Стерликов Анатолий. Камышовые странники

   Егор обожает все, что плавает. К своему удовольствию, он обнаружил, что плавают не только лодки и поплавки, но также и посуда. Это самое непонятное: как посуда может плавать? Ведь железо! А всякое железо непременно тонет: топоры, тележные обручи, ножи. Даже деревянная бричка и та тонет - она всякими железяками окована. А вот миски и прочая посуда плавают. За миски нагоняй был, мать опять выговаривала.
   ...Начищенная песком и водорослями посуда обычно сушилась на берегу узека. А Егор как раз тут помогал братке Володе чинить снасти - нитку на челнок наматывал. Только на минуту братка Володя отлучился, как Егор мигом очутился на косе возле посуды. Сначала закачалась на воде большая зеленая миска, затем - кастрюля. Уж готова была отправиться в плавание большая алюминиевая чашка. Братке Володе пришлось вплавь догонять посуду, так как на пристани не было лодки.
   И теперь Егора не оставляют одного и на минутку. Везде с собой берут. Но ему от этого не хуже. Он любит путешествовать: в телеге ли, на лодке. Или даже по степи ходить с браткой Володей.
   Одну за другой Егор спускает на воду лодчонки, и они куда-то уплывают. Он уже построил и отправил целую флотилию. И вся эта флотилия исчезла без следа. Сгинула. Провожая глазами лодчонки, глядя на тростники, вибрирующие и тонко поющие, Егор, может, и не ясно, но смутно ощутил бесконечность текучей воды и беспредельность окружающего мира. Разумеется, все это он не мог понять до конца, тем более как-то высказать. Но он отчетливо представил, что они с отцом одни среди этого пространства без конца и без края, заполненного текучими водами и шелестящими камышами. И почувствовал, возможно, то, что взрослые называют тоской. Ведь он еще так мал и слаб духом...
   Егор уже готов был захныкать, но вовремя вспомнил, что обещал на рыбалке вести себя достойно. Да и разве можно плакать, когда рядом отец вот он, ходит по ловецкой просеке совершенно спокойно, проверяет, хорошо ли держат снасти тычки.
   Егор пожаловался отцу, что лодочки куда-то уплыли.
   - А ты, сынок, не делай, раз они уплывают, - услышал он в ответ.
   На становище вернулись поздно. В небе появились первые стаи звезд, а в жестких степных травах пиликали уже не кузнечики, а сменившие их сверчки.
   - Егор, наверное, хныкал, канючил, - услышал голос матери мальчик, когда его укладывали спать в масахане - марлевом пологе.
   - Да нет. Весь день молчал. Верно, еще воды боится. Завтра опять возьму. Пусть привыкает к рыбалке. Помощник все же. Где подбор сетки натянет, где за камышок попридержится. Как-никак четыре руки, а не две...
   Узнав, что его снова берут на рыбалку, Егор пискнул от удовольствия в своем масахане. И тут же закрыл глаза: надо бы поскорее уснуть - тогда и утро побыстрее наступит.
   ЕЛКА В КУКУЕ
   В урочище Кукуй, на окраине пустыни, приютилась саманная хата Харитона. А вокруг на десятки и сотни километров - ни одного поселка. Лишь редкими дымами отмечены в пустыне чабанские зимовки.
   В жилище темновато - мороз разрисовал окна розовыми и фиолетовыми папоротниками и хвощами. Пол земляной, но пыли нет: утрамбован хорошо, да и промазан глиной. Возле кроватей - волчьи шкуры. Нет, не ради красоты те шкуры и не ради особого шика, а чтобы было куда становиться, когда утром, впотьмах, слезаешь с койки и начинаешь искать поршни из сыромятной кабаньей кожи. На потолке проступают кривые чоблуки - джидовые* жерди, поддерживающие плоскую, залитую глиной крышу.
   Такие жилища в Муюнкуме тогда никого не удивляли. Были и поплоше: темные землянки, с крохотным стекольцем на потолке вместо окна. В такой землянке жил и Егор с родителями и братьями. Да что там хаты и землянки! Случалось ведь и в камышовых шалашах жить - когда переезжали на какое-нибудь становище на берегу узека.
   Да, такие времена были! Промысловик, вернувшись с войны, прежде всего думал о том, чтобы прокормить семью и выполнить план по добыче мяса и рыбы. И кочевал с одного урочища на другое. Да и где ставить хату, если кабаны сегодня здесь, а завтра они уже километров за тридцать - сорок? А где будут через полгода?.. И рыба тоже кочует по узекам.
   Однако Егор с родителями теперь жил не в шалаше, не в землянке даже, а в настоящей хате с толстыми глиняными стенами и ровной, как стол, крышей. Зимой тепло, а летом, в лютый зной - очень даже прохладно. Словом, ладная хата.
   ...Побелив стены и подмазав пол, мать разбросала душистое сено. И затопила печь. В обеих половинах хаты стало тепло. Пол и стены подсыхали, запах извести и сырой глины улетучивался, и хата наполнялась ароматами степных трав.
   Мать еще не разрешает ходить по непросохшему полу, и Егор сидит на своем топчане и уныло смотрит на "хвощи" и "папоротники". Вспоминает луг и камыши Коянды-узека. С каким бы удовольствием он теперь собирал кизяк!* Хоть целый день. Только бы снова оказаться среди камышей, среди солодки и запашистых метелок кендыря, этой дикой азиатской сирени.
   Егор потянулся к полке на стене и взял оттуда тетрадные обложки и два огрызка карандаша. Уселся поудобнее на топчане, принялся рисовать излучину узека, лодку и лопасик - навес, под которым режут и солят рыбу на становище. Еще ему хотелось нарисовать бархан, усеянный тюльпанами, лощину, поросшую маками. Но тут нужно много разноцветных карандашей. А братка Володя, приехавший из Гуляевки на каникулы - он там у бабушки живет, - привез только два этих оглодка - синий и зеленый. Карандаши он сам израсходовал на уроках рисования. И все чистые тетрадочки исписал. А Егору достались одни обложки. Да и то их брат Николай хотел на пыжи пустить.
   Закончив хлопоты по дому, мать что-то сказала братке Володе и тот вышел в сени. А вернулся с небольшой чингилиной.
   - Ну, Егор, хватит лодыря гонять. Помогай-ка елку обряжать. А то скоро Дед Мороз придет, а у нас и елка не готова, - как будто строго говорит мать, но слова ее радуют.
   Чингилина на редкость удачная: кора не почернелая, не замшелая, не потрескавшаяся, а желтая и блестящая. Веточки упругие, крепкие, как проволока, густо облеплены острыми колючками. И что еще хорошо семенистая попалась чингилина, чуть встряхнешь - сухо зашуршат семена в коробочках-погремушках. И цветом коробочки хороши - корочки свежеиспеченного хлеба.
   Для елки братка Володя искал деревце, у которого ветви не были бы оглоданы скотиной. Поэтому он, продираясь сквозь колючий чапыжник в глубь тугая, забрел в такую чащобу, куда вряд ли когда могли забраться овцы и верблюды, охочие до чингиловых веточек в голодную зимнюю пору. Братка Володя старался выбрать самую лучшую чингилину на Кукуе.
   День стоял замечательный. Над тугаем косматилось багровое солнце, а на чистых заснеженных полянках загорались, мгновенно гасли и вновь вспыхивали мириады разноцветных огоньков. Оледенелые ветви саксаула, чингиля и тамариска, сникающие до самой земли, чуть слышно позванивали и посверкивали.
   Братка Володя представил себе Егора, сидящего на топчане в избе, и пожалел его. Нет у него пока подходящей обуви, а в самодельных поршнях далеко ли уйдешь по снегу? Вот если бы пимы - другое дело. Тогда можно было бы взять братишку в тугай. Но на складе охотничьей фактории нету детских сапог. Взрослым что твоей душе угодно: "кирзачи" и яловые ботинки, сапоги резиновые и сапоги-бродни, пимы черные и пимы серые. А детских совсем нет. Только ему, братке Володе, подобрали кое-как ботинки. Надо же в чем-то в школу ходить. И не по размеру те ботинки, приходится на толстые шерстяные носки еще большую портянку наматывать. Но все же у него обувь фабричная, у Егора же - самодельные поршни из шкуры кабана. Братка Володя очень жалел Егора и потому целый день бродил по цапкому колючему чапыжнику, не спеша выбирал "елку". Только к закату нашел подходящее деревце.
   Теперь, когда чингилина утвердилась на щербатых, добела выскобленных досках большого кухонного стола, всем стало ясно, что о лучшей елке и мечтать нечего: крона пушистая (колючек много), округлая, будто ее только что тщательно подстригли.
   Братка Володя вынимает из плетеной корзинки игрушки, которые они с матерью делали вечерами, когда Егор засыпал, накормленный и выкупанный в мягкой снеговой воде. Когда над барханами и тугаем воцарялась тишина, а в печке шипели и потрескивали сыроватые поленья и гудело пламя.
   Вот разноцветные бумажные фонарики.
   Вот какие-то невиданные цветы с огромными лепестками, также из бумаги.
   Вот еще фонарики, но эти из тонких золотистых соломинок.
   Вот фазаны с хвостами, как у жар-птицы.
   И еще: рыбки, уморительные зайцы с ушами непомерной величины, кабаны и клыкастые волки. У них одна судьба - их отправляют в гущину колючих веток.
   Все вырезано из картона, склеено из бумаги, ярко раскрашено самодельными растительными красками. Мать и братка постарались, не пожалели красок, повычерпали из черпаков все подчистую. А игрушки, какими мы обыкновенно украшаем наши елки, муюнкумцам даже и не снились. Так же как и вечнозеленые сказочные ели. Потому что кругом пустыня, где даже и чингиль в общем-то редкость.
   В далекой Гуляевке есть магазин, но там продают лишь самое необходимое для чабанов и охотников: муку, одежду, посуду. И еще лопаты, косы и грабли. А игрушки не продают. И уж конечно, там отродясь не бывало настоящих елок.
   Но все это не имеет значения. Была бы радость в доме. И радость пришла.
   Сначала она пришла к братке Володе, когда он в заснеженно-заледенелом тугае выбирал подходящую чингилину. Потом она пришла к матери Егоровой, когда она известью и глиной подновила стены и пол и, разбросав луговое сено, затопила для просушки хаты печь. И теперь пришла радость и к Егору.
   Не всегда человек может купить, приобрести то, что ему нужно. Но человек всегда, если он только захочет, может сотворить радость для ближнего, и тут не обязательно идти в магазин.
   Трудно, даже убого жили люди после жестокой войны с фашистами. Теперь уже так не живут. Но праздник и тогда приходил к людям и не только в города, но и в глухомань муюнкумскую.
   ...Но вот все игрушки подвешены или наколоты на шипы, острые и крепкие, как швейные иглы, а тут как раз последние лучи закатившегося за барханы солнца пробились сквозь побеги разросшихся к вечеру "хвощей" и "папоротников", и елка высветилась яркими пятнами: зелеными и оранжевыми, красными и синими. Еще совсем недавно это была самая обыкновенная чингилина, а теперь она украшает хату. Егор ходил вокруг елки такой счастливый, что и не знал, куда себя девать.
   Вдруг послышался лай собак, за окном замелькали тени.
   - Папка приехал!
   Елка забыта. Егора словно ветром выдуло из хаты. Воткнув ноги в поршни и натянув на голову малахай, мальчик кинулся за дверь.
   Во дворе он растерялся. Тут кутерьма: скот, собаки, люди. Еще минуту назад большой двор - точнее, обставленная чингилем площадка перед хатой был пуст и просторен. А теперь здесь теснота и толкотня. Снежный наст, до этого лежавший нетронутой целиной, взрыт, истоптан, загрязнен.
   Султан и Барсик, два рыжих ветерана-кабанятника, на которых Егор любил ездить верхом, из избытка чувств, от радости встречи повалили своего друга огромными лапами, лижут ему лицо.
   - Ну, здравствуй, сынок! - услышал Егор простуженный хриплый голос какого-то незнакомого человека.
   Егор встал и оторопело посмотрел на заросшего мужчину с почернелым лицом. А тот прижимает его к себе, неприятно кольнув щеку бородой, пахнущей махоркой, костром и пороховой гарью.
   Тут же еще один человек - в лисьем малахае, - но он сидит на верблюде и дергает его за мурундук*, торчащий в изувеченной ноздре, принуждая того лечь, чтобы тоже спешиться.
   Наконец узнав обоих - отца и брата Николая, - Егор позвал их в дом показать елку.
   - Хорошая елка, - похвалил отец, снимая с себя патронташ с ножом и прочий охотничий доспех и передавая все это братке Володе. - Но мы ее краше сделаем. Вот погоди, согреюсь немного, я тебе фокус покажу ахнешь.
   Отец и брат Николай разулись и в носках стали ходить по разбросанной траве. Затем расселись напротив огня, положив ноги на саксауловые чурбаки.
   Егору не терпится узнать, что же это за фокус. Но отец словно забыл обещанное. Отогревшись, ушел с сыновьями развьючивать лошадей и верблюда. А вернувшись, сел к столу.
   Напившись чаю, отец снова уселся на саксаулине против огня и принялся не спеша сворачивать большую цигарку из клочка газеты. Закурив, достал из бездонных карманов ватных штанов какой-то ржавый цилиндрик и велел принести плоскогубцы.
   Егору казалось, что его просто разыгрывают, - так все это было непохоже на фокус! Вот братья - они иногда любят подстроить что-нибудь в этом духе. Обещают одно, а делают совсем другое. Думают, что он по малости лет не понимает обмана, а он все прекрасно понимает. Вот и тут: обещали фокус, а показывают железку.
   Вскрыв плоскогубцами цилиндрик, отец извлек из него серебристую ленту, сверкающую при свете лампы, как сосулька в солнечный день. Он очень осторожно достал из цилиндрика ленту, и она блестящими кудряшками легла на чисто выскобленный стол. Вот это фокус!
   Охотник Харитон не был фокусником. Ржавый цилиндрик - всего лишь конденсатор двигателя машины. Этот конденсатор, видимо испорченный, подарили геологи, с которыми охотники повстречались в песках.
   - Вернешься, осторожно вскрой эту штуковину, - сказал шофер-геолог, отдавая охотнику ржавый цилиндрик. - Пацан твой обрадуется. А то ведь он у тебя ничего, кроме черепах и ящериц, не видит. Наверное, у него нет никаких игрушек...
   Егор же, конечно, ничего не знал: про геологов и про то, как устроены конденсаторы. Он видел только чудо. Из маленькой, ничем не примечательной с виду железячки тянулась бесконечная лента. Братья осторожно разрезали ленту ножницами (о чем Егор немного пожалел) и украсили ею елку.
   Серебристые полоски, дождем ниспадающие до самого стола, при малейшем движении воздуха касались колючих ветвей, шелестели, чуть слышно позванивали, трепетали, мерцали.
   - Что-то долго нет Деда Мороза, - вдруг громко заметил отец. Поднимусь-ка на крышу, посмотрю, не видно ли где. Будет идти мимо, покричу, а то уже темно, может хату не заметить и мимо пройти. А вы тут сидите, никуда не уходите, - добавил отец, главным образом обращаясь к Егору.
   Егор, однако, уже натянул на голову малахай и проворно искал под топчаном поршни. Тоже собирался на крышу, чтобы караулить припозднившегося Деда Мороза.
   - Егор, а вдруг он придет с другой стороны и мы его не увидим? Войдет в хату, а ты в это время на крыше. Увидит, что тебя нет, осерчает, тут же уйдет. Он ведь и минуты ждать не станет, у него же много дел в Муюнкумах...
   Егор остался в избе. Через короткое время после ухода отца в дверь постучали.
   - Кто там?! - откликнулась мать, колготившаяся у плиты. Она грела воду в казане для мытья.
   - Дед Мороз, - ответил голос за дверью, такой же простуженный, как у отца, только побасовитей и погрознее. Дверь открылась, и все увидели ЕГО.
   Он был в лисьем малахае, надвинутом на глаза и закрывавшем почти все лицо. У НЕГО была большая борода, но не черная и жесткая, как у отца, а белая, мягкая, шелковистая - чисто шерсть овцы Зорьки.
   - Ну как ведешь себя? Не проказничаешь, когда отец на охоте? Не безобразничаешь?
   Егор оторопел. Он готовился к приходу Деда Мороза. Но таких вопросов не ожидал. Что отвечать?
   Не очень-то примерно он вел себя. На неделе выбежал на улицу в одной рубашке и в поршнях на босу ногу. Хотя мать строго-настрого запрещает выбегать неодетым. Да еще лизнул иней с тележного колеса, закопанного во дворе, приспособленного для коновязи. Язык и прилип. На железном ободе остались окровавленные кусочки кожи. Но это пустяки по сравнению с тем, как он вел себя потом: все скрыл от матери и братки Володи, как раз приехавшего на каникулы. Знал, что скрывать нехорошо, а все же скрыл. Полдня сидел в углу и делал вид, что рисует, сглатывал потихоньку кровавую слюну. Лишь бы никто не догадался. Хотя и знал, что так делать не годится. Надо правду говорить, какой бы она ни была горькой или соленой. Гуляевская бабушка так учит.
   Егор вспомнил именно этот случай, казавшийся ему верхом безобразия. И он молчал. Он готов был разреветься, если б не братка Володя, который энергично тряс головой и поощрительно подмигивал. Мол, давай, смелей, не трусь! Выручила мать:
   - Егорушка у нас робкий мальчик, а так он хороший. Кизяки собирает, саксаул помогает таскать. Помощничек растет... А еще он басни знает!
   Все, что говорила мать, было сущей правдой. Уж кизяков и саксаула он перетаскал...
   - А ну-ка, расскажи басню, - прогремел Дед Мороз.
   Ну, это куда ни шло. Читать басни легкое и приятное дело. Лучше, чем рассказывать, как язык приморозил.
   Басни Крылова Егор любил, он их легко запоминал со слов братки Володи. Кроме басен Егор еще знал обыкновенные стихи: "Мороз-воевода дозором...", "Буря мглою небо кроет..." Песни знал хорошие: "Ермака" и "Бродягу". Но больше всего ему басни нравились, где звери, птицы и рыбы говорили между собой понятным человеческим языком. В баснях они вели себя почти как люди - совершали хорошие или не очень хорошие поступки, боялись, ошибались, обманывали друг друга, каялись.
   Егор стал читать басни и прочитал все, что знал. Дед Мороз снял кожаную рукавицу и погладил мальчика по голове. Рука его пахла порохом и махоркой, как у отца.
   - Дедушка Мороз, а ты живешь в песках и тоже охотишься на кабанов? спросил уже осмелевший мальчик.
   - А то как же, - кротко ответил Дед Мороз.
   - А ты на чем приехал? - допытывался Егор.
   - На ишаке, - не сразу ответил Дед Мороз, посмотрев зачем-то в окно.
   - Эх ты! Надо было с папиным караваном приехать. У него верблюд и две лошади казенные. Небось тебе бы нашлось место. Давно бы у нас был.
   - Ишь ты какой шустрый! - удивился Дед Мороз. - Ну ладно, соловья баснями не кормят, принимай подарки!
   И Егор получил ружье вместе с кожаным патронташем, набитым деревянными пулями. А сверх того - лук с камышовыми стрелами в матерчатом колчанчике. А братке Володе Дед Мороз вручил стопку тетрадей и коробку акварельных красок. А ведь он басен не рассказывал! Дед Мороз его даже не спросил про то, как он ведет себя в школе или на рыбачьем становище. Он только сказал ему:
   - Здесь тетрадки в клеточку и в линеечку. Их тут много. Еще и на тот год останется, если не будешь зря расходовать бумагу. А исписанные тетрадки обратно в Кукуй привези. Обложки - Егору, остальное - на растопку печки и на пыжи. В хозяйстве что не сгодится. И постарайся, сынок, и нынешний год закончить похвальным листом. Словом, учись как следует, бери пример с Ломоносова. Бог даст, и ты станешь большим ученым. Отец Михайлы Ломоносова тоже ведь рыбу и зверя промышлял, значит, он был человек нашего роду-племени. Только промышлял на том конце света, у моря Студеного...
   Слова Деда Мороза удивили Егора. Почему это он с браткой Володей говорит почти как отец? Даже голос такой же простуженный. Но он, конечно, ни о чем не стал спрашивать. А Дед Мороз тем временем закинул пустой мешок за плечо и сказал:
   - Ну, братцы, я пойду дальше. А то упарился у вас. Уж крепко вы насаксаулили свою хату.
   - Ты же не пешком, ты на ишаке поедешь, - поправил Деда Мороза Егор.
   - И то верно! - спохватился тот.
   - Ты к дедушке Кожемурату поедешь, к евоным внукам? А что ты им подаришь? - деловито осведомился Егор, глядя на пустой мешок.
   - Да, пожалуй, я к дедушке Кожемурату заеду, - ответил Дед Мороз, поспешно отступая к двери, не ответив как следует на вопросы мальчика...
   - Куда же ты глядел? - с укоризной сказал Егор вошедшему отцу. Деда Мороза проворонил! Эх ты... А еще на кабанов охотился. Хорошо, что я не пошел с тобой на крышу...
   - От незадача! - ответил отец и принялся старательно оглаживать бороду и усы.
   Егор стал показывать подарки.
   Отец вынул из колчана стрелу, потрогал ее острое жестяное жало и предупредил строго:
   - В кур и собак не целиться! С луком играй только в тугае или на барханах. Иначе на следующий год Дед Мороз не придет. И вообще, никакой елки не будет, если я хоть раз увижу тебя с луком во дворе...
   - Не-е-е, пап, я на фазанов буду охотиться.
   - На фазанов можно, - согласился отец, тщательно рассматривая подарки, делая вид, что впервые видит такое ружье: ствол полый и даже "замок" есть - приспособление для выталкивания пули.
   Отец отвел затвор, вложил в "казенник" пулю, вынутую из патронташика, которым Егор уже успел перепоясаться. Нажал на крючок. Хлопнул выстрел, и пуля, пролетев обе половины хаты, гулко ударила в глиняную стену.
   - Молодец Ахмет-Кожа, на все руки мастер. Хоть колесо сработать, хоть забаву ребенку смастерить, - вдруг ни с того ни с сего Харитон вспомнил своего приятеля - известного гуляевского кузнеца. И добавил: - И в хате не стреляй, а то стены поколупаешь и стекло разобьешь. Только во дворе. А из лука - в тугае или в степи...
   Мальчик кивнул головой. Конечно же, он будет охотиться в тугае. Где фазаны и зайцы. И еще он подумал, что если бы отец не прозевал Деда Мороза, то он, верно, тоже получил бы подарок. Может, у отца было бы новое ружье. Давно пора заменить расшатанный, проволокой скрученный "мултык"*.
   За окном тишь, снег, мороз. Вздыхает верблюд. Спят собаки, свернувшись калачиком в нишах стога сена, прикрыв хвостами свои чуткие носы. А в теплой избе, истомленной встречами и впечатлениями, засыпает Егор, самый счастливый муюнкумец.
   НА ПЕРЕЕЗДЕ
   ...Вода на перекате пенилась и клокотала. В глубокой бездонной яме, где обитает ужасный Сом-Лака, медленно и торжественно кружили черные воронки водоворотов.
   На середине речки бык, выпучив глаза и тяжело дыша, пошел вплавь, а телега, подталкивая его, катилась по инерции. Вода хлестала поверх телеги, вырывала клочья соломы, вспучивала брезент, которым были закрыты пожитки.
   Вот уж что-то унесло из одежды! Вот наперегонки с пучками соломы уплывает ружье!
   Родители стояли по пояс в воде и ничего не могли поделать. Мать держала Егора на руках. Отец же понукал быка, старался вывести его на отмель еще до того, как телега потеряет разгон. Не дай бог телега остановится! Бык сразу же утонет, он ведь под ярмом. А гибель быка-кормильца - большое несчастье.
   Егор хорошо запомнил тот день, когда они переправлялись на правый берег узека. И черные воронки запомнил, и телегу, погружающуюся в быстрину, и зловещее клокотанье воды. И то, как уплывало ружье вместе с пучками соломы. Прекрасное ружье, с полым стволом и упругим пружинным "замком" - подарок Деда Мороза...
   Теперь как будто переезд обмелел. Но течение тут сильное. На перекатах всегда ведь стремнина. Зато отец считает, что переезд - самое безопасное место.
   "Все же страшновато на этом переезде", - думает Егор, но молчит. Лучше помалкивать. А то вдруг отец передумает. И тогда жди следующего года. Если отец что-нибудь откладывает, то надолго. А ему так хочется научиться плавать!
   На Кукуе, где зимовище, он из воды не выходил. Целыми днями плескался в старом арыке, который был проложен неизвестно когда. Наверно, еще во времена хорезмского царства. Арык неглубокий, на дне золотистые песчинки поблескивают, и огненно-красные водяные божьи коровки плавают, не больше дробинок. Вода, попадающая сюда с чуйских узеков, хорошо прогревается. Барахтаться в такой воде - одно удовольствие.
   Нынче Егор не сплавляет по воде миски, не проказничает. Он во всем помогает старшим: солит распластанную рыбу, ходит в степь за кизяком. Да и то - большой уже, скоро в школу, осталось каких-то года полтора.
   А если Егор управляется с делами быстро, то его отпускают в степь поиграть. И тогда он катает по набитым извилистым тропинкам звонко-певучие обручи, изображая езду на машине. Или же берет лук и открывает охоту.
   Больше всего он любит охоту. Лук ему тоже Дед Мороз подарил, вместе с колчаном. Стрелы колчана совсем как настоящие: из тонких камышовых тростинок, с острыми как шило наконечниками. Они летят далеко-далеко. Иногда пустишь стрелу - и не найти. Только вот стрелы почему-то никогда не летят прямо, виляют. Но это не имеет никакого значения - то, что стрела влетает в куст, а фазана (или зайца) уж и след простыл. Взлетит из-под ног фазан, роняя перья, как жар горящие, - Егор стреляет. Выскочит с шумом заяц-толай из тамариска* - стреляет. Выходит, без дичи на становище никогда не возвращался.
   Приходит и говорит братьям: столько-то фазанов и столько-то зайцев. И ему верят. Знают, что Егор ничего понапрасну не станет делать: ни слов говорить, ни стрелами просто так, из баловства, по сторонам прыскать. Нет, этого за ним не водится. Да и сами братья ведь тоже не будут палить из ружей куда попало. Они охотятся только осенью и зимой, когда сезон на утку и кабана.
   Правда, как-то раз братка Володя взял ружье и застрелил водяного ужика, укравшего небольшого язька из кучи свежей рыбы. Отец как узнал об этом (его тогда на становище не было), так сразу же отправил братку Володю к очагу свинец и дробь катать. Наказание - хуже не придумаешь. Даже под лопасиком и то нет спасения от жары, а возле огня - и вовсе ад сущий. Мать замолвила было словечко за братку Володю, но отец остался на своем. Значит, чтоб впредь неповадно было. Ружье ведь не игрушка. С ружья кормились, и поэтому промысловик Харитон терпеть не мог баловства.
   Старшие, пластая рыбу, с интересом расспрашивали про охоту, похваливали Егора. Советовали, где лучше скрадывать зайца, подсказывали места, удобные для засидки.