Стругацкие Аркадий и Борис. Хищные вещи века

их назначают на более или менее ответственные посты, их
чествуют на юбилеях, их выбирают членами академий. Их
награждают орденами и удостаивают международных премий. А
когда они умирают - или погибают, - о них пишут книги, их
цитируют, ссылаются на их работы, но чем дальше, тем реже,
а потом, наконец, забывают о них. Они уходят из памяти и
остаются только в книгах. Владимир Сергеевич был генералом
науки и замечательным человеком. Но невозможно поставить
памятники всем генералам и всем замечательным людям, тем
более в странах, к которым они никогда не имели прямого
отношения, и в городах, где они если и бывали, то разве что
проездом... А в этом их году весов Юрковский не был даже
генералом. В марте он вместе с Дауге заканчивал
исследования аморфного пятна на Уране, и один бомбозонд
взорвался у нас в рабочем отсеке, попало всем, и, когда в
сентябре мы вернулись на планету, Юрковский был в сиреневых
лишаях, злой и говорил, что вот вволю поплавает и
позагорает и засядет за проект нового бомбозонда, потому
что старый - дерьмо... Я оглянулся на отель. Мне оставалось
только сделать вывод, что жизнь города находится в
таинственной и весьма мощной зависимости от аморфного пятна
на Уране. Или находилась... Юрковский высокомерно улыбался.
Вообще скульптура была хорошая, но я не понимал, на что
Юрковский опирается. На бомбозонд этот аппарат похож не
был...
Что-то зашипело у меня над ухом. Я повернул голову и
невольно отстранился. Рядом со мной, тупо уставясь в
постамент, стоял длинный худой человек, с ног до шеи
затянутый в какую-то серую чешую, с громоздким кубическим
шлемом на голове. Лицо человека закрывала стеклянная
пластина с дырочками. Из дырочек в такт дыханию вырывались
струйки дыма. Изможденное лицо за стеклянной пластиной было
залито потом и часто-часто екало щеками. Сначала я принял
его за пришельца, затем подумал, что это курортник,
которому прописаны особые процедуры, и только тут
догадался, что это артик.
- Простите, - сказал я. - Вы мне не скажите, что это
за памятник?
Мокрое лицо совсем исказилось.
- Что? - Глухо донеслось из-под шлема.
Я нагнулся.
- Я спрашиваю: что это за памятник?
Человек снова уставился на постамент. Дым из дырочек
пошел гуще. Снова раздалось сильное шипение.
- Владимир Юрковский, - прочитал он. - Пятое декабря,
год весов... Ага... Декабря... Ну... Так это какой-нибудь
немец...
- А кто этот памятник поставил?
- Не знаю, - сказал человек. - Тут же написано. А
зачем вам?
- Это мой знакомый, - объяснил я.
- Тогда чего вы спрашиваете? Спросили бы у него
самого.
- Он умер.
- А-а... Так, может, его здесь похоронили?
- Нет, - сказал я. - Он далеко похоронен.
- Где похоронен?
- Далеко!.. А что это за штука, на которую он
опирается?
- Какая штука? Это эрула.
- Что?
- Эрула, говорю! Электронная рулетка.
Я вытаращил глаза.
- Причем здесь рулетка?
- Где?
- Здесь, на памятнике.
- Не знаю, - сказал человек, подумав. - Может, ваш
приятель ее изобрел?
- Вряд ли, - сказал я. - Он работал в другой области.
- А какой?
- Он был планетолог и планетолетчик.
- А-а... Ну, если он ее изобрел, то молодец. Полезная
вещь. Надо бы запомнить: Юрковский Владимир. Головастый был
немец...
- Вряд ли он ее изобрел, - сказал я. - Я же говорю, он
был планетолетчик.
Человек воззрился на меня.
- А если не он изобрел, тогда почему он с нею стоит,
а?
- Так в том-то и дело, - сказал я. - Сам удивляюсь.
- Врешь ты все, - сказал человек неожиданно. - Врешь и
сам не знаешь, зачем врешь. С самого утра, а уже наелся...
Алкоголик! - Он повернулся и побрел прочь, волоча тощие
ноги и звучно шипя.
Я пожал плечами, последний раз глянул на Владимира
Сергеевича и через просторную, как аэродром, площадь
направился к отелю.
Гигантский швейцар откатил передо мною дверь и звучно
сказал: "Милости просим". Я остановился.
- Будьте любезны, - сказал я. - Вы не знаете, что это
за памятник?
Швейцар посмотрел поверх моей головы на площадь. На
лице его изобразилось замешательство.
- А разве там... Не написано?
- Написано, - сказал я. - Но кто поставил этот
памятник? И за что?
Швейцар переступил с ноги на ногу.
- Прошу прощения, - виновато сказал он. - Никак не
могу ответить на этот вопрос. Он здесь давно стоит, а я
совсем недавно... Боюсь вас дезинформировать. Может быть,
портье...
Я вздохнул.
- Ну хорошо, не беспокойтесь. Где у вас здесь телефон?
- Направо, прошу вас, - сказал швейцар обрадованно.
Ко мне было устремился портье, но я помотал головой,
взял трубку и набрал номер Римайера. На этот раз телефон
оказался занят. Я направился к лифту и поднялся на девятый
этаж.
Римайер, грузный, с непривычно обрюзшим лицом,
встретил меня в халате, из-под которого виднелись ноги в
брюках и ботинках. В комнате воняло застоявшимся табачным
дымом, пепельница на столе была полна окурков. Вообще в
номере царил кавардак. Одно кресло было опрокинуто, на
диване валялась скомканная сорочка, явно женская, под
подоконником и под столом блестели батареи пустых бутылок.
- Чем могу служить? - Неприветливо осведомился
Римайер, глядя мне в подбородок. По-видимому, он только что
вышел из ванны - редкие светлые волосы на его длинном
черепе были мокры.
Я молча протянул ему свою карточку. Римайер
внимательно прочитал ее, медленно сунул в карман халата и,
по-прежнему глядя мне в подбородок, сказал: "Садитесь". Я
сел.
- Очень неудачно получается, - сказал он. - Я
чертовски занят, и нет ни минуты времени.
- Я несколько раз звонил вам сегодня, - сказал я.
- Я только что вернулся... Как вас зовут?
- Иван.
- А фамилия?
- Жилин.
- Видите ли, Жилин... Короче говоря, я должен сейчас
одеться и уйти опять... - Он помолчал, растирая ладонью
вялые щеки. - Да, собственно, и говорить-то... Впрочем,
если хотите, посидите здесь и подождите меня. Если не
вернусь через час, уходите и возвращайтесь завтра к
двенадцати. Да, оставьте мне ваш адрес и телефон, запишите
прямо на столе... - Он сбросил халат и, волоча его по полу,
ушел в соседнюю комнату. - А пока осмотрите город. Скверный
городишко... Но этим все равно надо заниматься. Меня уже
тошнит от него... - Он вернулся, затягивая галстук. Руки у
него дрожали, кожа на лице была дряблой и серой. Я вдруг
ощутил, что не доверяю ему, - смотреть на него неприятно,
как на запущенного больного.
- Вы плохо выглядите, - сказал я. - Вы сильно
изменились.
Римайер впервые взглянул мне в глаза.
- А откуда вы знаете, какой я был раньше?
- Я видел вас у Марии... Много курите, Римайер, а
табак теперь сплошь и рядом пропитывают дрянью.
- Ерунда это - табак, - сказал он с неожиданным
раздражением. - Здесь все дрянью пропитывают... А в
общем-то вы правы, наверное, надо бросать. - Он медленно
натянул пиджак. - Надо бросать... - Повторил он. - И вообще
не надо было начинать.
- Как идет работа?
- Бывало и хуже. На редкость захватывающая работа. -
Он как-то неприятно усмехнулся. - Ну, я пойду. Меня ждут, я
опаздываю. Значит, либо через час, либо завтра в
двенадцать.
Он кивнул и вышел.
Я записал на телефонном столике свой адрес и телефон,
и, въехав ногой в кучу бутылок, подумал, что работа была,
по-видимому, действительно захватывающая. Я позвонил портье
и потребовал в номер уборщицу. Вежливейщий голос ответил,
что хозяин номера категорически запретил обслуживающему
персоналу появляться в номере в его отсутствие и повторил
это запрещение только что, выходя из отеля. "Ага", - Сказал
я и повесил трубку. Мне это не слишком понравилось. Сам я
таких приказаний никогда не отдаю и никогда ни от кого
ничего не скрываю, даже записную книжку. Глупо создавать
ненужные впечатления, лучше поменьше пить. Я поднял
опрокинутое кресло, уселся и приготовился ждать, стараясь
подавить чувство недовольства и разочарования.
Ждать пришлось недолго. Минут через пять дверь
приоткрылась, и в комнату просунулась хорошенькая женская
мордочка.
- Эй! - Чуть сипло произнесла мордочка. - Римайер
дома?
- Римайера нет, - сказал я. - Но вы все равно
заходите.
Она поколебалась, рассматривая меня. По-видимому, она
не собиралась заходить, просто заглянула мимоходом.
- Заходите, заходите, - сказал я. - А то мне одному
скучно.
Она вошла легкой танцующей походкой и, подбоченясь,
остановилась передо мной. У нее был короткий вздернутый нос
и растрепанная мальчишеская прическа. Волосы были рыжие,
шорты ярко-красные, а голошейка навыпуск - яично-желтая.
Яркая женщина. И довольно приятная. Ей было лет двадцать
пять.
- Ждете? - Сказала она.
Глаза ее блестели, и от нее пахло вином, табаком и
духами.
- Жду, - сказал я. - Садитесь, будем ждать вместе.
Она повалилась на тахту напротив меня и задрала ноги
на телефонный столик.
- Киньте сигаретку рабочему человеку, - сказала она. -
Пять часов не курила.
- Я некурящий... Позвонить, чтобы принесли?
- Господи, и здесь грустец... Оставьте телефон, а то
опять припрется эта баба... Пошарьте в пепельнице и найдите
бычок подлиннее!
В пепельнице было полно длинных бычков.
- Они все в помаде, - сказал я.
- Давайте, давайте, это моя помада. Как вас зовут?
- Иван.
Она щелкнула зажигалкой и закурила.
- А меня - Илина. Вы тоже иностранец? Вы все
иностранцы какие-то широкие. Что вы здесь делаете?
- Жду Римайера.
- Да нет. Чего вас принесло к нам? От жены спасаетесь?
- Я не женат, - сказал я скромно. - Я приехал написать
книгу.
- Книгу? Ну и знакомые же у этого Римайера... Книгу он
приехал написать. Проблема пола у спортсменов-импотентов.
Как у вас с проблемой пола?
- Это для меня не проблема, - сказал я скромно. - А
для вас?
- Но-но... Полегче. Здесь вам не Париж. Патлы сначала
обрежь, а то сидит как перш...
- Как кто? - Я был очень терпелив, ждать еще осталось
сорок пять минут.
- Как перш. Знаешь, ходят такие... - Она стала делать
руками неопределенные движения возле ушей.
- Не знаю, - сказал я. - Я здесь недавно. Я еще ничего
не знаю. Расскажите, это интересно.
- Ну, уж нет, только не я. У нас не болтают. Наше дело
маленькое - подай, прибери, скаль зубы и помалкивай.
Профессиональная тайна. Слыхал про такого зверя?
- Слыхал, - сказал я. - А где это "у вас"? У врачей?
Почему-то ей это показалось очень смешным.
- У врачей!.. Надо же... - Хохотала она. - А ты парень
ничего, с язычком... У нас в бюро тоже есть один такой. Как
скажет - все лежат. Когда мы рыбарей обслуживаем, его
всегда назначают, рыбари любят повеселиться.
- Да и кто не любит? - Сказал я.
- Это ты зря. Интели, например, его прогнали.
"Уберите", - Говорят, - дурака..." Или вот нынче, у этих
беременных мужиков...
- У кого?
- У грустецов. Слушай, а ты, я вижу, ничего не
понимаешь. Откуда ты такой приехал?
- Из Вены, - сказал я.
- Ну и что? У вас в Вене нет грустецов?
- Вы представить себе не можете, чего только нет в
Вене.
- Может быть, у вас там и нерегулярных собраний нет?
- У нас - нет, - сказал я. - У нас все собрания
регулярные. Как автобусная линия.
Она развлекалась.
- Может, у вас и официанток нет?
- Официантки есть. Причем попадаются превосходные
экземпляры. Значит, вы официантка?
Она вдруг вскочила.
- Не-ет, так у нас дело не пойдет! - Закричала она. -
Хватит с меня грустецов на сегодня. Сейчас ты у меня
выпьешь со мной на брудершафт, как миленький... - Она
принялась валить бутылки под окном. - Вот стервы, все
пустые... Может, ты и непьющий? Ага, вот есть немного
вермута... Будешь вермут? Или спросить виски?
- Начнем с вермута, - сказал я.
Она грохнула бутылку на столик и взяла с подоконника
два стакана.
- Надо вымыть, погоди минутку, накидали мусора... -
Она ушла в ванную и продолжала говорить оттуда: - если бы
ты еще оказался непьющим, я бы не знаю, что с тобой
сделала... Ну и кабак у него здесь, в ванной, люблю! Ты где
остановился, тоже здесь?
- Нет, в городе, - ответил я. - На второй пригородной.
Она вернулась со стаканами.
- С водой или чистого?
- Пожалуй, чистого.
- Все иностранцы пьют чистое. А у нас почему-то пьют с