Аделаида, но не могла вспомнить фамилию.
- Беккете, - подсказал Анри Шампанский.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Визит Бертрана де Бланшфора разбередил болотистую душу Жана. К своим тридцати годам он успел превратиться в некое вязкое, аморфное, полубезумное существо, и чем дальше, тем больше становился лишь каким-то подобием человека. Он чувствовал, как внутри накапливаются жгучие, ядовитые энергии, готовые уже вырваться на поверхность, словно гнилостные газы из глубины трясины.
Как ни странно, тайная дочь Жана, маленькая Мари, была привязана к нему, хотя и побаивалась. Особенно, когда он принимался смотреть на нее долгим обволакивающим и засасывающим взглядом. Рассматривая же ее, он думал об одном: правильно ли поступил, что затеял свой дальноприцельный эксперимент. Может, быть, лучше, пока не поздно, обойтись с девочкой так же, как с ее матерью? Мало ли детских трупиков выбрасывают на берег волны французских рек? Но внимательно сравнивая черты лица Мари со своими, он постоянно приходил к выводу, что есть несомненное сходство, а значит, когда-нибудь, может статься, Мари превратится в Жанну.
Это обстоятельство еще больше подталкивало его к отъезду в далекие края, где никто не знает о деревне Синистрэ, в которой некогда жили отец и дочь с мышиной фамилией Сури. И никто не вспомнит, как и когда была найдена эта девочка, а, тем более, никто не будет тайком судачить о том, что ей уже четыре годика, а ее до сих пор не крестили. И тут Палестина оказывалась очень кстати - вскоре после отъезда великого магистра тамплиеров, Жан де Жизор объявил обитателям своего замка, что намеревается ехать в Святую землю, где и окрестит свою воспитанницу непосредственно в водах Иордана.
Мари без конца приставала к своему опекуну, когда же они поедут в пастилу. Он поправлял ее: в Палестину, но образ огромной пастилы, в которую можно уехать, навсегда вошел в сознание ребенка.
Дела в Жизоре в последнее время шли очень неплохо, с окрестных полей крестьяне собирали превосходные урожаи, пополняя своей данью запасы владельца замка. Управляющий считал своего господина малость умалишенным, но преданно служил ему, зная, что сеньор Жан не просто рыцарь, а комтур ордена тамплиеров. А уж когда в Жизор нагрянули сами тамплиеры и восстановили здесь комтурию, он стал благоговеть перед своим слегка тронутым хозяином. После отъезда Жана в Святую землю новым контуром здесь должен был стать некий Альфред де Трамбле, племянник одного из недавних великих магистров ордена, ровесник Жана. Он быстро вошел в курс всех дел и вскоре уже был готов приступить к несению своих обязанностей.
Но Бертран де Бланшфор, обещавший вернуться в Жизор в октябре или самое позднее - в ноябре, задерживался, и пришлось ждать его целую зиму.
За это время Жана больше всего мучил вопрос, что же все-таки делать со щитом Давида, спрятанном в тайнике, расположенном в той самой комнате где некогда был убит Гуго де Жизор и соблазнена Элеонора Аквитанская. Наконец, после длительных колебаний он все же решился взять реликвию с собой в Палестину. Для этого он заказал новый сундук с двойным дном, куда и переложил ее, а верхнее дно засыпал имеющимися у него; в наличие деньгами. За сундуком ему пришлось самому ехать в Руан, где в то время жил замечательный мастер по имени Николя Вервер, работы которого славились на всю Нормандию. Увы, сундук для Жана де Жизора стал одним из его последних произведений - в мастерской Николя Вервера вспыхнул пожар, на пепелище которого было обнаружено потом обугленное тело мастера.
Но сундук, предназначенный сразу для нескольких целей, представлял собой истинный шедевр искусства, и Жан не поскупился выложить за него целых три сотни турских ливров. Он был выполнен из черного дерева в виде массивной скамьи со спинкой и подлокотниками, по краям всюду обит медью и весь изукрашен резными арабесками из плетеных узоров и всех видов птиц, обитающих в Нормандии. К сложному замку прикладывался ключ со столь изощренной бородкой, что при желании в ее хитросплетениях тоже можно было увидеть какую-то картину или орнамент. Итак, сундук предназначался для разных целей - для хранения на нижнем дне бесценной реликвии, для хранения денег и ценных вещей в своем основном нутре, для сидения и для спанья. Конечно, хранить в нем щит Давида было менее надежно, нежели в тайнике, и это стало причиной непрестанного беспокойства Жизорского сеньора, но, что поделать оставлять его в замке Жан тем более не решался.
Бертран де Бланшфор приехал в Жизор весной 1164 года в прекраснейшем расположении духа. В Англии ему удалось выполнить все, что он намечал. Во-первых, были созданы две комтурии, и отныне Британские острова входили в сферу влияния ордена. Во-вторых, удалось помирить короля Генри с королевой Элеонорой. В-третьих, наладившийся было контакт Генри с Томасом Беккетом снова разрушился. После встречи в Кентербери король много думая об ужасных пророчествах Томаса и постепенно стал склоняться к тому, чтобы внять словам рьяного аббата, и лишь вмешательство со стороны Бертрана де Бланшфора заставило его одуматься и вновь причислить Томаса к разряду своих недоброжелателей.
В Жизоре великий магистр застал все готовым отъезду и, прихватив с собой Жана, не мешкая, отправился дальше, мечтая успеть побывать на весеннем празднестве у катаров. Маленькая Мари была вне себя от восторга - наконец-то они уезжали в обетованную пастилу. Она без конца смеялась и распевала всякие песенки, коим ее научила молодая нянька Жоржетта.
- А когда же будет море? А долго по нему плыть? На лодочке или на кораблике? - беспрестанно теребила она всех.
Бертран недоумевал, зачем Жану нужна эта девчонка и какая такая привязанность душевная может быть у этого мрачного человека, обладающего необычайном внутренней силой, способной, если уметь ее использовать, разрушать города и ссорить между собой целые народы. "Ну что ж, - решил, наконец, великий магистр, - пускай. Многим хочется иметь при себе какую-нибудь прирученную зверушку".
В начале марта они прибыли в Лангедок, в Альби переправились на другой берег Гаронны и, миновав Кастр и Лиму, приехали в замок Бланшфор. Это была красивая белая крепость, не очень большая, но с очень высокой башней донжона, словно меч вздыбленный в небо. Любуясь ею издалека, Жан де Жизор невольно подумал о той несправедливости, что он до сих пор не владеет этой белой крепостью и этой высоченной башней, и конечно же, мысленно поинтересовался у неведомого божества, которому внутренне был предан, почему у Бертрана, который не владеет щитом Давида, такой замечательный замок, а у реального обладателя реликвии всего лишь обыкновенный и маловыразительный Жизор.
В Бланшфоре их ждал обильный завтрак, после которого великий магистр затеял обширную прогулку. Для начала, расчувствовавшись среди родных мест, великий магистр повез Жана показывать живописные окрестности реки Риальс, где горы Кобьерского хребта, северного отрога Восточных Пиренеев, особенно хороши. По дороге им попалось странное одинокое надгробие, на которое Жан почему-то обратил свое внимание. Оно было покрыто мхом, но взгляд Жана успел все же уловить одно слово, высеченное на камне - ARCADIA. Это мимолетное впечатление почему-то зацепилось за его память, да еще и закрепилось, когда, доехав до небольшой деревушки, Бертран сказал что она называется Арк. "Любопытно!" - мысленно усмехнулся Жан.
Затем они вернулись в Бланшфор и поехали в противоположном направлении, где находилась известная уже Жану деревушка Рейн-ле-Шато. Здесь стояла часовня, точь-в-точь такая же, как в Жизорском замке. Ее охранял отряд дюжих тамплиеров, взволнованно приветствовавших великого магистра. Внутри часовни находилась огромная плита с четко видной надписью:
TERRIBILIS EST LOCUS ISTE
- Вот она, моя дырка, - довольно весело произнес Бертран. - Вероятнее всего, некогда еще древние римляне положили сюда плиту. Затем кто-то постарался и создал легенду, что всякого, кто хотя бы прикоснется к ней, ждет неминуемая гибель. Я даже не исключаю, что поначалу камень натерли каким-нибудь едким составом, вызывающим отравления, ибо до сих пор в окрестных селах рассказывают сказки про страшное место. В одной говорится, как мачеха довела бедную падчерицу и та, прийдя сюда, прикоснулась к плите, а почувствовав, что умирает, побежала домой, схватила мачеху за руку и обе умерли. В другой говорится о несчастных влюбленных, которых хотели разлучить, и тогда они пришли сюда, уселись на плиту и вмиг отдали Богу душу. Местным поверьям способствовало еще и то, что ни одно животное не приблизится к этому месту, а если принести сюда кошку, то на расстоянии пяти-шести шагов от шахты она начинает бешено вырываться и орать. Собаки же обходят дыру за сто шагов, и в Ренн-ле-Шато они все нервные и злые. Когда я решил поднять плиту, я принес сюда связанного кролика и положил на нее. Кролик остался в живых. Так же точно ничего не случилось и с одним местным мальчишкой, которого я опоил яблочным сидром и принес сюда спящего. После этого я поднял плиту вместе с несколькими близкими мне тамплиерами, мы обнаружили под плитой шахту, спустились в нее, нашли тайник, но он был уже пуст. С тех пор я ни разу не спускался туда и не отодвигал плиту, даже когда в Ренн-ле-Шато при ехали катары и уговорили меня показать им место.
- Они что же, знают о шахте? - спросил Жан.
- Скорее всего, нет, - пожал плечами великий магистр. - Они говорят, что в каких-то имеющихся у них бумагах это место обозначено как принадлежащее Ормизду.
- Ормизду? - удивленно переспросил Жан.
- Да, Ормизду. Или Ормусу. Так они называют между собой Христа, хотя самые посвященные катары знают, что на самом деле это одно из сакральных имен сумасшедшего маньяка Мани, перса, выдававшего, себя за новое воплощение Христа. Ему-то они и поклоняются. У них даже имеется его череп, с которым они носятся, как с писанной торбой. Во время особого ритуала этот череп оживает и произносит какие-то пророчества. На самом деле, я точно знаю, что это всего лишь ловкий трюк. Честно говоря, мне глубоко наплевать на их верования, но они платят мне звонкой монетой за право устраивать в Ренн-ле-Шато свои радения, очень похожие на те, что мы устраивали под Жизорским вязом. Завтра, в день весеннего равноденствия, они снова соберутся здесь, и мы с тобой будем в них участвовать. Я познакомлю тебя с их предводителем, Раймоном-Роже де Транкавелем. Занятный человек, нашей породы. Я даже склоняюсь к тому, чтобы посвятить его в тамплиеры и сделать комтуром Бланшфора. Посмотришь, оценишь его и скажешь, я прав или не прав.
- Почему вы ищете моих советов?
- Потому что ты, дорогой мой зятек, отныне - мое самое доверенное лицо.
- Ах вот как... Позвольте мне задать один, возможно глупый, вопрос.
- Спрашивай. - А что стало с теми тамплиерами, которые помогали вам поднимать эту плиту?
- С теми ребятами? К сожалению, все Они потом погибли при разных обстоятельствах. А на что ты намекаешь?
- Ни на что, я просто спросил.
- Но ведь я-то еще жив! - озадаченно почесал в затылке великий магистр.
Ришар, сын Анри Плантажене и Элеоноры Аквитанской с младенчества удивлял всех своих родственников и придворных необычайной живостью натуры. Еще не умея говорить, он уже пел, подражая голосам трубадуров и даже звукам рожка и лютни. Его обожали, без конца возились, и он без устали мог играть и веселиться. Когда его крестили, он так бойко зашагал в воздухе ножками, будто поспешая скорее окунуться в святую купель, что священник, проводивший обряд таинства, не мог не воскликнуть:
- Сей муж многими достоинствами будет украшен, и подобно тому, как бодро он шагает, устремляясь к купели, так обойдет он полмира и в Святых Местах воссияет слава его!
При этих словах все благоговейно стали креститься и вздыхать, а священник, окуная младенца в купель, ласково добавил:
В эту минуту в комнату без спросу вбежала девочка лет четырех. Смоляные, как чернослив, глаза вопросительно уставились на великого магистра. Бертрану почудилось, что она чем-то похожа на владельца замка тот же пронзительный взгляд, те же черты лица, та же чернявость. Она была с любовью одета, ухожена, кудрявые черные волосы скреплял старинный римский драконтарий.
- Это дочь Робера де Шомона? - спросил де Бланшфор.
- Нет, это моя воспитанница, - ответил Жан. - Ее тоже зовут Мари. Ты что-то хотела, Мари?
- Я забыла, - простодушно ответила девочка.
- Ах вот как, - вскинул брови де Жизор. - В таком случае, ответь мне, ты хочешь, чтобы мы с тобою поехали в Палестину?
- Да, - не задумываясь, ответила девочка и запрыгала от восторга: Хочу! Хочу! Хочу!
- Что ж, вопрос решен, - ответил Жан де Жизор. - Я принимаю ваше предложение, мессир. Ступай, Мари.
- А-о-о-о! - закричала малышка, выскакивая из комнаты. - Мы с господином де Жизором едем в пас-тилу-у-у-у!!!
Бертран де Бланшфор от души рассмеялся.
- Кроме всего прочего, - добавил он, - количество тамплиеров за последнее время так возросло, что я намерен значительно увеличить вступительный взнос. Отныне он будет составлять сорок бизантов.
- Сорок бизантов?! - удивился Жан. - Да ведь это же почти четыреста турских ливров.
- Совершенно верно, - кивнул де Бланшфор. - И уверяю тебя, желающих вступить в орден так много, что многие из них готовы раскошелиться. Тебе, как прецептору, доведется еще увидеть необычайный рост нашей казны. А кроме того, уверяю тебя, что после смерти палестинского коннетабля ты, и только ты, займешь его место. Точно так же, как когда умрет восточный сенешаль Филипп де Мийи, вместо него я назначу тебя. А дальше пред тобой откроется возможность стать великим магистром. Жаль, что мне никак не удается уговорить верховный капитул внести в устав ордена закон о том, чтобы великий магистр мог в завещании сам назначать своего преемника.
- А как там обстоят дела у Эверара де Барра? - спросил Жан.
- У этого самозванца? Он задыхается от зависти, глядя на нас. Нужна хорошая война между Англией и Францией, чтобы придушить его окончательно. У него немало толковых людей. Часть из них, конечно, придется уничтожить, но в основном, я думаю мы сможем их использовать. Для начала, разумеется, разжаловав их до звания простых рыцарей ордена. Пройдет время, Жан, и мы завладеем властью во всем мире. Мы будем сами назначать и низвергать королей и императоров, василевсов и султанов. Дай только срок! Тортюнуар был поистине великим человеком. Да и я, его ученик, не так уж глуп. Он создал учение о том, что любые средства хороши, а я развил его на практике. Мы заимствовали у нарбонских старцев идею мирового правительства, мы стали ассасинами и научились держать весь мир в страхе, как это делали они, а заодно мы внесли раздор и в их муравейник. Мы научились использовать все религии и поклоняться всем богам, и самое смешное, что они, - Бертран хохотнул, - нас покорно слушаются, соревнуясь между собой, кто больше принесет нам пользы. А главное - мы научились пользоваться самым лучшим, видом оружия. Деньгами. И пусть некоторые упрекают нас, что мы не такие бравые вояки, как всякие там Гуго де Пейны, Людвиги Зегенгеймские и прочие простодушные ребята первых времен тамплиерства. Да, мы не бросаемся, как оголтелые, куда ни попадя, и не мчимся сломя голову в любую потасовку во славу Господа Христа. Но зато боятся нас ничуть не меньше, чем тех, прежних. Да, что я говорю! Боятся гораздо больше. А скоро весь мир будет трепетать перед нами. Жаль, что у нас из-под носа ушла бесценная реликвия, найденная здесь, в Жизоре. Но у меня есть отличная идея. Я хочу набрать мастеров со всего света, которые станут тайно изготавливать поддельные реликвии. Мы будем выдавать их за настоящие и тем самым еще больше поднимем свой авторитет. Мы найдем доспехи Голиафа и великое множество перстней Соломона, мастера сделают для нас Давидовы гусли и пращу, чашу Грааля и даже ковчег Завета. У меня уже есть такие умельцы - любой предмет, только что изготовленный, могут так обработать, что он будет выглядеть не просто старинным, а древним-предревним.
- Значит, щит Давида так и утрачен? - глядя на де Бланшфора своим тяжелым взглядом, спросил Жав.
- Увы, - вздохнул Бертран. - Даже под пыткой никто из приближенных мерзавца, выдававшего себя за Андре де Монбара, не выдал тайну. Мало того, все они отрицали, что принимали участие в нападении на Жизор. Здесь я вынужден признать - такой стойкости, как у этих безумцев, нет ни у кого из моих нынешних тамплиеров.
- Я найду его, - сказал Жан, слегка прищурившись, так что взор его стал еще более пронзительным и страшным. - У меня есть чутье на такие вещи. Как только мы приедем в Иерусалим, я сам начну поиски реликвии.
Солнечным летним утром Римский папа Александр III приехал в Париж, чтобы участвовать в закладке нового собора. Вид города, открывшийся ему с одного из окрестных холмов, приятно удивил папу, привыкшего считать, что эта столица франков всегда будет бедной и неказистой, и никогда ей не блистать, подобно Вероне, Милану, Кельну или Тулузе. Правда, в последнее время он был наслышан о бурной деятельности короля Людовика, но никак не ожидал увидеть столь восхитительную картину новизны, радующей глаз. Особенно его поразило то, как сильно разросся пригород, с тех пор, как папа приезжал сюда в последний раз. Новые строения отличались простотой, но вместе с тем изяществом и очевидной прочностью, добротностью. Но еще больше папу восхитило зрелище острова Сите, на котором величественно возвышался заново отстроенный, расширенный и блестяще украшенный резными башенками и узорной лепниной королевский дворец, Людовик встречал главу католической церкви возле моста через Сену. Как положено, приблизившись к папе, он склонился пред ним и поцеловал крест, вышитый у Александра на туфле. Затем подвел в своей новой жене Адалаиде и двум ее братьям - Анри Шампанскому и Тибо де Блуа. День обещал быть жарким, но королева была разнаряжена по последней моде - поверх легкого шенса фисташкового цвета, был надет сложно гофрированный жинп, темно-зеленый и украшенный изощренной золотой вышивкой, парчовый плащ накрывал плечи, густые волосы, заплетенные в косы, украшала тонкая золотая корона, усеянная мелкими бриллиантами и изумрудами. Столь же роскошно была одета и Мари, дочь Людовика и Элеоноры Аквитанской - красивая девушка, если бы густо покрывающие лоб прыщики не портили впечатления от ее хорошенького личика.
- А вот, Ваше Святейшество, позвольте представить Вам моего любимого стихотворца, - сказал Людовик, подводя к папе бойкого молодого человека в шапке с каким-то непомерно длинным пером. - Это высокоталантливый Ги де Базош. Сегодня он закончил новое сочинение, посвященное обновленному Парижу. Прочтите несколько строк, дорогой Ги.
Стихотворец напыщенным жестом показал на королевский дворец и продекламировал:
Вот оно, здание, гордость франков, которому до самого Судного дня гимны будут слагать. Вот он, дворец, твердыне своей подчинивший Галлов: воинственных и премного богатых фламандцев, Вот ,он, сей, дом, чей скиптр внушает бургундцам Страх; чьи указы приводят строптивых норманнов В трепет; чьи копья, мечи, арбалеты и пращи в дрожь повергают бретонцев извечно ретивых.
- Прелестно! - похвалил папа старания стихотворца. - Вижу, у ваших трубадуров в моде старинные размеры стихосложения? Это что, в пику провансальской школе? Мне нравится.
- Ваше Святейшество, - ласково сказала Аделаида, позвольте вам заметить, что нам тут нет ровным счетом никакого дела до провансальских трубадуров, коих почему-то принято почитать как лучших в мире. При том, что они все пьяницы, развратники и служат еретикам. Погостив в Париже, вы увидите, что наша прекрасная столица стала прибежищем истинной мудрости, изящных искусств, поэзии, музыки. Обратите внимание на этих ученых спорщиков, стоящих на мосту, который нарочно отведен для них, чтобы они могли устраивать на нем свои диспуты. Вы увидите, как расцвел наш университет, как обновляются храмы. Пойдемте, Ваше Святейшество.
В дальнейшем, Александр не мог нарадоваться тому приему, который ему оказывали. На показ ему выставлялось самое лучшее, что было в Париже, и действительно, королю и королеве было чем похвастаться, но папу не покидала лукавая мыслишка об Элеоноре и о том, что все удивительные новшества свершаются во французской столице назло ей. Стоило ему лишь заикнуться о созданном королем Генри Оксфордском университете, как расхваливание достоинств Парижского храма наук втрое усилилось. А когда началось освящение закладного камня нового собора, Людовик принялся доказывать, что это будет самый великолепный храм во всем католическом мире. Его проектировалось возвести на месте старой, развалившейся церкви Богородицы Девы, построенной давным-давно, еще первыми меровингами. Ги де Базош уже придумал особенное наименование для будущего собора - Нотр-Дам де Пари.
Сразу после церемонии закладки храма папе был представлен великий магистр ордена тамплиеров Эверар де Барр, который очень скоро завел беседу о Бертране де Бланшфоре. Он осторожно подвел папу к теме катаров, с которыми де Бланшфор был связан, оказывал им поддержку, а они - ему.
- Весь юг Франции, как это ни прискорбно, охвачен этой ересью, говорил Эверар де Барр. - Давно пора объявить крестовый поход против нечестивцев.
Мы, истинные тамплиеры, готовы его возглавить, если бы только Ваше Святейшество соизволило его объявить.
- Да, - вздохнул папа Александр, - катары, безусловно, вносят много беспорядка в умы христиан. Но что делать, если им так покровительствуют могущественные аквитанские, лангедокские и бургундские властители? Что делать, если они ссылаются на слова самого Бернара Клервоского, который приехал к катарам, чтобы обличить их в ереси, а уехал от них, сказав, что нравы катаров действительно чисты, а учение их полностью соответствует подлинному христианству?
- К сожалению, - вмешался в разговор Людовик, - святой Бернар был введен в заблуждение. Хитрые катары так овладели искусством красноречия, что могли обмануть даже этого светоча христианства. Он не увидел и сотой доли тех кощунств, которые они себе позволяют. К тому же, за годы, прошедшие с момента поездки Клервоского аббата к катарам, они в сто крат сильнее укрепились в своей ереси. Вам должно быть известно, что они отвергают всяческую церковную иерархию, не признают вашу власть, гнушаются причастия и прочих святых таинств, не крестят младенцев...
- Каких младенцев! - фыркнула Аделаида. - Да ведь они и детей отказываются рожать!
- Г-хмм! - кашлянул папа.
- Да-да, - продолжала королева. - Они применяют колдовские средства для избежания зачатия и даже - страшно сказать! - вытравляют плоды. Якобы, сам род человеческий происходит от дьявольского наущения и настоящая чистота заключается в том, чтобы больше не плодиться вовсе. Какой кошмар!
- Адам и Ева действительно согрешили... - пробормотал папа. - Но деяния катаров, разумеется, кощунственны. Ведь Христос своими крестными муками избавил человечество от первородного греха, а таинство крещения освящает деторождение.
- Но ведь катары не признают и крестных мук Спасителя! - воскликнул Эверар де Барр.
Александр начал потихоньку сердиться. Разговор о катарах раздражал его, и именно потому, что он знал о связи Бертрана де Бланшфора с этими еретиками, а с Бертраном у папы были насущные интересы. Он поразмыслил и поспешил закончить тему:
- Спешу вас уверить, что я всерьез занимаюсь разбирательством по делу катаров, но эта проблема требует долгого рассмотрения и тут нельзя рубить сплеча - это, может повлечь за собой непредвиденные осложнения. Поговорим о чем-нибудь другом.
И собеседникам папы не оставалось ничего другого, как тяжело вздохнуть и переменить предмет разговора.
- Ваше Святейшество, что вы думаете об этом замечательном Тома... Тома... - начала было Аделаида, но не могла вспомнить фамилию.
- Беккете, - подсказал Анри Шампанский.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Визит Бертрана де Бланшфора разбередил болотистую душу Жана. К своим тридцати годам он успел превратиться в некое вязкое, аморфное, полубезумное существо, и чем дальше, тем больше становился лишь каким-то подобием человека. Он чувствовал, как внутри накапливаются жгучие, ядовитые энергии, готовые уже вырваться на поверхность, словно гнилостные газы из глубины трясины.
Как ни странно, тайная дочь Жана, маленькая Мари, была привязана к нему, хотя и побаивалась. Особенно, когда он принимался смотреть на нее долгим обволакивающим и засасывающим взглядом. Рассматривая же ее, он думал об одном: правильно ли поступил, что затеял свой дальноприцельный эксперимент. Может, быть, лучше, пока не поздно, обойтись с девочкой так же, как с ее матерью? Мало ли детских трупиков выбрасывают на берег волны французских рек? Но внимательно сравнивая черты лица Мари со своими, он постоянно приходил к выводу, что есть несомненное сходство, а значит, когда-нибудь, может статься, Мари превратится в Жанну.
Это обстоятельство еще больше подталкивало его к отъезду в далекие края, где никто не знает о деревне Синистрэ, в которой некогда жили отец и дочь с мышиной фамилией Сури. И никто не вспомнит, как и когда была найдена эта девочка, а, тем более, никто не будет тайком судачить о том, что ей уже четыре годика, а ее до сих пор не крестили. И тут Палестина оказывалась очень кстати - вскоре после отъезда великого магистра тамплиеров, Жан де Жизор объявил обитателям своего замка, что намеревается ехать в Святую землю, где и окрестит свою воспитанницу непосредственно в водах Иордана.
Мари без конца приставала к своему опекуну, когда же они поедут в пастилу. Он поправлял ее: в Палестину, но образ огромной пастилы, в которую можно уехать, навсегда вошел в сознание ребенка.
Дела в Жизоре в последнее время шли очень неплохо, с окрестных полей крестьяне собирали превосходные урожаи, пополняя своей данью запасы владельца замка. Управляющий считал своего господина малость умалишенным, но преданно служил ему, зная, что сеньор Жан не просто рыцарь, а комтур ордена тамплиеров. А уж когда в Жизор нагрянули сами тамплиеры и восстановили здесь комтурию, он стал благоговеть перед своим слегка тронутым хозяином. После отъезда Жана в Святую землю новым контуром здесь должен был стать некий Альфред де Трамбле, племянник одного из недавних великих магистров ордена, ровесник Жана. Он быстро вошел в курс всех дел и вскоре уже был готов приступить к несению своих обязанностей.
Но Бертран де Бланшфор, обещавший вернуться в Жизор в октябре или самое позднее - в ноябре, задерживался, и пришлось ждать его целую зиму.
За это время Жана больше всего мучил вопрос, что же все-таки делать со щитом Давида, спрятанном в тайнике, расположенном в той самой комнате где некогда был убит Гуго де Жизор и соблазнена Элеонора Аквитанская. Наконец, после длительных колебаний он все же решился взять реликвию с собой в Палестину. Для этого он заказал новый сундук с двойным дном, куда и переложил ее, а верхнее дно засыпал имеющимися у него; в наличие деньгами. За сундуком ему пришлось самому ехать в Руан, где в то время жил замечательный мастер по имени Николя Вервер, работы которого славились на всю Нормандию. Увы, сундук для Жана де Жизора стал одним из его последних произведений - в мастерской Николя Вервера вспыхнул пожар, на пепелище которого было обнаружено потом обугленное тело мастера.
Но сундук, предназначенный сразу для нескольких целей, представлял собой истинный шедевр искусства, и Жан не поскупился выложить за него целых три сотни турских ливров. Он был выполнен из черного дерева в виде массивной скамьи со спинкой и подлокотниками, по краям всюду обит медью и весь изукрашен резными арабесками из плетеных узоров и всех видов птиц, обитающих в Нормандии. К сложному замку прикладывался ключ со столь изощренной бородкой, что при желании в ее хитросплетениях тоже можно было увидеть какую-то картину или орнамент. Итак, сундук предназначался для разных целей - для хранения на нижнем дне бесценной реликвии, для хранения денег и ценных вещей в своем основном нутре, для сидения и для спанья. Конечно, хранить в нем щит Давида было менее надежно, нежели в тайнике, и это стало причиной непрестанного беспокойства Жизорского сеньора, но, что поделать оставлять его в замке Жан тем более не решался.
Бертран де Бланшфор приехал в Жизор весной 1164 года в прекраснейшем расположении духа. В Англии ему удалось выполнить все, что он намечал. Во-первых, были созданы две комтурии, и отныне Британские острова входили в сферу влияния ордена. Во-вторых, удалось помирить короля Генри с королевой Элеонорой. В-третьих, наладившийся было контакт Генри с Томасом Беккетом снова разрушился. После встречи в Кентербери король много думая об ужасных пророчествах Томаса и постепенно стал склоняться к тому, чтобы внять словам рьяного аббата, и лишь вмешательство со стороны Бертрана де Бланшфора заставило его одуматься и вновь причислить Томаса к разряду своих недоброжелателей.
В Жизоре великий магистр застал все готовым отъезду и, прихватив с собой Жана, не мешкая, отправился дальше, мечтая успеть побывать на весеннем празднестве у катаров. Маленькая Мари была вне себя от восторга - наконец-то они уезжали в обетованную пастилу. Она без конца смеялась и распевала всякие песенки, коим ее научила молодая нянька Жоржетта.
- А когда же будет море? А долго по нему плыть? На лодочке или на кораблике? - беспрестанно теребила она всех.
Бертран недоумевал, зачем Жану нужна эта девчонка и какая такая привязанность душевная может быть у этого мрачного человека, обладающего необычайном внутренней силой, способной, если уметь ее использовать, разрушать города и ссорить между собой целые народы. "Ну что ж, - решил, наконец, великий магистр, - пускай. Многим хочется иметь при себе какую-нибудь прирученную зверушку".
В начале марта они прибыли в Лангедок, в Альби переправились на другой берег Гаронны и, миновав Кастр и Лиму, приехали в замок Бланшфор. Это была красивая белая крепость, не очень большая, но с очень высокой башней донжона, словно меч вздыбленный в небо. Любуясь ею издалека, Жан де Жизор невольно подумал о той несправедливости, что он до сих пор не владеет этой белой крепостью и этой высоченной башней, и конечно же, мысленно поинтересовался у неведомого божества, которому внутренне был предан, почему у Бертрана, который не владеет щитом Давида, такой замечательный замок, а у реального обладателя реликвии всего лишь обыкновенный и маловыразительный Жизор.
В Бланшфоре их ждал обильный завтрак, после которого великий магистр затеял обширную прогулку. Для начала, расчувствовавшись среди родных мест, великий магистр повез Жана показывать живописные окрестности реки Риальс, где горы Кобьерского хребта, северного отрога Восточных Пиренеев, особенно хороши. По дороге им попалось странное одинокое надгробие, на которое Жан почему-то обратил свое внимание. Оно было покрыто мхом, но взгляд Жана успел все же уловить одно слово, высеченное на камне - ARCADIA. Это мимолетное впечатление почему-то зацепилось за его память, да еще и закрепилось, когда, доехав до небольшой деревушки, Бертран сказал что она называется Арк. "Любопытно!" - мысленно усмехнулся Жан.
Затем они вернулись в Бланшфор и поехали в противоположном направлении, где находилась известная уже Жану деревушка Рейн-ле-Шато. Здесь стояла часовня, точь-в-точь такая же, как в Жизорском замке. Ее охранял отряд дюжих тамплиеров, взволнованно приветствовавших великого магистра. Внутри часовни находилась огромная плита с четко видной надписью:
TERRIBILIS EST LOCUS ISTE
- Вот она, моя дырка, - довольно весело произнес Бертран. - Вероятнее всего, некогда еще древние римляне положили сюда плиту. Затем кто-то постарался и создал легенду, что всякого, кто хотя бы прикоснется к ней, ждет неминуемая гибель. Я даже не исключаю, что поначалу камень натерли каким-нибудь едким составом, вызывающим отравления, ибо до сих пор в окрестных селах рассказывают сказки про страшное место. В одной говорится, как мачеха довела бедную падчерицу и та, прийдя сюда, прикоснулась к плите, а почувствовав, что умирает, побежала домой, схватила мачеху за руку и обе умерли. В другой говорится о несчастных влюбленных, которых хотели разлучить, и тогда они пришли сюда, уселись на плиту и вмиг отдали Богу душу. Местным поверьям способствовало еще и то, что ни одно животное не приблизится к этому месту, а если принести сюда кошку, то на расстоянии пяти-шести шагов от шахты она начинает бешено вырываться и орать. Собаки же обходят дыру за сто шагов, и в Ренн-ле-Шато они все нервные и злые. Когда я решил поднять плиту, я принес сюда связанного кролика и положил на нее. Кролик остался в живых. Так же точно ничего не случилось и с одним местным мальчишкой, которого я опоил яблочным сидром и принес сюда спящего. После этого я поднял плиту вместе с несколькими близкими мне тамплиерами, мы обнаружили под плитой шахту, спустились в нее, нашли тайник, но он был уже пуст. С тех пор я ни разу не спускался туда и не отодвигал плиту, даже когда в Ренн-ле-Шато при ехали катары и уговорили меня показать им место.
- Они что же, знают о шахте? - спросил Жан.
- Скорее всего, нет, - пожал плечами великий магистр. - Они говорят, что в каких-то имеющихся у них бумагах это место обозначено как принадлежащее Ормизду.
- Ормизду? - удивленно переспросил Жан.
- Да, Ормизду. Или Ормусу. Так они называют между собой Христа, хотя самые посвященные катары знают, что на самом деле это одно из сакральных имен сумасшедшего маньяка Мани, перса, выдававшего, себя за новое воплощение Христа. Ему-то они и поклоняются. У них даже имеется его череп, с которым они носятся, как с писанной торбой. Во время особого ритуала этот череп оживает и произносит какие-то пророчества. На самом деле, я точно знаю, что это всего лишь ловкий трюк. Честно говоря, мне глубоко наплевать на их верования, но они платят мне звонкой монетой за право устраивать в Ренн-ле-Шато свои радения, очень похожие на те, что мы устраивали под Жизорским вязом. Завтра, в день весеннего равноденствия, они снова соберутся здесь, и мы с тобой будем в них участвовать. Я познакомлю тебя с их предводителем, Раймоном-Роже де Транкавелем. Занятный человек, нашей породы. Я даже склоняюсь к тому, чтобы посвятить его в тамплиеры и сделать комтуром Бланшфора. Посмотришь, оценишь его и скажешь, я прав или не прав.
- Почему вы ищете моих советов?
- Потому что ты, дорогой мой зятек, отныне - мое самое доверенное лицо.
- Ах вот как... Позвольте мне задать один, возможно глупый, вопрос.
- Спрашивай. - А что стало с теми тамплиерами, которые помогали вам поднимать эту плиту?
- С теми ребятами? К сожалению, все Они потом погибли при разных обстоятельствах. А на что ты намекаешь?
- Ни на что, я просто спросил.
- Но ведь я-то еще жив! - озадаченно почесал в затылке великий магистр.
Ришар, сын Анри Плантажене и Элеоноры Аквитанской с младенчества удивлял всех своих родственников и придворных необычайной живостью натуры. Еще не умея говорить, он уже пел, подражая голосам трубадуров и даже звукам рожка и лютни. Его обожали, без конца возились, и он без устали мог играть и веселиться. Когда его крестили, он так бойко зашагал в воздухе ножками, будто поспешая скорее окунуться в святую купель, что священник, проводивший обряд таинства, не мог не воскликнуть:
- Сей муж многими достоинствами будет украшен, и подобно тому, как бодро он шагает, устремляясь к купели, так обойдет он полмира и в Святых Местах воссияет слава его!
При этих словах все благоговейно стали креститься и вздыхать, а священник, окуная младенца в купель, ласково добавил: