Стоун Кэтрин. Радуга

   «Стерлинг любит тебя, потому что не знает!» — болезненное напоминание возникло ниоткуда, как дыхание беспощадного пламени из пасти никогда не умиравшего чудовища. Алекса тихо вздохнула, печально смиряясь с тем, что придется все рассказать Джеймсу. Все, и, быть может, сказать ему гораздо больше, чем он сам того хочет.
   Но тут же раздался робкий шепот надежды: «Если ты можешь признаться Джеймсу, своему другу, то есть шанс, что однажды ты признаешься — и это навеки избавит тебя от кошмаров прошлого — своей сестре».
   Разговаривая по телефону, Джеймс следил за Алексой и видел странное волнение на ее прекрасном лице. Положив трубку, он все еще продолжал наблюдать за ней, не смея подойти. Но как только Алекса издала легкий смиренный вздох и на ее милое лицо легла тень печали и потерянности, Джеймс не выдержал. Он ненавидел ее страдания, но еще больше ненавидел то, что за ними таилось: нечто скрытое, невидимое, опасное. Может быть, Алексе станет легче, если она расскажет ему все?
   Джеймс пересек комнату по мягкому плюшевому ковру и, как только Алекса взглянула в его ласковые глаза, тихо предложил:
   — Пойдем, дорогая?

Глава 6

   — Что-то новенькое, — спокойно произнес Джеймс, увидев кабинетный рояль «Стейнвей» в гостиной Алексы; его негромкие слова разбили молчание, которое они хранили на протяжении всего пути от офиса.
   — Я подумала, что Кэт будет счастлива иметь рояль здесь; ей не придется бегать в музыкальные классы Джуллиарда всякий раз, когда захочется поиграть.
   Алекса представила себе младшую сестру, мчащуюся по Манхэттену к далекому роялю, невзирая на опасности большого города, поджидающие ее на каждом углу.
   — Мне кажется, дом построен так основательно, что Кэт сможет играть ночи напролет, никого при этом не тревожа. Помоги мне в этом удостовериться. Сыграй «Собачий вальс» или что-то в этом роде, а я тем временем нанесу визит соседям.
   — Какие могут быть вопросы! — мгновенно согласился Джеймс. — Ты очень заботлива и добра, — ласково добавил он.
   Неопределенно пожав плечами, Алекса сначала погладила полированную крышку инструмента, а затем прошлась красивыми длинными пальцами по клавиатуре, и в воздухе поплыли чистые сочные звуки.
   — Я не всегда была добра с Кэт, — призналась она, словно обращаясь к клавишам.
   — Но сестра много значит для тебя.
   — Да, это так.
   — Расскажи мне. — Джеймс протянул Алексе руку, приглашая в уютный круг своих объятий, пока она будет делиться своими сокровенными тайнами.
   Но Алекса отстранилась, села на вертящийся табурет перед роялем и рассказала Стерлингу историю сестер Тейлор с самого начала: с того момента, когда она впервые увидела Кэт. Алекса с непреклонной честностью призналась в своих отвратительных чувствах к сестре и непростительных поступках.
   — Кэт была идеальным ребенком: всегда очень спокойная, безмятежная и величественная, словом, настоящая принцесса. Она даже вообще никогда не плакала.
   — Разумеется, плакала, — впервые перебив Алексу, мягко возразил Джеймс.
   Ему еще раньше хотелось прервать эту исповедь, приносившую Алексе невыносимые страдания, но Джеймс понял, что она не услышит его и не успокоится, пока не расскажет всю правду до конца. Сейчас же он вмешался только потому, что, задохнувшись от яростного самоосуждения, Алекса на минуту замолчала и Джеймсу вдруг захотелось внести хоть какие-то реальные черты, в столь идеализированный портрет сестры.
   — Все дети плачут, Алекса.
   — Только не Кэт. Правда, Джеймс, она никогда не плакала. — Алекса впилась длинными ногтями в ладони, физически напомнив себе о той боли, которую когда-то причинила сестричке. — Даже когда я пыталась заставить ее плакать.
   — Говоря при этом, что ненавидишь ее? Но, дорогая, тогда Кэт была еще совсем маленькой — слишком маленькой, чтобы понять или запомнить это.
   — Ах, надеюсь, что так оно и есть, — едва слышно прошептала Алекса.
   Чего бы только она не отдала за уверенность в том, что Кэтрин ничего не помнит! Особенно…
   — Однажды я пыталась причинить ей боль, чтобы заставить заплакать. Кажется, мне тогда отчаянно хотелось убедиться в том, что Кэт не идеальна.
   — И как же ты пыталась причинить ей вред? — спокойно спросил Джеймс, не подавая виду, что был очень встревожен.
   Изумрудные глаза стали почти черными, а прежде мягкие черты лица с трогательным выражением беспомощности заострились от страха. До этой минуты Джеймсу и в голову не приходило, что Алекса действительно могла совершить некое преступление, воспоминание о котором так исказило бы ее прекрасное лицо.
   — Я ущипнула ее. Конечно, не настолько сильно, чтобы оставить синяк, но вполне достаточно, чтобы двухлетний ребенок заплакал. Дабы в этом удостовериться, я прежде ущипнула себя и чуть не заплакала. Но Кэт только смотрела на меня своими огромными синими глазами, полными недоумения и… прощения.
   Алекса уставилась на свои руки, сцепив их в мертвый замок на коленях, и думала только о том, услышит ли сейчас удаляющиеся шаги бросившегося вон из комнаты Джеймса. Нет, она не могла их услышать, потому что в висках оглушительно громко стучало, до невыносимого звона. Алекса не могла услышать шаги Джеймса, но, когда к ней наконец вернулось мужество, чтобы поднять глаза, она не сомневалась, что его уже нет в квартире.
   — И это все? — осторожно спросил Джеймс, уже понимая, что «все», и понимая также, что это все для милой Алексы было действительно кошмарным и не прощаемым себе преступлением.
   — Все? — уставившись на него, переспросила Алекса, пораженная тем, что видит в глазах Джеймса не гнев и досаду, а нежность и сочувствие. — А этого мало? Тебе не кажется такое поведение непростительной жестокостью?
   — Мне кажется это проявлением обычной детской ревности, возможно, в излишне резкой форме. Алекса, если ты хочешь доказать мне, что в детстве была жестокой девочкой, то должна рассказать что-нибудь пострашнее.
   — Но больше ничего и не было. Я просто перестала обращать внимание на Кэт.
   — Это ее сильно расстраивало?
   — Да нет, не думаю. И с чего бы? Жизнь Кэт была наполнена музыкой и любовью наших родителей.
   — Итак, жила-была девочка, которая страшно ревновала свою младшую сестренку. Но вспомни: ты ведь тоже тогда была еще маленькой. И до шести лет росла единственным обожаемым ребенком в семье. Вот тебе простое объяснение. Кроме того, мне кажется, Алекса, что эта история очень и очень давняя. Я не слышал ревности или ненависти в твоих теперешних рассказах о Кэт. Напротив, я чувствую в них только гордость и любовь.
   — Я горжусь Кэт, и я действительно ее люблю… хотя мы почти и не знаем друг друга.
   — Значит, на каком-то этапе что-то в ваших взаимоотношениях изменилось?
   — Да. — Алекса сокрушенно покачала головой, вспомнив, из-за кого и почему произошла эта перемена.
   — И что же случилось?
   — Случилась Хилари Саманта Баллинджер.
   — Да-а?
   — С первого дня моего появления в «Баллинджер» Хилари сразу дала всем понять, что я недостаточно хороша и богата для нее и для ее школы.
   — Понимаю, — заверил Джеймс.
   Став взрослой женщиной, и в особенности женой Роберта, Хилари научилась скрывать свое презрение к тем, кого считала ниже себя. Но Стерлинг мог представить себе демонстративное пренебрежение Хилари-подростка к красивой и яркой провинциальной девчонке из Канзаса, так же как и мог понять ненависть Алексы.
   — Я определенно раздражала Хилари, но ее друзья приняли меня в свою компанию. Не чурался моего общества и парень самой Хилари.
   — Ты увела у нее парня?
   — Это не было похищением века, Джеймс. Он переметнулся ко мне по собственной воле, и с восторгом.
   — А после того как ты увела его своими чарами у Хилари? Он стал действительно ценной наградой?
   — Конечно, нет. В конце концов он вернулся к Хилари, что свидетельствовало о его безнадежно испорченном вкусе и об отсутствии чувства собственного достоинства.
   — Так это было просто игра?
   — Нет, это была просто война.
   И Алекса рассказала ему о встрече на стадионе субботним апрельским днем.
   — Хилари действительно назвала тебя «нищенкой и шлюхой»? — спросил Джеймс, начиная наконец понимать истинную глубину вражды между «наследницей» и «провинциальной девчонкой».
   — Так и назвала. Я не знаю, насколько Кэт поняла смысл этих слов, но она кинулась на мою защиту, точно маленький отважный терьер на огромную тигрицу.
   — И что же сделала ты?
   — Ничего. Впервые за десять лет обняла свою сестру, и мы пошли домой.
   — А почему бы мне и сейчас не обнять тебя? — лукаво предложил Джеймс.
   Алекса была безмерно благодарна за то, что он все еще хочет обнимать ее.
   — Спасибо тебе.
   — Пожалуйста, — пробормотал Джеймс в ее шелковые золотистые волосы и попросил продолжить историю сестер. — После этого вы с Кэт подружились?
   — Не знаю, — задумчиво ответила Алекса. — Наверное, это было начало дружбы, насколько мне не изменяет память. Мы провели вместе полтора месяца перед моим отъездом в Нью-Йорк и с тех пор очень редко виделись: короткие встречи на Рождество да на праздники, и всякий раз между этими встречами в наших жизнях происходило столько перемен, что мы не успевали толком узнать друг друга, а не то что укрепить нашу дружбу. За последние восемь лет Кэт из маленькой девочки превратилась в молодую женщину, а я.
   — Ты стала суперзвездой. А Кэт, быть может, маленькой восходящей звездочкой?
   — О нет. Зачем ей это? Ее достижения давно гораздо выше моих.
   — Что ты говоришь?
   — Но это так! Допустим, моя карьера более заметная, мой успех более громкий, но… Я же говорила тебе о конкурсах, на которых Кэт победила, о концертном турне, об альбоме и о том, что дела ее ведет «Фордайс» — самое лучшее артистическое агентство. Кэт достигла гораздо большего, чем я. Если честно, то мне кажется, что именно моя известность препятствует нашему сближению. Когда я приезжаю в Топику, друзья и соседи постоянно к нам заходят, не давая возможности спокойно побеседовать, а когда я пытаюсь навестить Кэт в Оберлине, там меня поджидают толпы ее однокашников, которым не терпится со мной познакомиться.
   — Именно поэтому ты с таким нетерпением и волнением ждешь приезда Кэт в Нью-Йорк? Потому что знаменитостям здесь легче спрятаться?
   — Точно. Поэтому и потому, что впервые в жизни чувствую: мы с Кэт одного возраста. В детстве шесть лет кажутся громадной разницей, а теперь мы обе взрослые, вдали от дома, каждая занята своей карьерой. — Алекса помолчала, а когда заговорила, в голосе ее звучала надежда:
   — Я уже фантазирую о том, что, хотя Кэт будет жить здесь, а я в Вашингтоне, мы обе постараемся видеться почаще. Знаешь, я, например, могу прилетать к позднему завтраку в «Плазе», или Кэт будет появляться на выходные в Роуз-Клиффе. — Алекса пожала плечами. — Такие вот мечты старшей сестры.
   — Кэт наверняка тоже хочет чего-то в этом роде.
   — Нет. Кэт нужно быть в Нью-Йорке, и вполне естественно ей остановиться на полгода в моей пустующей квартире. Вот и все.
   Джеймс смотрел в полные робкой надежды глаза Алексы, и ему страшно хотелось убедить ее в том, что Кэт, как и Алекса, хочет обрести сестру. Но поскольку он не был знаком с младшей Тейлор, то понимал, что его заверения прозвучат скорее всего фальшиво.
   — А в эту субботу Кэт действительно исполняется двадцать один год? — в конце концов спросил он, вспомнив странное извинение Алексы перед Робертом.
   — Да.
   — Так ты все-таки навестишь ее в Оберлине?
   — Нет. — Алекса помрачнела. — Родители собираются туда, и хотя я изо всех сил пытаюсь не поддаваться паранойе, но когда я сказала маме, что прилечу в Оберлин и присоединюсь к ним за праздничным обедом, из маминого ответа я предельно ясно поняла, что меня не приглашают.
   — Вероятно, самым разумным будет не торопиться с выводами. И в этом случае не устроить ли нам самим что-нибудь особенное завтра? Например, собственное маленькое празднование дня рождения Кэт? И, — добавил он нежно, — не зря же я только что отказался от обеда с Робертом и Хилари.
   — Правда?
   — Правда, — улыбнулся Джеймс и поцеловал Алексу. — Я соскучился по тебе.
   — И я по тебе соскучилась.
   — Ты что-то упоминала о слиянии? Предлагаю очень дружеский контакт.
   Джеймс повел ее за руку в спальню, и Алекса вдруг остро почувствовала, как по нему соскучилась. За последние несколько часов их отношения стали еще крепче и… доверительнее. Джеймс выслушал ее и был так деликатен, и продолжал верить в нее, и это вселяло надежду на то, что когда-нибудь Алекса поверит в себя. Подумав об их чудесной дружбе, Алекса поняла, что существует еще другая — мужская — дружба, которая теперь оказалась на грани разрыва из-за ее, Алексы, эгоизма.
   В дверях розовой спальни Джеймс посмотрел на Алексу, ожидая увидеть в ее взгляде так хорошо знакомое страстное желание. Но когда Алекса подняла глаза, Джеймс заметил в них беспокойство.
   — Что? — спросил он ласково.
   — Ведь Роберт твой очень близкий друг?
   — Да.
   — Как брат?
   — Думаю, можно сказать и так.
   — Невзирая на юношескую ревность? А не было ли дикой битвы между вами за руку Хилари?
   — Нет! — засмеялся Джеймс. — У нас не было никаких битв ни за кого. Мы окончили первым и вторым номером юридический факультет Гарварда: Роберт — первый.
   — Странно слышать, с каким спокойствием ты говоришь о том, что пришел вторым.
   — Макаллистер заслуженно стал первым, — спокойно ответил Джеймс. — Что ты еще о нем знаешь, Алекса?
   — Немного. Конечно, о нем больше всех говорят в Вашингтоне, но из-за Хилари я обычно избегала появляться в местах, где часто упоминалось его имя. Однако мне известно, что практически все верят, что он будет президентом.
   — Да.
   — И это означает, что мне следует о нем узнать побольше. — Алекса театрально вздохнула и улыбнулась. — А кто лучше тебя расскажет о Роберте? — Одарив Джеймса многообещающим поцелуем, она отстранилась, села на краю кровати, подобно ребенку в ожидании любимой сказки на ночь, и нетерпеливо добавила:
   — Я слушаю.
   Джеймс сел в стоявшее рядом с кроватью кресло, размышляя об истории, которую собирался поведать. Алекса уже представляла себе, что же это будет за история: сказка о красивом и преуспевающем сенаторе, скорее всего это — сказка о богатстве избранных, о золотой судьбе золотого мальчика, о жизни без борьбы и страданий. Алекса была уверена в том, что услышит именно такой рассказ, и… ошиблась.
   — Ну что ж, приступим, — начал Джеймс. — Мой друг родился в глухом уголке штата Виргиния. Отец бросил их с матерью, когда Роберту было два года, за шесть месяцев до рождения его сестры Бринн. Семья чрезвычайно бедствовала, так что Роберт рано начал работать. Он был очень одаренный парень (я уже говорил тебе, как блестяще он учился в юридической школе, в Гарварде), но среднюю школу закончил лишь со средними результатами.
   — Так как большую часть времени работал, чтобы прокормить семью?
   — Я в этом уверен. Как бы там ни было, Роберту не удалось получить стипендию, и он не мог, посещая колледж, еще и зарабатывать на свое обучение и на домашние расходы. Словом, Макаллистер пошел добровольцем в армию.
   — А почему просто не поработал несколько лет и не накопил денег на учебу?
   — Потому что Роберту тридцать восемь лет, он на четыре — критически важных четыре — года старше меня. Он окончил среднюю школу в самый разгар вьетнамской войны. В то время любой здоровый восемнадцатилетний парень, не имевший вузовской брони, мог быть в любой момент призван в армию. Но Роберт пошел добровольцем, чтобы не быть призванным, так как последнее было только вопросом времени. В армии ему выплачивали небольшое, но стабильное пособие на мать и Бринн, а во Вьетнаме он стал получать еще и фронтовые.
   — Он был во Вьетнаме? — тихо переспросила Алекса.
   Она была моложе «эпохи Вьетнама», слишком молода, чтобы помнить суть горячих споров тех лет: совершенно другое поколение. Сейчас Голливуд начал рассказывать о проблемах американцев во Вьетнаме. Однако по мнению Алексы, было много показухи, больше связанной с политическими играми, нежели с честной историей. Но одно было для Алексы предельно ясно: война полностью и безвозвратно перевернула жизни людей, которые в ней участвовали.
   — Он воевал?
   — Он был солдатом, Алекса. И воевал. — Джеймс тихо вздохнул, подумав о том, до чего же легка была его собственная жизнь, до чего привилегированна и удачлива, особенно с тех пор, как он подружился с Робертом. — После битвы с бедностью в сельской глуши Роберт сразу же попал на настоящую бойню. Это, кстати, полностью моя собственная редакция: Макаллистер никогда не рассказывает ни о своем детстве, ни о Вьетнаме. О его детстве я узнал от Бринн, а об участии в войне — из газетных и журнальных статей.
   — И о чем же в них говорилось?
   — Там, конечно, писалось о наградах, которые он получил, но большинство публикаций посвящалось его умелому командованию и отваге, о чем рассказывали люди, служившие с Робертом.
   — Так он герой войны!
   — Да, хотя этикетку «герой войны» Роберт никогда не афиширует. Как бы там ни было, к моменту возвращения из Вьетнама мать его умерла, а сестра стала студенткой-стипендиаткой в Виргинском университете. Роберт тоже поступил в этот университет по армейской льготе, блестяще закончил колледж и поступил на академический курс в Гарварде. Он мог бы, разумеется, поступить в любую частную фирму, но Роберт уже твердо решил, что посвятит себя политической деятельности. Поэтому, окончив учебу, начал с окружной юридической конторы в Ричмонде. Отлично показал себя в качестве обвинителя и имел все шансы победить на выборах прокурора федерального судебного округа, но высокопоставленные политики обратились к Роберту с альтернативным предложением — разом пройти и местные выборы в сенат.
   — И он сделал это с таким успехом, что все решили: когда-нибудь Макаллистер станет президентом, — подвела итог Алекса и, загадочно улыбнувшись, заметила:
   — Ты еще не поведал мне худшую часть этой истории.
   — Разве?
   — Ты не рассказал мне, как любящий сын и брат, герой войны и патриот, блестящий адвокат и преданный слуга общества познакомился с Бабой-Ягой Запада.
   — Роберт увидел очаровательную Хилари в Далласе, куда отправился для обсуждения своей кандидатуры в сенат с ее отцом — Сэмом Баллинджером.
   — И экс-губернатор обещал поддержать кандидатуру Роберта в сенат, а в конечном счете и в Белый дом, если тот женится на его дочери? — съязвила Алекса. — Ведь Сэм, несомненно, знал, что без подобного условия ни один мужчина в здравом рассудке на Хилари не женился бы. И целого состояния на это не хватило бы. Так что ему пришлось «добавить» несколько голосов или что-то в этом роде, возможно, даже пообещать, что весь штат Техас будет голосовать за Роберта на президентских выборах.
   — Остроумно, но неверно. Макаллистер — человек очень самостоятельный и независимый. Он познакомился с Хилари и сам выбрал ее себе в жены.
   — А что же Хилари? Она никогда не была в восторге от нас — людей простого происхождения. Хотя если брак с «чумазым», бедным деревенским парнем может предоставить билет в один конец до Вашингтона, не говоря уже о Белом доме, то Хилари вполне могла пойти на это.
   — А может быть, она действительно признала силу личности Роберта?
   Алекса лишь сдержанно усмехнулась на столь наивное, по ее мнению, замечание Джеймса.
   — Ты ведь по-настоящему уважаешь Роберта, не так ли?
   — Да, по-настоящему.
   — А Хилари?
   — Она — жена Роберта.
   Алекса вздохнула, уже зная, как следует поступить, несмотря на то что это ее пугало. Но рядом будет Джеймс, он поможет снять напряжение.
   — Мне кажется, мы должны пообедать с Макаллистерами завтра, — обреченно вздохнула Алекса.
   — Ты так считаешь?
   — Думаю, что и Хилари этого хочет. Джеймс, это не случайно, что за три года, прожитых в Вашингтоне, я ни разу не встретилась с этой известной парой.
   — Уверен, Роберт понятия не имеет о том, что вы с Хилари когда-то поссорились. Если бы знал, то сказал бы мне.
   — Допустим. Но Хилари-то знает, так дадим ей шанс отказаться от этого обеда.
   — Хорошо. — Джеймс подошел к Алексе и обнял ее. — Ты уверена, что хочешь этого?
   — Ответ положительный, — подтвердила Алекса, убедившись, что поступает правильно, когда увидела в глазах любимого радостный блеск. — Разумеется, я не смогу голосовать за Роберта на президентских выборах, — пошутила она.
   — Почему?
   — Если Роберт мог увлечься Хилари, значит, он страдает тем же, чем страдал ее школьный дружок, — отсутствием вкуса. А подобный изъян очень беспокоит меня в личности президента.
   — Понятно, — пробормотал Джеймс, шепча между поцелуями:
   — Именно поэтому, Александра, маленькие дети не допускаются к голосованию. Тебе надо подрасти, чтобы принимать участие в выборах.
   — А разве я еще не взрослая? — тихо спросила Алекса, наслаждаясь тем, как его жадные губы опускаются по ее шее все ниже, а ловкие пальцы быстро расстегивают пуговицы платья, скрывающего тело, жаждущее любви.
   — Не исключено, что и взрослая, — страстно прошептал Джеймс. — Мы сможем это выяснить, если немедленно займемся тем, чем обычно занимаются мужчина и женщина…

Глава 7

   — Сегодня вечером Джеймс приведет на обед Александру Тейлор, — сообщил Роберт жене на следующее утро после телефонного разговора со Стерлингом. — Вероятно, ты ее знаешь?
   — Да. Джеймс и Алекса?
   Роберт удивился, заметив на холеном лице жены явное раздражение:
   — Ты чем-то недовольна, Хилари?
   — Нет, конечно же, нет. — Она с трудом изобразила натянутую улыбку.
   — Вот и отлично, дорогая!
   Как только муж вернулся к изучению документов, от которых его оторвал звонок Джеймса, улыбка с лица Хилари мгновенно исчезла. Конечно, встреча с Алексой для нее не проблема, но Хилари почувствовала невыносимую досаду. До сих пор ей удавалось мастерски увиливать от встреч со своей давнишней противницей. Но год от года, по мере того как имя Алексы стало все чаще и чаще появляться в списках самых знаменитых гостей, избегать даже формально-вежливого общения становилось все труднее, и раздражение Хилари росло. Неужели никто не помнит, что Алекса всего-навсего провинциальная актрисочка, сыгравшая какую-то там дешевую роль? Неужели никто не понимает, что она не имеет никакого права даже появляться в высшем свете Вашингтона?
   Но кто-кто, а Хилари точно знала, что все вспомнят, и это лишь вопрос времени. И время это пришло.
   Едва Хилари свыклась с мыслью о неизбежности встречи с этой провинциалкой, губы ее тронула злорадная улыбка. Да, сегодня вечером Алекса будет с Джеймсом. А когда Хилари встретит Джеймса в следующий раз, на каком-нибудь благотворительном приеме в Вашингтоне, известный адвокат будет уже один, поскольку Алекса ему успеет надоесть. Вот тогда Хилари не откажет себе в удовольствии лицезреть очевидную ничтожность Алексы, не способной удержать внимание красивого, богатого и неугомонного Джеймса Стерлинга.
   Наряд Алексы великолепно подходил для роли «взрослой», пышные волосы мастерски уложены в причудливый узел, изумрудного цвета шелковое узкое платье — просто и элегантно, золотые украшения изящны и скромны. Джеймс иронически, но твердо обещал не оставлять ее наедине с Хилари, а Алекса с не меньшей иронией и твердостью обещала ему быть «невероятно приятной». Однако она вдруг запаниковала. Неужели она и вправду сможет вести себя так, словно между ней и Хилари никогда не было вражды? А что, если хозяйка дома встретит ее словами: «До чего же я рада снова видеть тебя!»
   Алекса была уже готова честно признаться Джеймсу в том, что сделала огромную ошибку и по его милости явно переоценила свои возможности, но в это мгновение им навстречу вышли супруги Макаллистер.
   Итак, она оказалась лицом к лицу с Хилари, которая тут же ринулась в наступление:
   — Ты, вероятно, надеялась уже никогда меня не увидеть, Алекса?
   Тейлор облегченно вздохнула: прямота и холодное изящество, с которыми Хилари произнесла эти слона, даже подкупали. В них не было, разумеется, извинения, так же как не было приглашения Алексе извиниться. Просто предлагалась новая форма общения. И как поняла Алекса, единственная. Оценив тактику соперницы, она невозмутимо осведомилась:
   — Полагаю, глядя на меня, ты испытываешь все те же чувства?
   — Естественно.
   — Прошлое не забыто?
   — Разумеется, нет.
   Алекса помнила Хилари очень хорошо, но все же, глядя при свете свечей на свою давнишнюю соперницу, она поняла, что воспоминания эти были темными, неясными, уродливой частицей ее души, а не точным портретом той Хилари, каковой она является на самом деле. Воспоминания были столь чудовищны, столь омерзительны, что Алекса совершенно забыла о том, до чего же красива темноволосая и темноглазая наследница-южанка.
   Да и Роберт тоже был очень и очень хорош собой, так что Макаллистеры, несомненно, представляли собой прекрасную супружескую пару. Муж очень внимательно слушал, о чем говорила жена, а та, в свою очередь, так же внимательно слушала, о чем говорит муж, и супруги постоянно обменивались обожающими улыбками, полными уважения и одобрения.
   «Идеальная современная пара, — размышляла Алекса. — В самом деле, если бы Голливуд надумал снять шоу о первой паре из поколения семидесятников, то президент был бы мужественно-красивым ветераном войны во Вьетнаме, а первая леди — поразительно очаровательной умницей, не боящейся выражать собственные взгляды. В чувственном взгляде президента светилось бы несомненное свидетельство пережитых им ужасов войны, но глаза его еще и выражали бы гордость за обожаемую жену, чье мнение он ценит очень высоко. Короче, на главные роли Голливуд, безусловно, пригласил бы Роберта и Хилари Макаллистер».