Станюкович Константин Михайлович. В море !

   Она сама была большая поклонница этого писателя и нередко в героинях его романов видела себя.
   Прежде, чем ответить на этот вопрос, Неглинный, по обыкновению, на несколько мгновений задумался.
   Его худощавое, застенчиво закрасневшееся, в веснушках лицо, далеко не красивое, но необыкновенно располагающее своим открытым видом, опушенное кудрявой рыжеватой бородкой, с высоким, большим лбом, несколько великоватым носом и добродушными, крупными и сочными губами, полуприкрытыми маленькими усами, - тотчас же сделалась серьезно и строго. И только голубые глаза его, умные и вдумчивые, светились выражением чего-то необыкновенно кроткого, чистого, почти детского.
   - Мне кажется, - заговорил он, - автор слишком односторонен и клевещет на женщин, представляя их несравненно испорченнее и лживее, чем они есть... Вот хоть бы эта героиня. Разве возможна такая женщина, которая обманывает сразу трех и принадлежит всем трем? Нет, это невозможно! Это слишком безнравственно! - воскликнул Неглинный, оживляясь.
   Его застенчивость почти исчезла, когда он заговорил об отвлеченном предмете. Как все целомудренные молодые люди, неиспорченные слишком близким знакомством с женщинами, идеализировавшие их, он продолжал восторженно и не без красноречия свою защиту, не догадываясь, конечно, что этот дифирамб был суровым обвинительным актом против этой самой, вдохновлявшей его, прелестной "мадонны"-адмиральши, которая за время своего пятнадцатилетнего супружества с Иваном Ивановичем сама бывала в затруднительном положении героинь Бурже. И если адмиральша, как героиня французского романиста, и не принадлежала одновременно троим, то двоим - во всяком случае, причем обманывала и мужа и любовника. Один только Скворцов имел счастье безраздельно пользоваться ее любовью.
   Адмиральша, любившая не только "жертвовать всем" ради чувства, но и вести теоретические разговоры о чувствах, особенно с молодыми людьми, слушала Неглинного с снисходительной улыбкой, как слушают наивный ребячий лепет, и когда он окончил и вдруг притих на своем кресле, словно чувствуя себя виноватым, что много говорил, - Нина Марковна покачала головой и медленно промолвила:
   - Как посмотрю я, совсем еще вы юнец, Василий Николаич, и вовсе не знаете женского сердца... Верно, вы редко бываете среди дам?
   Неглинный смутился.
   - Это верно... Я редко бываю... некогда как-то и вообще я не умею с ними разговаривать, но все-таки те женщины, которых я имею честь знать...
   - Ангелы? - смеясь, перебила его Нина Марковна.
   - Заслуживают глубочайшего уважения! - серьезно и восторженно докончил Неглинный и снова покраснел, опуская глаза.
   "Однако, он совсем забавный, этот застенчивый, добрый бука! Верно, влюблен в какую-нибудь юную барышню и считает ее неземным созданием!" - решила адмиральша и не без любопытства взглянула на "забавного" молодого человека.
   - Вы чересчур идеализируете нас, милый Василий Николаич, - заговорила она ласковым тоном старшей сестры, дающей наставление, - и это очень невыгодно и для женщин, и для вас...
   Неглинный серьезно и вопросительно взглянул на адмиральшу, как взглядывал, бывало, на профессора, когда какое-нибудь положение казалось ему непонятным, и снова торопливо и смущенно отвел в сторону взгляд, любопытно остановившийся на несколько мгновений на этот раз на красивой обнаженной руке молодой женщины, и мысленно обругал себя за это "святотатство" скотом. Еще слава богу, что она не заметила!
   - Хоть вы и очень милый и добрый человек, - я ведь кое-что слышала о вас от вашего друга, Николая Алексеича! - но, благодаря своему идеальному представлению о женщинах, наверно, беспощадно осудите ту из них, в которой разочаруетесь... а это так легко!.. Вы не простите ей ошибки, слабости, увлечения... И будете несправедливы, как и большая часть мужчин... А ведь женщину так легко осудить!! - прибавила адмиральша и вздохнула.
   "Господи! Неужели она догадывается, что я знаю об ее отношениях к Скворцову, и думает, что я могу ее осудить!"
   Эта внезапно блеснувшая мысль повергла Неглинного в ужас и отчаяние.
   А ведь он действительно раньше осмелился осуждать ее!
   "Ах, зачем я пустился в теоретические рассуждения, осел эдакий!" - подумал он в тоске, не зная, как ему быть теперь. И, необыкновенно деликатный по натуре, Неглинный совсем упал духом.
   А Нина Марковна, ничего не подозревавшая и, разумеется, не думавшая, что Ника кому-нибудь расскажет об их отношениях, между тем продолжала:
   - Сердце женщины очень сложный инструмент, милый Василий Николаич, и с ним надо обращаться бережно... очень бережно... Вот вы сказали: "неужели бывают такие лживые и безнравственные женщины, как героиня романа Бурже?.." Разумеется, бывают... Я, конечно, не защищаю ее... Она несимпатична, она не возбуждает даже сожаления, эта бездушная эгоистка... Но случается, что и порядочная, честная женщина бывает поставлена в такое положение, что ей приходится обманывать, как это ни тяжело. И какой страдальческий крест несет она за это... А вы, мужчины, не понимая женщины, готовы бросить в нее камнем...
   Неглинный горячо протестовал.
   Разве он говорил про таких женщин? О, он, хоть и мало знает их, но в состоянии понять, что жизнь создает трагические положения, когда самой чистой, нравственно прекрасной женщине приходится таить что-нибудь на сердце. Осудить подобную женщину-страдалицу - святотатство.
   - Ужели вы считаете меня способным на такую... такую низость, Нина Марковна?
   Всю эту тираду, и особенно заключительные слова, Неглинный произнес таким восторженно горячим тоном, с такой искренностью и чуть не со слезами на глазах, что Нина Марковна с изумлением взглянула на взволнованного Молодого человека и поспешила его успокоить.
   - Отчего вы так волнуетесь? Я верю вам, вполне верю, - ласково промолвила она и заметила, что Неглинный просиял.
   - Такие люди, как вы, нынче редкость... Вы слишком большой идеалист и за то вас ждет много разочарований... Что делать! В юности и я была идеалистка, а с годами стала недоверчивее к людям. Да и многие ли так относятся к женщине, как вы?.. Многие ли ее понимают? Да, милый Василий Николаич, вы правы, в нашей жизни бывают трагические положения! - как-то загадочно протянула адмиральша и мечтательно-грустно задумалась, склонив чуть-чуть свою голову на руку.
   Ей очень хотелось "высказаться" и дать яснее понять другу Ники, что и ее судьба трагична. Многие женщины ведь любят драпироваться в тогу непонятой страдалицы, особенно когда рассчитывают встретить горячее сочувствие. А этот доверчивый и несколько "смешной простофиля", по мнению адмиральши, с его идеализмом и застенчивостью, был таким благодарным слушателем.
   И, после минутного молчания, адмиральша, словно бы очнувшись, проговорила:
   - Наш разговор напомнил мне грустную историю одной моей хорошей знакомой, даже можно сказать, приятельницы, и я о ней задумалась... В самом деле, ее жизнь не из счастливых... Судите сами, Василий Николаич. Моя приятельница еще молода, ей тридцать лет, полна жизни, недурна собой...
   "Прелестна!" - мысленно перебил адмиральшу Неглинный, догадавшийся, о ком идет речь.
   - ...Вышла она замуж совсем юной, не испытавши еще настоящего чувства, за превосходного человека, которого она уважала, но не любила... Этот брак par raison*, конечно, был ошибкой с ее стороны, но не она была в ней виновата... я знаю... Она мне рассказывала...
   ______________
   * Здесь: не по любви (франц.).
   Ну, а далее обыкновенная история... Через несколько лет супружества, моя подруга впервые узнала настоящее чувство... Она боролась с ним и не могла побороть его... Она полюбила другого безумно, горячо... Что ей было делать?.. Сказать мужу, который боготворит ее, смотрит ей в глаза и живет ею? Разбить жизнь человека, которого она уважает и любит, как верного и доброго друга? На это у нее не хватает решимости, ей жалко его... И, наконец, какое она имеет право?
   "О, какая святая женщина!" - снова пронеслось в голове молодого человека, и он, умиленный, продолжал слушать с благоговейным вниманием, взглядывая по временам на грустное лицо рассказчицы с сочувственным восторгом. Она сама, казалось, была растрогана чужой несчастной судьбой, и голос ее, тихий и нежный, звучал скорбными нотками.
   Справедливость требует, однако, заметить, что адмиральша, рассказывая эту повесть о своей "бедной подруге", несколько отступила от действительности, вероятно для более сильного художественного впечатления на такого "фефелу", как Неглинный.
   Вместо того, чтобы прибавить своей "подруге", как это обыкновенно водится, годик, другой, третий, она, напротив, великодушно сбавила ей целых пять лет, но зато, впрочем, скромно назвала ее "недурной", хотя считала очаровательной. Забыла она также перечислить в хронологическом порядке все ее увлечения и с "пожертвованием всем", и без пожертвований, а только с флиртом, которые бывали до того времени, когда она "впервые" полюбила "другого". Кроме того, рассказчица значительно отступила от истины, приписав сваей "подруге" и "тяжелую борьбу с чувством" и "страх" разбить жизнь "боготворившего" ее человека. В действительности - и адмиральша это отлично знала - "подруга" без особенной борьбы обманывала доверчивого мужа, пользуясь его частыми уходами в море.
   Впрочем, какая же повесть, да еще рассказанная женщиной тридцати пяти лет, с пылким темпераментом и только что расставшейся с любимым человеком, - бывает без художественных красот!
   И Нина Марковна, заметившая, что ее рассказ производит на слушателя потрясающее впечатление, продолжала:
   - И бедная моя подруга должна была скрывать свое чувство, казаться веселой, когда грустно, играть комедию, когда на сердце драма... Разве это не ужасно?
   - Ужасно! - ответил Неглинный с таким искренним сочувствием и таким подавленным трагическим голосом, точно он сам в эту минуту переживал все перипетии этой драмы.
   - Признаюсь, я не могла бы обвинить эту несчастную женщину, несмотря на то, что она и обманывает мужа. Она ведь сама страдает, хотя в обществе и носит маску... А ведь ее многие обвиняют... Про нее бог знает что рассказывают, на нее клевещут...
   - Какие-нибудь негодяи! - энергично воскликнул Неглинный, готовый в эту минуту, несмотря на свою кротость, задушить каждого "мерзавца", который осмелился бы сказать что-нибудь дурное об адмиральше.
   - Не негодяи, а так называемые порядочные люди из общества и больше всего, разумеется, дамы, которых вы считаете такими ангелами, добрейший Василий Николаич, - с едва заметным раздражением проговорила Нина Марковна.
   - Но эта святая женщина, надеюсь, не обращает внимания на эти гнусные сплетни... Она выше этого?
   - Еще бы! Слишком было бы много чести для них! - ответила адмиральша с высокомерной, презрительной усмешкой. - Сами осуждающие каковы!
   Разговор о порядочных женщинах, часто несущих страдальческий крест и кару несправедливого осуждения, продолжался еще несколько времени. Говорила больше адмиральша, а Неглинный подавал только сочувственные реплики или делал восторженные восклицания. К концу беседы он так был очарован адмиральшей, обладавшей способностью приноравливаться к людям и тем легче нравиться им, что пожалей она теперь хотя бы какую-нибудь страдалицу-"подругу", принужденную, по примеру героини Бурже, любить и обманывать троих разом Неглинный, при всей своей суровой добродетели, не имел бы сил осудить ее.
   За обедом адмиральша завела давно желанную речь о Нике. С кем же и поговорить о нем, как не с другом, да еще таким преданным!
   Она очень просто и, нисколько не смущаясь, как ожидал ее собеседник, смутившийся невольно сам, когда речь зашла о Скворцове, - заметила, что ей очень жаль, что Николай Алексеич так внезапно уехал. Он так часто бывал у них и к нему она и Ванечка так привыкли.
   - Ведь вы, вероятно, знаете, что мы были большие друзья с вашим другом. Он такой славный и неиспорченный, этот милый Николай Алексеич... И я, и Ванечка смотрели на него, как на родного, близкого человека. Ванечка его очень любит, - почему-то нашла нужным подчеркнуть адмиральша. - Что ж вы не пьете вина?
   И адмиральша любезно сама налила, слегка нагнувшись к Неглинному, красного вина в маленький стаканчик. Молодой человек совсем зарделся и от этого любезного внимания и, главным образом, от близкого соседства этого благоухающего склонившегося бюста с открытым вырезом, из-под которого тихо колыхалась грудь. И он, никогда не пивший вина, с какой-то отвагой смущения выпил стакан залпом.
   Адмиральша снова наполнила стакан.
   - О, благодарю вас... Не беспокойтесь, - пролепетал Неглинный, благоразумно не поднимая кверху глаз и только благоговейно любуясь маленькой рукой.
   - Это легкое вино... И я даже пью его целую рюмку. - Верно, и вам было жалко расстаться с Николаем Алексеичем!..
   Он далеко не чувствовал теперь того сожаления о друге, какое чувствовал еще сегодня утром, но счел долгом сказать, что "очень жалеет".
   - И мы с Ванечкой жалеем, что на время лишились доброго, милого знакомого. Целый год его не увидим.
   - Два года! - добросовестно поправил Неглинный...
   - Как два года? - воскликнула адмиральша. - Николай Алексеич говорил, что уходит на год...
   "Ах, обманщик!" - подумал Неглинный и тотчас же поправился:
   - Виноват... Два года будет плавать крейсер, а Скворцов, послан, кажется, на год... Да, именно на год! - решительно прибавил он, не желая выдавать друга, и снова залпом дернул стаканчик красного вина.
   - Как ни жаль, а мы все-таки порадовались за Николая Алексеича... Молодому офицеру надо плавать...
   - Обязательно... Необходимо даже...
   "Эдакий болван... уйти от такой мадонны!" - добавил он мысленно...
   - Сам-то он, кажется, неохотно пошел в плавание... Или ему хотелось? Как вы думаете. Василий Николаич?..
   Застигнутый врасплох этим неожиданным вопросом адмиральши, Неглинный чуть было не брякнул, что "Колинька" очень был рад назначению, но вовремя спохватился, ужаснувшись при мысли, какую бы нанес рану в сердце "страдалицы", если б сказал правду... Она ведь так любит эту неблагодарную и легкомысленную скотину!
   И он торопливо сказал:
   - Совсем не хотел... Проклинал, что его назначили...
   - Но почему его вдруг назначили?.. Кто-нибудь просил за него? выспрашивала подозрительная адмиральша.
   "Держи, брат Неглинный, ухо востро!" - подбадривал себя молодой человек и ответил:
   - Кому же, собственно говоря, хлопотать за него, если он не хотел уходить... Скворцов говорил, что сам морской министр назначил...
   Они еще долго разговаривали о Скворцове. Адмиральша хвалила его ум, доброту и почему-то особенно напирала на его неиспорченность и на его способность быть постоянным в привязанности.
   - Вот хоть бы ваша дружба. Сколько лет она продолжается! - прибавила, точно утешая себя, адмиральша...
   "Черта с два постоянен... Шабала какая-то всегда был и будет! А она, бедняжка, верит!"
   И, несмотря на зарождавшуюся уже ревнивую неприязнь в душе Неглинного, он самоотверженно расхваливал своего друга и даже гораздо более, чем следовало.
   Но зато адмиральша так ласково на него глядела и промолвила задушевным тоном, вставая из-за стола:
   - Какая редкость такая дружба. Как вы его любите! Надеюсь, что и мы с вами будем приятелями! - прибавила она с дружеской простотой и протянула ему руку.
   Неглинный снова бережно и почтительно дотронулся до маленькой ручки, не догадавшись поцеловать ее, и адмиральша как будто бы изумилась, бросив на молодого человека несколько удивленный взгляд.
   - Ну, теперь пойдем гулять! Я сейчас приду.
   Она через минуту вернулась в какой-то необыкновенной красивой, обшитой кружевами шляпе, в изящной жакетке, в желтых перчатках.
   Они вышли за калитку сада и направились в рощу.
   - Давайте-ка вашу руку, Василий Николаич. Неглинный неловко и застенчиво подал руку, счастливый, что адмиральша предложила ему быть ее приятелем (смел ли он ожидать такой чести!), и все время держал свою руку неподвижно в сторону и как-то напряженно, боясь каким-нибудь неловким движением коснуться адмиральша. Но скоро он почувствовал близость ее тела, аромат духов, с ужасом заметил, что рука его, во время поворотов лица адмиральши, касается ее груди, и замер от стыда, смущения и страха. Наконец, его положение сделалось настолько мучительным, ему было так совестно, и рука его так задеревенела, что он, наконец, прошептал умоляющим голосом, отнимая свою руку:
   - Простите, я совсем не умею водить дам под руку. У меня рука... заболела, - прибавил он, краснея, как рак.
   Адмиральша едва заметно усмехнулась и сказала:
   - И видно, что вы совсем не дамский кавалер, Василий Николаич.
   - Вы меня простите... Я... я, собственно говоря...
   - К чему вы извиняетесь?.. Я ведь так... шучу... Мне Николай Алексеич про вас рассказывал, как вы боитесь дам... Это правда?
   - Правда...
   - И хорошо делаете, - протянула Нина Марковна и задумалась.
   Гуляли они недолго. Неглинный остался пить чай и засиделся до десяти часов. Он долго и много философствовал, желая занять адмиральшу, говорил о науке, о своих занятиях, о жизни вообще и неожиданно сорвался с места, взглянув на часы, и стал прощаться.
   - Надеюсь, что не в последний раз вы навещаете отшельницу, Василий Николаич? Приезжайте и поскорей - поболтаем, как сегодня!.. Будете писать Николаю Алексеичу, кланяйтесь ему от меня... Спасибо вам, что навестили и развлекли в моем одиночестве! - говорила адмиральша, крепко пожимая Неглинному руку.
   Неглинный только молча кланялся, окончательно "втюрившийся".
   Возвратившись в свою крошечную комнату на Офицерской, он долго ходил из угла в угол в мечтательно-восторженном состоянии, с просветленным лицом и сияющими, точно устремленными внутрь глазами. Ночь он почти не спал и просидел у открытого окна. Душу его охватила какая-то безотчетная, тихая, приятно ласкающая нервы грусть, и образ маленькой, необыкновенно изящной адмиральши в светлом платье, с задумчивым печальным взором, с полуобнаженными красивыми руками и открытой, словно выточенной шеей, стоял перед ним в лучезарном свете, наполняя все существо молодого человека благоговейным восторгом.
   XIX
   После первого посещения Неглинным адмиральши, образ ее не выходил уже из головы молодого человека. Он думал об адмиральше по целым дням, грезил по ночам, пробовал даже писать стихи, но дальше второй строчки не дошел, и мечтал о том, как бы сделать адмиральшу веселой и счастливой, вознаградив ее за все пережитые ею страдания, причем, разумеется, с самоотверженным бескорыстием устранял свою особу из этих комбинаций счастия, предоставляя себе только радоваться со стороны вместе с Иваном Ивановичем, который должен же понять, что он лишний, и явить великодушие, отказавшись от своих прав в пользу другого.
   Неглинного неудержимо тянуло туда, в Ораниенбаум, на эту милую дачку, утонувшую в саду, где одиноко и терпеливо страдала эта "святая" женщина; но, несмотря на ее приглашение навещать ее, он все-таки не решался ехать. Она, быть может, просто из любезности пригласила его, такого неинтересного для нее "застенчивого болвана", а он и обрадовался и явился, как какой-нибудь нахал. Нечего сказать, хорошее она составит о нем мнение.
   Ему и хотелось скорей увидать свою "мадонну", услыхать ее мягкий и чарующий голос, и в то же время становилось жутко при мысли, что он вдруг так, ни с того ни с сего, явится и вдруг увидит ее вопросительный взгляд: чего, дескать, ты приехал?
   Он крепился целую неделю и, наконец, не выдержал.
   - Будь, что будет - еду! - решительно произнес он вслух и стал одеваться.
   Одевался он сегодня с особенной тщательностью и без обычной своей рассеянности. Он тщетно старался пригладить непокорный рыжий вихор, повязал новый галстук и, окончив туалет, с грустной задумчивостью поглядел в зеркало на свое, как казалось ему, самое "безобразное" лицо на божьем свете.
   - Эка, какой сапог! - обозвал он с невольным вздохом свою физиономию и, выйдя на улицу, взял извозчика и поехал на Балтийский вокзал.
   С замиранием сердца, точно в чем-то виноватый и в то же время бесконечно счастливый подъехал он к даче и вместо двугривенного дал извозчику целый полтинник.
   - Дома адмиральша? - робко спросил он вестового Егора, когда тот открыл двери после тихого нерешительного звонка.
   - Дома, пожалуйте, ваше благородие! - весело и приветливо отвечал ему Егор, протягивая руки, чтобы снять пальто.
   - Да, может быть, адмиральша занята? Я, братец, могу приехать в другой раз.
   - Нисколько не заняты... Как следует, одемшись, ваше благородие.
   - Или вообще не принимает... Так вы доложили бы прежде.
   - Не извольте сумлеваться, ваше благородие. Очень даже принимают. Пожалуйте, ваше благородие! - с веселой ободряющей улыбкой, скаля свои белые зубы, говорил молодой чернявый матрос, взглядывая на робеющего лейтенанта не без некоторого недоумения.
   И, снявши пальто, прибавил:
   - Барыня на балконе... Извольте без опаски идти, ваше благородие. Вас завсегда велено принимать.
   "Эка робок! Не то что лейтенант Скворцов. Тот, небось, молодчага; не робел с адмиральшей. Ну, да и этого начисто отполирует адмиральша-то!" - прошептал, усмехнувшись, молодой матрос, оставшись один.
   Поздно вечером возвращался Неглинный с дачи и был бесконечно счастлив. Нина Марковна приняла его очень радушно и любезно попеняла, что он не был целую неделю. Какой чудный день провел он с этой умной женщиной, и как он был доволен, что, кажется, несколько развлек ее. По крайней мере она раза два-три улыбнулась и была оживленнее, чем в первое его посещение.
   Совсем очарованный ласковым приемом и милым, настойчивым напоминанием "не забывать отшельницы" и приезжать, когда вздумается "поскучать с ней", Неглинный зачастил. Сперва он навещал адмиральшу два раза в неделю, а затем бывал почти ежедневно и даже отложил предполагаемую поездку в Смоленскую губ. к родным, чувствуя, что не в силах добровольно отказаться от счастья видеть адмиральшу.
   По обычаю влюбленных, вначале он придумывал различные предлоги своих посещений. То он привозил обещанную книгу, то приезжал за книгой, то объяснял, что был у знакомых в Петергофе (хотя никаких знакомых у него там не было) и воспользовался близостью, чтобы позволить себе зайти на минутку - осведомиться о здоровье Нины Марковны и спросить, не будет ли у нее каких-нибудь поручений в Петербурге. Он с удовольствием исполнит их... Не зайти ли к портнихе... Не привезти ли новые книги?
   Адмиральша с едва заметной улыбкой слушала эти порывистые, произносимые несколько взволнованным голосом, объяснения молодого человека и, делая вид, что им верит, ласково, тоном доброй знакомой, журила Василия Николаевича за то, что он словно оправдывается, что зашел к ней. Это нелюбезно с его стороны, и она может обидеться, что видит его, лишь благодаря каким-то петергофским знакомым. Ведь он знает, что она всегда рада видеть его, рада отвести душу в беседе с умным и развитым человеком.
   - Нынче ведь это такая редкость между молодыми людьми... По большей части, они или пусты, или циничны и самонадеянны... А ведь вы не такой, Василий Николаич? - прибавляла любезно адмиральша с самой очаровательной улыбкой.
   Сконфуженный и польщенный этим комплиментом, Неглинный порывисто благодарил, садился и вместо "минутки" оставался на долгие часы: читал вслух и после обеда гулял с адмиральшей по парку и приучился даже ходить с ней под руку, хотя, надо сказать правду, стеснялся по-прежнему и держал свою руку в напряженном положении. Нередко эта рука вздрагивала, словно от электрического тока, и когда адмиральша заботливо спрашивала: "не холодно ли ему?" - отвечал несколько растерянно, что напротив... Но у него невралгия, застарелая невралгия...
   И Нина Марковна, хорошо понимавшая подобные "невралгии" у очень молодых влюбленных людей, гуляющих под руку с хорошенькими женщинами, участливо советовала ему лечиться, не запускать болезни, пока она еще вначале...
   "Уже поздно!" - думал про себя молодой человек. Он, разумеется, вполне был уверен, что его восторженная любовь - тайна, о которой Нина Марковна никогда не узнает. Она, конечно, видит, что он предан ей и безгранично ее уважает, вот и все, но несомненно далека от мысли, чтобы он "осмелился" полюбить ее.
   Но адмиральша была слишком опытная в любовных делах женщина, чтобы не увидать, и очень скоро, что этот "милый и смешной идеалист" влюблен в нее до безумия, верит каждому ее слову, тайно любуется ею и вернейший ее раб, готовый ради нее броситься хоть с колокольни. И сознание своего обаяния доставляло ей эгоистичное чувство удовольствия, льстило самолюбию и служило приятным развлечением в ее одиночестве и печали от разлуки с "Никой". Она, конечно, любит, страстно любит своего дорогого "Нику" и никого на него не променяет, но отчего же не пококетничать немножко с этим застенчивым рыцарем, отчего не вызвать его робкого признания и в ответ не сказать нескольких слов теплого участия, предложив ему дружбу сестры, и не поощрить его к невинному флирту? Пусть себе целует ее руки и исполняет поручения! И, наконец, интересно, как эта "красная девица" пропоет ей свою песню любви и покроет ее маленькую ручку поцелуями и оросит слезами... Таких застенчивых поклонников она еще не видала!..
   И Нива Марковна с привычным искусством "обрабатывала" беднягу Неглинного, кокетничая пред ним своим положением непонятой, страдающей женщины, и полунамеками, заставляющими догадываться, что она - жертва, и умными разговорами и своим пикантным, необыкновенно подвижным, быстро меняющим выражения, лицом. Она вела длинные разговоры о чувстве любви и дружбы (она признает, что можно быть очень дружной с мужчиной, не думая о любви. Она знает такие примеры, хоть они, к сожалению, и редки). Она возмущалась положением женщины, терпеливо слушала философские рассуждения Неглинного о будущем царстве правды и добра на нашей грешной земле и о том, какую громадную роль будут играть женщины, спорила о романах Золя и Бурже, заставляла читать вслух, присаживаясь около с работой, вспоминала о Скворцове и на прощанье давала самые разнообразные поручения, начиная с покупки лент до привоза бочоночка голландских селедок от Елисеева, и "кстати уж, если Василия Николаича не затруднит, пусть он потрудится привезти картонку с платьем от портнихи", прибавляла нередко адмиральша с обыкновенной своей обворожительной улыбкой и вручала Неглинному деньги. Нечего и говорить, что он с восторгом принимал поручения, готовый возить для адмиральши хоть сотню картонок, а не то что одну.