— Э-э-э... — сказал я.
— Сначала я подумала, что ты робкий и застенчивый. И это показалось мне очень милым в каком-то смысле. Но причина была совсем не в том. Причина заключалась в твоем снобизме. Я спала с Арти Декстером, и ты решил, что для тебя я плоха, вот в чем дело.
— Да нет! — заспорил я. — Нет, что ты...
— Заткнись! — Хло поднялась на ноги. — Вот что я тебе скажу. Если ты думаешь, что я плоха для тебя, потому что я не девственница, — думай. Но если ты девственник, то, черт побери, ты для меня плох. А посему знаешь, что ты можешь делать? Убираться к бесам — вот что!
Ну что тут скажешь? Ничего.
Когда Хло нагляделась на меня горящими глазами и наслушалась моего молчания, она взяла со стола свою тарелку и чашку, отнесла их в мойку и завозилась там.
Ну а я запихнул в рот остатки хлеба насущного и принялся и задумчивости жевать его.
Обвинение, брошенное мне Хло, кажется, можно было разбить на несколько пунктов и рассмотреть каждый из них в отдельности. Во-первых — то, что я якобы плохо спал из-за внезапно вспыхнувшей плотской страсти к ней.
Во-вторых — то, что я не предпринял никаких шагов для утоления этой страсти из-за своего снобизма.
Очень хорошо. Итак, пункт первый. Я мог бы признаться себе, что она более-менее права, хотя не знаю, достало бы у меня смелости поделиться этим признанием с Хло или нет. Но вот что касается пункта второго, — тут Хло была совершенно не права. Я ничего не сделал для утоления своей страсти — это верно, но причина заключалась совсем в другом. Мне просто не пришло в голову, что я могу что-то сделать.
А мог ли я? Был ли способен подкатиться к Хло вчера ночью? Я до сих пор не знал со всей определенностью, что она имела в виду. Она вполне могла (женщины есть женщины) иметь в виду, что ожидала поползновений с моей стороны и была готова дать мне отпор. Не то чтобы хотела этого, а просто учитывала такую возможность и почувствовала себя оскорбленной, когда ничего подобного не произошло.
Теперь она возилась в мойке, гремя кухонной утварью Арти и грозя вот-вот расколотить всю посуду.
Что же я мог ей сказать?
Я решил попробовать.
— Извини...
На это ответа не последовало.
Я встал и подошел поближе, хотя и не совсем вплотную.
— Хло, — сказал я ее спине. — Мне правда очень жаль.
По-прежнему никакого ответа. Похоже, она решила перемыть всю посуду в раковине, не ограничиваясь своей чашкой и тарелкой, испачканными за завтраком.
— То, что я сделал... вернее, то, чего не сделал... или чего не попытался сделать... Это не потому, что я сноб, правда. Это потому, что я болван. Я сделал это... вернее, не сделал... то есть, не попытался сделать... по неведению своему.
Она повернулась ко мне. Руки ее по самые локти были в мыле. Хло одарила меня взглядом, который был холоден и колюч, как ноготь на стопе пещерного человека.
— И ты еще смеешься надо мной?
— Смеюсь над тобой? Господи, Хло, я просто пытаюсь...
— Смеешься, смеешься. — Хло погрозила мне мыльным пальцем. — Вот что я скажу тебе, Чарли Пул. Кто ты такой, чтобы кичиться высокой нравственностью?
Ты — мелкая сошка из преступного мира.
— Эй, что ты хочешь этим сказать? Мелкая сошка из преступного мира! Я не...
— Именно так. Ты работал в баре в угоду подонкам общества, ты хранил их свертки и кульки и помогал преступникам уклоняться от уплаты налогов.
— Да я даже не знаком с преступниками! Мой дядя Эл...
— Ни слова о твоем дяде Эле! — Хло уже успела стряхнуть с пальца почти все мыльные пузыри. — Я говорю о тебе, Чарли Пуле. Думаешь, ты можешь запросто сказать — никого я не знаю, это все дядя Эл? Думаешь, ты можешь запросто сказать: «Это не я, Хло, я всего лишь работаю там, для меня это не вопрос нравственности?» Нет, не можешь, потому что это речи в духе Адольфа Эйхмана — вот что это такое. И, думается, мне нет нужды делиться с тобой своим мнением об Адольфе Эйхмане.
Я начинал сходить с ума. Адольф Эйхман! Попробуй-ка, скажи ей, что она раздувает из мухи слона.
— Послушай, — сказал я, — говорить об...
— Довольно с меня разговоров, — заявила Хло и опять повернулась ко мне спиной. Бултых! Ее руки погрузились в воду.
— Не пора ли тебе в путь? — спросила Хло, не прерывая мытья. — Ты должен найти своего дружка Махоуни, не забыл?
Я искоса посмотрел на ее спину.
— Ты со мной не пойдешь?
— У меня — своя жизнь, — сказала Хло мойке. — Сегодня я должна ехать к моей Линде. Кроме того, надо заглянуть домой, узнать, нет ли почты.
— Стало быть, — молвил я, — ты со мной не идешь.
— Нет. Я с тобой не иду.
— Ну что ж, — пробормотал я, — в таком случае, никуда ты со мной не пойдешь.
Она не ответила. Сочтя молчание Хло верным признаком того, что она никуда со мной не пойдет, я пошел в спальню, чтобы забрать свою рубаху, у которой был такой вид, будто ее выстирали в чернилах фирмы «Брэндэкс».
Нет. Просто она была слишком грязная. Я покопался и откопал чистую белую сорочку Арти. Она оказалась вопиюще мала мне, но я не стал застегивать ворот, а рукава закатал до локтей, чем придал себе весьма приличный вид.
Кроме рубашки, в платяном шкафу нашелся черный плащ, который, наверно, был велик Арти, потому что на мне сидел как влитой. Я заметил, что поначалу плащ был снабжен подкладкой на застежкам, которую впоследствии сняли, так что, возможно, именно поэтому плащ и пришелся мне впору: с теплой подкладкой он был бы впору не мне, а своему владельцу. Особенно, если владелец надел бы под плащ еще и костюм или куртку.
Маленький пистолетик я запихнул в карман плаща, а большой решил оставить. Собравшись, вернулся в гостиную. Теперь Хло стояла у окна, курила очередную сигарету и угрюмо смотрела на улицу.
— Ну, я пошел, — сказал я.
— Прощай.
Вот как? Да чего же ей от меня надо? Я уже раз извинился, хватит. Да и обида из-за Эйхмана еще не улеглась.
— Прощай, — ответил я.
Я был уже в дверях, когда она сказала:
— Глупец.
Я остановился.
— Что?
— Ты даже не знаешь, наблюдают они за квартирой или нет. Ты даже не потрудился сперва выглянуть в окно.
Она была права, я совсем позабыл о Траске или Слейде. Но я лишь сказал:
— Если они еще там, я вернусь.
Хло покачала головой.
— Их там нет, — проговорила она деланно-утомленным голосом, словно давая понять, что больше не в силах выносить мое присутствие.
Что ж, взаимно.
— Большущее спасибо, — сказал я. — До свидания.
Я вышел и прикрыл за собой дверь.
Да, верно, Траск или Слейд убрался. Стоя перед домом, я видел пожарный гидрант на той стороне улицы. Он блестел в лучах полуденного солнца. Я спустился с крыльца и, повернув налево, зашагал к Западной четвертой улице.
Я не стал поднимать голову, чтобы посмотреть, стоит ли Хло у окна гостиной.
Я был один.
А может, это я, а не ресторан, был повинен в том, что любая пища, которую я брал в рот, имела вкус песка. Понимаю, что я был вконец измотан, а голова, которая не варит, — главная причина несварения желудка.
Разброд в моих мыслях был связан с двумя совершенно разными людьми Хло Шапиро и Патриком Махоуни. Я по-прежнему безумно злился на Хло, но в то же время меня никак не оставляло вчерашнее желание, да и от перспективы продолжать свою одиссею без нее становилось не по себе. Но прежде всего этот налет неопределенности. Я до сих пор не совсем понимал, что же было у Хло на уме. Что касается Махоуни, то я жаждал встречи с ним приблизительно в той же мере, в какой хотел бы избежать ее. Если вы помните старого безумного марсианина Вольто, который правой рукой подтаскивал к себе людей, а левой отпихивал их прочь, вам станет понятно, как я воспринимал Патрика Махоуни, помощника старшего инспектора.
Как и в случае с зубным врачом, лучшее, что можно было сделать, — это поскорее сходить к Патрику Махоуни. Я расплатился за свой песок, покинул ресторан и вошел в здание вокзала, где под щитовой рекламой «Кодак», такой же замысловатой и трудноусвояемой, как стриптиз Салли Рэлед, стояло скопление телефонных будок, похожее на пчелиный улей. На задней стене этого улья висели справочники, ради которых я пришел на Большой Центральный вокзал.
Значит, так. Первым делом я прошерстил книги в поисках Патриков Махоуни и П. Махоуни вообще. Четырех я нашел в Куинсе, в Бруклине — еще семерых, в Манхэттене — трех и в Бронксе — пятерых. Затем, вооружившись пригоршней десятицентовых монет, наменянных в ресторане, я вошел в одну из будок и принялся накручивать диск. Всякий раз, когда мне отвечал мужской голос, я спрашивал: «Старший инспектор Махоуни?», а если отвечала женщина, то осведомлялся «Инспектор Махоуни в управлении?» Получив несколько разнообразных ответов — все отрицательные с точки зрения моей задачи, а некоторые — юморные сами по себе, — я, наконец, услышал от одной женщины:
«Да, он там и пробудет весь день».
Ага! Но куда я попал? Домой к Патрику Махоуни или просто к какой-нибудь родственнице, случайно знавшей, где он, мой Махоуни? Дабы выяснить это, я спросил:
— Вернется ли он домой к шести часам?
— Сомневаюсь, — был ответ. — Почему бы вам не поискать его в управлении?
— Хорошо, поищу, — пообещал я.
— Что передать... — начала она, и я повесил трубку.
Видите? Все очень просто. Теперь я знал, где его искать — нужного мне представителя сословия Патриков Махоуни. Если верить телефонной компании, его адрес был 169-88, 83-я авеню, Куинс.
Успех моего блистательного стратегического замысла придал мне уверенности и частично вернул надежду на успех, которая за последнее время серьезно пошатнулась. Воспользовавшись нахлынувшим воодушевлением, я бросился вперед.
В уголке, где едва слышался вокзальный галдеж, стоял книжный ларек, в котором я купил план района Куинс. Сверяясь с ним, обнаружил, что угол 169-й улицы и 83-й авеню находится в квартале под названием «Ямайка», всего в нескольких кварталах от станции метро на Независимой линии. Стало быть, пришло время возвращаться в подземку. Ощутимое унижение после вчерашних прогулок в роскошном мягком «паккарде», пусть и похожем на машину преступников.
Я с грохотом влетел в Куинс по Маячной линии и перешел на Независимую, которая и привела меня к Хиллсайд-авеню и 169-й улице «Ямайки». Я поднялся наверх, к веселому солнечному свету, взобрался на холм по 169-й улице и свернул направо на 83-ю авеню.
Район был жилой, тихий и приятный, для людей среднего достатка.
Большинство домов построили еще до второй мировой войны. Почти все они были особняками и стояли на просторных земельных участках. Дом 169-88 был похож на соседние — широкий двухэтажный особняк из строевого леса с пристроенным сбоку гаражом. Не очень хорошо ухоженный кустарник тянулся вдоль фасада, лужайка малость высохла, но недавно была выкошена, и посреди нее торчал щит с надписью светоотражающими буквами. «МАХОУНИ»
Тот ли это Махоуни? Брать взятки от мафии и жить в такой дыре?
Ну а где ему еще жить? Наверное, до сих пор я по-настоящему не задумывался о том, где должен обретаться проданный мздоимец из полиции.
Похоже, я считал, что он проживает не иначе как в ночном клубе и держит на одном колене Мерри Андерс, а на другом — Барбару Николе. За спиной расфранченные кавалеры, все смеются, и шампанское льется рекой.
Но он проживал тут, в довольно чистеньком особняке строевого леса, на тихой боковой улочке, в квартале «Ямайка», район Куинс. И это немного пугало.
Проходя мимо дома Махоуни, я замедлил шаг, но не остановился. Было только три часа, а инспектора ждут домой в начале седьмого. Поэтому я добрел до следующего угла и свернул направо, обратно к Хиллсайд-авеню, чтобы предпринять прогулку по ней.
Чем дальше по Хиллсайд-авеню, тем более жалко она выглядела. Первые два квартала занимали банки и ресторанчики для гурманов, но потом пошли целые кварталы контор по торговле недвижимостью, стоявших вплотную друг к дружке тесными рядами. Маленькие, безвкусно-цветистые, не вызывающие доверия. На некоторых из них, чтобы вы знали, висели объявления типа: «Продаем старые дома»
За старой недвижимостью потянулись стоянки старой движимости. Я развернулся и двинулся обратно, поскольку не имел ни малейшего желания знать, что там дальше за стоянками.
Дойдя до спуска в подземку, я заглянул в закусочную, сел за стойку и заказал кофе и пирожок с сыром. Пережевывая его, попытался выработать какой-нибудь план действий.
Чего греха таить, заранее я об этом не подумал. Когда я выяснял, где живет Махоуни, у меня был план, по которому я действовал. Но и только.
Теперь понятия не имел, что делать. Я знал, что должен поговорить с Махоуни и как-то заставить его выложить интересующие меня сведения. Знал, что, добиваясь всего этого, я не должен попасть в лапы Траска или Слейда, один из которых, если не оба, вероятно, денно и нощно следует по пятам за Махоуни.
Итак, можно подождать его поблизости от дома, а потом подойти к парадной двери, постучать и тотчас начать разговор. Кажется, Махоуни женат, и вполне возможно, жене неизвестно о его двурушничестве, что позволит мне припугнуть Махоуни тем же, чем я настращал дядю Эла.
С другой стороны, я могу отправиться домой к Махоуни прямо сейчас, связать по рукам и ногам всех, кого застану, и дождаться хозяина уже внутри.
В этом случае Траск или Слейд не узнают о том, что я поблизости. Если, конечно, не войдут в дом вместе с Махоуни.
А может, дождаться его прихода, позвонить по телефону и как-нибудь выманить Махоуни из дома, а потом спрятаться в его машине, выехать вместе с ним из этого района, а уж затем пустить в ход веревку?
Мне не понравился ни один из этих вариантов, но у меня оставалось еще три часа, и я убеждал себя в том, что скоро придумаю что-нибудь более приемлемое.
Закусочная была оснащена телефонной будкой. От нечего делать я зашел в нее и посмотрел в телефонном справочнике номер полицейского управления Куинса. Оно располагалось по адресу 168-02, 91-я авеню.
Хей, да это же в пяти кварталах отсюда!
Я решил пойти взглянуть на управление — просто чтобы убить время. На углу 169-й улицы и 91-й авеню свернул направо. С одной стороны располагалась муниципальная автостоянка, с другой — универмаг.
Здание полицейского управления оказалось меньше, чем я думал. Это был квадратный пятиэтажный дом. Первые два этажа облицованы серым камнем, три последние — простой кирпич. Сводчатые окна первого этажа, широкие и высокие, были сплошь задернуты зелеными шторами. По бокам от деревянных двустворчатых дверей главного входа, застекленных поверху, висели привычные зеленые фонари, а белые буквы над дверью сообщали, что здесь находится сто третий полицейский участок.
Иными словами, управление полиции Куинса выглядело не ахти как.
Я прошел мимо, разглядывая окна верхних этажей. За одним на них, наверное, сейчас находится помощник старшего инспектора Патрик Махоуни.
Свернув за угол, я дошел до следующей улицы, носившей название Ямайка-авеню. Тут я свернул налево, обогнул квартал и довольно скоро опять очутился поблизости от управления полиции. Точнее, от здания участка, которым оно на поверку оказалось.
На этот раз, однако, я не прошел мимо. В голове у меня вместо планов теснились тревожные мысли, мне отчаянно хотелось поскорее покончить с делом, поэтому я резко свернул налево, толкнул двустворчатую дверь сто третьего участка и вошел внутрь.
Прямо за дверью, в своего рода тамбуре, стоял патрульный в форме. Он с легким испугом посмотрел на меня и спросил:
— Что вам угодно?
Похоже, его и впрямь удивило, что сюда кто-то вошел.
Написанное от руки распоряжение, висевшее на внутренней двери, призывало всех офицеров обязательно показывать патрульному при входе свои удостоверения, а штатских — именно так там было написано — излагать ему дело, по которому они пришли, а уж потом идти дальше.
Я слишком зачитался объявлениями и пока не придумал, что сказать.
Патрульный смотрел на меня все более подозрительно и наконец проговорил:
— Ну-с, что вам здесь нужно?
Надо было отвечать. Тамбур был тесный, и мы стояли вплотную друг к другу. Я открыл рот, немножко позаикался и наконец выпалил:
— Махоуни.
Охранник насупил брови; подозрения его все усиливались.
— Что?
Все не так. Все не правильно. Я ведь хотел встретиться с Махоуни в тишине и уединении его дома, а не здесь, в полном людей и опасностей здании полицейского участка.
Но сделанного не воротишь, и пути назад нет.
— Махоуни, — покоряясь судьбе, повторил я. — Помощник старшего инспектора Патрик Махоуни.
Привратник начал что-то понимать.
— Вы хотите видеть его? — спросил он.
Этого я совсем не хотел, но тем не менее ответил:
— Да, я хочу его видеть.
— Имя?
Имя? Тут и впрямь было над чем поломать голову. Как же меня зовут-то?
Что ж, если я собрался ворваться туда, куда боялся даже прокрасться, надо было отбросить колебания и неотступно идти до конца — Чарлз Пул, — объявил я — Чарлз Пул, — повторил страж ворот с таким видом, будто это имя о многом говорило ему. — Подождите здесь.
Он мгновенно исчез за внутренней дверью, оставив меня в шлюзовой камере (простите, что так говорю: слишком начитался научной фантастики) наедине с объявлениями и моими думами.
Мне тотчас пришла в голову мысль о побеге. Удрать было нетрудно.
Выскочить в дверь, свернуть направо и юркнуть в универмаг. В фильмах, которые показывают поздно ночью, беглецы всегда уходят от погони, забираясь в универмаги, а я последние годы видел столько ночных сеансов, что, кажется, познал эту методу от "а" до "я".
Но я так никуда и не убежал. Я просто напомнил себе, что испытывал точно такие же чувства перед походом к мистеру Агриколе, равно как и перед вторжением в дом мистера Гросса, причем в обоих случаях мне не только удалось побороть эти чувства, но и с грехом пополам остаться в живых. Так почему теперь должно быть иначе?
— Третий раз не повезет, — пробормотал я, облекая в слова древнее суеверие, которое вряд ли стоило выдумывать. Три — плохое число. Три человека — и одна спичка. Три забастовки — и тебя увольняют.
Внутренние двери распахнулись, прерывая мои размышления о тройках, и вернувшийся охранник сообщил:
— Сейчас кто-нибудь спустится.
— Благодарю вас.
В последующие несколько минут он старательно не обращал на меня внимания, устремив угрюмый сосредоточенный взгляд на улицу. Странное это ощущение — когда на тебя не обращает внимания человек, с которым ты делишь закуток шириной в четыре фута. Поэтому я ничуть не расстроился, когда в шлюзовую камеру заглянул еще один полицейский в форме и сказал:
— Мистер Пул? Не угодно ли пройти со мной?
Очень приятный и внушающий доверие человек. Лысеющая голова, лоснящийся лоб, чуть дымчатые очки, кроткая повадка. Я пошел с ним без колебаний; мы миновали несколько помещений и поднялись по лестнице на третий этаж.
Ну что, право, могло случиться со мной в полицейском участке?
— Да за тобой и не угнаться, племянничек, — сказал Слейд или Траск.
Полицейский в форме пропустил меня вперед и закрыл дверь. Передо мной на сером ковре стояли улыбающиеся Траск и Слейд. Позади них виднелся письменный стол, а за ним восседал человек, которого скорее всего и звали Махоуни. Как раз в таком кабинете, темноватом и тесноватом, и полагалось бы сидеть помощнику какого-нибудь старшего инспектора.
— Я хочу поговорить с Махоуни, — заявил я.
— А ты упорный парень, племянничек, — заметил Траск или Слейд.
— Эта черта нравится мне в нем больше всего, — умилился Слейд или Траск.
— Постарайтесь, чтобы он не шумел, — сказал человек за столом. — Это опасно.
Голос его звучал взволнованно. Господи, да ему ли волноваться?!
— Не суетись, — ответил Траск или Слейд, — мы свое дело знаем.
— Выведите его через заднюю дверь, — велел человек за столом. — Я скажу, когда путь свободен.
— Инспектор Махоуни, мне надо поговорить с вами, — сказал я.
— Когда мы виделись в последний раз, у тебя была пушка, племянничек, сказал Слейд или Траск — Как с этим сегодня?
— Никак, — ответил я, внезапно ощутив тяжесть пистолета, лежавшего в кармане моего плаща.
— Все-таки давай посмотрим. Заложи-ка руки за голову Никто из них не размахивал оружием. Мне надо было всего-навсего сунуть руку в карман, вытащить пистолет и открыть пальбу. Но я всего-навсего сложил руки у себя на макушке.
Слейд или Траск подошел, небрежно охлопал меня и забрал пистолет. Он взглянул на меня и с ухмылкой покачал головой, подбросив мой маленький пистолетик на ладони.
— Ты мог бы пораниться этой штукой, племянничек, — сказал он — Чего он не звонит? — спросил человек за столом.
— Угомонись, — посоветовал ему Траск или Слейд. — Все будет шито-крыто.
Я глубоко вздохнул и сказал:
— Нет, не будет.
Все трое уставились на меня.
— Надеюсь, ты не станешь делать глупостей, племянничек? — осведомился Траск или Слейд.
— Вам лучше выслушать меня, инспектор Махоуни, — сказал я. — Ваши неприятности серьезнее, чем вы думаете.
Не правда. Неприятности были у меня, и я прекрасно знал, насколько они серьезны. Но Махоуни нервничал, и я ухватился за это обстоятельство, исполненный решимости пойти на все, лишь бы добиться своего.
— Уткнись в тряпочку, племянничек, — велел мне Траск или Слейд.
Но было уже поздно. Реакция Махоуни на мои слова оказалась несоразмерной их содержанию. Секунд тридцать он сидел с таким видом, будто его вот-вот хватит удар. Махоуни был человеком лет пятидесяти, с седеющими волосами песочного цвета и вялой бледной ирландской физиономией, щедро усыпанной веснушками. Веснушки на щеках, веснушки на тыльных сторонах ладоней. Можно было спорить, что веснушками усеяны и его мясистые плечи.
Лицо его, толстощекое, с двойным подбородком, имело подленькое и лживое выражение, как у жулика, выехавшего на загородную прогулку. Такие физиономии очень здорово строит Эд Бегли.
Махоуни поднялся на ноги, но не вышел из-за стола, и сказал:
— Ты о чем это? Что еще за неприятности у меня?
— Он блефует, — ответил Траск или Слейд. — Дай ему волю — еще не так споет и спляшет.
Слейд или Траск подкинул мой маленький пистолетик и опять поймал его.
— Ну, все ясно, — заявил он. — Видишь эту игрушечную пушку? Парень пришел тебя убивать, так же как убил Фермера и пытался убить мистера Гросса.
Махоуни все больше размякал. Он не знал, что думать. Я сказал:
— А что если они заблуждаются, инспектор? Мне известно, где вы живете.
Сто шестьдесят девять — восемьдесят восемь, Восемьдесят третья авеню. Кабы я хотел вас убить, то не стал бы являться сюда, в полицейский участок, а подкараулил бы вас возле дома.
Траск или Слейд подошел ко мне и ткнул меня твердым пальцем в грудь.
— Кажется, тебе велели уткнуться в тряпочку.
— Погоди, — сказал Махоуни. — Осади назад, Траск. Пускай говорит.
Траск. Узнав, который из них Траск, а который Слейд, я испытал почти невыносимое чувство облегчения. Я едва ли не напрочь забыл, зачем пришел сюда и чего пытаюсь добиться.
Но Траск напомнил мне об этом. Он крепко хлопнул меня по плечу и сказал.
— Ладно, племянничек, будь по-твоему. Можешь держать речь.
Слейд (теперь-то уже точно Слейд) добавил:
— Спой, племянничек, и станцуй для нас. Хочешь, мы сыграем тебе на губах?
— Тихо, — сказал Махоуни. — Пусть говорит.
— Благодарю вас — произнес я.
Махоуни наставил на меня веснушчатый палец.
— И смотри, чтобы это была правда — Кто-то стучал властям, — начал я, — и эти люди думают, что виноват я.
Кто-то убил мистера Агриколу, и они думают, что в этом тоже моя вина. Но если это не так? Если я не причинил никому вреда, мое устранение не принесет никому пользы. Стукач, кто бы он ни был, будет себе стучать и дальше. И рано или поздно настучит на вас, инспектор Махоуни.
Махоуни скривился так, что его физиономия едва не затрещала. Он смотрел на меня, будто ястреб, и напряженно соображал.
Я сказал:
— Если мистера Агриколу убил не я, значит, его убийца гуляет на свободе. Никто его не ищет, никто даже не думает о нем. А он, быть может, хочет убить и вас тоже.
Слейд подкинул пистолет вверх.
— А как насчет этой штуки, племянничек? Это что, для балласта?
— Для самозащиты. А то вы, ребята, никак не можете успокоиться, пока не убьете меня.
— Пока только одно твое утверждение звучит разумно, — сказал Махоуни. Зачем тебе приходить сюда, если ты знаешь, где я живу.
Что ж, начало было положено. Я кивнул.
— Вот именно. Видите, все ваши логические построения рассыпаются.
— Ой ли? Ну, а что тогда...
Его речь была прервана телефонным звонком. Махоуни взглянул на Траска со Слейдом, потом снял трубку.
— Алло? Подожди. — Он зажал микрофон ладонью и сказал приятелям. — Путь свободен.
— Прекрасно, — ответил Траск. — Значит, мы забираем племянничка.
— Я еще не выслушал его, — с сомнением произнес Махоуни.
— У вас на карту поставлено больше, чем у этих двоих, — сказал я, пытаясь убедить его. — Уж как-нибудь выкройте для меня пять минут.
— Сначала я подумала, что ты робкий и застенчивый. И это показалось мне очень милым в каком-то смысле. Но причина была совсем не в том. Причина заключалась в твоем снобизме. Я спала с Арти Декстером, и ты решил, что для тебя я плоха, вот в чем дело.
— Да нет! — заспорил я. — Нет, что ты...
— Заткнись! — Хло поднялась на ноги. — Вот что я тебе скажу. Если ты думаешь, что я плоха для тебя, потому что я не девственница, — думай. Но если ты девственник, то, черт побери, ты для меня плох. А посему знаешь, что ты можешь делать? Убираться к бесам — вот что!
Ну что тут скажешь? Ничего.
Когда Хло нагляделась на меня горящими глазами и наслушалась моего молчания, она взяла со стола свою тарелку и чашку, отнесла их в мойку и завозилась там.
Ну а я запихнул в рот остатки хлеба насущного и принялся и задумчивости жевать его.
Обвинение, брошенное мне Хло, кажется, можно было разбить на несколько пунктов и рассмотреть каждый из них в отдельности. Во-первых — то, что я якобы плохо спал из-за внезапно вспыхнувшей плотской страсти к ней.
Во-вторых — то, что я не предпринял никаких шагов для утоления этой страсти из-за своего снобизма.
Очень хорошо. Итак, пункт первый. Я мог бы признаться себе, что она более-менее права, хотя не знаю, достало бы у меня смелости поделиться этим признанием с Хло или нет. Но вот что касается пункта второго, — тут Хло была совершенно не права. Я ничего не сделал для утоления своей страсти — это верно, но причина заключалась совсем в другом. Мне просто не пришло в голову, что я могу что-то сделать.
А мог ли я? Был ли способен подкатиться к Хло вчера ночью? Я до сих пор не знал со всей определенностью, что она имела в виду. Она вполне могла (женщины есть женщины) иметь в виду, что ожидала поползновений с моей стороны и была готова дать мне отпор. Не то чтобы хотела этого, а просто учитывала такую возможность и почувствовала себя оскорбленной, когда ничего подобного не произошло.
Теперь она возилась в мойке, гремя кухонной утварью Арти и грозя вот-вот расколотить всю посуду.
Что же я мог ей сказать?
Я решил попробовать.
— Извини...
На это ответа не последовало.
Я встал и подошел поближе, хотя и не совсем вплотную.
— Хло, — сказал я ее спине. — Мне правда очень жаль.
По-прежнему никакого ответа. Похоже, она решила перемыть всю посуду в раковине, не ограничиваясь своей чашкой и тарелкой, испачканными за завтраком.
— То, что я сделал... вернее, то, чего не сделал... или чего не попытался сделать... Это не потому, что я сноб, правда. Это потому, что я болван. Я сделал это... вернее, не сделал... то есть, не попытался сделать... по неведению своему.
Она повернулась ко мне. Руки ее по самые локти были в мыле. Хло одарила меня взглядом, который был холоден и колюч, как ноготь на стопе пещерного человека.
— И ты еще смеешься надо мной?
— Смеюсь над тобой? Господи, Хло, я просто пытаюсь...
— Смеешься, смеешься. — Хло погрозила мне мыльным пальцем. — Вот что я скажу тебе, Чарли Пул. Кто ты такой, чтобы кичиться высокой нравственностью?
Ты — мелкая сошка из преступного мира.
— Эй, что ты хочешь этим сказать? Мелкая сошка из преступного мира! Я не...
— Именно так. Ты работал в баре в угоду подонкам общества, ты хранил их свертки и кульки и помогал преступникам уклоняться от уплаты налогов.
— Да я даже не знаком с преступниками! Мой дядя Эл...
— Ни слова о твоем дяде Эле! — Хло уже успела стряхнуть с пальца почти все мыльные пузыри. — Я говорю о тебе, Чарли Пуле. Думаешь, ты можешь запросто сказать — никого я не знаю, это все дядя Эл? Думаешь, ты можешь запросто сказать: «Это не я, Хло, я всего лишь работаю там, для меня это не вопрос нравственности?» Нет, не можешь, потому что это речи в духе Адольфа Эйхмана — вот что это такое. И, думается, мне нет нужды делиться с тобой своим мнением об Адольфе Эйхмане.
Я начинал сходить с ума. Адольф Эйхман! Попробуй-ка, скажи ей, что она раздувает из мухи слона.
— Послушай, — сказал я, — говорить об...
— Довольно с меня разговоров, — заявила Хло и опять повернулась ко мне спиной. Бултых! Ее руки погрузились в воду.
— Не пора ли тебе в путь? — спросила Хло, не прерывая мытья. — Ты должен найти своего дружка Махоуни, не забыл?
Я искоса посмотрел на ее спину.
— Ты со мной не пойдешь?
— У меня — своя жизнь, — сказала Хло мойке. — Сегодня я должна ехать к моей Линде. Кроме того, надо заглянуть домой, узнать, нет ли почты.
— Стало быть, — молвил я, — ты со мной не идешь.
— Нет. Я с тобой не иду.
— Ну что ж, — пробормотал я, — в таком случае, никуда ты со мной не пойдешь.
Она не ответила. Сочтя молчание Хло верным признаком того, что она никуда со мной не пойдет, я пошел в спальню, чтобы забрать свою рубаху, у которой был такой вид, будто ее выстирали в чернилах фирмы «Брэндэкс».
Нет. Просто она была слишком грязная. Я покопался и откопал чистую белую сорочку Арти. Она оказалась вопиюще мала мне, но я не стал застегивать ворот, а рукава закатал до локтей, чем придал себе весьма приличный вид.
Кроме рубашки, в платяном шкафу нашелся черный плащ, который, наверно, был велик Арти, потому что на мне сидел как влитой. Я заметил, что поначалу плащ был снабжен подкладкой на застежкам, которую впоследствии сняли, так что, возможно, именно поэтому плащ и пришелся мне впору: с теплой подкладкой он был бы впору не мне, а своему владельцу. Особенно, если владелец надел бы под плащ еще и костюм или куртку.
Маленький пистолетик я запихнул в карман плаща, а большой решил оставить. Собравшись, вернулся в гостиную. Теперь Хло стояла у окна, курила очередную сигарету и угрюмо смотрела на улицу.
— Ну, я пошел, — сказал я.
— Прощай.
Вот как? Да чего же ей от меня надо? Я уже раз извинился, хватит. Да и обида из-за Эйхмана еще не улеглась.
— Прощай, — ответил я.
Я был уже в дверях, когда она сказала:
— Глупец.
Я остановился.
— Что?
— Ты даже не знаешь, наблюдают они за квартирой или нет. Ты даже не потрудился сперва выглянуть в окно.
Она была права, я совсем позабыл о Траске или Слейде. Но я лишь сказал:
— Если они еще там, я вернусь.
Хло покачала головой.
— Их там нет, — проговорила она деланно-утомленным голосом, словно давая понять, что больше не в силах выносить мое присутствие.
Что ж, взаимно.
— Большущее спасибо, — сказал я. — До свидания.
Я вышел и прикрыл за собой дверь.
Да, верно, Траск или Слейд убрался. Стоя перед домом, я видел пожарный гидрант на той стороне улицы. Он блестел в лучах полуденного солнца. Я спустился с крыльца и, повернув налево, зашагал к Западной четвертой улице.
Я не стал поднимать голову, чтобы посмотреть, стоит ли Хло у окна гостиной.
Я был один.
* * *
Вы можете подумать, что ресторан на Большом Центральном вокзале очень хорош. Достаточно посмотреть, сколько поездов собралось перед входом. Но собрались они напрасно.А может, это я, а не ресторан, был повинен в том, что любая пища, которую я брал в рот, имела вкус песка. Понимаю, что я был вконец измотан, а голова, которая не варит, — главная причина несварения желудка.
Разброд в моих мыслях был связан с двумя совершенно разными людьми Хло Шапиро и Патриком Махоуни. Я по-прежнему безумно злился на Хло, но в то же время меня никак не оставляло вчерашнее желание, да и от перспективы продолжать свою одиссею без нее становилось не по себе. Но прежде всего этот налет неопределенности. Я до сих пор не совсем понимал, что же было у Хло на уме. Что касается Махоуни, то я жаждал встречи с ним приблизительно в той же мере, в какой хотел бы избежать ее. Если вы помните старого безумного марсианина Вольто, который правой рукой подтаскивал к себе людей, а левой отпихивал их прочь, вам станет понятно, как я воспринимал Патрика Махоуни, помощника старшего инспектора.
Как и в случае с зубным врачом, лучшее, что можно было сделать, — это поскорее сходить к Патрику Махоуни. Я расплатился за свой песок, покинул ресторан и вошел в здание вокзала, где под щитовой рекламой «Кодак», такой же замысловатой и трудноусвояемой, как стриптиз Салли Рэлед, стояло скопление телефонных будок, похожее на пчелиный улей. На задней стене этого улья висели справочники, ради которых я пришел на Большой Центральный вокзал.
Значит, так. Первым делом я прошерстил книги в поисках Патриков Махоуни и П. Махоуни вообще. Четырех я нашел в Куинсе, в Бруклине — еще семерых, в Манхэттене — трех и в Бронксе — пятерых. Затем, вооружившись пригоршней десятицентовых монет, наменянных в ресторане, я вошел в одну из будок и принялся накручивать диск. Всякий раз, когда мне отвечал мужской голос, я спрашивал: «Старший инспектор Махоуни?», а если отвечала женщина, то осведомлялся «Инспектор Махоуни в управлении?» Получив несколько разнообразных ответов — все отрицательные с точки зрения моей задачи, а некоторые — юморные сами по себе, — я, наконец, услышал от одной женщины:
«Да, он там и пробудет весь день».
Ага! Но куда я попал? Домой к Патрику Махоуни или просто к какой-нибудь родственнице, случайно знавшей, где он, мой Махоуни? Дабы выяснить это, я спросил:
— Вернется ли он домой к шести часам?
— Сомневаюсь, — был ответ. — Почему бы вам не поискать его в управлении?
— Хорошо, поищу, — пообещал я.
— Что передать... — начала она, и я повесил трубку.
Видите? Все очень просто. Теперь я знал, где его искать — нужного мне представителя сословия Патриков Махоуни. Если верить телефонной компании, его адрес был 169-88, 83-я авеню, Куинс.
Успех моего блистательного стратегического замысла придал мне уверенности и частично вернул надежду на успех, которая за последнее время серьезно пошатнулась. Воспользовавшись нахлынувшим воодушевлением, я бросился вперед.
В уголке, где едва слышался вокзальный галдеж, стоял книжный ларек, в котором я купил план района Куинс. Сверяясь с ним, обнаружил, что угол 169-й улицы и 83-й авеню находится в квартале под названием «Ямайка», всего в нескольких кварталах от станции метро на Независимой линии. Стало быть, пришло время возвращаться в подземку. Ощутимое унижение после вчерашних прогулок в роскошном мягком «паккарде», пусть и похожем на машину преступников.
Я с грохотом влетел в Куинс по Маячной линии и перешел на Независимую, которая и привела меня к Хиллсайд-авеню и 169-й улице «Ямайки». Я поднялся наверх, к веселому солнечному свету, взобрался на холм по 169-й улице и свернул направо на 83-ю авеню.
Район был жилой, тихий и приятный, для людей среднего достатка.
Большинство домов построили еще до второй мировой войны. Почти все они были особняками и стояли на просторных земельных участках. Дом 169-88 был похож на соседние — широкий двухэтажный особняк из строевого леса с пристроенным сбоку гаражом. Не очень хорошо ухоженный кустарник тянулся вдоль фасада, лужайка малость высохла, но недавно была выкошена, и посреди нее торчал щит с надписью светоотражающими буквами. «МАХОУНИ»
Тот ли это Махоуни? Брать взятки от мафии и жить в такой дыре?
Ну а где ему еще жить? Наверное, до сих пор я по-настоящему не задумывался о том, где должен обретаться проданный мздоимец из полиции.
Похоже, я считал, что он проживает не иначе как в ночном клубе и держит на одном колене Мерри Андерс, а на другом — Барбару Николе. За спиной расфранченные кавалеры, все смеются, и шампанское льется рекой.
Но он проживал тут, в довольно чистеньком особняке строевого леса, на тихой боковой улочке, в квартале «Ямайка», район Куинс. И это немного пугало.
Проходя мимо дома Махоуни, я замедлил шаг, но не остановился. Было только три часа, а инспектора ждут домой в начале седьмого. Поэтому я добрел до следующего угла и свернул направо, обратно к Хиллсайд-авеню, чтобы предпринять прогулку по ней.
Чем дальше по Хиллсайд-авеню, тем более жалко она выглядела. Первые два квартала занимали банки и ресторанчики для гурманов, но потом пошли целые кварталы контор по торговле недвижимостью, стоявших вплотную друг к дружке тесными рядами. Маленькие, безвкусно-цветистые, не вызывающие доверия. На некоторых из них, чтобы вы знали, висели объявления типа: «Продаем старые дома»
За старой недвижимостью потянулись стоянки старой движимости. Я развернулся и двинулся обратно, поскольку не имел ни малейшего желания знать, что там дальше за стоянками.
Дойдя до спуска в подземку, я заглянул в закусочную, сел за стойку и заказал кофе и пирожок с сыром. Пережевывая его, попытался выработать какой-нибудь план действий.
Чего греха таить, заранее я об этом не подумал. Когда я выяснял, где живет Махоуни, у меня был план, по которому я действовал. Но и только.
Теперь понятия не имел, что делать. Я знал, что должен поговорить с Махоуни и как-то заставить его выложить интересующие меня сведения. Знал, что, добиваясь всего этого, я не должен попасть в лапы Траска или Слейда, один из которых, если не оба, вероятно, денно и нощно следует по пятам за Махоуни.
Итак, можно подождать его поблизости от дома, а потом подойти к парадной двери, постучать и тотчас начать разговор. Кажется, Махоуни женат, и вполне возможно, жене неизвестно о его двурушничестве, что позволит мне припугнуть Махоуни тем же, чем я настращал дядю Эла.
С другой стороны, я могу отправиться домой к Махоуни прямо сейчас, связать по рукам и ногам всех, кого застану, и дождаться хозяина уже внутри.
В этом случае Траск или Слейд не узнают о том, что я поблизости. Если, конечно, не войдут в дом вместе с Махоуни.
А может, дождаться его прихода, позвонить по телефону и как-нибудь выманить Махоуни из дома, а потом спрятаться в его машине, выехать вместе с ним из этого района, а уж затем пустить в ход веревку?
Мне не понравился ни один из этих вариантов, но у меня оставалось еще три часа, и я убеждал себя в том, что скоро придумаю что-нибудь более приемлемое.
Закусочная была оснащена телефонной будкой. От нечего делать я зашел в нее и посмотрел в телефонном справочнике номер полицейского управления Куинса. Оно располагалось по адресу 168-02, 91-я авеню.
Хей, да это же в пяти кварталах отсюда!
Я решил пойти взглянуть на управление — просто чтобы убить время. На углу 169-й улицы и 91-й авеню свернул направо. С одной стороны располагалась муниципальная автостоянка, с другой — универмаг.
Здание полицейского управления оказалось меньше, чем я думал. Это был квадратный пятиэтажный дом. Первые два этажа облицованы серым камнем, три последние — простой кирпич. Сводчатые окна первого этажа, широкие и высокие, были сплошь задернуты зелеными шторами. По бокам от деревянных двустворчатых дверей главного входа, застекленных поверху, висели привычные зеленые фонари, а белые буквы над дверью сообщали, что здесь находится сто третий полицейский участок.
Иными словами, управление полиции Куинса выглядело не ахти как.
Я прошел мимо, разглядывая окна верхних этажей. За одним на них, наверное, сейчас находится помощник старшего инспектора Патрик Махоуни.
Свернув за угол, я дошел до следующей улицы, носившей название Ямайка-авеню. Тут я свернул налево, обогнул квартал и довольно скоро опять очутился поблизости от управления полиции. Точнее, от здания участка, которым оно на поверку оказалось.
На этот раз, однако, я не прошел мимо. В голове у меня вместо планов теснились тревожные мысли, мне отчаянно хотелось поскорее покончить с делом, поэтому я резко свернул налево, толкнул двустворчатую дверь сто третьего участка и вошел внутрь.
Прямо за дверью, в своего рода тамбуре, стоял патрульный в форме. Он с легким испугом посмотрел на меня и спросил:
— Что вам угодно?
Похоже, его и впрямь удивило, что сюда кто-то вошел.
Написанное от руки распоряжение, висевшее на внутренней двери, призывало всех офицеров обязательно показывать патрульному при входе свои удостоверения, а штатских — именно так там было написано — излагать ему дело, по которому они пришли, а уж потом идти дальше.
Я слишком зачитался объявлениями и пока не придумал, что сказать.
Патрульный смотрел на меня все более подозрительно и наконец проговорил:
— Ну-с, что вам здесь нужно?
Надо было отвечать. Тамбур был тесный, и мы стояли вплотную друг к другу. Я открыл рот, немножко позаикался и наконец выпалил:
— Махоуни.
Охранник насупил брови; подозрения его все усиливались.
— Что?
Все не так. Все не правильно. Я ведь хотел встретиться с Махоуни в тишине и уединении его дома, а не здесь, в полном людей и опасностей здании полицейского участка.
Но сделанного не воротишь, и пути назад нет.
— Махоуни, — покоряясь судьбе, повторил я. — Помощник старшего инспектора Патрик Махоуни.
Привратник начал что-то понимать.
— Вы хотите видеть его? — спросил он.
Этого я совсем не хотел, но тем не менее ответил:
— Да, я хочу его видеть.
— Имя?
Имя? Тут и впрямь было над чем поломать голову. Как же меня зовут-то?
Что ж, если я собрался ворваться туда, куда боялся даже прокрасться, надо было отбросить колебания и неотступно идти до конца — Чарлз Пул, — объявил я — Чарлз Пул, — повторил страж ворот с таким видом, будто это имя о многом говорило ему. — Подождите здесь.
Он мгновенно исчез за внутренней дверью, оставив меня в шлюзовой камере (простите, что так говорю: слишком начитался научной фантастики) наедине с объявлениями и моими думами.
Мне тотчас пришла в голову мысль о побеге. Удрать было нетрудно.
Выскочить в дверь, свернуть направо и юркнуть в универмаг. В фильмах, которые показывают поздно ночью, беглецы всегда уходят от погони, забираясь в универмаги, а я последние годы видел столько ночных сеансов, что, кажется, познал эту методу от "а" до "я".
Но я так никуда и не убежал. Я просто напомнил себе, что испытывал точно такие же чувства перед походом к мистеру Агриколе, равно как и перед вторжением в дом мистера Гросса, причем в обоих случаях мне не только удалось побороть эти чувства, но и с грехом пополам остаться в живых. Так почему теперь должно быть иначе?
— Третий раз не повезет, — пробормотал я, облекая в слова древнее суеверие, которое вряд ли стоило выдумывать. Три — плохое число. Три человека — и одна спичка. Три забастовки — и тебя увольняют.
Внутренние двери распахнулись, прерывая мои размышления о тройках, и вернувшийся охранник сообщил:
— Сейчас кто-нибудь спустится.
— Благодарю вас.
В последующие несколько минут он старательно не обращал на меня внимания, устремив угрюмый сосредоточенный взгляд на улицу. Странное это ощущение — когда на тебя не обращает внимания человек, с которым ты делишь закуток шириной в четыре фута. Поэтому я ничуть не расстроился, когда в шлюзовую камеру заглянул еще один полицейский в форме и сказал:
— Мистер Пул? Не угодно ли пройти со мной?
Очень приятный и внушающий доверие человек. Лысеющая голова, лоснящийся лоб, чуть дымчатые очки, кроткая повадка. Я пошел с ним без колебаний; мы миновали несколько помещений и поднялись по лестнице на третий этаж.
Ну что, право, могло случиться со мной в полицейском участке?
* * *
— Привет, корешок, — сказал Траск или Слейд.— Да за тобой и не угнаться, племянничек, — сказал Слейд или Траск.
Полицейский в форме пропустил меня вперед и закрыл дверь. Передо мной на сером ковре стояли улыбающиеся Траск и Слейд. Позади них виднелся письменный стол, а за ним восседал человек, которого скорее всего и звали Махоуни. Как раз в таком кабинете, темноватом и тесноватом, и полагалось бы сидеть помощнику какого-нибудь старшего инспектора.
— Я хочу поговорить с Махоуни, — заявил я.
— А ты упорный парень, племянничек, — заметил Траск или Слейд.
— Эта черта нравится мне в нем больше всего, — умилился Слейд или Траск.
— Постарайтесь, чтобы он не шумел, — сказал человек за столом. — Это опасно.
Голос его звучал взволнованно. Господи, да ему ли волноваться?!
— Не суетись, — ответил Траск или Слейд, — мы свое дело знаем.
— Выведите его через заднюю дверь, — велел человек за столом. — Я скажу, когда путь свободен.
— Инспектор Махоуни, мне надо поговорить с вами, — сказал я.
— Когда мы виделись в последний раз, у тебя была пушка, племянничек, сказал Слейд или Траск — Как с этим сегодня?
— Никак, — ответил я, внезапно ощутив тяжесть пистолета, лежавшего в кармане моего плаща.
— Все-таки давай посмотрим. Заложи-ка руки за голову Никто из них не размахивал оружием. Мне надо было всего-навсего сунуть руку в карман, вытащить пистолет и открыть пальбу. Но я всего-навсего сложил руки у себя на макушке.
Слейд или Траск подошел, небрежно охлопал меня и забрал пистолет. Он взглянул на меня и с ухмылкой покачал головой, подбросив мой маленький пистолетик на ладони.
— Ты мог бы пораниться этой штукой, племянничек, — сказал он — Чего он не звонит? — спросил человек за столом.
— Угомонись, — посоветовал ему Траск или Слейд. — Все будет шито-крыто.
Я глубоко вздохнул и сказал:
— Нет, не будет.
Все трое уставились на меня.
— Надеюсь, ты не станешь делать глупостей, племянничек? — осведомился Траск или Слейд.
— Вам лучше выслушать меня, инспектор Махоуни, — сказал я. — Ваши неприятности серьезнее, чем вы думаете.
Не правда. Неприятности были у меня, и я прекрасно знал, насколько они серьезны. Но Махоуни нервничал, и я ухватился за это обстоятельство, исполненный решимости пойти на все, лишь бы добиться своего.
— Уткнись в тряпочку, племянничек, — велел мне Траск или Слейд.
Но было уже поздно. Реакция Махоуни на мои слова оказалась несоразмерной их содержанию. Секунд тридцать он сидел с таким видом, будто его вот-вот хватит удар. Махоуни был человеком лет пятидесяти, с седеющими волосами песочного цвета и вялой бледной ирландской физиономией, щедро усыпанной веснушками. Веснушки на щеках, веснушки на тыльных сторонах ладоней. Можно было спорить, что веснушками усеяны и его мясистые плечи.
Лицо его, толстощекое, с двойным подбородком, имело подленькое и лживое выражение, как у жулика, выехавшего на загородную прогулку. Такие физиономии очень здорово строит Эд Бегли.
Махоуни поднялся на ноги, но не вышел из-за стола, и сказал:
— Ты о чем это? Что еще за неприятности у меня?
— Он блефует, — ответил Траск или Слейд. — Дай ему волю — еще не так споет и спляшет.
Слейд или Траск подкинул мой маленький пистолетик и опять поймал его.
— Ну, все ясно, — заявил он. — Видишь эту игрушечную пушку? Парень пришел тебя убивать, так же как убил Фермера и пытался убить мистера Гросса.
Махоуни все больше размякал. Он не знал, что думать. Я сказал:
— А что если они заблуждаются, инспектор? Мне известно, где вы живете.
Сто шестьдесят девять — восемьдесят восемь, Восемьдесят третья авеню. Кабы я хотел вас убить, то не стал бы являться сюда, в полицейский участок, а подкараулил бы вас возле дома.
Траск или Слейд подошел ко мне и ткнул меня твердым пальцем в грудь.
— Кажется, тебе велели уткнуться в тряпочку.
— Погоди, — сказал Махоуни. — Осади назад, Траск. Пускай говорит.
Траск. Узнав, который из них Траск, а который Слейд, я испытал почти невыносимое чувство облегчения. Я едва ли не напрочь забыл, зачем пришел сюда и чего пытаюсь добиться.
Но Траск напомнил мне об этом. Он крепко хлопнул меня по плечу и сказал.
— Ладно, племянничек, будь по-твоему. Можешь держать речь.
Слейд (теперь-то уже точно Слейд) добавил:
— Спой, племянничек, и станцуй для нас. Хочешь, мы сыграем тебе на губах?
— Тихо, — сказал Махоуни. — Пусть говорит.
— Благодарю вас — произнес я.
Махоуни наставил на меня веснушчатый палец.
— И смотри, чтобы это была правда — Кто-то стучал властям, — начал я, — и эти люди думают, что виноват я.
Кто-то убил мистера Агриколу, и они думают, что в этом тоже моя вина. Но если это не так? Если я не причинил никому вреда, мое устранение не принесет никому пользы. Стукач, кто бы он ни был, будет себе стучать и дальше. И рано или поздно настучит на вас, инспектор Махоуни.
Махоуни скривился так, что его физиономия едва не затрещала. Он смотрел на меня, будто ястреб, и напряженно соображал.
Я сказал:
— Если мистера Агриколу убил не я, значит, его убийца гуляет на свободе. Никто его не ищет, никто даже не думает о нем. А он, быть может, хочет убить и вас тоже.
Слейд подкинул пистолет вверх.
— А как насчет этой штуки, племянничек? Это что, для балласта?
— Для самозащиты. А то вы, ребята, никак не можете успокоиться, пока не убьете меня.
— Пока только одно твое утверждение звучит разумно, — сказал Махоуни. Зачем тебе приходить сюда, если ты знаешь, где я живу.
Что ж, начало было положено. Я кивнул.
— Вот именно. Видите, все ваши логические построения рассыпаются.
— Ой ли? Ну, а что тогда...
Его речь была прервана телефонным звонком. Махоуни взглянул на Траска со Слейдом, потом снял трубку.
— Алло? Подожди. — Он зажал микрофон ладонью и сказал приятелям. — Путь свободен.
— Прекрасно, — ответил Траск. — Значит, мы забираем племянничка.
— Я еще не выслушал его, — с сомнением произнес Махоуни.
— У вас на карту поставлено больше, чем у этих двоих, — сказал я, пытаясь убедить его. — Уж как-нибудь выкройте для меня пять минут.