Страница:
В конце концов они поженились, хотя на это потребовалось довольно много времени и усилий. Рэну пришлось объехать всю округу, прежде чем он нашел человека, который согласился проделать все необходимые процедуры. Человек этот жил очень далеко и, закончив обряд, сразу вернулся к себе, так что о свадьбе никто ничего не знал, и Рэн с женой были избавлены от докучного любопытства односельчан.
Во время бракосочетания все ритуальные формулы произносила за Бьянку ее мать. Когда Рэн надевал невесте кольцо, руки Бьянки задрожали и попытались вырваться, но скоро успокоились и лишь слегка зарделись, сделавшись еще прекраснее. Дело было сделано, и мать Бьянки больше не возражала, к тому же она побаивалась зятя. Рэн был счастлив, а Бьянка… Впрочем, до нее никому не было дела.
После бракосочетания Бьянка, ведомая руками — этими настоящими невестами Рэна — вошла вслед за ним в новую, красиво убранную комнату. Там Рэн тщательно выкупал ее, воспользовавшись большим количеством душистых притираний. В последнюю очередь он вымыл и уложил ей волосы, расчесывая их крупным гребнем до тех пор, пока они не распушились и не заблестели, так что теперь внешний вид Бьянки гораздо больше соответствовал паре чудесных рук, на которых он на самом деле женился. Во время мытья Рэн, однако, ни разу к ним не прикоснулся он только вручал им то мыло, то крем, то специальные щеточки, с помощью которых они сами могли привести себя в порядок. Руки, впрочем, были довольны. Одна из них даже вскарабкалась по его куртке и коснулась щеки, приведя Рэна в восторг, граничащий с исступлением.
Наконец он оставил их и — с сердцем, в котором звучала прекраснейшая музыка, — вернулся в лавку.
В тот день Рэн работал с особенным рвением, и Хардинг был так доволен, что отпустил его домой раньше обычного. Но Рэн пошел домой не сразу. Несколько часов подряд он бродил по берегу ручья, любуясь тем, как отражается в бурлящей воде раздробленное солнце. Какая-то пичуга, словно почувствовав излучаемую им радость, бесстрашно подобралась совсем близко и несколько раз облетела его кругом, чиркнув по запястью кончиком крыла и напомнив Рэну один из первых робких поцелуев рук Бьянки.
А в нем продолжала звучать музыка, которая была сродни беззаботному смеху, журчанию воды, голосу ветра в прибрежных камышах. Рэн уже тосковал о руках Бьянки, но, прекрасно зная, что может сейчас же пойти и наконец-то прикоснуться к ним, он растянулся на берегу и лежал, улыбаясь, смакуя терпко-сладкую отраву короткого ожидания и бросая последний вызов своему желанию, удовлетворить которое ему уже ничто не могло помешать. В белых ладонях Бьянки был заключен для него целый мир, свободный от злобы и ненависти, и Рэн громко смеялся, чувствуя, как им овладевает чистая и звонкая радость.
Он вернулся домой, когда уже начинало темнеть. На протяжении короткого праздничного ужина, пока мать кормила девушку, руки Бьянки то и дело принимались ласкать и гладить ту руку Рэна, какая оказывалась на данный момент свободна. Гибкие белые пальцы Бьянки то свивались между собой, то сплетались с его пальцами, так что порой казалось, будто все три руки образуют единое целое, которое, словно некий плод, приятно оттягивало то одно, то другое предплечье Рэна.
Когда стало еще темнее, они отправились в свою комнату и легли у окна, чтобы Рэн и руки могли видеть встающие над далеким лесом яркие, чистые звезды. В комнате, как и во всем доме, было темно и тихо, и Рэн чувствовал себя таким счастливым, что боялся даже дышать.
Одна из рук скользнула по волосам Рэна, сползла по щеке и устроилась в ложбинке у основания его шеи. Она пульсировала в такт ударам его сердца, и Рэн невольно сжал кулаки, словно стараясь удержать, растянуть это мгновение как можно дольше.
Вскоре и вторая рука приблизилась и устроилась рядом с первой. Почти час они лежали не шевелясь, приятно холодя своей прохладной кожей его горячую шею и грудь, а он ощущал их своим горлом, угадывал в них одновременно и безбрежную бесконечность, и уют замкнутого, ограниченного пространства. Потом Рэн попробовал сосредоточиться на этом ощущении — сосредоточиться и умом, и сердцем, чтобы почувствовать каждую складочку, каждый бугорок лежащих на нем рук, и очень скоро ощутил как будто нежное и ласковое прикосновение, затем еще одно. Ощущение было совершенно отчетливым, хотя руки Бьянки ни на мгновение не оторвались от его тела, и тогда Рэн понял, что ждать осталось недолго, совсем недолго.
Несколько мгновений спустя он, словно услышав приказ, перевернулся на спину и откинулся головой на подушку. Глядя вверх, на неясно различимые в темноте драпировки, Рэн начал понемногу понимать, ради чего он так много работал и о чем так страстно мечтал. Тогда он еще сильнее запрокинул голову назад и улыбнулся в ожидании. Его навязчивая идея, его мечта вот-вот должна была осуществиться.
Он глубоко вздохнул, — раз, другой, третий — и почувствовал, как дремавшие на его груди руки пришли в движение.
Их большие пальцы крест-накрест легли ему на горло, а остальные обхватили шею с обеих сторон и остановились чуть ниже ушей. Несколько минут они просто лежали там, как будто набираясь сил. Потом, словно сговорившись, они вдруг затвердели, сделались неподатливыми, как камень, и крепкими, как железо, но их прикосновение все еще было легким, совсем легким…
Нет, не совсем… Рэн даже не заметил, когда руки Бьянки начали сжиматься, сдавливая ему горло. Они проделывали это очень медленно и равномерно, наращивая давление одинаковыми, точно вымеренными порциями, но Рэн продолжал лежать совершенно неподвижно. Он уже не мог дышать, но он и не хотел. Его большие, сильные руки были сложены на груди, кулаки надежно спрятаны под мышками, а мозг охвачен глубоким покоем. И Рэн знал, что теперь все произойдет уже очень скоро…
Всепоглощающая, восхитительная боль волна за волной то накатывалась на него, то снова отступала. Перед глазами играли и переливались светящиеся полотна самых невероятных цветов и оттенков — невероятных, потому что в комнате по-прежнему не было никакого света. Непроизвольно Рэн выгнул спину, поднимаясь все выше, выше… И когда руки нажали со всей своей скрытой ранее силой, все тело Рэна выгнулось, словно большой лук, и поднялось над кроватью, касаясь ее только пятками и плечами.
Он Поднимался все выше, выше, выше… Потом Рэн вдруг почувствовал, как внутри него что-то разорвалось, но были ли это легкие или сердце, для него уже не имело значения. Его давнее желание наконец-то осуществилось.
Когда на следующее утро мать Бьянки застали в комнате жильца, руки, которыми она все гладила и гладила шею Рэна, оказались испачканы кровью. Ее слабоумную дочь срочно увели, тело Рэна предали земле, а мать Бьянки повесили, потому что она пыталась уверить судей, будто Рэна задушила ее дочь задушила своими почерневшими, мертвыми руками, кисти которых, словно пожухлые листья, безжизненно свисали с белых, пухлых запястий.
Настоящее ничто
Во время бракосочетания все ритуальные формулы произносила за Бьянку ее мать. Когда Рэн надевал невесте кольцо, руки Бьянки задрожали и попытались вырваться, но скоро успокоились и лишь слегка зарделись, сделавшись еще прекраснее. Дело было сделано, и мать Бьянки больше не возражала, к тому же она побаивалась зятя. Рэн был счастлив, а Бьянка… Впрочем, до нее никому не было дела.
После бракосочетания Бьянка, ведомая руками — этими настоящими невестами Рэна — вошла вслед за ним в новую, красиво убранную комнату. Там Рэн тщательно выкупал ее, воспользовавшись большим количеством душистых притираний. В последнюю очередь он вымыл и уложил ей волосы, расчесывая их крупным гребнем до тех пор, пока они не распушились и не заблестели, так что теперь внешний вид Бьянки гораздо больше соответствовал паре чудесных рук, на которых он на самом деле женился. Во время мытья Рэн, однако, ни разу к ним не прикоснулся он только вручал им то мыло, то крем, то специальные щеточки, с помощью которых они сами могли привести себя в порядок. Руки, впрочем, были довольны. Одна из них даже вскарабкалась по его куртке и коснулась щеки, приведя Рэна в восторг, граничащий с исступлением.
Наконец он оставил их и — с сердцем, в котором звучала прекраснейшая музыка, — вернулся в лавку.
В тот день Рэн работал с особенным рвением, и Хардинг был так доволен, что отпустил его домой раньше обычного. Но Рэн пошел домой не сразу. Несколько часов подряд он бродил по берегу ручья, любуясь тем, как отражается в бурлящей воде раздробленное солнце. Какая-то пичуга, словно почувствовав излучаемую им радость, бесстрашно подобралась совсем близко и несколько раз облетела его кругом, чиркнув по запястью кончиком крыла и напомнив Рэну один из первых робких поцелуев рук Бьянки.
А в нем продолжала звучать музыка, которая была сродни беззаботному смеху, журчанию воды, голосу ветра в прибрежных камышах. Рэн уже тосковал о руках Бьянки, но, прекрасно зная, что может сейчас же пойти и наконец-то прикоснуться к ним, он растянулся на берегу и лежал, улыбаясь, смакуя терпко-сладкую отраву короткого ожидания и бросая последний вызов своему желанию, удовлетворить которое ему уже ничто не могло помешать. В белых ладонях Бьянки был заключен для него целый мир, свободный от злобы и ненависти, и Рэн громко смеялся, чувствуя, как им овладевает чистая и звонкая радость.
Он вернулся домой, когда уже начинало темнеть. На протяжении короткого праздничного ужина, пока мать кормила девушку, руки Бьянки то и дело принимались ласкать и гладить ту руку Рэна, какая оказывалась на данный момент свободна. Гибкие белые пальцы Бьянки то свивались между собой, то сплетались с его пальцами, так что порой казалось, будто все три руки образуют единое целое, которое, словно некий плод, приятно оттягивало то одно, то другое предплечье Рэна.
Когда стало еще темнее, они отправились в свою комнату и легли у окна, чтобы Рэн и руки могли видеть встающие над далеким лесом яркие, чистые звезды. В комнате, как и во всем доме, было темно и тихо, и Рэн чувствовал себя таким счастливым, что боялся даже дышать.
Одна из рук скользнула по волосам Рэна, сползла по щеке и устроилась в ложбинке у основания его шеи. Она пульсировала в такт ударам его сердца, и Рэн невольно сжал кулаки, словно стараясь удержать, растянуть это мгновение как можно дольше.
Вскоре и вторая рука приблизилась и устроилась рядом с первой. Почти час они лежали не шевелясь, приятно холодя своей прохладной кожей его горячую шею и грудь, а он ощущал их своим горлом, угадывал в них одновременно и безбрежную бесконечность, и уют замкнутого, ограниченного пространства. Потом Рэн попробовал сосредоточиться на этом ощущении — сосредоточиться и умом, и сердцем, чтобы почувствовать каждую складочку, каждый бугорок лежащих на нем рук, и очень скоро ощутил как будто нежное и ласковое прикосновение, затем еще одно. Ощущение было совершенно отчетливым, хотя руки Бьянки ни на мгновение не оторвались от его тела, и тогда Рэн понял, что ждать осталось недолго, совсем недолго.
Несколько мгновений спустя он, словно услышав приказ, перевернулся на спину и откинулся головой на подушку. Глядя вверх, на неясно различимые в темноте драпировки, Рэн начал понемногу понимать, ради чего он так много работал и о чем так страстно мечтал. Тогда он еще сильнее запрокинул голову назад и улыбнулся в ожидании. Его навязчивая идея, его мечта вот-вот должна была осуществиться.
Он глубоко вздохнул, — раз, другой, третий — и почувствовал, как дремавшие на его груди руки пришли в движение.
Их большие пальцы крест-накрест легли ему на горло, а остальные обхватили шею с обеих сторон и остановились чуть ниже ушей. Несколько минут они просто лежали там, как будто набираясь сил. Потом, словно сговорившись, они вдруг затвердели, сделались неподатливыми, как камень, и крепкими, как железо, но их прикосновение все еще было легким, совсем легким…
Нет, не совсем… Рэн даже не заметил, когда руки Бьянки начали сжиматься, сдавливая ему горло. Они проделывали это очень медленно и равномерно, наращивая давление одинаковыми, точно вымеренными порциями, но Рэн продолжал лежать совершенно неподвижно. Он уже не мог дышать, но он и не хотел. Его большие, сильные руки были сложены на груди, кулаки надежно спрятаны под мышками, а мозг охвачен глубоким покоем. И Рэн знал, что теперь все произойдет уже очень скоро…
Всепоглощающая, восхитительная боль волна за волной то накатывалась на него, то снова отступала. Перед глазами играли и переливались светящиеся полотна самых невероятных цветов и оттенков — невероятных, потому что в комнате по-прежнему не было никакого света. Непроизвольно Рэн выгнул спину, поднимаясь все выше, выше… И когда руки нажали со всей своей скрытой ранее силой, все тело Рэна выгнулось, словно большой лук, и поднялось над кроватью, касаясь ее только пятками и плечами.
Он Поднимался все выше, выше, выше… Потом Рэн вдруг почувствовал, как внутри него что-то разорвалось, но были ли это легкие или сердце, для него уже не имело значения. Его давнее желание наконец-то осуществилось.
Когда на следующее утро мать Бьянки застали в комнате жильца, руки, которыми она все гладила и гладила шею Рэна, оказались испачканы кровью. Ее слабоумную дочь срочно увели, тело Рэна предали земле, а мать Бьянки повесили, потому что она пыталась уверить судей, будто Рэна задушила ее дочь задушила своими почерневшими, мертвыми руками, кисти которых, словно пожухлые листья, безжизненно свисали с белых, пухлых запястий.
Настоящее ничто
Генри Меллоу вышел из личной, сообщающейся с кабинетом туалетной комнаты, владельцем которой он смог стать лишь достигнув определенного этапа своей блестящей карьеры, и сказал в черную коробочку селектора у себя на столе:
– Зайдите ко мне, мисс Принс. Я буду диктовать. Через несколько секунд секретарша была уже в кабинете.
– Ой!.. — вырвалось у нее.
– На протяжении всей своей истории человечество постоянно сталкивалось с…
– В данный момент, — перебила мисс Принс, — я столкнулась с одним из случаев так называемого непристойного обнажения. У вас спущены штаны, мистер Меллоу. И еще: зачем вы размахиваете этой туалетной бумагой?..
– Сейчас я к этому перейду, мисс Принс. Так вот:
…человечество постоянно сталкивалось с явлениями и фактами самого элементарного порядка, которые оно, тем не менее, каждый раз оказывалось не в состоянии ни разглядеть, ни понять, ни оценить. Вы успеваете за мной, мисс Принс?..
– Нет, — ответила мисс Принс и поджала губы. — Будьте добры, сэр, наденьте сначала брюки!
Мистер Меллоу долго смотрел сквозь нее, стараясь приостановить полет собственной мысли. Наконец до него дошел смысл сказанного; он опустил глаза и посмотрел на свои ноги.
– Архимед, — сказал Меллоу, кладя туалетную бумагу на стол. Натянув брюки, он добавил:
– Во всяком случае, мне кажется, что это был именно Архимед. Однажды он купался в ванне и вдруг заметил, как вытесненная его телом вода льется на пол. Это подсказало ему ответ на вопрос, над которым он тогда бился, а именно: как высчитать количество посторонних примесей в золотой тиаре местного царя. Тогда он выскочил из ванной и нагишом промчался через весь город, крича: "Эврика!", что в переводе с греческого означает: "Я нашел!" Вы, мисс Принс, присутствуете сейчас при одном из таких исторических моментов… Или то был Аристотель?..
– Может Аристотелю и прилично было бегать нагишом, но от вас я этого не ожидала, — отрезала мисс Принс. — Я работаю у вас уже довольно давно, но вы не перестаете меня удивлять. И при чем тут туалетная бумага?..
– Человеческая история знает немало фундаментальных открытий, сделанных в уборной, — парировал Генри Меллоу. — Протестантская реформация начиналась в туалете, когда Лютер сидел там, силясь… Я вас не шокирую, мисс Принс?
– Н-не знаю… Все зависит от того, что вы скажете дальше, — пробормотала секретарша, слегка отнимая ладони от ушей, но не опуская рук совсем. Вытянув шею, она с напряженным вниманием следила за каждым движением Генри Меллоу, который расстелил на столе полосу туалетной бумаги и, прижав ее ладонями к гладкой полированной поверхности, принялся рвать на кусочки.
– Взгляните-ка сюда, мисс Принс. Видите, в чем дело?
Секретарша подняла с пола блокнот, выпавший у нее из рук, пока она затыкала уши.
– Нет, сэр, не совсем.
– Тогда я, пожалуй, начну с самого начала, — сказал Генри Меллоу и продолжил диктовать свой знаменитый меморандум, которому суждено было вселить панический ужас в сердца и души воротил военно-промышленного комплекса. Да-да, у них есть и сердца, и души, просто до Генри Меллоу они никогда не пользовались ни тем, ни другим.
"До Генри Меллоу…" — обратите внимание на этот оборот речи. Все дело в том, что в какой-то момент Генри Меллоу перестал быть просто человеком — он стал историческим событием. Ведь мы не говорим "Уилбур и Орвилл Райт и их первый успешный полет", мы говорим просто "Братья Райт", и всем все сразу становится ясно. Точно так же, когда мы хотим, чтобы нас поняли, мы говорим "после Хиросимы", "после Далласа" или "со времен Пастера или Дарвина". Вот и после Генри Меллоу военно-промышленный комплекс уже не был таким, каким он был до него.
В Пентагон меморандум Меллоу попал обычным путем. Агент Федерального бюро, регулярно просматривавший содержимое мусорных корзин, поступавших из офиса Генри Меллоу, наткнулся на три отпечатанных на машинке странички. (Набранные новой машинисткой, они содержали в себе сорок три опечатка и потому были отправлены в корзину для бумаг.) Пройдя все уровни бюрократической машины ФБР, они наконец попали на стол к самому шефу, приказавшему агенту проникнуть в офис Меллоу и сделать фотокопию оригинала. Выполняя задание, агент дважды был задержан (замками особой конструкции) и один раз легко ранен (он прищемил палец ящиком шкафа-картотеки), о чем, однако, стало известно далеко не сразу из-за вмешательства "неодолимой силы" (как и следовало ожидать, агент оставил похищенные материалы в такси, и ему потребовалось три недели, чтобы выследить таксиста и вломиться к нему в дом). Тем временем меморандум Меллоу был послан в "Тайме" в виде письма, где и послужил основой для редакционной передовицы. Но, как это обычно бывает, появление подобного материала в широко доступных средствах массовой информации не привлекло внимания ни общественности, ни военных.
Воздействие, произведенное меморандумом на Пентагон и в особенности на отдел, который возглавлял генерал-майор Фортни Голованн, можно сравнить разве что с землетрясением, приправленным для пущей остроты письмом со словами: "Прости, любимый, я ухожу к другому…" Реакция Голованна была немедленной и вполне соответствовала лучшим традициям военного ведомства. В первую очередь генерал привел отдел в состояние полной боевой готовности и присвоил всем материалам по меморандуму высшую степень секретности, дабы слухи не просочились даже в соседние подразделения и отделы.
Последовавшая пауза, длившаяся ровно два часа сорок пять минут, была вызвана решением генерала лично убедиться в правильности выводов Меллоу. Для повторения эксперимента ему нужна была только туалетная бумага, однако несмотря на то что в распоряжении генерала Голованна имелся такой же, как у Генри Меллоу, прекрасно оборудованный личный туалет, куда можно было попасть прямо из кабинета — ему удалось из уважения к воинской дисциплине подавить в себе естественный импульс, пройти туда и отмотать столько бумаги, сколько нужно. Вместо этого генерал вызвал адъютанта, который выслушал приказ, лихо козырнул и вышел в приемную. Оттуда он позвонил сержанту, ведавшему материально-техническим снабжением, и приказал ему лично прибыть в приемную (как вы помните, теперь на всем, что имело отношение к меморандуму Меллоу, стоял гриф "Совершенно секретно"), но сержант оказался в отпуске, а замещавший его капрал не обладал допуском к материалам высшей степени секретности, и его пришлось в спешном порядке переаттестовывать. Наконец с формальностями было покончено, и адъютант выписал капралу официальное требование-заказ (с ошибкой в четвертой копии из шести положенных), так что бумаги пришлось еще раз переоформить, прежде чем в кабинет генерала внесли запертый на два замка и опечатанный черный секретный чемоданчик, внутри которого лежал рулон туалетной бумаги.
Именно в этот момент генерала прервал джентльмен из Джеймстауна, которого (по его собственным словам) звали мистер Браун. Одетый в черный костюм, черные ботинки и черный галстук, мистер Браун имея в нагрудном кармане черный кожаный футляр. Футляр на мгновение приоткрылся, и генерал Голованн увидел внутри массивный блестящий значок с орлом и прочими причиндалами.
– Вот дьявольщина! — воскликнул генерал. — Как это вам, парни, удалось так быстро обо всем пронюхать?
За это он удостоился улыбки, ибо если мистер Браун и ему подобные когда-либо чему-либо улыбались, то это были именно такие слова.
Потом мистер Браун взял со стола фотокопию меморандума Меллоу, подхватил запертый чемоданчик с рулоном туалетной бумаги и вышел. Что касалось генерала, то он, с чисто солдатской практичностью сообразив, что от него забрали в высшей степени беспокойное дело, вернул отдел в нормальный режим работы и отменил свой приказ о принятии особых мер по обеспечению высшей степени секретности. Только после этого генерал Голованн почувствовал себя вправе пойти в туалет и произвести свой собственный эксперимент с туалетной бумагой. Отмотав ярд или около того, он вернулся в кабинет, разложил бумагу не своем девственно чистом столе, прижал ее ладонями и потянул в разные стороны. Бумага разорвалась криво, и генерал побледнел.
Влияние, которое оказал меморандум Меллоу на промышленность, было более глубоким и не столь очевидным. Несомненно, что он послужил причиной шестипроцентного сокращения объемов заказов на импорт сырья со стороны крупнейшей на внутреннем рынке "Инленд корпорейшн", а когда столь мощная и многопрофильная корпорация сокращает заказы на шесть процентов, рынок начинает трясти, как тонну фруктового желе в грузовике с квадратными колесами. Меморандум также стал истинной причиной того, что транснациональная "Аутленд индастриз" начала с "Инленд" переговоры о добровольном слиянии. Один из шпионов "Аутленд" доложил хозяевам о меморандуме, но не смог добыть сам документ, и большие шишки из руководства транснационального гиганта рассудили, что если они купят "Инленд" со всеми потрохами, то меморандум перейдет к ним естественным путем. Каково же было их удивление, когда председатель совета директоров "Инленд" не только сразу согласился на предложение о слиянии, но и выслал руководству "Аутленд" бесплатную копию меморандума.
Не существует никаких записей или стенограмм ночного совещания директоров и крупнейших пайщиков этих двух индустриальных гигантов, но, по свидетельству очевидцев, когда магнаты наконец разошлись, они выглядели очень и очень испуганными.
Излишне говорить, что рассвет пришел в респектабельные пригороды, шикарные особняки, роскошные гостиничные номера и элитные клубы под негромкий шорох рвущейся туалетной бумаги.
И бумажных полотенец.
И чеков из чековых книжек.
Что касается самого слияния, то его решено было приостановить на стадии переговоров, не доводя дела до конца, но и не отказываясь от него совершенно. По обоюдной договоренности "Инленд корпорейшн" сокращала свои закупки сырья на три процента вместо шести; это положение должно было сохраняться по крайней мере до тех пор, пока мир — настоящий мир, а не беспечно спящие в своих домах простые люди — не увидит перед собой более или менее ясную перспективу.
Но наибольший переполох меморандум Меллоу произвел в секретной штаб-квартире в Джеймстауне. (Возможно, это самая секретная штаб-квартира в мире или даже во всей вселенной. На дверях там нет никакой вывески; подъезжающие и отъезжающие машины не имеют никаких опознавательных знаков и надписей, а бесчисленные обеды доставляются в приемную административного корпуса на имя одного и того же мистера Брауна. Никто в точности не знает, как они там разбираются, кому — что; все обитатели Джеймстауна свято хранят эту тайну.) Агенты сделали все, что могли. Дом, офис, сам Генри Меллоу и его ближайшие деловые партнеры были распределены между оперативными работниками. За каждым из них была установлена круглосуточная слежка; их дома, автомашины и рабочие кабинеты были нашпигованы звукозаписывающей техникой, а все возможные действия и поступки Меллоу — равно как и соответствующие им контрмеры Агентства [24]— были скрупулезно просчитаны на компьютере. После этого агентам оставалось только сидеть и ждать, чтобы что-нибудь случилось.
Всего делом Меллоу занимались три агента высшего ранга: Ред Браун [25], Джо Браун и темнокожий Браун Икс — внедрившийся в Агентство лазутчик из организации "Власть черных". В данный момент, учитывая исключительно взрывоопасный характер меморандума, Ред Браун отослал Брауна Икс искать ветра в поле, а точнее — разыскивать и опрашивать бывших школьных учителей и детсадовских воспитателей Генри Меллоу, которые рассеялись от Энамкло и Вашингтона до Тэртл-Крик, штат Пенсильвания.
Ред Браун встал из-за своего утыканного блестящими тумблерами и сигнальными лампочками стола и, подойдя к двери кабинета, плотно ее закрыл, разом оборвав шорох работающих компьютеров, скрип вращающихся магнитофонных бобин, шелест мягких шагов и бормотание голосов, вещавших в прикрытую ладонью трубку: "Браун слушает... К приему готов. Скремблер [26] два... Браун принял".
Джо Браун внимательно наблюдал за коллегой. Он отлично понял, что сейчас им предстоит обсудить текущее задание. Ему было также хорошо известно, что из соображений секретности им обоим полагается называть Генри Меллоу не иначе как "подозреваемый". Не "тот самый подозреваемый", не "мистер Подозреваемый", а просто — "подозреваемый".
Тем временем Ред Браун вернулся на свой капитанский мостик — ни у одного человека язык бы не повернулся назвать это сооружение просто столом — и сказал:
— Мозговой штурм. Краткий обзор. Джо Браун включил диктофон, спрятанный в потайном кармане его черного пиджака, и повторил:
— Краткий обзор, мозговой штурм.
— Итак, кто подозреваемый?
Поняв, что от него требуется заново перечислить все, что известно Агентству о Генри Меллоу, чтобы, исходя из этих фактов, попытаться очертить новые, пусть даже весьма отдаленные, перспективы и, быть может, найти новые блестящие идеи и ходы (а также и то, что он, Джо Браун, проходит под магнитозапись еще одну рутинную проверку из серии "Сейчас посмотрим, как ты приготовил свое домашнее задание!"), Джо Браун произнес четкой, профессиональной скороговоркой:
— Белый американец; рост — пять футов десять дюймов; холост; возраст — тридцать шесть лет; глаза — светло-карие; вес...
— О'кей, о'кей. Род занятий?
— Писатель, свободный художник. Опубликовал также несколько научных и технических статей и книжных рецензий. Работает не по найму. Также известен как изобретатель, владелец патентов за номерами...
— Не надо, не надо, иначе ты будешь полдня перечислять эти никому ненужные цифры, — остановил его Ред Браун. — К тому же ты хвастаешься. Я отлично помню, что у тебя феноменальная память на числа.
Джо Браун был бесконечно разочарован, но постарался не показать своего огорчения. Запоминать цифры — это было единственное, что он умел, и умел хорошо, и Джо Браун рассчитывал блеснуть, перечисляя по памяти номера патентов Генри Меллоу.
— ..Известен как владелец нескольких патентов, относящихся к кухонному оборудованию, химическим процессам, ручным инструментам и оптическим системам.
— Разносторонний талант. Может быть очень опасен, — подвел итог Ред Браун. — ФБР уже полтора года роется в его мусоре.
— Кто их навел на него?
— Департамент налогов и сборов. Подозреваемый получает авторские гонорары со всего мира, но никогда не забывает указать их в своей налоговой декларации.
Джо Браун поджал губы.
— Должно быть, он что-то скрывает.
— Да, подобная честность — это ненормально. Как насчет политических пристрастий?
— Никаких. Зарегистрирован в качестве избирателя, регулярно голосует, но не высказывает никаких суждений или оценок... — Джо Браун снова поджал губы — в точности, как минуту назад, потому что эта гримаса сопровождала те же слова:
— Должно быть, он что-то скрывает. А что будет, если он обнародует свое открытие?
— Плохо будет. Хуже чем водородная бомба, нервно-паралитический газ, сибирская язва и так далее...
— А если он будет единолично владеть этим секретом?
— Тогда он станет владыкой мира.
— Минут на десять, не больше, — проговорил Джо Браун и, прищурившись так, словно смотрел в оптический прицел воображаемой снайперской винтовки, нажал воображаемый спуск.
— Может и больше, если Агентство будет на его стороне.
Несколько долгих, долгих секунд Джо Браун испытующе смотрел на коллегу. До того как стать агентом, и даже после, проходя курс начальной подготовки, он очень ясно представлял себе, на кого работает Агентство. Но по мере того как шло время, это казалось ему все менее и менее важным. Агенты работали на Агентство, и этого было вполне достаточно, тем более что ни в Агентстве, ни вне его, ни в правительстве, ни где бы то ни было еще, ни один человек не осмеливался даже задаться вопросом, на кого все-таки работает Агентство. Так что, если бы Агентство вдруг решило поддержать владыку мира, что ж... Почему бы, собственно, нет? В конце концов, любой владыка — обыкновенный человек, а позаботиться соответствующим образом об одном человеке было проще простого. Главное, что Агентство уже давно знало совершенно точно, как должен быть устроен мир, а став единственным обладателем секрета Генри Меллоу, оно могло воплотить двое знание на практике, для всех и везде.
Ред Браун сделал рукой быстрый замысловатый жест, который Джо Браун, однако, отлично понял. Не обменявшись ни словом, оба достали из карманов свои диктофоны и тщательно стерли последнюю фразу. Потом они снова убрали диктофоны и переглянулись, причем их лица решительно изменились. Оба буквально сияли, и было от чего: если они двое будут единственными, кто знает тайну Эффекта Меллоу, тогда их прямого начальника (тоже мистера Брауна) и даже директора всего Агентства в ближайшее время ждет сюрприз.
Все так же молча Ред Браун снял с пояса связку ключей, выбрал один из них, отпер ящик, отделение или ячейку своего внушительного стола и выдвинул оттуда увесистый стальной сундучок, похожий на ящик депозитного сейфа. Бросив быстрый взгляд на своего коллегу и убедившись, что он не сможет увидеть ничего важного, Ред Браун принялся осторожно вертеть рукоятку цифрового комбинационного замка — сначала в одну сторону, потом назад и снова вперед. В заключение он нажал на ручку, крышка сундучка открылась, и Ред Браун достал оттуда две фотокопии меморандума Меллоу.
— Сейчас, — сказал он специально для записи, — мы должны еще раз перечитать меморандум Меллоу.
А вы прочтите его вместе с ними:
– Зайдите ко мне, мисс Принс. Я буду диктовать. Через несколько секунд секретарша была уже в кабинете.
– Ой!.. — вырвалось у нее.
– На протяжении всей своей истории человечество постоянно сталкивалось с…
– В данный момент, — перебила мисс Принс, — я столкнулась с одним из случаев так называемого непристойного обнажения. У вас спущены штаны, мистер Меллоу. И еще: зачем вы размахиваете этой туалетной бумагой?..
– Сейчас я к этому перейду, мисс Принс. Так вот:
…человечество постоянно сталкивалось с явлениями и фактами самого элементарного порядка, которые оно, тем не менее, каждый раз оказывалось не в состоянии ни разглядеть, ни понять, ни оценить. Вы успеваете за мной, мисс Принс?..
– Нет, — ответила мисс Принс и поджала губы. — Будьте добры, сэр, наденьте сначала брюки!
Мистер Меллоу долго смотрел сквозь нее, стараясь приостановить полет собственной мысли. Наконец до него дошел смысл сказанного; он опустил глаза и посмотрел на свои ноги.
– Архимед, — сказал Меллоу, кладя туалетную бумагу на стол. Натянув брюки, он добавил:
– Во всяком случае, мне кажется, что это был именно Архимед. Однажды он купался в ванне и вдруг заметил, как вытесненная его телом вода льется на пол. Это подсказало ему ответ на вопрос, над которым он тогда бился, а именно: как высчитать количество посторонних примесей в золотой тиаре местного царя. Тогда он выскочил из ванной и нагишом промчался через весь город, крича: "Эврика!", что в переводе с греческого означает: "Я нашел!" Вы, мисс Принс, присутствуете сейчас при одном из таких исторических моментов… Или то был Аристотель?..
– Может Аристотелю и прилично было бегать нагишом, но от вас я этого не ожидала, — отрезала мисс Принс. — Я работаю у вас уже довольно давно, но вы не перестаете меня удивлять. И при чем тут туалетная бумага?..
– Человеческая история знает немало фундаментальных открытий, сделанных в уборной, — парировал Генри Меллоу. — Протестантская реформация начиналась в туалете, когда Лютер сидел там, силясь… Я вас не шокирую, мисс Принс?
– Н-не знаю… Все зависит от того, что вы скажете дальше, — пробормотала секретарша, слегка отнимая ладони от ушей, но не опуская рук совсем. Вытянув шею, она с напряженным вниманием следила за каждым движением Генри Меллоу, который расстелил на столе полосу туалетной бумаги и, прижав ее ладонями к гладкой полированной поверхности, принялся рвать на кусочки.
– Взгляните-ка сюда, мисс Принс. Видите, в чем дело?
Секретарша подняла с пола блокнот, выпавший у нее из рук, пока она затыкала уши.
– Нет, сэр, не совсем.
– Тогда я, пожалуй, начну с самого начала, — сказал Генри Меллоу и продолжил диктовать свой знаменитый меморандум, которому суждено было вселить панический ужас в сердца и души воротил военно-промышленного комплекса. Да-да, у них есть и сердца, и души, просто до Генри Меллоу они никогда не пользовались ни тем, ни другим.
"До Генри Меллоу…" — обратите внимание на этот оборот речи. Все дело в том, что в какой-то момент Генри Меллоу перестал быть просто человеком — он стал историческим событием. Ведь мы не говорим "Уилбур и Орвилл Райт и их первый успешный полет", мы говорим просто "Братья Райт", и всем все сразу становится ясно. Точно так же, когда мы хотим, чтобы нас поняли, мы говорим "после Хиросимы", "после Далласа" или "со времен Пастера или Дарвина". Вот и после Генри Меллоу военно-промышленный комплекс уже не был таким, каким он был до него.
***
В Пентагон меморандум Меллоу попал обычным путем. Агент Федерального бюро, регулярно просматривавший содержимое мусорных корзин, поступавших из офиса Генри Меллоу, наткнулся на три отпечатанных на машинке странички. (Набранные новой машинисткой, они содержали в себе сорок три опечатка и потому были отправлены в корзину для бумаг.) Пройдя все уровни бюрократической машины ФБР, они наконец попали на стол к самому шефу, приказавшему агенту проникнуть в офис Меллоу и сделать фотокопию оригинала. Выполняя задание, агент дважды был задержан (замками особой конструкции) и один раз легко ранен (он прищемил палец ящиком шкафа-картотеки), о чем, однако, стало известно далеко не сразу из-за вмешательства "неодолимой силы" (как и следовало ожидать, агент оставил похищенные материалы в такси, и ему потребовалось три недели, чтобы выследить таксиста и вломиться к нему в дом). Тем временем меморандум Меллоу был послан в "Тайме" в виде письма, где и послужил основой для редакционной передовицы. Но, как это обычно бывает, появление подобного материала в широко доступных средствах массовой информации не привлекло внимания ни общественности, ни военных.
Воздействие, произведенное меморандумом на Пентагон и в особенности на отдел, который возглавлял генерал-майор Фортни Голованн, можно сравнить разве что с землетрясением, приправленным для пущей остроты письмом со словами: "Прости, любимый, я ухожу к другому…" Реакция Голованна была немедленной и вполне соответствовала лучшим традициям военного ведомства. В первую очередь генерал привел отдел в состояние полной боевой готовности и присвоил всем материалам по меморандуму высшую степень секретности, дабы слухи не просочились даже в соседние подразделения и отделы.
Последовавшая пауза, длившаяся ровно два часа сорок пять минут, была вызвана решением генерала лично убедиться в правильности выводов Меллоу. Для повторения эксперимента ему нужна была только туалетная бумага, однако несмотря на то что в распоряжении генерала Голованна имелся такой же, как у Генри Меллоу, прекрасно оборудованный личный туалет, куда можно было попасть прямо из кабинета — ему удалось из уважения к воинской дисциплине подавить в себе естественный импульс, пройти туда и отмотать столько бумаги, сколько нужно. Вместо этого генерал вызвал адъютанта, который выслушал приказ, лихо козырнул и вышел в приемную. Оттуда он позвонил сержанту, ведавшему материально-техническим снабжением, и приказал ему лично прибыть в приемную (как вы помните, теперь на всем, что имело отношение к меморандуму Меллоу, стоял гриф "Совершенно секретно"), но сержант оказался в отпуске, а замещавший его капрал не обладал допуском к материалам высшей степени секретности, и его пришлось в спешном порядке переаттестовывать. Наконец с формальностями было покончено, и адъютант выписал капралу официальное требование-заказ (с ошибкой в четвертой копии из шести положенных), так что бумаги пришлось еще раз переоформить, прежде чем в кабинет генерала внесли запертый на два замка и опечатанный черный секретный чемоданчик, внутри которого лежал рулон туалетной бумаги.
Именно в этот момент генерала прервал джентльмен из Джеймстауна, которого (по его собственным словам) звали мистер Браун. Одетый в черный костюм, черные ботинки и черный галстук, мистер Браун имея в нагрудном кармане черный кожаный футляр. Футляр на мгновение приоткрылся, и генерал Голованн увидел внутри массивный блестящий значок с орлом и прочими причиндалами.
– Вот дьявольщина! — воскликнул генерал. — Как это вам, парни, удалось так быстро обо всем пронюхать?
За это он удостоился улыбки, ибо если мистер Браун и ему подобные когда-либо чему-либо улыбались, то это были именно такие слова.
Потом мистер Браун взял со стола фотокопию меморандума Меллоу, подхватил запертый чемоданчик с рулоном туалетной бумаги и вышел. Что касалось генерала, то он, с чисто солдатской практичностью сообразив, что от него забрали в высшей степени беспокойное дело, вернул отдел в нормальный режим работы и отменил свой приказ о принятии особых мер по обеспечению высшей степени секретности. Только после этого генерал Голованн почувствовал себя вправе пойти в туалет и произвести свой собственный эксперимент с туалетной бумагой. Отмотав ярд или около того, он вернулся в кабинет, разложил бумагу не своем девственно чистом столе, прижал ее ладонями и потянул в разные стороны. Бумага разорвалась криво, и генерал побледнел.
***
Влияние, которое оказал меморандум Меллоу на промышленность, было более глубоким и не столь очевидным. Несомненно, что он послужил причиной шестипроцентного сокращения объемов заказов на импорт сырья со стороны крупнейшей на внутреннем рынке "Инленд корпорейшн", а когда столь мощная и многопрофильная корпорация сокращает заказы на шесть процентов, рынок начинает трясти, как тонну фруктового желе в грузовике с квадратными колесами. Меморандум также стал истинной причиной того, что транснациональная "Аутленд индастриз" начала с "Инленд" переговоры о добровольном слиянии. Один из шпионов "Аутленд" доложил хозяевам о меморандуме, но не смог добыть сам документ, и большие шишки из руководства транснационального гиганта рассудили, что если они купят "Инленд" со всеми потрохами, то меморандум перейдет к ним естественным путем. Каково же было их удивление, когда председатель совета директоров "Инленд" не только сразу согласился на предложение о слиянии, но и выслал руководству "Аутленд" бесплатную копию меморандума.
Не существует никаких записей или стенограмм ночного совещания директоров и крупнейших пайщиков этих двух индустриальных гигантов, но, по свидетельству очевидцев, когда магнаты наконец разошлись, они выглядели очень и очень испуганными.
Излишне говорить, что рассвет пришел в респектабельные пригороды, шикарные особняки, роскошные гостиничные номера и элитные клубы под негромкий шорох рвущейся туалетной бумаги.
И бумажных полотенец.
И чеков из чековых книжек.
Что касается самого слияния, то его решено было приостановить на стадии переговоров, не доводя дела до конца, но и не отказываясь от него совершенно. По обоюдной договоренности "Инленд корпорейшн" сокращала свои закупки сырья на три процента вместо шести; это положение должно было сохраняться по крайней мере до тех пор, пока мир — настоящий мир, а не беспечно спящие в своих домах простые люди — не увидит перед собой более или менее ясную перспективу.
***
Но наибольший переполох меморандум Меллоу произвел в секретной штаб-квартире в Джеймстауне. (Возможно, это самая секретная штаб-квартира в мире или даже во всей вселенной. На дверях там нет никакой вывески; подъезжающие и отъезжающие машины не имеют никаких опознавательных знаков и надписей, а бесчисленные обеды доставляются в приемную административного корпуса на имя одного и того же мистера Брауна. Никто в точности не знает, как они там разбираются, кому — что; все обитатели Джеймстауна свято хранят эту тайну.) Агенты сделали все, что могли. Дом, офис, сам Генри Меллоу и его ближайшие деловые партнеры были распределены между оперативными работниками. За каждым из них была установлена круглосуточная слежка; их дома, автомашины и рабочие кабинеты были нашпигованы звукозаписывающей техникой, а все возможные действия и поступки Меллоу — равно как и соответствующие им контрмеры Агентства [24]— были скрупулезно просчитаны на компьютере. После этого агентам оставалось только сидеть и ждать, чтобы что-нибудь случилось.
Всего делом Меллоу занимались три агента высшего ранга: Ред Браун [25], Джо Браун и темнокожий Браун Икс — внедрившийся в Агентство лазутчик из организации "Власть черных". В данный момент, учитывая исключительно взрывоопасный характер меморандума, Ред Браун отослал Брауна Икс искать ветра в поле, а точнее — разыскивать и опрашивать бывших школьных учителей и детсадовских воспитателей Генри Меллоу, которые рассеялись от Энамкло и Вашингтона до Тэртл-Крик, штат Пенсильвания.
Ред Браун встал из-за своего утыканного блестящими тумблерами и сигнальными лампочками стола и, подойдя к двери кабинета, плотно ее закрыл, разом оборвав шорох работающих компьютеров, скрип вращающихся магнитофонных бобин, шелест мягких шагов и бормотание голосов, вещавших в прикрытую ладонью трубку: "Браун слушает... К приему готов. Скремблер [26] два... Браун принял".
Джо Браун внимательно наблюдал за коллегой. Он отлично понял, что сейчас им предстоит обсудить текущее задание. Ему было также хорошо известно, что из соображений секретности им обоим полагается называть Генри Меллоу не иначе как "подозреваемый". Не "тот самый подозреваемый", не "мистер Подозреваемый", а просто — "подозреваемый".
Тем временем Ред Браун вернулся на свой капитанский мостик — ни у одного человека язык бы не повернулся назвать это сооружение просто столом — и сказал:
— Мозговой штурм. Краткий обзор. Джо Браун включил диктофон, спрятанный в потайном кармане его черного пиджака, и повторил:
— Краткий обзор, мозговой штурм.
— Итак, кто подозреваемый?
Поняв, что от него требуется заново перечислить все, что известно Агентству о Генри Меллоу, чтобы, исходя из этих фактов, попытаться очертить новые, пусть даже весьма отдаленные, перспективы и, быть может, найти новые блестящие идеи и ходы (а также и то, что он, Джо Браун, проходит под магнитозапись еще одну рутинную проверку из серии "Сейчас посмотрим, как ты приготовил свое домашнее задание!"), Джо Браун произнес четкой, профессиональной скороговоркой:
— Белый американец; рост — пять футов десять дюймов; холост; возраст — тридцать шесть лет; глаза — светло-карие; вес...
— О'кей, о'кей. Род занятий?
— Писатель, свободный художник. Опубликовал также несколько научных и технических статей и книжных рецензий. Работает не по найму. Также известен как изобретатель, владелец патентов за номерами...
— Не надо, не надо, иначе ты будешь полдня перечислять эти никому ненужные цифры, — остановил его Ред Браун. — К тому же ты хвастаешься. Я отлично помню, что у тебя феноменальная память на числа.
Джо Браун был бесконечно разочарован, но постарался не показать своего огорчения. Запоминать цифры — это было единственное, что он умел, и умел хорошо, и Джо Браун рассчитывал блеснуть, перечисляя по памяти номера патентов Генри Меллоу.
— ..Известен как владелец нескольких патентов, относящихся к кухонному оборудованию, химическим процессам, ручным инструментам и оптическим системам.
— Разносторонний талант. Может быть очень опасен, — подвел итог Ред Браун. — ФБР уже полтора года роется в его мусоре.
— Кто их навел на него?
— Департамент налогов и сборов. Подозреваемый получает авторские гонорары со всего мира, но никогда не забывает указать их в своей налоговой декларации.
Джо Браун поджал губы.
— Должно быть, он что-то скрывает.
— Да, подобная честность — это ненормально. Как насчет политических пристрастий?
— Никаких. Зарегистрирован в качестве избирателя, регулярно голосует, но не высказывает никаких суждений или оценок... — Джо Браун снова поджал губы — в точности, как минуту назад, потому что эта гримаса сопровождала те же слова:
— Должно быть, он что-то скрывает. А что будет, если он обнародует свое открытие?
— Плохо будет. Хуже чем водородная бомба, нервно-паралитический газ, сибирская язва и так далее...
— А если он будет единолично владеть этим секретом?
— Тогда он станет владыкой мира.
— Минут на десять, не больше, — проговорил Джо Браун и, прищурившись так, словно смотрел в оптический прицел воображаемой снайперской винтовки, нажал воображаемый спуск.
— Может и больше, если Агентство будет на его стороне.
Несколько долгих, долгих секунд Джо Браун испытующе смотрел на коллегу. До того как стать агентом, и даже после, проходя курс начальной подготовки, он очень ясно представлял себе, на кого работает Агентство. Но по мере того как шло время, это казалось ему все менее и менее важным. Агенты работали на Агентство, и этого было вполне достаточно, тем более что ни в Агентстве, ни вне его, ни в правительстве, ни где бы то ни было еще, ни один человек не осмеливался даже задаться вопросом, на кого все-таки работает Агентство. Так что, если бы Агентство вдруг решило поддержать владыку мира, что ж... Почему бы, собственно, нет? В конце концов, любой владыка — обыкновенный человек, а позаботиться соответствующим образом об одном человеке было проще простого. Главное, что Агентство уже давно знало совершенно точно, как должен быть устроен мир, а став единственным обладателем секрета Генри Меллоу, оно могло воплотить двое знание на практике, для всех и везде.
Ред Браун сделал рукой быстрый замысловатый жест, который Джо Браун, однако, отлично понял. Не обменявшись ни словом, оба достали из карманов свои диктофоны и тщательно стерли последнюю фразу. Потом они снова убрали диктофоны и переглянулись, причем их лица решительно изменились. Оба буквально сияли, и было от чего: если они двое будут единственными, кто знает тайну Эффекта Меллоу, тогда их прямого начальника (тоже мистера Брауна) и даже директора всего Агентства в ближайшее время ждет сюрприз.
Все так же молча Ред Браун снял с пояса связку ключей, выбрал один из них, отпер ящик, отделение или ячейку своего внушительного стола и выдвинул оттуда увесистый стальной сундучок, похожий на ящик депозитного сейфа. Бросив быстрый взгляд на своего коллегу и убедившись, что он не сможет увидеть ничего важного, Ред Браун принялся осторожно вертеть рукоятку цифрового комбинационного замка — сначала в одну сторону, потом назад и снова вперед. В заключение он нажал на ручку, крышка сундучка открылась, и Ред Браун достал оттуда две фотокопии меморандума Меллоу.
— Сейчас, — сказал он специально для записи, — мы должны еще раз перечитать меморандум Меллоу.
А вы прочтите его вместе с ними:
МЕМОРАНДУМ МЕЛЛОУ
На протяжении всей своей истории человечество постоянно сталкивалось с явлениями и фактами самого элементарного порядка, которые оно, тем не менее, каждый раз оказывалось не в состоянии ни разглядеть, ни понять, ни оценить из-за своей близорукости, невнимательности, предубежденности и обыкновенной глупости. Разумеется, иногда человечество неплохо справлялось с довольно сложными вещами — такими, как каменный календарь майя или навигационная система полинезийцев, но при этом оно упорно отказывалось замечать тот факт, что все сложные вещи состоят из вещей простых и что эти простые, элементарнейшие вещи и явления окружают нас со всех сторон и только и ждут того, чтобы мы присмотрелись к ним повнимательней. В своем открытии очевидного человечество движется черепашьим шагом. И для подтверждения этого достаточно будет двух простых примеров.