Стерликов Анатолий. Камышовые странники

   События, о которых здесь рассказывается, происходили в те времена, когда воду казахстанских рек еще не разбирали на орошение всю до капли, и они, эти реки, свободно разливались по лесовым и песчаным равнинам, образуя многочисленные озера и проточки-узеки. Прибрежные заросли трещали, проламываемые зверьем, и над водами носились утки, гуси и лебеди. Многие русские казахстанцы в те годы занимались исключительно промыслом. И нет в том ничего удивительного, что родители и старшие поощряли "охотничьи" игры. А как же, ведь промысел - дело трудное. Меткость, умение бесшумно скрадывать зверя и птицу надо развивать с раннего детства.
   Однако большую часть времени Егор, как уже говорилось раньше, помогал старшим. Собирал в мешок коровьи "лепехи" и таскал их на становище к очагу. А потом опять отправлялся в степь за кизяком. В казане то еда варится, то рыбий жир вытапливается. В очаге почти целый день огонь. Сколько ни принесешь - к концу дня ничего не остается. Неглубокая ямка под казаном. Но эта черная пасть ненасытна. Кизяк туда как в прорву проваливается.
   Солить рыбу несравненно легче, чем собирать кизяк. За топкой ведь надо в степь ходить - почти целый день торчи на солнце! Недаром же Егорова макушка как та прошлогодняя лепеха - добела вылиняла. А тут бросают язей и сазанов, распластанных по хребтине, а ты, знай, посыпай их солью. Это гораздо легче, чем кизяк собирать. Сиди себе в тенечке да набивай в жабры соль.
   Однако Егор смерть как не любит солить рыбу. Нет ничего хуже. Лучше уж целый день по степи ходить не евши, чем возвращаться к ненавистной куче соли.
   За спиной мешок с кизяком, через плечо лук, на боку колчан, набитый стрелами. Нацеплял на себя всяких причиндалов (слово гуляевской бабушки), как тот Робинзон Крузо, что жил на необитаемом острове. Колючие кустистые травы до крови царапают ноги. Но Егору все равно в степи больше нравится. Нежно пахнет кермек*, благоухают розовые метелочки кендыря*. Всегда что-то неожиданное встретишь. То белый гриб степной попадается, размером с суповую тарелку. То увидишь выползок змеиный, серебристый, шелестящий на ветвях тамариска. Еще Барсик, рыжая азиатская овчарка, шныряет по кустам, нет-нет да выгонит кого-нибудь: зайца-толая с длиннющими ушами или стрепета белокрылого. А то и фазана, жар-птицу чуйскую. Нет, все же лучше по степи ходить, чем сидеть под колченогим лопасиком возле кучи соли.
   Все ничего. Вот только придешь на стан с кизяком - и не искупаешься... Мать строго-настрого предупредила: "К узеку - ни шагу!" Это после того, как Егор сходил на пристань без позволения старших и забрался в лодку, чтобы сплавать за кувшинками. Да еще посуду потом в узек зачем-то покидал, голова садовая. Видите ли, захотелось посмотреть, как железо плавает...
   Егор очень обрадовался, когда отец объявил ему о своем решении. Страшновато, конечно, но он и виду не показывал. Знал: коли научится он плавать, то сразу разрешат ему купаться в узеке два раза в день: в обед и вечером. Особенно вечером хорошо, вода теплая-теплая, как в кукуйском арыке после обеда. Так бы и сидел до ночи в узеке.
   ...Отец сказал Егору:
   - Смотри, как собака плавает. - А Барсику скомандовал, бросив камень: - Тащи!
   Пес гавкнул и плюхнулся в воду.
   Барсик - самый умный и смелый пес в охотничьей своре. Проведешь по телу - одни шрамы. Места нет живого. Это боевые шрамы, их нанесли свирепые секачи.
   Барсик плавает туда-сюда, повизгивает от волнения. Приказали искать - будет искать. Уж так устроена охотничья собака. А на самом деле он прекрасно знает, что искать камень бесполезно. Храбрость, ум, исполнительность - в этом весь Барсик. Он и Егора тоже слушается. Прикажет тот: "Ляг здесь", а сам идет дальше. И Барсик будет лежать. Егор обычно оставляет его там, где "лепех" много находит. Чтобы не забыть место, пока ходит разгружаться.
   А теперь Барсик показывает Егору стиль плавания. Пес мотается туда-сюда, якобы ищет брошенный камень. А Егор внимательно смотрит.
   - И ты делай так же: руками греби к себе. Только ногами воду не забывай стричь...
   Отец дал Барсику отбой, вошел в воду и сам поплыл "по-собачьи". Он плыл, а брызги летели в стороны и обрушивались на стрекозок, примостившихся на камышинках. Но стрекозки увертывались от капель. Одна из них, наверное, чересчур смелая, уселась на голову отца. Увидев это, Егор повеселел и меньше стал бояться воды.
   Отец поддерживал сына своей рукой, широкой и шершавой, как разделочная доска. Заметив, что тот держится на воде, он отпустил его. И напрасно: почувствовав, что опора ушла, Егор вскрикнул и, конечно, сразу же нахлебался воды.
   На берегу он долго кашлял, отплевывался. И купаться больше идти не захотел.
   Над рыбацким становищем, над головой - яркое солнце. Палит так, что степь дымится. А небо, всегда синее-синее - ну прямо как цветочки на бухарских пиалах! - пожелтело, будто выгорело. Собирая кизяк, Егор вспоминает замечательный кукуйский арык с золотистопесчаным дном и с теплой и прозрачной водой, в которой плавают какие-то пурпурные букашки водяные насекомые размером с дробинку.
   Так хочется купаться! Но этот ужасный перекат! Какое ружье тогда здесь пропало! Еще дедушка Кожемурат рассказывал (он иногда пригоняет к узеку отару на водопой), что ниже переезда Сом-Лака живет. Будто он сбивает в воду хвостом белых маленьких барашков и тут же их проглатывает.
   Егор рад, что отец затеял купанье. Только вот как страх преодолеть? Как плавать так, чтобы не захлебываться?
   Егор в воду не полез, а сел под тальник на белый войлок высохшей тины. В жару нет места лучше. Тень, от воды прохладой веет. Тихо шелестит листва. Кендырь-трава пахнет сильно. Стрекозки порхают, словно бы перепачканные чернилами. У берега колышатся густые зеленые пряди тины-нитчатки. А там, дальше, - темная пучина, бездонная яма, соминые владения.
   Харитон не стал уговаривать сына. Разогнался, прыгнул с обрыва в яму узека. В ту самую, где, говорят, живет Сом-Лака. Он коршуном пролетел над глинистым уступом и глубоко ушел под воду. Егор встал, подошел к яру и увидел шоколадно-коричневое тело отца, странно сократившееся в размерах. Наверное, только показалось. Но возможно, он и на самом деле лег на дно и замер там, наслаждаясь прохладой придонных струй.
   Среди чуйских промысловиков Харитон слыл самым лучшим ныряльщиком. Правда, он нырял не ради удовольствия и развлечения, как это делали Николай с браткой Володей, а чтобы мотню невода освободить от лапищ коряги. Бывает, нырнет и нет его. На берегу уже начинают беспокоиться, а он вдруг появится с сазаном в руках. Сазан - рыба ушлая, всегда прячется под кручу, когда яму бреднем процеживают. Вот и приходится как-то выгонять его оттуда. И тут весьма кстати умение Харитона нырять и долго сидеть под водой.
   Рыбак отфыркался и стал подразнивать сына:
   - Ай водичка! Прямо шелк. Плыви ко мне, Егор!
   Однако сам направился к берегу. Выбравшись на кручу, подал сыну ракушку, величиной с ладонь. Жемчужное нутро ее сверкало и переливалось.
   - А на перекате лучше есть. Хочешь посмотреть?
   И они поплыли. То есть Егор молотил руками и ногами, а отец шел рядом, поддерживая его снизу своей сильной рукой. На середине, там, где отцу уже по горло, они остановились. Егор набрал воздуху и опустил голову в воду, чтобы хорошенько рассмотреть лежащие на дне узека сокровища.
   Не ракушки, не камни самоцветные увидел он, а яркие полосы и пятна: зеленые и оранжевые, голубые и черные. И все там под водой сверкало и переливалось. Егор "пять набрал побольше воздуху и снова опустил голову в воду. И так несколько раз.
   Выбравшись на берег, Харитон сказал сыну, что может ему достать ракушки и камешки, конечно, может. Но лучше, если он, Егор, сам научится плавать и нырять за теми сокровищами. Нырнул и выбирай, что твоей душе угодно!
   ...Егор поминутно смотрит на солнце. Вроде бы высоко, а почему-то не зовут. Если б мешок был полный, то на стан можно было бы прийти раньше времени. Но как придешь, когда в мешке три тонюсенькие лепехи. Доходного язька не сваришь, не то что казан ухи. А вернешься с пустым мешком братья начнут подначивать. Им только дай повод - все время приходится быть начеку. Чуть что - подначки. И мать выговаривать будет. Дескать, уже большой, а помощь плохая. Егор точно знает, что кизяка поблизости нет, уже весь выбран, но все-таки ходит по луговине, работу изображает. И будет так ходить до тех пор, пока сами не позовут. Наконец-то!
   Отец крикнул несильно, но Егор сразу догадался, что это его кличут, и вот он уже бежит по сухой, растрескавшейся земле, будто бы выложенной глиняными плитками.
   В воду входят каждый сам по себе. Отец идет рядом, чуть ниже по течению, а Егор молотит руками, стрижет ногами, старается без помощи отца одолеть перекат. Но почти на самой середине он глотает воды, захлебывается.
   На берегу кашляет, отплевывается. Отец говорит хмуро:
   - Погляди на свои талаки. Сейчас они как шелк. Но скоро пожелтеют, распушатся. Скоро вода станет холодной. Ты должен научиться плавать, пока талаки не распушились.
   Скорей бы научиться плавать! Тогда ему разрешат ходить на узек в любое время. Натаскал кизяку - иди купайся. Попала соль в царапины - а она туда всякий раз попадает - пожалуйста, беги на узек. Слова никто не скажет. На лодке бы разрешили на левый берег за кизяком ездить. На той стороне - кизячины больше сковородки. Братка Володя рассказывал. И вообще там интереснее - деревья джиды, настоящий лес. Грачи тучами летают. Гнезд на джидинах не сосчитать. Словно малахаи висят на каждом суку. И фазанов в джиде немало. Слышно, как "цугукают" по утрам.
   Егор старается изо всех сил, но у него пока не получается. "Неужели не успею научиться до того, как метелки распушатся?" Собирая кизяк, Егор поглядывает на гривы камышовые: не желтеют ли? Еще как желтеют! И пушатся - иные что тебе хвосты лисьи. Значит, отец скоро запретит купанье...
   И мальчик с тоской посматривает на другой берег реки, где в серебристой роще грачи грают и по утрам пронзительно вскрикивают фазаны.
   Но отец, обремененный рыбацкими хлопотами и заботами, наверное, не скоро заметит созревание камыша.
   Целых три дня не ходили купаться. Харитон с сыновьями даже на обед не приезжал. Рыбаки с утра до вечера в тростниках били новые ловецкие просеки. Потому что вода вдруг почему-то упала и на старых просеках рыба сразу перестала ловиться. Егор поэтому бездельничал. Когда рыба не идет, то кизяку немного расходуется. И возле кучи соли не нужно торчать.
   Так что у Егора теперь было много свободного времени, и он под лопасиком перебирал ракушки и камешки в корзинке, которые отец поднял со дна узека. Ему казалось, что самые красивые все-таки остались на дне. Это потому, что отец не любит нырять с открытыми глазами. "Научусь плавать буду только с открытыми глазами нырять", - решил Егор.
   Сегодня утром Харитон сказал сыну, чтобы он собирался в гости к Кожемурату. Вот тот и перебирал теперь свои сокровища. Надо что-то выбрать для Амана и Рустема - внуков Кожемуратовых. Отец повезет дедушке Кожемурату свежих сазанов, которые попадутся в вентеря* на новых просеках. А он, Егор, повезет камешки и ракушки. А как же, разве можно на джайляу* ехать без подарка?
   Завтра после обеда запрягут в бричку быка и поедут. Егор представлял себе, как обрадуются Аман с Рустемом. Они, конечно, будут дружить, и Егор непременно позовет их в гости на становище.
   "Эх, а я и плавать не выучился! - сокрушался он. - А то могли бы взять лодку и поехать на ту сторону, где много ворон и фазанов. Или за кувшинками бы сплавали. А то Аман и Рустем в своей степи и в глаза не видели кувшинок..."
   ...Полуденная тишина. Ни былинка не шевельнется, ни лист не шелохнется. Лишь только доносится стрекотание пунцовокрылых кобылок. За ними гоняется Барсик, поглупевший от безделья и духоты.
   Егор смотрел на мокрую шерсть друга и завидовал ему: тот уже успел выкупаться в узеке. "Хорошо Барсику. А тут сиди и жди, когда тебя позовут, - сокрушенно вздыхал Егор. - Еще неизвестно, что скажет отец. Талаки вот распушились..."
   Харитон же, как обычно, молча воткнул широкий рыбацкий нож в разделочную доску, покрытую тусклой бронзой сазаньей чешуи, и направился к узеку. Он шагал широко, а Егор бежал рядом вприпрыжку. Рад, конечно.
   Плюхнувшись в воду, Егор поплыл. До этого у него уже получалось, но только на мелком месте, у берега. А на глубине он терялся, сбивался с хода. Но сегодня он плыл как-то особенно легко, и ему кажется, что он может плыть сколько угодно времени. И он плыл как рыба, не чувствуя собственного тела. Егор плыл и "по-собачьи", и "по-рыбачьи" - саженками, взмахивая руками над головой. Так он греб и греб, пока не коснулся песчаного дна. Встал, удивленно посмотрел назад. Узек переплыл!!!
   Отец, стоявший на середине переката, похвалил:
   - Вот и молодец! Полежи на песочке, отдохни малость!
   А Егор смотрел в сторону джидовой рощи, до которой он мог бы добежать минут за пять. И тут ему почему-то вспомнился кукуйский арык с багряными шариками божьих коровок и золотистыми крупинками песка. Впервые он вспомнил арык без сожаления. "Как я мог барахтаться в таком лягушатнике?" - презрительно думал он, нежась на горячем песке. Тянуло в дрему. И Егору и в самом деле надо было полежать, хорошенько отдохнуть. Ведь опять предстояло преодолевать перекат. Хорошим пловцом может считаться только тот, кто переплывет узек туда и обратно. Братка Володя может это запросто сделать. Отец и Николай - и говорить нечего.
   Надо было как следует отдохнуть, но Егору не лежалось. Он вскочил, бросился в воду и легко поплыл. А где-то на середине узека почувствовал, как вдруг отяжелели руки и ноги, словно свинцовыми стали. Так бывает иногда в пути. Идешь - и вдруг как бы наваливается на тебя тяжесть. Тут главное перебороть себя: присесть на кочку, отдохнуть и дальше идти, не обращая внимания на усталость. Но как на середине узека отдохнешь?
   Егор уже не мог плыть саженками. Он только греб руками, а ногами болтал как попало. Он плыл, по-бычьи выпучив красные, натруженные пресной водой глаза, крутил головой, словно бы вывинчивал ее повыше, прикидывал, сколько ему осталось до берега.
   Он греб из последних сил, а берег нисколечко не приближался. В довершение ко всему его сносило течением с переката на широкое и глубокое место, в соминую яму. Хотелось кричать, звать на помощь. Но он уже знал, этого делать как раз и не следует. Знал, что когда плывешь, лучше надеяться на себя, а не звать на помощь. Крикнешь, хлебнешь воды - и все пропало!
   "Надо плыть, тогда обязательно доберешься до берега. Если плывешь, не останавливаясь, в конце концов окажешься у берега" - так говорил отец после каждой неудачи. А он ведь знал, что говорил.
   Однажды, во время сильного ветра на Больших Камкалах лодка Харитона перевернулась, и он поплыл к берегу. Хоть и был в одежде. А ведь Большие Камкалы - не узек, а озеро огромное, почти море. Человека на том берегу не видно. Куда там человек - верблюд и то букашка. А Харитон плыл прямо в одежде! Он мог все с себя сбросить, но ему было жаль одежды. Особенно штанов из хорошо выделанной козлиной кожи. Непромокаемых, незаменимых для рыбалки и при верховой езде на охоте.
   Конечно же, посреди соминой ямы Егор не рассуждал насчет портков отцовских. Он только вспомнил в трудную минуту, что отец его в одежде переплыл Большие Камкалы.
   ...Наконец-то Егор ухватился за толстые камышовые корневища, похожие на щупальца спрута. Поглядел наверх, а там - рыжая голова Барсика торчит. Пес звонко лает, приветствует с кручи своего друга. Мальчишке радостно, и он дразнит Барсика, зовет его к себе. А тот только выкупался и ему ох как не хочется опять лезть в воду! Он притворно тявкает, повизгивает. Ну, это уж ни к чему заслуженному кабанятнику, вожаку охотничьей своры. А вон и отец!
   Харитон, оказывается, перешел по тропе вниз по течению и все время из камыша следил за Егором, в случае чего готовый сразу же прийти на помощь. Это он только старался ему на глаза не показываться - чтобы тот больше на себя рассчитывал.
   Но вот собака шумно плюхнулась в воду и начала плавать вокруг да около, взглядывая на Егора своими умными глазами. А Егор наконец-то понял, что переплыл не просто узек, а соминую яму.
   "Теперь и я, как Барсик! Как отец! Могу переплыть даже на таком широком месте! А сома бояться нечего. Чего бояться? Ему, дай бог, лягушку проглотить..."
   И теперь Егор знал: он никогда не утонет! Только надо ни о чем не думать, а просто плыть. Плыть, плыть и плыть...
   НА ТОМ КРАЮ ПЕСКОВ СЫПУЧИХ
   Нынешней зимой Егору исполнилось семь лет, и он с родителями жил на Карагильском урочище, где к пойме Чу подступают Муюнкумские пески. Доброе место: на луговинах травы много - сено быку Борьке и корове Мане можно накосить. А в ямах узеков рыба кишит, и это, пожалуй, самое главное. Вечером сидишь на берегу - рыба так играет, что вода от всплесков как в котле кипит. Иной сазан ударит - шум, будто берег подмытый обрушился.
   Егора теперь частенько можно увидеть в камышах одного, бредущего по кабаньей тропинке с удочкой. Но любит он играть и на поречных барханах. Забравшись на высокое место, подолгу смотрит в сторону Муюнкумов. А что там высмотришь? Одни лишь гряды песка, покрытые черными пятнами кустарничка. Да марево текучее. Иногда почудятся всадники и толпы людей. Но они не приближаются. Обман зрения.
   Однажды Егор увидел какие-то синие горбы, возвышающиеся над барханами. Братка Володя объяснил, что это очень высокие бугры, такие высокие, что за них даже тучи-облака цепляются. Только те бугры не песчаные, а каменные. Каждый день их не видно: то появляются, то исчезают.
   - Где они? Далеко отсюда? - спросил Егор, думая о чем-то своем.
   - На том краю песков сыпучих, - ответил братка Володя, ничего не подозревая.
   Егор всегда мечтал побывать на том краю, там, где отец с братом Николаем зимой на кабанов охотятся. А теперь, когда он увидел тот край пустыни, возникло желание тотчас отправиться в путь-дорогу.
   Казалось, добраться до Каменных бугров ничего не стоит. Коль видно, значит, не так уж и далеко. В этом Егор убеждался не раз. Вот Жуланды-узек, куда он ходит ловить сазанов, - это действительно даль. Такая даль, что ой-ой-ой! Идешь-идешь по тропе камышами, идешь-идешь, а конца края ей нет. Да еще при этом две воды - два брода на пути. Жуланды-узек так далеко, что его не увидишь даже с гребня Лысого бархана, а ведь это самое высокое место на всем Карагиле. А вот край - вот он, как говорят, рукой подать.
   Однажды Егор не выдержал и, никому ничего не сказав, пустился в глубь песков. Он решил идти до тех пор, пока не окажется на том краю.
   Хотя Егору и казались близкими Каменные бугры, все же в дорогу он собрался как положено: в узелок завернул пышку, испеченную на свежем рыбьем жиру, а к поясу прицепил отцовскую фляжку с водой. Это когда идешь с удочками на Жуланды-узек, тогда можно ничего не брать, разве сухарик прихватить. На рыбалке главное - спички, еда же в узеке плавает. А пески - совсем другое дело. Егор знал правило: собираешься в Муюнкумы на день - водой и едой запасайся на два, а то и на три дня. Во всяком случае, родители и братья всегда так делали. Поэтому он и взял с собой полную фляжку воды и пышку. Так серьезно он никогда никуда не собирался.
   ...Весело идти по пустыне в мае. "Тюр-ли-ли! Тюр-ли-ли!" - поют жаворонки. Птичек не видно, они где-то высоко, в пучине темно-синей. В трель переливчатую вплетается звонкое и упругое: "бип! Бип!" Песчанки голос подают. Их тоже не очень-то разглядишь среди желтых холмиков песка.
   Вот и получается, вроде бы и ничего не видно, а разноголосье со всех сторон - словно небо и земля поют.
   А по скатам барханов зеленые мазки трав. Упругие дужки песчаной осочки своими острыми кончиками чертят на песке круги и полукружья. С ними соревнуется эримурус, растение с мягкими плоскими листьями, покрытыми голубоватым налетом. Эримурус тоже вычерчивает дуги, только в несколько раз большие, чем это получается у песчаной осочки.
   И цветы кругом, много цветов!
   Тут бледно-голубые, хрустальные лепестки касатика, а там - тюльпаны желтые и оранжевые. Есть и пунцовые. Раскачиваясь, тюльпаны как бы вспыхивают и угасают, отчего и кажутся горящими свечечками, которые пытается задуть полуденный ветерок. И черепахи на каждом шагу. Жуют себе сочные стебельки или долбят тяжелыми лапами плотный песок. Странно: ведь не так давно из нор повыползли и снова уж землю роют. Непонятные хлопоты черепашьи!
   А вот на одинокой саксаулине, на тонюсенькой веточке раскачивается агама, безобразная на вид ящерка. Чего ради она раскачивается? Возможно, просто бездельничает, а может, в этом тоже есть какой-то смысл, как и в том, что он, Егор, шагает по барханам.
   Если не присматриваться, то пески могут показаться пустыми. Но стоит задержаться возле какой-нибудь саксаулины или жузгунины, как тут же и увидишь что-либо необычное. Но лучше не останавливаться. А то разве доберешься до того края?
   Взобравшись на высокий Лысый бархан, Егор посмотрел в сторону Карагил-узека. Он увидел хату, окруженную темно-зелеными камышами, оставленную без надзора, и на хате (на плоской крыше) даже разглядел Анчутку, черной козявкой маячащего, - своего заклятого врага, вредного настырного козла. Не Анчутка - антихрист настоящее ему имя! Он ведь нарочно всякий раз забирается на крышу. Вот и теперь залез и ждет, чтобы его оттуда прогнали. А прогонять и некому. Тут Егор еще вспомнил наказы родителей, уехавших с братьями на дальний Жуланды-узек, проверять сетки и вентери. В груди сладко защемило, как это случалось, когда до слез кого-то жалко станет.
   Пожалел Анчутку, но пошел дальше. Синие горбы, выступающие над горизонтом, манят его. А что там, за ближайшей барханной грядой? И, сам того не замечая, мальчик прибавляет шаг.
   Велико желание человека заглянуть за горизонт, покорить высоту, пусть и небольшую. Оно, это желание, сидит в каждом из нас, порой мы об этом и не подозреваем. Наверное, и открытий не было бы, да может, и мир остановился, не будь у людей желания одолеть пространство, не будь стремления к далям, горизонтам и высотам.
   Егор все дальше уходил от берегов Карагил-узека. Он шел бодро, только раз, ближе к вечеру, остановился, чтобы съесть пышку и отдохнуть. Он тогда даже прилег на песок, как обычно делал, играя весной на каком-нибудь поречном бархане.
   Разглядывая вишневые скорлупки луковичек и погрызенный стебелек тюльпана (объедки какого-то зверька), Егор задумался: что же делать? Солнце уже низко над барханами, а синие горбы все так же далеко. Это озадачило Егора. Он ведь знает другое: ко всякому, даже к самому дальнему бархану можно за полдня дойти. А он почти день идет. Вроде бы и рядом те Каменные бугры, а все не приближаются.
   А ведь уже завечерело. Неслышно больше голосов песчанок и трелей жаворонков. Пепельно-серые кусты саксаула казались то розовыми, то сиреневыми, и Егор заметил какие-то тени, мелькающие между деревьями. Каменные же бугры стали теперь густо-синими. И Егор смирился с тем, что он сегодня не доберется до т о г о к р а я.
   Легко смирился, ни о чем не беспокоясь. Он ведь привык бродить в одиночку. Однако недвижные саксаулины, неуловимые тени между ними, какая-то необыкновенная тишина - все это тревожило.
   Ночь застала его в межбарханье, где стояла скирда прошлогоднего сена. Видно, когда-то здесь была чабанская зимовка. Наверное, очень давно: камышовые стены овечьей кошары повалились. А сено в скирде слежалось так, что и пучка не вытащишь. Да и не сено это уже, а солома. Когда-то было сено, потом оно на солнце и воздухе перегорело, превратилось в солому.
   Егор обошел скирду вокруг и обнаружил в ней глубокую нишу. Не задумываясь о том, чья это работа, Егор забрался в нишу, зарылся, затаился. Было по-прежнему тихо. Лишь в глубине скирды кто-то подозрительно шебуршал. Наверное, мышка. А то и лисица. Пахло прелью, доносились какие-то острые запахи - как возле землянки в ту весну, когда он, Егор, нос к носу встретился с волком. Он тогда был еще несмышленышем и не знал, что перед ним матерый зверь.
   Не так было вчера, когда после чая с горячими пышками Егор забрался в марлевый масахан, края которого за ним, как обычно, заботливо подоткнул братка Володя. И, прежде чем заснуть. Егор разглядывал белую ткань полога, пропахшую дымом и полынью, на которой с той, с наружной, стороны выплясывали комары. Из камышей доносились крики: то резкие и скрипучие, то нежные и жалобные. Трещал камыш, в узеке шумно, как быки, плескались пеликаны. С этими звуками Егор засыпал и просыпался.
   А тут стояла глухая тишина. И никого рядом. У мальчика сжалось сердце. Почувствовав, как по щеке скатилась слеза, он устыдился, стал успокаивать себя, шептать принялся на манер гуляевской бабушки, когда она перед сном творит молитву. Только слова, конечно, были другие: "Не стыдно тебе, такой большой уже, а не можешь быть один... На Жуланды-узек по кабанячьей тропе на рыбалку ходишь, возвращаешься поздно вечером, иногда ночью, и ничего, а тут нюни распустил. Знал бы отец, не пустил бы одного на узек, раз такой хныкса-плакса..."
   Но "молитва" мало помогала. Он ведь впервые оказался в диком, совершенно незнакомом ему урочище, где и барханы иные, чем на Карагиле: высокие да крутобокие. А в межбарханье здесь не увидишь ни озерка, ни грив камышовых. Только жузгун и саксаул. Да сухие хрупкие пучки прошлогодней верблюжьей колючки, еще не прикрытые свежими зелеными побегами. Совсем не так на родном Карагильском урочище! Там все знакомое: Лысый бархан, Волчий бугор. Соленое озеро. А как называются эти барханы? И есть ли вообще у них названия?