32. Аффекты надежды и страха сами по себе не могут быть хороши. Доказательство: нет аффектов надежды и страха без неудовольствия, ибо страх есть неудовольствие, а надежда не существует без страха, следовательно, эти аффекты не могут быть хороши сами по себе, а лишь постольку, поскольку они могут ограничивать чрезмерное удовольствие, что и требовалось доказать. Следствие: к этому должно прибавить, что эти же аффекты указывают на недостаток познания и бессилие души. По этой же причине и уверенность, отчаяние, радость и подавленность составляют признаки духа бессильного, ибо хотя уверенность и радость и составляют аффекты удовольствия, однако они предполагают, что им предшествовало неудовольствие, а именно надежда и страх. Таким образом, чем более мы будем стремиться жить под руководством разума, тем более будем стремиться возможно менее зависеть от надежды, сделать себя свободными от страха, по мере возможности управлять судьбой, управлять своими действиями по совету разума. Т.Е. Не следует жить надеждами, ожиданиями, страхами, не следует ничего ждать и догонять. Например, не следует ждать в очереди, а следует жить в очереди, рассматривать очередь как последний поступок в жизни, тогда избавляешься от страдания, связанного с ожиданием, и получаешь удовольствие от действительной жизни. Средний человек массу своей энергии тратит на ожидание, некоторые так и считают, что их настоящая жизнь еще не началась. Так они ее ожидают, пока не помрут.
Аффекты превозношения и презрения всегда дурны, другими словами, необходимо ровно относиться ко всем, не разделять людей на хороших и плохих, т. е. относиться к другому, как к самому себе.
34. Сострадание в человеке, живущем по руководству разума, само по себе дурно и бесполезно. Это нетривиальное утверждение. Докажем его. Сострадание есть неудовольствие и, вследствие того, само по себе дурно и бесполезно. Добро же, из него вытекающее и состоящее в том, что мы стремимся освободить человека, которого нам жалко, от его несчастья, мы желаем делать по одному только предписанию разума и лишь по предписанию разума мы можем делать что-либо, что мы знаем наверное за хорошее, а потому сострадание в человеке, живущем по руководству разума, само по себе дурно и бесполезно, что и требовалось доказать. Отсюда следует, что человек, живущий по руководству разума, стремится, насколько возможно, не подвергаться состраданию. Кто обладает правильным знанием того, что все вытекает из необходимости божественной природы и совершается по вечным законам и правилам природы, тот, конечно, не найдет ничего, что было бы достойным ненависти, осмеяния или презрения и не будет никому сострадать, но насколько дозволяет человеческая добродетель, будет стремиться, как говорят, поступать хорошо и получать удовольствие. К этому нужно прибавить, что тот, кто легко подвергается аффекту сострадания и трогается чужим несчастьем и слезами, часто делает то, в чем после сам раскаивается, как вследствие того, что мы находясь под воздействием аффектов, не делаем ничего такого, что знаем наверное за хорошее, так и потому, что легко поддаемся на ложные слезы. Я говорю это, главным образом, о человеке, живущем по руководству разума, ибо кто ни разумом, ни состраданием не склоняется к помощи другим, то справедливо называют того бесчеловечным, т.к. он кажется непохожим на человека. Так что если кто не живет по руководству разума, то пускай сострадает, потому что если и без разума, и без сострадания жить, то не будет ничего хорошего. Благорасположение не противно разуму, но может быть согласно с ним и возникать из него. Кто живет по руководству разума, тот желает другому того же добра, к которому сам стремится, поэтому когда он видит, что кто-либо делает другому добро, то его стремление делать другому добро находит себе поддержку, т. е. подвергается удовольствию, и притом, сопровождаемому идеей о том, кто сделал другому добро, и потому он чувствует к нему расположение, что и требовалось доказать.
35. Негодования, сообразно нашему определению его, необходимо также избегать, но должен заметить, что, когда высшая власть в силу присущего ей желания сохранять мир, наказывает гражданина, нанесшего обиду другому, то я не говорю, что она негодует на этого гражданина, т.к. она наказывает его, не возбуждаемая ненавистью в стремлении погубить его, но движимая уважением к общему благу.
36. Самодовольство может возникнуть вследствие разума, и только то самодовольство, которое возникает вследствие разума, есть самое высшее, какое только может быть. Здесь под самодовольством понимается чувство собственного достоинства, а самодовольство рассудка или души называется чувством собственной важности. Чувство собственного достоинства есть удовольствие, возникающее вследствие того, что человек созерцает самого себя и свою способность к действию, оно возникает по мере осознания себя все более и более свободным. Но искренняя способность человека к действию, иначе, добродетель, есть разум, который человек созерцает ясно и отчетливо, следовательно, самодовольство возникает из разума. Человек, созерцая самого себя, воспринимает ясно и отчетливо (или адекватно) только то, что вытекает из его способности к действию, т.е. что вытекает из его способности к познанию, а потому только из такого самосозерцания возникает самое сильное самодовольство, какое только может быть.
38. Приниженность не есть добродетель, иными словами, она не возникает из разума. Эта теорема дается в дополнение к борьбе с чувством собственной важности. Можно слишком бороться, так что собственное достоинство потерять.
39. Раскаяние не составляет добродетели, иными словами, оно не возникает из разума, но тот, кто раскаивается в каком-либо поступке, вдвойне жалок или бессилен. Так как люди редко живут под руководством разума, то эти два аффекта - приниженность и раскаяние, кроме них, надежда и страх, приносят больше пользы, чем вреда, а потому, если уж приходится грешить, то лучше грешить в одну сторону. В самом деле, если бы люди, бессильные духом (средний человек), все были бы об'яты самомнением, то они не знали бы никакого стыда и не знали бы ничего, что могло бы подобно узам, об'единить и связывать их друг с другом. Чернь страшна, если сама не боится, поэтому не удивительно, что пророки, которые заботились не о частной пользе, а об общей, так настойчиво исповедывали приниженность, раскаяние и благоговение. Действительно, люди, подверженные этим аффектам, гораздо легче, чем другие, могут придти к тому, чтобы жить, наконец, по руководству разума, т. е. делаться свободными, наслаждаться жизнью блаженных, т. е. если уж я средний человек, то лучше мне испытывать приниженность, раскаяние, стыд, это более прямой путь к разуму, нежели испытывать самодовольство, превознесение. Величайшее самомнение или самоуничижение указывает на величайшее бессилие духа, однако, самоуничижение может быть легче исправлено, чем самомнение, т.к. последнее составляет аффект удовольствия, первое же - неудовольствия, и потому второе сильнее первого. Об'ятые самомнением любят присутствие прихлебателей или лжецов, присутствие же людей прямых ненавидят. Средний человек, об'ятый самомнением, может общаться, согласно этой теореме, только с теми людьми, которые слушают его, льстят ему, если же он сталкивается с человеком прямым, которому необходимы доказательства, то человек, об'ятый самомнением, стремится этого человека уничтожить. Из двух благ, следуя руководству разума, мы будем следовать большему, а из двух зол - меньшему.
40. Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни. Душевная сила, или добродетель свободного человека одинаково усматривается как во избежании опасностей, так и в преодолении их.
41. Человек свободный, живущий среди невежд, старается, насколько возможно, отклонять их благодеяния. Доказательство: о том, что хорошо, каждый судит по-своему, таким образом, невежда, сделавший благодеяние, ценит его по-своему и, если видит, что тем, кому оно делается, оно ценится ниже, то подвергается неудовольствию, свободный же человек старается всех связать узами дружбы и не отплачивает людям за их благодеяния, сообразуясь с их аффектами, но руководит себя и других по свободному определению разума и делает только то, что он сам признает главным, поэтому человек свободный, дабы не сделаться предметом ненависти для невежд и дабы сообразовываться не с их влечениями, а с самим только разумом, будет стараться, насколько возможно, отклонять их благодеяния.
Дополнение: я говорю "насколько возможно", ибо, хотя эти люди и невежды, они все-таки люди, которые в случае необходимости могут подать помощь человеку, а потому часто бывает необходимо принимать от них благодеяние и, следовательно, отплачивать им сообразно с их характером. К этому нужно добавить, что и в отклонении от себя благодеяний нужно быть осмотрительным, дабы не показалось, что мы презираем их или, вседствие скупости, боимся, что придется одаривать. Т.О. Мы, тем самым, оскорбляем их, стараясь избежать их ненависти, поэтому в отклонении от себя благодеяния должно руководствоваться пользой и честностью. Одни только люди свободные бывают наиболее благодарны по отношению друг к другу. Благодарность людей, руководствующихся одним только слепым желанием, в большинстве случаев есть не благодарность, а торгашество или плутовство. Неблагодарность не составляет аффекта, однако она постыдна, т.к. в большинстве случаев показывает, что человек подвержен излишней ненависти, самолюбию и скупости, ибо про того, кто по своей глупости не знает, как отблагодарить за подарок, нельзя сказать, что он неблагодарный. Так что главный вывод, что средний человек благодеяния просто так никогдда не оказывает, как бы он ни думал при этом, что он делает это от чистого сердца. Если он средний человек, то потребует в ответ такое же благодеяние.
42. Человек свободный никогда не действует лживо, но только честно.
43. Человек, руководствующийся разумом, является более свободным в государстве, где он живет сообразно с общими постановленями, чем в одиночестве, где он повинуется только самому себе. Это нетривиальная теорема, потому что кажется, что быть свободным - это значит быть свободным от любых ограничений, в частности, от какого бы то ни было государства. Доказательство: человек разумный не страхом приводится к повиновению, а тем, поскольку он стремится сохранить свое существование по предписанию разума, т. е. Постольку, поскольку он стремится жить свободным, желая сообразовываться с требованиями общей жизни и пользы, и, следовательно, человек, руководствующийся разумом, желая жить свободно, желает соблюдать общие права государства. Под государством имеется в виду здесь некая идея государства, потому что само правительство может противоречить идее государства.
Все сказанное нами касательно истинной свободы человека относится к твердости духа, т. е. К мужеству и великодушию. Человек, твердый духом, никого не ненавидит, ни на кого не гневается, никому не завидует, ни на кого не негодует, никого не презирает, и, всего менее бывает об'ят самомнением. Ненависть должна быть побеждена любовью и всякий, руководящийся разумом, желает другим того же блага, к которому сам стремится. К этому должно прибавить также то, что человек, твердый духом, прежде всего помнит, что все вытекает из необходимости божественной природы и потому все, что ему кажется негативным, ужасным, несправедливым и постыдным, все это возникает вследствие того, что он представляет вещи смутно, искаженно и спутанно. По этой причине он прежде всего стремится к тому, чтобы представить вещи так, как они суть в себе и удалить излишние препятствия для знания, каковы ненависть, гнев, осмеяние, самомнение и прочее, он стремится, насколько возможно, поступать хорошо и получать удовольствие. Таким образом, самое полезное в жизни - совершенствовать свое познание или разум, и в этом одном состоит высшее счастье или блаженство человека, ибо блаженство есть ни что иное, как душевное удовлетворение, возникающее вследствие созерцательного интуитивного познания бога. Совершенствовать же свое познание значит ни что иное, как познавать бога, его атрибуты и действия, возникающие из необходимости его природы, поэтому последняя цель человека, руководящего разумом, т. е. Высшее его желание, которым он старается умерить все остальное, есть то, которое ведет его к адекватному постижению себя самого и всех вещей, подлежащих его познанию. Всего полезней для людей соединиться друг с другом в своем образе жизни и вступить в такие связи, которые удобнее всего могли бы сделать из всех одного и, вообще, людям полезнее всего делать то, что способствует укреплению дружбы, но для этого необходимы искусство и бдительность, ибо люди бывают различные и живущие по предписанию разума встречаются очень редко. Большей частью они завистливы и, скорее, склонны к мести, чем к сочувствию, поэтому требуется особенная сила духа для того, чтобы с каждым обходиться сообразно с его характером и удерживаться от подражания его аффектам, наоборот, те, которые умеют лишь бранить людей, более порицать их пороки, чем учить добродетелям, и не укреплять дух людей, а сокрушать его, те служат в тягость и себе, и другим, поэтому многие из чрезмерной нетерпимости и ложного религиозного усердия желали жить лучше среди животных, чем среди людей, подобно тому, как мальчишки или юноши, которые не могут спокойно переносить укоры родителей, ищут себе убежища в военной службе и предпочитают неудобство войны и деспотическую власть домашним удобствам и увещеваниям родителей и согласны подвергнуться какой угодно тягости, чтобы только отомстить своим родителям.
Если в одном и том же суб'екте возбуждаются два противоположных действия, то или в обоих из них, или в одном, необходимо должны произходить изменения до тех пор, пока они не перестанут быть противоположными. Это действительно аксиома - если я хочу одновременно и того, и другого, должно произойти изменение, пока мне не станет ясно, чего именно я хочу.
Могущество действия определяется могуществом его причины, в силу того, что сущность действия выражается и определяется сущностью его причины.
М е т о д и к а к о н т р о л я .
Если мы отделим душевное движение, т. е. эффект от представления внешней причины и соединим его с другими представлениями, то любовь или ненависть к этой внешней причине, равно как душевные волнения, возникающие из этих аффектов, уничтожаются. Аффект, составляющий пассивное состояние, перестает быть им, как скоро мы образуем ясную и отчетливую идею его.
Следовательно, аффект тем больше находится в нашей власти, и душа тем меньше от него страдает, чем больше мы обладаем его познанием. Нет ни одного состояния, о котором мы не могли бы составить ясного и отчетливого представления. Поскольку душа познает вещи, как необходимые, она имеет тем большую власть над аффектами, иными словами, тем менее страдает от них. Иными словами, когда душа считает, что что-то происходит случайно, как бы она ни называла эту случайность - то ли вмешательство бога, то ли что-то еще она от этого страдает. Страдание уменьшается тогда, когда мы познаем необходимость того или иного воздействия.
Чем с большим числом других образов соединен какой-либо образ, тем чаще он возникает. Душа может достигнуть того, что все состояния тела или образы вещей будут относиться к идее бога. Познающий себя самого и свои аффекты, ясно и отчетливо любит бога и тем больше, чем больше он познает себя и свои аффекты. Такая любовь к богу должна всего более наполнять душу. Бог свободен от пассивных состояний и не подвержен никакому аффекту: ни удовольствию, ни неудовольствию. Бог, собственно говоря, никого ни любит, ни ненавидит, ибо бог не подвержен никакому аффекту: ни удовольствию, ни неудовольствию и, следовательно, он не питает ни к кому ни любви, ни ненависти. Никто не может ненавидеть бога, отсюда следует, что любовь к богу не может обратиться в ненависть. Кто любит бога, тот не может стремиться, чтобы бог, в свою очередь, любил его. Доказательство: если бы человек стремился к этому, то, значит, он желал бы, чтобы бог, которого он любит, не был богом и, следовательно, желал бы подвергнуться неудовольствию за счет того, что считал бы бога ограниченным. Эта любовь к богу не может быть осквернена ни аффектом зависти, ни аффектом ревности, наоборот, она становится тем горячее, чем больше людей по нашему воображению соединены с богом тем же союзом любви.
Здесь мы выходим к проблеме того, что понимать под богом. Наш мир имеет первую причину своего существования, самой себя. Назовем ее субстанцией или богом. Богу с необходимостью присуща свободная воля, что следует из его определения. Бог действует не хаотически, а по внутренней необходимости, которую назовем абсолютным мышлением. Свободная воля не должна быть ограничена ничем другим, следовательно бог бесконечен и включает в себя все существующее в любых формах. Средний человек иногда считает, что бог трансцендентен и мы не являемся богом. Сам бог обладает существованием. Причина собержит в себе все, что содержится в ее следствиях: воля, мышление, существование, бесконечность являются отрибутами бога, присущими ему с необходимостью. Данные атрибуты не исчерпывают всех моментов бога,, вообще говоря, бог имеет бесконечное число атрибутов, каждый из которых выражает его вечную и неизменную природу. Все атрибуты находятся в боге в некотором единстве, а не являются его частями, бог неделим. Каждый атрибут представлен сам по себе, бесконечен в своем роде и представляет собой определенную форму для-себя-бытия бога. Каждый атрибут имеет бесконечное множество определенных состояний или модусов, взаимозависимых и ограниченных друг другом. Бог есть целое, состоящее из субстанции, атрибутов и модусов. Ничего другого не существует и не может существовать. Бог есть абсолютное бытие и любое конечное бытие является модусом этого атрибута. Бог есть абсолютное мышление, которое знает все атрибуты и все их модусы, но не потому, что познает их через восприятие, а потому, что является причиной их возникновения. Разум тождественен воле, все, что он мыслит, он тут же творит, поэтому в природе есть все, что есть в разуме. Тем более все, что есть в природе, есть в разуме. Бог действует с необходимостью, не сомневается, не ошибается, не может менять своих решений. Все, что бог может себе представить, все, что согласуется с его необходимостью, сводящейся к требованию самонепротиворечивости, все реализуется в природе. Субстанция и атрибуты, представляющие собой бесконечное понятие бога (эйдосы), не соотносящиеся между собой и поэтому не познаваемые для другого, образуют так называемую природу порождающую. Модусы атрибутов образуют определенную форму природы порожденной. Все существующее, существует в боге и через бога. Каждый модус ограничен другими модусами своего атрибута и, следовательно, находится с ними в определенном соотношении, в определенных взаимодействиях. Модус стремится снять свою ограниченность, ибо в себе он целое, и действует через свою границу на другие модусы, которые воспринимают это воздействие, как свою границу, ибо последняя не есть бытие само по себе, а есть переход, деятельное отношение одного с другим. Это воздействие вызывает компенсирующую реакцию, так что импульс отражается от модуса преобразованным. В атрибуте существует бесконечное разнообразие блуждающих импульсов взаимодействий, как в комнате, сплошь заставленной зеркальными поверхностями различной формы, блуждают бесконечное количество образов самих же зеркальных предметов. Сам модус пассивен, он только отражает внешнее воздействие, единственной активной деятельной причиной является субстанция. Действует только дух, хотя модусы и не являются чем-то отличным от него. Все, что существует, существует в духе. Импульс тоже представляет собой определенный вид существования, который назовем вещью, или коконом. Вещь, преобразуясь многими модусами, терпит изменения, возникает и гибнет. Непосредственно вещи между собой не взаимодействуют, но, сталкиваясь между собой в одном модусе, они взаимодействуют через него, меняют при этом свое состояние, так что ближайшей причиной изменения вещи является другая вещь, но действительной причиной является модус и, далее, атрибут и субстанция, которая является первой и последней причиной любого действия. Многообразие отношений между модусами в одном атрибуте подчиняется абсолютной необходимости и не допускает никакого произвола, случайности изи ошибки. Многообразие отношений в одном атрибуте совпадает с многообразием отношений в другом атрибуте. Все, что существует и под атрибутом мышления, существует в таком же порядке под атрибутом бытия. Понятие вещи тождественно ее реальности, хотя разумом воспринимается понятие, а душой - протяженное бытие. Все состояния, в которые душа приводится действием другого тела, вытекают из природы как одного, так и другого тела, следовательно, идеи, которые мы имеет о внешних телах, находятся в смешении с состояниями нашей души и не отобращают истинно внешние тела, но только случайно и неотчетливо. Та же идея, которую мы имеем о себе, выражает нас неистинно, т. к. себя мы познаем только через восприятие внешних тел. Душа имеет неадекватное познание о себе самой, о своем теле и о внешних телах, но только случайное и искаженное. Воспринимая много раз вещи, подобные друг другу, сознание образует всеобщее представление, абстрагируясь от частных особенностей и выделяя образы, присущие всем подобным вещам. Так возникают представления о собаке, о человеке, о добре, о справедливости и т. д. Далее воображение начинает связывать между собой возникшие представления на основе ассоциативной аналогии, образуя родовидовые классификации. Как сами всеобщие представления, так и их классификации, произвольны и определяются случайностью индивидуального опыта, имеющего к тому же принципиально неадекватный характер. Мы назвали добром то, что доставило нам удовольствие, различное понимание добра обусловлено различным индивидуальным опытом. Любые классификации и основанные на них теории стоят друг друга. Они истинны только для их создателей и людей, имевших подобный опыт. Об'ективной ценности подобные теории не имеют. Если вещь оказалась причастной моему удовольствию, я испытываю к ней влечение, даже если она не является причиной моего удовольствия. Душа устроена таким образом, что ко всем вещам, воспринимаемым в аффекте удовольствия, я испытываю любовь, но ко всем вещам, воспринимаемым в аффекте страдания - ненависть. Чем чаще вещь воспринималась в аффекте удовольствия, тем большую любовь я к ней питаю. Если другая вещь способствует сохранению любимой вещи, то я к ней испытываю любовь, если же она пыталась разрушить любимую вещь, то я буду ее ненавидеть. Если другая вещь напоминает мне любимую вещь, то я буду любить ее в той же степени, в какой она подобна ей. Соответственно - ненавидеть. Я люблю себя и, следовательно, те вещи, которые наиболее подобны мне. Я люблю живые существа еще более людей, еще более тех, которые имеют ту же систему ценностей и привычек. Практическая деятельность человека определяется приобретенными образами. Сознание является рабом этих привязанностей и действует с такой же механической необходимостью, как и неживые тела. Душа не обладает свободой воли, иллюзия того, что ее поступки свободны, вытекает из того, что свои желания она осознает, а причин их возникновения - нет. Ложность состоят только в недостатке знания, заключающегося в смутных идеях. Когда мы говорим, что человек успокаивается на ложном и не сомневается в нем, то это не значит, что он осознает это как достоверное, но только он успокаивается на ложном вследствие того, что нет никаких причин, которые заставили бы колебаться его воображение, следовательно, хотя и предполагалось, что человек держится ложного, мы никогда не можем сказать, что человек осознает это как достоверное. Причиной смутных идей является суперпозиции воспроинимаемой формы и воспринимаемого содержания, что ведет к их взаимному искажению, но то, что обще все вещам, может быть представлено только адекватно. Более того, то, что обще человеку и каждой части некоторых из вещей, может быть представлено только адекватно. Действительно, при проекции состояния внешнего тела на мое тело не искажаются только идеи, которые общи обоим. Как проверить, что идеи общи мне и вещам? Для этого она должна удовлетворять двум условиям: во-первых, идея должна быть присуща всем вещам данного типа, отображать их всеобщую сущность, а не индивидуальность. Это та самая опытная проверка, которую абсолютизирует материализм. Во-вторых, идея должна восприниматься мною ясно и отчетливо, должна быть понятна мне сама по себе. Чем больше адекватных идей имеет сознание, тем более оно свободно от рабства смутных аффектов, тем более повышается всеобщность его точки зрения, но до конца освободиться от своего рабства невозможно, т. к. человек является частью духа, а часть всегда меньше целого. Воображение об'единяет полученные адекватные представления в понятия, но может вносить при этом свою суб'ективность, необходима проверка истинности каждого шага обобщения. Все, что следует из адекватной идеи, тоже адекватно, например, из идеи треугольников необходимо следует равенство его трех углов двум прямым углам. Проверку можно осуществлять только на уровне вещей, ибо хотя следствия из адекватных понятий могут быть интуитивно ясными, необходима еще об'ективная достоверность. Если все следствия адекватны, т. е. обладают суб'ективной и об'ективной достоверностью, то обобщение правильно. Человек обретает новую адекватную идею, которая содержалась в нем в скрытом виде, с позиций новой адекватной идеи сознание видит истину непосредственно интуитивно, но не всю истину, а только относящуюся к данной идее. Постепенно все большее количество смутных смешанных идей превращается в адекватные. Хотя абсолютной адекватности сознание не достигает ни в одной идее, степень всеобщности сознания возрастает и человек освобождается, приближаясь к субстанциональной точке зрения.
Само существование есть деятельность. Смысл деятельности любой вещи заключен в самосохранении. Рабство человеческой души есть плохое самосохранение, основанное на принятии смутных идей за истинные. Сознание видит причину своего удовольствия в ближайших вещах и привязывается, стремясь обладать ими единолично. В борьбе за обладание любимыми вещами сознание входит в конкурентные отношения с другими, видя в них действительную причину своего самосохранения: своих горестей и радостей. Свободный разум не абсолютизирует ближайшие конечные причины: отдельных людей и отдельные общества. Сознание ясно видит, что эти вещи являются лишь пассивными передатчиками импульсов, что они не свободны, а действуют автоматически по своим неизменным законам. Зная это, человек не испытывает к ним ни любви, ни ненависти, как не может он испытывать этих чувств по отношению к палке, которой его бьют. Свобода есть хорошее последовательное самосохранение, видящее действительную природу поступков и не привязывающееся к единичным вещам, существующим здесь и теперь. Свободный разум ничего не ненавидит, а любит только то, что наиболее подобно ему. Человек разумный стремится действовать из принципа наибольшего удовольствия, он пренебрегает меньшим удовольствием сейчас ради большего удовольствия потом, он стремится к меньшему злу сейчас, чтобы избежать большего зла потом. Степень разумности зависит от шага видимости, насколько далеко сознание может прогнозировать поступки, аффекты возникают в душе автоматически и связывают ее, направляя деятельность к обладанию иллюзорными причинами. Разум стремится освободить душу от ее привязанностей, для чего могут применяться следующие методы:
1. Можно побеждать данный аффект противоположным аффектом, если искусственно создавать ситуации, когда любимая вещь приносит страдания, ненавидимая вещь удовольствие.
2. Все методики относительно взятия аффектов под контроль должны применяться в том случае, если есть сильная устремленность разума, т. е. Если человек принимает цели воина. Если же он не принял цели воина, то подобное освобождение от аффектов приносит только вред. По этому поводу христос говорил: "если изгнать одного беса, а место останется незаполненным, то он вернется, приведя семь худших бесов."
2. Отделить аффект от представления внешней причины как необходимой. Если я страдаю или радуюсь и связываю это с какой-то вещью или событием, то в том случае, если я отделяю себя от этой вещи или события, то, тем самым, я могу брать этот аффект под контроль.
3. Найти дополнительные внешние причины этого аффекта, тогда любимая вещь станет одной из этих причин и потеряет свою исключительность. Задача контроля - ослабить привязанность к вещам. Если я к какой-то вещи привязан за счет того, что она доставляет мне удовольствие, то находя дополнительные причины этого же удовольствия, я, тем самым, ослабляю свою привязанность к данной вещи.
4. Познать аффект, образовать о нем ясную идею, ибо ясная идея действует на душу сильнее, чем смутная и случайная, т. е. если я разобрался на основе знания форм рассудка, разобрался, по каким причинам возник у меня данный аффект по отношению к той или иной вещи, то знание этих причин может победить этот аффект, потому что знание является идеей ясной и отчетливой, а аффект - идеей смутной и неясной.
5. Постоянно р а з м ы ш л я т ь о возможных обидах, неудовольствиях и влечениях, тогд в душе образуется устойчивая связь между данным аффектом и различными мыслями о нем, так что, испытав аффект, душа не будет к нему привязываться.
Эти ассоциации с разумными мыслями тем сильнее, чем больше я размышляю на эту тему. Некоторые думают, что вполне достаточно принять некую идею, а остальное будет проходить автоматически без работы с той или иной идеей разума. В частности, если человек читает какой-то текст и проводит только соответствие - что ему нравится, что не нравится, работает только рассудок, и от прочтения этого текста результаты очень маленькие.
6. Связать все идеи с идеей духа как действительной причиной и основанием всего существующего, т. е. помнить об орле.
7. Представлять вещи не конечными, а под формой вечности, как всеобщие состояния, а не как единичные. То, что познается под формой вечности, постепенно образует вечную душу, любящую духа познавательной любовью, которая и является любовью духа к самому себе, ибо человек есть часть духа. Пассивная душа зависит от тела и с ним разрушается, вечная душа сохраняется после смерти.
Аффекты превозношения и презрения всегда дурны, другими словами, необходимо ровно относиться ко всем, не разделять людей на хороших и плохих, т. е. относиться к другому, как к самому себе.
34. Сострадание в человеке, живущем по руководству разума, само по себе дурно и бесполезно. Это нетривиальное утверждение. Докажем его. Сострадание есть неудовольствие и, вследствие того, само по себе дурно и бесполезно. Добро же, из него вытекающее и состоящее в том, что мы стремимся освободить человека, которого нам жалко, от его несчастья, мы желаем делать по одному только предписанию разума и лишь по предписанию разума мы можем делать что-либо, что мы знаем наверное за хорошее, а потому сострадание в человеке, живущем по руководству разума, само по себе дурно и бесполезно, что и требовалось доказать. Отсюда следует, что человек, живущий по руководству разума, стремится, насколько возможно, не подвергаться состраданию. Кто обладает правильным знанием того, что все вытекает из необходимости божественной природы и совершается по вечным законам и правилам природы, тот, конечно, не найдет ничего, что было бы достойным ненависти, осмеяния или презрения и не будет никому сострадать, но насколько дозволяет человеческая добродетель, будет стремиться, как говорят, поступать хорошо и получать удовольствие. К этому нужно прибавить, что тот, кто легко подвергается аффекту сострадания и трогается чужим несчастьем и слезами, часто делает то, в чем после сам раскаивается, как вследствие того, что мы находясь под воздействием аффектов, не делаем ничего такого, что знаем наверное за хорошее, так и потому, что легко поддаемся на ложные слезы. Я говорю это, главным образом, о человеке, живущем по руководству разума, ибо кто ни разумом, ни состраданием не склоняется к помощи другим, то справедливо называют того бесчеловечным, т.к. он кажется непохожим на человека. Так что если кто не живет по руководству разума, то пускай сострадает, потому что если и без разума, и без сострадания жить, то не будет ничего хорошего. Благорасположение не противно разуму, но может быть согласно с ним и возникать из него. Кто живет по руководству разума, тот желает другому того же добра, к которому сам стремится, поэтому когда он видит, что кто-либо делает другому добро, то его стремление делать другому добро находит себе поддержку, т. е. подвергается удовольствию, и притом, сопровождаемому идеей о том, кто сделал другому добро, и потому он чувствует к нему расположение, что и требовалось доказать.
35. Негодования, сообразно нашему определению его, необходимо также избегать, но должен заметить, что, когда высшая власть в силу присущего ей желания сохранять мир, наказывает гражданина, нанесшего обиду другому, то я не говорю, что она негодует на этого гражданина, т.к. она наказывает его, не возбуждаемая ненавистью в стремлении погубить его, но движимая уважением к общему благу.
36. Самодовольство может возникнуть вследствие разума, и только то самодовольство, которое возникает вследствие разума, есть самое высшее, какое только может быть. Здесь под самодовольством понимается чувство собственного достоинства, а самодовольство рассудка или души называется чувством собственной важности. Чувство собственного достоинства есть удовольствие, возникающее вследствие того, что человек созерцает самого себя и свою способность к действию, оно возникает по мере осознания себя все более и более свободным. Но искренняя способность человека к действию, иначе, добродетель, есть разум, который человек созерцает ясно и отчетливо, следовательно, самодовольство возникает из разума. Человек, созерцая самого себя, воспринимает ясно и отчетливо (или адекватно) только то, что вытекает из его способности к действию, т.е. что вытекает из его способности к познанию, а потому только из такого самосозерцания возникает самое сильное самодовольство, какое только может быть.
38. Приниженность не есть добродетель, иными словами, она не возникает из разума. Эта теорема дается в дополнение к борьбе с чувством собственной важности. Можно слишком бороться, так что собственное достоинство потерять.
39. Раскаяние не составляет добродетели, иными словами, оно не возникает из разума, но тот, кто раскаивается в каком-либо поступке, вдвойне жалок или бессилен. Так как люди редко живут под руководством разума, то эти два аффекта - приниженность и раскаяние, кроме них, надежда и страх, приносят больше пользы, чем вреда, а потому, если уж приходится грешить, то лучше грешить в одну сторону. В самом деле, если бы люди, бессильные духом (средний человек), все были бы об'яты самомнением, то они не знали бы никакого стыда и не знали бы ничего, что могло бы подобно узам, об'единить и связывать их друг с другом. Чернь страшна, если сама не боится, поэтому не удивительно, что пророки, которые заботились не о частной пользе, а об общей, так настойчиво исповедывали приниженность, раскаяние и благоговение. Действительно, люди, подверженные этим аффектам, гораздо легче, чем другие, могут придти к тому, чтобы жить, наконец, по руководству разума, т. е. делаться свободными, наслаждаться жизнью блаженных, т. е. если уж я средний человек, то лучше мне испытывать приниженность, раскаяние, стыд, это более прямой путь к разуму, нежели испытывать самодовольство, превознесение. Величайшее самомнение или самоуничижение указывает на величайшее бессилие духа, однако, самоуничижение может быть легче исправлено, чем самомнение, т.к. последнее составляет аффект удовольствия, первое же - неудовольствия, и потому второе сильнее первого. Об'ятые самомнением любят присутствие прихлебателей или лжецов, присутствие же людей прямых ненавидят. Средний человек, об'ятый самомнением, может общаться, согласно этой теореме, только с теми людьми, которые слушают его, льстят ему, если же он сталкивается с человеком прямым, которому необходимы доказательства, то человек, об'ятый самомнением, стремится этого человека уничтожить. Из двух благ, следуя руководству разума, мы будем следовать большему, а из двух зол - меньшему.
40. Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни. Душевная сила, или добродетель свободного человека одинаково усматривается как во избежании опасностей, так и в преодолении их.
41. Человек свободный, живущий среди невежд, старается, насколько возможно, отклонять их благодеяния. Доказательство: о том, что хорошо, каждый судит по-своему, таким образом, невежда, сделавший благодеяние, ценит его по-своему и, если видит, что тем, кому оно делается, оно ценится ниже, то подвергается неудовольствию, свободный же человек старается всех связать узами дружбы и не отплачивает людям за их благодеяния, сообразуясь с их аффектами, но руководит себя и других по свободному определению разума и делает только то, что он сам признает главным, поэтому человек свободный, дабы не сделаться предметом ненависти для невежд и дабы сообразовываться не с их влечениями, а с самим только разумом, будет стараться, насколько возможно, отклонять их благодеяния.
Дополнение: я говорю "насколько возможно", ибо, хотя эти люди и невежды, они все-таки люди, которые в случае необходимости могут подать помощь человеку, а потому часто бывает необходимо принимать от них благодеяние и, следовательно, отплачивать им сообразно с их характером. К этому нужно добавить, что и в отклонении от себя благодеяний нужно быть осмотрительным, дабы не показалось, что мы презираем их или, вседствие скупости, боимся, что придется одаривать. Т.О. Мы, тем самым, оскорбляем их, стараясь избежать их ненависти, поэтому в отклонении от себя благодеяния должно руководствоваться пользой и честностью. Одни только люди свободные бывают наиболее благодарны по отношению друг к другу. Благодарность людей, руководствующихся одним только слепым желанием, в большинстве случаев есть не благодарность, а торгашество или плутовство. Неблагодарность не составляет аффекта, однако она постыдна, т.к. в большинстве случаев показывает, что человек подвержен излишней ненависти, самолюбию и скупости, ибо про того, кто по своей глупости не знает, как отблагодарить за подарок, нельзя сказать, что он неблагодарный. Так что главный вывод, что средний человек благодеяния просто так никогдда не оказывает, как бы он ни думал при этом, что он делает это от чистого сердца. Если он средний человек, то потребует в ответ такое же благодеяние.
42. Человек свободный никогда не действует лживо, но только честно.
43. Человек, руководствующийся разумом, является более свободным в государстве, где он живет сообразно с общими постановленями, чем в одиночестве, где он повинуется только самому себе. Это нетривиальная теорема, потому что кажется, что быть свободным - это значит быть свободным от любых ограничений, в частности, от какого бы то ни было государства. Доказательство: человек разумный не страхом приводится к повиновению, а тем, поскольку он стремится сохранить свое существование по предписанию разума, т. е. Постольку, поскольку он стремится жить свободным, желая сообразовываться с требованиями общей жизни и пользы, и, следовательно, человек, руководствующийся разумом, желая жить свободно, желает соблюдать общие права государства. Под государством имеется в виду здесь некая идея государства, потому что само правительство может противоречить идее государства.
Все сказанное нами касательно истинной свободы человека относится к твердости духа, т. е. К мужеству и великодушию. Человек, твердый духом, никого не ненавидит, ни на кого не гневается, никому не завидует, ни на кого не негодует, никого не презирает, и, всего менее бывает об'ят самомнением. Ненависть должна быть побеждена любовью и всякий, руководящийся разумом, желает другим того же блага, к которому сам стремится. К этому должно прибавить также то, что человек, твердый духом, прежде всего помнит, что все вытекает из необходимости божественной природы и потому все, что ему кажется негативным, ужасным, несправедливым и постыдным, все это возникает вследствие того, что он представляет вещи смутно, искаженно и спутанно. По этой причине он прежде всего стремится к тому, чтобы представить вещи так, как они суть в себе и удалить излишние препятствия для знания, каковы ненависть, гнев, осмеяние, самомнение и прочее, он стремится, насколько возможно, поступать хорошо и получать удовольствие. Таким образом, самое полезное в жизни - совершенствовать свое познание или разум, и в этом одном состоит высшее счастье или блаженство человека, ибо блаженство есть ни что иное, как душевное удовлетворение, возникающее вследствие созерцательного интуитивного познания бога. Совершенствовать же свое познание значит ни что иное, как познавать бога, его атрибуты и действия, возникающие из необходимости его природы, поэтому последняя цель человека, руководящего разумом, т. е. Высшее его желание, которым он старается умерить все остальное, есть то, которое ведет его к адекватному постижению себя самого и всех вещей, подлежащих его познанию. Всего полезней для людей соединиться друг с другом в своем образе жизни и вступить в такие связи, которые удобнее всего могли бы сделать из всех одного и, вообще, людям полезнее всего делать то, что способствует укреплению дружбы, но для этого необходимы искусство и бдительность, ибо люди бывают различные и живущие по предписанию разума встречаются очень редко. Большей частью они завистливы и, скорее, склонны к мести, чем к сочувствию, поэтому требуется особенная сила духа для того, чтобы с каждым обходиться сообразно с его характером и удерживаться от подражания его аффектам, наоборот, те, которые умеют лишь бранить людей, более порицать их пороки, чем учить добродетелям, и не укреплять дух людей, а сокрушать его, те служат в тягость и себе, и другим, поэтому многие из чрезмерной нетерпимости и ложного религиозного усердия желали жить лучше среди животных, чем среди людей, подобно тому, как мальчишки или юноши, которые не могут спокойно переносить укоры родителей, ищут себе убежища в военной службе и предпочитают неудобство войны и деспотическую власть домашним удобствам и увещеваниям родителей и согласны подвергнуться какой угодно тягости, чтобы только отомстить своим родителям.
Если в одном и том же суб'екте возбуждаются два противоположных действия, то или в обоих из них, или в одном, необходимо должны произходить изменения до тех пор, пока они не перестанут быть противоположными. Это действительно аксиома - если я хочу одновременно и того, и другого, должно произойти изменение, пока мне не станет ясно, чего именно я хочу.
Могущество действия определяется могуществом его причины, в силу того, что сущность действия выражается и определяется сущностью его причины.
М е т о д и к а к о н т р о л я .
Если мы отделим душевное движение, т. е. эффект от представления внешней причины и соединим его с другими представлениями, то любовь или ненависть к этой внешней причине, равно как душевные волнения, возникающие из этих аффектов, уничтожаются. Аффект, составляющий пассивное состояние, перестает быть им, как скоро мы образуем ясную и отчетливую идею его.
Следовательно, аффект тем больше находится в нашей власти, и душа тем меньше от него страдает, чем больше мы обладаем его познанием. Нет ни одного состояния, о котором мы не могли бы составить ясного и отчетливого представления. Поскольку душа познает вещи, как необходимые, она имеет тем большую власть над аффектами, иными словами, тем менее страдает от них. Иными словами, когда душа считает, что что-то происходит случайно, как бы она ни называла эту случайность - то ли вмешательство бога, то ли что-то еще она от этого страдает. Страдание уменьшается тогда, когда мы познаем необходимость того или иного воздействия.
Чем с большим числом других образов соединен какой-либо образ, тем чаще он возникает. Душа может достигнуть того, что все состояния тела или образы вещей будут относиться к идее бога. Познающий себя самого и свои аффекты, ясно и отчетливо любит бога и тем больше, чем больше он познает себя и свои аффекты. Такая любовь к богу должна всего более наполнять душу. Бог свободен от пассивных состояний и не подвержен никакому аффекту: ни удовольствию, ни неудовольствию. Бог, собственно говоря, никого ни любит, ни ненавидит, ибо бог не подвержен никакому аффекту: ни удовольствию, ни неудовольствию и, следовательно, он не питает ни к кому ни любви, ни ненависти. Никто не может ненавидеть бога, отсюда следует, что любовь к богу не может обратиться в ненависть. Кто любит бога, тот не может стремиться, чтобы бог, в свою очередь, любил его. Доказательство: если бы человек стремился к этому, то, значит, он желал бы, чтобы бог, которого он любит, не был богом и, следовательно, желал бы подвергнуться неудовольствию за счет того, что считал бы бога ограниченным. Эта любовь к богу не может быть осквернена ни аффектом зависти, ни аффектом ревности, наоборот, она становится тем горячее, чем больше людей по нашему воображению соединены с богом тем же союзом любви.
Здесь мы выходим к проблеме того, что понимать под богом. Наш мир имеет первую причину своего существования, самой себя. Назовем ее субстанцией или богом. Богу с необходимостью присуща свободная воля, что следует из его определения. Бог действует не хаотически, а по внутренней необходимости, которую назовем абсолютным мышлением. Свободная воля не должна быть ограничена ничем другим, следовательно бог бесконечен и включает в себя все существующее в любых формах. Средний человек иногда считает, что бог трансцендентен и мы не являемся богом. Сам бог обладает существованием. Причина собержит в себе все, что содержится в ее следствиях: воля, мышление, существование, бесконечность являются отрибутами бога, присущими ему с необходимостью. Данные атрибуты не исчерпывают всех моментов бога,, вообще говоря, бог имеет бесконечное число атрибутов, каждый из которых выражает его вечную и неизменную природу. Все атрибуты находятся в боге в некотором единстве, а не являются его частями, бог неделим. Каждый атрибут представлен сам по себе, бесконечен в своем роде и представляет собой определенную форму для-себя-бытия бога. Каждый атрибут имеет бесконечное множество определенных состояний или модусов, взаимозависимых и ограниченных друг другом. Бог есть целое, состоящее из субстанции, атрибутов и модусов. Ничего другого не существует и не может существовать. Бог есть абсолютное бытие и любое конечное бытие является модусом этого атрибута. Бог есть абсолютное мышление, которое знает все атрибуты и все их модусы, но не потому, что познает их через восприятие, а потому, что является причиной их возникновения. Разум тождественен воле, все, что он мыслит, он тут же творит, поэтому в природе есть все, что есть в разуме. Тем более все, что есть в природе, есть в разуме. Бог действует с необходимостью, не сомневается, не ошибается, не может менять своих решений. Все, что бог может себе представить, все, что согласуется с его необходимостью, сводящейся к требованию самонепротиворечивости, все реализуется в природе. Субстанция и атрибуты, представляющие собой бесконечное понятие бога (эйдосы), не соотносящиеся между собой и поэтому не познаваемые для другого, образуют так называемую природу порождающую. Модусы атрибутов образуют определенную форму природы порожденной. Все существующее, существует в боге и через бога. Каждый модус ограничен другими модусами своего атрибута и, следовательно, находится с ними в определенном соотношении, в определенных взаимодействиях. Модус стремится снять свою ограниченность, ибо в себе он целое, и действует через свою границу на другие модусы, которые воспринимают это воздействие, как свою границу, ибо последняя не есть бытие само по себе, а есть переход, деятельное отношение одного с другим. Это воздействие вызывает компенсирующую реакцию, так что импульс отражается от модуса преобразованным. В атрибуте существует бесконечное разнообразие блуждающих импульсов взаимодействий, как в комнате, сплошь заставленной зеркальными поверхностями различной формы, блуждают бесконечное количество образов самих же зеркальных предметов. Сам модус пассивен, он только отражает внешнее воздействие, единственной активной деятельной причиной является субстанция. Действует только дух, хотя модусы и не являются чем-то отличным от него. Все, что существует, существует в духе. Импульс тоже представляет собой определенный вид существования, который назовем вещью, или коконом. Вещь, преобразуясь многими модусами, терпит изменения, возникает и гибнет. Непосредственно вещи между собой не взаимодействуют, но, сталкиваясь между собой в одном модусе, они взаимодействуют через него, меняют при этом свое состояние, так что ближайшей причиной изменения вещи является другая вещь, но действительной причиной является модус и, далее, атрибут и субстанция, которая является первой и последней причиной любого действия. Многообразие отношений между модусами в одном атрибуте подчиняется абсолютной необходимости и не допускает никакого произвола, случайности изи ошибки. Многообразие отношений в одном атрибуте совпадает с многообразием отношений в другом атрибуте. Все, что существует и под атрибутом мышления, существует в таком же порядке под атрибутом бытия. Понятие вещи тождественно ее реальности, хотя разумом воспринимается понятие, а душой - протяженное бытие. Все состояния, в которые душа приводится действием другого тела, вытекают из природы как одного, так и другого тела, следовательно, идеи, которые мы имеет о внешних телах, находятся в смешении с состояниями нашей души и не отобращают истинно внешние тела, но только случайно и неотчетливо. Та же идея, которую мы имеем о себе, выражает нас неистинно, т. к. себя мы познаем только через восприятие внешних тел. Душа имеет неадекватное познание о себе самой, о своем теле и о внешних телах, но только случайное и искаженное. Воспринимая много раз вещи, подобные друг другу, сознание образует всеобщее представление, абстрагируясь от частных особенностей и выделяя образы, присущие всем подобным вещам. Так возникают представления о собаке, о человеке, о добре, о справедливости и т. д. Далее воображение начинает связывать между собой возникшие представления на основе ассоциативной аналогии, образуя родовидовые классификации. Как сами всеобщие представления, так и их классификации, произвольны и определяются случайностью индивидуального опыта, имеющего к тому же принципиально неадекватный характер. Мы назвали добром то, что доставило нам удовольствие, различное понимание добра обусловлено различным индивидуальным опытом. Любые классификации и основанные на них теории стоят друг друга. Они истинны только для их создателей и людей, имевших подобный опыт. Об'ективной ценности подобные теории не имеют. Если вещь оказалась причастной моему удовольствию, я испытываю к ней влечение, даже если она не является причиной моего удовольствия. Душа устроена таким образом, что ко всем вещам, воспринимаемым в аффекте удовольствия, я испытываю любовь, но ко всем вещам, воспринимаемым в аффекте страдания - ненависть. Чем чаще вещь воспринималась в аффекте удовольствия, тем большую любовь я к ней питаю. Если другая вещь способствует сохранению любимой вещи, то я к ней испытываю любовь, если же она пыталась разрушить любимую вещь, то я буду ее ненавидеть. Если другая вещь напоминает мне любимую вещь, то я буду любить ее в той же степени, в какой она подобна ей. Соответственно - ненавидеть. Я люблю себя и, следовательно, те вещи, которые наиболее подобны мне. Я люблю живые существа еще более людей, еще более тех, которые имеют ту же систему ценностей и привычек. Практическая деятельность человека определяется приобретенными образами. Сознание является рабом этих привязанностей и действует с такой же механической необходимостью, как и неживые тела. Душа не обладает свободой воли, иллюзия того, что ее поступки свободны, вытекает из того, что свои желания она осознает, а причин их возникновения - нет. Ложность состоят только в недостатке знания, заключающегося в смутных идеях. Когда мы говорим, что человек успокаивается на ложном и не сомневается в нем, то это не значит, что он осознает это как достоверное, но только он успокаивается на ложном вследствие того, что нет никаких причин, которые заставили бы колебаться его воображение, следовательно, хотя и предполагалось, что человек держится ложного, мы никогда не можем сказать, что человек осознает это как достоверное. Причиной смутных идей является суперпозиции воспроинимаемой формы и воспринимаемого содержания, что ведет к их взаимному искажению, но то, что обще все вещам, может быть представлено только адекватно. Более того, то, что обще человеку и каждой части некоторых из вещей, может быть представлено только адекватно. Действительно, при проекции состояния внешнего тела на мое тело не искажаются только идеи, которые общи обоим. Как проверить, что идеи общи мне и вещам? Для этого она должна удовлетворять двум условиям: во-первых, идея должна быть присуща всем вещам данного типа, отображать их всеобщую сущность, а не индивидуальность. Это та самая опытная проверка, которую абсолютизирует материализм. Во-вторых, идея должна восприниматься мною ясно и отчетливо, должна быть понятна мне сама по себе. Чем больше адекватных идей имеет сознание, тем более оно свободно от рабства смутных аффектов, тем более повышается всеобщность его точки зрения, но до конца освободиться от своего рабства невозможно, т. к. человек является частью духа, а часть всегда меньше целого. Воображение об'единяет полученные адекватные представления в понятия, но может вносить при этом свою суб'ективность, необходима проверка истинности каждого шага обобщения. Все, что следует из адекватной идеи, тоже адекватно, например, из идеи треугольников необходимо следует равенство его трех углов двум прямым углам. Проверку можно осуществлять только на уровне вещей, ибо хотя следствия из адекватных понятий могут быть интуитивно ясными, необходима еще об'ективная достоверность. Если все следствия адекватны, т. е. обладают суб'ективной и об'ективной достоверностью, то обобщение правильно. Человек обретает новую адекватную идею, которая содержалась в нем в скрытом виде, с позиций новой адекватной идеи сознание видит истину непосредственно интуитивно, но не всю истину, а только относящуюся к данной идее. Постепенно все большее количество смутных смешанных идей превращается в адекватные. Хотя абсолютной адекватности сознание не достигает ни в одной идее, степень всеобщности сознания возрастает и человек освобождается, приближаясь к субстанциональной точке зрения.
Само существование есть деятельность. Смысл деятельности любой вещи заключен в самосохранении. Рабство человеческой души есть плохое самосохранение, основанное на принятии смутных идей за истинные. Сознание видит причину своего удовольствия в ближайших вещах и привязывается, стремясь обладать ими единолично. В борьбе за обладание любимыми вещами сознание входит в конкурентные отношения с другими, видя в них действительную причину своего самосохранения: своих горестей и радостей. Свободный разум не абсолютизирует ближайшие конечные причины: отдельных людей и отдельные общества. Сознание ясно видит, что эти вещи являются лишь пассивными передатчиками импульсов, что они не свободны, а действуют автоматически по своим неизменным законам. Зная это, человек не испытывает к ним ни любви, ни ненависти, как не может он испытывать этих чувств по отношению к палке, которой его бьют. Свобода есть хорошее последовательное самосохранение, видящее действительную природу поступков и не привязывающееся к единичным вещам, существующим здесь и теперь. Свободный разум ничего не ненавидит, а любит только то, что наиболее подобно ему. Человек разумный стремится действовать из принципа наибольшего удовольствия, он пренебрегает меньшим удовольствием сейчас ради большего удовольствия потом, он стремится к меньшему злу сейчас, чтобы избежать большего зла потом. Степень разумности зависит от шага видимости, насколько далеко сознание может прогнозировать поступки, аффекты возникают в душе автоматически и связывают ее, направляя деятельность к обладанию иллюзорными причинами. Разум стремится освободить душу от ее привязанностей, для чего могут применяться следующие методы:
1. Можно побеждать данный аффект противоположным аффектом, если искусственно создавать ситуации, когда любимая вещь приносит страдания, ненавидимая вещь удовольствие.
2. Все методики относительно взятия аффектов под контроль должны применяться в том случае, если есть сильная устремленность разума, т. е. Если человек принимает цели воина. Если же он не принял цели воина, то подобное освобождение от аффектов приносит только вред. По этому поводу христос говорил: "если изгнать одного беса, а место останется незаполненным, то он вернется, приведя семь худших бесов."
2. Отделить аффект от представления внешней причины как необходимой. Если я страдаю или радуюсь и связываю это с какой-то вещью или событием, то в том случае, если я отделяю себя от этой вещи или события, то, тем самым, я могу брать этот аффект под контроль.
3. Найти дополнительные внешние причины этого аффекта, тогда любимая вещь станет одной из этих причин и потеряет свою исключительность. Задача контроля - ослабить привязанность к вещам. Если я к какой-то вещи привязан за счет того, что она доставляет мне удовольствие, то находя дополнительные причины этого же удовольствия, я, тем самым, ослабляю свою привязанность к данной вещи.
4. Познать аффект, образовать о нем ясную идею, ибо ясная идея действует на душу сильнее, чем смутная и случайная, т. е. если я разобрался на основе знания форм рассудка, разобрался, по каким причинам возник у меня данный аффект по отношению к той или иной вещи, то знание этих причин может победить этот аффект, потому что знание является идеей ясной и отчетливой, а аффект - идеей смутной и неясной.
5. Постоянно р а з м ы ш л я т ь о возможных обидах, неудовольствиях и влечениях, тогд в душе образуется устойчивая связь между данным аффектом и различными мыслями о нем, так что, испытав аффект, душа не будет к нему привязываться.
Эти ассоциации с разумными мыслями тем сильнее, чем больше я размышляю на эту тему. Некоторые думают, что вполне достаточно принять некую идею, а остальное будет проходить автоматически без работы с той или иной идеей разума. В частности, если человек читает какой-то текст и проводит только соответствие - что ему нравится, что не нравится, работает только рассудок, и от прочтения этого текста результаты очень маленькие.
6. Связать все идеи с идеей духа как действительной причиной и основанием всего существующего, т. е. помнить об орле.
7. Представлять вещи не конечными, а под формой вечности, как всеобщие состояния, а не как единичные. То, что познается под формой вечности, постепенно образует вечную душу, любящую духа познавательной любовью, которая и является любовью духа к самому себе, ибо человек есть часть духа. Пассивная душа зависит от тела и с ним разрушается, вечная душа сохраняется после смерти.