Стоппард Том. Розенкранц и Гильденстерн мертвы

   Розенкранц.
   – Да, мы рассчитываем на вас, ему надо отвлечься. Мы думаем, вы как раз то, что ему нужно. (На его лице возникает еле заметная улыбка, но он тотчас берет себя в руки.) Что вовсе не означает обычное ваше похабство – не следует трактовать августейших особ как людей с заурядными извращениями. Они ничего не знают об этом, а вы ничего не знаете о них, что делает сосуществование возможным. Итак, дайте принцу простой хороший спектакль, понятный для всех членов семейства, – или вам придется паясничать в таверне уже нынче вечером.
   Гильденстерн.
   – Или завтра.
   Розенкранц.
   – Или никогда.
   Актер.
   – Мы имеем право выступать здесь. И всегда имели.
   Гильденстерн.
   – Что, играли для него прежде?
   Актер.
   – Да, сэр.
   Розенкранц.
   – А что он предпочитает?
   Актер.
   – Классику.
   Розенкранц.
   – С перчиком.
   Гильденстерн.
   – А что даете нынче?
   Актер.
   – «Убийство Гонзаго».
   Гильденстерн.
   – Чудные стихи и масса трупов.
   Актер.
   – Содрано с итальянского…
   Розенкранц.
   – О чем там?
   Актер.
   – О короле и королеве…
   Гильденстерн.
   – Своих не хватает! Что еще?
   Актер.
   – Кровь….
   Гильденстерн.
   – Любовь и риторика.
   Актер.
   – Точно. (Собирается идти.)
   Гильденстерн.
   – Ты это куда?
   Актер.
   – Могу приходить и уходить как захочу.
   Гильденстерн.
   – И знаешь все входы и выходы.
   Актер.
   – Я бывал здесь и раньше.
   Гильденстерн.
   – А мы только нащупываем почву.
   Актер.
   – Если щупать, то лучше голову – пока на плечах.
   Гильденстерн.
   – Исходишь из опыта?
   Актер.
   – Из прецедентов.
   Гильденстерн.
   – Будучи здесь не первый раз.
   Актер.
   – И знаю, откуда ветер дует.
   Гильденстерн.
   – Значит, и нашим и вашим. Неглупо. Впрочем, это норма, учитывая, так сказать, род занятий.
   Лицо актера не выражает ничего. Он снова пытается уйти, но Гильденстерн его удерживает.
   – Говоря откровенно, мы дорожим вашим обществом за неимением другого. Слишком долго были предоставлены самим себе… В итоге неуверенность, связанная с чужим обществом, оказывается даже привлекательной.
   Актер.
   – Неуверенность – нормальное состояние. Вы не исключение.
   Он снова пытается уйти; Гильденстерн удерживает его.
   Гильденстерн.
   – Но ради всего святого – что нам делать?!
   Актер.
   – Расслабьтесь. Реагируйте. Как все люди. Нельзя же идти по жизни, на каждом углу задавая проклятые вопросы.
   Гильденстерн.
   – Но мы не знаем, что происходит. И что нам с собой делать. Мы не знаем, как нам поступать.
   Актер.
   – Как? Естественно. Вы же знаете по крайней мере, зачем вы здесь.
   Гильденстерн.
   – Знаем только то, что нам говорят. А это – немного. И, кроме того, мы не убеждены, что это – правда.
   Актер.
   – В этом никто не убежден. Все приходится принимать на веру. Правдиво только то, что принимается за правдивое. Такова плата за существование. Можно быть нищим, но все в порядке, пока есть такое покрытие и пока его можно разменять. Человек основывается на предположениях. Что вы предполагаете?
   Розенкранц.
   – Гамлет переменился, внешне и внутренне. Мы должны выяснить, что повлияло.
   Гильденстерн.
   – Он не слишком идет навстречу.
   Актер.
   – А кто идет – в наши-то времена?
   Гильденстерн.
   – Он… э-э-э… мрачен.
   Актер.
   – Мрачен?
   Розенкранц.
   – Безумен.
   Актер.
   – В каком смысле?
   Розенкранц.
   – Ох. (К Гильденстерну.) В каком смысле?
   Гильденстерн.
   – Ну, не то чтобы безумен – подавлен.
   Актер.
   – Подавлен.
   Гильденстерн.
   – Мрачно настроен.
   Розенкранц.
   – Зависит от настроений.
   Актер.
   – Мрачных?
   Гильденстерн.
   – Безумен. И вообще.
   Розенкранц.
   – Именно.
   Гильденстерн.
   – В частности.
   Розенкранц.
   – Разговаривает сам с собой. Что есть несомненный признак безумия.
   Гильденстерн.
   – Если не говорит разумные вещи. Что он делает.
   Розенкранц.
   – Что означает обратное.
   Актер.
   – Чему?
   Короткая пауза.
   Гильденстерн.
   – Думаю, я понял. Человек, разговаривающий сам с собой, но со смыслом, не более безумен, чем человек, разговаривающий с другими, но несущий околесицу.
   Розенкранц.
   – Или одинаково безумен.
   Гильденстерн.
   – Или одинаково.
   Розенкранц.
   – А он делает то и то.
   Гильденстерн.
   – То-то и есть.
   Розенкранц.
   – Клинически нормален.
   Пауза.
   Актер.
   – Почему?
   Гильденстерн.
   – А? (К Розенкранцу.) Почему?
   Розенкранц.
   – Именно.
   Гильденстерн.
   – Именно – что?
   Розенкранц.
   – Именно почему.
   Гильденстерн.
   – Что именно почему?
   Розенкранц.
   – Что?
   Гильденстерн.
   – Почему?
   Розенкранц.
   – Что почему, собственно?
   Гильденстерн.
   – Почему он безумен?
   Розенкранц.
   – Понятия не имею.
   Шаги.
   Актер.
   – Старик считает, что он влюбился в дочку.
   Розенкранц (пораженный).
   – О боже, это свыше моего разумения!
   Актер.
   – Нет, нет – у него нет дочки – старик считает, что он влюбился в его дочку.
   Розенкранц.
   – Старик?
   Актер.
   – Гамлет. Влюбился в дочку старика. Старик так думает.
   Розенкранц.
   – Хо! Это уже приобретает смысл. Страсть без взаимности.
   Актер порывается уйти.
   Гильденстерн (полицейским тоном).
   – Никто не выйдет из этой комнаты. (Пауза, мягче.) Без достаточных оснований.
   Актер.
   – Почему?
   Гильденстерн.
   – Это болтание взад-вперед напоминает балаган. Теряешь контроль над ситуацией. Отныне здесь будет царить порядок.
   Актер.
   – Мне надо учить стихи.
   Гильденстерн.
   – Проходи.
   Актер уходит в боковую кулису. Розенкранц складывает ладони рупором и кричит в противоположную сторону.
   Розенкранц.
   – Следующий!
   Никого.
   Гильденстерн.
   – Чего ты ждешь?
   Розенкранц.
   – Чего-то… кого-то… Ничего.
   Сидят лицом к залу.
   – Голоден?
   Гильденстерн.
   – Нет, а ты?
   Розенкранц (задумчиво).
   – Нет. Помнишь ту монету?
   Гильденстерн.
   – Что?
   Розенкранц.
   – Наверно, я потерял ее.
   Гильденстерн.
   – Какую монету?
   Розенкранц.
   – Не помню точно.
   Пауза.
   Гильденстерн.
   – Ах, ту… смешно.
   Розенкранц.
   – Не понимаю, как это вышло.
   Гильденстерн.
   – У тебя это само получается.
   Розенкранц.
   – Да, это мой трюк.
   Гильденстерн.
   – Попробуй еще раз.
   Небольшая пауза.
   Розенкранц.
   – Мы не можем себе это позволить.
   Гильденстерн.
   – Правильно. Человек должен думать о будущем.
   Розенкранц.
   – Следовало бы.
   Гильденстерн.
   – Иметь будущее. В конце концов, человек его всегда имеет… сейчас… и сейчас… и сейчас…
   Розенкранц.
   – Без конца. Впрочем, нет, вряд ли. (Пауза.) Ты представляешь себя когда-нибудь мертвым, по-настоящему… в ящике и с крышкой сверху?
   Гильденстерн.
   – Нет.
   Розенкранц.
   – Я, конечно, тоже… Глупо нервничать по этому поводу. Потому что думаешь о себе в ящике как о живом, не учитывая, что ты уже мертвый… а это ведь не то же самое, правда? То есть ты уже не знаешь, в ящике ты или нет. Это ведь как если просто спать в ящике. Не то чтоб мне нравилось спать в ящике, особенно без воздуха. Потому что если проснешься, то ты уже мертвый, это во-первых; и что тогда делать? Тем более – в ящике. Вот это-то мне и не нравится. Потому я и не думаю об этом…
   (Гильденстерн беспокойно ерзает и кутается в плащ.)
   …Потому что тогда ты уже беспомощен, верно? Запихнутый в ящик, и ты уже там навсегда. Даже если учесть, что ты мертв, все равно неприятная мысль. Особенно если ты по-настоящему мертв. Вот представь – представь, что я запихиваю тебя сейчас в ящик, – что ты предпочтешь: быть живым или мертвым? Конечно, живым. Потому что жизнь в ящике лучше, чем не жизнь вообще. По-моему. По крайней мере есть шанс. Лежишь себе и думаешь – ладно, по крайней мере я жив. Кто-нибудь все-таки придет и постучит и скажет: выходи. (Стучит кулаком по полу.) Эй ты, как тебя там! Вылезай!
   Гильденстерн (вскакивает, яростно).
   – Перестань! Ты способен свести с ума!
   Пауза.
   Розенкранц.
   – На твоем месте я бы не обращал внимания. Ты просто подавлен. (Пауза.) Вечность – ужасная вещь. То есть где она все-таки кончается? (Пауза, потом весело.) Два ранних христианина случайно встретились на небесах. «Неужто я вижу Савла из Тарса? – воскликнул один. – Ты-то что тут делаешь?» – «Тарса-Шмарса, – буркнул другой. – Ты видишь уже Павла». (Он встает и хлопает в ладоши.) Им все равно. Рассчитывать не на что. Можно позеленеть, пока они явятся.
   Гильденстерн.
   – Или посинеть. Или покраснеть.
   Розенкранц.
   – Христианин, мусульманин и еврей встретились однажды в закрытом экипаже… «Зильберштейн! – воскликнул еврей. – Как зовут твоего приятеля?» – «Его зовут Абдулла, – говорит мусульманин. – Но с тех пор как он обратился, он мне больше не приятель». (Снова подскакивает и кричит за кулисы.) Эй, вы, я знаю, что вы там! Давайте сюда, поболтаем! (Пауза.) Ничего не поделаешь. Никого… (Шагает по сцене.) Где тот момент, когда человек впервые узнает о смерти? Должен же он где-то быть, этот момент, а? В детстве, наверно, когда ему впервые приходит в голову, что он не будет жить вечно. Это должно бы было быть потрясающе – надо порыться в памяти. И все же – не помню. Наверно, это никогда меня не заботило Что из этого следует? Что мы, должно быть, рождаемся с предчувствием смерти. Прежде чем узнаем это слово, прежде чем узнаем, что существуют вообще слова, являясь на свет, окровавленные и визжащие, мы уже знаем, что для всех компасов на свете есть только одно направление, и время – мера его. (Умолкает, потом отчаянно и быстро.) Индус, буддист и укротитель львов встретились однажды в цирке на индо-китайской границе… (Прерывает себя.) Они считают нас мебелью! Я этого не потерплю! Имейте это в виду! (Он снова круто оборачивается лицом к кулисам.) Катитесь отсюда! Все! Вход запрещен! Закрыто! (Никто не входит, он переводит дух.) Так-то лучше…

 
   Тотчас же после его слов в глубине сцены возникает большая процессия, возглавляемая Клавдием; за ним – Гертруда, Полоний, Офелия. Клавдий, поравнявшись с Розенкранцем, берет его под руку и сразу же начинает беседу: текст см. «Гамлет», акт III, сцена 1. Гильденстерн все еще стоит лицом к публике, пока Клавдий, Розенкранц и остальные проходят в глубь сцены и поворачивают назад.

 
   Гильденстерн.
   – Смерть, сопровождаемая вечностью… худшее, что есть в обоих мирах. Это и вправду ужасная мысль.
   Он оборачивается и направляется в глубь сцены, чтобы принять участие в разговоре. Гертруда и Розенкранц выходят на передний план.
   Гертруда.

 
А как он принял вас?

 

   Розенкранц.

 
Со всей учтивостью.

 

   Гильденстерн (вернувшись как раз вовремя, чтоб вступить в беседу).

 
Но и с большой натянутостью тоже.

 

   Розенкранц (лжет, сознает, что лжет, и даже не старается это скрыть; может быть, даже подмигивает Гильденстерну).

 
Скуп на вопросы, но непринужден
В своих ответах.

 

   Гертруда.

 
Вы не домогались,
Чтоб он развлекся?

 

   Розенкранц.

 
Мадам,
Случилось так, что мы перехватили
В дороге некоих актеров; это
Ему сказали мы, и он как будто
Обрадовался даже; здесь они
И, кажется, уже приглашены
Играть пред ним сегодня.

 

   Полоний.

 
Это верно;
И он через меня шлет просьбу вашим
Величествам послушать и взглянуть.

 

   Клавдий.

 
От всей души; и мне отрадно слышать,
Что к этому он склонен. —
Вы, господа, старайтесь в нем усилить
Вкус к удовольствиям.

 

   Розенкранц.

 
Да, государь.

 

   Клавдий (снова возглавляя процессию).

 
Оставьте нас и вы, моя Гертруда.
Мы, под рукой, за Гамлетом послали,
Чтоб здесь он встретился как бы случайно
С Офелией.

 

   Клавдий и Гертруда выходят.
   Розенкранц (брезгливо).
   – Ни минуты покоя! И туда, и сюда – так и прут со всех сторон.
   Гильденстерн.
   – Ты вечно недоволен.
   Розенкранц.
   – Все время ставят палки в колеса… Неужто не можем обойтись без них?
   Гильденстерн.
   – Не все ли равно?
   Розенкранц.
   – Я пошел.
   Розенкранц заворачивается в плащ. Гильденстерн не обращает на него внимания. Розенкранц неуверенно идет в глубь сцены. Всматривается во что-то и быстро возвращается.
   Гильденстерн.
   – Что поделывает?
   Розенкранц.
   – Ничего.
   Гильденстерн.
   – Что-нибудь он должен делать.
   Розенкранц.
   – Идет.
   Гильденстерн.
   – На руках?
   Розенкранц.
   – Нет.
   Гильденстерн.
   – Нагишом?
   Розенкранц.
   – Застегнут на все пуговицы.
   Гильденстерн.
   – Мелет что-нибудь?
   Розенкранц.
   – По-моему, нет.
   Гильденстерн.
   – Ты, наверно, ошибся.
   Розенкранц.
   – Вряд ли.
   Пауза.
   Гильденстерн.
   – Честное слово, не представляю, как его втянуть в разговор.
   В глубине сцены показывается Гамлет, который жестикулирует, как бы взвешивая «за» и «против» во время своего – нами не слышимого – монолога. Розенкранц и Гильденстерн наблюдают за ним.
   Розенкранц.
   – Ну, можем сказать, что воспользовались случаем… повидать его… Это и вправду вышло случайно… по-моему… По-моему, надо напрямик, без церемоний… как мужчина с мужчиной… По старой дружбе… Например: слушай, старина, что все это значит?.. В этом духе… по-моему. Прямой, непринужденный подход. Да, именно так… по-приятельски… Этот случай надо хватать, я считаю… если мое мнение, конечно, учитывается… Дареному коню можно и в глаза заглянуть… И так далее. (Делает шаг в сторону Гамлета, но нервы его сдают, и он возвращается.) Благоговение, вот что нам мешает. Перед голубой кровью. Как доходит до дела, всегда пасуем…
   Входит Офелия, представляющая в единственном числе нечто вроде религиозной процессии.
   Гамлет

 
Мой грех в своих молитвах вспомни, нимфа.

 

   Услышав его голос, Офелия останавливается; он берет ее за руку и притягивает к себе.
   Офелия.

 
Мой добрый принц,
Как поживали вы все это время?

 

   Гамлет.

 
Благодарю вас; сносно, сносно, сносно.

 

   Переговариваясь, они исчезают за кулисами.
   Розенкранц.
   – Вроде как в городском парке.
   Гильденстерн.
   – Да, выразительно. Ну, так как насчет твоего непринужденного подхода? Могло произвести сильное впечатление. Если я еще имею право на личное мнение – сядь и заткнись. Хватит твоих фантазий.
   Розенкранц (почти в слезах).
   – Это невыносимо!
   Появляется женская фигура в королевском одеянии. Розенкранц подкрадывается к ней сзади, закрывает глаза ладонями и – с отчаянной фамильярностью:
   – Угадай, кто?!
   Актер (появляясь из дальнего угла сцены).
   – Альфред!
   Розенкранц опускает руки и быстро оборачивается. Оказывается, он обнимал Альфреда, одетого в женское платье и в парике блондинки. Актер все еще стоит в углу сцены. Розенкранц подходит к нему. Они стоят нос к носу.
   Розенкранц.
   – Виноват.
   Актер автоматически поднимает правую ногу. Розенкранц наклоняется и кладет руку на пол в этом месте. Актер опускает ногу. Розенкранц вскрикивает и отскакивает.
   Актер.
   – Прошу прощения.
   Гильденстерн (K Розенкранцу).
   – Что он сделал?
   Актер.
   – Топнул ногой.
   Розенкранц.
   – Моя рука была на полу.
   Гильденстерн.
   – Ты сунул свою руку под его ногу?
   Розенкранц.
   – Я…
   Гильденстерн.
   – Зачем?
   Розенкранц.
   – Я думал… (Вцепляется в Гильденстерна.) Не оставляй меня!
   Он порывается к выходу; оттуда появляется актер в одежде короля. Розенкранц бросается в другую сторону; оттуда выходят два актера в плащах. Розенкранц совершает еще одну попытку, но навстречу появляется еще один актер, и Розенкранц замирает посреди сцены, 1-й актер устало хлопает в ладоши.
   Актер.
   – За дело! Времени маловато.
   Гильденстерн.
   – Что происходит?
   Актер.
   – Генеральная репетиция. А теперь, если вы не возражаете, отойдите чуть-чуть в сторонку… так… хорошо. (К актерам.) Все готовы? (К Розенкранцу и Гильденстерну.) Мы все время работаем в одних и тех же костюмах, и они, знаете, часто забывают, кого именно надо играть… Альфред! Перестань ковырять в носу. Королевы совершают это… умственным путем… Это у них наследственное. Отлично. Тишина. Поехали!
   Актер-король.

 
Уж тридцать раз как колесница Феба…

 

   Актер (вскакивая, со злостью.)
   – Нет, нет, нет! Начинай с пантомимы, понял? Ваше трепаное величество! (К Розенкранцу и Гильденстерну.) Они немножко не в форме, но когда они начнут умирать, то будут бесподобны. Смерть вызывает у них вдохновение.
   Гильденстерн.
   – Очень мило с их стороны.
   Актер.
   – Ничего нет более неубедительного, чем неубедительная смерть.
   Гильденстерн.
   – Бесспорно.
   Актер хлопает в ладоши.
   Актер.
   – Акт первый – пошли!
   Пантомима. Тихая мелодия флейты. Актер-король и актер-королева обнимаются. Она становится на колени и о чем-то молит его. Он поднимает ее с колен и кладет свою голову ей на плечо. Засыпает. Она, видя, что он уснул, оставляет его.
   Гильденстерн.
   – Что это означает?
   Актер.
   – Видите ли, это такой прием. Это – схема; с ее помощью мы делаем происходящее более или менее понятным. Язык наших пьес настолько плох, что компенсирует недостатки стиля разве что своей неясностью.
   Пантомима продолжается – входит другой актер. Он снимает со спящего корону, целует ее. Потом достает флакончик с ядом и вливает его в ухо спящего, потом выходит. Спящий, героически содрогаясь, умирает.
   Розенкранц.
   – А это кто был?
   Актер.
   – Брат короля и дядя принца.
   Гильденстерн.
   – Не очень-то по-братски.
   Актер.
   – И вообще не по-родственному. Особенно дальше.
   Королева возвращается; найдя короля мертвым, проводит сцену горя. Снова входит отравитель, сопровождаемый двумя актерами в плащах. Тело уносят. Отравитель как бы утешает королеву дарами. Поначалу она сопротивляется, но вскоре уступает ему и отвечает на ласки. В этот момент слышится душераздирающий женский вопль, и появляется Офелия, преследуемая Гамлетом. Гамлет – в истерике, он кричит на нее, хватает за рукав и т. д.; все это – в центре сцены.
   Гамлет.
   – Нет, с меня довольно, это свело меня с ума.
   Она опускается, плача, на колени.
   – Я говорю: у нас не будет больше браков. (Снижает голос, обращаясь к застывшим в своих позах актерам.) – Те, которые уже в браке (исподтишка кланяется королеве и отравителю; более доверительным тоном), – все, кроме одного, останутся жить. (Невесело усмехается им, собираясь отойти; тон снова меняется, последние слова он произносит с нарастанием.) – Прочим оставаться как они есть. (Уже уходя, он наклоняется к трясущейся Офелии и произносит ей прямо в ухо, отрывисто.)
   – В монастырь, в монастырь…
   Он выходит. Офелия посреди сцены падает на колени, ее всхлипывания еле слышны. Небольшая пауза.
   Актер-король.

 
Уж тридцать раз как колесница Феба…

 

   Входят Клавдий с Полонием; они приближаются к Офелии и поднимают ее. Актеры, опустив головы, быстро отступают в глубь сцены.
   Клавдий.

 
Любовь? Не к ней мечты его стремятся;
И речь его, хотя в ней мало строя,
Была не бредом. У него в душе
Уныние высиживает что-то.
И я боюсь, что вылупиться может
Опасность; чтоб ее предупредить,
Я, быстро рассудив, решаю так:
Он в Англию отправится немедля…

 

   С этими словами они – Клавдий, Полоний, Офелия – исчезают из виду. Актер, выходя вперед, хлопает в ладоши, привлекая к себе внимание.
   Актер.
   – Так не пойдет, джентльмены. (Актеры смотрят на него.) С этим нельзя выходить на сцену. (К Гильденстерну.) Какое у вас впечатление?
   Гильденстерн.
   – А какое должно быть впечатление?
   Актер (актерам).
   – Вы не даете самой сути!
   Розенкранц делает несколько шагов вслед за Офелией, потом возвращается.
   Розенкранц.
   – Любовью это мне не кажется.
   Гильденстерн.
   – Возвращаясь к нашим баранам…
   Актер (к актерам).
   – Это было ни к черту.
   Розенкранц (к Гильденстерну).
   – Похоже, вечером будет хаос.
   Гильденстерн.
   – Не суйся – мы только зрители.
   Актер.
   – Акт второй! По местам!
   Гильденстерн.
   – Разве это еще не конец?
   Актер.
   – Вы называете это концом? Когда еще нет трупов? Ну нет; что называется, только через… ваш труп.
   Гильденстерн.
   – Как я должен это принять?
   Актер.
   – Лежа. (Короткий смешок – но в ту же секунду это лицо человека, который никогда не смеялся.) У произведения искусства всегда есть замысел, вы же знаете. События развиваются сами по себе, пока не наступает эстетический, нравственный и логический финал.
   Гильденстерн.
   – А какой финал на этот раз?
   Актер.
   – Обычный. Вариантов, не бывает: мы приближаемся к месту, когда все, кому назначено умереть, умирают.
   Гильденстерн.
   – Назначено?
   Актер.
   – Ну, между «кушать подано» и «трагической иронией» достаточно места для проявления наших индивидуальных способностей. Вообще говоря, все можно считать законченным только тогда, когда дела так плохи, что хуже быть просто не могут. (Включает улыбку.)
   Гильденстерн.
   – Кто это решает?
   Актер (выключает улыбку).
   – Решает? Это написано. (Он отворачивается, но Гильденстерн хватает его и резко поворачивает к себе; безмятежно.) – А сейчас, если вы будете столь любезны, разойдемся как в море корабли. Выражаясь популярно.
   Гильденстерн отпускает его.
   – Мы актеры, понимаете? Мы не выбираем: мы подчиняемся указаниям. Плохой конец прискорбен, хороший – безрадостен. В этом смысл трагедии. (Громко.) По местам!
   Актеры занимают свои места для продолжения пантомимы; на этот раз представляется любовная сцена – страстная, эротическая – между королевой и отравителем-королем. Любовники начинают. Актер вполголоса быстро комментирует происходящее Розенкранцу и Гильденстерну.
   – Убив брата и соблазнив вдову, отравитель захватывает трон. В этой сцене они отпускают поводья своей разнузданной страсти. Она не догадывается, что мужчина, которого она сжимает в объятиях….!
   Розенкранц.
   – О, конечно – да – понимаю! Но это невозможно.
   Актер.
   – Да? Почему?
   Розенкранц.
   – Да как же – я полагаю, люди пришли отдохнуть, развлечься – а не за грязным и бессмысленным развратом.
   Актер.
   – Ошибаетесь – именно за этим. Убийство, обольщение и инцест, – а вам чего нужно – хохмочек?
   Розенкранц.
   – Я хочу хорошую историю – с началом, серединой и концом.
   Актер (к Гильденстерну).
   – А вам?
   Гильденстерн.
   – Я предпочел бы искусство как зеркало жизни. Если тебе не все равно.
   Актер.
   – Мне, сэр, все равно. (К обнимающимся любовникам.) Отлично, но не увлекайтесь. (Они встают; к Гильденстерну.) Мой выход через минуту. Луциан, племянник короля! (Поворачивается к актерам.) Следующий!
   Актеры готовятся к следующему фрагменту пантомимы, который состоит в том, что сам актер представляет – хореография и стилизация – мучимого тоской, что есть вступление к страстной сцене с королевой («Гамлет», акт III, сцена 4). Затем следует очень стилизованная сцена убийства Полония, закалываемого сквозь занавес (убитый король играет Полония); в течение этой сцены актер продолжает скороговоркой комментировать Розенкранцу и Гильденстерну происходящее:
   Актер.
   – Луциан, племянник короля… отставленный дядей от трона и потрясенный… его кровосмесительным браком с его матерью… теряет разум… производя при дворе переполох и замешательство… своими метаниями… меж горчайшей меланхолией и диким безумием… попытками самоубийства (поза) и убийством (закалывает Полония)… наконец он предстает перед своей матерью и в довольно двусмысленной сцене (объятие – с элементами эдипова комплекса) умоляет ее признать вину и раскаяться… (Вскакивает, продолжая говорить.) Король (он выталкивает вперед отравителя-короля), мучимый виной, мучимый страхом, решает отослать своего племянника в Англию… и доверяет эту миссию двум улыбчивым подчиненным… придворным… двум шпионам… (отворачивается, чтобы соединить в одну группу отправителя-короля и двух актеров в плащах; эти двое кланяются, принимая от короля пакет)… вручив им письмо для передачи английскому двору!.. И вот они отбывают – на борту корабля… Два актера, шпионы, встают по бокам актера, а все трое начинают раскачиваться в унисон: движение корабля; потом актер отделяется от них…и они прибывают… Один из шпионов прикрывает глаза ладонью, разглядывая горизонт……причаливают… и предстают перед английским королем. (Поворачивается на 180 градусов.) Английский король…