Гуннар Столесен
Навеки твой
1
То ли оттого, что он был самым юным из моих клиентов, то ли он напомнил Мне о почти таком же мальчике, живущем в этом городе, а может, мне просто нечем было заняться, словом, я внимательно выслушал все, что он мне поведал.
Выдался один из тех дней, какие иногда бывают в конце февраля, когда морской ветер вдруг принесет тепло и столбик термометра поднимется до +12°, а короткий проливной дождь мигом смоет остатки снега, еще кое-где белевшего последние три-четыре недели и превращавшего горы, обрамляющие город, в райские кущи, а переполненный людьми центр в подобие ада. Над городом повеяло весной, и люди шагали по улицам, широко расправив плечи, словно стремясь к неведомой цели, о которой можно только гадать.
В такие дни мой служебный кабинет похож на изолятор. Квадратная комната, большой и пустой (если не считать телефонного аппарата) письменный стол, пустые шкафы для архивных документов – замкнутый уголок пространства, специально созданный для людей, имена которых никто никогда не поминает. За целый день телефон позвонил только раз. Пожилая дама просила найти пропавшего пуделя. Я ответил, что у меня аллергия на собак, особенно на пуделей. Дама пренебрежительно фыркнула и бросила трубку. Ничего не поделаешь – я такой, какой есть: когда я продаю себя, то продаю недешево.
Около трех часов я услыхал, что кто-то вошел в приемную. Я дремал за столом и вздрогнул от шума в соседней комнате. Я встал и пошел к двери.
Посреди приемной стоял мальчик и с любопытством озирался по сторонам. Ему было не больше восьми-девяти лет. В поношенной нейлоновой куртке синего цвета и вельветовых брюках с заплатами на коленях, серой вязаной шапочке, которую он мгновенно сдернул, как только увидел меня. Волосы оказались жесткими, прямыми и почти белыми. Большие голубые глаза и приоткрытый рот. Ребенок, похоже, готов был расплакаться.
– Привет, – сказал я.
Мальчик судорожно сглотнул и уставился на меня.
– Если тебе к зубному врачу – это рядом, – продолжал я.
Он покачал головой.
– Мне сюда, – кивнул он в сторону моей рифленой стеклянной двери, где в зеркальном отражении можно было прочесть, что эта контора принадлежит частному сыщику В. Веуму. Мальчик смущенно глядел на меня.
– Вы правда настоящий сыщик?
– Что считать настоящим, – улыбнулся я. – Заходи, садись.
Мы вошли в кабинет. Я уселся за стол, а мальчик устроился на стареньком стуле для посетителей и огляделся. Не знаю, чего он ждал, но по лицу его я понял, что он разочарован. Впрочем, так случалось и прежде. Единственное, что мне всегда хорошо удается, – это не оправдывать ожиданий.
– Я нашел ваш адрес в телефонном справочнике – там, где указаны конторы частных сыщиков.
Последние слова он произнес медленно и старательно, будто сочинил их заранее.
Я смотрел на мальчика и думал, что через тру лет моему Томасу будет восемь и он точно так я сможет найти мою контору – по телефонному справочнику. Если, конечно, захочет…
– Тебе нужна помощь?
– Да, мой велосипед… Я кивнул и повторил:
– Да, твой велосипед.
За окном виднелся район Воген. Цепочка автомашин тянулась в далекую страну на островах под названием Осане, находившуюся за тридевять земель. Туда можно было добраться на автомобиле и, если очень повезет, развернувшись, тут же стать в хвост очереди машин, чтобы возвратиться в город на следующее утро.
Когда-то давным-давно у меня тоже был велосипед. Это было до того, как город отдали на растерзание автомобилям и задушили выхлопными газами. Теперь сизая дымка шапкой накрыла фьорд, и полуостров Флейфьеллет был похож на отравленную ядом и умирающую крысу, пытающуюся вдохнуть хоть немножко морского воздуха.
– Значит, у тебя украли велосипед?
Мальчуган кивнул.
– Может, стоит сообщить в полицию?
– Но ведь они поднимут шум.
– Шум?
– Ну да! – Мальчик снова кивнул, и я понял, что ему хочется мне все объяснить, но он никак не может начать.
И тут неожиданно он задал мне дьявольски практичный вопрос.
– Это будет дорого стоить? Вы много берете?
– Я стою дорого, но, когда во мне нет надобности, меня можно просто выбросить.
Он изумленно глядел на меня, и я поспешил пояснить:
– Все зависит от того, какое дело и кто меня просит им заняться. Одним словом, что ты от меня хочешь и кто ты такой? Сначала расскажи подробно о своем деле. Пока я понял, что у тебя украли велосипед и ты хочешь знать, кто его украл и где его найти, верно?
– Нет. Я знаю, кто это сделал.
– Отлично. Кто?
– Джокер и его компания. Они хотят теперь заманить к себе мою маму.
– Твою маму?
Я ничего не понимал. Мальчик очень серьезно глядел на меня.
– Послушай, а как тебя зовут? – спросил я.
– Роар.
– А полностью?
– Роар Андресен.
– Сколько же тебе лет?
– Восемь с половиной.
– А где ты живешь?
Он назвал новый район на юго-западе. Я никогда там не был и видел его только издали. Он казался мне чем-то вроде лунного пейзажа, если, конечно, допустить, что на Луне могут быть многоэтажные дома-башни.
– Твоя мама знает, где ты сейчас?
– Нет. Когда я пошел к вам, ее еще не было дома. Я нашел ваш адрес в телефонном справочнике и приехал сюда на автобусе, да и контору вашу сам нашел, я никого не спрашивал.
– Давай все-таки позвоним твоей маме, чтобы она не беспокоилась. У вас дома есть телефон?
– Есть. Но она еще не вернулась.
– Понятно. А где она работает? Может, позвонить ей на работу?
– Нет. Она сейчас как раз в дороге. Да я и не хочу, чтобы она обо всем знала.
В это мгновение Роар показался мне совсем взрослым. И я размышлял, следует ли задавать ему вопрос, который давно вертелся у меня на языке. Нынешние дети знают и понимают гораздо больше, чем мы предполагаем.
– А твой отец?
Я заметил, как глаза мальчика расширились.
– Он… с нами не живет. Он ушел от нас. Мама говорит, что… он нашел себе другую женщину и у нее свои дети, двое детей. И мама говорит, что папа плохой и я должен о нем забыть.
Лица Томаса и Беаты проплыли у меня перед глазами.
– Слушай, давай я отвезу тебя домой, – поторопился предложить я, – а там подумаем, как отыскать твой велосипед. По дороге ты мне подробно обо всем расскажешь, хорошо?
Натянув плащ, я огляделся. Не оставив заметного следа, заканчивался еще один день моей жизни.
– А вы не возьмете с собой пистолет?
Я глянул на Роара.
– Пистолет?
– Да.
– У меня нет его.
– Нет? А я думал…
– Так это только в кино или по телевизору показывают, а в жизни все иначе.
– Понятно…
Мальчик был разочарован полностью.
Мы вышли, и, пока я запирал дверь, в кабинете зазвонил телефон. Мгновение я думал, стоит ли возвращаться, но решил, что, скорее всего, звонит человек, у которого пропала кошка, да я все равно не успею снять трубку. К тому же у меня аллергия на кошек. Я решил не отвечать.
Нам повезло: была та счастливая неделя месяца, когда лифт работал исправно. Когда мы спускались, я спросил, кто такой Джокер.
Мальчик серьезно посмотрел на меня и глухо произнес:
– Он плохой.
И пока мы не сели в машину, я ни о чем его больше не спрашивал.
Выдался один из тех дней, какие иногда бывают в конце февраля, когда морской ветер вдруг принесет тепло и столбик термометра поднимется до +12°, а короткий проливной дождь мигом смоет остатки снега, еще кое-где белевшего последние три-четыре недели и превращавшего горы, обрамляющие город, в райские кущи, а переполненный людьми центр в подобие ада. Над городом повеяло весной, и люди шагали по улицам, широко расправив плечи, словно стремясь к неведомой цели, о которой можно только гадать.
В такие дни мой служебный кабинет похож на изолятор. Квадратная комната, большой и пустой (если не считать телефонного аппарата) письменный стол, пустые шкафы для архивных документов – замкнутый уголок пространства, специально созданный для людей, имена которых никто никогда не поминает. За целый день телефон позвонил только раз. Пожилая дама просила найти пропавшего пуделя. Я ответил, что у меня аллергия на собак, особенно на пуделей. Дама пренебрежительно фыркнула и бросила трубку. Ничего не поделаешь – я такой, какой есть: когда я продаю себя, то продаю недешево.
Около трех часов я услыхал, что кто-то вошел в приемную. Я дремал за столом и вздрогнул от шума в соседней комнате. Я встал и пошел к двери.
Посреди приемной стоял мальчик и с любопытством озирался по сторонам. Ему было не больше восьми-девяти лет. В поношенной нейлоновой куртке синего цвета и вельветовых брюках с заплатами на коленях, серой вязаной шапочке, которую он мгновенно сдернул, как только увидел меня. Волосы оказались жесткими, прямыми и почти белыми. Большие голубые глаза и приоткрытый рот. Ребенок, похоже, готов был расплакаться.
– Привет, – сказал я.
Мальчик судорожно сглотнул и уставился на меня.
– Если тебе к зубному врачу – это рядом, – продолжал я.
Он покачал головой.
– Мне сюда, – кивнул он в сторону моей рифленой стеклянной двери, где в зеркальном отражении можно было прочесть, что эта контора принадлежит частному сыщику В. Веуму. Мальчик смущенно глядел на меня.
– Вы правда настоящий сыщик?
– Что считать настоящим, – улыбнулся я. – Заходи, садись.
Мы вошли в кабинет. Я уселся за стол, а мальчик устроился на стареньком стуле для посетителей и огляделся. Не знаю, чего он ждал, но по лицу его я понял, что он разочарован. Впрочем, так случалось и прежде. Единственное, что мне всегда хорошо удается, – это не оправдывать ожиданий.
– Я нашел ваш адрес в телефонном справочнике – там, где указаны конторы частных сыщиков.
Последние слова он произнес медленно и старательно, будто сочинил их заранее.
Я смотрел на мальчика и думал, что через тру лет моему Томасу будет восемь и он точно так я сможет найти мою контору – по телефонному справочнику. Если, конечно, захочет…
– Тебе нужна помощь?
– Да, мой велосипед… Я кивнул и повторил:
– Да, твой велосипед.
За окном виднелся район Воген. Цепочка автомашин тянулась в далекую страну на островах под названием Осане, находившуюся за тридевять земель. Туда можно было добраться на автомобиле и, если очень повезет, развернувшись, тут же стать в хвост очереди машин, чтобы возвратиться в город на следующее утро.
Когда-то давным-давно у меня тоже был велосипед. Это было до того, как город отдали на растерзание автомобилям и задушили выхлопными газами. Теперь сизая дымка шапкой накрыла фьорд, и полуостров Флейфьеллет был похож на отравленную ядом и умирающую крысу, пытающуюся вдохнуть хоть немножко морского воздуха.
– Значит, у тебя украли велосипед?
Мальчуган кивнул.
– Может, стоит сообщить в полицию?
– Но ведь они поднимут шум.
– Шум?
– Ну да! – Мальчик снова кивнул, и я понял, что ему хочется мне все объяснить, но он никак не может начать.
И тут неожиданно он задал мне дьявольски практичный вопрос.
– Это будет дорого стоить? Вы много берете?
– Я стою дорого, но, когда во мне нет надобности, меня можно просто выбросить.
Он изумленно глядел на меня, и я поспешил пояснить:
– Все зависит от того, какое дело и кто меня просит им заняться. Одним словом, что ты от меня хочешь и кто ты такой? Сначала расскажи подробно о своем деле. Пока я понял, что у тебя украли велосипед и ты хочешь знать, кто его украл и где его найти, верно?
– Нет. Я знаю, кто это сделал.
– Отлично. Кто?
– Джокер и его компания. Они хотят теперь заманить к себе мою маму.
– Твою маму?
Я ничего не понимал. Мальчик очень серьезно глядел на меня.
– Послушай, а как тебя зовут? – спросил я.
– Роар.
– А полностью?
– Роар Андресен.
– Сколько же тебе лет?
– Восемь с половиной.
– А где ты живешь?
Он назвал новый район на юго-западе. Я никогда там не был и видел его только издали. Он казался мне чем-то вроде лунного пейзажа, если, конечно, допустить, что на Луне могут быть многоэтажные дома-башни.
– Твоя мама знает, где ты сейчас?
– Нет. Когда я пошел к вам, ее еще не было дома. Я нашел ваш адрес в телефонном справочнике и приехал сюда на автобусе, да и контору вашу сам нашел, я никого не спрашивал.
– Давай все-таки позвоним твоей маме, чтобы она не беспокоилась. У вас дома есть телефон?
– Есть. Но она еще не вернулась.
– Понятно. А где она работает? Может, позвонить ей на работу?
– Нет. Она сейчас как раз в дороге. Да я и не хочу, чтобы она обо всем знала.
В это мгновение Роар показался мне совсем взрослым. И я размышлял, следует ли задавать ему вопрос, который давно вертелся у меня на языке. Нынешние дети знают и понимают гораздо больше, чем мы предполагаем.
– А твой отец?
Я заметил, как глаза мальчика расширились.
– Он… с нами не живет. Он ушел от нас. Мама говорит, что… он нашел себе другую женщину и у нее свои дети, двое детей. И мама говорит, что папа плохой и я должен о нем забыть.
Лица Томаса и Беаты проплыли у меня перед глазами.
– Слушай, давай я отвезу тебя домой, – поторопился предложить я, – а там подумаем, как отыскать твой велосипед. По дороге ты мне подробно обо всем расскажешь, хорошо?
Натянув плащ, я огляделся. Не оставив заметного следа, заканчивался еще один день моей жизни.
– А вы не возьмете с собой пистолет?
Я глянул на Роара.
– Пистолет?
– Да.
– У меня нет его.
– Нет? А я думал…
– Так это только в кино или по телевизору показывают, а в жизни все иначе.
– Понятно…
Мальчик был разочарован полностью.
Мы вышли, и, пока я запирал дверь, в кабинете зазвонил телефон. Мгновение я думал, стоит ли возвращаться, но решил, что, скорее всего, звонит человек, у которого пропала кошка, да я все равно не успею снять трубку. К тому же у меня аллергия на кошек. Я решил не отвечать.
Нам повезло: была та счастливая неделя месяца, когда лифт работал исправно. Когда мы спускались, я спросил, кто такой Джокер.
Мальчик серьезно посмотрел на меня и глухо произнес:
– Он плохой.
И пока мы не сели в машину, я ни о чем его больше не спрашивал.
2
На улице похолодало. Мороз в предсмертной схватке вцепился в побледневшее небо, и пьянящий утренний аромат бесследно исчез. В глазах прохожих больше не светилась весна, в них отражались серые будни, полные тревог и забот. Зима одолела весну и испортила людям настроение.
Моя машина на платной стоянке на Торнплас выглядела совершенно невинно, хотя оплаченное время давно истекло.
Мой маленький клиент изредка поглядывал на меня, как всякий восьмилетний мальчуган поглядывает на своего отца, когда они вдвоем выбираются на прогулку. Разница заключалась в том, что я не был его отцом, да и вообще так поглядывать на меня было не за что. Я был всего-навсего сыщиком, на четвертом десятке – без жены, без детей, без друзей и иных привязанностей. Я мог бы иметь успех в каком-нибудь «Клубе одиноких», но даже туда меня не приглашали.
Все, чем я владел, был автомобиль, переживший очередную зиму и готовившийся встретить свою восьмую весну. Он служил мне верой и правдой, хотя иногда, особенно в плохую погоду, у него барахлило зажигание. Мы уселись и, немного повоевав с зажиганием, двинулись в путь. Роар заметил, как я про себя проклинаю мотор. Надо признаться, что я вполне овладел этим искусством и редко ругаюсь вслух, тем более в присутствии женщин и детей. Может, именно потому никто меня не любит.
На самой середине моста через Пуддефьорд мы оказались в пробке. Было похоже, что мы остановились на изгибе радуги. Справа, между светло-серым небом и темно-серой водой, виднелся остров Аск, и мерцавшие на его склонах вечерние огни были похожи на сигналы бедствия. Слева от нас, в заливе Викен, возвышался скелет того, что когда-нибудь – с божьей помощью и с помощью кораблестроителей – должно стать судном. Огромный кран угрожающе раскачивался над скелетом, как доисторический птеродактиль над тушей мертвого динозавра, готовый поудобней примоститься, чтобы клевать мертвечину. Был как раз такой вечер в конце зимы, когда, куда ни повернись, во всем ощущается смерть.
– Теперь расскажи мне о своем велосипеде, о маме и о Джокере с компанией. И скажи, что ты хочешь, чтобы я для тебя сделал.
Я глянул на Роара и ободряюще улыбнулся. Он попытался улыбнуться в ответ, и я должен признаться, что не видел, пожалуй, ничего более душераздирающего, чем попытка ребенка улыбнуться, когда он не может этого сделать. Я понял, что мальчику предстоит поведать мне непростую историю.
– На прошлой неделе они забрали велосипед у Петера, – начал Роар. – У него тоже нет папы.
– Правда?
Поток автомашин медленно двинулся вперед. Я машинально следил за тормозными сигналами впереди идущих машин.
– Джокер всегда ходит со своей компанией. У них есть небольшой домик в лесу на горе за нашими домами.
– Домик?
– Да, но это не они его построили, кто-то построил, а Джокер и его компания всех оттуда выгнали, и теперь все боятся в этот домик заходить. Но вот…
Мы ехали по Лаксевогу. Направо, по другую сторону Пуддефьорда, похожий на собачью лапу, вытянулся в заливе полуостров Нурднес.
– Да, и что? – спросил я.
– Мы, конечно, слышали о том, что они там проделывали. Они ловили девчонок постарше и тащили в домик, ну и все такое… Но это были девчонки, а не мамы. А когда они украли велосипед у Петера, его мама пошла туда, чтобы забрать велосипед, и она… она не вернулась.
– Как? Совсем не вернулась?
– Нет. Петер, Ханс и я – мы ждали ее больше двух часов, а потом Петер заплакал и сказал, теперь, мол, ясно, что они убили его маму, а отец ушел в море и больше никогда не вернется…
– Чего же вы не позвали на помощь взрослых?
– А кого? Ни у Петера, ни у Ханса, ни у меня нет папы. Наш дворник и полицейский Хауге только и знают, что кричат на нас и прогоняют. А руководитель молодежного клуба в нашем доме твердит одно: приходите к нам, будем играть в «людо» [1]. Дурак он. Но потом мама Петера вернулась из леса с велосипедом, а одежда на ней была вся грязная и изорванная, и она плакала. Все это видели. Позади шел Джокер со своей компанией, они орали и хохотали, а когда увидели нас, то закричали – так, чтобы слышали и мама Петера, и все, – что, если мама Петера пожалуется кому-нибудь, они расправятся с Петером.
– Этим все и кончилось?
– Да, ведь никто не станет связываться с Джокером. Как-то отец одной девочки встретил Джокера у магазина, прижал его к стенке и сказал, что, если они не прекратят безобразий, он так отделает самого Джокера, что тот на ногах стоять не сможет.
– Ну?
– Однажды поздно вечером, когда этот человек возвращался с работы, компания подстерегла его около дома. Они избили его так, что он две недели пролежал в постели, а когда поправился, вся семья переехала на другую квартиру. С тех пор все боятся…
– Ты думаешь, что я не испугаюсь?
Роар с надеждой посмотрел на меня.
– Конечно, ты ведь настоящий сыщик!
Я усмехнулся, представив себя рослым и крепким сыщиком (а на самом деле мускулы у меня дрябловаты, только язык хорошо подвешен).
Мы миновали первый жилой квартал на окраине и уже выехали из районов, где скорость движения ограниченна, но я не спешил давить на газ. Мне стало чуточку легче.
– Значит, они взяли твой велосипед и ты боишься за свою маму? Ты ей говорил о маме Петера?
– Нет-нет, я не мог.
– А ты уверен, что это Джокер и его компания взяли…
– Там есть один парень – Тассе. Он маленький и толстый. Сегодня, когда я возвращался из школы, он мне сказал, что Джокер взял мой велосипед и я могу получить его, если приду к ним в домик. А если я боюсь, то пусть приходит мама. Он прямо так и сказал, и захохотал.
– А сколько их там, в этой компании?
– Восемь-девять, а может, десять человек. Когда как.
– Только мальчишки?
– Нет, там и девчонки бывают, но не всегда.
– Сколько же им лет, этим ребятам?
– Они большие. Шестнадцать или семнадцать – это точно. А Джокер даже старше. Говорят, что ему больше двадцати, но, наверное, девятнадцать.
Девятнадцать… Самый расцвет для психопата. Уже не ребенок, но и не взрослый. Я с подобными типами встречался. Они то жестоки и упрямы, а то могут расплакаться от случайно оброненного грубого слова и совершенно непредсказуемы, как погода в конце февраля: можно ждать чего угодно. Передо мной стояла нелегкая задача.
Моя машина на платной стоянке на Торнплас выглядела совершенно невинно, хотя оплаченное время давно истекло.
Мой маленький клиент изредка поглядывал на меня, как всякий восьмилетний мальчуган поглядывает на своего отца, когда они вдвоем выбираются на прогулку. Разница заключалась в том, что я не был его отцом, да и вообще так поглядывать на меня было не за что. Я был всего-навсего сыщиком, на четвертом десятке – без жены, без детей, без друзей и иных привязанностей. Я мог бы иметь успех в каком-нибудь «Клубе одиноких», но даже туда меня не приглашали.
Все, чем я владел, был автомобиль, переживший очередную зиму и готовившийся встретить свою восьмую весну. Он служил мне верой и правдой, хотя иногда, особенно в плохую погоду, у него барахлило зажигание. Мы уселись и, немного повоевав с зажиганием, двинулись в путь. Роар заметил, как я про себя проклинаю мотор. Надо признаться, что я вполне овладел этим искусством и редко ругаюсь вслух, тем более в присутствии женщин и детей. Может, именно потому никто меня не любит.
На самой середине моста через Пуддефьорд мы оказались в пробке. Было похоже, что мы остановились на изгибе радуги. Справа, между светло-серым небом и темно-серой водой, виднелся остров Аск, и мерцавшие на его склонах вечерние огни были похожи на сигналы бедствия. Слева от нас, в заливе Викен, возвышался скелет того, что когда-нибудь – с божьей помощью и с помощью кораблестроителей – должно стать судном. Огромный кран угрожающе раскачивался над скелетом, как доисторический птеродактиль над тушей мертвого динозавра, готовый поудобней примоститься, чтобы клевать мертвечину. Был как раз такой вечер в конце зимы, когда, куда ни повернись, во всем ощущается смерть.
– Теперь расскажи мне о своем велосипеде, о маме и о Джокере с компанией. И скажи, что ты хочешь, чтобы я для тебя сделал.
Я глянул на Роара и ободряюще улыбнулся. Он попытался улыбнуться в ответ, и я должен признаться, что не видел, пожалуй, ничего более душераздирающего, чем попытка ребенка улыбнуться, когда он не может этого сделать. Я понял, что мальчику предстоит поведать мне непростую историю.
– На прошлой неделе они забрали велосипед у Петера, – начал Роар. – У него тоже нет папы.
– Правда?
Поток автомашин медленно двинулся вперед. Я машинально следил за тормозными сигналами впереди идущих машин.
– Джокер всегда ходит со своей компанией. У них есть небольшой домик в лесу на горе за нашими домами.
– Домик?
– Да, но это не они его построили, кто-то построил, а Джокер и его компания всех оттуда выгнали, и теперь все боятся в этот домик заходить. Но вот…
Мы ехали по Лаксевогу. Направо, по другую сторону Пуддефьорда, похожий на собачью лапу, вытянулся в заливе полуостров Нурднес.
– Да, и что? – спросил я.
– Мы, конечно, слышали о том, что они там проделывали. Они ловили девчонок постарше и тащили в домик, ну и все такое… Но это были девчонки, а не мамы. А когда они украли велосипед у Петера, его мама пошла туда, чтобы забрать велосипед, и она… она не вернулась.
– Как? Совсем не вернулась?
– Нет. Петер, Ханс и я – мы ждали ее больше двух часов, а потом Петер заплакал и сказал, теперь, мол, ясно, что они убили его маму, а отец ушел в море и больше никогда не вернется…
– Чего же вы не позвали на помощь взрослых?
– А кого? Ни у Петера, ни у Ханса, ни у меня нет папы. Наш дворник и полицейский Хауге только и знают, что кричат на нас и прогоняют. А руководитель молодежного клуба в нашем доме твердит одно: приходите к нам, будем играть в «людо» [1]. Дурак он. Но потом мама Петера вернулась из леса с велосипедом, а одежда на ней была вся грязная и изорванная, и она плакала. Все это видели. Позади шел Джокер со своей компанией, они орали и хохотали, а когда увидели нас, то закричали – так, чтобы слышали и мама Петера, и все, – что, если мама Петера пожалуется кому-нибудь, они расправятся с Петером.
– Этим все и кончилось?
– Да, ведь никто не станет связываться с Джокером. Как-то отец одной девочки встретил Джокера у магазина, прижал его к стенке и сказал, что, если они не прекратят безобразий, он так отделает самого Джокера, что тот на ногах стоять не сможет.
– Ну?
– Однажды поздно вечером, когда этот человек возвращался с работы, компания подстерегла его около дома. Они избили его так, что он две недели пролежал в постели, а когда поправился, вся семья переехала на другую квартиру. С тех пор все боятся…
– Ты думаешь, что я не испугаюсь?
Роар с надеждой посмотрел на меня.
– Конечно, ты ведь настоящий сыщик!
Я усмехнулся, представив себя рослым и крепким сыщиком (а на самом деле мускулы у меня дрябловаты, только язык хорошо подвешен).
Мы миновали первый жилой квартал на окраине и уже выехали из районов, где скорость движения ограниченна, но я не спешил давить на газ. Мне стало чуточку легче.
– Значит, они взяли твой велосипед и ты боишься за свою маму? Ты ей говорил о маме Петера?
– Нет-нет, я не мог.
– А ты уверен, что это Джокер и его компания взяли…
– Там есть один парень – Тассе. Он маленький и толстый. Сегодня, когда я возвращался из школы, он мне сказал, что Джокер взял мой велосипед и я могу получить его, если приду к ним в домик. А если я боюсь, то пусть приходит мама. Он прямо так и сказал, и захохотал.
– А сколько их там, в этой компании?
– Восемь-девять, а может, десять человек. Когда как.
– Только мальчишки?
– Нет, там и девчонки бывают, но не всегда.
– Сколько же им лет, этим ребятам?
– Они большие. Шестнадцать или семнадцать – это точно. А Джокер даже старше. Говорят, что ему больше двадцати, но, наверное, девятнадцать.
Девятнадцать… Самый расцвет для психопата. Уже не ребенок, но и не взрослый. Я с подобными типами встречался. Они то жестоки и упрямы, а то могут расплакаться от случайно оброненного грубого слова и совершенно непредсказуемы, как погода в конце февраля: можно ждать чего угодно. Передо мной стояла нелегкая задача.
3
Мы проехали «торговый центр», как величали здешний супермаркет. За ним, на горе, расположились две школы: большая, покрашенная в красный цвет – средняя и высоко забравшаяся на склон – начальная. Поодаль взмывали к небу четыре жилых дома-башни.
– Вот здесь мы и живем, – произнес Роар таким тоном, будто показывал одну из звезд Большой Медведицы.
Этот район был расположен у подножия горы Людерхорн. Гора отсюда выглядела тяжелой и мрачной. На ее вершине торчали телевизионные башни, своим острием раздиравшие брюхо облаков, обнажая внутренности серо-голубого неба.
Я остановил машину, и мы вышли.
– Мы там живем. – Роар показал пальцем куда-то вверх.
– Где?
– На девятом этаже, вон окно с зелеными и белыми шторами. Это моя комната.
– Ясно.
Окно с зелеными и белыми шторами где-то на девятом этаже – это звучало как упоминание о необитаемом острове Робинзона Крузо.
– Может, нам подняться и поговорить с твоей мамой? – предложил я.
Мальчик упрямо покачал головой.
– Нет, без велосипеда нельзя, – сказал он.
– Хорошо, – согласился я, но у меня засосало под ложечкой. По правде говоря, компания подростков – далеко не самое легкое, с чем приходится иметь дело в жизни. Особенно когда они чувствуют свою силу, а ты прекрасно знаешь, что за последние года два самой тяжелой физической нагрузкой для тебя было поднять бутылку с акевитом [2].
– А где мы их найдем?
– Там, на горе. Я покажу тебе.
Мы обогнули соседний дом-башню. По склону горы справа, среди деревьев, виднелся квартал невысоких жилых домов, стоящих в беспорядке, будто кто-то разбрасывал их сверху и даже не посмотрел, куда они упали. За домами рос молодой сосновый лес. Там-то и должен был быть домик Джокера.
Остановившись за углом, Роар начал объяснять мне, куда и как идти.
– А разве ты не пойдешь со мной?
Мальчик покачал головой.
– Я понимаю, – улыбнулся я ему, – когда я был таким, как ты, на нашей улице тоже была компания. Может, не совсем такая, но и жизнь тогда была другой. Таких высоких домов и в помине не было. Ладно, жди меня здесь. Мне по этой тропинке?
Роар кивнул. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, и я понял, что он боится, боится не за себя, а за меня. Честно говоря, это меня не очень подбодрило.
Чтобы почувствовать уверенность, я зашагал «моряцкой» походкой, стараясь походить на сильного мужчину, уже давно научившегося самостоятельно чистить зубы.
По тропинке навстречу мне шла женщина, лет сорока, с лицом худым и постным, как остатки рыбного обеда. Чтобы подчеркнуть свою индивидуальность, она сколола волосы на затылке, стянула их так туго, что они казались приклеенными. Хоть она и была блондинка, прическа делала ее похожей на индианку. Женщина тащила за собой большую хозяйственную сумку на колесиках, никакого отношения к велосипеду не имеющую. Лицо ее было бледным, а испуганные глаза смотрели прямо на меня. Ей нечего было меня бояться, но я все-таки не решился улыбнуться, чтобы не напугать ее.
Уступив ей дорогу, я пошел по лесу. Я всегда любил сосны. Они – полная противоположность строгим и печальным елям со склоненными, как в трауре, ветвями. Сосновый аромат напомнил мне о лете, скорее о конце лета, когда легко и приятно шагать вверх по горной тропе, через поросшие вереском поляны, к широким лугам, к небу – синему и чистому, куда летнее солнце прячет все запасы витаминов в преддверии долгой зимы.
Но до лета далеко, стоит февраль, и нечего мечтать о горных просторах, теплых хвойных лесах и тому подобном…
Я увидел домик совершенно неожиданно, метрах в двадцати по склону. Это сооружение очень условно можно было назвать домом. Скорее это был сарай, сколоченный из древесных отходов и выкрашенный темно-зеленой краской. Для утепления использовали разодранные картонные коробки и ящики. Под самой крышей я заметил окошко, задраенное металлической сеткой, как в курятнике. Прислоненный к стене, стоял велосипед, сверкая свежей голубой краской.
В окошке мелькнуло чье-то бледное лицо. Потом я услыхал голоса, и тут же через дверь в торцовой стене домика-сарая высыпала молодежная компания. Живой стенкой они выстроились перед велосипедом: комитет по приему гостей был в сборе.
– Вот здесь мы и живем, – произнес Роар таким тоном, будто показывал одну из звезд Большой Медведицы.
Этот район был расположен у подножия горы Людерхорн. Гора отсюда выглядела тяжелой и мрачной. На ее вершине торчали телевизионные башни, своим острием раздиравшие брюхо облаков, обнажая внутренности серо-голубого неба.
Я остановил машину, и мы вышли.
– Мы там живем. – Роар показал пальцем куда-то вверх.
– Где?
– На девятом этаже, вон окно с зелеными и белыми шторами. Это моя комната.
– Ясно.
Окно с зелеными и белыми шторами где-то на девятом этаже – это звучало как упоминание о необитаемом острове Робинзона Крузо.
– Может, нам подняться и поговорить с твоей мамой? – предложил я.
Мальчик упрямо покачал головой.
– Нет, без велосипеда нельзя, – сказал он.
– Хорошо, – согласился я, но у меня засосало под ложечкой. По правде говоря, компания подростков – далеко не самое легкое, с чем приходится иметь дело в жизни. Особенно когда они чувствуют свою силу, а ты прекрасно знаешь, что за последние года два самой тяжелой физической нагрузкой для тебя было поднять бутылку с акевитом [2].
– А где мы их найдем?
– Там, на горе. Я покажу тебе.
Мы обогнули соседний дом-башню. По склону горы справа, среди деревьев, виднелся квартал невысоких жилых домов, стоящих в беспорядке, будто кто-то разбрасывал их сверху и даже не посмотрел, куда они упали. За домами рос молодой сосновый лес. Там-то и должен был быть домик Джокера.
Остановившись за углом, Роар начал объяснять мне, куда и как идти.
– А разве ты не пойдешь со мной?
Мальчик покачал головой.
– Я понимаю, – улыбнулся я ему, – когда я был таким, как ты, на нашей улице тоже была компания. Может, не совсем такая, но и жизнь тогда была другой. Таких высоких домов и в помине не было. Ладно, жди меня здесь. Мне по этой тропинке?
Роар кивнул. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, и я понял, что он боится, боится не за себя, а за меня. Честно говоря, это меня не очень подбодрило.
Чтобы почувствовать уверенность, я зашагал «моряцкой» походкой, стараясь походить на сильного мужчину, уже давно научившегося самостоятельно чистить зубы.
По тропинке навстречу мне шла женщина, лет сорока, с лицом худым и постным, как остатки рыбного обеда. Чтобы подчеркнуть свою индивидуальность, она сколола волосы на затылке, стянула их так туго, что они казались приклеенными. Хоть она и была блондинка, прическа делала ее похожей на индианку. Женщина тащила за собой большую хозяйственную сумку на колесиках, никакого отношения к велосипеду не имеющую. Лицо ее было бледным, а испуганные глаза смотрели прямо на меня. Ей нечего было меня бояться, но я все-таки не решился улыбнуться, чтобы не напугать ее.
Уступив ей дорогу, я пошел по лесу. Я всегда любил сосны. Они – полная противоположность строгим и печальным елям со склоненными, как в трауре, ветвями. Сосновый аромат напомнил мне о лете, скорее о конце лета, когда легко и приятно шагать вверх по горной тропе, через поросшие вереском поляны, к широким лугам, к небу – синему и чистому, куда летнее солнце прячет все запасы витаминов в преддверии долгой зимы.
Но до лета далеко, стоит февраль, и нечего мечтать о горных просторах, теплых хвойных лесах и тому подобном…
Я увидел домик совершенно неожиданно, метрах в двадцати по склону. Это сооружение очень условно можно было назвать домом. Скорее это был сарай, сколоченный из древесных отходов и выкрашенный темно-зеленой краской. Для утепления использовали разодранные картонные коробки и ящики. Под самой крышей я заметил окошко, задраенное металлической сеткой, как в курятнике. Прислоненный к стене, стоял велосипед, сверкая свежей голубой краской.
В окошке мелькнуло чье-то бледное лицо. Потом я услыхал голоса, и тут же через дверь в торцовой стене домика-сарая высыпала молодежная компания. Живой стенкой они выстроились перед велосипедом: комитет по приему гостей был в сборе.
4
В них чувствовалось больше настороженности, чем уверенности. Передо мной стояло шесть ничем не примечательных акселератов-подростков со светлым пушком на подбородках и вполне типичными для этого возраста прыщами на лицах. Долговязый неуклюжий паренек, замыкающий ряд, пытался скрутить сигаретку, но руки его дрожали и половина табака высыпалась, а когда наконец сигаретка была готова, он, вместо того чтобы пихнуть ее в рот, чуть было не угодил себе в глаз. Низенький толстый румяный мальчишка с золотистыми волосами прятался за чужие спины. В глазах его застыло выражение собачьей преданности – верный признак, что он и есть козел отпущения для всей компании, он – шут, потому что в таких компаниях не обходятся без шута. Но горе тому, кто осмелится его обидеть. Именно шут– – осознают они это или нет – является связующим звеном всей компании. Каждый считает своим долгом защищать его, ведь только он и нуждается в защите. Наверное, это был Тассе, о котором мне говорил Роар. Остальные четверо отличались друг от друга цветом волос, ростом и выражением лица, однако на всех были одинаковые джинсы и куртки – правда, у одних нейлоновые, у других кожаные.
Но вот в дверях показался еще один, видимо последний, и картина мгновенно изменилась. Подростки вывалились из домика как стадо баранов. Этот вышелнебрежно, будто он совершенно случайно здесь оказался.
В нем было нечто деланное, заученное, что весьма характерно для психопатов. По лицам ребят я понял, что его и уважают, и боятся. Компания, полминуты назад представлявшая собой сборище конфирмантов, которых я легко мог заставить читать «Отче наш», мгновенно превратилась в банду. Неуверенные улыбки сменились презрительными гримасами. Испуганные глаза застыли и ожесточились. Сигарета во рту долговязого перестала дрожать. Тассе подбоченился и выпятил живот.
Главарь не представился – в этом не было необходимости. Всем своим видом он выражал совершенное безразличие. Он казался сонным, но его маленькие прищуренные глазки не дремали. Темные, быстрые, хищные, они словно подстерегали добычу. Черные и прямые, зачесанные назад волосы придавали ему сходство со священником. Высокий бледный лоб, небольшой и необычайно острый нос, похожий на лезвие ножа. Казалось, что при желании этот нос можно использовать как оружие. Рот пухлый, как у Элвиса Пресли [3]. Верхняя губа поджата в презрительной ухмылке. Но зубы… черные, гнилые, они уж никак не годились для глянцевой обложки популярного диска. На нем были узкие, выцветшие добела джинсы в обтяжку и черная кожаная куртка с многочисленными молниями. Худощавый и поджарый, физически он не очень развит, но можно предположить, что ловко владеет ножом. Его голос, как я и думал, был тонким, как натянутая струна, и царапал, как старая бритва. Когда Джокер заговорил, случайный луч заходящего солнца, пробившись сквозь сосновую крону, осветил его белое как бумага лицо, и оно стало золотистым, как у ангела, а пухлые губы приобрели резкие очертания, словно на портретах Рафаэля. Казалось, свои последние лучи солнце сосредоточило именно на его губах.
– Тебе что надо, старикашка? – начал Джокер.
Аплодисменты не заставили себя ждать: дружный смех взорвал лесную тишину. Мерзкий громкий хохот. Так смеются только подростки.
– Я ищу детский сад и, похоже, нашел, – проговорил я.
Видимо, я не обладал таким шармом, как Джокер, – никто не засмеялся.
Рот с гнилыми зубами произнес:
– Дом для престарелых внизу, под горой. Тебе не нужна инвалидная коляска?
И снова хохот. Как будто юнцы никогда в жизни не слышали ничего более остроумного. Они буквально помирали со смеху.
– А может, она пригодится тебе? – в свою очередь спросил я и, пока меня не прервали, добавил: – Я, собственно, пришел за своим велосипедом.
– За велосипедом? – Джокер огляделся, делая вид, будто только сейчас заметил, что мы не одни.
– Кто-нибудь видел тут велосипед?
Кривляясь, как клоуны, ребята начали оборачиваться, изображая недоумение. Они качали головами, а Тассе едва сдерживался, чтобы не расхохотаться.
– Знаешь, старикашка, ты лучше пришли к нам свою тетку или няньку из дома престарелых. И тогда мы подумаем, чем тебе помочь! – сказал Джокер.
Я уже не сомневался, что на этот раз они просто лопнут. Лопнут со смеху, и все тут. Казалось, что дня три они дышали веселящим газом и у них в запасе осталась еще парочка баллонов. Но я понимал, что это всего лишь прелюдия к моей речи. Я должен был начинать не мешкая.
Со мной всегда так: когда страшно, мне хочется говорить. Наверное, и на своем смертном одре я буду что-то говорить, а входя в загробное царство, по-свойски хлопну по плечу святого Петра, до того как он успеет показать мне дорогу в отдел жалоб и предложений.
И я начал. Я сделал два шага вперед и остановился перед долговязым. Я пристально смотрел ему прямо в глаза, чтобы своей волей заставить его вспомнить невзгоды и обиды его детства – ведь в каждом человеке, глубоко спрятанные, живут либо трогательные, либо болезненные воспоминания детства. К моему удовлетворению, сигарета в уголке его рта нервно задергалась.
– Может, на первый взгляд я не выгляжу спортсменом, – начал я. – К тому же вас семеро и каждый лет на пятнадцать-двадцать меня помоложе. Но и лев в зоопарке кажется безобидным до тех пор, пока кто-нибудь не осмелится войти к нему в клетку.
Шагнув в сторону, я оказался лицом к лицу с парнем почти моего роста. На левой ноздре у него торчал прыщ, а верхняя губа покрылась мелкими капельками пота.
– Вы меня не запугаете, – продолжал я, – хоть и выстроились тут передо мной, как неприступные горные вершины.
Парень покраснел, и я двинулся к его соседу.с замечательной серовато-черной щетиной на подбородке. Из-под густых, почти сросшихся бровей на меня смотрели явно близорукие глаза. Ему надо бы носить очки. Я помахал ладонью у него перед носом, и он растерялся, не зная, куда глядеть.
– Привет! Кто дома? Я здесь, да нет – вот тут я! Слушай, приятель, сходи-ка домой за очками. Ты словно из иного измерения. Точно! Когда подрастешь, поймешь, о чем я говорю. А впрочем, можешь поискать это слово в словаре, если ты в состоянии это сделать и найдешь словарь.
Следующим был Джокер, и я нарочно прошел мимо. Краем глаза я уловил, как тяжело он сглотнул. Справа от Джокера стоял шут Тассе. Обычно шут – легкая добыча, если у него еще нет иммунитета.
– Привет, Тассе! – проговорил я. – Вот кому действительно необходим моцион. – Я сделал паузу. – И для этого тебе нужен велосипед? Слово «моцион» можно найти в словаре иностранных слов.
Остальных я взял одним махом.
– О, да ведь это Аббот и Костелло! Кнолл и Тотт в детском садике! [4]
И, снова заняв центральную позицию, я не спеша оглядел всю компанию.
– Вы хоть знаете, с кем имеете дело? Я знаменитый Веум! Не слыхали? Мой адрес можно найти в телефонном справочнике на букву «М» под рубрикой «Монстр». Время от времени, когда я расправляюсь с кем-нибудь, обо мне пишут в газетах. Не советую входить ко мне в клетку. Раскладка у нас примерно такая: я игрок сборной страны, а вы лилипуты из команды пятого разряда района Мёрэ и Ромсдала. У вас, правда, есть одно преимущество: я не имею права бить тех, кто младше. Но, признаюсь, я не всегда придерживаюсь этого правила. Так что можно попробовать. – Я чувствовал свое преимущество и продолжал: – Я пришел забрать велосипед, и я это сделаю. Есть возражения?
Я не отрывал взгляда от Джокера. С психопатами, как и с медведями: лучший способ осадить – это неотрывно смотреть им в глаза.
Но вот в дверях показался еще один, видимо последний, и картина мгновенно изменилась. Подростки вывалились из домика как стадо баранов. Этот вышелнебрежно, будто он совершенно случайно здесь оказался.
В нем было нечто деланное, заученное, что весьма характерно для психопатов. По лицам ребят я понял, что его и уважают, и боятся. Компания, полминуты назад представлявшая собой сборище конфирмантов, которых я легко мог заставить читать «Отче наш», мгновенно превратилась в банду. Неуверенные улыбки сменились презрительными гримасами. Испуганные глаза застыли и ожесточились. Сигарета во рту долговязого перестала дрожать. Тассе подбоченился и выпятил живот.
Главарь не представился – в этом не было необходимости. Всем своим видом он выражал совершенное безразличие. Он казался сонным, но его маленькие прищуренные глазки не дремали. Темные, быстрые, хищные, они словно подстерегали добычу. Черные и прямые, зачесанные назад волосы придавали ему сходство со священником. Высокий бледный лоб, небольшой и необычайно острый нос, похожий на лезвие ножа. Казалось, что при желании этот нос можно использовать как оружие. Рот пухлый, как у Элвиса Пресли [3]. Верхняя губа поджата в презрительной ухмылке. Но зубы… черные, гнилые, они уж никак не годились для глянцевой обложки популярного диска. На нем были узкие, выцветшие добела джинсы в обтяжку и черная кожаная куртка с многочисленными молниями. Худощавый и поджарый, физически он не очень развит, но можно предположить, что ловко владеет ножом. Его голос, как я и думал, был тонким, как натянутая струна, и царапал, как старая бритва. Когда Джокер заговорил, случайный луч заходящего солнца, пробившись сквозь сосновую крону, осветил его белое как бумага лицо, и оно стало золотистым, как у ангела, а пухлые губы приобрели резкие очертания, словно на портретах Рафаэля. Казалось, свои последние лучи солнце сосредоточило именно на его губах.
– Тебе что надо, старикашка? – начал Джокер.
Аплодисменты не заставили себя ждать: дружный смех взорвал лесную тишину. Мерзкий громкий хохот. Так смеются только подростки.
– Я ищу детский сад и, похоже, нашел, – проговорил я.
Видимо, я не обладал таким шармом, как Джокер, – никто не засмеялся.
Рот с гнилыми зубами произнес:
– Дом для престарелых внизу, под горой. Тебе не нужна инвалидная коляска?
И снова хохот. Как будто юнцы никогда в жизни не слышали ничего более остроумного. Они буквально помирали со смеху.
– А может, она пригодится тебе? – в свою очередь спросил я и, пока меня не прервали, добавил: – Я, собственно, пришел за своим велосипедом.
– За велосипедом? – Джокер огляделся, делая вид, будто только сейчас заметил, что мы не одни.
– Кто-нибудь видел тут велосипед?
Кривляясь, как клоуны, ребята начали оборачиваться, изображая недоумение. Они качали головами, а Тассе едва сдерживался, чтобы не расхохотаться.
– Знаешь, старикашка, ты лучше пришли к нам свою тетку или няньку из дома престарелых. И тогда мы подумаем, чем тебе помочь! – сказал Джокер.
Я уже не сомневался, что на этот раз они просто лопнут. Лопнут со смеху, и все тут. Казалось, что дня три они дышали веселящим газом и у них в запасе осталась еще парочка баллонов. Но я понимал, что это всего лишь прелюдия к моей речи. Я должен был начинать не мешкая.
Со мной всегда так: когда страшно, мне хочется говорить. Наверное, и на своем смертном одре я буду что-то говорить, а входя в загробное царство, по-свойски хлопну по плечу святого Петра, до того как он успеет показать мне дорогу в отдел жалоб и предложений.
И я начал. Я сделал два шага вперед и остановился перед долговязым. Я пристально смотрел ему прямо в глаза, чтобы своей волей заставить его вспомнить невзгоды и обиды его детства – ведь в каждом человеке, глубоко спрятанные, живут либо трогательные, либо болезненные воспоминания детства. К моему удовлетворению, сигарета в уголке его рта нервно задергалась.
– Может, на первый взгляд я не выгляжу спортсменом, – начал я. – К тому же вас семеро и каждый лет на пятнадцать-двадцать меня помоложе. Но и лев в зоопарке кажется безобидным до тех пор, пока кто-нибудь не осмелится войти к нему в клетку.
Шагнув в сторону, я оказался лицом к лицу с парнем почти моего роста. На левой ноздре у него торчал прыщ, а верхняя губа покрылась мелкими капельками пота.
– Вы меня не запугаете, – продолжал я, – хоть и выстроились тут передо мной, как неприступные горные вершины.
Парень покраснел, и я двинулся к его соседу.с замечательной серовато-черной щетиной на подбородке. Из-под густых, почти сросшихся бровей на меня смотрели явно близорукие глаза. Ему надо бы носить очки. Я помахал ладонью у него перед носом, и он растерялся, не зная, куда глядеть.
– Привет! Кто дома? Я здесь, да нет – вот тут я! Слушай, приятель, сходи-ка домой за очками. Ты словно из иного измерения. Точно! Когда подрастешь, поймешь, о чем я говорю. А впрочем, можешь поискать это слово в словаре, если ты в состоянии это сделать и найдешь словарь.
Следующим был Джокер, и я нарочно прошел мимо. Краем глаза я уловил, как тяжело он сглотнул. Справа от Джокера стоял шут Тассе. Обычно шут – легкая добыча, если у него еще нет иммунитета.
– Привет, Тассе! – проговорил я. – Вот кому действительно необходим моцион. – Я сделал паузу. – И для этого тебе нужен велосипед? Слово «моцион» можно найти в словаре иностранных слов.
Остальных я взял одним махом.
– О, да ведь это Аббот и Костелло! Кнолл и Тотт в детском садике! [4]
И, снова заняв центральную позицию, я не спеша оглядел всю компанию.
– Вы хоть знаете, с кем имеете дело? Я знаменитый Веум! Не слыхали? Мой адрес можно найти в телефонном справочнике на букву «М» под рубрикой «Монстр». Время от времени, когда я расправляюсь с кем-нибудь, обо мне пишут в газетах. Не советую входить ко мне в клетку. Раскладка у нас примерно такая: я игрок сборной страны, а вы лилипуты из команды пятого разряда района Мёрэ и Ромсдала. У вас, правда, есть одно преимущество: я не имею права бить тех, кто младше. Но, признаюсь, я не всегда придерживаюсь этого правила. Так что можно попробовать. – Я чувствовал свое преимущество и продолжал: – Я пришел забрать велосипед, и я это сделаю. Есть возражения?
Я не отрывал взгляда от Джокера. С психопатами, как и с медведями: лучший способ осадить – это неотрывно смотреть им в глаза.