Старк Ричард. Дамочка, что надо

   — Я бы с удовольствием выпил. А вы?
   — Еще бы!
   — Я попрошу принести бутылку и лед, — предложил Грофилд и потянулся к телефону.
   — Только смотрите не проговоритесь, что я здесь!
   — Ни о чем не беспокойтесь. Дежурный без ума от моих денег. Вы голодны?
   — Как волк, если уж честно. От возбуждения я всегда испытываю голод.
   — Если учесть, какую жизнь вы ведете, я удивлен, что вы не растолстели, как корова.
   — Да что вы знаете о жизни, которую я веду?
   — Она включает в себя и этих трех тетушек, разве нет? А жизнь, в которой присутствует эта троица, просто не может не быть исполненной волнения и, вероятно, недолгой. — Грофилд снял трубку. — Я закажу поесть, — сказал он.

Глава 3

   — А-а-а, — довольно протянула она, похлопав себя салфеткой по губам и оттолкнув поднос. — Как здорово!
   — Я бы не отказался выпить еще, — сказал Грофилд. — А потом мы поговорим.
   — Верно. Потом мы поговорим.
   За последние полчаса, с тех самых пор, как он попросил поесть и выпить, они почти ничего не сказали друг другу, оба восприняли эту паузу как своего рода тайм-аут. Она настояла на том, чтобы спрятаться в шкафу, когда дежурный, злобно ухмыляясь в усы, принес поднос с едой, а потом чинно сидела за письменным столом, стоявшим напротив кровати у другой стены, и поглощала пищу, как пехотинец после сорокамильного перехода.
   Она встала, взяла оба стакана, отнесла к комоду, на котором стояли бутылка шотландского виски и ведерко со льдом, и приготовила им новые напитки. Потом присела на край кровати, протянула Грофилду стакан и спросила:
   — Кто начнет первым?
   — Прежде всего имена, — сказал он. — Надо же нам как-то друг друга называть. Меня зовут Грофилд. Алан Грофилд, и это чистая правда.
   — Привет, Алан Грофилд. А меня зовут Эллен Мэри Фицджералд, и это тоже правда.
   — Да вроде похоже на правду. А как вас называют запросто?
   — Чаще всего Элли.
   Грофилд попробовал поднять левую руку. Она мало-помалу набиралась сил, а слабой бывала сразу же после пробуждения.
   — Позвольте мне, — заговорил он, — позвольте мне сообщить вам, что я знаю о вас, Эллен Мэри, а уж потом вы решите, сможете ли честно рассказать и заполнить пробелы.
   Она улыбнулась с надменным видом и сказала:
   — Страсть как люблю быть в центре внимания.
   — Ну еще бы! Роль разъяренной дамы вам не к лицу, золотко.
   Ее улыбка стала более открытой.
   — Обстоятельства против меня, — сказала она. — Ну да ладно, валяйте, рассказывайте мне мою историю.
   — Ну что ж. Вы девушка приятной наружности, незамужняя, с северо-востока Соединенных Штатов, из какого-то города, расположенного между Вашингтоном и Бостоном. Возможно, из Нью-Йорка, но я все же рискну назвать Филадельфию. Пока все верно?
   Ее улыбка застыла и потускнела.
   — Вы что, такой умный? — спросила она. — Или тоже каким-то образом связаны с этим делом? Вы уже все знаете?
   — Пока вы не влезли в мое окно, — ответил он, — я не знал о вас ровным счетом ничего. И это правда. Право, не так уж трудно догадаться, что вы девушка из большого города на северо-востоке страны. Вряд ли из Нью-Йорка, поскольку, когда я упомянул, что сам оттуда, вы не спросили, из какого я района. Люди всегда спрашивают незнакомцев из своего же города, в какой его части они живут. Бостон и Вашингтон, вероятно, придали бы вашей речи некий особый выговор, а у вас нет никакого заметного акцента, значит, остается Филадельфия.
   — И Балтимор, — добавила она. — И Уилмингтон. И Трентон. И Буффало. И Кливленд.
   — Крупный город. И не Балтимор, поскольку Балтимор — это почти Питтсбург, а вы не из Питтсбурга.
   Она засмеялась и всплеснула руками, снова превращаясь в маленькую девочку.
   — Вы изумительны, — сказала она. — Вы восхитительны. Теперь я вам верю: вы посмотрели на меня и догадались, что я из Филадельфии.
   — Но только не ваши три тетушки, — ответил он, указывая на дверь. — Они из Нью-Йорка, все трое, они — профессиональные громилы, и ваши жизненные пути никогда не пересекались. Так-то вот. Трое громил из Нью-Йорка держат в заточении состоятельную девушку из Филадельфии, держат в приличной гостинице для людей среднего достатка в Мехико-Сити. Пока все верно?
   — Вернее не бывает. А я знаю, чем вы зарабатываете себе на жизнь. Вы пишете заметки в журналах под названием “Дальше в нашем сериале”, вступления к главам с продолжением.
   Грофилд ухмыльнулся.
   — Моя тайна раскрыта. Только никому ни слова.
   — Обещаю. Ну что, довольно обо мне?
   — Да не совсем. Вы улизнули от бандитов, но не обратились в полицию, а это означает, что дело не ограничивается похищением. Иными словами, вы влипли в какое-то грязное дело. — Грофилд потянулся здоровой рукой к прикроватной тумбочке, взял свою пачку “деликадос” и закурил. — Теперь ваша очередь, — сказал он.
   — Что это за сигарета?
   — Мексиканская.
   — Ну и вонища от нее. Погасите-ка. Вот. — Она приподняла край свитера. За пояс юбки была заткнута пачка “Лаки страйк”. Девица бросила пачку ему, сказав:
   — Прикурите нам по одной. Выполнив ее просьбу, Грофилд сказал:
   — Повторяю, теперь ваша очередь.
   — Моя очередь?! — Она весело улыбнулась, снова корча из себя маленькую девочку. — То есть теперь я должна рассказывать вам, что мне о вас известно?
   — Пока еще нет, Эллен Мэри. Сначала вы...
   — Я не хотела бы, чтобы вы меня так называли. Друзья зовут меня Элли.
   — Рад за них. Всякий раз, когда вы начнете паясничать, корча из себя Джинджер Роджерс из “Старшей и младшей”, я непременно буду называть вас Эллен Мэри. Весьма справедливо, правда? А теперь поведайте мне о своем горе.
   — Я не уверена, что вообще стану с вами говорить. Грофилд снова указал большим пальцем на дверь.
   — Эти трое головорезов гораздо круче любой тетушки, маленькая девочка. Вам нужна помощь, чтобы уйти от их преследования. Точнее, вам нужна эта комната.
   — Вы же меня все равно не выгоните.
   — Нет, если буду знать, чем это чревато. Но слепо я ничего не делаю, не настолько я глуп.
   Она закусила губу и, казалось, встревожилась.
   — Пожалуй, вы правы, — проговорила она наконец. — Наверное, мне не следует скрывать от вас правду.
   — Да уж. Хотя бы ради разнообразия.
   Она нервно затянулась сигаретой и спросила:
   — Вы когда-нибудь слышали о Большом Эде Фицджералде?
   — О Большом Эде Фицджералде? Да нет, вроде бы не слышал.
   — Он старается держаться в тени, избегает рекламы, но несколько раз газеты все же писали о нем. Особенно когда ему пришлось давать показания перед этим комитетом конгресса.
   — О-о? И кто же этот парень?
   — Он... ну, он то, что зовется ключевым элементом в схеме.
   — Ключевой элемент.
   — В преступном мире, — объяснила она, став вдруг очень серьезной, будто зеленая новоиспеченная учительница. — Он на ведущих ролях в мире организованной преступности в Филадельфии.
   — О-о, — протянул Грофилд. — А-а. И этот Большой Эд Фицджералд — ваш родственник, так?
   — Он мой отец.
   — Ваш отец?
   Она замахала обеими руками, подчеркивая, насколько все запутано.
   — Я сама узнала об этом только три недели назад, — сказала она, — когда его вызвали в этот комитет. Я же думала, он просто строительный подрядчик. Но куда там! Он по уши погряз в преступлениях.
   Последняя фраза в ее устах резала слух, и Грофилд поморщился, как от боли.
   — Весьма образно, — сказал он.
   — Прискорбно, но факт. Он — ключевой элемент, так писали в газетах.
   — Эти “тетушки” — его ребята?
   — О нет. Они работают на другого, на... соперника отца. На человека, который пытается...
   — Не говорите этого. Пытается забрать себе власть? Она улыбнулась и кивнула.
   — Совершенно верно. В пятницу мой отец встречается с ним в Акапулько и...
   — Вроде той встречи в Апалаччах два-три года назад?
   — Только на этот раз они встречаются за пределами страны, что гораздо благоразумнее.
   — Оно конечно.
   — Так или иначе, — продолжала она, неопределенно взмахнув рукой, — они меня похитили. Они пытаются использовать меня, чтобы вынудить отца пойти на уступки. Потому-то я и должна остаться здесь до пятницы, а потом добраться до Акапулько и встретиться с ним, чтобы он увидел, что я в безопасности.
   Грофилд указал на телефон.
   — Почему бы не позвонить ему прямо сейчас? Зачем непременно ждать до пятницы?
   — Потому что я не знаю, где он сейчас. Он скрывается. Сейчас ему грозит опасность. Те другие могут попробовать убрать его.
   — Значит, сегодня... А какой сегодня день? Она явно удивилась.
   — Вы не знаете, какой сегодня день?
   — Золотко, когда валяешься в постели, один день становится похожим на другой.
   — Ах, вон как! Сегодня вторник.
   — Вторник. А в Акапулько вам надо быть к пятнице.
   — Точно, в пятницу. Я бы не посмела появиться там раньше.
   Грофилд кивнул.
   — Ну что ж, — сказал он. — Возможно, в этой части вы правдивы. Акапулько в пятницу.
   — Что значит “в этой части”?
   — Это значит, что все остальное — просто вранье, золотко. Я помню, что Эдвард Арнольд всегда играл Большого Эда Фицджералда. И Бродерик Кроуфорд, кажется, раз-другой делал это, не так ли? Шелдон Ленард всегда был слишком мрачен...
   Девушка вскочила с кровати.
   — Не надо издеваться надо мной. Я одна как перст, никто мне не поможет...
   — Да бросьте вы!
   — А сами-то! Я полагаю, уж вы-то собирались рассказать мне правду!
   Грофилд осклабился и покачал головой.
   — Как бы не так. У меня заготовлены для вас три обалденные истории, которые ждут своей очереди, и в каждой из них фигурируют одни звезды.
   — Думаете, раз вы неисправимый лгун, то и все другие тоже?
   — Да нет. Только вы.
   Она открыла было рот, чтобы сказать ему пару ласковых, но в этот миг дверь распахнулась, и опять появились три головореза, все с пистолетами. Тот, что прежде вел переговоры, произнес:
   — Привет, мисс Фицджералд. Вы, кажется, потерялись? — Он посмотрел на Грофилда, поцокал языком и добавил: — А ты враль. Надо бы провести воспитательную работу.

Глава 4

   Грофилд сказал:
   — Идите-ка вы все по домам, ребята. Вечеринка начнется только в пять. Я даже еще не вытряхнул окурки из пепельниц.
   Говорливый парень покачал головой и сказал:
   — Ты очень забавный человек. Я бы подержал тебя при себе, чтобы ты веселил меня, когда мне грустно. Ты способен идти на своих двоих?
   — Недалеко, — признался Грофилд. — Скажем, до горшка и обратно.
   — Скажем, к лифту и наверх. Одевайся.
   Один из двух других, до сих пор молчавший, сказал:
   — Может, грохнем его? Так гораздо проще. Болтун страдальчески посмотрел на него и покачал головой.
   — Чтобы гостиница кишела легавыми? — возразил он. — Очень умно.
   — Он может выпасть из окна. Больной, голова закружилась, да мало ли что.
   — Это у тебя кружится голова. Мертвый — он и есть мертвый, все равно сюда понабегут легавые. Парень — лежачий больной, что ему делать у окна?
   Грофилд сказал:
   — Вот именно. Втолкуйте ему. Я на вашей стороне. Болтун посмотрел на него.
   — Тогда почему же ты не одеваешься? Девушка предложила:
   — Мне отвернуться?
   — Да уж, пожалуй. А то я весь в синяках.
   Она скорчила гримасу и отвернулась.
   Грофилд медленно выбрался из постели, он чувствовал себя хоть и слабым, но все же способным передвигаться. Онемение, наступавшее после сна, уже проходило, но сил по-прежнему не было. Брюки его весили целую тонну, а пальцы казались толстыми, вялыми и дрожали.
   — Что-то ты очень медленно, парень, — сказал Болтун. — Я уже начинаю жалеть, что не согласился на окно.
   — Я давно не практиковался, — сказал ему Грофилд. Он чувствовал, как на лбу выступает испарина и пот стекает по спине и по груди. Дрожь распространилась от пальцев на руки, от натуги у Грофилда закружилась голова.
   — Позвольте мне помочь ему, — вызвалась девушка.
   — Валяйте.
   Она застегнула ему сорочку, надела туфли и завязала шнурки, сунула руки в рукава пиджака и набросила галстук на шею.
   — Ну вот, — сказала она. — Вы красавчик.
   — Но в полночь я должен покинуть бал, так? Иначе вся эта одежда превратится в горностаевый мех и шелк. — Он испытывал необыкновенную легкость, будто накачавшийся наркотиками правитель какого-то карпатского герцогства. В голове звучала музыка, какая-то немыслимая смесь Берга и Дебюсси. Одежда казалась увесистой и вполне могла сойти за облачение принца с пристегнутой к поясу шпагой.
   — Идем, — сказал Болтун и взял Грофилда под локоть, причем довольно грубо.
   Грофилд глубоко сожалел о своем состоянии. Он попал в переплет, ужасный переплет, ни причин, ни смысла которого понять не мог. Сейчас бы ему быть здоровым и начеку, но вместо этого он в полуобморочном состоянии и ничего не соображает, балансируя на краю могилы в окружении горилл, которые в любое время могут столкнуть его туда, стоит им только захотеть. Теперь, когда Грофилд стоял стоймя, шел, шевелился, он гораздо острее отдавал себе отчет в собственной слабости и уязвимости, чем когда удобно лежал в постели.
   Сейчас его вели к двери, и вдруг одна мысль четко и ясно прорезалась в голове, и он сказал:
   — Мой чемодан.
   Грофилд повернулся было к нему, но его по-прежнему тащили прочь.
   — Он тебе не понадобится. Ты сможешь за ним вернуться.
   Вон он, лежит в изножье кровати. Он был закрыт, но не заперт.
   Грофилд услышал, как девушка сказала:
   — Я могу понести его.
   Это ему понравилось, но тут Болтун сказал:
   — Я ведь говорил: чемодан ему не пригодится. Он останется тут, чтобы горничная видела, что жилец не съехал. В субботу он сможет за ним вернуться.
   — Ты подонок, — сказала девушка, и даже в полуобморочном состоянии Грофилд понял, что ее ужалило слово “суббота” и что его произнесли именно для того, чтобы уязвить девушку. Стало быть, как он и предполагал, в пятницу ей и впрямь надо где-то быть. В Акапулько? Возможно.
   Болтун бубнил у него над ухом:
   — Ну на кой он тебе, а? Твою зубную щетку мы уже взяли из ванной, а ты все равно будешь лежать, в постели, так не все ли тебе равно?
   Грофилду достало ума кивнуть.
   — Это не имеет значения, — сказал он, и его вывели из комнаты, а чемодан остался.

Часть вторая

Глава 1

   Простите, — сказала она.
   — Простите? — удивился он. — За что? В чем вы раскаиваетесь?
   — Вы сердитесь на меня, — сказала она.
   — Дайте еще сигарету, — попросил Грофилд. Свои “Деликадос” он оставил внизу.
   Они находились в номере прямо над его прежней комнатой. Головорезы сняли “люкс” из трех спален, и эта комната располагалась посередине. Дверь в коридор запиралась на два замка, и ключа не было, поэтому они могли ходить только по смежным комнатам.
   Разумеется, оставалась возможность выбраться в окно, но громилы забрали все постельное белье и ремень Грофилда и даже сняли шторы. А больше веревки не из чего было связать, так что и путешествий из окна впредь не предвиделось.
   Сейчас Грофилд и Эллен Мэри были одни. Грофилд полулежал на голом матраце, девушка в нервном возбуждении мерила шагами комнату. Их привели сюда пять минут назад и оставили одних, и до сих пор они не обменялись ни единым словом. Учитывая состояние Грофилда, молчание могло продолжаться вечно.
   Но девушке непременно надо было что-нибудь сказать. Например, такие приятные и полезные слова, как “простите”. Ей хотелось как-то загладить свою вину: когда Грофилд попросил у нее сигарету, она прикурила ее сама, прежде чем протянуть ему. На фильтре остался легкий след от помады. Она остановилась у кровати, прикурила вторую сигарету для себя и сказала:
   — Мне жаль, что... — Грофилд быстро перебил ее:
   — Насколько я понимаю, единственная причина, по которой ваши дружки оставили нас одних, заключается в их желании послушать, о чем мы будем говорить.
   Она вытаращила глаза и посмотрела на одну из боковых дверей.
   — Вы думаете? Но зачем?
   — Чтобы выяснить, каким боком я тут замешан, были ли мы знакомы прежде. Теперь вы готовы рассказать мне правду?
   Девушка заколебалась, кусая нижнюю губу. Наконец она сказала:
   — Нет, не могу. Жаль, я ведь ваша должница, но...
   — И еще какая должница, золотко.
   — Я знаю. Поверьте мне, я даже не могу выразить, как мне жаль.
   — Вы не можете рассказать мне ничего полезного, так?
   — Нет. Я просто не могу, вот и все. Грофилд сказал:
   — Но ведь есть место, где вам надо быть до пятницы. Или в пятницу.
   — Да. В пятницу, да.
   — И это то самое место, которое вы назвали прежде?
   — Акапулько — да. — Она увидела, как он бросил взгляд на дверь, и сказала: — О-о, они об этом знают. Потому-то и держат. Они выпустят нас обоих в субботу, я уверена, что выпустят.
   — Не знаю, могу ли я ждать, — возразил Грофилд.
   — А я знаю,что не могу ждать. Но что поделаешь? — И она снова принялась вышагивать по комнате, сделав бешеные глаза.
   Грофилд погрузился в безмолвие. По нескольким причинам. Во-первых, он боялся, что она в любую минуту допустит промашку и ляпнет что-нибудь о деньгах. Во-вторых, ему нужно было время, чтобы как следует обмозговать, куда он угодил и что нужно сделать, чтобы оказаться где-нибудь в другом месте.
   Сейчас ему были ненавистны слабость собственного тела, его оцепенение и неуклюжесть. Он сроду не болел, он всегда пребывал в отличной форме, поскольку актерская работа требовала навыков фехтовальщика, акробата, наездника и исполнителя бальных танцев, так что он в любое время мог сыграть какую-нибудь роль в “Пленнике Зенды”. В любое время, но только не сейчас, хотя именно сейчас охотнее всего и сделал бы это.
   Вдобавок ко всему, как будто рана сама по себе уже не была достаточным препятствием, он еще и оказался на чужом поле. Прежде он никогда не бывал в Мексике, у него не было туристической визы, он не владел языком. Кроме той одежды, что была на нем, и набитого деньгами чемодана, у него не было никакого багажа, ему совсем нечего было надеть. Он не имел ни оружия, ни связей, ни друзей среди местных и не мог обратиться ни в мексиканскую полицию, ни в американское посольство.
   Чем больше он об этом думал, тем сильнее склонялся к мысли, что без помощи этой девушки ему не обойтись. Она втянула его в переделку, из которой ему в одиночку не выпутаться, так пусть теперь порадеет за него и вытащит из этого дерьма.
   Она все расхаживала по комнате, вид у нее был испуганный и сосредоточенный. Грофилд сказал:
   — Подойдите сюда.
   Она остановилась, испугавшись на мгновение, потом сообразила и подошла к нему, но не слишком близко. Он раздраженно взмахнул рукой, веля ей сесть рядом на кровать. На лице у нее появилось выражение недоверия, но Грофилд окинул ее неприязненным взглядом, давая понять, что она неверно толкует его намерения.
   Она сказала: “Что?..” — но Грофилд оборвал ее резким жестом, который, очевидно, означал: “Заткнись”.
   Когда она наконец села, рука об руку с ним, и вытянула ноги на голом матраце, последовав примеру Грофилда, он прошептал:
   — Вот так мы можем поговорить о своем. Поняли?
   — Простите, — прошептала она в ответ. — Я не сразу сообразила, я подумала о другом.
   — Уж слишком вы часто извиняетесь, а? Ладно, ничего, просто слушайте. У нас с вами общие чаяния. Она энергично кивнула.
   — Так что мы поможем друг другу, — прошептал он. — Вы поможете мне улизнуть отсюда и вернуть мой чемодан. Я помогу вам добраться до Акапулько в пятницу.
   — Идет, — сказала она, возможно, чересчур поспешно.
   Грофилд посмотрел на нее, она была милой и невинной, как десятилетняя монашенка. Приманка для единорога. Но в глубине души, за зеркалом этих глаз, по убеждению Грофилда, она уже размышляла, как бы ей кинуть его при первом удобном случае и удрать, не важно, с деньгами или без.
   Ну, черт побери! Придется обходиться тем, что есть. Грофилд прошептал:
   — Как насчет бумаг? Вы в стране на законном основании?
   — Разумеется. — Она казалась искренне удивленной, до того удивленной, что едва не ответила в полный голос.
   — Ш-ш-ш! Потише.
   — Простите. Я...
   — Простите? Опять “простите”?
   — Я что, и впрямь все время это говорю, да?
   — У вас есть на то причины. Как насчет водительских прав? Они у вас есть?
   — Да.
   — При вас?
   — За корсажем. Я положила туда все мои документы, когда выбралась из окна.
   — Прекрасно. А сейчас вопрос на засыпку. На него вы должны ответить честно.
   — Если смогу.
   — Сможете. Вы спустились по простыне вовсе не затем, чтобы позвонить в полицию. Если мы снова удерем, ваши “тетушки” вызовут легавых?
   — Шутите?
   — Наш договор все равно остается в силе, — заверил Грофилд. — Просто дело в том, что на улице нам придется действовать по-другому.
   Она выпрямилась и села вполоборота к нему, подняв вверх три пальца, будто давала бойскаутскую присягу.
   — Я ручаюсь, — горячо прошептала она, — что эти гнилые ублюдки сроду не общались с полицией по собственному почину и не станут этого делать ни в коем случае. Они не позвонят в полицию, в этом я клянусь.
   — Ну что ж, хорошо. Теперь подумаем, как отсюда выбраться.
   — А вы мне не верьте. Помогите мне встать с кровати.
   — Давайте.
   Она сползла с ложа, взяла Грофилда за правую руку и помогла ему преодолеть период шаткого равновесия между стоячим и сидячим положениями. Едва очутившись на ногах, Грофилд почувствовал себя лучше.
   Он оглядел комнату. Она была обескураживающе пуста. Без занавесок на окнах и покрывал на кровати комната казалась голой и нежилой.
   Не считая кровати, в комнате имелся скудный набор гостиничной мебели; металлический комод, раскрашенный под дерево, торшер со странным розовым абажуром, модерновое датское кресло с зеленым сиденьем и спинкой из кожзаменителя, небольшой письменный стол и стул под стать комоду и невысокая подставка для багажа в изножье кровати.
   Грофилд сказал:
   — А разве у вас нет никаких пожитков? Багажа?
   — В стенном шкафу.
   — Вытащите его, давайте посмотрим, может, найдется что полезное.
   Она вытащила из стенного шкафа два белых чемоданчика, довольно дорогих с виду, положила их на кровать, раскрыла и посторонилась.
   — Как видите, — сказала она, — ни пистолетов, ни ножей, ни ручных гранат.
   — О Господи, — простонал Грофилд. — А я-то возлагал на ваш скарб такие великие надежды. — Он подошел к чемоданам и пошарил в них правой рукой.
   Обычное барахло: кашемировые свитера, хлопчатобумажные блузки, шерстяные юбки; лифчики и трусики, чулки и подвязки, но без пояса; четыре пары туфель, все разного фасона, и несколько скатанных пар носков; зубная щетка, паста и целый набор всевозможных умывальных принадлежностей и косметики.
   Пока он рылся, она вполголоса сказала:
   — Вы знаете, мне уже страшно.
   — Ничего, — рассеянно ответил он, думая о другом:
   что пустить в ход, как использовать, какой разработать план.
   — Убежать от них, — продолжала она, и шепот ее сделался хриплым, — ускользнуть от них — это одно. Но ведь вы хотите напастьна них, хотите, чтобы мы пробивались с боем.
   — Это единственно возможный путь. Мы могли бы связать одежду, сделать еще одну веревку, но я не думаю, что она выдержит.
   — Не удержусь на ней и я. Моя левая рука ни на что не годна. Я только и могу, что держать в ней чашку или ложку, вот и все.
   — Значит, придется пробиваться.
   — По центру, — сказал он. — Без блокировки по краям.
   — Но их трое, они все здоровые и вооружены. А нас двое, и мы только наполовину здоровы, и половина нас — девушка, и мы безоружны.
   — Да, да.
   — Может, нам следует подождать и посмотреть, что...
   Он поднял какую-то жестянку и спросил:
   — Что это за штуковина?
   — Что? Ах, это лак для волос. Ну, вы знаете, чтобы прическа сохранялась.
   — Там жидкость под давлением, да? И она разбрызгивается вот отсюда, сверху. — Он нажал кнопку, и из жестянки с шипением выскочило облачко пара. — Летит недалеко, — заметил он. — Быстро рассеивается. Вам эта штука когда-нибудь попадала в глаза?
   — Боже милостивый, нет! Жжет ужасно.
   — Откуда вы знаете?
   — Ну, однажды немного попало мне в глаз. Щиплет, как мыло, только гораздо сильнее. На жестянке написано, чтобы ни в коем случае не брызгали в глаза.
   — Прекрасно. — Грофилд отошел и поставил жестянку на комод. — Оружие номер один, — сказал он, возвращаясь к чемоданам.
   Девушка спросила:
   — Лак для волос? Против пистолетов?
   — Вы же положили эту вещь в чемодан, не я.
   — Нам лучше подождать, честное слово. Может, нам опять представится возможность улизнуть и... — Грофилд повернулся к ней и сказал:
   — Во-первых, нет. Во-вторых, на этот раз они будут следить за вами бдительнее, и у вас больше не будет возможности ускользнуть. В-третьих, я не могу себе позволить ждать. В-четвертых, мы не можем просто сорваться и умотать, сперва нам придется запереть их, чтобы у нас было преимущество и я мог забрать свой чемодан. И, в-пятых, не говорите так громко, они, весьма вероятно, по-прежнему нас подслушивают.
   — О-о. Простите.
   — А в-шестых, прекратите говорить “простите”. — Он снова вернулся к чемоданам и вытащил небольшие ножницы в прозрачном пластиковом футляре. — Что это?
   — Маникюрные ножницы.
   — Ножницы для ногтей? Как они в качестве оружия?
   — У них тупые концы. Закругленные.
   — Очень плохо. — Он бросил ножницы на кровать. — Потом подумаем, как их использовать. Что еще, ну?