Страница:
уже уехал. По телевидению смотри девятую программу, остальное все
зола. Не связывайся с интелями и держись подальше от "носорогов".
Ничего не бери в кредит - хлопот не оберешься. Вдова - добрая
женщина, но любит поговорить и вообще... А Вузи я не застал, она
уезжала к бабушке за границу. По-моему, она милашка, у вдовы в
альбоме была фотография, но я ее взял себе. И еще. Я приеду сюда
в будущем году в марте, так что буть другом, если решишь вернуть-
ся - выбери другое время. Ну, будь..."
Забренчала музыка. Я послушал немного и выключил диктофон. Ни
один из томов сочинений мне вытащить не удалось, так плотно они
были вбиты и, может быть, даже склеены, а больше в кабинете ниче-
го интересного не оказалось, и я отправился в спальню.
В спальне было особенно прохладно и уютно. Мне всегда хотелось
иметь именно такую спальню, но никак не хватало времени этим за-
няться. Кровать была большая и низкая. На ночном столике стоял
очень изящный фонор и маленький переносной пульт управления теле-
визором. Экран телевизора висел на высокой спинке кровати, в но-
гах. А над изголовьем вдова навесила картину, очень натурально
изображающую свежие полевые цветы в хрустальной вазе. Картина бы-
ла выполнена светящимися красками, и капли росы на лепестках цве-
тов поблескивали в сумраке спальни.
Я наобум включил телевизор и повалился на кровать. Было мягко
и в то же время как-то упруго. Телевизор заорал. Из экрана выско-
чил нетрезвый мужчина, проломил какие-то перила и упал с высоты в
огромный дымящийся чан. Раздался шумный всплеск, из фонора запах-
ло. Мужчина скрылся в бурлящей жидкости, а затем вынырнул, держа
в зубах что-то вроде разваренного ботинка. Невидимая аудитория
разразилась ржанием... Затемнение. Тихая лирическая музыка. Из
зеленого леса на меня пошла белая лошадь, запряженная в бричку. В
бричке сидела хорошенькая девушка в купальнике. Я выключил теле-
визор, поднялся и заглянул в ванную.
В ванной пахло хвоей и мигали бактерицидные лампы. Я разделся,
бросил белье в утилизатор и залез под душ. Потом я неторопливо
оделся перед зеркалом, причесался и стал бриться. На туалетной
полке стояли ряды флаконов, коробки с гигиеническими присосками и
стерилизаторами, тюбики с пастами и мазями. А на краю полки лежа-
ла горка плоских коробочек с пестрой этикеткой "Девон". Я выклю-
чил бритву и взял одну коробочку. В зеркале мигала бактерицидная
трубка, и точно так же она мигала тогда, и я точно так же стоял
перед зеркалом и старательно разглядывал такую же коробочку, по-
тому что мне не хотелось выходить в спальню, где Рафка Рейзман
громко спорил о чем-то с врачем, а в ванне еще колыхалась зеленая
маслянистая вода, и над нею поднимался пар, и орал приемник, ви-
севший на фарфоровом крючке для полотенец, завывал, гукал и
всхрапывал, пока Рафка не выключил его с раздражением... Это было
в Вене, и там, точно так же как и здесь, очень странно было ви-
деть в ванной комнате "Девон" - популярный репеллент, великолепно
отгоняющий комаров, москитов, мошку и прочих кровососов, о кото-
рых давным-давно забыли и в Вене и здесь, в приморском курортном
городе... Только в Вене было еще и страшно.
Коробочка, которую я держал в руке, была почти пуста: в ней
осталась всего одна таблетка. Остальные коробочки не были распе-
чатаны. Я кончил бриться и вернулся в спальню. Мне захотелось
снова позвонить Римайеру, но тут дом ожил. С легким свистом взви-
лись гофрированные шторы, оконные стекла скользнули в пазы, и в
спальню хлынул из сада теплый воздух, пахнущий яблоками. Кто-то
где-то заговорил, над головой прозвучали легкие шаги и строгий
женский голос сказал: "Вузи! Скушай хоть пирожок, слышишь?.."
Тогда я быстро сообщил одежде некоторую небрежность (в соответс-
твии с нынешней модой), пригладил виски и вышел в холл, захватив
в гостинной карточку Амада.
Вдова оказалась моложавой полной женщиной, несколько томной,
со свежим приятным лицом.
- Как мило! - Сказала она, увидев меня. - Вы уже встали?
Здравствуйте. Меня зовут Вайна Туур, но вы можете звать меня
просто Вайна.
- Очень приятно, - признес я, светски содрогаясь. - Меня зовут
Иван.
- Как мило! - Сказала тетя Вайна. - Какое оригинальное, мягкое
имя! Вы завтракали, Иван?
- С вашего позволения, я намеревался позавтракать в городе, -
сказал я и протянул ей карточку.
- Ах, - сказала тетя Вайна, разглядывая ее на просвет. - Этот
милый Амад... Если бы вы знали, какой это обязательный и милый
человек! Но я вижу, что вы не завтракали... Ленч вы скушаете в
городе, а сейчас я угощу вас своими гренками. Генерал-полковник
Туур говорил, что нигде в мире нельзя отведать такие гренки.
- С удовольствием, - сказал я, содрогаясь вторично.
Дверь за спиной тети Вайны распахнулась, и в холл, звонко сту-
ча каблучками, влетела очень хорошенькая девушка в короткой синей
юбке и открытой белой блузке. В руке у нее был огрызок пирожка,
она напевала через нос модный мотивчик. Увидев меня, она остано-
вилась, ловко перекинула через плечо сумочку на длинном ремешке
и, нагнув голову, сделала глоток.
- Вузи, - сказала тетя Вайна, поджимая губы, - Вузи, это Иван.
- Ничего себе! - Воскликнула Вузи. - Привет!
- Вузи! - Укоризнено сказала тетя Вайна.
- Вы с женой приехали? - Спросила Вузи, протягивая руку.
- Нет, - сказал я. Пальцы у нее были прохладные и мягкие. - Я
один.
- Тогда я вам все покажу, - сказала она. - До вечера. Сейчас
мне надо бежать. А вечером сходим.
- Вузи! - Укоризнено сказала тетя Вайна.
- Обязательно, - сказал я.
Вузи засунула в рот остаток пирожка, чмокнула мать в щеку и
помчалась к выходу. У нее были гладкие загорелые ноги, длинные,
стройные, и стриженый затылок.
- Ах, Иван, - сказала тетя Вайна, тоже глядя ей в след, - в
наше время так трудно с молодыми девушками! Так рано развиваются,
так быстро нас покидают... С тех пор, как она поступила в этот
салон...
- Она у вас портниха? - Осведомился я.
- О нет! Она работает в салоне хорошего настроения, в отделе
для престарелых женщин. И вы знаете, ее там ценят. Но в прошлом
году она однажды опоздала, и теперь ей приходится быть очень ос-
торожной. Вы сами видите, она не смогла даже с вами даже прилично
поговорить, но вполне возможно, что ее уже ждет клиент... Вы мо-
жете не поверить, но у нее уже есть постоянная клиентура... Впро-
чем, что же мы здесь стоим? Гренки остынут..
Мы вошли на хозяйскую половину. Я изо всех сил старался дер-
жаться, как подобает, хотя как именно подобает, я представлял се-
бе довольно смутно. Тетя Вайна усадила меня за столик, извинилась
и вышла. Я огляделся. Это была точная копия моей гостинной, толь-
ко стены были не голубые, а розовые, и за верандой было не море,
а низкая ограда, отделяющая дворик от улицы. Тетя Вайна вернулась
с подносом и поставила передо мной чашку с топлеными сливками и
тарелочку с гренками.
- Вы знаете, я тоже позавтракаю, - сказала она. - Мой врач не
рекомендует мне завтракать вообще и, уж во всяком случае, топле-
ными сливками, но мы так привыкли. Это любимый завтрак гене-
рал-полковника. И вы знаете, я стараюсь брать только постояльцев-
мужчин, этот милый Амад хорошо понимает меня. Он понимает, как
это нужно мне - хоть изредка посидеть вот так, как мы сидим сей-
час с вами за чашечкой топленых сливок...
- Ваши сливки изумительно хороши, - заметил я довольно искрен-
не.
- Ах, Иван! - Тетя Вайна поставила чашку и слегка всплеснула
руками. - Ведь вы сказали это почти так же, как генерал-полков-
ник... И как странно, вы даже похожи на него. Только лицо у него
было немного уже, и он завтракал всегда в мундире...
- Да, - сказал я с сожалением. - Мундира у меня нет.
- Но ведь был когда-то! - Сказала она, лукаво грозя мне паль-
чиком. - Я ведь вижу. Ах, как это бессмысленно! Люди теперь вы-
нуждены стесняться своего военного прошлого. Как это глупо, не
правда ли? Но их всегда выдает выправка, совершенно особенная му-
жественная осанка. Этого не скроешь, Иван.
Я сделал сложный неопределенный жест и, сказавши: "М-да", взял
гренок.
- Как все это нелепо, не правда ли? - С живостью продолжала
тетя Вайна. - Как можно смешивать такие разнородные понятия -
война и армия? Мы все ненавидим войну. Война - это ужасно. Моя
мать рассказывала мне, она была тогда девочкой, но все помнит:
вдруг приходят солдаты, грубые, чужие, говорят на чужом языке,
отрыгиваются, офицеры так бесцеремонны и так некультурны, громко
хохочут, обижают горничных, простите, пахнут, и этот бессмыслен-
ный комендантский час... Но ведь это война! Она достойна всячес-
кого осуждения! И совсем иное дело - армия. Вы знаете, Иван, вы
должны помнить эту картину: войска, выстроенные побатальонно,
строгость линий, мужественные лица под касками, оружие блестит,
аксельбанты сверкают, а потом командующий на специальной военной
машине объезжает фронт, здоровается, и батальоны отвечают послуш-
но и кратко, как один человек!
- Несомненно, - сказал я. - Несомненно, это многих впечатляло.
- Да! И очень многих! У нас всегда говорили, что надо непре-
менно разоружаться, но разве можно уничтожать армию? Это послед-
нее прибежище мужества в наше время повсеместного падения нравов.
Это дико, это смешно - государство без армии...
- Смешно, - согласился я. - Вы не поверите, но с самого подпи-
сания пакта я не перестаю улыбаться.
- Да, я понимаю вас, - сказала тетя Вайна. - Нам больше ничего
не осталось делать. Нам осталось только саркостически улыбаться.
Генерал-полковник Туур, - она достала платочек, - он так и умер с
саркастической усмешкой на устах... - Она приложила платочек к
глазам. - Он говорил нам: "Друзья, я еще надеюсь дожить до того
дня, когда все развалится". Надломленный, потерявший смысл су-
ществования. Он не вынес пустоты в сердце... - Она вдруг встрепе-
нулась. - Вот взгляните, Иван...
Она резво выбежала в соседнюю комнату и принесла тяжелый ста-
ромодный фотоальбом. Я сейчас же поглядел на часы, но тетя Вайна
не обратила на это внимания и, усевшись рядом, раскрыла альбом на
самой первой странице.
- Вот генерал-полковник.
Генерал-полковник был орел. У него было узкое костистое лицо и
прозрачные глаза. Его длинное тело усеивали ордена. Самый большой
орден в виде многоконечной звезды, обрамленной лавровым венком,
сверкал в районе аппендикса. В левой руке генерал сжимал перчат-
ки, а правая покоилась на рукоятке кортика. Высокий воротник с
золотым шитьем подпирал нижнюю челюсть.
- А это генерал-полковник на маневрах.
Генерал-полковник и здесь был орел. Он давал указания своим
офицерам, склонившимся над картой, развернутой на лобовой броне
гигантского танка. По форме треков и по зализанным очертаниям
смотровой башни я узнал тяжелый штурмовой танк "мамонт", предназ-
наченный для преодоления зоны атомных ударов, а ныне успешно ис-
пользуемый глубоководниками.
- А это генерал-полковник в день своего пятидесятилетия.
Генерал-полковник был орлом и здесь. Он стоял у накрытого сто-
ла с бокалом в руке и слушал тост в свою честь. Нижний левый угол
фотографии занимала размытая лысина с электрическим бликом, а ря-
дом с генералом, восхищенно глядя на него снизу вверх, сидела
очень молодая и очень миловидная тетя Вайна. Я попробовал украд-
кой определить на ощупь толщину альбома.
- А это генерал-полковник на отдыхе.
Даже на отдыхе генерал-полковник оставался орлом. Широко расс-
тавив ноги, он стоял на пляже в тигровых плавках и рассматривал в
полевой бинокль туманный горизонт. У его ног копошился в песке
голый ребенок трех или четырех лет. Генерал был жилист и муску-
лист, гренки и сливки не портили его фигуру. Я принялся шумно за-
водить часы.
- А это... - Начала тетя Вайна, переворачивая страницу, но тут
в гостинную без стука вошел невысокий полный человек, лицо и осо-
бенно одежда которого показалась мне необычайно знакомыми.
- Доброе утро, - произнес он, слегка склонив набок гладкое
улыбающееся лицо.
Это был давешний таможенник все в том же белом мундире с се-
ребряными пуговицами и серебряными шнурами на плечах.
- Ах, Пети! - Сказала тетя Вайна. Ты уже пришел? Познакомься,
пожалуйста, это Иван... Иван, это Пети, друг нашего дома.
Таможенник повернулся ко мне, не узнавая, коротко наклонил го-
лову и щелкнул каблуками. Тетя Вайна переложила альбом ко мне на
колени и поднялась.
- Садись, Пети, - сказала она, - я принесу тебе сливок.
Пети еще раз щелкнул каблуками и сел рядом со мной.
- Не желаете ли поинтересоваться? - Сейчас же осведомился я,
перекладывая альбом со своих колен на колени таможенника. - Вот
это генерал-полковник Туур. Это он просто так. (В глазах таможен-
ника появилось странное выражение.) А вот здесь генерал-полковник
на маневрах. Видите? А вот здесь...
- Благодарю вас, - отрывисто сказал таможенник. - Не утруждай-
тесь, потому что...
Вернулась с гренками и сливками тетя Вайна. Еще с порога она
сказала:
- Как приятно видеть человека в мундире, не правда ли, Иван? -
Она поставила поднос на столик. - Пети, ты сегодня рано. Что-ни-
будь случилось? Прекрасная сегодня погода, такое солнце...
Сливки для Пети были налиты в особенную чашку, на которой кра-
совался вензиль "Т", осененный четырьмя звездочками.
- Ночью шел дождь, я просыпалась, значит, были тучи, - продол-
жала тетя Вайна. - А сейчас, взгляните, ни одного облачка... Еще
чашечку, Иван?
Я встал.
- Благодарю вас, я сыт. Позвольте мне откланяться. У меня де-
ловое свидание.
Осторожно закрывая за собой дверь, я услыхал, как вдова сказа-
ла: "Ты не находишь, что он удивительно похож на штаб-майора По-
ла?.."
В спальне я распаковал чемодан и переложил одежду в стенной
шкаф, и снова позвонил Римайеру. К телефону опять никто не подо-
шел. Тогда я сел за стол в кабинете и принялся исследовать ящики.
В одном из ящиков обнаружилась портативная пишущая машинка, в
другом - почтовый набор и пустая бутылка из-под смазки для арит-
мических двигателей. Остальные ящики были пусты, если не считать
пачки смятых квитанций, испорченной авторучки и небрежно сложен-
ного листка, разрисованного рожицами. Я развернул листок. Видимо,
это был черновик телеграммы. "Грин умер у рыбарей получай тело
воскресенье соболезнуем Хугер Марта мальчики". Я дважды прочел
написанное, перевернул листок, изучил рожицы и прочел в третий
раз. Видимо, Хугеру и Марте было невдомек, что нормальные люди,
сообщая о смерти, говорят в первую очередь, отчего и как умер че-
ловек, а не у кого он там умер. Я бы написал: "Грин утонул во
время рыбной ловли". В пьяном виде, вероятно. Кстати, какой у ме-
ня теперь адрес?
Я вернулся в холл. У двери в хозяйскую половину сидел на кор-
точках худенький мальчик в коротких штанишках. Зажав под мышкой
длинную серебристую трубку, он, сопя и пыхтя, торопливо разматы-
вал клубок бечевки. Я подошел к нему и сказал:
- Привет.
Реакция у меня не та, что прежде, но все-таки я успел увер-
нуться. Длинная черная струя пролетела у меня над ухом и плюхну-
лась в стену. Я изумленно глядел на мальчишку, а он глядел на ме-
ня, лежа на боку и выставив перед собой свою трубку. Лицо его
было мокрое, рот открыт и перекошен. Я оглянулся на стену. По
стене текло. Я снова посмотрел на мальчика. Он медленно поднимал-
ся, не опуская трубки.
- Что-то ты, брат, нервный, - произнес я.
- Вы стойте, где стоите, - хрипло сказал мальчик. - Я вашего
имени не называл.
- Да уж куда там, - сказал я. - Ты и своего не называл, а па-
лишь в меня, как в чучело.
- Вы стойте, где стоите, - повторил мальчик. - И не двигай-
тесь. - Он попятился и вдруг забормотал скороговоркой: - Уйди от
волос моих, уйди от костей моих, уйди от мяса моего...
- Не могу, - сказал я. Я все старался понять, играет он или
действительно меня боится.
- Почему? - Растерянно спросил мальчик. - Я все говорю, как
надо.
- Я не могу уйти, не двигаясь, - объяснил я. - И стою, где
стоял.
Рот у него снова приоткрылся.
- Хугер, - сказал он неуверенно. - Говорю тебе, Хугер: сгинь!
- Почему Хугер? - Удивился я. - Ты меня с кем-то путаешь. Я не
Хугер, я Иван.
Тогда мальчик вдруг закрыл глаза и пошел на меня, наклонив го-
лову и выставив перед собой свою трубку.
- Я сдаюсь, - предупредил я. - Смотри не выпали.
Когда трубка уперлась мне в живот, он выронил ее и, опустив
руки, весь как-то обмяк. Я наклонился и заглянул ему в лицо. Те-
перь он был красный. Я поднял трубку. Это было что-то вроде игру-
шечного автомата - с удобной рефленой рукояткой и с плоским пря-
моугольным баллончиком, который вставлялся снизу, как магазин.
- Что это за штука? - Спросил я.
- Ляпник, - сказал он угрюмо. - Дайте сюда.
Я отдал ему игрушку.
- Ляпник, - сказал я. - Которым, значит, ляпают. А если бы ты
в меня попал? - Я посмотрел на стену. - Надо же, теперь это за
год не отмыть, придется стену менять.
Мальчик недоверчиво посмотрел на меня снизу вверх.
- Это же ляпа, - сказал он.
- Да? А я-то думал - лимонад.
Лицо его приобрело, наконец, нормальную окраску и обнаружило
определенное сходство с мужественными чертами генерал-полковника
Туура.
- Да нет, - сказал он. - Это ляпа.
- Ну?
- Она высохнет.
- И тогда уже все окончательно пропало?
- Да нет же. Просто ничего не останется.
- Гм, - сказал я с сомнением. - Впрочем, тебе виднее. Будем
надеяться на лучшее. Но я все-таки очень рад, что ничего не оста-
нется на стене, а не на моей физиономии. Как тебя зовут?
- Зигфрид, - сказал мальчик.
- А подумавши?
Он посмотрел на меня.
- Люцифер.
- Как?
- Люцифер.
- Люцифер, - сказал я. - Велиал. Астарет. Вельзевул и Азраил.
А покороче у тебя ничего нет? Очень неудобно звать на помощь че-
ловека по имени Люцифер.
- Двери же закрыты, - сказал он и отступил на шаг. Лицо его
снова побледнело.
- Ну и что?
Он не ответил и снова начал пятиться, уперся спиной в стену и
пошел боком, прижимаясь к ней и не сводя с меня глаз. Я понял,
наконец, что он принял меня то ли за вора, то ли за убийцу и хо-
чет удрать, но почему-то он не звал на помощь и почему-то не зас-
кочил в комнату матери, а прокрался мимо двери и продолжал
красться вдоль стены к выходу из дома.
- Зигфрид, - сказал я. - Зигфрид-Люцифер, ты ужасный трус. За
кого ты меня принимаешь? - Я нарочно не двигался с места и только
поворачивался вслед за ним. - Я ваш новый жилец, твоя мама напои-
ла меня сливками и накормила меня гренками, а ты чуть не заляпал
меня и теперь сам же меня боишься. Это я должен тебя бояться.
Все это очень напоминало одну сцену в Аньюдинском интернате,
когда мне привезли почти такого же мальчика, сына хлыста. Ел-
ки-палки, неужели я до такой степени похож на гангстера?
- Ты похож на мускусную крысу чучундру, - сказал я, - которая
всю свою жизнь плакала, потому что у нее не хватало духу выйти на
середину комнаты. У тебя от страха стал голубой нос, уши сдела-
лись холодными, а штанишки - мокрыми, и ты оставляешь за собой
ручеек...
В таких случаях абсолютно все равно, что говорить. Важно гово-
рить спокойно и не делать резких движений. Выражение его лица не
менялось, но когда я сказал о ручейке, он на секунду скосил гла-
за, чтобы посмотреть. Всего на секунду. Затем он прыгнул к выход-
ной двери, забился возле нее, дергая засов, и вылетел во двор -
только мелькнули грязные подошвы сандалий. Я вышел за ним.
Он стоял в кустах сирени, так что мне видно было только его
бледное лицо. Словно удирающая кошка остановилась на миг, чтобы
поглядеть через плечо.
- Ну ладно, - сказал я. - Объясни мне, пожалуйста, что я дол-
жен делать. Мне надо сообщить домой свой новый адрес. Адрес вот
этого самого дома. Дома, в котором я теперь живу. - Он молча
смотрел на меня. - К твоей маме мне идти неудобно. Во-первых, у
нее гости, а во-вторых...
- Вторая Пригородная, семьдесят восемь, - сказал он.
Я не торопясь уселся на крыльце. Между нами было метров де-
сять.
- Ну и голосок у тебя! - Сказал я доверительно. - Как у моего
знакомого бармена из Мирза-Чарле.
- Когда вы приехали? - Спросил он.
- Да вот... - Я посмотрел на часы. - Часа полтора назад.
- Тут до вас жил один, - сказал он и стал глядеть в сторону. -
Дрянь-человек. Подарил мне плавки, полосатые, я полез купаться, а
они в воде растаяли.
- Ай-яй-яй! - Сказал я. - Это же чудовище какое-то, а не чело-
век. Его надо было утопить в ляпе.
- Я не успел, - сказал мальчик. - Я хотел, да он уже уехал.
- Это тот самый Хугер? - Спросил я. - С Мартой и мальчиками?
- Нет. Откуда вы взяли? Хугер уже потом жил.
- Тоже дрянь-человек?
Он не ответил. Я привалился спиной к стене и стал смотреть на
улицу. Из ворот напротив выполз автомобиль, поерзал, разворачива-
ясь, взревел двигателем и укатил. Сейчас же вслед за ним промчал-
ся еще один такой же автомобиль. Запахло ароматическим бензином.
Потом автомобили пошли один за другим, у меня даже запестрело в
глазах. В небе появилось несколько вертолетов. Это были так назы-
ваемые бесшумные вертолеты. Но они летели довольно низко, и, пока
они летели, разговаривать было трудно. Впрочем, мальчик разгова-
ривать, по-видимому, не собирался. Не собирался он и выходить. Он
что-то делал в кустах со своим ляпником и время от времени погля-
дывал на меня. Не ляпнул бы он в меня оттуда, подумал я. Вертоле-
ты все шли и шли, и машины все мчались и мчались, и казалось буд-
то все пятнадцать тысяч легковых автомобилей выкатились на вторую
пригородную, и все пятьсот вертолетов повисли над домом семьдесят
восемь. Это продолжалось минут десять, мальчишка совсем перестал
обращать на меня внимание, а я сидел и думал, какие вопросы при-
дется задать Римайеру. Затем все стало, как прежде: улица опусте-
ла, запах бензина рассеялся, в небе стало чисто.
- Куда это они все сразу? - Спросил я.
Мальчик пошуршал в кустах.
- А вы что, не знаете? - Сказал он.
- Откуда же мне знать?
- А я не знаю - откуда. Хугера-то вы откуда-то знаете...
- Хугера... - Сказал я. - Хугера я знаю совершенно случайно. А
про вас ничего не знаю. Как вы тут живете, чем занимаетесь... Вот
что ты там сейчас делаешь?
- Предохранитель испортился.
- Так давай его сюда, я починю. Чего ты меня так боишься? Я
похож на какого-нибудь дрянь-человека?
- Они все на работу поехали, - сказал мальчик.
- Поздно у вас работа начинается. Уже обедать пора, а вы еще
только на работу идете... Ты знаешь, где отель "Олимпик"?
- Знаю, конечно.
- Проводишь меня?
Мальчик помедлил.
- Нет, - сказал он.
- Почему?
- Сейчас школа кончается. Мне надо домой идти.
- Ах, вот оно что! - Сказал я. - Ты, значит, филонишь? Или,
как у нас говорили, мотаешь?.. И в каком же ты классе?
- В третьем.
- Я тоже когда-то учился в третьем.
Он высунулся из кустов.
- А потом?
- А потом в четвертом. - Я поднялся. - Ну ладно. Разговаривать
со мной ты не хочешь, проводить меня ты не хочешь, штанишки у те-
бя мокрые, пойду я к себе. Ну, что смотришь? Даже не хочешь мне
сказать, как тебя зовут...
Он молча глядел на меня и дышал через рот. Я пошел к себе.
Кремовый холл был обезображен, как мне показалось, необратимо.
Огромная угольно-черная клякса на стене не собиралась высыхать.
Кому-то сегодня влетит, подумал я. Под ноги мне попался клубок
бечевки. Я поднял его. Конец бечевки был привязан к ручке двери в
хозяйскую половину. Так, подумал я, это мы тоже понимаем. Я отвя-
зал бечевку и сунул клубок в карман.
В кабинете я достал из стола чистый лист бумаги и составил те-
леграмму Марии: "Прибыл благополучно вторая Пригородная семьдесят
восемь целую Иван". В путеводителе я нашел телефон бюро обслужи-
вания, передал телеграмму и снова позвонил Римайеру. И снова Ри-
майер не отозвался. Тогда я надел пиджак, посмотрел в зеркало,
пересчитал деньги и собрался уже выходить, как заметил, что дверь
в гостинную приоткрыта и в щель смотрит глаз. Я, конечно, ничего
не заметил. Я внимательно оглядел свой костюм спереди, вернулся в
ванную и некоторое время, посвистывая, чистил себя пылесосом.
Когда я вернулся в кабинет, лопоухая голова, просунутая в полуот-
крытую дверь, моментально скрылась - осталась торчать только себ-
ристая трубка ляпника. Усевшись в кресло, я по очереди открыл и
закрыл все двенадцать ящиков стола включая потайные, и только
тогда снова поглядел на дверь. Мальчик стоял на пороге.
- Меня зовут Лэн, - сообщил он.
- Приветствую тебя, Лэн, - сказал я рассеянно. - Меня зовут
Иван. Заходи. Правда, я уже собрался обедать. Ты еще не обедал
сегодня?
- Нет.
- Вот и хорошо. Сбегай, отпросись у мамы, и пойдем.
Лэн помолчал, глядя в пол.
- Еще рано, - сказал он.
- Что рано? Обедать?
- Нет, идти... Туда. Школа только через двадцать минут конча-
ется. - Он снова помолчал. - И потом там этот толстый хмырь со
шнурами.
- Дрянь-человек? - Спросил я.
- Да, - сказал Лэн. - Вы правда уходите сейчас?
- Да, ухожу, - сказал я и достал из кармана клубок бечевки. -
На вот, возьми. А если бы мать первой вышла?
Он пожал плечом.
- Если вы вправду уходите, - сказал он, - то, можно, я у вас
посижу?
- Ну что ж, посиди.
- А здесь больше никого нет?
- Никого.
Он так и не подошел ко мне, чтобы взять бечевку, но позволил
подойти к себе и даже взять себя за ухо. Ухо действительно было
холодное. Я легонько потрепал его и, подтолкнув мальчишку к сто-
лу, сказал:
- Сиди сколько хочешь. Я вернусь не скоро.
- Я тут посплю, - сказал Лэн.
Отель "Олимпик" был пятнадцатиэтажный, красный с черным. Поло-
вина площади перед ним была заставлена автомобилями, в центре
площади в маленьком цветнике возвышался монумент, изображающий
человека с гордо поднятой головой. Огибая монумент, я вдруг обна-
ружил, что человек этот мне знаком. Я в замешательстве остановил-
ся и пригляделся. Несомненно, в смешном старомодном костюме, опи-
раясь рукой на непонятный аппарат, который я принял было за
продолжение абстрактного постамента, устремив презрительно сощу-
ренные глаза в бесконечность, на площади перед отелем "Олимпик"
Стоял Владимир Сергеевич Юрковский. На постаменте позолоченными
буквами была вырезана надпись: "Владимир Юрковский, 5 декабря,
год весов".
Я не поверил, потому что это было совершенно
невозможно. Юрковским не ставят памятников. Пока они живы,
зола. Не связывайся с интелями и держись подальше от "носорогов".
Ничего не бери в кредит - хлопот не оберешься. Вдова - добрая
женщина, но любит поговорить и вообще... А Вузи я не застал, она
уезжала к бабушке за границу. По-моему, она милашка, у вдовы в
альбоме была фотография, но я ее взял себе. И еще. Я приеду сюда
в будущем году в марте, так что буть другом, если решишь вернуть-
ся - выбери другое время. Ну, будь..."
Забренчала музыка. Я послушал немного и выключил диктофон. Ни
один из томов сочинений мне вытащить не удалось, так плотно они
были вбиты и, может быть, даже склеены, а больше в кабинете ниче-
го интересного не оказалось, и я отправился в спальню.
В спальне было особенно прохладно и уютно. Мне всегда хотелось
иметь именно такую спальню, но никак не хватало времени этим за-
няться. Кровать была большая и низкая. На ночном столике стоял
очень изящный фонор и маленький переносной пульт управления теле-
визором. Экран телевизора висел на высокой спинке кровати, в но-
гах. А над изголовьем вдова навесила картину, очень натурально
изображающую свежие полевые цветы в хрустальной вазе. Картина бы-
ла выполнена светящимися красками, и капли росы на лепестках цве-
тов поблескивали в сумраке спальни.
Я наобум включил телевизор и повалился на кровать. Было мягко
и в то же время как-то упруго. Телевизор заорал. Из экрана выско-
чил нетрезвый мужчина, проломил какие-то перила и упал с высоты в
огромный дымящийся чан. Раздался шумный всплеск, из фонора запах-
ло. Мужчина скрылся в бурлящей жидкости, а затем вынырнул, держа
в зубах что-то вроде разваренного ботинка. Невидимая аудитория
разразилась ржанием... Затемнение. Тихая лирическая музыка. Из
зеленого леса на меня пошла белая лошадь, запряженная в бричку. В
бричке сидела хорошенькая девушка в купальнике. Я выключил теле-
визор, поднялся и заглянул в ванную.
В ванной пахло хвоей и мигали бактерицидные лампы. Я разделся,
бросил белье в утилизатор и залез под душ. Потом я неторопливо
оделся перед зеркалом, причесался и стал бриться. На туалетной
полке стояли ряды флаконов, коробки с гигиеническими присосками и
стерилизаторами, тюбики с пастами и мазями. А на краю полки лежа-
ла горка плоских коробочек с пестрой этикеткой "Девон". Я выклю-
чил бритву и взял одну коробочку. В зеркале мигала бактерицидная
трубка, и точно так же она мигала тогда, и я точно так же стоял
перед зеркалом и старательно разглядывал такую же коробочку, по-
тому что мне не хотелось выходить в спальню, где Рафка Рейзман
громко спорил о чем-то с врачем, а в ванне еще колыхалась зеленая
маслянистая вода, и над нею поднимался пар, и орал приемник, ви-
севший на фарфоровом крючке для полотенец, завывал, гукал и
всхрапывал, пока Рафка не выключил его с раздражением... Это было
в Вене, и там, точно так же как и здесь, очень странно было ви-
деть в ванной комнате "Девон" - популярный репеллент, великолепно
отгоняющий комаров, москитов, мошку и прочих кровососов, о кото-
рых давным-давно забыли и в Вене и здесь, в приморском курортном
городе... Только в Вене было еще и страшно.
Коробочка, которую я держал в руке, была почти пуста: в ней
осталась всего одна таблетка. Остальные коробочки не были распе-
чатаны. Я кончил бриться и вернулся в спальню. Мне захотелось
снова позвонить Римайеру, но тут дом ожил. С легким свистом взви-
лись гофрированные шторы, оконные стекла скользнули в пазы, и в
спальню хлынул из сада теплый воздух, пахнущий яблоками. Кто-то
где-то заговорил, над головой прозвучали легкие шаги и строгий
женский голос сказал: "Вузи! Скушай хоть пирожок, слышишь?.."
Тогда я быстро сообщил одежде некоторую небрежность (в соответс-
твии с нынешней модой), пригладил виски и вышел в холл, захватив
в гостинной карточку Амада.
Вдова оказалась моложавой полной женщиной, несколько томной,
со свежим приятным лицом.
- Как мило! - Сказала она, увидев меня. - Вы уже встали?
Здравствуйте. Меня зовут Вайна Туур, но вы можете звать меня
просто Вайна.
- Очень приятно, - признес я, светски содрогаясь. - Меня зовут
Иван.
- Как мило! - Сказала тетя Вайна. - Какое оригинальное, мягкое
имя! Вы завтракали, Иван?
- С вашего позволения, я намеревался позавтракать в городе, -
сказал я и протянул ей карточку.
- Ах, - сказала тетя Вайна, разглядывая ее на просвет. - Этот
милый Амад... Если бы вы знали, какой это обязательный и милый
человек! Но я вижу, что вы не завтракали... Ленч вы скушаете в
городе, а сейчас я угощу вас своими гренками. Генерал-полковник
Туур говорил, что нигде в мире нельзя отведать такие гренки.
- С удовольствием, - сказал я, содрогаясь вторично.
Дверь за спиной тети Вайны распахнулась, и в холл, звонко сту-
ча каблучками, влетела очень хорошенькая девушка в короткой синей
юбке и открытой белой блузке. В руке у нее был огрызок пирожка,
она напевала через нос модный мотивчик. Увидев меня, она остано-
вилась, ловко перекинула через плечо сумочку на длинном ремешке
и, нагнув голову, сделала глоток.
- Вузи, - сказала тетя Вайна, поджимая губы, - Вузи, это Иван.
- Ничего себе! - Воскликнула Вузи. - Привет!
- Вузи! - Укоризнено сказала тетя Вайна.
- Вы с женой приехали? - Спросила Вузи, протягивая руку.
- Нет, - сказал я. Пальцы у нее были прохладные и мягкие. - Я
один.
- Тогда я вам все покажу, - сказала она. - До вечера. Сейчас
мне надо бежать. А вечером сходим.
- Вузи! - Укоризнено сказала тетя Вайна.
- Обязательно, - сказал я.
Вузи засунула в рот остаток пирожка, чмокнула мать в щеку и
помчалась к выходу. У нее были гладкие загорелые ноги, длинные,
стройные, и стриженый затылок.
- Ах, Иван, - сказала тетя Вайна, тоже глядя ей в след, - в
наше время так трудно с молодыми девушками! Так рано развиваются,
так быстро нас покидают... С тех пор, как она поступила в этот
салон...
- Она у вас портниха? - Осведомился я.
- О нет! Она работает в салоне хорошего настроения, в отделе
для престарелых женщин. И вы знаете, ее там ценят. Но в прошлом
году она однажды опоздала, и теперь ей приходится быть очень ос-
торожной. Вы сами видите, она не смогла даже с вами даже прилично
поговорить, но вполне возможно, что ее уже ждет клиент... Вы мо-
жете не поверить, но у нее уже есть постоянная клиентура... Впро-
чем, что же мы здесь стоим? Гренки остынут..
Мы вошли на хозяйскую половину. Я изо всех сил старался дер-
жаться, как подобает, хотя как именно подобает, я представлял се-
бе довольно смутно. Тетя Вайна усадила меня за столик, извинилась
и вышла. Я огляделся. Это была точная копия моей гостинной, толь-
ко стены были не голубые, а розовые, и за верандой было не море,
а низкая ограда, отделяющая дворик от улицы. Тетя Вайна вернулась
с подносом и поставила передо мной чашку с топлеными сливками и
тарелочку с гренками.
- Вы знаете, я тоже позавтракаю, - сказала она. - Мой врач не
рекомендует мне завтракать вообще и, уж во всяком случае, топле-
ными сливками, но мы так привыкли. Это любимый завтрак гене-
рал-полковника. И вы знаете, я стараюсь брать только постояльцев-
мужчин, этот милый Амад хорошо понимает меня. Он понимает, как
это нужно мне - хоть изредка посидеть вот так, как мы сидим сей-
час с вами за чашечкой топленых сливок...
- Ваши сливки изумительно хороши, - заметил я довольно искрен-
не.
- Ах, Иван! - Тетя Вайна поставила чашку и слегка всплеснула
руками. - Ведь вы сказали это почти так же, как генерал-полков-
ник... И как странно, вы даже похожи на него. Только лицо у него
было немного уже, и он завтракал всегда в мундире...
- Да, - сказал я с сожалением. - Мундира у меня нет.
- Но ведь был когда-то! - Сказала она, лукаво грозя мне паль-
чиком. - Я ведь вижу. Ах, как это бессмысленно! Люди теперь вы-
нуждены стесняться своего военного прошлого. Как это глупо, не
правда ли? Но их всегда выдает выправка, совершенно особенная му-
жественная осанка. Этого не скроешь, Иван.
Я сделал сложный неопределенный жест и, сказавши: "М-да", взял
гренок.
- Как все это нелепо, не правда ли? - С живостью продолжала
тетя Вайна. - Как можно смешивать такие разнородные понятия -
война и армия? Мы все ненавидим войну. Война - это ужасно. Моя
мать рассказывала мне, она была тогда девочкой, но все помнит:
вдруг приходят солдаты, грубые, чужие, говорят на чужом языке,
отрыгиваются, офицеры так бесцеремонны и так некультурны, громко
хохочут, обижают горничных, простите, пахнут, и этот бессмыслен-
ный комендантский час... Но ведь это война! Она достойна всячес-
кого осуждения! И совсем иное дело - армия. Вы знаете, Иван, вы
должны помнить эту картину: войска, выстроенные побатальонно,
строгость линий, мужественные лица под касками, оружие блестит,
аксельбанты сверкают, а потом командующий на специальной военной
машине объезжает фронт, здоровается, и батальоны отвечают послуш-
но и кратко, как один человек!
- Несомненно, - сказал я. - Несомненно, это многих впечатляло.
- Да! И очень многих! У нас всегда говорили, что надо непре-
менно разоружаться, но разве можно уничтожать армию? Это послед-
нее прибежище мужества в наше время повсеместного падения нравов.
Это дико, это смешно - государство без армии...
- Смешно, - согласился я. - Вы не поверите, но с самого подпи-
сания пакта я не перестаю улыбаться.
- Да, я понимаю вас, - сказала тетя Вайна. - Нам больше ничего
не осталось делать. Нам осталось только саркостически улыбаться.
Генерал-полковник Туур, - она достала платочек, - он так и умер с
саркастической усмешкой на устах... - Она приложила платочек к
глазам. - Он говорил нам: "Друзья, я еще надеюсь дожить до того
дня, когда все развалится". Надломленный, потерявший смысл су-
ществования. Он не вынес пустоты в сердце... - Она вдруг встрепе-
нулась. - Вот взгляните, Иван...
Она резво выбежала в соседнюю комнату и принесла тяжелый ста-
ромодный фотоальбом. Я сейчас же поглядел на часы, но тетя Вайна
не обратила на это внимания и, усевшись рядом, раскрыла альбом на
самой первой странице.
- Вот генерал-полковник.
Генерал-полковник был орел. У него было узкое костистое лицо и
прозрачные глаза. Его длинное тело усеивали ордена. Самый большой
орден в виде многоконечной звезды, обрамленной лавровым венком,
сверкал в районе аппендикса. В левой руке генерал сжимал перчат-
ки, а правая покоилась на рукоятке кортика. Высокий воротник с
золотым шитьем подпирал нижнюю челюсть.
- А это генерал-полковник на маневрах.
Генерал-полковник и здесь был орел. Он давал указания своим
офицерам, склонившимся над картой, развернутой на лобовой броне
гигантского танка. По форме треков и по зализанным очертаниям
смотровой башни я узнал тяжелый штурмовой танк "мамонт", предназ-
наченный для преодоления зоны атомных ударов, а ныне успешно ис-
пользуемый глубоководниками.
- А это генерал-полковник в день своего пятидесятилетия.
Генерал-полковник был орлом и здесь. Он стоял у накрытого сто-
ла с бокалом в руке и слушал тост в свою честь. Нижний левый угол
фотографии занимала размытая лысина с электрическим бликом, а ря-
дом с генералом, восхищенно глядя на него снизу вверх, сидела
очень молодая и очень миловидная тетя Вайна. Я попробовал украд-
кой определить на ощупь толщину альбома.
- А это генерал-полковник на отдыхе.
Даже на отдыхе генерал-полковник оставался орлом. Широко расс-
тавив ноги, он стоял на пляже в тигровых плавках и рассматривал в
полевой бинокль туманный горизонт. У его ног копошился в песке
голый ребенок трех или четырех лет. Генерал был жилист и муску-
лист, гренки и сливки не портили его фигуру. Я принялся шумно за-
водить часы.
- А это... - Начала тетя Вайна, переворачивая страницу, но тут
в гостинную без стука вошел невысокий полный человек, лицо и осо-
бенно одежда которого показалась мне необычайно знакомыми.
- Доброе утро, - произнес он, слегка склонив набок гладкое
улыбающееся лицо.
Это был давешний таможенник все в том же белом мундире с се-
ребряными пуговицами и серебряными шнурами на плечах.
- Ах, Пети! - Сказала тетя Вайна. Ты уже пришел? Познакомься,
пожалуйста, это Иван... Иван, это Пети, друг нашего дома.
Таможенник повернулся ко мне, не узнавая, коротко наклонил го-
лову и щелкнул каблуками. Тетя Вайна переложила альбом ко мне на
колени и поднялась.
- Садись, Пети, - сказала она, - я принесу тебе сливок.
Пети еще раз щелкнул каблуками и сел рядом со мной.
- Не желаете ли поинтересоваться? - Сейчас же осведомился я,
перекладывая альбом со своих колен на колени таможенника. - Вот
это генерал-полковник Туур. Это он просто так. (В глазах таможен-
ника появилось странное выражение.) А вот здесь генерал-полковник
на маневрах. Видите? А вот здесь...
- Благодарю вас, - отрывисто сказал таможенник. - Не утруждай-
тесь, потому что...
Вернулась с гренками и сливками тетя Вайна. Еще с порога она
сказала:
- Как приятно видеть человека в мундире, не правда ли, Иван? -
Она поставила поднос на столик. - Пети, ты сегодня рано. Что-ни-
будь случилось? Прекрасная сегодня погода, такое солнце...
Сливки для Пети были налиты в особенную чашку, на которой кра-
совался вензиль "Т", осененный четырьмя звездочками.
- Ночью шел дождь, я просыпалась, значит, были тучи, - продол-
жала тетя Вайна. - А сейчас, взгляните, ни одного облачка... Еще
чашечку, Иван?
Я встал.
- Благодарю вас, я сыт. Позвольте мне откланяться. У меня де-
ловое свидание.
Осторожно закрывая за собой дверь, я услыхал, как вдова сказа-
ла: "Ты не находишь, что он удивительно похож на штаб-майора По-
ла?.."
В спальне я распаковал чемодан и переложил одежду в стенной
шкаф, и снова позвонил Римайеру. К телефону опять никто не подо-
шел. Тогда я сел за стол в кабинете и принялся исследовать ящики.
В одном из ящиков обнаружилась портативная пишущая машинка, в
другом - почтовый набор и пустая бутылка из-под смазки для арит-
мических двигателей. Остальные ящики были пусты, если не считать
пачки смятых квитанций, испорченной авторучки и небрежно сложен-
ного листка, разрисованного рожицами. Я развернул листок. Видимо,
это был черновик телеграммы. "Грин умер у рыбарей получай тело
воскресенье соболезнуем Хугер Марта мальчики". Я дважды прочел
написанное, перевернул листок, изучил рожицы и прочел в третий
раз. Видимо, Хугеру и Марте было невдомек, что нормальные люди,
сообщая о смерти, говорят в первую очередь, отчего и как умер че-
ловек, а не у кого он там умер. Я бы написал: "Грин утонул во
время рыбной ловли". В пьяном виде, вероятно. Кстати, какой у ме-
ня теперь адрес?
Я вернулся в холл. У двери в хозяйскую половину сидел на кор-
точках худенький мальчик в коротких штанишках. Зажав под мышкой
длинную серебристую трубку, он, сопя и пыхтя, торопливо разматы-
вал клубок бечевки. Я подошел к нему и сказал:
- Привет.
Реакция у меня не та, что прежде, но все-таки я успел увер-
нуться. Длинная черная струя пролетела у меня над ухом и плюхну-
лась в стену. Я изумленно глядел на мальчишку, а он глядел на ме-
ня, лежа на боку и выставив перед собой свою трубку. Лицо его
было мокрое, рот открыт и перекошен. Я оглянулся на стену. По
стене текло. Я снова посмотрел на мальчика. Он медленно поднимал-
ся, не опуская трубки.
- Что-то ты, брат, нервный, - произнес я.
- Вы стойте, где стоите, - хрипло сказал мальчик. - Я вашего
имени не называл.
- Да уж куда там, - сказал я. - Ты и своего не называл, а па-
лишь в меня, как в чучело.
- Вы стойте, где стоите, - повторил мальчик. - И не двигай-
тесь. - Он попятился и вдруг забормотал скороговоркой: - Уйди от
волос моих, уйди от костей моих, уйди от мяса моего...
- Не могу, - сказал я. Я все старался понять, играет он или
действительно меня боится.
- Почему? - Растерянно спросил мальчик. - Я все говорю, как
надо.
- Я не могу уйти, не двигаясь, - объяснил я. - И стою, где
стоял.
Рот у него снова приоткрылся.
- Хугер, - сказал он неуверенно. - Говорю тебе, Хугер: сгинь!
- Почему Хугер? - Удивился я. - Ты меня с кем-то путаешь. Я не
Хугер, я Иван.
Тогда мальчик вдруг закрыл глаза и пошел на меня, наклонив го-
лову и выставив перед собой свою трубку.
- Я сдаюсь, - предупредил я. - Смотри не выпали.
Когда трубка уперлась мне в живот, он выронил ее и, опустив
руки, весь как-то обмяк. Я наклонился и заглянул ему в лицо. Те-
перь он был красный. Я поднял трубку. Это было что-то вроде игру-
шечного автомата - с удобной рефленой рукояткой и с плоским пря-
моугольным баллончиком, который вставлялся снизу, как магазин.
- Что это за штука? - Спросил я.
- Ляпник, - сказал он угрюмо. - Дайте сюда.
Я отдал ему игрушку.
- Ляпник, - сказал я. - Которым, значит, ляпают. А если бы ты
в меня попал? - Я посмотрел на стену. - Надо же, теперь это за
год не отмыть, придется стену менять.
Мальчик недоверчиво посмотрел на меня снизу вверх.
- Это же ляпа, - сказал он.
- Да? А я-то думал - лимонад.
Лицо его приобрело, наконец, нормальную окраску и обнаружило
определенное сходство с мужественными чертами генерал-полковника
Туура.
- Да нет, - сказал он. - Это ляпа.
- Ну?
- Она высохнет.
- И тогда уже все окончательно пропало?
- Да нет же. Просто ничего не останется.
- Гм, - сказал я с сомнением. - Впрочем, тебе виднее. Будем
надеяться на лучшее. Но я все-таки очень рад, что ничего не оста-
нется на стене, а не на моей физиономии. Как тебя зовут?
- Зигфрид, - сказал мальчик.
- А подумавши?
Он посмотрел на меня.
- Люцифер.
- Как?
- Люцифер.
- Люцифер, - сказал я. - Велиал. Астарет. Вельзевул и Азраил.
А покороче у тебя ничего нет? Очень неудобно звать на помощь че-
ловека по имени Люцифер.
- Двери же закрыты, - сказал он и отступил на шаг. Лицо его
снова побледнело.
- Ну и что?
Он не ответил и снова начал пятиться, уперся спиной в стену и
пошел боком, прижимаясь к ней и не сводя с меня глаз. Я понял,
наконец, что он принял меня то ли за вора, то ли за убийцу и хо-
чет удрать, но почему-то он не звал на помощь и почему-то не зас-
кочил в комнату матери, а прокрался мимо двери и продолжал
красться вдоль стены к выходу из дома.
- Зигфрид, - сказал я. - Зигфрид-Люцифер, ты ужасный трус. За
кого ты меня принимаешь? - Я нарочно не двигался с места и только
поворачивался вслед за ним. - Я ваш новый жилец, твоя мама напои-
ла меня сливками и накормила меня гренками, а ты чуть не заляпал
меня и теперь сам же меня боишься. Это я должен тебя бояться.
Все это очень напоминало одну сцену в Аньюдинском интернате,
когда мне привезли почти такого же мальчика, сына хлыста. Ел-
ки-палки, неужели я до такой степени похож на гангстера?
- Ты похож на мускусную крысу чучундру, - сказал я, - которая
всю свою жизнь плакала, потому что у нее не хватало духу выйти на
середину комнаты. У тебя от страха стал голубой нос, уши сдела-
лись холодными, а штанишки - мокрыми, и ты оставляешь за собой
ручеек...
В таких случаях абсолютно все равно, что говорить. Важно гово-
рить спокойно и не делать резких движений. Выражение его лица не
менялось, но когда я сказал о ручейке, он на секунду скосил гла-
за, чтобы посмотреть. Всего на секунду. Затем он прыгнул к выход-
ной двери, забился возле нее, дергая засов, и вылетел во двор -
только мелькнули грязные подошвы сандалий. Я вышел за ним.
Он стоял в кустах сирени, так что мне видно было только его
бледное лицо. Словно удирающая кошка остановилась на миг, чтобы
поглядеть через плечо.
- Ну ладно, - сказал я. - Объясни мне, пожалуйста, что я дол-
жен делать. Мне надо сообщить домой свой новый адрес. Адрес вот
этого самого дома. Дома, в котором я теперь живу. - Он молча
смотрел на меня. - К твоей маме мне идти неудобно. Во-первых, у
нее гости, а во-вторых...
- Вторая Пригородная, семьдесят восемь, - сказал он.
Я не торопясь уселся на крыльце. Между нами было метров де-
сять.
- Ну и голосок у тебя! - Сказал я доверительно. - Как у моего
знакомого бармена из Мирза-Чарле.
- Когда вы приехали? - Спросил он.
- Да вот... - Я посмотрел на часы. - Часа полтора назад.
- Тут до вас жил один, - сказал он и стал глядеть в сторону. -
Дрянь-человек. Подарил мне плавки, полосатые, я полез купаться, а
они в воде растаяли.
- Ай-яй-яй! - Сказал я. - Это же чудовище какое-то, а не чело-
век. Его надо было утопить в ляпе.
- Я не успел, - сказал мальчик. - Я хотел, да он уже уехал.
- Это тот самый Хугер? - Спросил я. - С Мартой и мальчиками?
- Нет. Откуда вы взяли? Хугер уже потом жил.
- Тоже дрянь-человек?
Он не ответил. Я привалился спиной к стене и стал смотреть на
улицу. Из ворот напротив выполз автомобиль, поерзал, разворачива-
ясь, взревел двигателем и укатил. Сейчас же вслед за ним промчал-
ся еще один такой же автомобиль. Запахло ароматическим бензином.
Потом автомобили пошли один за другим, у меня даже запестрело в
глазах. В небе появилось несколько вертолетов. Это были так назы-
ваемые бесшумные вертолеты. Но они летели довольно низко, и, пока
они летели, разговаривать было трудно. Впрочем, мальчик разгова-
ривать, по-видимому, не собирался. Не собирался он и выходить. Он
что-то делал в кустах со своим ляпником и время от времени погля-
дывал на меня. Не ляпнул бы он в меня оттуда, подумал я. Вертоле-
ты все шли и шли, и машины все мчались и мчались, и казалось буд-
то все пятнадцать тысяч легковых автомобилей выкатились на вторую
пригородную, и все пятьсот вертолетов повисли над домом семьдесят
восемь. Это продолжалось минут десять, мальчишка совсем перестал
обращать на меня внимание, а я сидел и думал, какие вопросы при-
дется задать Римайеру. Затем все стало, как прежде: улица опусте-
ла, запах бензина рассеялся, в небе стало чисто.
- Куда это они все сразу? - Спросил я.
Мальчик пошуршал в кустах.
- А вы что, не знаете? - Сказал он.
- Откуда же мне знать?
- А я не знаю - откуда. Хугера-то вы откуда-то знаете...
- Хугера... - Сказал я. - Хугера я знаю совершенно случайно. А
про вас ничего не знаю. Как вы тут живете, чем занимаетесь... Вот
что ты там сейчас делаешь?
- Предохранитель испортился.
- Так давай его сюда, я починю. Чего ты меня так боишься? Я
похож на какого-нибудь дрянь-человека?
- Они все на работу поехали, - сказал мальчик.
- Поздно у вас работа начинается. Уже обедать пора, а вы еще
только на работу идете... Ты знаешь, где отель "Олимпик"?
- Знаю, конечно.
- Проводишь меня?
Мальчик помедлил.
- Нет, - сказал он.
- Почему?
- Сейчас школа кончается. Мне надо домой идти.
- Ах, вот оно что! - Сказал я. - Ты, значит, филонишь? Или,
как у нас говорили, мотаешь?.. И в каком же ты классе?
- В третьем.
- Я тоже когда-то учился в третьем.
Он высунулся из кустов.
- А потом?
- А потом в четвертом. - Я поднялся. - Ну ладно. Разговаривать
со мной ты не хочешь, проводить меня ты не хочешь, штанишки у те-
бя мокрые, пойду я к себе. Ну, что смотришь? Даже не хочешь мне
сказать, как тебя зовут...
Он молча глядел на меня и дышал через рот. Я пошел к себе.
Кремовый холл был обезображен, как мне показалось, необратимо.
Огромная угольно-черная клякса на стене не собиралась высыхать.
Кому-то сегодня влетит, подумал я. Под ноги мне попался клубок
бечевки. Я поднял его. Конец бечевки был привязан к ручке двери в
хозяйскую половину. Так, подумал я, это мы тоже понимаем. Я отвя-
зал бечевку и сунул клубок в карман.
В кабинете я достал из стола чистый лист бумаги и составил те-
леграмму Марии: "Прибыл благополучно вторая Пригородная семьдесят
восемь целую Иван". В путеводителе я нашел телефон бюро обслужи-
вания, передал телеграмму и снова позвонил Римайеру. И снова Ри-
майер не отозвался. Тогда я надел пиджак, посмотрел в зеркало,
пересчитал деньги и собрался уже выходить, как заметил, что дверь
в гостинную приоткрыта и в щель смотрит глаз. Я, конечно, ничего
не заметил. Я внимательно оглядел свой костюм спереди, вернулся в
ванную и некоторое время, посвистывая, чистил себя пылесосом.
Когда я вернулся в кабинет, лопоухая голова, просунутая в полуот-
крытую дверь, моментально скрылась - осталась торчать только себ-
ристая трубка ляпника. Усевшись в кресло, я по очереди открыл и
закрыл все двенадцать ящиков стола включая потайные, и только
тогда снова поглядел на дверь. Мальчик стоял на пороге.
- Меня зовут Лэн, - сообщил он.
- Приветствую тебя, Лэн, - сказал я рассеянно. - Меня зовут
Иван. Заходи. Правда, я уже собрался обедать. Ты еще не обедал
сегодня?
- Нет.
- Вот и хорошо. Сбегай, отпросись у мамы, и пойдем.
Лэн помолчал, глядя в пол.
- Еще рано, - сказал он.
- Что рано? Обедать?
- Нет, идти... Туда. Школа только через двадцать минут конча-
ется. - Он снова помолчал. - И потом там этот толстый хмырь со
шнурами.
- Дрянь-человек? - Спросил я.
- Да, - сказал Лэн. - Вы правда уходите сейчас?
- Да, ухожу, - сказал я и достал из кармана клубок бечевки. -
На вот, возьми. А если бы мать первой вышла?
Он пожал плечом.
- Если вы вправду уходите, - сказал он, - то, можно, я у вас
посижу?
- Ну что ж, посиди.
- А здесь больше никого нет?
- Никого.
Он так и не подошел ко мне, чтобы взять бечевку, но позволил
подойти к себе и даже взять себя за ухо. Ухо действительно было
холодное. Я легонько потрепал его и, подтолкнув мальчишку к сто-
лу, сказал:
- Сиди сколько хочешь. Я вернусь не скоро.
- Я тут посплю, - сказал Лэн.
Отель "Олимпик" был пятнадцатиэтажный, красный с черным. Поло-
вина площади перед ним была заставлена автомобилями, в центре
площади в маленьком цветнике возвышался монумент, изображающий
человека с гордо поднятой головой. Огибая монумент, я вдруг обна-
ружил, что человек этот мне знаком. Я в замешательстве остановил-
ся и пригляделся. Несомненно, в смешном старомодном костюме, опи-
раясь рукой на непонятный аппарат, который я принял было за
продолжение абстрактного постамента, устремив презрительно сощу-
ренные глаза в бесконечность, на площади перед отелем "Олимпик"
Стоял Владимир Сергеевич Юрковский. На постаменте позолоченными
буквами была вырезана надпись: "Владимир Юрковский, 5 декабря,
год весов".
Я не поверил, потому что это было совершенно
невозможно. Юрковским не ставят памятников. Пока они живы,