Стругацкие Аркадий и Борис. Град обреченный

забулькал и забрызгал. -- Конечно, на месте начальства Дональд
проложил бы здесь хорошую дорогу со съездами для сброса мусора,
а учетчика, здоровенного лба, отправил бы в полицию ловить
бандитов. Или на передовую, к фермерам...
-- Ну? -- сказал Андрей нетерпеливо.
-- Что -- ну? Дональд ведь не начальство!
-- Ну, а начальство почему так не сделает?
-- А зачем ему? -- радостно вскричал Изя. -- Сам подумай!
Мусор вывозится? Вывозится! Вывоз учитывается? Учитывается!
Систематически? Систематически! Месяц окончится, будет
представлен отчет: вывезено на столько-то баков дерьма больше,
чем в прошлом месяце. Министр доволен, мэр доволен, все
довольны, а что Дональд недоволен, так его сюда никто не гнал
-- доброволец!..
Грузовик впереди выбросил клуб сизого дыма и проехал
вперед метров на пятнадцать. Андрей торопливо пересел за руль,
выглянул. Дональда нигде не было видно. Тогда он с опаской
включил двигатель и кое как продвинулся на те же пятнадцать
метров, трижды заглохнув по дороге. Изя при этом шел рядом,
испуганно шарахаясь каждый раз, когда машина принималась
дергаться. Потом он принялся рассказывать что-то про Библию, но
Андрей слушал плохо -- он был весь мокрый от пережитого
напряжения.
Под яркой лампой по-прежнему лязгали баки и стоял мат. В
крышу кабины что-то ударилось и отскочило, но Андрей не обратил
на это внимания. Сзади подошел со своим напарником, гаитянским
негром, здоровенный Оскар Хайдерман, попросил закурить. Негр,
по имени Сильва, почти невидимый в темноте, скалил белые зубы.
Изя пустился с ними в разговоры, причем Сильву он называл
почему-то тонтон-макутом, а Оскара расспрашивал о каком-то Туре
Хейердале. Сильва строил страшные рожи, делал вид, что строчит
из автомата. Изя хватался за живот и делал вид, что сражен на
месте, -- Андрей ничего не понимал, и Оскар, по видимому, тоже:
быстро выяснилось, что он путает Гаити с Таити.
По крыше снова что-то прокатилось, и вдруг здоровенный ком
слипшегося мусора ударился в капот и разлетелся в клочья.
-- Эй! -- крикнул Оскар в темноту. -- Прекратите!
Впереди вновь заорали в двадцать глоток, плотность брани
достигла вдруг немыслимого предела. Что-то происходило. Изя
жалобно ойкнул и, схватившись за живот, согнулся пополам --
теперь уже не в шутку. Андрей открыл дверцу, высунулся было
наружу, и сейчас же в голову ему ударила пустая консервная
банка -- не больно, но очень оскорбительно. Сильва пригнулся и
скользнул в темноту. Андрей, прикрывая голову и лицо, озирался.
Ничего не было видно. Из-за куч мусора слева градом
сыпались ржавые банки, куски гнилого дерева, старые кости, даже
обломки кирпича. Послышался звон разбиваемого стекла. Дикий
возмущенный рев взлетел над колонной. "Какая сволочь там
развлекается?!" -- ревели чуть ли не хором. Зарычали включенные
двигатели, вспыхнули фары. Некоторые грузовики принялись
судорожно елозить взад-вперед: видимо, водители пытались
развернуть их так, чтобы осветить мусорные хребты, откуда
летели уже целые кирпичи и пустые бутылки. Еще несколько
человек, пригнувшись, как Сильва, ринулись в темноту.
Мельком Андрей заметил, что Изя с искривленным плачущим
лицом скорчился возле заднего ската и ощупывает живот. Тогда
Андрей нырнул в кабину и выхватил из-под сиденья монтировку. По
башкам сволочей, по башкам! Видно было, как с десяток
мусорщиков на четвереньках, цепляясь руками, остервенело
карабкаются по склону. Кому-то удалось-таки поставить машину
поперек, и свет фар озарил неровный гребень, ощетиненный
обломками старой мебели, взлохмаченным тряпьем и обрывками
бумаги, сверкающий битым стеклом, и над гребнем -- высоко
задранный ковш экскаватора на фоне черного неба. И что-то там
шевелилось на ковше, что-то большое, серое с серебристым
отливом. Андрей замер, вглядываясь, и в ту же минуту отчаянный
вопль перекрыл всю разноголосицу:
-- Это дьяволы! Дьяволы! Спасайтесь!..
И сейчас же со склона кубарем, на карачках, через голову,
поднимая столбы пыли, в вихре рваного тряпья и бумажных
лохмотьев, посыпались люди,
-- обезумевшие глаза, разинутые рты, размахивающие руки.
Кто-то, обхватив руками голову, спрятав голову между сжатыми
локтями, продолжая панически визжать, пронесся мимо Андрея,
поскользнулся в колее, упал, снова вскочил и изо всех сил
побежал дальше, по направлению к городу. Кто-то, хрипло дыша,
втиснулся между радиатором Андреева грузовика и кузовом
передней машины, застрял там, принялся рваться и тоже заорал не
своим голосом. Стало вдруг тише, только ворчали двигатели, и
тут хлестко, словно удары бича, звонко защелкали выстрелы. И
Андрей увидел -- на гребне, в голубоватом свете фар -- высокого
тощего человека, который стоял спиной к машинам, держа пистолет
в обеих руках, и раз за разом палил куда-то в темноту за
гребень.
Он выстрелил пять или шесть раз в полной тишине, а потом
из темноты возник тысячеголосый нечеловеческий вой, злобный,
мяукающий и тоскливый, как будто двадцать тысяч мартовских
котов заорали одновременно в мегафоны, и тощий человек
попятился, оступился, нелепо взмахнул руками и съехал на спине
по склону. Андрей тоже попятился в предчувствии чего-то
невыносимо страшного, и он увидел, как гребень вдруг
зашевелился.
Серебристо-серые, невероятные, чудовищно уродливые
призраки закишели вдруг там, засверкали тысячами кроваво
светящихся глаз, заблестели миллионами яростно оскаленных
влажных клыков, замахали лесом невообразимо длинных мохнатых
лап. Пыль густой стеной взлетела над ними в свете фар, и
сплошной ливень обломков, камней, бутылок, комков дряни
обрушился на колонну.
Андрей не выдержал. Он нырнул в кабину, вжался в самый
дальний угол и выставил перед собой монтировку, обмирая, как в
кошмаре. Он абсолютно ничего не соображал, и когда какое-то
темное тело заслонило открытую дверь, он заорал, не слыша
собственного голоса, и принялся тыкать железом в мягкое,
страшное, сопротивляющееся, лезущее на него, и тыкал до тех
пор, пока жалобный вопль Изи: "Идиот, это же я!" не привел его
в чувство. И тогда Изя влез в кабину, захлопнул за собой дверь
и неожиданно спокойным голосом объявил:
-- Ты знаешь, что это такое? Это обезьяны. Вот суки!
Сначала Андрей не понял его, потом понял, но не поверил.
-- Ну да? -- сказал он, вылез на подножку и выглянул из
кабины.
Точно: это были обезьяны. Очень крупные, очень волосатые,
очень свирепые на вид, но не дьяволы и не привидения, а всего
лишь обезьяны. Андрея обдало жаром от стыда и облегчения, и в
ту же секунду что-то тяжелое и твердое ахнуло его прямо по уху,
да так, что другим ужом он ахнулся о крышу кабины.
-- Все по машинам! -- взревел где-то впереди властный
голос. -- Прекратить панику! Это павианы! Ничего страшного! По
машинам и задний ход!..
В колонне стоял ад кромешный. Стреляли глушители,
вспыхивали и гасли фары, двигатели ревели вразнос, сизый дым
клубами поднимался к беззвездному небу. Из тьмы вдруг вынырнуло
какое-то залитое черным и блестящим лицо, чьи-то руки схватили
Андрея за плечи, встряхнули, как щенка, сунули боком в кабину,
и тут же передний грузовик сдал назад и с хрустом врезался в
радиатор, а грузовик сзади дернулся вперед и ударил в кузов,
как в бубен, так, что там загремели потревоженные баки, а Изя
дергал за плечо и приставал: "Ты машину водить умеешь или нет?
Андрей? Умеешь?", а из сизого дымы кто-то вопил истошно:
"Убили! Спасите!", а властный голос все ревел: "Прекратить
панику! Задняя машина, задний ход! Живо!", а сверху, справа,
слева градом сыпалось твердое, лязгало по капоту, гремело по
бакам, со звоном било в стекла, и непрерывно ныли и гудели
сигналы, и все нарастал и нарастал гнусный мяукающий вой.
Изя вдруг сказал: "Ну, я пошел..." и, заранее прикрывая
руками голову, вылез наружу. Он чуть не попал под машину,
промчавшуюся по направлению к городу, -- среди подпрыгивающих
баков промелькнуло перекошенное лицо учетчика. Потом Изя исчез,
и появился Дональд -- без шляпы, ободранный, весь в грязи, --
швырнул на сиденье пистолет, сел за руль, включил двигатель и,
высунувшись из кабины, дал задний ход.
Видимо, какой-то порядок все-таки установился: панические
вопли утихли, моторы ревели, и вся колонна понемногу пятилась
назад. Даже каменно-бутылочный град, казалось, несколько
поутих. Павианы прыгали и расхаживали по мусорному гребню, но
вниз не спускались, только орали там, разевая собачьи пасти, и
издевательски поворачивали к колонне лоснящиеся в свете фар
ягодицы.
Грузовик катился все быстрее, снова пробуксовав в грязевой
яме, выскочил на шоссе, развернулся. Дональд с скрежетанием
переключил скорость, дал газ и, захлопнув дверцу, откинулся на
сиденье. Впереди прыгали во мраке красные огоньки удирающих во
весь дух машин.
Оторвались, с облегчением подумал Андрей и осторожно
ощупал ухо. Ухо распухло и пульсировало. Надо же -- павианы!
Павианы-то откуда? Да такие здоровенные... да в таких
количествах!.. Сроду у нас тут не было никаких павианов... если
не считать, конечно, Изю Кацмана. И почему именно павианы?
Почему не тигры?.. Он поерзал на сиденье, грузовик тряхнуло,
Андрей подлетел и с размаху опустился на что-то твердое,
незнакомое. Он сунул под себя руку и вытащил пистолет. Секунду
он смотрел на него, не понимая. Пистолет был черный, небольшой,
с коротким стволом и рифленой рукоятью. Потом Дональд вдруг
сказал:
-- Осторожнее. Дайте сюда.
Андрей отдал пистолет и некоторое время смотрел, как
Дональд, изогнувшись, засовывает оружие в задний карман
комбинезона. Его вдруг прошиб пот.
-- Так это вы там... палили? -- спросил он сипло.
Дональд не ответил. Он мигал единственной уцелевшей фарой,
обгоняя очередной грузовик. Через перекресток, перед самым
радиатором, пронеслось, изогнув хвосты, несколько павианов, но
Андрею было уже не до них.
-- Откуда у вас оружие, Дон?
Дональд опять не ответил, только сделал странный жест
рукой -- попытался надвинуть на глаза несуществующую шляпу.
-- Вот что, Дон, -- сказал тогда Андрей решительно. -- Мы
сейчас же едем в мэрию, вы сдадите пистолет и объясните, как он
к вам попал.
-- Бросьте чепуху молоть, -- отозвался Дональд. -- Дайте
лучше сигарету.
Андрей машинально достал пачку.
-- Это не чепуха, -- сказал он. -- Я не хочу ничего знать.
Вы молчали -- ладно, это ваше личное дело. И вообще я вам
доверяю... Но в городе только у бандитов может быть оружие. Я
ничего такого не хочу сказать, но в общем я вас не понимаю... в
общем оружие надо сдать и все объяснить. И нечего делать вид,
будто все это чепуха. Я же вижу, какой вы последнее время.
Лучше пойти и сразу все рассказать.
Дональд на секунду повернул голову и посмотрел Андрею в
лицо. Непонятно, что у него было в глазах -- то ли насмешка, то
ли страдание, -- но он показался Андрею очень старым в этот
момент, совсем дряхлым и каким-то загнанным. Андрей ощутил
смущение и растерянность, но тут же взял себя в руки и твердо
повторил:
-- Сдать и все рассказать. Все!
-- Вы понимаете, что обезьяны идут на город? -- спросил
Дональд.
-- Ну и что? -- растерялся Андрей.
-- Действительно -- ну и что? -- сказал Дональд и
неприятно рассмеялся.

Обезьяны уже были в городе. Они носились по карнизам,
гроздьями висели на фонарных столбах, жуткими косматыми толпами
плясали на перекрестках, липли к окнам, швырялись булыжниками,
вывороченными из мостовой, гонялись за обезумевшими людьми,
которые в одном белье выскочили на улицу.
Несколько раз Дональд останавливал машину, чтобы взять в
кузов беженцев. Баки давно выкинули вон. Одно время перед
грузовиком мчалась галопом осатаневшая лошадь, запряженная в
телегу, а в телеге приседал и раскачивался, размахивал
волосатыми ручищами и пронзительно вопил здоровенный
серебристый павиан. Андрей видел, как телега с треском
врезалась в фонарный столб, лошадь с оборванными постромками
понеслась дальше, а павиан лихо перелетел на ближайшую
водосточную трубу и исчез на крыше.
На площади перед мэрией кипела паника. Подъезжали и
отъезжали автомобили, бегали полицейские, бродили потерянные
люди в исподнем, у подъезда какого-то чиновника прижали к
стене, требовательно кричали на него, а он отпихивался тростью
и отмахивался портфелем.
-- Бардак, -- сказал Дональд и выпрыгнул из машины.
Они вбежали в здание и сразу же потеряли друг друга в
непроворотной толпе людей в штатском, людей в полицейской форме
и людей в нижнем белье. Стоял многоголосый гомон, от табачного
дыма ело глаза.
-- Поймите! Не могу же я вот так -- в одних подштанниках!
-- ...Немедленно открыть арсенал и раздать оружие... Черт
вас побери, ну хоть бы полицейским раздать оружие!..
-- Где шеф полиции? Только что здесь крутился...
-- У меня жена там осталась, вы можете это понять? И
теща-старуха!
-- Слушайте, да ничего страшного. Обезьяны -- они и есть
обезьяны...
-- Представляешь, просыпаюсь я, а на подоконнике кто-то
сидит...
-- А шеф полиции где? Дрыхнет, толстая задница?
-- Был у нас в переулке один фонарь. Повалили.
-- Ковалевский! В двенадцатую комнату, быстро!
-- Однако согласитесь, в одних подштанниках...
-- Кто умеет водить машину? Шофера! Все на площадь! К
рекламной тумбе!
-- Да где же, черт побери, шеф полиции? Сбежал, что ли,
подлец?
-- Значит так. Бери ребят -- и в литейные мастерские. Там
возьмешь эти... ну штыри такие, для парковой ограды... Все
бери, все! И сразу сюда...
-- Как я гвозданул по этой волосатой морде, даже руку
отшиб, ей богу...
-- А духовые ружья годятся?
-- В семьдесят второй квартал -- три машины! В семьдесят
третий квартал -- пять машин...
-- Извольте распорядиться, чтобы им выдали обмундирование
второго срока. Только под расписку, чтобы потом вернули!
-- Слушайте, у них хвосты есть? Или мне показалось?
Андрея толкали, тискали, прижимали к стенам коридора,
оттоптали все ноги, и он сам толкался, протискивался,
отпихивал. Сначала он искал Дональда, чтобы в качестве
свидетеля защиты присутствовать при покаянии и сдаче оружия,
потом до него дошло, что нашествие павианов -- дело, видимо,
очень серьезное, раз поднялась такая кутерьма, и он немедленно
пожалел, что грузовики водить не умеет, где находятся литейные
мастерские с таинственными штырями -- не знает, обеспечить
кого-нибудь обмундированием второго срока -- не может, и
получается, что он тут как бы никому и не нужен. Он попытался,
по крайней мере, сообщить о том, что видел своими глазами,
может быть, эти сведения окажутся полезными, но одни его не
слушали вообще, а другие, стоило ему начать, перебивали и
принимались рассказывать сами.
С горечью он убедился, что знакомых лиц в этом круговороте
мундиров и подштанников не было, мелькнул только черный Сильва
с головой, обмотанной кровавой тряпкой, да тут же и исчез, -- а
между тем что-то явно предпринималось, кто-то кого-то
организовывал и куда-то посылал, голоса становились все громче,
все увереннее, подштанники стали понемногу исчезать, а мундиров
стало, наоборот, заметно больше, на какое-то мгновение Андрею
даже почудился мерный грохот сапог и строевая песня, но
оказалось, что это просто уронили переносимый сейф, и он
скатился, грохоча, по ступенькам и застрял в дверях
продовольственного отдела...
Тут Андрей увидел знакомое лицо -- чиновника, бывшего
сослуживца по бухгалтерии Палаты Мер и Весов. Андрей,
распихивая встречных, догнал его, прижал к стене и единым духом
выложил, что вот он, Андрей Воронин, -- помните, мы вместе
работали? -- нынче грузчик-ассенизатор, никого найти не могу,
направьте меня куда-нибудь в дело, ведь наверняка же нужны
люди... Чиновник некоторое время слушал, очумело моргая и делая
слабые конвульсивные попытки вырваться, а потом вдруг оттолкнул
Андрея, заорал: "Куда я вас направлю? Вы что, не видите -- я
бумаги несу на подпись!" и почти убежал по коридору.
Андрей сделал еще несколько попыток принять участие в
организованных действиях, но все от него отказывались и
отмахивались, все страшно спешили, не было буквально ни одного
человека, который просто спокойно стоял бы на месте и, скажем,
составлял бы списки добровольцев. Тогда Андрей ожесточился и
принялся распахивать все двери подряд, надеясь найти хоть
какое-нибудь ответственное лицо, которое не бегает, не кричит и
не размахивает руками, -- из самых общих соображений было ясно,
что должен же где-то здесь быть некий штаб, откуда и
направляется вся эта кипучая деятельность.
Первая комната оказалась пуста. Во второй -- один человек
в подштанниках громко кричал в телефонную трубку, а второй,
чертыхаясь, натягивал на себя узкий канцелярский халат. Из-под
халата выглядывали полицейские бриджи и чиненые-перечиненные
полицейские же штиблеты без шнурков. Заглянув в третий кабинет,
Андрей получил по глазам чем-то розовым с пуговицами и тотчас
же отпрянул, успев заметить только весьма дородные и явно
женские телеса. Зато в четвертой комнате оказался Наставник.
Он сидел на подоконнике с ногами, обхватив руками колени,
и смотрел в черноту за стеклом, озаряемую летящим светом фар.
Когда Андрей вошел, он повернул к нему доброе, румяное лицо,
как всегда немного вздернул брови и улыбнулся. И увидев эту
улыбку, Андрей сразу успокоился. Злость его и ожесточение
прошли, и стало ясно, что в конце концов все обязательно
образуется, станет не свои места и вообще окончится
благополучно.
-- Вот, -- сказал он, разводя руки и улыбаясь в ответ. --
Оказался никому не нужен. Машину водить не умею, где находится
гимназиум -- не знаю... Суматоха, ничего не понять...
-- Да, -- сочувственно согласился Наставник. -- Ужасная
суматоха. -- Он спустил ноги с подоконника, засунув под себя
ладони и поболтал ногами, как ребенок. -- Даже неприлично.
Стыдно даже. Серьезные взрослые люди, в большинстве своем
опытные... Значит, не хватает организованности! Правильно,
Андрей? Значит, какие-то важные вопросы пущены на самотек.
Неподготовленность... Недостаток дисциплины... Ну и
бюрократизм, конечно.
-- Да, -- сказал Андрей. -- Конечно! Я, знаете, что решил?
Не буду я больше никого искать, и не буду я ничего выяснять, а
возьму какую-нибудь палку и пойду. Присоединюсь к какому-нибудь
отряду. А если не примут -- сам. Там ведь женщины остались... и
дети...
На каждое его слово Наставник коротко кивал, он больше не
улыбался, лицо у него теперь было серьезное и сочувственное.
-- Вот только одно... -- сказал Андрей, сморщившись. --
Как с Дональдом?
-- С Дональдом? -- переспросил Наставник, поднимая брови.
-- Ах, с Дональдом Купером? -- Он засмеялся. -- Вы, конечно,
решили, что Дональд Купер уже арестован и покаялся в своих
преступлениях... Ничего подобного. Дональд Купер как раз сейчас
организует отряд добровольцев для отражения этого бесстыдного
нашествия, и, конечно, никакой он не гангстер, и никаких
преступлений не совершал, а пистолет выменял на черном рынке за
старинные часы с репетиром. Что делать? Он всю жизнь проходил с
оружием в кармане -- привык!
-- Ну конечно! -- сказал Андрей, чувствуя огромное
облегчение. -- Ясно же! Я ведь и сам не верил, просто я считал,
что... Ладно! -- Он повернулся, чтобы идти, но остановился. --
Скажите... если не секрет, конечно... Скажите, зачем все это?
Обезьяны! Откуда они? Что они должны доказать?
Наставник вздохнул и слез с подоконника.
-- Вы опять задаете мне вопросы, Андрей, на которые...
-- Нет! Я все понимаю! -- проникновенно сказал Андрей,
прижимая руки к груди. -- Я только...
-- Подождите. Вы опять задаете мне вопросы, на которые я
просто не умею ответить. Поймите вы это, наконец: не умею.
Эрозия построек, помните? Превращение воды в желчь... Впрочем,
это было еще до вас... Теперь вот -- павианы. Помните, вы у
меня допытывались, как это так: люди разных национальностей, а
говорят все на одном языке и даже не подозревают этого.
Помните, как это вас поражало, как вы недоумевали, пугались
даже, как доказывали Кэнси, что он говорит по-русски, а Кэнси
доказывал вам, что это вы сами говорите по-японски, помните? А
вот теперь вы привыкли, теперь эти вопросы вам и в голову не
приходят. Одно из условий Эксперимента. Эксперимент есть
Эксперимент, что здесь еще можно сказать? -- Он улыбнулся.
-- Ну идите, идите, Андрей. Ваше место -- там. Действие
прежде всего. Каждый на своем месте, и каждый -- все, что
может!
И Андрей вышел, и даже не вышел, а выскочил в коридор,
теперь уже совсем опустевший, и скатился по парадной лестнице
на площадь, и сразу же увидел деловитую, несуетливую толпу
вокруг грузовика под фонарем и не колеблясь вмешался в толпу,
протолкался вперед, ему сунули в руки тяжелое металлическое
копье, и он почувствовал себя вооруженным, сильным и готовым к
решительному бою.
Неподалеку кто-то -- очень знакомый голос! -- зычно
скомандовал строиться в колонну по три, и Андрей, держа копье
на плече, побежал туда и нашел себе место между грузным
латиноамериканцем в подтяжках поверх ночной сорочки и тощим
белобрысым интеллигентом, который страшно нервничал -- то и
дело снимал свои очки, дышал на стекла, протирал носовым
платочком и снова водружал на нос, поправляя двумя пальцами.
Отряд был невелик, всего человек тридцать. А командовал,
оказывается, Фриц Гейгер, что было, с одной стороны, достаточно
обидно, но, с другой стороны, нельзя было не признать, что в
данной ситуации Фриц Гейгер, хотя и являлся бывшим фашистским
недобитком, но оказался как-никак на своем, так сказать, месте.
Как и полагается бывшему унтер-офицеру вермахта, в
выражениях он не стеснялся и слушать его было довольно
противно. "Падр-равняйсь! -- орал он на всю площадь, словно
командовал полком на строевых учениях. -- Эй вы, там, в
шлепанцах! Да, вы! Подберите брюхо!.. А вы что там
раскорячились, как корова после случки? Вас не касается? Пики
-- к ноге!.. Не на плечо, а к ноге, я сказал, -- вы, баба в
подтяжках! Смир-ррна! За мной, шагом... Атставить! Шагом...
арш!" Кое-как двинулись. Андрею сразу же наступили сзади на
ногу, он споткнулся, толкнул плечом интеллигента, и тот,
конечно, выронил в очередной раз протираемые очки.
"Кар-р-рова!" -- сказал ему Андрей, не сдержавшись.
"Осторожнее!" -- завопил интеллигент высоким голосом. -- Ради
бога!.." Андрей помог ему найти очки, а когда Фриц налетел на
них, захлебываясь от ярости, Андрей послал его к чертовой
матери.
Вдвоем с интеллигентом, не перестававшим благодарить и
спотыкаться, они догнали колонну, прошли еще метров двадцать и
получили приказ "по машинам". Машина, впрочем, была всего одна
-- мощный спецгрузовик для перевозки цементного раствора. Когда
погрузились, выяснилось, что под ногами чавкает и хлюпает.
Человек в шлепанцах грузно полез обратно через борт и объявил
высоким голосом, что на этой машине лично он никуда не поедет.
Фриц приказал ему вернуться в кузов. Человек еще более высоким
голосом возразил, что он в шлепанцах и у него промокли ноги.
Фриц помянул супоросую свинью. Человек в промокших шлепанцах,
нисколько не испугавшись, возразил, что он-то как раз не
свинья, что свинья, возможно, и согласилась бы ехать в этом
свинарнике, но... Тут из кузова вылез вдруг латиноамериканец,
презрительно сплюнул Фрицу под ноги и, сунув большие пальцы под
подтяжки, неторопливо зашагал прочь.
Наблюдая все это, Андрей испытывал определенное
злорадство. Не то, чтобы он одобрял поведение человека в
шлепанцах и тем более поступок мексиканца, -- несомненно, оба
они поступили не по-товарищески и вообще вели себя как
обыватели, -- но было крайне любопытно посмотреть, что теперь
будет делать наш битый унтер и как он выберется из создавшейся
ситуации.
Андрей был вынужден признать, что битый унтер выбрался из
ситуации с честью. Не говоря ни слова, Фриц повернулся на
каблуке, вскочил на подножку рядом с шофером и скомандовал:
"Поехали!" Грузовик тронулся, и в ту же минуту включили солнце.
С трудом удерживаясь на ногах, поминутно хватаясь за
соседей, Андрей, вывернув шею, наблюдал, как на своем обычном
месте медленно разгорается малиновый диск. Сначала диск дрожал,
словно пульсируя, становясь все ярче и ярче, наливался
оранжевым, желтым, белым, потом он на мгновение погас и сейчас
вспыхнул во всю силу так, что смотреть на него стало
невозможно.
Начался новый день. Непроглядно черное беззвездное небо
сделалось мутно-голубым, знойным, пахнуло жарким, как из
пустыни, ветром, и город возник вокруг как бы из ничего, --
яркий, пестрый, исполосованный синеватыми тенями, огромный,
широкий... Этажи громоздились над этажами, здания громоздились
над зданиями, и ни одно здание не было похоже на другое, и
стала видна раскаленная желтая Стена, уходящая в небо справа, а
слева, в просветах над крышами, возникла голубая пустота, как
будто там было море, и сразу же захотелось пить. Многие по
привычке посмотрели на часы. Было ровно восемь.
Ехали недолго. Видимо, обезьяньи полчища еще не добрались
сюда -- улицы были тихи и пустынны, как всегда в этот ранний
час. Кое-где в домах распахивались окна, заспанные люди сонно
потягивались, равнодушно поглядывая на грузовик. Женщины в
чепчиках вывешивали на подоконники матрасы, на одном из
балконов усердно занимался зарядкой жилистый старик с
развевающейся бородой и в полосатых трусах. Сюда паника еще не
докатилась, но ближе к Шестнадцатому кварталу стали попадаться