Чаморро вскоре поняли, что смертельная опасность нависла над их островом. Они кинулись искать чудовище. Но нигде не могли его обнаружить. Непрекращающийся лязг роющих землю зубов наводил на них ужас. Подобно бесстрашным рыцарям средневековых европейских баллад, воины чаморро изо дня в день выплывали на своих пирогах в поисках морского дракона, но каждый раз возвращались ни с чем.
Но однажды... в заливе Аганья молодая островитянка, как обычно, мыла свои волосы шкурками «мыльных» апельсинов. Девушка заметила, что вскоре эти шкурки всплыли в заливе Паго. Почему это могло случиться? Она сообразила: дракон именно в этом месте прорыл под Гуамом подземный ход и теперь начнет продвигаться к поверхности, после чего остров распадется на части, а затем...
Девушка рассказала о своей догадке подругам. «Если наш остров не могут спасти мужчины, то за это дело придется взяться нам», – решили они. И на следующий день к заливу Аганья пришли самые прекрасные девушки острова. Они сели у берега, словно собрались мыть волосы, и запели сладкие песни. Морское чудовище не устояло перед соблазном. Дракон подплыл к берегу залива, чтобы насладиться нежными голосами аганьинских сирен. Именно этого момента и ждали девушки. Они быстро сплели из своих длинных черных волос сеть и поймали чудовище. Так благодаря красоте, смекалке и нежным голосам девушек был спасен остров.
Существует и еще одно предание, связанное с морем. В заливе Аганья есть небольшой островок, который якобы принесли сюда сами гуамцы. Вот как это случилось. Когда-то на Аганью собиралось напасть враждебное племя. Чаморро узнали о готовящемся нападении и, чтобы воспрепятствовать высадке чужеземцев, решили перенести со своего острова в залив огромную скалу Гапанг.
Задача эта была возложена на род Агуада. Силачи Агуада сочли, что это детская забава, и передоверили выполнение задачи своим детям. В те давние времена мальчики и девочки не имели права покидать свои хижины днем, поэтому они взялись за дело сразу же как только стемнело. Вскоре ребята увидели звезду, которую приняли за утреннюю, и отправились по домам, оставив скалу на краю залива. Чужеземцам удалось беспрепятственно высадиться на берег и до наступления вечера оплодотворить десятки женщин чаморро. Таким образом, кровь первых людей на земле – микронезийских чаморро – была разбавлена чужой, «слабой» кровью. После этого жители Гуама возненавидели звезду, которая обманула их детей, и назвали ее «Лживой звездой». Но она, несмотря на всю ненависть чаморро, осталась на ночном небосводе. И скала, которую так и не водрузили на место, – островок Гапанг – тоже лежит в заливе Аганья.
Артур показал мне также и другие острова у побережья Гуама, имеющие столь же сверхъестественное происхождение. Например, островок Палае в заливе Агат. Это будто бы перевернутая окаменевшая дырявая затонувшая рыбацкая лодка. Отверстие в ней так и осталось. И теперь, когда в океане поднимается шторм, скала начинает гудеть, как бы предупреждая рыбаков о том, что и их может постичь судьба далеких предков.
Однако самую романтическую гуамскую легенду Артур рассказал мне в конце нашего совместного путешествия. Из Тамунинга мы отправились пешком на север. Добрались до деревни Хармон и повернули налево, к морю. Наконец подошли к высокой скале, поднимающейся прямо из морских вод. Этот узкий, нависший над волнами утес местные жители называют Пунта-Амантес. Я знаю, что амантес в переводе с испанского означает «влюбленные», а пунта – «мыс». Так что Пунта-Амантес – это Мыс влюбленных. Трогательное, нежное имя. Но почему же скальный отрог Гуама назвали именно так?
Эта изящная скала напоминает островитянам о тех временах, когда на их острове появились белые люди. Однажды в Аганье испанский офицер познакомился с дочерью знатного чаморро. Вскоре они стали мужем и женой. От этого брака родилась девочка удивительной красоты. Ею восхищались все кавалеры Аганьи. Отец выбрал для нее жениха. Это был офицер испанской королевской армии. Каким же оказалось разочарование отца, когда он узнал, что его дочь тайно влюблена в простого островитянина. Отец решил настоять на своем и, объявив об обручении дочери с испанским офицером, начал готовиться к свадьбе. Однако гуамские Ромео и Джульетта не захотели разлучаться. Накануне ненавистной свадьбы молодые люди поднялись на высокую скалу, сплели волосы и, обнявшись, бросились в волны океана. Теперь это место называется Мыс влюбленных.
Когда отец добежал до скалы, он увидел на поверхности воды лишь два сплетенных венка из черных волос. С тех пор на Пунта-Амантес приходят влюбленные. И хотя я путешествую по Микронезии в одиночестве, однако благодаря Артуру мне удалось также побывать на этом прекрасном и романтическом мысе.
«РОБИНЗОН» В ДЖУНГЛЯХ ТАЛАФОФО
НА САЙПАНЕ ЖГУТ ЧЕРЕПА
Но однажды... в заливе Аганья молодая островитянка, как обычно, мыла свои волосы шкурками «мыльных» апельсинов. Девушка заметила, что вскоре эти шкурки всплыли в заливе Паго. Почему это могло случиться? Она сообразила: дракон именно в этом месте прорыл под Гуамом подземный ход и теперь начнет продвигаться к поверхности, после чего остров распадется на части, а затем...
Девушка рассказала о своей догадке подругам. «Если наш остров не могут спасти мужчины, то за это дело придется взяться нам», – решили они. И на следующий день к заливу Аганья пришли самые прекрасные девушки острова. Они сели у берега, словно собрались мыть волосы, и запели сладкие песни. Морское чудовище не устояло перед соблазном. Дракон подплыл к берегу залива, чтобы насладиться нежными голосами аганьинских сирен. Именно этого момента и ждали девушки. Они быстро сплели из своих длинных черных волос сеть и поймали чудовище. Так благодаря красоте, смекалке и нежным голосам девушек был спасен остров.
Существует и еще одно предание, связанное с морем. В заливе Аганья есть небольшой островок, который якобы принесли сюда сами гуамцы. Вот как это случилось. Когда-то на Аганью собиралось напасть враждебное племя. Чаморро узнали о готовящемся нападении и, чтобы воспрепятствовать высадке чужеземцев, решили перенести со своего острова в залив огромную скалу Гапанг.
Задача эта была возложена на род Агуада. Силачи Агуада сочли, что это детская забава, и передоверили выполнение задачи своим детям. В те давние времена мальчики и девочки не имели права покидать свои хижины днем, поэтому они взялись за дело сразу же как только стемнело. Вскоре ребята увидели звезду, которую приняли за утреннюю, и отправились по домам, оставив скалу на краю залива. Чужеземцам удалось беспрепятственно высадиться на берег и до наступления вечера оплодотворить десятки женщин чаморро. Таким образом, кровь первых людей на земле – микронезийских чаморро – была разбавлена чужой, «слабой» кровью. После этого жители Гуама возненавидели звезду, которая обманула их детей, и назвали ее «Лживой звездой». Но она, несмотря на всю ненависть чаморро, осталась на ночном небосводе. И скала, которую так и не водрузили на место, – островок Гапанг – тоже лежит в заливе Аганья.
Артур показал мне также и другие острова у побережья Гуама, имеющие столь же сверхъестественное происхождение. Например, островок Палае в заливе Агат. Это будто бы перевернутая окаменевшая дырявая затонувшая рыбацкая лодка. Отверстие в ней так и осталось. И теперь, когда в океане поднимается шторм, скала начинает гудеть, как бы предупреждая рыбаков о том, что и их может постичь судьба далеких предков.
Однако самую романтическую гуамскую легенду Артур рассказал мне в конце нашего совместного путешествия. Из Тамунинга мы отправились пешком на север. Добрались до деревни Хармон и повернули налево, к морю. Наконец подошли к высокой скале, поднимающейся прямо из морских вод. Этот узкий, нависший над волнами утес местные жители называют Пунта-Амантес. Я знаю, что амантес в переводе с испанского означает «влюбленные», а пунта – «мыс». Так что Пунта-Амантес – это Мыс влюбленных. Трогательное, нежное имя. Но почему же скальный отрог Гуама назвали именно так?
Эта изящная скала напоминает островитянам о тех временах, когда на их острове появились белые люди. Однажды в Аганье испанский офицер познакомился с дочерью знатного чаморро. Вскоре они стали мужем и женой. От этого брака родилась девочка удивительной красоты. Ею восхищались все кавалеры Аганьи. Отец выбрал для нее жениха. Это был офицер испанской королевской армии. Каким же оказалось разочарование отца, когда он узнал, что его дочь тайно влюблена в простого островитянина. Отец решил настоять на своем и, объявив об обручении дочери с испанским офицером, начал готовиться к свадьбе. Однако гуамские Ромео и Джульетта не захотели разлучаться. Накануне ненавистной свадьбы молодые люди поднялись на высокую скалу, сплели волосы и, обнявшись, бросились в волны океана. Теперь это место называется Мыс влюбленных.
Когда отец добежал до скалы, он увидел на поверхности воды лишь два сплетенных венка из черных волос. С тех пор на Пунта-Амантес приходят влюбленные. И хотя я путешествую по Микронезии в одиночестве, однако благодаря Артуру мне удалось также побывать на этом прекрасном и романтическом мысе.
«РОБИНЗОН» В ДЖУНГЛЯХ ТАЛАФОФО
Посещением Гуамского университета я, собственно, собирался завершить свое пребывание на крупнейшем микронезийском острове. Однако мои коллеги из университета посоветовали побывать еще в Талафофо.
Талафофо – это река в юго-восточной части Гуама. До сих пор я видел ее лишь в том месте, где она впадает в океан. Я отправился вдоль берега по узенькой тропке в глубь острова. Здесь самые густые заросли гуамских джунглей. И, кроме этой тропки, тянущейся вдоль реки, сюда не ведет ни одна другая дорога.
Недалеко от деревни, которая тоже называется Талафофо, находится несколько карстовых пещер. Если когда-нибудь эта почти неприступная область Гуама откроется для любопытных туристов, то именно пещеры станут одной из самых интересных достопримечательностей острова, потому что их стены испещрены микронезийскими петроглифами – наскальными рисунками. Некоторые из них, изображающие привычные вещи, вполне понятны (например, четыре каноэ чаморро, мужчина и женщина, кокосовые орехи). Другие, явно более поздние, нанесены белой краской. Они – не столько реалистическое отображение жизни островитян, сколько попытка рассказать о религиозных представлениях древних микронезийцев. Рисунки свидетельствуют о развитом культе морских животных. Здесь встречаются изображения, похожие на морского угря и ненавистную островитянам морскую звезду, а также нечто отдаленно напоминающее человеческий череп. Здесь даже есть изображение полинезийского бога Маке-Маке, которое я видел на знаменитом острове Пасхи.
В остальном эти пещеры малопривлекательны. Здесь темно, влажно и душно. Кроме того, повсюду можно увидеть толстый слой фекалий единственных обитателей пещер – летучих мышей.
Поэтому с чувством большого облегчения покидаю я последнюю талафофскую пещеру, выхожу на свежий воздух и отправляюсь вверх по речной долине к водопадам. Они, к сожалению, со всех сторон окружены непроходимыми джунглями. Чтобы их сфотографировать, мне пришлось бы обзавестись вертолетом. Я не захватил с собой вспышки, поэтому не смог сфотографировать и петроглифы. Так что заканчиваю я свое путешествие в верховья Талафофо с чувством, что мне еще раз следовало бы сюда вернуться.
Однако совсем неожиданно через несколько дней я снова услышал о Талафофо и ее пещерах. Дело в том, что именно в пещере Талафофо нашли в то время удивительного человека. Совершенно случайно я столкнулся с ним в аэропорту Аганьи в тот момент, когда он покидал Гуам. Еще неделю назад он был для всего Гуама, всей Микронезии и всего мира совсем неизвестен, а теперь его провожали словно главу крупной державы. Его, который еще неделю назад ни для кого не существовал, а согласно официальным документам уже более четверти века был мертв.
В аэропорту столицы Гуама я оказался свидетелем его последней импровизированной «пресс-конференции». Всего несколько дней назад жил он, подобно Робинзону, в пещере возле реки Талафофо. Теперь же имя его стало известно каждому жителю Гуама, и не только Гуама, а также и Японии, ведь он родился там и возвращался туда почти через тридцать лет. Имя этого японца – Сойти Йокои. В те дни оно действительно оказалось на страницах газет всего мира.
Я всматриваюсь в его усталое, морщинистое лицо. Выглядит он старше своих лет. Видно, что человек перенес много лишений и очень страдал от страшного одиночества; которое продолжалось около тридцати лет.
Сойти Йокои был солдатом японской императорской армии. Его, молодого закройщика, призвали в армию в 1941 году. Сначала Сойти служил в Маньчжурии в рядах 29-й пехотной дивизии. Но в 1943 году, когда японцы стали отступать, Йокои, подобно тысячам других солдат, перевели на Гуам. Он должен был защищать этот остров от нападения американской морской пехоты. Американцы действительно атаковали Гуам и после ожесточенных боев в начале марта 1944 года овладели островом.
Йокои, как и все остальные солдаты, принял воинскую присягу, в которой были такие слова: «Солдат императора не может сдаться на милость победителю. Он должен сражаться до смерти». Этого требовала присяга, этого требовал император, об этом изо дня в день твердили офицеры. Йокои верил им, как и тысячи других солдат. Он беспрекословно следовал присяге даже тогда, когда американцы уже захватили Гуам.
Он не сдался. Вместе с другими девятью солдатами скрылся в самой дикой, неприступной части Гуама – в джунглях возле реки Талафофо. Десять японцев обнаружили на острове удобную пещеру и расположились в ней. Они спрятали там свое оружие и стали дожидаться возвращения японской армии.
Шли годы. Один за другим умирали друзья Йокои. Наконец их осталось всего трое: Йокои, бывший портной из Нагои, пехотинец Микио Сити и служащий вспомогательного батальона Накабата Сато.
Ко всем несчастьям на троих японцев обрушилось еще новое: Гуам стал жертвой страшного урагана, который метеорологи назвали нежно «Карина». Ураган вырвал с корнем все деревья, которые давали пищу жителям острова, в том числе и обитателям джунглей Талафофо. После «Карины» пищи осталось лишь на одного человека. Японские солдаты бросили жребий – судьба благоволила Йокои. Его друзьям пришлось перебраться в другую пещеру, расположенную примерно в километре к востоку. Там они пытались отыскать съедобные плоды, но их было слишком мало. Микио и Сато в первый же день съели сырой, очень ядовитый плод так называемой федериковой пальмы. Через несколько дней оба японца скончались.
Йокои остался в полном одиночестве. Умерших товарищей он зарыл в пещере. После смерти Сато и Микио бывший портной в течение восьми лет не обмолвился словом ни с одним человеческим существом. Время от времени он издали видел островитян, но тщательно избегал любой встречи с ними.
Как все же Йокои удалось выжить в микронезийских джунглях? В реке он ловил рыбу и съедобных моллюсков. Эту однообразную пищу он пополнял кореньями лесных растений. Собирал плоды тропических деревьев, главным образом затерявшихся в джунглях кокосовых пальм. Больше всего, однако, любил он плоды хлебного дерева.
Кроме пресноводных рыб и моллюсков, японец в течение почти тридцати лет не получал никаких белков. Однажды, правда, ему посчастливилось поймать заблудившегося поросенка, который чуть было не свел Йокои в могилу. С тех пор он избегал мясных блюд. Он понимал, что если хочет дожить до возвращения императорских войск, то ни в коем случае не должен болеть.
Действительно, за исключением одного раза, когда из-за непривычной пищи у него расстроился желудок, Йокои за многие годы, прожитые в джунглях, ни разу не заболел. К тому же, как и все японцы, он был удивительно чистоплотен. Чтобы избежать кожных заболеваний, распространенных в тропиках, Йокои по нескольку раз в день купался и зимой и летом. Впрочем, какая в Микронезии зима?!
Он не бродил по джунглям без одежды, хотя, разумеется, форменное обмундирование давным-давно истлело. Йокои сумел выйти из положения. Помогла ему в этом его гражданская специальность. В джунглях Талафофо бывший портной шил «костюмы» только для себя, причем из материала, о котором в былое время даже не имел представления. Он разделил лыко кустарника паго на волокна, из которых «соткал» материал. Не было лишь пуговиц. Тогда японец из пластмассового футляра от военного фонаря вырезал круглые диски и пришил их бамбуковой иголкой.
Йокои. смастерил себе даже «ботинки». Из кокосового волокна он сплел крепкую веревку, а из нее соорудил нечто похожее на сандалии. Из скорлупы ореха он сделал лампадку, в которой горело опять, же кокосовое масло. Щепки же использовал для устройства специальных, им самим придуманных ловушек для раковин. Рыбу Йокои ловил «сетями» из тонко расщепленного бамбука. Смесь сушеного бамбука и растертых речных раковин оказалась легко воспламеняющимся порошком. Надо сказать, что его главной заботой было следить за тем, чтобы огонь в очаге никогда не угасал.
Йокои сумел не умереть от холода и голода, пользуясь лишь дарами джунглей. Все предметы, созданные японцем, сейчас экспонируются в императорском военном музее в Токио. Там же хранится его боевая винтовка и десять патронов. И хотя он часто страдал от голода, Йокои ни разу не воспользовался своей винтовкой для охоты, не произвел ни одного выстрела. Наоборот, он тщательно ухаживал за винтовкой, бережно заворачивал ее в куски старой рубашки. О своей одежде он меньше всего заботился, но оружие всегда содержал в идеальном порядке, ведь в любой момент вернувшиеся на остров японские офицеры могли приказать ему снова идти в бой.
Долгие годы Йокои прожил в полном одиночестве, владея лишь винтовкой и гениальными в своей простоте предметами, которые он сам создал. Последние восемь лет японец не промолвил ни единого слова. Потом случилось несчастье. В то время, когда он ловил в реке Талафофо рыбу, его схватили два чаморро – Иисус Дуэнас и Мануэль Гарсиа. Это произошло 24 января 1972 года. Островитяне отвели странного старика в еще более странной одежде в свою деревню.
По дороге Йокои сгорал от стыда: ведь он присягнул императору, что никогда не сдастся вражеским солдатам, а тут его взяли в плен простые крестьяне. Он знал, что его ждет, но ничего не мог поделать. Японские офицеры не раз говорили ему, что если он попадет в руки врага, то сначала его будут страшно мучить, а затем казнят. Приготовившись к смерти, он, склонив голову и по восточному обычаю сложив вместе ладони, словно собираясь молиться, медленно брел на казнь.
Однако рыбаки-чаморро отдали его в руки не палача, а полицейского, который отправил солдата императорской армий в больницу. Успокоившись и, поняв, что его не убьют, Йокои, прежде чем отправиться в больницу, вместе с сопровождающими его чаморро вернулся в пещеру, в которой погибли последние его друзья – Сато и Микио. Он выкопал из земли их останки и сложил в небольшой мешок, с которым впоследствии не расставался, даже на аэродроме он все время судорожно сжимал в правой руке свою погребальную ношу.
И все-таки сначала Йокои все же попал в больницу. Пока он там лежал, оберегаемый больничным персоналом от десятков журналистов, сообщения о местном Робинзоне облетели самые отдаленные уголки планеты.
Уже на следующий день необычного пациента посетил первый представитель страны, которой он так верно служил, – японский консул Сонти Синтаку. Консул передал Йокои магнитофон с записью голосов родственников бывшего солдата. Последний решил, что это какой-то новый вид телефона, и, в свою очередь, стал громко звать родных. Конечно, никто ему не ответил.
Передав японцу, благополучно вернувшемуся из джунглей, привет от близких, консул попытался ответить на вопросы, которых у Йокои скопилось множество за двадцать восемь лет. Прежде всего консул Синтаку вынужден был сообщить Йокои о том, что Япония действительно проиграла войну, причем более четверти века назад, чем привел японца в полное Смятение. Консул к тому же добавил, что в настоящее время император и американцы находятся в дружеских отношениях, Йокои просто ушам своим не верил. Он также спросил: жив ли Рузвельт? И, узнав, что последний умер примерно в то же самое время, когда окончилась война, Йокои впервые за весь разговор попытался улыбнуться.
Если Сойти Йокои прожил в джунглях Талафофо двадцать восемь лет, то в больнице на острове он провел лишь неделю – никаких причин задерживать его там дольше не было. Несмотря на худобу и изможденный вид, японец был абсолютно здоров. Его «выписали» через неделю. И вот в аэропорту я видел, как он, держа в руках мешочек с останками своих друзей, садился в огромный лайнер.
Японское правительство направило за своим забытым солдатом гигантский реактивный самолет. Лишь одного пассажира – Йокои должны были сопровождать правительственный врач, медицинская сестра и шестьдесят журналистов, которые ловили каждое слово человека, возвратившегося из джунглей после стольких лет скитаний и одиночества.
На следующий день я узнал из газет, что бывшего младшего сержанта встречали в аэропорту в Токио десятки тысяч людей во главе с премьер-министром Японии. Император же, которому бывший солдат сохранил в микронезийских джунглях абсолютную верность, послал Йокои приветственную телеграмму. Ему даже выплатили жалованье за прошедшие двадцать восемь лет.
Так закончилась история Йокои, настоящего Робинзона.
На аэродроме я издали наблюдал за Робинзоном с реки Талафофо. Мне также довелось увидеть примитивные, вызывающие улыбку предметы, которые он сумел сам сделать: сплетенные из волокна кокосовой пальмы «ботинки», выстроганную из бамбука иглу и ловушку для раковин. И каждый раз я не мог смотреть на все это без волнения. Я восхищался Йокои, сумевшим доказать всем, что только человек может все преодолеть и многого добиться.
Я действительно восхищался им. Позже я понял, что, хотя поступок Йокои прославляли, возносили до небес, сделали достоянием всей планеты, его героизм, как и всякий героизм подобного рода, бессмыслен и бесполезен.
Йокои был великолепно запрограммирован. Он беспрекословно выполнял все приказы, жил и поступал так, как требовали его командиры. Однако к чему привело его тупое послушание? Зачем эта нечеловеческая жертва? Кому оказались нужны его двадцать восемь героических лет?
Он ни разу не ослушался приказа, словно собака голоса своего господина. Однако человек и воин должен слышать голос не только своего командира, но и своей совести. Если же человек не слышит этого голоса, значит, он глух. Разве может быть глухой свободным? Разве свободен слепец? Нет, слепота – это не свобода. Слепота – увечье!
Последний солдат второй мировой войны поднялся в Аганье на борт самолета и отправился в Японию. Он не поверил своим глазам! Как же изменился за это время мир! Маршалы императора уже не распоряжаются, что следует и чего не следует делать. И тем не менее Япония процветает.
Тогда Йокои понял, что слепо доверял своим вождям. После этого он уединился. На время ушел даже в монастырь, чтобы иметь возможность спокойно все обдумать. К каким же выводам пришел бывший солдат? Этого я, к сожалению, не знаю...
Он давал газетам, радио и телевидению десятки интервью, однако о важнейшем, с моей точки зрения, вопросе своей судьбы он умолчал, а ведь, совершая свой подвиг, он фактически защищал фашистский режим. Когда я мысленно возвращаюсь к его трагической судьбе, мне кажется, что Сойти Йокои своей бессмысленной жертвой, сам того не желая, осудил и разоблачил бесчеловечную систему, которая предопределяет существование одного вождя и тысяч послушных солдат.
Талафофо – это река в юго-восточной части Гуама. До сих пор я видел ее лишь в том месте, где она впадает в океан. Я отправился вдоль берега по узенькой тропке в глубь острова. Здесь самые густые заросли гуамских джунглей. И, кроме этой тропки, тянущейся вдоль реки, сюда не ведет ни одна другая дорога.
Недалеко от деревни, которая тоже называется Талафофо, находится несколько карстовых пещер. Если когда-нибудь эта почти неприступная область Гуама откроется для любопытных туристов, то именно пещеры станут одной из самых интересных достопримечательностей острова, потому что их стены испещрены микронезийскими петроглифами – наскальными рисунками. Некоторые из них, изображающие привычные вещи, вполне понятны (например, четыре каноэ чаморро, мужчина и женщина, кокосовые орехи). Другие, явно более поздние, нанесены белой краской. Они – не столько реалистическое отображение жизни островитян, сколько попытка рассказать о религиозных представлениях древних микронезийцев. Рисунки свидетельствуют о развитом культе морских животных. Здесь встречаются изображения, похожие на морского угря и ненавистную островитянам морскую звезду, а также нечто отдаленно напоминающее человеческий череп. Здесь даже есть изображение полинезийского бога Маке-Маке, которое я видел на знаменитом острове Пасхи.
В остальном эти пещеры малопривлекательны. Здесь темно, влажно и душно. Кроме того, повсюду можно увидеть толстый слой фекалий единственных обитателей пещер – летучих мышей.
Поэтому с чувством большого облегчения покидаю я последнюю талафофскую пещеру, выхожу на свежий воздух и отправляюсь вверх по речной долине к водопадам. Они, к сожалению, со всех сторон окружены непроходимыми джунглями. Чтобы их сфотографировать, мне пришлось бы обзавестись вертолетом. Я не захватил с собой вспышки, поэтому не смог сфотографировать и петроглифы. Так что заканчиваю я свое путешествие в верховья Талафофо с чувством, что мне еще раз следовало бы сюда вернуться.
Однако совсем неожиданно через несколько дней я снова услышал о Талафофо и ее пещерах. Дело в том, что именно в пещере Талафофо нашли в то время удивительного человека. Совершенно случайно я столкнулся с ним в аэропорту Аганьи в тот момент, когда он покидал Гуам. Еще неделю назад он был для всего Гуама, всей Микронезии и всего мира совсем неизвестен, а теперь его провожали словно главу крупной державы. Его, который еще неделю назад ни для кого не существовал, а согласно официальным документам уже более четверти века был мертв.
В аэропорту столицы Гуама я оказался свидетелем его последней импровизированной «пресс-конференции». Всего несколько дней назад жил он, подобно Робинзону, в пещере возле реки Талафофо. Теперь же имя его стало известно каждому жителю Гуама, и не только Гуама, а также и Японии, ведь он родился там и возвращался туда почти через тридцать лет. Имя этого японца – Сойти Йокои. В те дни оно действительно оказалось на страницах газет всего мира.
Я всматриваюсь в его усталое, морщинистое лицо. Выглядит он старше своих лет. Видно, что человек перенес много лишений и очень страдал от страшного одиночества; которое продолжалось около тридцати лет.
Сойти Йокои был солдатом японской императорской армии. Его, молодого закройщика, призвали в армию в 1941 году. Сначала Сойти служил в Маньчжурии в рядах 29-й пехотной дивизии. Но в 1943 году, когда японцы стали отступать, Йокои, подобно тысячам других солдат, перевели на Гуам. Он должен был защищать этот остров от нападения американской морской пехоты. Американцы действительно атаковали Гуам и после ожесточенных боев в начале марта 1944 года овладели островом.
Йокои, как и все остальные солдаты, принял воинскую присягу, в которой были такие слова: «Солдат императора не может сдаться на милость победителю. Он должен сражаться до смерти». Этого требовала присяга, этого требовал император, об этом изо дня в день твердили офицеры. Йокои верил им, как и тысячи других солдат. Он беспрекословно следовал присяге даже тогда, когда американцы уже захватили Гуам.
Он не сдался. Вместе с другими девятью солдатами скрылся в самой дикой, неприступной части Гуама – в джунглях возле реки Талафофо. Десять японцев обнаружили на острове удобную пещеру и расположились в ней. Они спрятали там свое оружие и стали дожидаться возвращения японской армии.
Шли годы. Один за другим умирали друзья Йокои. Наконец их осталось всего трое: Йокои, бывший портной из Нагои, пехотинец Микио Сити и служащий вспомогательного батальона Накабата Сато.
Ко всем несчастьям на троих японцев обрушилось еще новое: Гуам стал жертвой страшного урагана, который метеорологи назвали нежно «Карина». Ураган вырвал с корнем все деревья, которые давали пищу жителям острова, в том числе и обитателям джунглей Талафофо. После «Карины» пищи осталось лишь на одного человека. Японские солдаты бросили жребий – судьба благоволила Йокои. Его друзьям пришлось перебраться в другую пещеру, расположенную примерно в километре к востоку. Там они пытались отыскать съедобные плоды, но их было слишком мало. Микио и Сато в первый же день съели сырой, очень ядовитый плод так называемой федериковой пальмы. Через несколько дней оба японца скончались.
Йокои остался в полном одиночестве. Умерших товарищей он зарыл в пещере. После смерти Сато и Микио бывший портной в течение восьми лет не обмолвился словом ни с одним человеческим существом. Время от времени он издали видел островитян, но тщательно избегал любой встречи с ними.
Как все же Йокои удалось выжить в микронезийских джунглях? В реке он ловил рыбу и съедобных моллюсков. Эту однообразную пищу он пополнял кореньями лесных растений. Собирал плоды тропических деревьев, главным образом затерявшихся в джунглях кокосовых пальм. Больше всего, однако, любил он плоды хлебного дерева.
Кроме пресноводных рыб и моллюсков, японец в течение почти тридцати лет не получал никаких белков. Однажды, правда, ему посчастливилось поймать заблудившегося поросенка, который чуть было не свел Йокои в могилу. С тех пор он избегал мясных блюд. Он понимал, что если хочет дожить до возвращения императорских войск, то ни в коем случае не должен болеть.
Действительно, за исключением одного раза, когда из-за непривычной пищи у него расстроился желудок, Йокои за многие годы, прожитые в джунглях, ни разу не заболел. К тому же, как и все японцы, он был удивительно чистоплотен. Чтобы избежать кожных заболеваний, распространенных в тропиках, Йокои по нескольку раз в день купался и зимой и летом. Впрочем, какая в Микронезии зима?!
Он не бродил по джунглям без одежды, хотя, разумеется, форменное обмундирование давным-давно истлело. Йокои сумел выйти из положения. Помогла ему в этом его гражданская специальность. В джунглях Талафофо бывший портной шил «костюмы» только для себя, причем из материала, о котором в былое время даже не имел представления. Он разделил лыко кустарника паго на волокна, из которых «соткал» материал. Не было лишь пуговиц. Тогда японец из пластмассового футляра от военного фонаря вырезал круглые диски и пришил их бамбуковой иголкой.
Йокои. смастерил себе даже «ботинки». Из кокосового волокна он сплел крепкую веревку, а из нее соорудил нечто похожее на сандалии. Из скорлупы ореха он сделал лампадку, в которой горело опять, же кокосовое масло. Щепки же использовал для устройства специальных, им самим придуманных ловушек для раковин. Рыбу Йокои ловил «сетями» из тонко расщепленного бамбука. Смесь сушеного бамбука и растертых речных раковин оказалась легко воспламеняющимся порошком. Надо сказать, что его главной заботой было следить за тем, чтобы огонь в очаге никогда не угасал.
Йокои сумел не умереть от холода и голода, пользуясь лишь дарами джунглей. Все предметы, созданные японцем, сейчас экспонируются в императорском военном музее в Токио. Там же хранится его боевая винтовка и десять патронов. И хотя он часто страдал от голода, Йокои ни разу не воспользовался своей винтовкой для охоты, не произвел ни одного выстрела. Наоборот, он тщательно ухаживал за винтовкой, бережно заворачивал ее в куски старой рубашки. О своей одежде он меньше всего заботился, но оружие всегда содержал в идеальном порядке, ведь в любой момент вернувшиеся на остров японские офицеры могли приказать ему снова идти в бой.
Долгие годы Йокои прожил в полном одиночестве, владея лишь винтовкой и гениальными в своей простоте предметами, которые он сам создал. Последние восемь лет японец не промолвил ни единого слова. Потом случилось несчастье. В то время, когда он ловил в реке Талафофо рыбу, его схватили два чаморро – Иисус Дуэнас и Мануэль Гарсиа. Это произошло 24 января 1972 года. Островитяне отвели странного старика в еще более странной одежде в свою деревню.
По дороге Йокои сгорал от стыда: ведь он присягнул императору, что никогда не сдастся вражеским солдатам, а тут его взяли в плен простые крестьяне. Он знал, что его ждет, но ничего не мог поделать. Японские офицеры не раз говорили ему, что если он попадет в руки врага, то сначала его будут страшно мучить, а затем казнят. Приготовившись к смерти, он, склонив голову и по восточному обычаю сложив вместе ладони, словно собираясь молиться, медленно брел на казнь.
Однако рыбаки-чаморро отдали его в руки не палача, а полицейского, который отправил солдата императорской армий в больницу. Успокоившись и, поняв, что его не убьют, Йокои, прежде чем отправиться в больницу, вместе с сопровождающими его чаморро вернулся в пещеру, в которой погибли последние его друзья – Сато и Микио. Он выкопал из земли их останки и сложил в небольшой мешок, с которым впоследствии не расставался, даже на аэродроме он все время судорожно сжимал в правой руке свою погребальную ношу.
И все-таки сначала Йокои все же попал в больницу. Пока он там лежал, оберегаемый больничным персоналом от десятков журналистов, сообщения о местном Робинзоне облетели самые отдаленные уголки планеты.
Уже на следующий день необычного пациента посетил первый представитель страны, которой он так верно служил, – японский консул Сонти Синтаку. Консул передал Йокои магнитофон с записью голосов родственников бывшего солдата. Последний решил, что это какой-то новый вид телефона, и, в свою очередь, стал громко звать родных. Конечно, никто ему не ответил.
Передав японцу, благополучно вернувшемуся из джунглей, привет от близких, консул попытался ответить на вопросы, которых у Йокои скопилось множество за двадцать восемь лет. Прежде всего консул Синтаку вынужден был сообщить Йокои о том, что Япония действительно проиграла войну, причем более четверти века назад, чем привел японца в полное Смятение. Консул к тому же добавил, что в настоящее время император и американцы находятся в дружеских отношениях, Йокои просто ушам своим не верил. Он также спросил: жив ли Рузвельт? И, узнав, что последний умер примерно в то же самое время, когда окончилась война, Йокои впервые за весь разговор попытался улыбнуться.
Если Сойти Йокои прожил в джунглях Талафофо двадцать восемь лет, то в больнице на острове он провел лишь неделю – никаких причин задерживать его там дольше не было. Несмотря на худобу и изможденный вид, японец был абсолютно здоров. Его «выписали» через неделю. И вот в аэропорту я видел, как он, держа в руках мешочек с останками своих друзей, садился в огромный лайнер.
Японское правительство направило за своим забытым солдатом гигантский реактивный самолет. Лишь одного пассажира – Йокои должны были сопровождать правительственный врач, медицинская сестра и шестьдесят журналистов, которые ловили каждое слово человека, возвратившегося из джунглей после стольких лет скитаний и одиночества.
На следующий день я узнал из газет, что бывшего младшего сержанта встречали в аэропорту в Токио десятки тысяч людей во главе с премьер-министром Японии. Император же, которому бывший солдат сохранил в микронезийских джунглях абсолютную верность, послал Йокои приветственную телеграмму. Ему даже выплатили жалованье за прошедшие двадцать восемь лет.
Так закончилась история Йокои, настоящего Робинзона.
На аэродроме я издали наблюдал за Робинзоном с реки Талафофо. Мне также довелось увидеть примитивные, вызывающие улыбку предметы, которые он сумел сам сделать: сплетенные из волокна кокосовой пальмы «ботинки», выстроганную из бамбука иглу и ловушку для раковин. И каждый раз я не мог смотреть на все это без волнения. Я восхищался Йокои, сумевшим доказать всем, что только человек может все преодолеть и многого добиться.
Я действительно восхищался им. Позже я понял, что, хотя поступок Йокои прославляли, возносили до небес, сделали достоянием всей планеты, его героизм, как и всякий героизм подобного рода, бессмыслен и бесполезен.
Йокои был великолепно запрограммирован. Он беспрекословно выполнял все приказы, жил и поступал так, как требовали его командиры. Однако к чему привело его тупое послушание? Зачем эта нечеловеческая жертва? Кому оказались нужны его двадцать восемь героических лет?
Он ни разу не ослушался приказа, словно собака голоса своего господина. Однако человек и воин должен слышать голос не только своего командира, но и своей совести. Если же человек не слышит этого голоса, значит, он глух. Разве может быть глухой свободным? Разве свободен слепец? Нет, слепота – это не свобода. Слепота – увечье!
Последний солдат второй мировой войны поднялся в Аганье на борт самолета и отправился в Японию. Он не поверил своим глазам! Как же изменился за это время мир! Маршалы императора уже не распоряжаются, что следует и чего не следует делать. И тем не менее Япония процветает.
Тогда Йокои понял, что слепо доверял своим вождям. После этого он уединился. На время ушел даже в монастырь, чтобы иметь возможность спокойно все обдумать. К каким же выводам пришел бывший солдат? Этого я, к сожалению, не знаю...
Он давал газетам, радио и телевидению десятки интервью, однако о важнейшем, с моей точки зрения, вопросе своей судьбы он умолчал, а ведь, совершая свой подвиг, он фактически защищал фашистский режим. Когда я мысленно возвращаюсь к его трагической судьбе, мне кажется, что Сойти Йокои своей бессмысленной жертвой, сам того не желая, осудил и разоблачил бесчеловечную систему, которая предопределяет существование одного вождя и тысяч послушных солдат.
НА САЙПАНЕ ЖГУТ ЧЕРЕПА
Сойти Йокои улетел в Японию, а я отправился в другую сторону – вернулся на подопечную территорию Тихоокеанские острова. Путь мой лежал на Марианские острова – последний административный округ Микронезии.
Там, так же как и на Гуаме, являющемся владением Соединенных Штатов, живут чаморро, на которых больше, чем на другие народы Микронезии, оказали влияние цивилизация и христианство и где много смешанных браков. Чаморро раньше считались «испанскими» и «католическими», а теперь – «американскими».
Родина чаморро – Марианские острова. Они протянулись дугой на север от самого южного и наиболее крупного из них – Гуама – на семь градусов по меридиану до острова, который носит испанское имя Фаральон де Пахарос. Между ним и Гуамом находится тринадцать островов. Многие из них невелики по размеру и необитаемы. К таким, например, относится и Паган. Это единственный микронезийский остров, недра которого еще содрогаются от вулканических извержений. Лишь четыре марианских острова играют более или менее значительную роль в жизни микронезийцев. Это прежде всего, конечно, Гуам, затем Рота (на котором я уже побывал), Тиниан и Сайпан, где находится административное управление всей Микронезии. На этот раз я отправился на Сайпан.
Откровенно говоря, я не всегда получаю удовольствие от полета. На Сайпан со мной вместе летели два американца. С ними я случайно познакомился еще на островах Трук. На острова Трук и на Сайпан их привело необычное хобби. Выяснилось, что оба пилота-любителя коллекционировали старые самолеты. Да, есть, оказывается, люди, которым мало одного или двух собственных современных самолетов, и они мечтают собрать как можно больше старых летательных аппаратов. Кто же это надоумил их искать самолеты здесь, в Микронезии, обитатели которой не изобрели даже колеса, не говоря уже о крыльях?
Мои знакомые были к тому же еще и весьма разборчивыми коллекционерами: их интересовали лишь японские самолеты, оставшиеся на островах Микронезии со времен второй мировой войны. На Труке таких самолетов действительно немало. Все они искорежены, как будто их свело предсмертной судорогой.
Больше всего пилоты-любители хотели заполучить знаменитые японские истребители «Зеро», которых здесь оказалось немало, но ни один из них не был способен подняться в воздух. Тогда коллекционеры попытались собрать из нескольких машин одну и совершить полет по трассе тихоокеанской войны, в которой «Зеро» принимали самое непосредственное участие с момента нападения на Пёрл-Харбор и до полного поражения Японии.
Удалось ли моим спутникам осуществить свой замысел, я так и не знаю. Во всяком случае, дело это рискованное. Возможно, они на своем собранном по частям самолете разбились и оказались на дне морском.
Тем не менее здесь, на Сайпане, а часто вспоминал о них. Ведь кругом видны следы страшной, кровопролитной битвы. Чего я только на Сайпане не увидел! Карабины и каски, орудия и минометы, танки и бронетранспортеры, десантные суда и даже затонувшую подводную лодку, которой не удалось скрыться от точных попаданий вражеских снарядов. Кругом валялись черепа и кости как солдат императорских войск, так и их противников. Нигде японцы не дрались с американцами так яростно, как на Сайпане и других островах, прикрывавших прямой выход в Страну восходящего солнца.
Американцы уже почти всех своих солдат предали земле. Впрочем, если вы не антрополог, то сумеете ли распознать, кому принадлежит данный череп – солдату победившей или побежденной армии? Японцы же лишь в последнее время стали вновь появляться в Микронезии. Представители союза ветеранов войны посещают микронезийские острова, прочесывают джунгли, ведут поиски в горных пещерах, в бункерах, бывших крепостных сооружениях, собирают останки своих земляков, считают найденные черепа, чтобы затем во время торжественного церемониала, сопровождаемого самурайскими песнями, их сжечь.
Я сам; оказался свидетелем жуткого зрелища – поиска черепов на Сайпане. Уже сам факт прикосновения к скелетам давно погибших людей отдает средневековым мистицизмом, от которого пробегает дрожь по коже. А чего стоит обряд сожжения черепов! Тщательно пересчитанные и зарегистрированные берцовые кости и голеностопы, лопатки и отдельные позвонки, собранные на всем острове «похоронными отрядами», упаковывают в нейлоновые мешки и перевозят в определенное, как бы ритуальное место. После того как с японской скрупулезностью даже самая маленькая косточка занесена в реестр, человек, руководящий церемониалом, чиркает спичкой, и пламя вспыхивает. В этом открытом крематории в пепел превращаются останки тех, кто уже никогда больше не увидит своей родины.
Полыхает огонь, ветераны поют похоронные песни, и над холмами Сайпана, словно траурная вуаль, стелется дым.
Остров холмист. В центре его находится самая высокая гора Микронезии – Тапотчау. Главный сайпанский хребет соединяет величественную Тапотчау с другой, расположенной на севере горной вершиной – Марпи. На востоке поднимаются Кагманские холмы, а на юге возвышается гора Нафутан, у подножия которой лежит одноименный мыс.
Так как восточное побережье Сайпана неровно, американцы начали высадку на западной стороне острова, хотя там доступ к берегу в значительной степени затрудняет разветвленный коралловый риф. Сайпан действительно не самое лучшее место для высадки десанта. И все же именно этот остров американцы избрали в качестве опорного пункта на боевом пути к Японии. В Пелелиу я узнал, что в годы войны в штабе союзников возникли разногласия между двумя группами, планировавшими военные операции на Тихом океане. Одна, руководимая Макартуром, предлагала вести фронтальное наступление с юга – овладеть островами Палау, освободить Филиппины и затем начать захват Японии. Вторая группа, возглавляемая адмиралом Эрнстом Кингом, отстаивала другую точку зрения: постепенно овладеть всей Микронезией и с Марианских островов, без всяких обходов, наступать прямо на Японию.
Там, так же как и на Гуаме, являющемся владением Соединенных Штатов, живут чаморро, на которых больше, чем на другие народы Микронезии, оказали влияние цивилизация и христианство и где много смешанных браков. Чаморро раньше считались «испанскими» и «католическими», а теперь – «американскими».
Родина чаморро – Марианские острова. Они протянулись дугой на север от самого южного и наиболее крупного из них – Гуама – на семь градусов по меридиану до острова, который носит испанское имя Фаральон де Пахарос. Между ним и Гуамом находится тринадцать островов. Многие из них невелики по размеру и необитаемы. К таким, например, относится и Паган. Это единственный микронезийский остров, недра которого еще содрогаются от вулканических извержений. Лишь четыре марианских острова играют более или менее значительную роль в жизни микронезийцев. Это прежде всего, конечно, Гуам, затем Рота (на котором я уже побывал), Тиниан и Сайпан, где находится административное управление всей Микронезии. На этот раз я отправился на Сайпан.
Откровенно говоря, я не всегда получаю удовольствие от полета. На Сайпан со мной вместе летели два американца. С ними я случайно познакомился еще на островах Трук. На острова Трук и на Сайпан их привело необычное хобби. Выяснилось, что оба пилота-любителя коллекционировали старые самолеты. Да, есть, оказывается, люди, которым мало одного или двух собственных современных самолетов, и они мечтают собрать как можно больше старых летательных аппаратов. Кто же это надоумил их искать самолеты здесь, в Микронезии, обитатели которой не изобрели даже колеса, не говоря уже о крыльях?
Мои знакомые были к тому же еще и весьма разборчивыми коллекционерами: их интересовали лишь японские самолеты, оставшиеся на островах Микронезии со времен второй мировой войны. На Труке таких самолетов действительно немало. Все они искорежены, как будто их свело предсмертной судорогой.
Больше всего пилоты-любители хотели заполучить знаменитые японские истребители «Зеро», которых здесь оказалось немало, но ни один из них не был способен подняться в воздух. Тогда коллекционеры попытались собрать из нескольких машин одну и совершить полет по трассе тихоокеанской войны, в которой «Зеро» принимали самое непосредственное участие с момента нападения на Пёрл-Харбор и до полного поражения Японии.
Удалось ли моим спутникам осуществить свой замысел, я так и не знаю. Во всяком случае, дело это рискованное. Возможно, они на своем собранном по частям самолете разбились и оказались на дне морском.
Тем не менее здесь, на Сайпане, а часто вспоминал о них. Ведь кругом видны следы страшной, кровопролитной битвы. Чего я только на Сайпане не увидел! Карабины и каски, орудия и минометы, танки и бронетранспортеры, десантные суда и даже затонувшую подводную лодку, которой не удалось скрыться от точных попаданий вражеских снарядов. Кругом валялись черепа и кости как солдат императорских войск, так и их противников. Нигде японцы не дрались с американцами так яростно, как на Сайпане и других островах, прикрывавших прямой выход в Страну восходящего солнца.
Американцы уже почти всех своих солдат предали земле. Впрочем, если вы не антрополог, то сумеете ли распознать, кому принадлежит данный череп – солдату победившей или побежденной армии? Японцы же лишь в последнее время стали вновь появляться в Микронезии. Представители союза ветеранов войны посещают микронезийские острова, прочесывают джунгли, ведут поиски в горных пещерах, в бункерах, бывших крепостных сооружениях, собирают останки своих земляков, считают найденные черепа, чтобы затем во время торжественного церемониала, сопровождаемого самурайскими песнями, их сжечь.
Я сам; оказался свидетелем жуткого зрелища – поиска черепов на Сайпане. Уже сам факт прикосновения к скелетам давно погибших людей отдает средневековым мистицизмом, от которого пробегает дрожь по коже. А чего стоит обряд сожжения черепов! Тщательно пересчитанные и зарегистрированные берцовые кости и голеностопы, лопатки и отдельные позвонки, собранные на всем острове «похоронными отрядами», упаковывают в нейлоновые мешки и перевозят в определенное, как бы ритуальное место. После того как с японской скрупулезностью даже самая маленькая косточка занесена в реестр, человек, руководящий церемониалом, чиркает спичкой, и пламя вспыхивает. В этом открытом крематории в пепел превращаются останки тех, кто уже никогда больше не увидит своей родины.
Полыхает огонь, ветераны поют похоронные песни, и над холмами Сайпана, словно траурная вуаль, стелется дым.
Остров холмист. В центре его находится самая высокая гора Микронезии – Тапотчау. Главный сайпанский хребет соединяет величественную Тапотчау с другой, расположенной на севере горной вершиной – Марпи. На востоке поднимаются Кагманские холмы, а на юге возвышается гора Нафутан, у подножия которой лежит одноименный мыс.
Так как восточное побережье Сайпана неровно, американцы начали высадку на западной стороне острова, хотя там доступ к берегу в значительной степени затрудняет разветвленный коралловый риф. Сайпан действительно не самое лучшее место для высадки десанта. И все же именно этот остров американцы избрали в качестве опорного пункта на боевом пути к Японии. В Пелелиу я узнал, что в годы войны в штабе союзников возникли разногласия между двумя группами, планировавшими военные операции на Тихом океане. Одна, руководимая Макартуром, предлагала вести фронтальное наступление с юга – овладеть островами Палау, освободить Филиппины и затем начать захват Японии. Вторая группа, возглавляемая адмиралом Эрнстом Кингом, отстаивала другую точку зрения: постепенно овладеть всей Микронезией и с Марианских островов, без всяких обходов, наступать прямо на Японию.