Бронсон был не в курсе того, чтобы Уилла вовсе не жаловала карточные игры вообще, будь то “русский банк” или любая иная игра. Она садилась к столу только потому, что знала, что ее муж обожает карты, и еще из желания помочь ему развеять хандру. Обычно, когда они играли, Уилла болтала обо всяких пустяках, но не потому, что ей этого хотелось, а потому, что думала, болтовня поможет, ей разогнать мрачные мысли мужа, связанные с тягостным для него пребыванием дома. Но когда Бронсон был озабочен своим бизнесом, она знала, что муж предпочитает молчание, поэтому в этот вечер Уилла словно воды в рот набрала. И Бронсон был только рад, что она хоть на этот раз хранила молчание. В каждый из его редких визитов домой, когда они играли в “русский банк”, Уилла болтала без умолку и доводила Бронсона этим почти до сумасшествия, но он сдерживался изо всех сил, чтобы не портить ей удовольствия. Ведь он такой редкий гость в доме, поэтому приходилось терпеть. Этим вечером Уилла была на редкость неразговорчива, и это было особенно кстати, потому что он, как назло, проигрывал.
Жена и не стремилась обставить его — она знала, что муж терпеть не может проигрывать, но он так и не смог целиком сосредоточиться на игре, поэтому она и продолжала выигрывать, сама того не желая. С виноватым выражением лица на протяжении всей игры она как бы извинялась за свое везение, занижала счет, умышленно неверно добавляла очки не в свою пользу, но толку от всего этого было чуть. Уилла продолжала выигрывать вплоть до того момента, как они наконец закончили игру, к обоюдному облегчению обоих.
И вот теперь, обуреваемый мыслями обо всем случившемся за последние дни, Бронсон потерял счет времени, стоя окна своего кабинета, и лишь мельком видел жену, когда та прошла мимо открытой двери, отправляясь к себе в спальню примерно час назад.
Он скоро выберется из этого чертова мавзолея, он уверен! Уилла доводила его порой до умопомрачения. Когда Бронсон жил вдали от нее, все выглядело нормальным; но когда оказывался в одном доме, то чувствовал себя вынужденным относиться к ней с особым пиететом; но усилия, которые приходилось при этом затрачивать, постоянно держали его нервы н взводе.
Хорошо хоть, что ему не придется представлять ей теперь Куилла! Подспудное ощущение, что он здесь чужой, вынуждало Бронсона представлять Уилле всех, кто приходил к нем в этот дом, включая своих телохранителей. В то же время он понимал, как это глупо — представлять телохранителей своей жене, словно это джентльмены, а не слуги. Но теперь она была уже в постели, как и в первый раз, когда приходил Куилл, поэтому, к счастью, ему и сейчас не нужно было изображать какие-то церемонии.
Бронсон стоял наверху лестницы и наблюдал, как поднимается по ней Куилл. Тот представлял новое поколение мафии: отдавал предпочтение серым костюмам и очкам в роговой оправе; с кейсом в руке выглядел как агент солидной страховой компании, и если и имел когда-то при себе оружие — что весьма маловероятно, — то таким оружием непременно должна была оказаться “беретта-минни”.
— Приветствую, мистер Бронсон, — произнес Куилл еще в начале лестницы и, уже поднимаясь, выложил все остальное: — Такая каша заварилась с этим клубом “Какаду”! — То, как он разговаривал, никак не вязалось с его обликом солидного страхового агента.
“Если сейчас он переложит кейс в левую руку и попытается бесцеремонно обменяться со мной рукопожатием, — свирепо подумал Бронсон, — я просто спущу его с лестницы!”
Но Куилл пожимал руки только клиентам и себе равным, но уж никак не работодателям. Он добрался до верха лестницы и огляделся:
— Очень милый дом, мистер Бронсон. И в самом деле прекрасный.
— Ты уже говорил это в прошлый раз.
Куилл подкупающе улыбнулся:
— Не совсем так и не в таких выражениях.
— Хрен редьки не слаще. Ладно, Куилл, пошли в кабинет!
Бронсон шел впереди, указывая дорогу. Конечно, это было необходимо, и то, что он думал минуту назад, что разговор этот, как таковой, лишь пустая трата времени, было в корне неверным. Клуб “Какаду” подвергся дерзкому ограблению, что само по себе казалось просто невозможным. В задачу Куилла как раз и входило выяснить, почему такое стало возможным, с тем чтобы впредь подобное можно было вовсе исключить. После анализа проблем “Какаду” необходимо исследовать и причины удачи одиннадцати других ограблений. Какая-то гниль наверняка завелась в организации, если все ее члены оказались вот так легко уязвимы. Безотносительно к тому, что будет сделано с Паркером, Карнсом, Фэйрфаксом, эти проблемы стали реальными и должны быть разрешены.
Они прошли в кабинет. Бронсон уселся за письменный стол, тогда как Куилл раскрыл свой кейс и извлек оттуда кучу разных бумаг.
— Я провел расследование самым тщательным образом, мистер Бронсон, — начал он, — и пришел к некоторым заключениям, которые, возможно, поразят вас.
— Даже так?
— Сейчас!.. — Куилл начал медленно разворачивать какой-то сложенный в несколько раз лист бумаги и разворачивал до бесконечности. Постепенно выяснилось, что лист оказался калькой поэтажного плана клуба “Какаду”. — Сейчас, для того чтобы вы могли представить истинную картину того, что имело место, вы должны увидеть сначала, как это произошло. Могу я?
Он стал раскладывать план на столе, и Бронсон нехотя очистил для него место. Затем Куилл, опершись на локоть, начал водить пальцем по кальке и объяснять. Он воссоздал все перемещения грабителей с самого начала и до конца и сейчас описывал ограбление в деталях: его палец проследил путь бандитов от входа в переднюю дверь, далее через обозначенные на плане помещения и до боковой двери на выход. Вопреки ожиданию, Бронсон заинтересовался подробным описанием операции и вникал в ее детали, следя глазами за движущимся пальцем.
После воссоздания картины ограбления Куилл выпрямился и направился к другому концу стола за кейсом и другим бумагами.
— У меня здесь, — заявил он, — фактические характеристики по каждому работнику клуба “Какаду”, включая собственные показания. Вы сможете просмотреть их позже. Сейчас же я вам просто перечислю основные моменты.
Он вывалил груду бумаг на край стола и начал загибать пальцы, приводить главные факты:
— Первое! Никто в клубе “Какаду”, от менеджера до уборщицы, даже и в мыслях не допускал возможности вооруженного ограбления опытными профессионалами. Персонал был готов принять версию о дилетантах-любителях, которые, возможно, могут неожиданно ворваться, размахивая оружие и вопя: “Всем поднять руки!” — или же начнут подсовывать записки кассирам с требованием положить деньги в брезентовую сумку, или нечто в этом роде. Но никто не был готов нападению грабителей с интеллектом.
— Второе! Никто в клубе “Какаду”, от менеджера до уборщицы, не имел ни малейшего представления, что делать, если случится профессиональное ограбление на самом деле. Не было мобилизационного плана и вообще никаких наметок действий на сей счет. Как результат вышеизложенного, поиски грабителей были предприняты крайне ограниченным числом сотрудников, не имеющих соответствующего опыта, которые действовали на свой страх и риск безо всяких инструкций. Только спустя целых пять часов после случившегося менеджер наконец додумался позвонить главе местной организации мафии для более существенной помощи. Но было уже поздно... слишком поздно! Если бы звонок был сделан сразу, то уже через полчаса на “хвосте” грабителей оказалось бы пятьдесят опытных вооруженных спецов.
— Третье! Никто в клубе “Какаду”, от менеджера до уборщицы, и не оказал существенного сопротивления вооруженным грабителям. Их отношение, по-видимому, было следующим:
“У мафии, мол, достаточно денег, чтобы с лихвой покрыть убытки от одного, а то и двух ограблений, поэтому нет смысла рисковать жизнью”.
— Четвертое! Все сотрудники клуба “Какаду” ведут себя так, словно состоят в штате заурядной, вполне законной корпорации, а не отлучены от общества, что и должно главным образом определять их поведение...
Бронсон уже не слушал, но на всякий случай кивнул.
Куилл разжал загнутые четыре пальца.
— Вот вам четыре фактора, сыгравшие роковую роль в том, что случилось с клубом, — резюмировал он. — Они не думали, что будут ограблены, они не думали, что будут делать в случае нападения грабителей, никто из них не желал рисковать — быть застреленным ради защиты денег организации, и никто из них не считает себя преступником. Вот, если быть кратким, основные причины...
— Притормози — Бронсон, в свою очередь, вытянул руку, словно коп-регулировщик. — Что ты имеешь в виду, говоря, что пострадавшие не считают себя преступниками?
— Они зарабатывают на жизнь. У них есть работодатель, они платят налоги, подпадают под законы, обеспечивающие социальные права и защиту, являются владельцами домов, автомобилей и официально зарегистрированы как служащие. Им известно, конечно, что корпорация, где они работают, подвизается в нелегальном бизнесе, но они думают: какого дьявола им ломать над этим голову, какая-де корпорация, в наши дни не занимается махинациями — взять хотя бы уклонение от налогов или дачу взяток властям за продажу по завышенным ценам.
— А что, разве это не так, Куилл? — В голосе Бронсона прозвучали нотки предостережения насчет дальнейших возражений. Он подумал сейчас о себе точно так, как только что описал Куилл. Разве он преступник? Конечно, нет! Это такие сволочи, как Паркер, преступники. Бронсон возомнил себя бизнесменом. Ладно, пусть он даже и преступает закон, но у всех, кто занимается бизнесом, рыльце обязательно в пуху.
Но если Куилл и заметил предостережение, прозвучавшее в голосе Бронсона, то решил это проигнорировать.
— Они работают на мафию, мистер Бронсон, на преступный синдикат. Они за чертой закона, за пределами общества. И если они... — Тут он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями. И, наконец, решился продолжить: — Давайте предположим... предположим, что в парке через улицу играют на деньги. В игре участвуют два взломщика, душитель, профессиональный киллер и поджигатель. Теперь допустим, что вы... Ну, предположим, что я направляюсь туда с пистолетом, чтобы ограбить их. Что произойдет?
Бронсон мрачно улыбнулся.
— Да они бы выдрали у тебя сердце! — ответил он, представив себе мысленно эту картину.
— Конечно! А почему? Да потому, что они — преступники. Объявленные вне закона негодяи. Они не считают себя членами общества и думают о себе как об индивидуалистах, волках-одиночках в городских джунглях. Следовательно, они всегда начеку, всегда готовы постоять за себя. Эти люди никогда не обратятся в полицию, никогда не застрахуют свое имущество на случай пожара или воровства, никогда не потребуют от общества, чтобы оно защитило их, возместило убытки или отомстило за них... Казалось бы, почему люди, работающие на синдикат, не мыслят подобными категориями? И, тем не менее, они так не думают. Служащие клуба “Какаду” тоже не причисляют себя к преступному клану, считая себя служащими, низшим рабочим звеном. И вот результат: они позволили двум грабителям беспрепятственно проникнуть в клуб, а потом скрыться. В противном случае грабителям бы не сдобровать — их бы растерзали на куски.
— Ты имеешь в виду, что мафиози стали слишком нежными?
Куилл улыбнулся, явно довольный собой:
— Я имею в виду, что мафия становится цивилизованней, так сказать, приобщается к культуре. Ведь синдикат — в высшей степени бюрократическая организация.
— Неужто даже так? — Бронсон уже не был уверен, злится он на Куилла или соглашается с ним. — И что же нам в таком случае делать с этим? У тебя есть какие-нибудь соображения на этот счет?
— Не думаю, что с этим вообще можно что-то поделать. Если вы вознамеритесь убедить работников клуба “Какаду”, что они всего-навсего преступники, то девять из десяти тут же оставят работу и найдут себе другие места. Они не хотят быть отторгнутыми от общества. — Куилл улыбнулся и развел руками. — Полагаю, это все результат процветания, во времена депрессии таких проблем не наблюдалось.
Бронсона так и подмывало спросить его: “Да ты-то откуда знаешь?” — но он сдержался и вместо этого задал вопрос:
— Что же тогда остается? Неужели ты так ничего и не можешь предложить конкретного?
— Нет, могу! — Лекция, судя по всему, закончилась, и Куилл заметно оживился. — Вы, очевидно, заметили, как и я, пристально взглянув на зияющую брешь в системе защиты клуба “Какаду”: это дверь из мужской комнаты, ведущая в клетку к кассирам.
— Но если им приспичит, они же должны пользоваться туалетом?!
— Конечно. Но не в одиночку, а парами! И при этом всегда должен присутствовать вооруженный человек у двери со стороны кассиров.
Бронсон опять посмотрел на лист кальки:
— Точно. Так почему же никто вовремя до этого не додумался?
— Потому что раньше так и было. Пятнадцать или двадцать лет назад на сей счет существовало неукоснительное правило: кассиры ходили в мужскую комнату парами, и у них в закутке всегда был пост охранника. Но ничего никогда не случалось, и за последние годы бдительность подкачала. На работе не могло не сказываться одновременное отсутствие сразу двух кассиров, а охранник был переведен в офис, где находился сейф и где он мог коротать время, болтая с управляющим.
— Чертовы дураки! — в сердцах бросил Бронсон.
— Конечно! Но раз ограблений не случалось долгие годы, то постепенно даже такая возможность вообще уже не представлялась реальной. — Куилл пожал плечами. — Полагаю, что теперь все мы извлекли необходимые уроки из этого печального факта в клубе.
— А из остальных?
— Ну... — замялся Куилл, — я слышал, будто имели место и другие случаи.
— Целых одиннадцать! И я хотел бы, чтобы ты разобрался с ними со всеми досконально, как и с этим.
— Сдается мне, что и тут я столкнусь с подобными проблемами.
— И что, у тебя уже есть готовые ответы?
— Нет, пока только предложения, мистер Бронсон. Первое. Каждая операция организации, которая постоянно или время от времени сопряжена с оборотом больших сумм денег, должна проводиться в обстановке полной информированности: то есть люди, отвечающие за нее, непременно должны быть в деталях осведомлены обо всех имевших место ограблениях и предупреждены о том, что и с ними может случиться нечто подобное. Второе. Все, кто проводит такие операции, должны знать, кому звонить в том случае, если случилось что-то непредвиденное, чтобы вызвать специальных людей, которые немедленно прибудут на место в случае ограбления. Третье. Если ограбление случилось из-за нерасторопности и халатности сотрудников, то эти сотрудники должны быть наказаны по заслугам: может быть, им будет снижена заработная плата, которая пойдет на возмещение убытков.
— “Снижена заработная плата”?! Да ты что думаешь — у нас тут детский сад?
Куилл печально улыбнулся:
— Да, мистер Бронсон, боюсь, вы привели сейчас очень точное определение. Если то, чему я стал свидетелем в клубе “Какаду”, присуще всей организации в целом, то даже наиболее квалифицированные работники столь же индифферентны к вопросам закона и порядка, как и их ближайшие коллеги по работе. Если бы “Дженерал электрик” начала угрожать убийством каждому своему плохо работающему сотруднику, то они наверняка решили бы, что их начальство попросту спятило. Они бы просто в такое не поверили! А вот в то, что им урежут зарплату, они бы поверили и задумались бы! Я не говорю сейчас о каре более жестокой, нет, я о наказаниях эффективных и общепринятых.
Бронсон потер рукой лицо, чувствуя себя слегка смущенным и даже отчасти потерянным: он слишком высоко взлетел по лестнице карьеры, и ему никогда не приходило в голову, что в основании пирамиды находятся обычные люди, просто зарабатывающие себе на жизнь. В какую же преисподнюю катится его мир?! Следующее, чего им захочется, — это профсоюза. Или же гильдии. Они, пожалуй, и впрямь возомнят себя “белыми воротничками”! О, Иисусе!
— Ладно, — произнес он. — Ладно, Куилл, хорошо! Ты справился с работой!
— Но у меня еще не все, мистер Бронсон.
— Готов биться об заклад, что ты не все выложил. Но знаешь, прибереги на потом! До завтрашнего утра. Мы обсудим остальное завтра, и я дам тебе список других мест, где мы потерпели урон.
— Да, сэр, мистер Бронсон!
— А пока хватит! Пусть один из телохранителей там, внизу лестницы, покажет отведенную тебе комнату.
— Да, сэр. Доброй ночи, мистер Бронсон!
— И тебе того же!
Оставшись один, все еще сидя за столом, Бронсон задумался: “Что же, во имя дьявола, происходит?” Он припомнил двадцатые годы. Да нет, ничего подобного тогда не происходило. Мыслимое ли дело, чтобы кто-то из мафии расхаживал вот так с кейсом, как этот Куилл, битком набитым всяческими отчетами?
— Мы все тогда были паркерами! — вырвалось вдруг у него громко, удивив и рассердив его. Он поднялся из-за стола, подошел к окну и выглянул наружу, думая о том, чего не досказал ему еще Куилл. Замешаны ли в этой игре и люди мафии? Возможно, некоторые — да, но, очевидно, немногие.
Вот сволочь, этот Паркер, заварил такую кашу! Бронсон словно бы видел его сейчас воочию вылезающим из старого голубого “олдса”, припаркованного на другой стороне улицы и углубляющегося как ни в чем не бывало в парк. Дьявольщина. Да разве хоть половина тех, кто состоит в мафии, отважится пойти в парк посреди ночи?!
Потом он опять задумался: где бы Паркер мог находиться в этот момент, прямо сейчас? Подумал и о том, насколько хороши эти его чертовы четверо телохранителей, правда, ему еще не доводилось видеть их в деле. Мысль о них вызвал легкий холодок в позвоночнике.
И когда Бронсон отвернулся от окна, он увидел, что дверь в холл была открыта.
В ней стоял человек. Бронсон прежде не видел его ни раз в жизни, но почему-то сразу догадался, что это Паркер.
Он даже не удивился.
Часть четвертая
Глава 1
Жена и не стремилась обставить его — она знала, что муж терпеть не может проигрывать, но он так и не смог целиком сосредоточиться на игре, поэтому она и продолжала выигрывать, сама того не желая. С виноватым выражением лица на протяжении всей игры она как бы извинялась за свое везение, занижала счет, умышленно неверно добавляла очки не в свою пользу, но толку от всего этого было чуть. Уилла продолжала выигрывать вплоть до того момента, как они наконец закончили игру, к обоюдному облегчению обоих.
И вот теперь, обуреваемый мыслями обо всем случившемся за последние дни, Бронсон потерял счет времени, стоя окна своего кабинета, и лишь мельком видел жену, когда та прошла мимо открытой двери, отправляясь к себе в спальню примерно час назад.
Он скоро выберется из этого чертова мавзолея, он уверен! Уилла доводила его порой до умопомрачения. Когда Бронсон жил вдали от нее, все выглядело нормальным; но когда оказывался в одном доме, то чувствовал себя вынужденным относиться к ней с особым пиететом; но усилия, которые приходилось при этом затрачивать, постоянно держали его нервы н взводе.
Хорошо хоть, что ему не придется представлять ей теперь Куилла! Подспудное ощущение, что он здесь чужой, вынуждало Бронсона представлять Уилле всех, кто приходил к нем в этот дом, включая своих телохранителей. В то же время он понимал, как это глупо — представлять телохранителей своей жене, словно это джентльмены, а не слуги. Но теперь она была уже в постели, как и в первый раз, когда приходил Куилл, поэтому, к счастью, ему и сейчас не нужно было изображать какие-то церемонии.
Бронсон стоял наверху лестницы и наблюдал, как поднимается по ней Куилл. Тот представлял новое поколение мафии: отдавал предпочтение серым костюмам и очкам в роговой оправе; с кейсом в руке выглядел как агент солидной страховой компании, и если и имел когда-то при себе оружие — что весьма маловероятно, — то таким оружием непременно должна была оказаться “беретта-минни”.
— Приветствую, мистер Бронсон, — произнес Куилл еще в начале лестницы и, уже поднимаясь, выложил все остальное: — Такая каша заварилась с этим клубом “Какаду”! — То, как он разговаривал, никак не вязалось с его обликом солидного страхового агента.
“Если сейчас он переложит кейс в левую руку и попытается бесцеремонно обменяться со мной рукопожатием, — свирепо подумал Бронсон, — я просто спущу его с лестницы!”
Но Куилл пожимал руки только клиентам и себе равным, но уж никак не работодателям. Он добрался до верха лестницы и огляделся:
— Очень милый дом, мистер Бронсон. И в самом деле прекрасный.
— Ты уже говорил это в прошлый раз.
Куилл подкупающе улыбнулся:
— Не совсем так и не в таких выражениях.
— Хрен редьки не слаще. Ладно, Куилл, пошли в кабинет!
Бронсон шел впереди, указывая дорогу. Конечно, это было необходимо, и то, что он думал минуту назад, что разговор этот, как таковой, лишь пустая трата времени, было в корне неверным. Клуб “Какаду” подвергся дерзкому ограблению, что само по себе казалось просто невозможным. В задачу Куилла как раз и входило выяснить, почему такое стало возможным, с тем чтобы впредь подобное можно было вовсе исключить. После анализа проблем “Какаду” необходимо исследовать и причины удачи одиннадцати других ограблений. Какая-то гниль наверняка завелась в организации, если все ее члены оказались вот так легко уязвимы. Безотносительно к тому, что будет сделано с Паркером, Карнсом, Фэйрфаксом, эти проблемы стали реальными и должны быть разрешены.
Они прошли в кабинет. Бронсон уселся за письменный стол, тогда как Куилл раскрыл свой кейс и извлек оттуда кучу разных бумаг.
— Я провел расследование самым тщательным образом, мистер Бронсон, — начал он, — и пришел к некоторым заключениям, которые, возможно, поразят вас.
— Даже так?
— Сейчас!.. — Куилл начал медленно разворачивать какой-то сложенный в несколько раз лист бумаги и разворачивал до бесконечности. Постепенно выяснилось, что лист оказался калькой поэтажного плана клуба “Какаду”. — Сейчас, для того чтобы вы могли представить истинную картину того, что имело место, вы должны увидеть сначала, как это произошло. Могу я?
Он стал раскладывать план на столе, и Бронсон нехотя очистил для него место. Затем Куилл, опершись на локоть, начал водить пальцем по кальке и объяснять. Он воссоздал все перемещения грабителей с самого начала и до конца и сейчас описывал ограбление в деталях: его палец проследил путь бандитов от входа в переднюю дверь, далее через обозначенные на плане помещения и до боковой двери на выход. Вопреки ожиданию, Бронсон заинтересовался подробным описанием операции и вникал в ее детали, следя глазами за движущимся пальцем.
После воссоздания картины ограбления Куилл выпрямился и направился к другому концу стола за кейсом и другим бумагами.
— У меня здесь, — заявил он, — фактические характеристики по каждому работнику клуба “Какаду”, включая собственные показания. Вы сможете просмотреть их позже. Сейчас же я вам просто перечислю основные моменты.
Он вывалил груду бумаг на край стола и начал загибать пальцы, приводить главные факты:
— Первое! Никто в клубе “Какаду”, от менеджера до уборщицы, даже и в мыслях не допускал возможности вооруженного ограбления опытными профессионалами. Персонал был готов принять версию о дилетантах-любителях, которые, возможно, могут неожиданно ворваться, размахивая оружие и вопя: “Всем поднять руки!” — или же начнут подсовывать записки кассирам с требованием положить деньги в брезентовую сумку, или нечто в этом роде. Но никто не был готов нападению грабителей с интеллектом.
— Второе! Никто в клубе “Какаду”, от менеджера до уборщицы, не имел ни малейшего представления, что делать, если случится профессиональное ограбление на самом деле. Не было мобилизационного плана и вообще никаких наметок действий на сей счет. Как результат вышеизложенного, поиски грабителей были предприняты крайне ограниченным числом сотрудников, не имеющих соответствующего опыта, которые действовали на свой страх и риск безо всяких инструкций. Только спустя целых пять часов после случившегося менеджер наконец додумался позвонить главе местной организации мафии для более существенной помощи. Но было уже поздно... слишком поздно! Если бы звонок был сделан сразу, то уже через полчаса на “хвосте” грабителей оказалось бы пятьдесят опытных вооруженных спецов.
— Третье! Никто в клубе “Какаду”, от менеджера до уборщицы, и не оказал существенного сопротивления вооруженным грабителям. Их отношение, по-видимому, было следующим:
“У мафии, мол, достаточно денег, чтобы с лихвой покрыть убытки от одного, а то и двух ограблений, поэтому нет смысла рисковать жизнью”.
— Четвертое! Все сотрудники клуба “Какаду” ведут себя так, словно состоят в штате заурядной, вполне законной корпорации, а не отлучены от общества, что и должно главным образом определять их поведение...
Бронсон уже не слушал, но на всякий случай кивнул.
Куилл разжал загнутые четыре пальца.
— Вот вам четыре фактора, сыгравшие роковую роль в том, что случилось с клубом, — резюмировал он. — Они не думали, что будут ограблены, они не думали, что будут делать в случае нападения грабителей, никто из них не желал рисковать — быть застреленным ради защиты денег организации, и никто из них не считает себя преступником. Вот, если быть кратким, основные причины...
— Притормози — Бронсон, в свою очередь, вытянул руку, словно коп-регулировщик. — Что ты имеешь в виду, говоря, что пострадавшие не считают себя преступниками?
— Они зарабатывают на жизнь. У них есть работодатель, они платят налоги, подпадают под законы, обеспечивающие социальные права и защиту, являются владельцами домов, автомобилей и официально зарегистрированы как служащие. Им известно, конечно, что корпорация, где они работают, подвизается в нелегальном бизнесе, но они думают: какого дьявола им ломать над этим голову, какая-де корпорация, в наши дни не занимается махинациями — взять хотя бы уклонение от налогов или дачу взяток властям за продажу по завышенным ценам.
— А что, разве это не так, Куилл? — В голосе Бронсона прозвучали нотки предостережения насчет дальнейших возражений. Он подумал сейчас о себе точно так, как только что описал Куилл. Разве он преступник? Конечно, нет! Это такие сволочи, как Паркер, преступники. Бронсон возомнил себя бизнесменом. Ладно, пусть он даже и преступает закон, но у всех, кто занимается бизнесом, рыльце обязательно в пуху.
Но если Куилл и заметил предостережение, прозвучавшее в голосе Бронсона, то решил это проигнорировать.
— Они работают на мафию, мистер Бронсон, на преступный синдикат. Они за чертой закона, за пределами общества. И если они... — Тут он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями. И, наконец, решился продолжить: — Давайте предположим... предположим, что в парке через улицу играют на деньги. В игре участвуют два взломщика, душитель, профессиональный киллер и поджигатель. Теперь допустим, что вы... Ну, предположим, что я направляюсь туда с пистолетом, чтобы ограбить их. Что произойдет?
Бронсон мрачно улыбнулся.
— Да они бы выдрали у тебя сердце! — ответил он, представив себе мысленно эту картину.
— Конечно! А почему? Да потому, что они — преступники. Объявленные вне закона негодяи. Они не считают себя членами общества и думают о себе как об индивидуалистах, волках-одиночках в городских джунглях. Следовательно, они всегда начеку, всегда готовы постоять за себя. Эти люди никогда не обратятся в полицию, никогда не застрахуют свое имущество на случай пожара или воровства, никогда не потребуют от общества, чтобы оно защитило их, возместило убытки или отомстило за них... Казалось бы, почему люди, работающие на синдикат, не мыслят подобными категориями? И, тем не менее, они так не думают. Служащие клуба “Какаду” тоже не причисляют себя к преступному клану, считая себя служащими, низшим рабочим звеном. И вот результат: они позволили двум грабителям беспрепятственно проникнуть в клуб, а потом скрыться. В противном случае грабителям бы не сдобровать — их бы растерзали на куски.
— Ты имеешь в виду, что мафиози стали слишком нежными?
Куилл улыбнулся, явно довольный собой:
— Я имею в виду, что мафия становится цивилизованней, так сказать, приобщается к культуре. Ведь синдикат — в высшей степени бюрократическая организация.
— Неужто даже так? — Бронсон уже не был уверен, злится он на Куилла или соглашается с ним. — И что же нам в таком случае делать с этим? У тебя есть какие-нибудь соображения на этот счет?
— Не думаю, что с этим вообще можно что-то поделать. Если вы вознамеритесь убедить работников клуба “Какаду”, что они всего-навсего преступники, то девять из десяти тут же оставят работу и найдут себе другие места. Они не хотят быть отторгнутыми от общества. — Куилл улыбнулся и развел руками. — Полагаю, это все результат процветания, во времена депрессии таких проблем не наблюдалось.
Бронсона так и подмывало спросить его: “Да ты-то откуда знаешь?” — но он сдержался и вместо этого задал вопрос:
— Что же тогда остается? Неужели ты так ничего и не можешь предложить конкретного?
— Нет, могу! — Лекция, судя по всему, закончилась, и Куилл заметно оживился. — Вы, очевидно, заметили, как и я, пристально взглянув на зияющую брешь в системе защиты клуба “Какаду”: это дверь из мужской комнаты, ведущая в клетку к кассирам.
— Но если им приспичит, они же должны пользоваться туалетом?!
— Конечно. Но не в одиночку, а парами! И при этом всегда должен присутствовать вооруженный человек у двери со стороны кассиров.
Бронсон опять посмотрел на лист кальки:
— Точно. Так почему же никто вовремя до этого не додумался?
— Потому что раньше так и было. Пятнадцать или двадцать лет назад на сей счет существовало неукоснительное правило: кассиры ходили в мужскую комнату парами, и у них в закутке всегда был пост охранника. Но ничего никогда не случалось, и за последние годы бдительность подкачала. На работе не могло не сказываться одновременное отсутствие сразу двух кассиров, а охранник был переведен в офис, где находился сейф и где он мог коротать время, болтая с управляющим.
— Чертовы дураки! — в сердцах бросил Бронсон.
— Конечно! Но раз ограблений не случалось долгие годы, то постепенно даже такая возможность вообще уже не представлялась реальной. — Куилл пожал плечами. — Полагаю, что теперь все мы извлекли необходимые уроки из этого печального факта в клубе.
— А из остальных?
— Ну... — замялся Куилл, — я слышал, будто имели место и другие случаи.
— Целых одиннадцать! И я хотел бы, чтобы ты разобрался с ними со всеми досконально, как и с этим.
— Сдается мне, что и тут я столкнусь с подобными проблемами.
— И что, у тебя уже есть готовые ответы?
— Нет, пока только предложения, мистер Бронсон. Первое. Каждая операция организации, которая постоянно или время от времени сопряжена с оборотом больших сумм денег, должна проводиться в обстановке полной информированности: то есть люди, отвечающие за нее, непременно должны быть в деталях осведомлены обо всех имевших место ограблениях и предупреждены о том, что и с ними может случиться нечто подобное. Второе. Все, кто проводит такие операции, должны знать, кому звонить в том случае, если случилось что-то непредвиденное, чтобы вызвать специальных людей, которые немедленно прибудут на место в случае ограбления. Третье. Если ограбление случилось из-за нерасторопности и халатности сотрудников, то эти сотрудники должны быть наказаны по заслугам: может быть, им будет снижена заработная плата, которая пойдет на возмещение убытков.
— “Снижена заработная плата”?! Да ты что думаешь — у нас тут детский сад?
Куилл печально улыбнулся:
— Да, мистер Бронсон, боюсь, вы привели сейчас очень точное определение. Если то, чему я стал свидетелем в клубе “Какаду”, присуще всей организации в целом, то даже наиболее квалифицированные работники столь же индифферентны к вопросам закона и порядка, как и их ближайшие коллеги по работе. Если бы “Дженерал электрик” начала угрожать убийством каждому своему плохо работающему сотруднику, то они наверняка решили бы, что их начальство попросту спятило. Они бы просто в такое не поверили! А вот в то, что им урежут зарплату, они бы поверили и задумались бы! Я не говорю сейчас о каре более жестокой, нет, я о наказаниях эффективных и общепринятых.
Бронсон потер рукой лицо, чувствуя себя слегка смущенным и даже отчасти потерянным: он слишком высоко взлетел по лестнице карьеры, и ему никогда не приходило в голову, что в основании пирамиды находятся обычные люди, просто зарабатывающие себе на жизнь. В какую же преисподнюю катится его мир?! Следующее, чего им захочется, — это профсоюза. Или же гильдии. Они, пожалуй, и впрямь возомнят себя “белыми воротничками”! О, Иисусе!
— Ладно, — произнес он. — Ладно, Куилл, хорошо! Ты справился с работой!
— Но у меня еще не все, мистер Бронсон.
— Готов биться об заклад, что ты не все выложил. Но знаешь, прибереги на потом! До завтрашнего утра. Мы обсудим остальное завтра, и я дам тебе список других мест, где мы потерпели урон.
— Да, сэр, мистер Бронсон!
— А пока хватит! Пусть один из телохранителей там, внизу лестницы, покажет отведенную тебе комнату.
— Да, сэр. Доброй ночи, мистер Бронсон!
— И тебе того же!
Оставшись один, все еще сидя за столом, Бронсон задумался: “Что же, во имя дьявола, происходит?” Он припомнил двадцатые годы. Да нет, ничего подобного тогда не происходило. Мыслимое ли дело, чтобы кто-то из мафии расхаживал вот так с кейсом, как этот Куилл, битком набитым всяческими отчетами?
— Мы все тогда были паркерами! — вырвалось вдруг у него громко, удивив и рассердив его. Он поднялся из-за стола, подошел к окну и выглянул наружу, думая о том, чего не досказал ему еще Куилл. Замешаны ли в этой игре и люди мафии? Возможно, некоторые — да, но, очевидно, немногие.
Вот сволочь, этот Паркер, заварил такую кашу! Бронсон словно бы видел его сейчас воочию вылезающим из старого голубого “олдса”, припаркованного на другой стороне улицы и углубляющегося как ни в чем не бывало в парк. Дьявольщина. Да разве хоть половина тех, кто состоит в мафии, отважится пойти в парк посреди ночи?!
Потом он опять задумался: где бы Паркер мог находиться в этот момент, прямо сейчас? Подумал и о том, насколько хороши эти его чертовы четверо телохранителей, правда, ему еще не доводилось видеть их в деле. Мысль о них вызвал легкий холодок в позвоночнике.
И когда Бронсон отвернулся от окна, он увидел, что дверь в холл была открыта.
В ней стоял человек. Бронсон прежде не видел его ни раз в жизни, но почему-то сразу догадался, что это Паркер.
Он даже не удивился.
Часть четвертая
Глава 1
Несколько дней спустя после налета на “Три короля” Паркер сидел в номере с приспущенными портьерами мотеля “Грин-Глен”, что к северу от Скрэнтона, и высматривал в окно дорогу номер шесть.
Было это в восемь тридцать вечера в четверг, Генди должен был появиться через полчаса.
Он услышал шаги, приближающиеся по цементной дорожке, и отпрянул назад, ожидая, когда тот, кто бы это ни был, пройдет мимо окна. Но звуки шагов стихли, и он услышал, как к нему в дверь постучали. Голос Мадж окликнул:
— Паркер? Это я!
Паркер покачал головой и поднялся на ноги. Придется — хочешь не хочешь — разговаривать с ней.
Мадж содержала мотель “Грин-Глен”. Сейчас ей уже шел шестой десяток, и она была из тех редких представительниц древнейшей женской профессии на земле, что удалилась от дел, отложив изрядную сумму денег в банке. Содержание мотеля давало ей средства на скромную жизнь, предоставляло возможность не сидеть сложа руки и пусть косвенно, но быть связанной со своей прежней профессией, так как большинство номеров в мотеле сдавалось на час проституткам. Из-за того, что Мадж можно было доверять, мотель иногда использовался для встреч и собраний людьми, занимающимися теми же делами, что и Паркер. Единственное, что являлось существенным минусом Мадж, было то, что она слишком любила болтать.
Паркер открыл дверь, и она вошла, неся в руках бутылку и два стакана.
— Включи свет, Паркер. Какого дьявола, ведь ты же не мотылек!
Паркер затворил дверь и включил верхний свет.
— Садись, — предложил он, зная, что она и так сядет, без его приглашения.
Мадж была тонкокостной, с острыми локтями, морщинистым горлом и волосами вызывающе белого цвета, очень коротко подстриженными. Снаружи стоял холод, но она даже не удосужилась накинуть пальто, чтобы дойти до номера от своей конторы. На ней были фирменные черные шерстяные слаки с острыми складками на брючинах и белая блузка с большими черными пуговицами по всей длине. В ушах красовались треугольные бирюзовые серьги, а черные же плетеные сандалии открывали бледные ноги с ярко накрашенными ногтями. Брови выщипаны почти до основания, и кожа под ними прочерчена заново черными, поистине сатанинскими линиями. Ногти на пальцах рук были длинными, изогнутыми, кроваво-красного цвета. Но помады на губах не было вовсе, отчего рот казался бледным шрамом на тонком, резко очерченном лице.
Мадж поставила стаканы на бюро и показала бутылку Паркеру.
— Высший класс! Только что с корабля! — похвасталась она и засмеялась, открыв ослепительно белые вставные зубы. Под молодежным одеянием скрывалось старческое тело; но в этом теле все еще таилась не желающая стареть плоть. Мадж никоим образом не позволяла себе этого. В 1920 году она был ровесницей века, столь же молодой, как и начавшееся новое столетие. Первая мировая война уже закончилась, “сухой закон” вступил в силу — и деньги буквально валялись под ногами. Это была великая вещь — в начале века быть молодой и полной жизни первосортной шлюхой, котирующейся по самому высшему разряду. И до самой смерти Мадж так и будет пребывать душой в том благостном для нее 1920-м.
— Хочешь льда? — спросила она. — Могу достать немного, если пожелаешь.
— Не беспокойся! — уверил Паркер. Все, что он хотел, — это чтобы она поскорее убралась подальше отсюда со своими разговорами: Генди должен был вот-вот уже появиться.
Мадж плеснула спиртного в стаканы, протянула один ему, провозгласив:
— За добрые старые времена!
Он фыркнул. Напиток, когда он попробовал его на вкус, оказался теплым и кисловатым. Ему бы, конечно, следовало отправить Мадж за льдом.
— Какой сюрприз! — Она прошла и уселась на кровать. — Я все еще никак не могу привыкнуть к твоему новому лицу, Паркер. Ты знаешь, мне показалось, оно намного хуже старого.
— Благодарю! — Он опять подошел к окну и выглянул наружу. Когда Генди заявится, надо будет выставить Мадж отсюда под каким-нибудь благовидным предлогом.
— Я тебе не говорила, что Марти Кэйбелл был здесь прошлым летом? Он подхватил некую блондиночку, Кристи, так ее вроде бы звали. Он и усы отпустил тоже...
Мадж говорила ему в спину, так как он по-прежнему стоял, глядя в окно. Она поведала обо всех, кого видела в прошлом году, и о ком слышала, и где находится такой-то и такой-то, и что случилось с тем-то. Мадж всегда была битком набита информацией. Некоторые имена, упомянутые ею, Паркер не мог никак припомнить. Мадж думала, что все те, кого знает она, непременно должны знать друг друга. Одна большая счастливая семья! Это тоже было частью Мадж, оставшейся с тех пор такой же, какой она была в двадцать лет.
Какая-то машина свернула с шоссе, и Паркер поспешно прервал ее излияния:
— К тебе постоялец.
— Этхел там на стреме.
Этхел была девахой двадцати девяти лет, несколько заторможенной в развитии. Она жила в мотеле и работала на Мадж, Убиралась в номерах, когда они были не заняты, иногда дежурила в конторе. Откуда она явилась и какое отношение имела к Мадж, Паркер не знал, да и знать не хотел. Поговаривали, будто бы Этхел доводится Мадж дочерью.
Мадж продолжала болтать. Время от времени она делала паузу или задавала вопрос, и Паркеру приходилось отрываться от окна, принимая участие в разговоре. Конечно, Мадж любила вволю почесать языком, но была неоценима в других отношениях, и имело смысл быть с ней пообходительней, ведь ее мотель — самое безопасное убежище в Западной Пенсильвании.
Этхел прошла мимо окна, неся в руке ключ, в сопровождении парочки несовершеннолетних, которые шли в обнимку.
Девчонка выглядела испуганной, парень же пытался придать себе уверенный вид. Спустя минуту Этхел вернулась уже одна и направилась обратно в контору. За спиной Паркера не переставала болтать Мадж. Сейчас она задавала вопросы, пытаясь выудить у него то, чего еще не знала, чтобы поделиться новыми сведениями со следующим общим их приятелем, который остановится у нее в мотеле. Паркер отделывался краткими фразами типа: “В тюрьме”, “Покинул Калифорнию”, “Мертв”! И так далее.
Наконец с шоссе свернула еще одна машина. Паркер к тому моменту покончил с тепловатым напитком, принесенным Мадж, и наотрез отказался от второй порции. Он вполуха продолжал слушать трескотню Мадж и вполуха вслушивался звуки приближавшихся шагов. Он внутренне собрался и ждал, когда наконец раздастся стук в дверь.
Генди?.. Но на всякий случай Паркер обратился к Мадж:
— Ответь за меня, сделай одолжение!
— Конечно! А ты что, попал в неприятность, Паркер?
— Нет!
Мадж пожала плечами, будучи все еще в хорошем расположении духа, и отправилась открывать дверь.
— Привет, Генди! Давай заходи.
— Что скажешь, Мадж? — Генди Мак-Кей был высоким тощим как жердь, с жилистыми запястьями, костлявым лицо и жесткими темными волосами, начинающими седеть за ушами. В углу рта у него прилепилась сигарета, и, когда он ее вынул, она оказалась настолько обмусоленной, что через серую бумагу просвечивал коричневый табак.
Было это в восемь тридцать вечера в четверг, Генди должен был появиться через полчаса.
Он услышал шаги, приближающиеся по цементной дорожке, и отпрянул назад, ожидая, когда тот, кто бы это ни был, пройдет мимо окна. Но звуки шагов стихли, и он услышал, как к нему в дверь постучали. Голос Мадж окликнул:
— Паркер? Это я!
Паркер покачал головой и поднялся на ноги. Придется — хочешь не хочешь — разговаривать с ней.
Мадж содержала мотель “Грин-Глен”. Сейчас ей уже шел шестой десяток, и она была из тех редких представительниц древнейшей женской профессии на земле, что удалилась от дел, отложив изрядную сумму денег в банке. Содержание мотеля давало ей средства на скромную жизнь, предоставляло возможность не сидеть сложа руки и пусть косвенно, но быть связанной со своей прежней профессией, так как большинство номеров в мотеле сдавалось на час проституткам. Из-за того, что Мадж можно было доверять, мотель иногда использовался для встреч и собраний людьми, занимающимися теми же делами, что и Паркер. Единственное, что являлось существенным минусом Мадж, было то, что она слишком любила болтать.
Паркер открыл дверь, и она вошла, неся в руках бутылку и два стакана.
— Включи свет, Паркер. Какого дьявола, ведь ты же не мотылек!
Паркер затворил дверь и включил верхний свет.
— Садись, — предложил он, зная, что она и так сядет, без его приглашения.
Мадж была тонкокостной, с острыми локтями, морщинистым горлом и волосами вызывающе белого цвета, очень коротко подстриженными. Снаружи стоял холод, но она даже не удосужилась накинуть пальто, чтобы дойти до номера от своей конторы. На ней были фирменные черные шерстяные слаки с острыми складками на брючинах и белая блузка с большими черными пуговицами по всей длине. В ушах красовались треугольные бирюзовые серьги, а черные же плетеные сандалии открывали бледные ноги с ярко накрашенными ногтями. Брови выщипаны почти до основания, и кожа под ними прочерчена заново черными, поистине сатанинскими линиями. Ногти на пальцах рук были длинными, изогнутыми, кроваво-красного цвета. Но помады на губах не было вовсе, отчего рот казался бледным шрамом на тонком, резко очерченном лице.
Мадж поставила стаканы на бюро и показала бутылку Паркеру.
— Высший класс! Только что с корабля! — похвасталась она и засмеялась, открыв ослепительно белые вставные зубы. Под молодежным одеянием скрывалось старческое тело; но в этом теле все еще таилась не желающая стареть плоть. Мадж никоим образом не позволяла себе этого. В 1920 году она был ровесницей века, столь же молодой, как и начавшееся новое столетие. Первая мировая война уже закончилась, “сухой закон” вступил в силу — и деньги буквально валялись под ногами. Это была великая вещь — в начале века быть молодой и полной жизни первосортной шлюхой, котирующейся по самому высшему разряду. И до самой смерти Мадж так и будет пребывать душой в том благостном для нее 1920-м.
— Хочешь льда? — спросила она. — Могу достать немного, если пожелаешь.
— Не беспокойся! — уверил Паркер. Все, что он хотел, — это чтобы она поскорее убралась подальше отсюда со своими разговорами: Генди должен был вот-вот уже появиться.
Мадж плеснула спиртного в стаканы, протянула один ему, провозгласив:
— За добрые старые времена!
Он фыркнул. Напиток, когда он попробовал его на вкус, оказался теплым и кисловатым. Ему бы, конечно, следовало отправить Мадж за льдом.
— Какой сюрприз! — Она прошла и уселась на кровать. — Я все еще никак не могу привыкнуть к твоему новому лицу, Паркер. Ты знаешь, мне показалось, оно намного хуже старого.
— Благодарю! — Он опять подошел к окну и выглянул наружу. Когда Генди заявится, надо будет выставить Мадж отсюда под каким-нибудь благовидным предлогом.
— Я тебе не говорила, что Марти Кэйбелл был здесь прошлым летом? Он подхватил некую блондиночку, Кристи, так ее вроде бы звали. Он и усы отпустил тоже...
Мадж говорила ему в спину, так как он по-прежнему стоял, глядя в окно. Она поведала обо всех, кого видела в прошлом году, и о ком слышала, и где находится такой-то и такой-то, и что случилось с тем-то. Мадж всегда была битком набита информацией. Некоторые имена, упомянутые ею, Паркер не мог никак припомнить. Мадж думала, что все те, кого знает она, непременно должны знать друг друга. Одна большая счастливая семья! Это тоже было частью Мадж, оставшейся с тех пор такой же, какой она была в двадцать лет.
Какая-то машина свернула с шоссе, и Паркер поспешно прервал ее излияния:
— К тебе постоялец.
— Этхел там на стреме.
Этхел была девахой двадцати девяти лет, несколько заторможенной в развитии. Она жила в мотеле и работала на Мадж, Убиралась в номерах, когда они были не заняты, иногда дежурила в конторе. Откуда она явилась и какое отношение имела к Мадж, Паркер не знал, да и знать не хотел. Поговаривали, будто бы Этхел доводится Мадж дочерью.
Мадж продолжала болтать. Время от времени она делала паузу или задавала вопрос, и Паркеру приходилось отрываться от окна, принимая участие в разговоре. Конечно, Мадж любила вволю почесать языком, но была неоценима в других отношениях, и имело смысл быть с ней пообходительней, ведь ее мотель — самое безопасное убежище в Западной Пенсильвании.
Этхел прошла мимо окна, неся в руке ключ, в сопровождении парочки несовершеннолетних, которые шли в обнимку.
Девчонка выглядела испуганной, парень же пытался придать себе уверенный вид. Спустя минуту Этхел вернулась уже одна и направилась обратно в контору. За спиной Паркера не переставала болтать Мадж. Сейчас она задавала вопросы, пытаясь выудить у него то, чего еще не знала, чтобы поделиться новыми сведениями со следующим общим их приятелем, который остановится у нее в мотеле. Паркер отделывался краткими фразами типа: “В тюрьме”, “Покинул Калифорнию”, “Мертв”! И так далее.
Наконец с шоссе свернула еще одна машина. Паркер к тому моменту покончил с тепловатым напитком, принесенным Мадж, и наотрез отказался от второй порции. Он вполуха продолжал слушать трескотню Мадж и вполуха вслушивался звуки приближавшихся шагов. Он внутренне собрался и ждал, когда наконец раздастся стук в дверь.
Генди?.. Но на всякий случай Паркер обратился к Мадж:
— Ответь за меня, сделай одолжение!
— Конечно! А ты что, попал в неприятность, Паркер?
— Нет!
Мадж пожала плечами, будучи все еще в хорошем расположении духа, и отправилась открывать дверь.
— Привет, Генди! Давай заходи.
— Что скажешь, Мадж? — Генди Мак-Кей был высоким тощим как жердь, с жилистыми запястьями, костлявым лицо и жесткими темными волосами, начинающими седеть за ушами. В углу рта у него прилепилась сигарета, и, когда он ее вынул, она оказалась настолько обмусоленной, что через серую бумагу просвечивал коричневый табак.