Страница:
— Я очень много думаю о наших отношениях. Поверь, Александра Тейлор, я всегда буду заботиться о тебе и о твоем счастье.
— Определение любви по Кэтрин, — пробормотала Алекса.
— Что?
— Да. Она утверждает, что любовь — это когда ты постоянно заботишься о чьем-то счастье. Вечно, независимо от того, предназначено ли вам быть вместе. Именно то, что я чувствую сейчас по отношению к тебе. Значит…
— Значит, что?
— Значит, мы любим друг друга, несмотря на то что никогда не говорили об этом.
— Несмотря на то что прежде никогда не говорили друг другу об этом, — признался Джеймс. — Мы были прекрасными любовниками, Алекса, но мы также есть и, надеюсь, будем еще и прекрасными друзьями.
— О-о, Джеймс! — прошептала Алекса. — Я так рада, что ты хочешь остаться моим другом.
— Навсегда. — Джеймс скрепил обещание нежной улыбкой и, не желая казаться сентиментальным, слегка поддразнил:
— Ну-с, друг мой Алекса, расскажи мне о нем.
— Рассказывать особенно нечего. Мы встретились два дня назад, и это случилось. Любовь с первого взгляда. — Алекса солгала, не моргнув глазом, и даже изобразила веселенькую улыбку, признаваясь в романтическом чувстве, к которому прежде относилась с явным презрением.
Еще раньше Алекса решила: такая ложь необходима. Джеймс не должен знать, что она полюбила Роберта. Алекса ненавидела вранье, но еще больше ее убивала мысль о том, что Джеймс, возможно, не одобрит случившегося и, несмотря на заверения в любви и дружбе, посчитает Алексу недостойной своего друга. Или же решит, что их связь не стоит риска, которому подвергается политическая карьера Роберта. Призраки, таившиеся в темных уголках ее сердца — символы былых разочарований и собственного недостойного поведения, — молчали, приглушенные любовью к ней Джеймса и Роберта; приглушенные, но не исключено, что не собирающиеся хранить молчание вечно.
— У него есть имя?
— Ромео. Очень удобно, ты не находишь? Если учесть, что я полностью вошла в роль любящей и любимой Джульетты, а потому стащу слова, принадлежащие юной Капулетти: «Что в имени тебе?..»
— Неудачная попытка уклониться означает, что он входит в одну из твоих «полностью не подходящих» категорий, — с улыбкой заметил Джеймс.
Алекса как-то рассказала ему полушутя-полусерьезно о том, что считает некоторых мужчин совершенно неспособными к серьезным романтическим отношениям, которые никогда не смогут размыть ее циничное отношение к любви. В эту категорию входили, естественно, актеры и, как открыла для себя за последние несколько лет Алекса, политики. Они, по словам Алексы, отличались чрезвычайным тщеславием, полнейшим эгоцентризмом и железной способностью добиваться своего при любых условиях. Юристы, как и представители «голубых кровей», тоже входили в категорию «неспособных» из-за своих болезненно ясных «общих принципов».
Но таких взглядов актриса Тейлор придерживалась лишь до встречи с адвокатом Джеймсом. Если бы возлюбленный Алексы оказался актером, политиком, адвокатом или человеком голубых кровей, ей бы следовало сейчас откинуть гриву золотистых волос, весело рассмеяться и признаться в ошибочности собственной теории. Но она этого не сделала. Видя в очаровательных глазах Алексы опасение, что ее вот-вот «раскусят», Джеймс мягко поинтересовался:
— Он женат?
— Да, — призналась Алекса, понимая, что может лгать Джеймсу лишь до определенных пределов.
— Я считал, что семейные узы были для тебя сильным тормозом.
— Я тоже так думала. Но все изменилось. Да это и не важно. Я буду жить этой любовью столько, сколько смогу, невзирая ни на что.
— Это опасно.
— Знаю. Опасно и глупо, не говоря уже о том, что не правильно. И об этом постоянно твердит живущая во мне старомодная провинциальная девчонка.
— Может быть, и старомодная, но очень-очень здравомыслящая.
— Джеймс, я верю в свою любовь к нему так, как не верила еще ни во что в своей жизни. Я не ожидала, что ко мне придет настоящее, искреннее, такое всепоглощающее чувство. Но это случилось.
— Ни минуты не сомневаюсь, — подхватил Джеймс, видя, как Алекса, еще более прекрасная, чем прежде, светится глубокой и неподдельной радостью. — Только будь осторожна.
— Я даже и этого не могу обещать, Джеймс, — тихо ответила Алекса.
Безусловно, они с Робертом будут осторожны, храня свою любовь в тайне, но Алекса уже не в силах обуздать собственное сердце. Оно более ей не принадлежало.
Алекса отдала свое сердце Роберту. Теперь оно полностью в его власти.
Алекса отказалась от предложения пообедать вместе, сославшись на усталость (что было истинной правдой) и на то, что должна возвратиться в Вашингтон, поскольку в воскресенье утром ей предстояли съемки (что тоже был правдой). Но главной причиной ее отказа стало опасение, что более продолжительное общение и умение Джеймса вытягивать из нее правду заставят ее назвать имя Роберта.
Алекса уехала, а Джеймс провел весь вечер и бессонную ночь, думая о ее сестре. Кэтрин была с ним всю неделю — в его зачарованных мечтах, которые поразительным образом овладевали сознанием Джеймса даже во время сверхважных переговоров о миллиардной сделке. Мысли о Кэт не покидали его, и Джеймс как мог пытался перевести их в рациональное русло, позволяя на короткое время увлечь себя в далекие фантазии. В конце концов, когда у него появится свободное время, милые предательские мысли вырвутся наружу, заговорят громко и твердо, а потом будут изгнаны из памяти навеки.
Стерлинг изгонит их из памяти ради Алексы, которую он любил и которой никогда не сможет причинить боль. Если бы Джеймс встретил другую женщину и мгновенно в нее влюбился, как это случилось с Алексой, тогда он последовал бы ее примеру и не замедлил объясниться.
Но Кэтрин не «другая женщина». Она — младшая сестра, чье рождение вызвало такой хаос в детской жизни Алексы и отношения с которой были так для нее теперь важны, так сложны и так хрупки. С абсолютной уверенностью Джеймс знал, что никогда не скажет Алексе: «Циничная ты и скептический я никогда по-настоящему не верили, что сможем полюбить. Но, видишь ли, в твоей младшей сестре есть что-то такое замечательное, прекрасное, такое волшебное…»
И вот теперь Алекса нашла свою волшебную любовь.
Может быть, нежное чувство, с которым они друг к другу относились, и подготовило их сердца к еще большей любви. Алекса сказала, что Джеймс — виновник происшедшего, иронично, но искренне поблагодарила за то, что Джеймс убедил ее в том, что она достойна любви. Но истина заключалась и в другом: заботясь об Алексе, любя ее, Джеймс сделал крайне важные открытия в самом себе.
Конечно, всегда существовали люди, которых Джеймс любил, — родители, Элиот, Роберт, Бринн. Но до появления Алексы «приятность», которую она так быстро разглядела в Джеймсе, распространялась только на саму Алексу. Он просто никогда прежде по-настоящему ни о ком не заботился, но об Алексе Джеймс стал заботиться совершенно искренне. И сделал неожиданные и великолепные открытия о своем даре любить.
— Это ты виновата, Александра, что я смог полюбить твою младшую сестру, — глядя в сияющее звездами чикагское небо, тихо прошептал Джеймс, а потом еще тише добавил:
— Спасибо тебе.
Удивительные мечты о Кэтрин, не ограниченные теперь никакими запретами, витали в его голове, кружась, сплетаясь, наполняя радостью, до…
«А как сама Кэтрин? — неожиданно вопросил голос, быть может, голос благоразумия. — Ты забыл, до чего она молода и невинна? Забыл, что всякий раз — всякий раз, когда вы были вместе, — ты заставлял ее вспыхивать огнем смущения? Ты подавляешь эту девушку. Алекса сказала тебе об этом с самого начала, и прошлый уик-энд подтвердил, что так оно и есть. Да как же ты мог просмотреть этот важный пункт? Всего неделю назад, в этот самый день, ты заставил Кэтрин плакать. Или ты забыл ее реакцию на следующий день, когда присоединился к гостям послушать ее игру? Кэтрин даже не взглянула на тебя!»
«Да, она невинна, но я буду таким нежным, таким внимательным», — пообещало полное любви сердце Джеймса.
«Бесспорно, Кэт молода, но временами в ее чудных сапфировых глазах светится такая мудрость, словно она знает о печали гораздо больше, чем присуще ее годам. И, да-да, я смутил ее и страшно об этом жалею. Но возможно, что мы оба были подавлены волшебством наших чувств. Кэт тоже это поняла, я знаю, она поняла. Я видел удивление в ее сияющих глазах и видел ее очаровательную улыбку. Мне кажется, я понимаю, почему Кэт не взглянула на меня, когда играла на рояле в воскресенье: по той же самой причине, по которой я все это время гнал из головы мысли о ней».
Так в великом смятении размышлял всегда уверенный в себе скептик Джеймс Стерлинг.
«Твои признания в чувствах звучат весьма убедительно, — заметил голос разума. — Но так ли ты уверен в том, что это нужно Кэтрин?»
«Я совершенно искренен в своих чувствах. И я верю, что Кэтрин желает того же самого. Но, — твердо поклялся себе Джеймс, — если она не хочет нашей любви, обещаю, что оставлю ее в покое. Мы поступим так, как пожелает Кэт. Какой выбор сделает ее сердце…»
Джеймсу хотелось увидеть Кэтрин как можно скорее, сейчас, сию минуту! Но, неохотно уступая здравому смыслу, он все-таки решил, что необходимо некоторое время между окончанием его отношений с Алексой и началом любви с ее младшей сестрой.
Время… драгоценное время вдали от драгоценной Кэтрин.
Глава 15
Глава 16
— Определение любви по Кэтрин, — пробормотала Алекса.
— Что?
— Да. Она утверждает, что любовь — это когда ты постоянно заботишься о чьем-то счастье. Вечно, независимо от того, предназначено ли вам быть вместе. Именно то, что я чувствую сейчас по отношению к тебе. Значит…
— Значит, что?
— Значит, мы любим друг друга, несмотря на то что никогда не говорили об этом.
— Несмотря на то что прежде никогда не говорили друг другу об этом, — признался Джеймс. — Мы были прекрасными любовниками, Алекса, но мы также есть и, надеюсь, будем еще и прекрасными друзьями.
— О-о, Джеймс! — прошептала Алекса. — Я так рада, что ты хочешь остаться моим другом.
— Навсегда. — Джеймс скрепил обещание нежной улыбкой и, не желая казаться сентиментальным, слегка поддразнил:
— Ну-с, друг мой Алекса, расскажи мне о нем.
— Рассказывать особенно нечего. Мы встретились два дня назад, и это случилось. Любовь с первого взгляда. — Алекса солгала, не моргнув глазом, и даже изобразила веселенькую улыбку, признаваясь в романтическом чувстве, к которому прежде относилась с явным презрением.
Еще раньше Алекса решила: такая ложь необходима. Джеймс не должен знать, что она полюбила Роберта. Алекса ненавидела вранье, но еще больше ее убивала мысль о том, что Джеймс, возможно, не одобрит случившегося и, несмотря на заверения в любви и дружбе, посчитает Алексу недостойной своего друга. Или же решит, что их связь не стоит риска, которому подвергается политическая карьера Роберта. Призраки, таившиеся в темных уголках ее сердца — символы былых разочарований и собственного недостойного поведения, — молчали, приглушенные любовью к ней Джеймса и Роберта; приглушенные, но не исключено, что не собирающиеся хранить молчание вечно.
— У него есть имя?
— Ромео. Очень удобно, ты не находишь? Если учесть, что я полностью вошла в роль любящей и любимой Джульетты, а потому стащу слова, принадлежащие юной Капулетти: «Что в имени тебе?..»
— Неудачная попытка уклониться означает, что он входит в одну из твоих «полностью не подходящих» категорий, — с улыбкой заметил Джеймс.
Алекса как-то рассказала ему полушутя-полусерьезно о том, что считает некоторых мужчин совершенно неспособными к серьезным романтическим отношениям, которые никогда не смогут размыть ее циничное отношение к любви. В эту категорию входили, естественно, актеры и, как открыла для себя за последние несколько лет Алекса, политики. Они, по словам Алексы, отличались чрезвычайным тщеславием, полнейшим эгоцентризмом и железной способностью добиваться своего при любых условиях. Юристы, как и представители «голубых кровей», тоже входили в категорию «неспособных» из-за своих болезненно ясных «общих принципов».
Но таких взглядов актриса Тейлор придерживалась лишь до встречи с адвокатом Джеймсом. Если бы возлюбленный Алексы оказался актером, политиком, адвокатом или человеком голубых кровей, ей бы следовало сейчас откинуть гриву золотистых волос, весело рассмеяться и признаться в ошибочности собственной теории. Но она этого не сделала. Видя в очаровательных глазах Алексы опасение, что ее вот-вот «раскусят», Джеймс мягко поинтересовался:
— Он женат?
— Да, — призналась Алекса, понимая, что может лгать Джеймсу лишь до определенных пределов.
— Я считал, что семейные узы были для тебя сильным тормозом.
— Я тоже так думала. Но все изменилось. Да это и не важно. Я буду жить этой любовью столько, сколько смогу, невзирая ни на что.
— Это опасно.
— Знаю. Опасно и глупо, не говоря уже о том, что не правильно. И об этом постоянно твердит живущая во мне старомодная провинциальная девчонка.
— Может быть, и старомодная, но очень-очень здравомыслящая.
— Джеймс, я верю в свою любовь к нему так, как не верила еще ни во что в своей жизни. Я не ожидала, что ко мне придет настоящее, искреннее, такое всепоглощающее чувство. Но это случилось.
— Ни минуты не сомневаюсь, — подхватил Джеймс, видя, как Алекса, еще более прекрасная, чем прежде, светится глубокой и неподдельной радостью. — Только будь осторожна.
— Я даже и этого не могу обещать, Джеймс, — тихо ответила Алекса.
Безусловно, они с Робертом будут осторожны, храня свою любовь в тайне, но Алекса уже не в силах обуздать собственное сердце. Оно более ей не принадлежало.
Алекса отдала свое сердце Роберту. Теперь оно полностью в его власти.
Алекса отказалась от предложения пообедать вместе, сославшись на усталость (что было истинной правдой) и на то, что должна возвратиться в Вашингтон, поскольку в воскресенье утром ей предстояли съемки (что тоже был правдой). Но главной причиной ее отказа стало опасение, что более продолжительное общение и умение Джеймса вытягивать из нее правду заставят ее назвать имя Роберта.
Алекса уехала, а Джеймс провел весь вечер и бессонную ночь, думая о ее сестре. Кэтрин была с ним всю неделю — в его зачарованных мечтах, которые поразительным образом овладевали сознанием Джеймса даже во время сверхважных переговоров о миллиардной сделке. Мысли о Кэт не покидали его, и Джеймс как мог пытался перевести их в рациональное русло, позволяя на короткое время увлечь себя в далекие фантазии. В конце концов, когда у него появится свободное время, милые предательские мысли вырвутся наружу, заговорят громко и твердо, а потом будут изгнаны из памяти навеки.
Стерлинг изгонит их из памяти ради Алексы, которую он любил и которой никогда не сможет причинить боль. Если бы Джеймс встретил другую женщину и мгновенно в нее влюбился, как это случилось с Алексой, тогда он последовал бы ее примеру и не замедлил объясниться.
Но Кэтрин не «другая женщина». Она — младшая сестра, чье рождение вызвало такой хаос в детской жизни Алексы и отношения с которой были так для нее теперь важны, так сложны и так хрупки. С абсолютной уверенностью Джеймс знал, что никогда не скажет Алексе: «Циничная ты и скептический я никогда по-настоящему не верили, что сможем полюбить. Но, видишь ли, в твоей младшей сестре есть что-то такое замечательное, прекрасное, такое волшебное…»
И вот теперь Алекса нашла свою волшебную любовь.
Может быть, нежное чувство, с которым они друг к другу относились, и подготовило их сердца к еще большей любви. Алекса сказала, что Джеймс — виновник происшедшего, иронично, но искренне поблагодарила за то, что Джеймс убедил ее в том, что она достойна любви. Но истина заключалась и в другом: заботясь об Алексе, любя ее, Джеймс сделал крайне важные открытия в самом себе.
Конечно, всегда существовали люди, которых Джеймс любил, — родители, Элиот, Роберт, Бринн. Но до появления Алексы «приятность», которую она так быстро разглядела в Джеймсе, распространялась только на саму Алексу. Он просто никогда прежде по-настоящему ни о ком не заботился, но об Алексе Джеймс стал заботиться совершенно искренне. И сделал неожиданные и великолепные открытия о своем даре любить.
— Это ты виновата, Александра, что я смог полюбить твою младшую сестру, — глядя в сияющее звездами чикагское небо, тихо прошептал Джеймс, а потом еще тише добавил:
— Спасибо тебе.
Удивительные мечты о Кэтрин, не ограниченные теперь никакими запретами, витали в его голове, кружась, сплетаясь, наполняя радостью, до…
«А как сама Кэтрин? — неожиданно вопросил голос, быть может, голос благоразумия. — Ты забыл, до чего она молода и невинна? Забыл, что всякий раз — всякий раз, когда вы были вместе, — ты заставлял ее вспыхивать огнем смущения? Ты подавляешь эту девушку. Алекса сказала тебе об этом с самого начала, и прошлый уик-энд подтвердил, что так оно и есть. Да как же ты мог просмотреть этот важный пункт? Всего неделю назад, в этот самый день, ты заставил Кэтрин плакать. Или ты забыл ее реакцию на следующий день, когда присоединился к гостям послушать ее игру? Кэтрин даже не взглянула на тебя!»
«Да, она невинна, но я буду таким нежным, таким внимательным», — пообещало полное любви сердце Джеймса.
«Бесспорно, Кэт молода, но временами в ее чудных сапфировых глазах светится такая мудрость, словно она знает о печали гораздо больше, чем присуще ее годам. И, да-да, я смутил ее и страшно об этом жалею. Но возможно, что мы оба были подавлены волшебством наших чувств. Кэт тоже это поняла, я знаю, она поняла. Я видел удивление в ее сияющих глазах и видел ее очаровательную улыбку. Мне кажется, я понимаю, почему Кэт не взглянула на меня, когда играла на рояле в воскресенье: по той же самой причине, по которой я все это время гнал из головы мысли о ней».
Так в великом смятении размышлял всегда уверенный в себе скептик Джеймс Стерлинг.
«Твои признания в чувствах звучат весьма убедительно, — заметил голос разума. — Но так ли ты уверен в том, что это нужно Кэтрин?»
«Я совершенно искренен в своих чувствах. И я верю, что Кэтрин желает того же самого. Но, — твердо поклялся себе Джеймс, — если она не хочет нашей любви, обещаю, что оставлю ее в покое. Мы поступим так, как пожелает Кэт. Какой выбор сделает ее сердце…»
Джеймсу хотелось увидеть Кэтрин как можно скорее, сейчас, сию минуту! Но, неохотно уступая здравому смыслу, он все-таки решил, что необходимо некоторое время между окончанием его отношений с Алексой и началом любви с ее младшей сестрой.
Время… драгоценное время вдали от драгоценной Кэтрин.
Глава 15
—Привет, Кэтрин. Это Джеймс.
— Здравствуй, Джеймс.
— Как у тебя дела?
— Спасибо, все прекрасно. — У Кэтрин были все основания похвастаться. — У меня действительно все замечательно: я все еще стройная, но теперь сильная и здоровая.
Кэт понимала, что Джеймс на самом деле справляется не о ней. Он интересуется Алексой. Хотя сестра не раз уверяла ее, что не разбивала сердце Джеймса, но, очевидно, это было не так. И теперь Стерлинг звонит Кэтрин только затем, чтобы найти у нее поддержку.
— Отлично. Я звоню узнать, не хотела бы ты поплавать со мной в субботу?
— О-о, — тихо прошептала Кэтрин, разрываясь между желаниями дать противоречивые ответы — как всегда, когда дело касалось Джеймса: «„Да“ — потому что я очень хочу тебя видеть, и „нет“ — потому что не могу сообщить ничего, что могло бы тебе помочь, ведь Алекса по уши влюблена».
— Или в воскресенье. Как тебе удобнее.
— В субботу было бы прекрасно, — неожиданно услышала Кэт собственные слова — смелый и глупый ответ, идущий прямо из сердца.
— Здорово! Я одолжу яхту у приятеля. Она пришвартована у «Саутгемптонского клуба». Хорошо бы нам выехать из Манхэттена в одиннадцать. Тебя это устраивает?
— Да, замечательно.
— Привет!
— Привет!
Джеймс был счастлив видеть Кэт и на какой-то дух захвативший миг утонул в яркой синеве ее взгляда. Но тут же заметил под глазами темные круги и сероватый оттенок лица.
— Кэтрин, в чем дело? Ты нездорова?
— Я в порядке. Это… ничего. Что за прекрасный денек для плавания! Мне осталось только взять пиджак, и я буду готова к походу.
— Ладно, — озадаченно согласился Джеймс, подавив желание снова спросить Кэт о ее здоровье, когда увидел, как она напряглась, направившись за пиджаком к шкафу, и как ее изящные пальцы глубоко впились в побелевшие ладони.
Джеймс понял, что боль не отпускала девушку всю ночь.
— Кэтрин, ты не пыталась найти меня и отказаться от прогулки? Сегодня утром я был в офисе.
— Нет, я не искала тебя.
— Понятно.
Несмотря ни на что, даже на острую боль, Кэт не хотела отменять их свидания. Мысль об этом наполнила Джеймса и радостью, и тревогой.
— Но, быть может, нам следует пересмотреть программу?
— Да, кажется, так будет лучше. — Закрыв дверцу шкафа, Кэтрин посмотрела на Джеймса:
— Ты ничего не хотел спросить у меня об Алексе?
— Об Алексе?
— Да, об Алексе и… — Кэтрин смущенно пожала плечами.
— Об Алексе и ее новом возлюбленном? Ничего. А что?
— Я думала, что ты звонил именно за этим.
— Нет. Мы постоянно общаемся с твоей сестрой. У меня, уверен, как и у тебя, есть сомнения в разумности ее выбора, но я рад, что Алекса так счастлива, и надеюсь, счастье это будет длиться вечно. — Джеймс заглянул в прекрасные удивленные глаза Кэтрин и добавил:
— Я пригласил тебя поплавать со мной только потому, что хотел видеть тебя, Кэт.
Ее счастливый вздох тут же перешел в стон от острой боли.
— Кэтрин, умоляю, позволь тебе помочь, — ласково попросил Джеймс. — Ты знаешь, в чем дело?
— Да, знаю, и это будет продолжаться еще несколько часов.
Но ведь боль должна была уже пройти! Жестокие спазмы обычно продолжались около восьми часов, а пролетело уже более двенадцати. Кэтрин провела бессонную ночь, уверенная, что к утру все пройдет — задолго до появления Джеймса. Она, конечно, будет уставшей для плавания, но боль продолжала терзать, выкручивая, выворачивая, вызывая еще большие страдания, чем ночью, заставляя задыхаться и терять силы.
— Раньше такое случалось?
— Да, — призналась Кэтрин, и ее пепельного цвета щеки на мгновение зарумянились. — Правда, Джеймс, ничего серьезного. Просто у меня… так бывает каждый месяц.
Смущение от интимного признания прошло, его сменил новый приступ боли, отчего Джеймс почувствовал беспомощность и умиление. Беспомощность — потому что не мог мгновенно прекратить страдания Кэт, а умиление — потому что сейчас, в век откровенных разговоров на работе о тампонах и прокладках, Кэт каким-то образом умудрилась не научиться подобным вещам. Для милой, невинной Кэтрин все эти разговоры оставались очень личными, сугубо интимными.
— Эй, Кэтрин, — ласково позвал Джеймс, почувствовав, что волна боли отхлынула, — ты помнишь, что моя мать — гинеколог? Честно говоря, менструальные циклы не были частой темой за нашим обеденным столом, но… — Он замолчал, поскольку слова его вызвали слабую, дрожащую улыбку Кэтрин, прекрасно понимавшей, что менструальный цикл, разумеется, никогда не был темой для разговора за обедами в Инвернессе и все свои знания по данному предмету Джеймс почерпнул из рассказов женщин, с которыми был близок, но все же… — Меня это нисколько не смущает. Не смущайся и ты, Кэтрин. У тебя всегда это так болезненно?
— Да, хотя на этот раз боли длятся гораздо дольше обычного. Я думаю, это оттого, что с июня это первые месячные. Они прекратились, как только я села на диету.
— Ты к кому-нибудь обращалась?
— Я ходила к врачу в студенческом Центре здоровья в Оберлине. Она посоветовала обратиться к специалисту, я записалась на прием на этой неделе.
— Хорошо. А что ты сейчас принимаешь от боли?
— Аспирин. Помогает не очень-то, но я уверена, что спазмы вот-вот прекратятся.
— У тебя есть что-нибудь выпить? Водка, виски?
— Нет. А зачем?
Джеймс был удивлен. Едва ли не со школы ему был известен благотворный эффект алкоголя на подобные боли. Кэтрин же, по всей видимости, не узнала об этом от своих подруг ни в школе, ни в колледже; не научила ее этому и старшая сестра, которая, как знал Джеймс, «лечила» легкие спазмы, досаждавшие ей в первый день цикла, двумя рюмками коньяка.
— Кажется, алкоголь помогает, — объяснил Джеймс. — Итак, могу я угостить тебя ликером?
— Хорошо. Но я даже не знаю, где можно… — Она запнулась, хотя оба знали: Джеймс гораздо лучше знаком с квартирой Алексы, чем Кэт, и, помолчав минуту, тихо сказала:
— Думаю, ты найдешь.
— Есть у тебя какие-нибудь предпочтения?
— Нет. Я никогда ничего по-настоящему не пила, разве только пробовала.
— Та-ак, понятно. Что ж, тогда — бурбон.
Джеймс знал, где в доме находится бурбон — его любимый напиток — мягкий, душистый и вкусный. Как только Кэтрин ушла в гостиную, он налил бурбон в высокий хрустальный бокал, не разбавляя и не добавляя лед.
— Ну что ж, приступим, — объявил Джеймс, входя в гостиную и протягивая стакан сидевшей на диване Кэтрин.
— Спасибо. Я попробую.
Отпивая под пристальным взглядом Джеймса дорогой напиток, Кэтрин смутилась и виновато улыбнулась, как бы извиняясь: «Возможно, я и не почувствую никакого эффекта. Возможно…»
Коньяк ударил по ее измученному бессонницей и болью телу мягкой, горячей волной: мысли Кэтрин стали легкими, а боль отступила. Ужасные челюсти, безжалостно терзавшие ее тело последние двенадцать часов, магическим образом разжались, и измученная Кэт вдруг почувствовала тепло, невесомость, удивительную смелость и даже оценила забавность ситуации.
— Лучше? — поинтересовался Джеймс, заглядывая в широко раскрытые глаза Кэтрин.
— Да. Просто не верится. Благодарю тебя. — Она поставила стакан на кофейный столик и объявила:
— Я готова к плаванию!
Джеймс с удовольствием взял бы Кэтрин на яхту. Но он знал, что возбуждающее действие алкоголя в сочетании с эйфорией от ощущения ушедшей боли вскоре уступит место усталости после бессонной ночи.
— Мне кажется, в постели тебе будет лучше, как ты считаешь?
Один волшебный миг в чудесных глазах Кэтрин стоял вопрос, словно она подумала, что Джеймс предлагает им пойти в постель вместе, и ответила на это предложение с желанием и радостью. Это было лишь мгновение, и, когда оно пролетело от взмаха длинных пушистых ресниц, Джеймс спросил себя, не было ли это лишь видением. Видением, заставившим его сердце бешено забиться.
— Да, — отозвалась наконец Кэтрин. — Кажется, так будет лучше.
— Позвони мне, когда проснешься, не важно, в какое это будет время.
— Хорошо. Только у меня нет номера твоего телефона.
— Ты поэтому не позвонила, чтобы отказаться?
— Нет. Я не хотела отказываться.
— Тогда потому, что подумала, будто мне нужно узнать у тебя об Алексе?
— Да. — Кэт отважно встретилась взглядом с Джеймсом и честно призналась:
— Но прежде всего потому, что хотела увидеться с тобой.
Перевалило за полночь, когда Кэт проснулась, отдохнувшая, посвежевшая и свободная от боли.
— Привет, Джеймс. Это Кэтрин. Ты сказал, я могу позвонить в любое время.
— Да. Как ты?
— Прекрасно. Я хорошо спала и чувствую себя теперь замечательно. Спасибо тебе.
— Отлично. Я рад. Чувствуешь себя настолько замечательно, чтобы разделить со мной поздний завтрак завтра… нет, уже сегодня? Я хотел предложить тебе прогулку на яхте, но метеорологи сугубо конфиденциально предупредили меня о надвигающемся шторме. Так как насчет того, чтобы отведать знаменитый на Лонг-Айленде поздний завтрак с шампанским? Приглашаю тебя в зал «Азалия» в Саутгемптонском клубе, а это означает, что мы можем прихватить наши матросские костюмы на случай, если погода после завтрака все-таки разгуляется…
— Пожалуй, мне лучше этого не пить. — Слегка улыбнувшись, Кэтрин провела пальчиком по хрустальному бокалу с шампанским, только что поставленному перед ней на столик, покрытый скатертью в розовую полоску.
— Ты отказываешься от шампанского?
— Вчера я поняла, что алкоголь делает меня излишне откровенной.
Джеймс усмехнулся, подумав о том, какую же из вчерашних «дерзостей» Кэтрин считает «излишне откровенной». Может быть, тихое признание в том, что она согласилась на встречу только потому, что хотела видеть его? Или же провокационный вопрос в сапфировых глазах, когда Джеймс предложил ей пойти в постель? Какая еще невысказанная тайна удерживает Кэтрин от шампанского? Быть может, ее собственная версия сложной истории отношений между сестрами Тейлор?
— Разве можно быть излишне откровенной?
— Мне кажется, — протянула Кэтрин, — что для некоторых откровений требуется время, прежде чем их можно высказывать.
— Да, я тоже так думаю, — согласился Джеймс, понимая, что еще рано рассказывать девушке всю правду о своих чувствах к ней.
Когда-нибудь, когда Кэт будет готова, Джеймс поведает ей об этой замечательной, радостной правде. И когда-нибудь, надеялся он, Кэтрин скажет ему о скрываемой правде, которая столь очевидно в отличие от его, радостной, таит в себе Глубокое беспокойство. «У тебя времени столько, сколько тебе нужно, милая Кэтрин, и, пожалуйста, знай, что ты можешь доверить мне все секреты своего сердечка».
— А знаешь, на самом деле вчера ты приняла очень мало алкоголя.
— Знаю.
Кэтрин понимала, что всего несколько маленьких глотков коньяка оказали магическое действие на ее боль. А как же насчет другой магии — теплых, возбуждающих волн чистой радости и чудесного легкого смеха, весело зажурчавшего в ее душе родником счастья? Такое волшебство, Кэтрин знала точно, никак не связано с алкоголем. Этим волшебством был сам Джеймс, нежный и заботливый. Его темно-голубые глаза излучали такое манящее тепло, а ласковая улыбка так и соблазняла освободиться от смущения и высказать все свои сокровенные тайны.
Но существовали слова, которые высказать Джеймсу у нее не хватало мужества:
«Я — приемыш. Моя настоящая мать так не любила меня, что отказалась от меня. Я не уверена в своем происхождении, Джеймс, пока не уверена. Но с каждым днем я постепенно узнаю все больше. У меня не хватает мужества сказать тебе эту правду сейчас, быть может, поэтому я не решаюсь рассказать тебе и об остальном. Есть нечто такое, Джеймс, что я открыла в самой себе — замечательное открытие последних дней. Я узнала, что, когда я с тобой, мне больше ничего не нужно».
В тот ненастный день Кэтрин не поведала Джеймсу свои тайны. Они говорили о музыке, о яхтах, дожде, розах, грозовых облаках и волнах. И в ткань послеполуденных разговоров, нежных улыбок и счастливого смеха вплетались обещания будущих встреч. Кэтрин дала слово Джеймсу, что с большим удовольствием послушает с ним цикл «Кольцо» в «Метрополитен-опера», да, все четыре оперы. И что пообедает с ним во всех самых знаменитых ресторанах Манхэттена, и посетит выставку импрессионистов в Музее изящных искусств, и…
Кэтрин отвечала согласием на все предложения, радостно-счастливым согласием, и ее прекрасный открытый взгляд говорил Джеймсу о самой важной правде, единственной правде, которую он хотел услышать от Кэтрин:
«Да, Джеймс, я хочу быть с тобой!»
— Здравствуй, Джеймс.
— Как у тебя дела?
— Спасибо, все прекрасно. — У Кэтрин были все основания похвастаться. — У меня действительно все замечательно: я все еще стройная, но теперь сильная и здоровая.
Кэт понимала, что Джеймс на самом деле справляется не о ней. Он интересуется Алексой. Хотя сестра не раз уверяла ее, что не разбивала сердце Джеймса, но, очевидно, это было не так. И теперь Стерлинг звонит Кэтрин только затем, чтобы найти у нее поддержку.
— Отлично. Я звоню узнать, не хотела бы ты поплавать со мной в субботу?
— О-о, — тихо прошептала Кэтрин, разрываясь между желаниями дать противоречивые ответы — как всегда, когда дело касалось Джеймса: «„Да“ — потому что я очень хочу тебя видеть, и „нет“ — потому что не могу сообщить ничего, что могло бы тебе помочь, ведь Алекса по уши влюблена».
— Или в воскресенье. Как тебе удобнее.
— В субботу было бы прекрасно, — неожиданно услышала Кэт собственные слова — смелый и глупый ответ, идущий прямо из сердца.
— Здорово! Я одолжу яхту у приятеля. Она пришвартована у «Саутгемптонского клуба». Хорошо бы нам выехать из Манхэттена в одиннадцать. Тебя это устраивает?
— Да, замечательно.
— Привет!
— Привет!
Джеймс был счастлив видеть Кэт и на какой-то дух захвативший миг утонул в яркой синеве ее взгляда. Но тут же заметил под глазами темные круги и сероватый оттенок лица.
— Кэтрин, в чем дело? Ты нездорова?
— Я в порядке. Это… ничего. Что за прекрасный денек для плавания! Мне осталось только взять пиджак, и я буду готова к походу.
— Ладно, — озадаченно согласился Джеймс, подавив желание снова спросить Кэт о ее здоровье, когда увидел, как она напряглась, направившись за пиджаком к шкафу, и как ее изящные пальцы глубоко впились в побелевшие ладони.
Джеймс понял, что боль не отпускала девушку всю ночь.
— Кэтрин, ты не пыталась найти меня и отказаться от прогулки? Сегодня утром я был в офисе.
— Нет, я не искала тебя.
— Понятно.
Несмотря ни на что, даже на острую боль, Кэт не хотела отменять их свидания. Мысль об этом наполнила Джеймса и радостью, и тревогой.
— Но, быть может, нам следует пересмотреть программу?
— Да, кажется, так будет лучше. — Закрыв дверцу шкафа, Кэтрин посмотрела на Джеймса:
— Ты ничего не хотел спросить у меня об Алексе?
— Об Алексе?
— Да, об Алексе и… — Кэтрин смущенно пожала плечами.
— Об Алексе и ее новом возлюбленном? Ничего. А что?
— Я думала, что ты звонил именно за этим.
— Нет. Мы постоянно общаемся с твоей сестрой. У меня, уверен, как и у тебя, есть сомнения в разумности ее выбора, но я рад, что Алекса так счастлива, и надеюсь, счастье это будет длиться вечно. — Джеймс заглянул в прекрасные удивленные глаза Кэтрин и добавил:
— Я пригласил тебя поплавать со мной только потому, что хотел видеть тебя, Кэт.
Ее счастливый вздох тут же перешел в стон от острой боли.
— Кэтрин, умоляю, позволь тебе помочь, — ласково попросил Джеймс. — Ты знаешь, в чем дело?
— Да, знаю, и это будет продолжаться еще несколько часов.
Но ведь боль должна была уже пройти! Жестокие спазмы обычно продолжались около восьми часов, а пролетело уже более двенадцати. Кэтрин провела бессонную ночь, уверенная, что к утру все пройдет — задолго до появления Джеймса. Она, конечно, будет уставшей для плавания, но боль продолжала терзать, выкручивая, выворачивая, вызывая еще большие страдания, чем ночью, заставляя задыхаться и терять силы.
— Раньше такое случалось?
— Да, — призналась Кэтрин, и ее пепельного цвета щеки на мгновение зарумянились. — Правда, Джеймс, ничего серьезного. Просто у меня… так бывает каждый месяц.
Смущение от интимного признания прошло, его сменил новый приступ боли, отчего Джеймс почувствовал беспомощность и умиление. Беспомощность — потому что не мог мгновенно прекратить страдания Кэт, а умиление — потому что сейчас, в век откровенных разговоров на работе о тампонах и прокладках, Кэт каким-то образом умудрилась не научиться подобным вещам. Для милой, невинной Кэтрин все эти разговоры оставались очень личными, сугубо интимными.
— Эй, Кэтрин, — ласково позвал Джеймс, почувствовав, что волна боли отхлынула, — ты помнишь, что моя мать — гинеколог? Честно говоря, менструальные циклы не были частой темой за нашим обеденным столом, но… — Он замолчал, поскольку слова его вызвали слабую, дрожащую улыбку Кэтрин, прекрасно понимавшей, что менструальный цикл, разумеется, никогда не был темой для разговора за обедами в Инвернессе и все свои знания по данному предмету Джеймс почерпнул из рассказов женщин, с которыми был близок, но все же… — Меня это нисколько не смущает. Не смущайся и ты, Кэтрин. У тебя всегда это так болезненно?
— Да, хотя на этот раз боли длятся гораздо дольше обычного. Я думаю, это оттого, что с июня это первые месячные. Они прекратились, как только я села на диету.
— Ты к кому-нибудь обращалась?
— Я ходила к врачу в студенческом Центре здоровья в Оберлине. Она посоветовала обратиться к специалисту, я записалась на прием на этой неделе.
— Хорошо. А что ты сейчас принимаешь от боли?
— Аспирин. Помогает не очень-то, но я уверена, что спазмы вот-вот прекратятся.
— У тебя есть что-нибудь выпить? Водка, виски?
— Нет. А зачем?
Джеймс был удивлен. Едва ли не со школы ему был известен благотворный эффект алкоголя на подобные боли. Кэтрин же, по всей видимости, не узнала об этом от своих подруг ни в школе, ни в колледже; не научила ее этому и старшая сестра, которая, как знал Джеймс, «лечила» легкие спазмы, досаждавшие ей в первый день цикла, двумя рюмками коньяка.
— Кажется, алкоголь помогает, — объяснил Джеймс. — Итак, могу я угостить тебя ликером?
— Хорошо. Но я даже не знаю, где можно… — Она запнулась, хотя оба знали: Джеймс гораздо лучше знаком с квартирой Алексы, чем Кэт, и, помолчав минуту, тихо сказала:
— Думаю, ты найдешь.
— Есть у тебя какие-нибудь предпочтения?
— Нет. Я никогда ничего по-настоящему не пила, разве только пробовала.
— Та-ак, понятно. Что ж, тогда — бурбон.
Джеймс знал, где в доме находится бурбон — его любимый напиток — мягкий, душистый и вкусный. Как только Кэтрин ушла в гостиную, он налил бурбон в высокий хрустальный бокал, не разбавляя и не добавляя лед.
— Ну что ж, приступим, — объявил Джеймс, входя в гостиную и протягивая стакан сидевшей на диване Кэтрин.
— Спасибо. Я попробую.
Отпивая под пристальным взглядом Джеймса дорогой напиток, Кэтрин смутилась и виновато улыбнулась, как бы извиняясь: «Возможно, я и не почувствую никакого эффекта. Возможно…»
Коньяк ударил по ее измученному бессонницей и болью телу мягкой, горячей волной: мысли Кэтрин стали легкими, а боль отступила. Ужасные челюсти, безжалостно терзавшие ее тело последние двенадцать часов, магическим образом разжались, и измученная Кэт вдруг почувствовала тепло, невесомость, удивительную смелость и даже оценила забавность ситуации.
— Лучше? — поинтересовался Джеймс, заглядывая в широко раскрытые глаза Кэтрин.
— Да. Просто не верится. Благодарю тебя. — Она поставила стакан на кофейный столик и объявила:
— Я готова к плаванию!
Джеймс с удовольствием взял бы Кэтрин на яхту. Но он знал, что возбуждающее действие алкоголя в сочетании с эйфорией от ощущения ушедшей боли вскоре уступит место усталости после бессонной ночи.
— Мне кажется, в постели тебе будет лучше, как ты считаешь?
Один волшебный миг в чудесных глазах Кэтрин стоял вопрос, словно она подумала, что Джеймс предлагает им пойти в постель вместе, и ответила на это предложение с желанием и радостью. Это было лишь мгновение, и, когда оно пролетело от взмаха длинных пушистых ресниц, Джеймс спросил себя, не было ли это лишь видением. Видением, заставившим его сердце бешено забиться.
— Да, — отозвалась наконец Кэтрин. — Кажется, так будет лучше.
— Позвони мне, когда проснешься, не важно, в какое это будет время.
— Хорошо. Только у меня нет номера твоего телефона.
— Ты поэтому не позвонила, чтобы отказаться?
— Нет. Я не хотела отказываться.
— Тогда потому, что подумала, будто мне нужно узнать у тебя об Алексе?
— Да. — Кэт отважно встретилась взглядом с Джеймсом и честно призналась:
— Но прежде всего потому, что хотела увидеться с тобой.
Перевалило за полночь, когда Кэт проснулась, отдохнувшая, посвежевшая и свободная от боли.
— Привет, Джеймс. Это Кэтрин. Ты сказал, я могу позвонить в любое время.
— Да. Как ты?
— Прекрасно. Я хорошо спала и чувствую себя теперь замечательно. Спасибо тебе.
— Отлично. Я рад. Чувствуешь себя настолько замечательно, чтобы разделить со мной поздний завтрак завтра… нет, уже сегодня? Я хотел предложить тебе прогулку на яхте, но метеорологи сугубо конфиденциально предупредили меня о надвигающемся шторме. Так как насчет того, чтобы отведать знаменитый на Лонг-Айленде поздний завтрак с шампанским? Приглашаю тебя в зал «Азалия» в Саутгемптонском клубе, а это означает, что мы можем прихватить наши матросские костюмы на случай, если погода после завтрака все-таки разгуляется…
— Пожалуй, мне лучше этого не пить. — Слегка улыбнувшись, Кэтрин провела пальчиком по хрустальному бокалу с шампанским, только что поставленному перед ней на столик, покрытый скатертью в розовую полоску.
— Ты отказываешься от шампанского?
— Вчера я поняла, что алкоголь делает меня излишне откровенной.
Джеймс усмехнулся, подумав о том, какую же из вчерашних «дерзостей» Кэтрин считает «излишне откровенной». Может быть, тихое признание в том, что она согласилась на встречу только потому, что хотела видеть его? Или же провокационный вопрос в сапфировых глазах, когда Джеймс предложил ей пойти в постель? Какая еще невысказанная тайна удерживает Кэтрин от шампанского? Быть может, ее собственная версия сложной истории отношений между сестрами Тейлор?
— Разве можно быть излишне откровенной?
— Мне кажется, — протянула Кэтрин, — что для некоторых откровений требуется время, прежде чем их можно высказывать.
— Да, я тоже так думаю, — согласился Джеймс, понимая, что еще рано рассказывать девушке всю правду о своих чувствах к ней.
Когда-нибудь, когда Кэт будет готова, Джеймс поведает ей об этой замечательной, радостной правде. И когда-нибудь, надеялся он, Кэтрин скажет ему о скрываемой правде, которая столь очевидно в отличие от его, радостной, таит в себе Глубокое беспокойство. «У тебя времени столько, сколько тебе нужно, милая Кэтрин, и, пожалуйста, знай, что ты можешь доверить мне все секреты своего сердечка».
— А знаешь, на самом деле вчера ты приняла очень мало алкоголя.
— Знаю.
Кэтрин понимала, что всего несколько маленьких глотков коньяка оказали магическое действие на ее боль. А как же насчет другой магии — теплых, возбуждающих волн чистой радости и чудесного легкого смеха, весело зажурчавшего в ее душе родником счастья? Такое волшебство, Кэтрин знала точно, никак не связано с алкоголем. Этим волшебством был сам Джеймс, нежный и заботливый. Его темно-голубые глаза излучали такое манящее тепло, а ласковая улыбка так и соблазняла освободиться от смущения и высказать все свои сокровенные тайны.
Но существовали слова, которые высказать Джеймсу у нее не хватало мужества:
«Я — приемыш. Моя настоящая мать так не любила меня, что отказалась от меня. Я не уверена в своем происхождении, Джеймс, пока не уверена. Но с каждым днем я постепенно узнаю все больше. У меня не хватает мужества сказать тебе эту правду сейчас, быть может, поэтому я не решаюсь рассказать тебе и об остальном. Есть нечто такое, Джеймс, что я открыла в самой себе — замечательное открытие последних дней. Я узнала, что, когда я с тобой, мне больше ничего не нужно».
В тот ненастный день Кэтрин не поведала Джеймсу свои тайны. Они говорили о музыке, о яхтах, дожде, розах, грозовых облаках и волнах. И в ткань послеполуденных разговоров, нежных улыбок и счастливого смеха вплетались обещания будущих встреч. Кэтрин дала слово Джеймсу, что с большим удовольствием послушает с ним цикл «Кольцо» в «Метрополитен-опера», да, все четыре оперы. И что пообедает с ним во всех самых знаменитых ресторанах Манхэттена, и посетит выставку импрессионистов в Музее изящных искусств, и…
Кэтрин отвечала согласием на все предложения, радостно-счастливым согласием, и ее прекрасный открытый взгляд говорил Джеймсу о самой важной правде, единственной правде, которую он хотел услышать от Кэтрин:
«Да, Джеймс, я хочу быть с тобой!»
Глава 16
Вашингтон
Декабрь 1989 года
— Весь уик-энд? — переспросила Алекса.
Разговор происходил в первый вторник декабря. За три месяца своей любви Алекса и Роберт никогда еще не проводили весь уик-энд вместе, только ночи в будние дни недели. Драгоценные, благословенные часы. И в эти чудесные часы они дарили друг другу невероятно тонкие и нежные чувства; они опаляли друг друга умопомрачительной страстью, такой же отчаянной, требовательной и тайной, какой она была в первую ночь.
Алекса с горечью думала о том, что тайна их страсти была символом того, о чем они оба знали, но о чем никогда не говорили: эта скрываемая ото всех любовь не продлится вечно. Сейчас любовь была в безопасности, она была секретом, который было легко хранить, поскольку никто не пытался о нем узнать.
Пока что вашингтонские журналисты без устали гонялись за Робертом в надежде заполучить подходящую цитату от самой яркой звезды на политическом склоне страны. Но ни один репортер, ни один даже самый агрессивный политический обозреватель и не думал расследовать частную жизнь сенатора. Что толку? Всякий, кто хоть когда-либо видел чету Макаллистер, а их видели практически все журналисты, знал: Роберт и Хилари — идеальная супружеская пара.
Тайная любовь Роберта и Алексы будет в полной безопасности, пока… Роберт не выставит свою кандидатуру на президентские выборы. После этого каждая деталь его жизни, не важно, насколько личная, станет достоянием общественности. Его будут преследовать со всех сторон — и политическая пресса, и легион шпионов, нанятых оппозиционной партией, которым будет поставлена практически невыполнимая задача отыскать мельчайшие изъяны в непробиваемой броне — безупречной репутации будущего президента. Если Роберт станет претендентом от партии на выборах 1996 года, что предсказывали самые искушенные политологи, их тайная любовь сможет безопасно длиться по крайней мере еще четыре года, а возможно, и все пять лет. А если он не станет главой государства до 2000 года…
Хотела ли Алекса жить такой любовью — любовью темноты, отчаяния, украденных мгновений — еще четыре года или даже все восемь лет? О да!
Теперь же любимый говорил, что через три дня они проведут вместе весь уик-энд.
— Весь уик-энд, — прошептал Роберт, нежно целуя наполнившиеся слезами радости глаза Алексы. — Целый уик-энд, любовь моя.
— О-о, нет!
— Что, дорогая?
— В субботу я работаю! У меня полностью свободна пятница, но в субботу съемка…
— Тогда в пятницу ты приготовишь мне ужин. Обещаю, что приеду сюда к ужину, — ответил Роберт, прогоняя страстным поцелуем грусть с лица Алексы. — Зато я приготовлю тебе ужин в субботу. А в воскресенье, любовь моя…
«Весь уик-энд, любовь моя», — пообещал Роберт, и взгляд изумрудных глаз Алексы наполнился при этом обещании такой искренней радостью! Но он-то жаждал сказать ей другое: «Всю нашу жизнь, любовь моя!»
«Не исключено, что уже в этот уик-энд я смогу дать такое обещание», — несколько часов спустя думал Роберт, бережно обнимая спящую Алексу. Она была воплощением умиротворения и счастья. Золотистые волосы обрамляли прекрасное лицо, легкая улыбка надежды застыла на губах. Когда Роберт поцеловал ее шелковистые волосы, Алекса улыбнулась и потянулась к нему во сне, словно ей снилось то, о чем думал и он: мы наконец будем вместе, и навсегда.
Декабрь 1989 года
— Весь уик-энд? — переспросила Алекса.
Разговор происходил в первый вторник декабря. За три месяца своей любви Алекса и Роберт никогда еще не проводили весь уик-энд вместе, только ночи в будние дни недели. Драгоценные, благословенные часы. И в эти чудесные часы они дарили друг другу невероятно тонкие и нежные чувства; они опаляли друг друга умопомрачительной страстью, такой же отчаянной, требовательной и тайной, какой она была в первую ночь.
Алекса с горечью думала о том, что тайна их страсти была символом того, о чем они оба знали, но о чем никогда не говорили: эта скрываемая ото всех любовь не продлится вечно. Сейчас любовь была в безопасности, она была секретом, который было легко хранить, поскольку никто не пытался о нем узнать.
Пока что вашингтонские журналисты без устали гонялись за Робертом в надежде заполучить подходящую цитату от самой яркой звезды на политическом склоне страны. Но ни один репортер, ни один даже самый агрессивный политический обозреватель и не думал расследовать частную жизнь сенатора. Что толку? Всякий, кто хоть когда-либо видел чету Макаллистер, а их видели практически все журналисты, знал: Роберт и Хилари — идеальная супружеская пара.
Тайная любовь Роберта и Алексы будет в полной безопасности, пока… Роберт не выставит свою кандидатуру на президентские выборы. После этого каждая деталь его жизни, не важно, насколько личная, станет достоянием общественности. Его будут преследовать со всех сторон — и политическая пресса, и легион шпионов, нанятых оппозиционной партией, которым будет поставлена практически невыполнимая задача отыскать мельчайшие изъяны в непробиваемой броне — безупречной репутации будущего президента. Если Роберт станет претендентом от партии на выборах 1996 года, что предсказывали самые искушенные политологи, их тайная любовь сможет безопасно длиться по крайней мере еще четыре года, а возможно, и все пять лет. А если он не станет главой государства до 2000 года…
Хотела ли Алекса жить такой любовью — любовью темноты, отчаяния, украденных мгновений — еще четыре года или даже все восемь лет? О да!
Теперь же любимый говорил, что через три дня они проведут вместе весь уик-энд.
— Весь уик-энд, — прошептал Роберт, нежно целуя наполнившиеся слезами радости глаза Алексы. — Целый уик-энд, любовь моя.
— О-о, нет!
— Что, дорогая?
— В субботу я работаю! У меня полностью свободна пятница, но в субботу съемка…
— Тогда в пятницу ты приготовишь мне ужин. Обещаю, что приеду сюда к ужину, — ответил Роберт, прогоняя страстным поцелуем грусть с лица Алексы. — Зато я приготовлю тебе ужин в субботу. А в воскресенье, любовь моя…
«Весь уик-энд, любовь моя», — пообещал Роберт, и взгляд изумрудных глаз Алексы наполнился при этом обещании такой искренней радостью! Но он-то жаждал сказать ей другое: «Всю нашу жизнь, любовь моя!»
«Не исключено, что уже в этот уик-энд я смогу дать такое обещание», — несколько часов спустя думал Роберт, бережно обнимая спящую Алексу. Она была воплощением умиротворения и счастья. Золотистые волосы обрамляли прекрасное лицо, легкая улыбка надежды застыла на губах. Когда Роберт поцеловал ее шелковистые волосы, Алекса улыбнулась и потянулась к нему во сне, словно ей снилось то, о чем думал и он: мы наконец будем вместе, и навсегда.