Страница:
Майкл Стэкпол
Война темной славы
(Война темной славы — 1)
Автор благодарит за вклад в этот труд:
Тома Дюпре, Энн Лесли Гроэлл
и
Рицию Майнхардт
за возможность написать это эпическое произведение.
Денниса Л. Мак-Кирнана
и
Дженнифер Робертсон
за понимание идеи и сюжета.
Лиз Дэнфорд,
которая позволяла мне делиться с ней — отрывками из этой сказки и терпела мои ворчание и маниакальную болтовню, хотя любой другой на ее месте давно бы вызвал бригаду психиатрической помощи.
Глава 1
В тот день, когда мне вручили маску, я впервые почувствовал себя по-настоящему живым.
Более двадцати лет минуло с тех пор, но я все еще отчетливо помню события этого дня. Зима, казалось, никак не хотела уходить насовсем. Приближалась пора летнего солнцестояния, но дни были намного прохладнее, чем обычно. Никто не сетовал на такую погоду — напротив, многие были ею довольны, поскольку предыдущий год выдался невыносимо жарким. Некоторые даже дерзко предполагали, что, возможно, эта мягкая прохлада предвещает конец эпохи власти жестокой Кайтрин — бича Северных земель. Мне же не было дела ни до погоды, ни до судьбы злобной правительницы Авролана, потому что наступило мое восемнадцатое лето, что и делало его особенным, а меня — неугомонным.
Маска, которую я тогда получил, была не первой в моей жизни — как, впрочем, и не последней. Она представляла собой обычную лунную маску, белую, словно луна, имени которой она и была обязана своим названием. А с наступлением следующего полнолуния мне должны были даровать первую маску жизни — если, конечно, боги улыбнутся мне и я сумею доказать, что достоин такой награды. Таким образом, лунная маска олицетворяла мое перевоплощение — из беспечного ребенка в серьезного человека.
В то утро я намеревался встать пораньше и одеться подобающим образом, в ознаменование начала новой поры жизни. Я хотел поприветствовать отца уже как взрослый человек, надев маску, которую он принесет. Но, к сожалению, проснулся я слишком рано, провалялся в постели, не в силах решить, встать мне или еще немного поспать, затем снова уснул и спал до тех пор, пока сквозь пелену сна не услышал тяжелые шаги отца на лестнице. Прежде чем я успел протереть глаза, дверь отворилась, и он вошел в комнату.
Воспоминание об этом летнем утре до сих пор не покидает меня, и это одно из моих самых дорогих воспоминаний об отце. Тем летом по всей Ориозе маски получали все юноши и девушки, которым исполнялось восемнадцать. Церемония вручения маски происходила, как правило, в присутствии всех членов семьи, но в роду Хокинсов дело обстояло иначе. Сыну маску вручал отец, а дочери — мать, и событие это приобретало, таким образом, особый оттенок таинства и торжественности. Я знал, что мне предстоит пережить целый месяц сдержанного безумия, прежде чем наступит благословенный день, когда я получу мою маску жизни.
Отец стоял возле моей кровати и смотрел на меня сквозь прорези своей маски — маски жизни. Дома он надевал ее очень редко, только по особым случаям. Выглядела маска устрашающе грозно. По бокам ее, у висков, торчали белые перья темерикса, они переливались на свету всеми цветами радуги. Нос походил на ястребиный клюв (лорд Норрингтон, а до него — его отец часто брал с собой моего отца, собираясь выступить против врагов, — так иногда выпускают из клетки ястреба, давая ему возможность поохотиться на мелких грызунов). Прорези для глаз были в зазубринах, а на лобной части к коричневой коже маски пришиты две тесьмы. То были награды за храбрость, одну из которых отец получил от лорда Норрингтона, а вторую — из рук самой королевы Ориозы. Со лба маски, как раз посередине, свисала прядь посеребренных сединой волос. Отец отказывался носить капюшон, хоть и имел на это полное право, предпочитая, чтобы все лицезрели копну его густых волос. Сквозь узкие прорези маски я мог видеть карие глаза отца. Мне даже показалось на какое-то мгновение, что в них блеснули слезы. Мой отец никогда не плакал от боли — по крайней мере, от физической. Но моральные страдания (или, напротив, радости жизни) иногда могли выжать из него слезу.
Хоть я уже перерос отца, он все же был крупнее меня, намного шире в груди и плечах. В детстве отец казался мне огромным. Да и теперь, когда я вырос, он все равно был намного больше, чем я сам. Несмотря на свои немолодые годы, отец не утратил силы, и все еще состоял на службе у лорда Норрингтона в качестве Стража Мира в Вальсине.
Отец медленно поднял руки, держа в них полоску из обычной белой кожи, которую мне предстояло носить весь последующий месяц.
— Вставай, Таррант Хокинс! Закончились беззаботные дни твоей юности! На этой маске, как и на многих других, будет написана история твоей жизни!
Я откинул одеяло и встал без слов — только солома в матрасе затрещала, да скрипнули доски под ногами. Я вытащил соломинку из рукава спальной сорочки, еще одну — из волос на затылке и бросил их на пол.
Казалось, я целую вечность ждал этого момента. В ближайшее ко дню летнего солнцестояния полнолуние мы должны были получить наши маски. Все мои ровесники прекрасно знали, что в этом году полнолуние придется как раз на сам день летнего солнцестояния, и это означало, что мы необыкновенные и что на нас — особое благословение. От нас ждали чего-то особенного, и я надеялся, что смогу оправдать эти ожидания. Уже с того момента, когда я узнал, что полнолуние выпадает на день солнцестояния, я начал готовиться к нему и ко всей своей будущей жизни, которая последует за этим днем.
Но готовиться к тому, о чем ты понятия не имеешь, — задача не из легких. Ну, конечно, кое-что о Лунном месяце я все-таки знал. Хоть мне и не позволяли присутствовать на всех торжествах, связанных с вручением масок моим братьям и сестрам, результаты Лунного месяца каждого из них было не так уж трудно заметить. Для Нони, моей старшей сестры, эта пора закончилась замужеством. Один мой старший брат получил пост улана в приграничном эскадроне, а второй — в разведывательном. Таким образом, я понял, что в Лунный месяц решалась их дальнейшая судьба, определялась дорога, по которой они пойдут.
Отец поднес маску к моему лицу, затем взял мою левую руку и направил ее так, чтобы я мог придержать маску. Я молча повиновался ему. Я чувствовал, как отец затягивает узел, потому что туда попала прядка волос, и я знал, что это не случайно. Маска теперь стала такой же неотъемлемой частью меня, как и мои волосы. Я — маска, и она — это я.
— Повернись-ка, сын, дай мне взглянуть на тебя.
Я встал к отцу лицом. Он улыбался, и в его улыбке чувствовалась какая-то необыкновенная гордость.
— Маска неплохо смотрится на тебе, Таррант.
— Спасибо, отец.
Он указал мне рукой на кровать.
— Присядь на минутку, я должен кое-что сказать тебе.
Отец произнес эти слова очень тихим голосом, затем взглянул на дверь и присел напротив меня на корточки, обхватив мои колени.
— Ты последним из моих детей получаешь маску, но ты готов к ней больше, чем были готовы все остальные. Ты тренировался очень усердно. Ты, конечно, еще допускаешь некоторые ошибки, и тебе многому нужно учиться. Но ты не сдаешься. А твоя преданность друзьям, особенно Норрингтонам, восхищает меня. Гордость твоей матери за тебя безгранична, но так же безграничны могут оказаться ее страдания, если она тебя потеряет. Помни об этом всегда, Таррант, и пусть тебя не смущает порой чрезмерная забота твоей матери. Когда ты, наконец, станешь мужчиной, она научится немного сдерживать себя в проявлениях любви к тебе, а ты научишься лучше понимать ее. Пока что мама переживает твое взросление так же болезненно, как и ты сам.
Я кивнул головой в знак согласия и почувствовал, как о шею мягко ударяются шнурки маски.
— Я бы никогда не посмел сделать ничего такого, что может причинить боль ей или тебе.
— Я знаю, ты славный малый.
Он похлопал меня по ноге своей грубой ладонью, испещренной шрамами.
— Помни также, что ты должен носить маску везде и всюду и снять ее ты можешь только здесь, дома, в кругу семьи. Да, я знаю, что сейчас некоторые могут позволить себе обнажить лицо, находясь в компании друзей, но только не мы! В нашей семье маски носят с тех самых дней, когда их впервые пришлось надеть, и мы не собираемся отказываться от традиции, за которую наши предки проливали кровь. Пообещай мне, мой мальчик, что твое лицо всегда будет спрятано под маской.
Я положил свою ладонь на его руку.
— Обещаю.
— Хорошо.
Какое-то время он молча глядел в пол, затем кивнул.
— Твои братья — отличные парни, но ты их во многом превосходишь. Вместе с их масками я дал своим старшим сыновьям множество советов по поводу предстоявшего им Лунного месяца. Тебе же я не могу сказать ничего такого, чего бы ты еще не знал. Для кого-то Лунный месяц — повод измениться в лучшую сторону, для кого-то — шанс начать все заново. А для тебя это лишь продолжение роста из ребенка в мужчину, которым ты хочешь стать.
Он поднялся и выпрямился, взглянул на меня.
— Знаешь, Таррант, у меня нет любимчиков. Все вы, мои дети, мне одинаково дороги, но вот что я тебе скажу: если бы я заблудился в лесу в лютый зимний мороз, я уверен, что один из вас нашел бы и спас меня — ты! Остальные пытались бы, но только тебе удалось бы это сделать. Любой ценой — ты бы спас меня! Поэтому, и по многим другим причинам, я горжусь тобой!
В этот момент я тоже гордился собой. От волнения к моему горлу словно подступил комок, и я не мог ничего сказать. Я лишь улыбнулся отцу, и он кивнул мне в ответ.
— Пойдем, мой мальчик, теперь я представлю тебя семье.
Он открыл передо мной дверь, и мы прошли в коридор, ведущий в комнаты верхнего этажа дома. Здесь нас уже ожидали мама и братья. Я лишь взглянул на них. Они, в свою очередь, как и подобает по старинному обычаю, сделали вид, будто встретились со мной впервые и даже не подозревали никогда о моем существовании.
Я спускался по лестнице впереди отца, затем уступил ему дорогу. Он прочистил горло, я улыбнулся.
— В пятнадцатый день Золотого месяца разрешите мне представить вам нового Хокинса. Его имя — Таррант.
Я слегка склонил голову в знак приветствия.
— Весьма рад познакомиться с вами.
Мой старший брат Доук протянул мне руку и промолвил с наигранной серьезностью в голосе:
— Доук Хокинс, капитан приграничного эскадрона, к вашим услугам.
— А я Саллит Хокинс, лейтенант разведывательного эскадрона.
Произнеся это, Саллит смахнул со лба прядь рыжих волос и пожал мне руку.
— Таррант, говорите? Знавал я когда-то Тарранта Хокинса. Он приходился мне братом.
Мама осадила его:
— Прекрати, Сал! Польщена встречей с вами, Таррант.
— Взаимно.
Я взял нежную руку мамы в свою и поцеловал. Мама вдруг резко отвернулась, спрятав от меня свое лицо. Лучи восходящего солнца, струящиеся сквозь окно, освещали ее каштановые волосы. В них мерцали серебром седые нити. Я уже давно приметил эти серебристые прядки и даже подшучивал по этому поводу над мамой. Но теперь, смотря на них через прорези своей лунной маски, я впервые ощутил холод страха перед смертью. Отец и мать навечно были частью моей жизни — или, точнее, я был частью их жизни до этого дня. Теперь мне предстояло идти по своей собственной тропе, которая могла увести меня далеко от родного дома и от моих родителей. Словно семя, оброненное цветком, я должен был теперь сам прорасти и расцвести — или погибнуть.
Мама указала мне на грубо сколоченный стол, стоявший возле кухонного очага.
— Добро пожаловать в наш дом, Таррант. Пожалуйста, присоединяйтесь.
Я прошел в кухню и занял за столом место гостя. На столе были буханка хлеба, зеленое яблоко, крошечная плошка с солью, маленькая головка сыра и кувшин эля. Стояли также пустые кубки и тарелки еще для четверых. Сначала сел я, за мной все остальные, и глаза каждого при этом светились радостью.
Я взял яблоко и отрезал небольшой кусочек. Поскольку яблочный сезон еще не начался, оно было недозрелым и кислым. Но я, тем не менее, с удовольствием ел эту первую после моего рождения (или, точнее, перерождения) твердую пищу. Я прожевал, а затем проглотил один кусочек, потом разрезал на четыре части оставшееся яблоко и роздал семье.
То же самое я проделал с хлебом и сыром. В каждый кубок я налил немного эля и бросил по щепотке соли. Подняв свой кубок, я произнес традиционный лунный тост.
— За этот дом, чтоб был он, как твердыня, и за узы крови, чтобы они сплотили семью!
Выпив, мы с торжественным видом поставили на стол кубки. Секунду все молчали, лишь дрова потрескивали в очаге. Но вот оба моих брата усмехнулись в один голос, и Доук потянулся за кувшином с элем.
— Ну что, братишка, готов ли ты к испытаниям Лунного месяца? Не страшишься ли грядущих приключений?
— Страшусь ли? Нет.
Я улыбнулся и почувствовал, как моя щека упирается в маску.
— А чего мне бояться?
Братья засмеялись снова, и на этот раз к ним присоединился и отец. Мама с укором посмотрела сначала на него, потом на братьев. Смех отца плавно перешел в какое-то невнятное бормотание и закончился кашлем. Он протянул кубок Саллиту.
— Вам, наверное, хочется поддразнить его сейчас своими вопросами, рассказать ему множество страшных историй. Вы уже, конечно, взрослые и немало повидали в своей жизни.
Отец поднес кубок ко рту и потянул пену.
— Не забывайте, однако, о том, что во время вашего Лунного месяца Таррант проявил к вам обоим необычайное понимание и оказывал вам всевозможное уважение.
Помню, как одергивал меня отец, когда наступил Лунный месяц Доука. Тогда я был еще мальчишкой, на десять лет младше брата, и отец предупредил меня, чтобы я не докучал Доуку какими бы то ни было просьбами или вопросами:
— Он твой брат, вот и все. Ты должен оставить его в покое и ни о чем его не спрашивать. Понял?
Я сказал, что все понял, хотя на самом деле не понял ровным счетом ничего. Тем не менее, все свои вопросы я старался держать при себе. И сейчас, за столом, мне вдруг вспомнилось, как я увидел Доука с синяком под глазом — таким огромным, что его даже было видно из-под маски, а белок глаза затек кровью. Помню я, и как Саллит двумя годами позже хромал добрую половину своего Лунного месяца. Это его очень расстраивало, поскольку в таком состоянии Сал не мог принимать участия в танцевальных вечерах.
Безусловно, эти воспоминания заставляли призадуматься о том, что в ближайшее время ожидает меня самого. Мне были известны лишь результаты Лунного месяца обоих моих братьев, но по-прежнему оставалось тайной, через что они прошли за это время. Я, конечно, имею в виду не празднества и застолья — уж про это-то каждый знает. Будучи ребенком, я не мог на них присутствовать, зато наблюдал, как к ним готовятся. А вот своих братьев в это время я видел крайне редко.
Все известные мне рассказы о том, что восемнадцатилетний человек делает в пору Лунного месяца, я слышал от купцов или лавочников. Была, например, история о девушке, которую заперли в комнате наедине с веретеном и огромным ворохом шерсти. Целый месяц бедняжка пряла пряжу. Ходили слухи о сыне пекаря, который сутки напролет выпекал хлеб. Понятно, что такие истории не слишком-то обнадеживали. Да я, в общем-то, и не верил в эти байки, поэтому не придавал им особого значения. Меня все же немного пугало это чувство неизвестности, от которого сжималось все внутри.
Доук лукаво улыбнулся мне, будто заметил, что его вопрос заставил меня задуматься. Он дружески потрепал меня по шее своей большущей рукой.
— Не волнуйся, Таррант. С тобой не произойдет ничего такого, через что до тебя не проходили другие. Они выжили, и ты выживешь.
— Выживу? Этого мне мало.
— Все так говорят, — улыбнулся мне отец, — а между тем сначала надо выжить. Помни об этом, и ты всегда будешь на шаг впереди остальных. Будь собой, и тогда ты не оставишь им шанса обойти тебя.
Более двадцати лет минуло с тех пор, но я все еще отчетливо помню события этого дня. Зима, казалось, никак не хотела уходить насовсем. Приближалась пора летнего солнцестояния, но дни были намного прохладнее, чем обычно. Никто не сетовал на такую погоду — напротив, многие были ею довольны, поскольку предыдущий год выдался невыносимо жарким. Некоторые даже дерзко предполагали, что, возможно, эта мягкая прохлада предвещает конец эпохи власти жестокой Кайтрин — бича Северных земель. Мне же не было дела ни до погоды, ни до судьбы злобной правительницы Авролана, потому что наступило мое восемнадцатое лето, что и делало его особенным, а меня — неугомонным.
Маска, которую я тогда получил, была не первой в моей жизни — как, впрочем, и не последней. Она представляла собой обычную лунную маску, белую, словно луна, имени которой она и была обязана своим названием. А с наступлением следующего полнолуния мне должны были даровать первую маску жизни — если, конечно, боги улыбнутся мне и я сумею доказать, что достоин такой награды. Таким образом, лунная маска олицетворяла мое перевоплощение — из беспечного ребенка в серьезного человека.
В то утро я намеревался встать пораньше и одеться подобающим образом, в ознаменование начала новой поры жизни. Я хотел поприветствовать отца уже как взрослый человек, надев маску, которую он принесет. Но, к сожалению, проснулся я слишком рано, провалялся в постели, не в силах решить, встать мне или еще немного поспать, затем снова уснул и спал до тех пор, пока сквозь пелену сна не услышал тяжелые шаги отца на лестнице. Прежде чем я успел протереть глаза, дверь отворилась, и он вошел в комнату.
Воспоминание об этом летнем утре до сих пор не покидает меня, и это одно из моих самых дорогих воспоминаний об отце. Тем летом по всей Ориозе маски получали все юноши и девушки, которым исполнялось восемнадцать. Церемония вручения маски происходила, как правило, в присутствии всех членов семьи, но в роду Хокинсов дело обстояло иначе. Сыну маску вручал отец, а дочери — мать, и событие это приобретало, таким образом, особый оттенок таинства и торжественности. Я знал, что мне предстоит пережить целый месяц сдержанного безумия, прежде чем наступит благословенный день, когда я получу мою маску жизни.
Отец стоял возле моей кровати и смотрел на меня сквозь прорези своей маски — маски жизни. Дома он надевал ее очень редко, только по особым случаям. Выглядела маска устрашающе грозно. По бокам ее, у висков, торчали белые перья темерикса, они переливались на свету всеми цветами радуги. Нос походил на ястребиный клюв (лорд Норрингтон, а до него — его отец часто брал с собой моего отца, собираясь выступить против врагов, — так иногда выпускают из клетки ястреба, давая ему возможность поохотиться на мелких грызунов). Прорези для глаз были в зазубринах, а на лобной части к коричневой коже маски пришиты две тесьмы. То были награды за храбрость, одну из которых отец получил от лорда Норрингтона, а вторую — из рук самой королевы Ориозы. Со лба маски, как раз посередине, свисала прядь посеребренных сединой волос. Отец отказывался носить капюшон, хоть и имел на это полное право, предпочитая, чтобы все лицезрели копну его густых волос. Сквозь узкие прорези маски я мог видеть карие глаза отца. Мне даже показалось на какое-то мгновение, что в них блеснули слезы. Мой отец никогда не плакал от боли — по крайней мере, от физической. Но моральные страдания (или, напротив, радости жизни) иногда могли выжать из него слезу.
Хоть я уже перерос отца, он все же был крупнее меня, намного шире в груди и плечах. В детстве отец казался мне огромным. Да и теперь, когда я вырос, он все равно был намного больше, чем я сам. Несмотря на свои немолодые годы, отец не утратил силы, и все еще состоял на службе у лорда Норрингтона в качестве Стража Мира в Вальсине.
Отец медленно поднял руки, держа в них полоску из обычной белой кожи, которую мне предстояло носить весь последующий месяц.
— Вставай, Таррант Хокинс! Закончились беззаботные дни твоей юности! На этой маске, как и на многих других, будет написана история твоей жизни!
Я откинул одеяло и встал без слов — только солома в матрасе затрещала, да скрипнули доски под ногами. Я вытащил соломинку из рукава спальной сорочки, еще одну — из волос на затылке и бросил их на пол.
Казалось, я целую вечность ждал этого момента. В ближайшее ко дню летнего солнцестояния полнолуние мы должны были получить наши маски. Все мои ровесники прекрасно знали, что в этом году полнолуние придется как раз на сам день летнего солнцестояния, и это означало, что мы необыкновенные и что на нас — особое благословение. От нас ждали чего-то особенного, и я надеялся, что смогу оправдать эти ожидания. Уже с того момента, когда я узнал, что полнолуние выпадает на день солнцестояния, я начал готовиться к нему и ко всей своей будущей жизни, которая последует за этим днем.
Но готовиться к тому, о чем ты понятия не имеешь, — задача не из легких. Ну, конечно, кое-что о Лунном месяце я все-таки знал. Хоть мне и не позволяли присутствовать на всех торжествах, связанных с вручением масок моим братьям и сестрам, результаты Лунного месяца каждого из них было не так уж трудно заметить. Для Нони, моей старшей сестры, эта пора закончилась замужеством. Один мой старший брат получил пост улана в приграничном эскадроне, а второй — в разведывательном. Таким образом, я понял, что в Лунный месяц решалась их дальнейшая судьба, определялась дорога, по которой они пойдут.
Отец поднес маску к моему лицу, затем взял мою левую руку и направил ее так, чтобы я мог придержать маску. Я молча повиновался ему. Я чувствовал, как отец затягивает узел, потому что туда попала прядка волос, и я знал, что это не случайно. Маска теперь стала такой же неотъемлемой частью меня, как и мои волосы. Я — маска, и она — это я.
— Повернись-ка, сын, дай мне взглянуть на тебя.
Я встал к отцу лицом. Он улыбался, и в его улыбке чувствовалась какая-то необыкновенная гордость.
— Маска неплохо смотрится на тебе, Таррант.
— Спасибо, отец.
Он указал мне рукой на кровать.
— Присядь на минутку, я должен кое-что сказать тебе.
Отец произнес эти слова очень тихим голосом, затем взглянул на дверь и присел напротив меня на корточки, обхватив мои колени.
— Ты последним из моих детей получаешь маску, но ты готов к ней больше, чем были готовы все остальные. Ты тренировался очень усердно. Ты, конечно, еще допускаешь некоторые ошибки, и тебе многому нужно учиться. Но ты не сдаешься. А твоя преданность друзьям, особенно Норрингтонам, восхищает меня. Гордость твоей матери за тебя безгранична, но так же безграничны могут оказаться ее страдания, если она тебя потеряет. Помни об этом всегда, Таррант, и пусть тебя не смущает порой чрезмерная забота твоей матери. Когда ты, наконец, станешь мужчиной, она научится немного сдерживать себя в проявлениях любви к тебе, а ты научишься лучше понимать ее. Пока что мама переживает твое взросление так же болезненно, как и ты сам.
Я кивнул головой в знак согласия и почувствовал, как о шею мягко ударяются шнурки маски.
— Я бы никогда не посмел сделать ничего такого, что может причинить боль ей или тебе.
— Я знаю, ты славный малый.
Он похлопал меня по ноге своей грубой ладонью, испещренной шрамами.
— Помни также, что ты должен носить маску везде и всюду и снять ее ты можешь только здесь, дома, в кругу семьи. Да, я знаю, что сейчас некоторые могут позволить себе обнажить лицо, находясь в компании друзей, но только не мы! В нашей семье маски носят с тех самых дней, когда их впервые пришлось надеть, и мы не собираемся отказываться от традиции, за которую наши предки проливали кровь. Пообещай мне, мой мальчик, что твое лицо всегда будет спрятано под маской.
Я положил свою ладонь на его руку.
— Обещаю.
— Хорошо.
Какое-то время он молча глядел в пол, затем кивнул.
— Твои братья — отличные парни, но ты их во многом превосходишь. Вместе с их масками я дал своим старшим сыновьям множество советов по поводу предстоявшего им Лунного месяца. Тебе же я не могу сказать ничего такого, чего бы ты еще не знал. Для кого-то Лунный месяц — повод измениться в лучшую сторону, для кого-то — шанс начать все заново. А для тебя это лишь продолжение роста из ребенка в мужчину, которым ты хочешь стать.
Он поднялся и выпрямился, взглянул на меня.
— Знаешь, Таррант, у меня нет любимчиков. Все вы, мои дети, мне одинаково дороги, но вот что я тебе скажу: если бы я заблудился в лесу в лютый зимний мороз, я уверен, что один из вас нашел бы и спас меня — ты! Остальные пытались бы, но только тебе удалось бы это сделать. Любой ценой — ты бы спас меня! Поэтому, и по многим другим причинам, я горжусь тобой!
В этот момент я тоже гордился собой. От волнения к моему горлу словно подступил комок, и я не мог ничего сказать. Я лишь улыбнулся отцу, и он кивнул мне в ответ.
— Пойдем, мой мальчик, теперь я представлю тебя семье.
Он открыл передо мной дверь, и мы прошли в коридор, ведущий в комнаты верхнего этажа дома. Здесь нас уже ожидали мама и братья. Я лишь взглянул на них. Они, в свою очередь, как и подобает по старинному обычаю, сделали вид, будто встретились со мной впервые и даже не подозревали никогда о моем существовании.
Я спускался по лестнице впереди отца, затем уступил ему дорогу. Он прочистил горло, я улыбнулся.
— В пятнадцатый день Золотого месяца разрешите мне представить вам нового Хокинса. Его имя — Таррант.
Я слегка склонил голову в знак приветствия.
— Весьма рад познакомиться с вами.
Мой старший брат Доук протянул мне руку и промолвил с наигранной серьезностью в голосе:
— Доук Хокинс, капитан приграничного эскадрона, к вашим услугам.
— А я Саллит Хокинс, лейтенант разведывательного эскадрона.
Произнеся это, Саллит смахнул со лба прядь рыжих волос и пожал мне руку.
— Таррант, говорите? Знавал я когда-то Тарранта Хокинса. Он приходился мне братом.
Мама осадила его:
— Прекрати, Сал! Польщена встречей с вами, Таррант.
— Взаимно.
Я взял нежную руку мамы в свою и поцеловал. Мама вдруг резко отвернулась, спрятав от меня свое лицо. Лучи восходящего солнца, струящиеся сквозь окно, освещали ее каштановые волосы. В них мерцали серебром седые нити. Я уже давно приметил эти серебристые прядки и даже подшучивал по этому поводу над мамой. Но теперь, смотря на них через прорези своей лунной маски, я впервые ощутил холод страха перед смертью. Отец и мать навечно были частью моей жизни — или, точнее, я был частью их жизни до этого дня. Теперь мне предстояло идти по своей собственной тропе, которая могла увести меня далеко от родного дома и от моих родителей. Словно семя, оброненное цветком, я должен был теперь сам прорасти и расцвести — или погибнуть.
Мама указала мне на грубо сколоченный стол, стоявший возле кухонного очага.
— Добро пожаловать в наш дом, Таррант. Пожалуйста, присоединяйтесь.
Я прошел в кухню и занял за столом место гостя. На столе были буханка хлеба, зеленое яблоко, крошечная плошка с солью, маленькая головка сыра и кувшин эля. Стояли также пустые кубки и тарелки еще для четверых. Сначала сел я, за мной все остальные, и глаза каждого при этом светились радостью.
Я взял яблоко и отрезал небольшой кусочек. Поскольку яблочный сезон еще не начался, оно было недозрелым и кислым. Но я, тем не менее, с удовольствием ел эту первую после моего рождения (или, точнее, перерождения) твердую пищу. Я прожевал, а затем проглотил один кусочек, потом разрезал на четыре части оставшееся яблоко и роздал семье.
То же самое я проделал с хлебом и сыром. В каждый кубок я налил немного эля и бросил по щепотке соли. Подняв свой кубок, я произнес традиционный лунный тост.
— За этот дом, чтоб был он, как твердыня, и за узы крови, чтобы они сплотили семью!
Выпив, мы с торжественным видом поставили на стол кубки. Секунду все молчали, лишь дрова потрескивали в очаге. Но вот оба моих брата усмехнулись в один голос, и Доук потянулся за кувшином с элем.
— Ну что, братишка, готов ли ты к испытаниям Лунного месяца? Не страшишься ли грядущих приключений?
— Страшусь ли? Нет.
Я улыбнулся и почувствовал, как моя щека упирается в маску.
— А чего мне бояться?
Братья засмеялись снова, и на этот раз к ним присоединился и отец. Мама с укором посмотрела сначала на него, потом на братьев. Смех отца плавно перешел в какое-то невнятное бормотание и закончился кашлем. Он протянул кубок Саллиту.
— Вам, наверное, хочется поддразнить его сейчас своими вопросами, рассказать ему множество страшных историй. Вы уже, конечно, взрослые и немало повидали в своей жизни.
Отец поднес кубок ко рту и потянул пену.
— Не забывайте, однако, о том, что во время вашего Лунного месяца Таррант проявил к вам обоим необычайное понимание и оказывал вам всевозможное уважение.
Помню, как одергивал меня отец, когда наступил Лунный месяц Доука. Тогда я был еще мальчишкой, на десять лет младше брата, и отец предупредил меня, чтобы я не докучал Доуку какими бы то ни было просьбами или вопросами:
— Он твой брат, вот и все. Ты должен оставить его в покое и ни о чем его не спрашивать. Понял?
Я сказал, что все понял, хотя на самом деле не понял ровным счетом ничего. Тем не менее, все свои вопросы я старался держать при себе. И сейчас, за столом, мне вдруг вспомнилось, как я увидел Доука с синяком под глазом — таким огромным, что его даже было видно из-под маски, а белок глаза затек кровью. Помню я, и как Саллит двумя годами позже хромал добрую половину своего Лунного месяца. Это его очень расстраивало, поскольку в таком состоянии Сал не мог принимать участия в танцевальных вечерах.
Безусловно, эти воспоминания заставляли призадуматься о том, что в ближайшее время ожидает меня самого. Мне были известны лишь результаты Лунного месяца обоих моих братьев, но по-прежнему оставалось тайной, через что они прошли за это время. Я, конечно, имею в виду не празднества и застолья — уж про это-то каждый знает. Будучи ребенком, я не мог на них присутствовать, зато наблюдал, как к ним готовятся. А вот своих братьев в это время я видел крайне редко.
Все известные мне рассказы о том, что восемнадцатилетний человек делает в пору Лунного месяца, я слышал от купцов или лавочников. Была, например, история о девушке, которую заперли в комнате наедине с веретеном и огромным ворохом шерсти. Целый месяц бедняжка пряла пряжу. Ходили слухи о сыне пекаря, который сутки напролет выпекал хлеб. Понятно, что такие истории не слишком-то обнадеживали. Да я, в общем-то, и не верил в эти байки, поэтому не придавал им особого значения. Меня все же немного пугало это чувство неизвестности, от которого сжималось все внутри.
Доук лукаво улыбнулся мне, будто заметил, что его вопрос заставил меня задуматься. Он дружески потрепал меня по шее своей большущей рукой.
— Не волнуйся, Таррант. С тобой не произойдет ничего такого, через что до тебя не проходили другие. Они выжили, и ты выживешь.
— Выживу? Этого мне мало.
— Все так говорят, — улыбнулся мне отец, — а между тем сначала надо выжить. Помни об этом, и ты всегда будешь на шаг впереди остальных. Будь собой, и тогда ты не оставишь им шанса обойти тебя.
Глава 2
В Вальсине, как в любом другом городе Ориозы, в канун летнего солнцестояния городские власти устраивали торжество. Кроме того, самые различные гильдии и религиозные братства проводили свои собственные праздники. На пиршество же, устраиваемое властями города, можно было попасть лишь по специальному приглашению. На него приходили дети из благородных семей, несколько представителей процветающих гильдий и с десяток счастливчиков, выбранных жребием. Однако тогда я еще не понимал, что этих «счастливчиков» приглашали потехи ради. Хозяев торжества забавляло присутствие простолюдинов, для которых, как считалось, эта ночь была самым ярким событием в их незатейливой жизни. Я же, пребывая в состоянии чрезвычайного, восторга, совершенно не замечал жестокой сути происходящего.
Как многие другие мои ровесники, день я провел, совершая положенные ритуалы, связанные со вступлением в новую жизнь. Сначала я принял горячую ванну и тщательно натерся специальным мылом, содержащим крупные песчинки, очень едким. Таким мылом запросто можно было бы стереть лошадиное копыто. От этого купания тело мое раскраснелось и невыносимо зудело. Братья попытались облегчить мои страдания, облив меня холодной водой.
Я также вымыл волосы, но не пожелал полностью сбривать их, как это делали многие мои ровесники. Я лишь позволил маме слегка укоротить мою довольно густую от природы шевелюру, и это получилось у нее очень неплохо. В наших краях находились и такие родители, которые не прочь были выбить зуб-другой у своих заново народившихся и одаренных лунной маской детей, поскольку ведь младенцы не рождаются с зубами. Но жители Вальсины в такие крайности не впадали — в конце концов, перерождение было всего лишь символическим и свою новую жизнь мы начинали уже взрослыми людьми, а не Трудными детьми.
Я оделся во все новое — от туники и брюк до чулок, ботинок и ремня. Туника была зеленая, такого же оттенка, как и у слуг лорда Норрингтона, брюки — коричневые, чуть светлее ботинок и ремня. Надел я, конечно, и маску. Носить с собой нож мне не дозволялось. По старой традиции молодые люди, только что получившие свои лунные маски, должны были оставаться безоружными, что символизировало их чистоту и невинность. Думаю, у этого обычая имелось и более практическое объяснение: многие новоиспеченные обладатели лунных масок так зазнавались, что способны были даже на такую глупость, как дуэль.
Из дома я направился в Годфильд, один из районов города. Вальсина возникла когда-то в долине, меж двух рек, и теперь, спустя многие годы, она простиралась уже на все близлежащие холмы. К юго-западу от нее возвышались горы Бокагула, где жили урЗрети, которых я почему-то так ни разу и не встретил, когда бывал в горах. Многочисленные реки брали из этих мест свое начало и несли воды по равнинам на северо-восток. В Вальсине реки Сут и Кар сливались в одну — Карст, которая текла на северо-запад через землю Мурозо и впадала в Лунное море.
Вальсина существовала на протяжении уже пяти столетий. Историческим центром города была стена, имевшая форму треугольника. По мере разрастания Вальсины архитектура города становилась все менее громоздкой, менее воинственной. На Южном холме ныне располагались роскошные владения, такие, например, как поместье лорда Норрингтона. Далее вниз по реке ютились мрачные полуразрушенные домишки. Годфильд лежал к северу от Старого Форта, и со всех сторон его окружали храмы и святые места. Несмотря на то, что это был один из самых старых районов города, в нем располагались достаточно новые, впечатляющие по своей красоте здания. Старые дома здесь давно уже развалились или сгорели при пожарах, и их сменили новые строения, одно другого роскошнее.
Храм Кедина, бога войны, просторный и прочный, был сложен из необработанного серого и белого камня. Его привозили сюда с близлежащих полей. Некоторые особенные, с мест самых достопамятных битв, камни преодолевали огромные расстояния, прежде чем оказывались на месте строительства. Затем все камни обтачивались так, чтобы их боковые срезы могли плотно прилегать друг к другу, состыковываясь в огромный монолит. Наружная поверхность их оставалась при этом совершенно нетронутой, то есть естественно шероховатой и неровной. Такая конструкция производила впечатление каменной глыбы гигантских размеров, Однажды Доук рассказал мне, что создатели этого сооружения хотели таким способом подчеркнуть, что если самых разных людей объединяет общая цель, то каждый из них становится от этого во сто крат сильней. Думаю, эта идея не лишена смысла.
Конечно, любой житель Ориозы, которому предстояло получить маску, почти в каждом окружавшем его предмете находил для себя нечто символическое. Во всем мы искали какой-то скрытый подтекст, пытаясь проследить некую закономерность там, где имело место лишь стечение обстоятельств. Мой отец частенько говорил о том, что другие народы очень не любили эту нашу черту и считали, что мы помешались уже на всяких тайных смыслах. Но отец также говорил и другую вещь, а именно то, что наиболее злостные наши критики наверняка вынашивали какие-нибудь планы против нас и, конечно, не хотели, чтобы их замыслы были раскрыты.
Я взбирался по ступенькам храма и, когда оказался у входа, преклонил голову. Здесь моему взору открылись огромные колонны, поддерживающие высокий потолок. Каждая из них расширялась кверху, и это делало колонны похожими на гигантские секиры. Ступеньки в углу зала вели на просторный балкон. Эту лестницу называли «тропой священника», поскольку она вела в верхние помещения храма, где находились личные владения священника, а также служебные комнаты и кладовые для хранения различных ритуальных принадлежностей.
Под куполом, по форме напоминавшим щит, располагалась громадная статуя Кедина. К округлому каменному основанию скульптуры, которое находилось в специальном углублении и было покрыто песком, вели ступеньки. Раскаленные угольки мускусного ладана тлели на песке, курились струйками дыма, устремлявшегося ввысь, обволакивая статую. Тело Кедина пестрело многочисленными шрамами в тех местах, где его не покрывала мантия, сделанная из дракона. Под тенью шлема, увенчанного драконьими лапами, невозможно было разглядеть лица. Здесь, в Ориозе, Кедина изображали без маски, а знаки отличия, которыми ее можно было бы украсить, находились на самом теле бога войны.
Фрески, изображавшие самые выдающиеся сражения и ратные подвиги знаменитых воинов, украшали внутренние стены храма. На полу большого зала были расставлены скульптуры героев. Кое-где виднелись каменные плиты — надгробья воинов Вальсины, а также многих других близлежащих городов Ориозы. За свою выдающуюся храбрость эти люди удостоились чести быть захороненными в самом храме. Никого из Хокинсов здесь не было. Отец объяснял это тем, что никому из нашего рода просто не довелось погибнуть на поле героического сражения и тем снискать себе погребенье в храме. Мама, воспитывая нас, старалась привить нам любовь к этой хорошей семейной традиции.
В правой части зала стояла маленькая скульптура. Это был Гесрик, божок воздаяния, один из многочисленных детей Кедина. За ним, чуть левее, располагалась святыня старухи Фесин, сводной сестры Гесрика, появившейся когда-то на свет от союза Кедина с женщиной из смертных. Фесин управляла болью, и молиться ей приходили больные и калеки, просившие об облегчении своих страданий. От статуи Фесин веяло метолантовым ладаном, запах которого не очень-то сочетался с ароматом, который источала статуя Кедина.
Я прошел туда, где один из прислужников продавал меленькие пластинки угля, похожие по форме на щит, и порошки мускусного ладана. Я предложил прислужнику совсем недавно отчеканенную из золота лунную монету, которой я мог расплатиться лишь раз с одним из продавцов божественных реликвий в городе. Тот отказался от платы и, благословляя меня, дал мне уголек и ладан. Подразумевалось, что в будущем я смогу расплатиться, делами или деньгами, за щедрость каждого, кто откажется взять у меня мою лунную монету.
Я спустился к подножию изваяния Кедина и поднес к огню крохотный щиток уголька, подождал, пока пламя охватит его краешек, затем легонько подул на ладан, искорки взвились ввысь. Огонь постепенно захватывал весь уголек, разгоравшийся теперь ярко-красным цветом. Я аккуратно положил пластинку на песок, держа ее за конец, еще не охваченный огнем, затем встал на колени и преклонил голову.
Говорят, что первая молитва обладателя лунной маски, обращенная к богу, обязательно будет услышана и исполнена. В народе это объясняется тем, что, вероятно, богам, которых, конечно же, никто никогда не видел и не слышал, нравятся та чистота и то простодушие, с которыми произносится такая молитва. Некоторые шутят, будто первую молитву боги исполняют потому, что на самом деле просимое восторженным обладателем лунной маски потом оказывается ему совсем не нужным. Есть и такие, кто осмеливается утверждать, что боги так же глупы, как и лунные новобранцы — поэтому они, боги, готовы исполнять молитвы новоиспеченных обладателей лунных масок, в то время как истинным верующим не дождаться божьей милости.
Я долго размышлял перед этой молитвой. Род Хокинсов поклонялся богу воинов, и мы были не в обиде на Кедина. Молитва, которую я произнес тогда, была такой же, как если бы я молился на поле битвы. Я должен был просить лишь одну-единственную из шести Военных Добродетелей, и выбрать какую-то одну из них было заданием не из легких.
Как многие другие мои ровесники, день я провел, совершая положенные ритуалы, связанные со вступлением в новую жизнь. Сначала я принял горячую ванну и тщательно натерся специальным мылом, содержащим крупные песчинки, очень едким. Таким мылом запросто можно было бы стереть лошадиное копыто. От этого купания тело мое раскраснелось и невыносимо зудело. Братья попытались облегчить мои страдания, облив меня холодной водой.
Я также вымыл волосы, но не пожелал полностью сбривать их, как это делали многие мои ровесники. Я лишь позволил маме слегка укоротить мою довольно густую от природы шевелюру, и это получилось у нее очень неплохо. В наших краях находились и такие родители, которые не прочь были выбить зуб-другой у своих заново народившихся и одаренных лунной маской детей, поскольку ведь младенцы не рождаются с зубами. Но жители Вальсины в такие крайности не впадали — в конце концов, перерождение было всего лишь символическим и свою новую жизнь мы начинали уже взрослыми людьми, а не Трудными детьми.
Я оделся во все новое — от туники и брюк до чулок, ботинок и ремня. Туника была зеленая, такого же оттенка, как и у слуг лорда Норрингтона, брюки — коричневые, чуть светлее ботинок и ремня. Надел я, конечно, и маску. Носить с собой нож мне не дозволялось. По старой традиции молодые люди, только что получившие свои лунные маски, должны были оставаться безоружными, что символизировало их чистоту и невинность. Думаю, у этого обычая имелось и более практическое объяснение: многие новоиспеченные обладатели лунных масок так зазнавались, что способны были даже на такую глупость, как дуэль.
Из дома я направился в Годфильд, один из районов города. Вальсина возникла когда-то в долине, меж двух рек, и теперь, спустя многие годы, она простиралась уже на все близлежащие холмы. К юго-западу от нее возвышались горы Бокагула, где жили урЗрети, которых я почему-то так ни разу и не встретил, когда бывал в горах. Многочисленные реки брали из этих мест свое начало и несли воды по равнинам на северо-восток. В Вальсине реки Сут и Кар сливались в одну — Карст, которая текла на северо-запад через землю Мурозо и впадала в Лунное море.
Вальсина существовала на протяжении уже пяти столетий. Историческим центром города была стена, имевшая форму треугольника. По мере разрастания Вальсины архитектура города становилась все менее громоздкой, менее воинственной. На Южном холме ныне располагались роскошные владения, такие, например, как поместье лорда Норрингтона. Далее вниз по реке ютились мрачные полуразрушенные домишки. Годфильд лежал к северу от Старого Форта, и со всех сторон его окружали храмы и святые места. Несмотря на то, что это был один из самых старых районов города, в нем располагались достаточно новые, впечатляющие по своей красоте здания. Старые дома здесь давно уже развалились или сгорели при пожарах, и их сменили новые строения, одно другого роскошнее.
Храм Кедина, бога войны, просторный и прочный, был сложен из необработанного серого и белого камня. Его привозили сюда с близлежащих полей. Некоторые особенные, с мест самых достопамятных битв, камни преодолевали огромные расстояния, прежде чем оказывались на месте строительства. Затем все камни обтачивались так, чтобы их боковые срезы могли плотно прилегать друг к другу, состыковываясь в огромный монолит. Наружная поверхность их оставалась при этом совершенно нетронутой, то есть естественно шероховатой и неровной. Такая конструкция производила впечатление каменной глыбы гигантских размеров, Однажды Доук рассказал мне, что создатели этого сооружения хотели таким способом подчеркнуть, что если самых разных людей объединяет общая цель, то каждый из них становится от этого во сто крат сильней. Думаю, эта идея не лишена смысла.
Конечно, любой житель Ориозы, которому предстояло получить маску, почти в каждом окружавшем его предмете находил для себя нечто символическое. Во всем мы искали какой-то скрытый подтекст, пытаясь проследить некую закономерность там, где имело место лишь стечение обстоятельств. Мой отец частенько говорил о том, что другие народы очень не любили эту нашу черту и считали, что мы помешались уже на всяких тайных смыслах. Но отец также говорил и другую вещь, а именно то, что наиболее злостные наши критики наверняка вынашивали какие-нибудь планы против нас и, конечно, не хотели, чтобы их замыслы были раскрыты.
Я взбирался по ступенькам храма и, когда оказался у входа, преклонил голову. Здесь моему взору открылись огромные колонны, поддерживающие высокий потолок. Каждая из них расширялась кверху, и это делало колонны похожими на гигантские секиры. Ступеньки в углу зала вели на просторный балкон. Эту лестницу называли «тропой священника», поскольку она вела в верхние помещения храма, где находились личные владения священника, а также служебные комнаты и кладовые для хранения различных ритуальных принадлежностей.
Под куполом, по форме напоминавшим щит, располагалась громадная статуя Кедина. К округлому каменному основанию скульптуры, которое находилось в специальном углублении и было покрыто песком, вели ступеньки. Раскаленные угольки мускусного ладана тлели на песке, курились струйками дыма, устремлявшегося ввысь, обволакивая статую. Тело Кедина пестрело многочисленными шрамами в тех местах, где его не покрывала мантия, сделанная из дракона. Под тенью шлема, увенчанного драконьими лапами, невозможно было разглядеть лица. Здесь, в Ориозе, Кедина изображали без маски, а знаки отличия, которыми ее можно было бы украсить, находились на самом теле бога войны.
Фрески, изображавшие самые выдающиеся сражения и ратные подвиги знаменитых воинов, украшали внутренние стены храма. На полу большого зала были расставлены скульптуры героев. Кое-где виднелись каменные плиты — надгробья воинов Вальсины, а также многих других близлежащих городов Ориозы. За свою выдающуюся храбрость эти люди удостоились чести быть захороненными в самом храме. Никого из Хокинсов здесь не было. Отец объяснял это тем, что никому из нашего рода просто не довелось погибнуть на поле героического сражения и тем снискать себе погребенье в храме. Мама, воспитывая нас, старалась привить нам любовь к этой хорошей семейной традиции.
В правой части зала стояла маленькая скульптура. Это был Гесрик, божок воздаяния, один из многочисленных детей Кедина. За ним, чуть левее, располагалась святыня старухи Фесин, сводной сестры Гесрика, появившейся когда-то на свет от союза Кедина с женщиной из смертных. Фесин управляла болью, и молиться ей приходили больные и калеки, просившие об облегчении своих страданий. От статуи Фесин веяло метолантовым ладаном, запах которого не очень-то сочетался с ароматом, который источала статуя Кедина.
Я прошел туда, где один из прислужников продавал меленькие пластинки угля, похожие по форме на щит, и порошки мускусного ладана. Я предложил прислужнику совсем недавно отчеканенную из золота лунную монету, которой я мог расплатиться лишь раз с одним из продавцов божественных реликвий в городе. Тот отказался от платы и, благословляя меня, дал мне уголек и ладан. Подразумевалось, что в будущем я смогу расплатиться, делами или деньгами, за щедрость каждого, кто откажется взять у меня мою лунную монету.
Я спустился к подножию изваяния Кедина и поднес к огню крохотный щиток уголька, подождал, пока пламя охватит его краешек, затем легонько подул на ладан, искорки взвились ввысь. Огонь постепенно захватывал весь уголек, разгоравшийся теперь ярко-красным цветом. Я аккуратно положил пластинку на песок, держа ее за конец, еще не охваченный огнем, затем встал на колени и преклонил голову.
Говорят, что первая молитва обладателя лунной маски, обращенная к богу, обязательно будет услышана и исполнена. В народе это объясняется тем, что, вероятно, богам, которых, конечно же, никто никогда не видел и не слышал, нравятся та чистота и то простодушие, с которыми произносится такая молитва. Некоторые шутят, будто первую молитву боги исполняют потому, что на самом деле просимое восторженным обладателем лунной маски потом оказывается ему совсем не нужным. Есть и такие, кто осмеливается утверждать, что боги так же глупы, как и лунные новобранцы — поэтому они, боги, готовы исполнять молитвы новоиспеченных обладателей лунных масок, в то время как истинным верующим не дождаться божьей милости.
Я долго размышлял перед этой молитвой. Род Хокинсов поклонялся богу воинов, и мы были не в обиде на Кедина. Молитва, которую я произнес тогда, была такой же, как если бы я молился на поле битвы. Я должен был просить лишь одну-единственную из шести Военных Добродетелей, и выбрать какую-то одну из них было заданием не из легких.