Страница:
Удивительно тепло. Мягкий теплый ветерок... А вот ``хиус'', по-сибирски -
зимний ветер, северяк. Проект фотонной ракеты разрабатывали
инженеры-сибиряки, и они предложили это слово как кодовое название. Потом
это название перешло и на ракету".
Странные, непривычные названия. "Хиус" - в честь сибирской стужи,
"Урановая Голконда", кажется, - в память о древнем городе, где царь
Соломон хранил некогда свои алмазы... И еще - "загадка Тахмасиба".
Тахмасиб Мехти, крупный азербайджанский геолог, - первый человек,
побывавший на Голконде. Ермаков, Тахмасиб и еще двое геологов на
специально оборудованной спортивной ракете благополучно опустились на
Венере. Это была огромная удача и счастливый случай. Все так считают, в
том числе и сам Ермаков.
Они сели где-то километрах в двадцати от границ Голконды. Тахмасиб
оставил Ермакова у ракеты, а сам со своими геологами отправился на
разведку. Что там произошло - неизвестно. Тахмасиб вернулся к ракете
через четверо суток один, полумертвый от жажды, страшно истерзанный,
изъеденный лучевыми язвами. Он принес образцы урановых, радиевых,
трансуранитовых руд ("Богатейшие руды, Алексей, изумительные руды!") и в
контейнере розовато-серую радиоактивную пыль. Он был уже почти без
памяти. Он показывал Ермакову контейнер и что-то много и горячо говорил
по-азербайджански. Ермаков не понимал по-азербайджански и умолял его
говорить по-русски, потому что ясно было, что речь идет о чем-то важном.
Но Тахмасиб по-русски сказал только: "Бойтесь красного кольца! Уходите от
красного кольца!" Больше до самой смерти он не произнес ни слова. Умер он
при старте, и Ермаков полмесяца провел в ракете с его трупом.
"Красное кольцо" - это и есть загадка Тахмасиба, загадка гибели трех
геологов, загадка Голконды. А может быть, никакой загадки и нет. Может
быть, как считают многие, Тахмасиб просто помешался от лучевой болезни
или от картины гибели товарищей. Серо-розовый порошок в контейнере
оказался сложным кремний-органическим соединением - на Земле, впрочем,
давно известным. И зачем Тахмасиб тащил на себе этот контейнер -
непонятно... И непонятно, какое к этому отношение имеет "красное кольцо".
Дауге рассказывал об этом скороговоркой, морщась, как от изжоги. Он
не верил в "загадку Тахмасиба". Зато он готов был часами говорить о
богатствах Голконды. Только бы добраться, дойти, доползти до нее...
Быков бочком присел на перила, пачка сигарет мешала ему, и он
положил ее рядом. В высоте с легким фырканьем пронесся небольшой
вертолет. Быков проводил взглядом его сигнальные огоньки - красный и
желтый. Он вспомнил разговор с Дауге.
Тахмасиб с товарищами шел к Голконде пешком. Но наша экспедиция
берет с собой транспортер. Дауге говорит, что это превосходная машина. У
Иоганыча все превосходное: "Хиус" превосходный, транспортер превосходный,
Юрковский превосходный. Только о командире он отозвался как-то сдержанно.
Оказывается, Ермаков - приемный сын Краюхина. Один из лучших космонавтов
мира, но человек со странностями. Правда, у него, видимо, была очень
тяжелая жизнь. Дауге отзывался о нем как-то очень неуверенно:
"Я его почти не знаю... Говорят... говорят, что это очень смелый,
очень знающий и очень жестокий человек... Говорят, он никогда не
смеется..."
Жена Ермакова была первым человеком, высадившимся на естественном
спутнике Венеры. И там произошло какое-то несчастье. Никто об этом не
знает ничего толком - какое-то столкновение между членами экипажа. С тех
пор женщин перестали брать в дальние межпланетные рейсы, а Ермаков
целиком посвятил себя штурму Венеры. Он, оказывается, четыре раза пытался
высадиться на поверхности этой планеты - и все четыре раза неудачно. В
пятый раз он летал с Тахмасибом Мехти. А сейчас, на "Хиусе", идет к
Венере в шестой раз.
Быков прошелся по балкону, заложив руки за спину. Нет, положительно
ему не удается даже замерзнуть! Слишком тепло, даже душно. Может быть,
все-таки закурить? Быков почувствовал, как в нем растет уверенность в
том, что лучшее и радикальнейшее средство против бессонницы - это
сигарета. Он нащупал пачку.
Лучший способ преодолеть искушение - это поддаться ему. Он
усмехнулся. Черта с два! Режим! Пачка полетела вниз с высоты
одиннадцатого этажа. Быков, перегнувшись через перила, поглядел в темную
пропасть. Там вдруг вспыхнули слепящие лучи фар, бесшумно пробежали по
асфальту и скрылись.
"Зря намусорил, - подумал Быков. - Эх, слабости да грехи! Спать
надо..." Он вошел в комнату и ощупью добрался до дивана. Под ногой что-то
хрустнуло. "Бедные часы", - подумал он, пытаясь хоть что-нибудь разобрать
в темноте.
Он глубоко вздохнул и опустился на губчатое сиденье непокорного
дивана. "Нет, не заснуть тебе сегодня, товарищ инженер, специалист по
пустыням! С чего это красавчик Юрковский так невзлюбил меня? Теперь
прилипнет прозвище: специалист по пустыням. А какое у Юрковского лицо
было, когда он говорил о Поле Данже!.. Да, такой не страдает бессонницей
перед полетом. ``Мы не боимся смерти, мы только не хотим ее...'' Так ли,
инженер? А вдруг в этом же вестибюле, через полгода, кто-то сообщит
новость: "Товарищи, слыхали? ``Хиус'' погиб. Ермаков погиб, Юрковский и
этот... как его... специалист по пустыням..." Чепуху городишь, Алексей!
Это от бессонницы и от безделья. Скорей бы утро - и в самолет, на Седьмой
полигон, на ракетодром в Заполярье, где экспедиция будет готовиться к
отлету и ждать ``Хиус'', который сейчас в пробном рейсе. Сегодня вставать
в восемь, а я заснуть не могу, черт побери... Дауге уже спит, конечно..."
Тут Быков заметил, что дверь в спальню приотворена и сквозь щель
падает на стену слабый лучик света. Он встал, на цыпочках подошел к двери
и заглянул в щелку. За столом, рядом с раскрытой постелью, сидел Дауге,
обхватив голову руками. Стол был почти пуст, на полу громоздился огромный
рюкзак. На рюкзаке лежал геологический молоток с лоснящейся рукояткой.
Быков кашлянул...
- Входи, - сказал Дауге, не оборачиваясь.
- Э-э... - затянул Алексей Петрович в совершеннейшем смущении. - Я,
понимаешь, забыл тебя спросить...
Дауге обернулся:
- Заходи, заходи... Садись. Ну, что ты забыл спросить?
- Э-э... Да вот, понимаешь... Зачем нам ставить на Венере
радиомаяки, если ее атмосфера все равно не пропускает радиосигналов?
На лице Дауге лежала глубокая тень абажура. Быков уселся на
низенькое легкое креслице и победоносно задрал одну ногу на другую. Он
почувствовал огромное облегчение от того, что находится в освещенной
комнате, в обществе верного друга Иоганыча.
- Да, - произнес Дауге задумчиво, - это действительно чрезвычайно
важный вопрос. Теперь я понимаю, почему ты до сих пор не заснул. А я-то
думаю - что это он шатается по комнате? Зубы у него болят, что ли? А
дело, значит, в маяках...
- Н-да, - неуверенно заявил Быков, опустив ногу. Чувство облегчения
куда-то испарилось.
- У тебя, вероятно, есть какие-нибудь соображения по этому поводу? -
продолжал Дауге совершенно серьезным тоном. - Ты, конечно, что-нибудь
придумал во время... своего бдения? Нечто общеполезное...
- Видишь ли, Иоганыч... - проникновенно начал Быков, делая
многозначительное лицо и не имея ни малейшего представления о том, чем он
кончит начатую фразу.
- Да-да, я тебя понял, - прервал Дауге кивая. - И ты совершенно -
понимаешь? - _абсолютно_ прав! Именно так и обстоит дело. Атмосфера
Венеры _действительно_ не способна пропускать радиолучи, но при строго
определенном диапазоне мы допускаем возможность прорыва этой
радиоблокады. Этот диапазон определен из - чисто теоретических, а равно и
наблюдательных данных относительно локальных ионизирующих полей... чего,
инженер?..
- Венеры, - мрачно произнес Быков.
- Именно - Венеры! Атмосфера планеты пропускает иногда волны и
других длин, но это - явление случайное, на него рассчитывать не
приходится. Поэтому задача состоит в том, чтобы определить полосу
пропускания, а определив, забросить маяки на поверхность... на
поверхность чего?
- Венеры! - повторил Быков с ненавистью.
- Великолепно! - восхитился Дауге. - Ты не зря провел ночь без сна.
Однако все попытки забросить на поверхность радиостанцию кончались...
чем, инженер?
- Хватит, - ответствовал Быков, ерзая на кресле.
- Гм... Странно. Они, друг мой, кончались неудачей. Скорее всего,
эти маяки-танкетки разбивались о скалы. Или, во всяком случае, приходили
в негодность во время спуска. Но, если бы даже они не разбивались, что
толку от них? Они бы не помогла нам. Зато теперь у нас есть... что у нас
есть?
- Терпения у нас уже нет, - мрачно сказал Быков.
Дауге торжественно провозгласил:
- У нас есть "Хиус", и есть маяки, и найдена полоса пропускания, в
коей сигналы оных маяков прорываются через атмосферу. Значит, у нас есть
все, кроме терпения, а это уже дело наживное. Можно, пожалуй, спать
спокойно.
Алексей Петрович грустно вздохнул и поднялся.
- Бессонница, - проговорил он.
Дауге кивнул:
- Бывает...
Быков прошелся по комнате и остановился перед тремя
стереофотоснимками на стене. Левый изображал старинную узкую улицу
какого-то прибалтийского города, правый - межпланетный корабль, похожий
на колоссально увеличенный винтовочный патрон времен Великой
Отечественной войны, уткнувшийся острым носом в черное небо. На средней
фотографии Быков увидел молодую грустную женщину в закрытом до шеи синем
платье.
- Кто это, Иоганыч? Жена?
- Д-да... Собственно, нет, - с неохотой проговорил Дауге. - Это Маша
Юрковская, сестра Володи. Мы разошлись...
- А, извини... - Инженер, прикусив губу, вернулся к креслицу и сел.
Дауге бесцельно листал страницы книги, лежащей перед ним на столе.
- Собственно, она ушла... Это будет точнее...
Быков молчал, разглядывая худое загорелое лицо друга. В свете
голубой лампы оно казалось совсем черным.
- Вот мне тоже не спится, Алексей, - проговорил Дауге печально. -
Жалко Поля. И на этот раз ехать не очень хочется. Я очень люблю Землю.
Очень! Ты, наверное, думаешь, что все межпланетники - убежденные
небожители. Неверно. Мы все очень любим Землю и тоскуем по голубому небу.
Это наша болезнь - тоска по голубому небу. Сидишь где-нибудь на Фобосе.
Небо бездонное, черное. Звезды, как алмазные иглы, глаза колют. Созвездия
кажутся дикими, незнакомыми. И все вокруг искусственное: воздух
искусственный, тепло искусственное, даже вес твой - и тот
искусственный...
Быков слушал не шевелясь.
- Ты этого не знаешь. Ты не спишь только потому, что чувствуешь себя
на пороге: одна нога здесь, другая там. А вот Юрковский сейчас сидит и
стихи пишет. О голубом небе, об озерных туманах, о белых облаках над
лесной опушкой. Плохие стихи, на Земле в любой редакции таких стихов -
килограммы, и он это прекрасно знает. И все-таки пишет.
Дауге захлопнул книжку и откинулся на спинку кресла, запрокинув
голову.
- А кругленький Крутиков, наш штурман, конечно, гоняет по Москве на
машине. С женой. Она за рулем, а он сидит и глаз с нее не сводит. И
жалеет, что детишек рядом нет. Детишки у него живут в Новосибирске, у
бабки. Мальчуган и девочка, очень славные ребята... - Дауге вдруг
засмеялся: - А вот кто спит, так это Богдан Спицын, наш второй пилот. У
него дом - в ракете. "Я, - говорит, - на Земле, как в поезде: хочется
лечь и заснуть, чтобы скорее приехать". Богдан - небожитель. Есть у нас
такие, отравленные на всю жизнь. Богдан родился на Марсе, в научном
городке на Большом Сырте. Прожил там до пяти лет, а потом мать его
заболела, и их отправили на Землю. И вот, рассказывают, пустили
маленького Богдашу погулять на травке. Он походил-походил, залез в лужу
да как заревет: "Домой хочу-у! На Марс!"
Быков радостно засмеялся, чувствуя, как тает, сваливается с души
тяжелый ком непонятных чувств. Все очень просто, он действительно на
пороге - одна нога еще здесь, а другая уже "там"...
- Ну, а что делает наш командир? - спросил он.
Дауге подобрался.
- Не знаю. Просто не могу себе представить... Не знаю.
- Тоже, наверное, спит, как и Богдан-небожитель...
Дауге покачал головой:
- Не думаю... Небо сейчас ясное?
- Нет, заволокло тучами...
- В таком случае - совсем не знаю. - Дауге покачал головой. - Я мог
бы себе представить, что Анатолий Ермаков сейчас стоит и глядит на яркую
звезду над горизонтом. На Венеру. И руки у него... - Дауге помолчал. -
Руки у него стиснуты в кулаки, и пальцы белые...
- Ну и фантазия у тебя, Иоганыч!..
- Нет, Алексей, это не фантазия. Для нас Венера - это, в конечном
счете, эпизод. Побывали на Луне, побывали на Марсе, теперь летим
осваивать новую планету. Мы все делаем свое дело. А Ермаков... У Ермакова
- счеты, старые свирепые счеты. Я тебе скажу, зачем он летит: он летит
мстить и покорять - беспощадно и навсегда. Так я себе это представляю...
Он и жизнь и смерть посвятил Венере.
- Ты хорошо его знаешь?
Дауге пожал плечами:
- Не в этом дело. Я чувствую. И потом, - он принялся загибать
пальцы, - Нисидзима, японец, - его друг, Соколовский - его ближайший
друг, Ши Фэнь-ю - его учитель, Екатерина Романовна - его жена... И всех
их сожрала Венера. Краюхин - его второй отец. Последний свой рейс Краюхин
совершил на Венеру. После этого рейса врачи навсегда запретили ему
летать...
Дауге вскочил и прошелся по комнате.
- Укрощать и покорять, - повторил он, - беспощадно и навсегда! Для
Ермакова Венера - это упрямое, злое олицетворение всех враждебных
человеку сил стихии. Я не уверен, что нам всем дано будет когда-нибудь
понять такое чувство. И, может быть, это даже к лучшему. Чтобы это
понять, надо бороться, как боролся Ермаков, и страдать, как страдал он...
Покорить навсегда... - повторил Дауге задумчиво.
Алексей Петрович передернул плечами, словно от озноба.
- Вот почему я сказал про сжатые кулаки, - закончил Дауге,
пристально глядя на него. - Но, поскольку сейчас пасмурно, я просто не
могу представить, что он может делать. Вероятнее всего, действительно,
просто спит.
Помолчали. Быков подумал, что с таким начальником ему служить еще,
пожалуй, не приходилось.
- А как твои дела? - неожиданно спросил Дауге.
- Какие дела?
- С твоей ашхабадской учительницей.
Быков сразу насупился и поскучнел.
- Так себе, - грустно сказал он. - Встречаемся...
- Ах, вот что! Встречаетесь. Ну, и?..
- Ничего.
- Предложение делал?
- Делал.
- Отказала?
- Нет. Сказала, что подумает.
- Как давно это было?
- Полгода назад.
- И?
- Что - "и"? Ничего больше не было.
- То есть ты положительный дурак, Алексей, извини, ради бога.
Быков вздохнул. Дауге глядел на него с откровенной насмешкой.
- Поразительно! - сказал он. - Человеку тридцать с лишним лет. Любит
красивую женщину и встречается с нею вот уже семь лет...
- Пять.
- Хорошо, пусть будет пять. На пятый год объясняется с ней.
Заметьте, она терпеливо ждала пять лет, эта несчастная женщина...
- Не надо, Григорий, - морщась, сказал Быков.
- Минутку! После того, когда она из скромности или из маленькой
мести сказала, что подумает...
- Довольно!
Дауге вздохнул и развел руками.
- Ты же сам виноват, Алексей! Твое ухаживание похоже на
издевательство. Что она о тебе подумает? Тюфяк!
Быков уныло молчал. Потом сказал с надеждой:
- Когда вернемся...
Дауге хихикнул:
- Эх ты, покоритель... виноват, специалист по пустыням! "Когда
вернемся"!.. Иди спать, видеть тебя не могу!
Быков встал и взял со столика книжку. "La description
planetographique du Phobos" Paul Dangee, - прочитал он.
["Планетографическое описание Фобоса". Поль Данже.] На титульном листе
стояла жирная, красным карандашом надпись по-русски: "Дорогому Дауге от
верного и благодарного Поля Данже".
На рассвете Быков проснулся. Дверь в спальню была полуоткрыта. Дауге
в одних трусах, черный и взъерошенный, стоял у письменного стола и
смотрел на портрет молодой грустной женщины - Маши Юрковской. Затем он
снял портрет со стены и сунул его в рюкзак.
Быков осторожно перевернулся на другой бок и заснул снова.
Город был невелик: несколько сотен новеньких коттеджей, вытянутых в
четыре ровные параллельные улицы вдоль лощины между двумя грядами плоских
голых холмов. Красное утреннее солнце неярко озаряло мокрый асфальт,
пологие крыши, веселые деревца в палисадниках. За холмами в розоватой
дымке виднелись огромные легкие сооружения, знакомые по кино и
фотографиям, - стартовые установки для межпланетных кораблей.
Алексей Быков, запахнувшись в белый халат, стоял у огромного, в
полстены, окна, ждал, когда его вызовут к врачу, и глядел на улицу.
Экипаж "Хиуса" прибыл в этот городок вчера вечером. В самолете Быков
спал, но, вероятно, не отоспался и потому дремал и в машине по дороге с
аэродрома. От вчерашних впечатлений о городе в памяти сохранилась только
залитая розовым вечерним солнцем улица, светлое многоэтажное здание
гостиницы и слова дежурной по этажу: "Вот ваша комната, товарищ,
устраивайтесь..." В семь часов его разбудил Дауге и сообщил, что всем
приказано явиться на медосмотр и что от долгого сна бывают пролежни.
Медицинский корпус примыкал к зданию гостиницы. Здесь межпланетникам
велели снять всю одежду, накинуть халаты и ждать.
За окном, на улице, было пустовато. Возле дома напротив застыл
стремительный низкий автомобиль с серебряным оленем на радиаторе. Прошли
двое в легких комбинезонах, с огромными чертежными папками в руках.
Тяжело прополз мощный полугусеничный электрокар с фургоном. В палисадник
вышел парнишка лет двенадцати, посмотрел на небо, свистнул в три пальца
и, перескочив через ограду, побежал по улице, явно копируя стиль бега
знаменитых чемпионов.
Быков отошел от окна. Ермакова и Юрковского в комнате уже не было,
их вызвали в кабинет врача. Остальные неторопливо раздевались, вешая
одежду в изящные шкафчики с полупрозрачными створками. Алексей Петрович
залюбовался Спицыным. У пилота было могучее поджарое тело
гимнаста-профессионала. На широченных плечах, под тонкой золотистой
кожей, перекатывались желваки мускулов. Дауге уже накинул халат и, ехидно
улыбаясь, завязывал узлом рукава шелковой сорочки Юрковского,
приговаривая: "Т-так, а теперь вот так..." Покончив с этим полезным
занятием, он весело хихикнул и подошел к Быкову:
- Нравится город, Алексей?
- Хороший город, - ответил Быков сдержанно. - А далеко ли
ракетодром?
- Там, за холмами. Видишь стартовые стрелы? Вот там и находится
знаменитый Седьмой полигон, первый и пока единственный в мире специальный
ракетодром для испытаний, стартов и посадок фотонных ракет. Здесь
стартовало первое фотонное беспилотное устройство "Змей Горыныч". Здесь
садились "Хиус-один" и "Хиус-два". Здесь, вероятно, сядут и "Хиус-три", и
"Хиус-четыре", и "Хиус-пять"...
- Сядут или будут стартовать?
- И стартовать будут. Но сначала сядут. Ведь их строят не на Земле.
- Ага... - Быков вспомнил о внеземном литейном заводе на спутнике
"Вэйдады Ю-и".
Там, на высоте пяти тысяч километров над Землей, в условиях
невесомости и почти идеального вакуума отливались исполинские корпуса
сверхтяжелых ракет. Двести пятьдесят человек - ученых, инженеров,
техников и рабочих - управляли солнечными печами, центробежными машинами,
сложнейшей литейной автоматикой, превращая многотонные титановые и
вольфрамовые болванки в корпуса межпланетных кораблей. Очевидно, там же
рождались и "Хиусы"...
- Крутиков и Спицын, пожалуйста! - раздался за спиной голос
Ермакова.
Друзья обернулись. Крутиков бросил газету и вслед за Спицыным вошел
к врачу, тщательно прикрыв за собой дверь.
- Седьмой полигон - идеальное место! - с воодушевлением говорил
Дауге. Лицо его было обращено к Быкову, но глаза косили в сторону
Юрковского, уже распахнувшего свой шкафчик. - Вокруг - сотни километров
тундры, ни одного населенного пункта, ни одного человека. На севере -
океан...
Юрковский взялся за сорочку.
- ...По прямой до побережья около двухсот километров... - Дауге
вдруг прыснул, но тут же, спохватившись, торжественно провозгласил: - И
между городом и океаном распростерлись по тундрам пять миллионов гектаров
нашего полигона!
Юрковский просунул голову через ворот и теперь стоял в напряженной
позе, с обвисшими рукавами, похожий на огородное чучело. Ермаков, уже
одетый, прошел к врачу, аккуратно застегнув все пуговицы на халате.
- Отсюда на юг идет железнодорожная ветка и шоссе, - громко
продолжал Дауге. - Километрах в четырехстах, около геофизической
станции...
- Интересно, - спросил Юрковский задумчиво, - какой кретин это
сделал?
- ...м-м-м... около станции, значит, она сворачивает и соединяется с
северной транссибирской магистралью у Якутска... Гм... Володя, как твое
здоровье?
- Благодарю вас, - сказал Юрковский приближаясь. Сорочку он снял и
теперь выразительно играл мускулами, глядя на Дауге исподлобья. - Я
совершенно здоров. Я приложу максимум усилий к тому, дружочек, чтобы о
вас этого не сказал даже самый скверный ветеринар.
- Володя! - вскричал Дауге. - Это ошибка. Это не я.
- А кто же?
- Это он! - Дауге похлопал Быкова по волосатой груди. - Это, Володя,
такой шутник!..
Юрковский мельком глянул на Алексея и отвернулся. Быков, открывший
было рот, чтобы принять участие в игре, только кашлянул и промолчал.
Юрковский не принимает его в игру - это было ясно. Дауге также понял это,
и ему тоже стало неловко.
В этот момент дверь открылась, и Ермаков позвал:
- Товарищи, ваша очередь.
Очень довольный таким оборотом дела. Быков поспешно прошел в
кабинет.
Сначала их осмотрел врач - жгучий брюнет с фантастическим носом.
Дауге он отпустил, не сказав ни слова, но, осматривая Быкова, ткнул
пальцем в длинный рубец на его груди и спросил:
- Что это?
- Авария, - лаконично ответил Быков.
- Давно? - не менее лаконично осведомился врач, поднимая нос.
- Шесть лет.
- Последствия?
- Без, - сказал инженер, демонстративно рассматривая докторову
переносицу.
Дауге тихонько хихикнул.
Врач что-то записал в толстой книжке, на которой значилось:
"Медицинский дневник N 4024. Быков Алексей Петрович", и повел друзей в
соседнюю комнату. Там они увидели большой матово-белый шкаф. Врач
прицелился носом в Дауге и предложил ему войти в этот шкаф. Дверца шкафа
бесшумно закрылась, врач надавил несколько клавиш на пульте с правой
стороны шкафа, и тотчас послышалось тихое гудение. На пульте загорелись,
перемигиваясь, разноцветные лампочки, заколебались стрелки приборов. Это
продолжалось минуты полторы, после чего аппарат звонко щелкнул и выбросил
откуда-то белый листок, покрытый ровными строчками букв и цифр. Лампочки
погасли, и доктор открыл дверцу. Дауге вылез спиной вперед, потирая
плечо.
Врач повернулся к Быкову и весело кивнул ему носом:
- Вперед!
Алексей кашлянул и забрался в шкаф. Там было темно. Прохладные
металлические обручи сомкнулись на его плечах и на поясе, прижали к
чему-то теплому и мягкому, подняли, опустили. Вспыхнул красный свет,
потом зеленоватый, потом что-то кольнуло в предплечье, и Быков
почувствовал себя свободным. Дверь открылась.
Врач, мурлыча себе под нос что-то легкомысленное, внимательно
рассматривал листки, выброшенные "шкафом". Это были "формулы" здоровья,
полный отчет о состоянии организма, а также индивидуальный комплекс
обязательных гимнастических упражнений и диетический рацион на период
подготовки к старту. Пометив что-то в "Медицинских дневниках", врач
передал листки Ермакову и сообщил, что такие осмотры будут проводиться
еженедельно.
Ермаков поблагодарил и вышел.
- Что это за ящик? - спросил Алексей Петрович у Дауге, одеваясь. -
Инкубатор для взрослых? Электронный вариант шкатулки Пандоры?
- Кибердоктор, электронная диагностическая машина - сказал Дауге. -
Все хорошо, но она делает уколы. Терпеть не могу уколов!
Они вошли в лифт и поднялись на пятый этаж, в столовую. Это был
огромный пустоватый зал, залитый розовым светом северного солнца. Почти
все столики были свободны. Завтрак либо уже кончился, либо еще не
начинался.
- Вон наши, - сказал Дауге.
Экипаж "Хиуса" занял два сдвинутых столика у самого окна. За ними
уже сидели оба пилота и Ермаков. Быков отметил, что у толстяка Крутикова
несчастный вид. "Гордость советской астронавтики" сидела, сгорбившись,
над стаканом молока, крошила сухой хлеб и с невыразимой тоской
поглядывала на тарелку Спицына. Черноволосый Богдан терзал дымящийся
ломоть сочного бифштекса.
Как ни странно, но завтрак был подан уже по новым рационам. Быков с
некоторым недоумением съел целый салатник душистой травки, очистил
тарелку овсяной каши, умял два куска отличной ветчины и принялся за
яблочный сок. Дауге было подано мясо.
Иоганыч поднял вилку и нож и осведомился:
- Что же сказал тебе врач, Михаил Антоныч?
Крутиков покраснел и уткнулся в стакан.
- А я знаю, - объявил подошедший Юрковский. - Он, наверное, долго и
нежно держал Мишу за складку на животе и популярно объяснял, что
чревоугодие никогда не было украшением межпланетника.
Крутиков молча допил молоко и потянулся было к вазе со сдобным
печеньем, но Ермаков негромко произнес - "гм", и штурман поспешно убрал
руку.
После завтрака Краюхин объявил, что приехал Усманов, один из
конструкторов нового маяка. Усманов поручено обучить экипаж сборке и
зимний ветер, северяк. Проект фотонной ракеты разрабатывали
инженеры-сибиряки, и они предложили это слово как кодовое название. Потом
это название перешло и на ракету".
Странные, непривычные названия. "Хиус" - в честь сибирской стужи,
"Урановая Голконда", кажется, - в память о древнем городе, где царь
Соломон хранил некогда свои алмазы... И еще - "загадка Тахмасиба".
Тахмасиб Мехти, крупный азербайджанский геолог, - первый человек,
побывавший на Голконде. Ермаков, Тахмасиб и еще двое геологов на
специально оборудованной спортивной ракете благополучно опустились на
Венере. Это была огромная удача и счастливый случай. Все так считают, в
том числе и сам Ермаков.
Они сели где-то километрах в двадцати от границ Голконды. Тахмасиб
оставил Ермакова у ракеты, а сам со своими геологами отправился на
разведку. Что там произошло - неизвестно. Тахмасиб вернулся к ракете
через четверо суток один, полумертвый от жажды, страшно истерзанный,
изъеденный лучевыми язвами. Он принес образцы урановых, радиевых,
трансуранитовых руд ("Богатейшие руды, Алексей, изумительные руды!") и в
контейнере розовато-серую радиоактивную пыль. Он был уже почти без
памяти. Он показывал Ермакову контейнер и что-то много и горячо говорил
по-азербайджански. Ермаков не понимал по-азербайджански и умолял его
говорить по-русски, потому что ясно было, что речь идет о чем-то важном.
Но Тахмасиб по-русски сказал только: "Бойтесь красного кольца! Уходите от
красного кольца!" Больше до самой смерти он не произнес ни слова. Умер он
при старте, и Ермаков полмесяца провел в ракете с его трупом.
"Красное кольцо" - это и есть загадка Тахмасиба, загадка гибели трех
геологов, загадка Голконды. А может быть, никакой загадки и нет. Может
быть, как считают многие, Тахмасиб просто помешался от лучевой болезни
или от картины гибели товарищей. Серо-розовый порошок в контейнере
оказался сложным кремний-органическим соединением - на Земле, впрочем,
давно известным. И зачем Тахмасиб тащил на себе этот контейнер -
непонятно... И непонятно, какое к этому отношение имеет "красное кольцо".
Дауге рассказывал об этом скороговоркой, морщась, как от изжоги. Он
не верил в "загадку Тахмасиба". Зато он готов был часами говорить о
богатствах Голконды. Только бы добраться, дойти, доползти до нее...
Быков бочком присел на перила, пачка сигарет мешала ему, и он
положил ее рядом. В высоте с легким фырканьем пронесся небольшой
вертолет. Быков проводил взглядом его сигнальные огоньки - красный и
желтый. Он вспомнил разговор с Дауге.
Тахмасиб с товарищами шел к Голконде пешком. Но наша экспедиция
берет с собой транспортер. Дауге говорит, что это превосходная машина. У
Иоганыча все превосходное: "Хиус" превосходный, транспортер превосходный,
Юрковский превосходный. Только о командире он отозвался как-то сдержанно.
Оказывается, Ермаков - приемный сын Краюхина. Один из лучших космонавтов
мира, но человек со странностями. Правда, у него, видимо, была очень
тяжелая жизнь. Дауге отзывался о нем как-то очень неуверенно:
"Я его почти не знаю... Говорят... говорят, что это очень смелый,
очень знающий и очень жестокий человек... Говорят, он никогда не
смеется..."
Жена Ермакова была первым человеком, высадившимся на естественном
спутнике Венеры. И там произошло какое-то несчастье. Никто об этом не
знает ничего толком - какое-то столкновение между членами экипажа. С тех
пор женщин перестали брать в дальние межпланетные рейсы, а Ермаков
целиком посвятил себя штурму Венеры. Он, оказывается, четыре раза пытался
высадиться на поверхности этой планеты - и все четыре раза неудачно. В
пятый раз он летал с Тахмасибом Мехти. А сейчас, на "Хиусе", идет к
Венере в шестой раз.
Быков прошелся по балкону, заложив руки за спину. Нет, положительно
ему не удается даже замерзнуть! Слишком тепло, даже душно. Может быть,
все-таки закурить? Быков почувствовал, как в нем растет уверенность в
том, что лучшее и радикальнейшее средство против бессонницы - это
сигарета. Он нащупал пачку.
Лучший способ преодолеть искушение - это поддаться ему. Он
усмехнулся. Черта с два! Режим! Пачка полетела вниз с высоты
одиннадцатого этажа. Быков, перегнувшись через перила, поглядел в темную
пропасть. Там вдруг вспыхнули слепящие лучи фар, бесшумно пробежали по
асфальту и скрылись.
"Зря намусорил, - подумал Быков. - Эх, слабости да грехи! Спать
надо..." Он вошел в комнату и ощупью добрался до дивана. Под ногой что-то
хрустнуло. "Бедные часы", - подумал он, пытаясь хоть что-нибудь разобрать
в темноте.
Он глубоко вздохнул и опустился на губчатое сиденье непокорного
дивана. "Нет, не заснуть тебе сегодня, товарищ инженер, специалист по
пустыням! С чего это красавчик Юрковский так невзлюбил меня? Теперь
прилипнет прозвище: специалист по пустыням. А какое у Юрковского лицо
было, когда он говорил о Поле Данже!.. Да, такой не страдает бессонницей
перед полетом. ``Мы не боимся смерти, мы только не хотим ее...'' Так ли,
инженер? А вдруг в этом же вестибюле, через полгода, кто-то сообщит
новость: "Товарищи, слыхали? ``Хиус'' погиб. Ермаков погиб, Юрковский и
этот... как его... специалист по пустыням..." Чепуху городишь, Алексей!
Это от бессонницы и от безделья. Скорей бы утро - и в самолет, на Седьмой
полигон, на ракетодром в Заполярье, где экспедиция будет готовиться к
отлету и ждать ``Хиус'', который сейчас в пробном рейсе. Сегодня вставать
в восемь, а я заснуть не могу, черт побери... Дауге уже спит, конечно..."
Тут Быков заметил, что дверь в спальню приотворена и сквозь щель
падает на стену слабый лучик света. Он встал, на цыпочках подошел к двери
и заглянул в щелку. За столом, рядом с раскрытой постелью, сидел Дауге,
обхватив голову руками. Стол был почти пуст, на полу громоздился огромный
рюкзак. На рюкзаке лежал геологический молоток с лоснящейся рукояткой.
Быков кашлянул...
- Входи, - сказал Дауге, не оборачиваясь.
- Э-э... - затянул Алексей Петрович в совершеннейшем смущении. - Я,
понимаешь, забыл тебя спросить...
Дауге обернулся:
- Заходи, заходи... Садись. Ну, что ты забыл спросить?
- Э-э... Да вот, понимаешь... Зачем нам ставить на Венере
радиомаяки, если ее атмосфера все равно не пропускает радиосигналов?
На лице Дауге лежала глубокая тень абажура. Быков уселся на
низенькое легкое креслице и победоносно задрал одну ногу на другую. Он
почувствовал огромное облегчение от того, что находится в освещенной
комнате, в обществе верного друга Иоганыча.
- Да, - произнес Дауге задумчиво, - это действительно чрезвычайно
важный вопрос. Теперь я понимаю, почему ты до сих пор не заснул. А я-то
думаю - что это он шатается по комнате? Зубы у него болят, что ли? А
дело, значит, в маяках...
- Н-да, - неуверенно заявил Быков, опустив ногу. Чувство облегчения
куда-то испарилось.
- У тебя, вероятно, есть какие-нибудь соображения по этому поводу? -
продолжал Дауге совершенно серьезным тоном. - Ты, конечно, что-нибудь
придумал во время... своего бдения? Нечто общеполезное...
- Видишь ли, Иоганыч... - проникновенно начал Быков, делая
многозначительное лицо и не имея ни малейшего представления о том, чем он
кончит начатую фразу.
- Да-да, я тебя понял, - прервал Дауге кивая. - И ты совершенно -
понимаешь? - _абсолютно_ прав! Именно так и обстоит дело. Атмосфера
Венеры _действительно_ не способна пропускать радиолучи, но при строго
определенном диапазоне мы допускаем возможность прорыва этой
радиоблокады. Этот диапазон определен из - чисто теоретических, а равно и
наблюдательных данных относительно локальных ионизирующих полей... чего,
инженер?..
- Венеры, - мрачно произнес Быков.
- Именно - Венеры! Атмосфера планеты пропускает иногда волны и
других длин, но это - явление случайное, на него рассчитывать не
приходится. Поэтому задача состоит в том, чтобы определить полосу
пропускания, а определив, забросить маяки на поверхность... на
поверхность чего?
- Венеры! - повторил Быков с ненавистью.
- Великолепно! - восхитился Дауге. - Ты не зря провел ночь без сна.
Однако все попытки забросить на поверхность радиостанцию кончались...
чем, инженер?
- Хватит, - ответствовал Быков, ерзая на кресле.
- Гм... Странно. Они, друг мой, кончались неудачей. Скорее всего,
эти маяки-танкетки разбивались о скалы. Или, во всяком случае, приходили
в негодность во время спуска. Но, если бы даже они не разбивались, что
толку от них? Они бы не помогла нам. Зато теперь у нас есть... что у нас
есть?
- Терпения у нас уже нет, - мрачно сказал Быков.
Дауге торжественно провозгласил:
- У нас есть "Хиус", и есть маяки, и найдена полоса пропускания, в
коей сигналы оных маяков прорываются через атмосферу. Значит, у нас есть
все, кроме терпения, а это уже дело наживное. Можно, пожалуй, спать
спокойно.
Алексей Петрович грустно вздохнул и поднялся.
- Бессонница, - проговорил он.
Дауге кивнул:
- Бывает...
Быков прошелся по комнате и остановился перед тремя
стереофотоснимками на стене. Левый изображал старинную узкую улицу
какого-то прибалтийского города, правый - межпланетный корабль, похожий
на колоссально увеличенный винтовочный патрон времен Великой
Отечественной войны, уткнувшийся острым носом в черное небо. На средней
фотографии Быков увидел молодую грустную женщину в закрытом до шеи синем
платье.
- Кто это, Иоганыч? Жена?
- Д-да... Собственно, нет, - с неохотой проговорил Дауге. - Это Маша
Юрковская, сестра Володи. Мы разошлись...
- А, извини... - Инженер, прикусив губу, вернулся к креслицу и сел.
Дауге бесцельно листал страницы книги, лежащей перед ним на столе.
- Собственно, она ушла... Это будет точнее...
Быков молчал, разглядывая худое загорелое лицо друга. В свете
голубой лампы оно казалось совсем черным.
- Вот мне тоже не спится, Алексей, - проговорил Дауге печально. -
Жалко Поля. И на этот раз ехать не очень хочется. Я очень люблю Землю.
Очень! Ты, наверное, думаешь, что все межпланетники - убежденные
небожители. Неверно. Мы все очень любим Землю и тоскуем по голубому небу.
Это наша болезнь - тоска по голубому небу. Сидишь где-нибудь на Фобосе.
Небо бездонное, черное. Звезды, как алмазные иглы, глаза колют. Созвездия
кажутся дикими, незнакомыми. И все вокруг искусственное: воздух
искусственный, тепло искусственное, даже вес твой - и тот
искусственный...
Быков слушал не шевелясь.
- Ты этого не знаешь. Ты не спишь только потому, что чувствуешь себя
на пороге: одна нога здесь, другая там. А вот Юрковский сейчас сидит и
стихи пишет. О голубом небе, об озерных туманах, о белых облаках над
лесной опушкой. Плохие стихи, на Земле в любой редакции таких стихов -
килограммы, и он это прекрасно знает. И все-таки пишет.
Дауге захлопнул книжку и откинулся на спинку кресла, запрокинув
голову.
- А кругленький Крутиков, наш штурман, конечно, гоняет по Москве на
машине. С женой. Она за рулем, а он сидит и глаз с нее не сводит. И
жалеет, что детишек рядом нет. Детишки у него живут в Новосибирске, у
бабки. Мальчуган и девочка, очень славные ребята... - Дауге вдруг
засмеялся: - А вот кто спит, так это Богдан Спицын, наш второй пилот. У
него дом - в ракете. "Я, - говорит, - на Земле, как в поезде: хочется
лечь и заснуть, чтобы скорее приехать". Богдан - небожитель. Есть у нас
такие, отравленные на всю жизнь. Богдан родился на Марсе, в научном
городке на Большом Сырте. Прожил там до пяти лет, а потом мать его
заболела, и их отправили на Землю. И вот, рассказывают, пустили
маленького Богдашу погулять на травке. Он походил-походил, залез в лужу
да как заревет: "Домой хочу-у! На Марс!"
Быков радостно засмеялся, чувствуя, как тает, сваливается с души
тяжелый ком непонятных чувств. Все очень просто, он действительно на
пороге - одна нога еще здесь, а другая уже "там"...
- Ну, а что делает наш командир? - спросил он.
Дауге подобрался.
- Не знаю. Просто не могу себе представить... Не знаю.
- Тоже, наверное, спит, как и Богдан-небожитель...
Дауге покачал головой:
- Не думаю... Небо сейчас ясное?
- Нет, заволокло тучами...
- В таком случае - совсем не знаю. - Дауге покачал головой. - Я мог
бы себе представить, что Анатолий Ермаков сейчас стоит и глядит на яркую
звезду над горизонтом. На Венеру. И руки у него... - Дауге помолчал. -
Руки у него стиснуты в кулаки, и пальцы белые...
- Ну и фантазия у тебя, Иоганыч!..
- Нет, Алексей, это не фантазия. Для нас Венера - это, в конечном
счете, эпизод. Побывали на Луне, побывали на Марсе, теперь летим
осваивать новую планету. Мы все делаем свое дело. А Ермаков... У Ермакова
- счеты, старые свирепые счеты. Я тебе скажу, зачем он летит: он летит
мстить и покорять - беспощадно и навсегда. Так я себе это представляю...
Он и жизнь и смерть посвятил Венере.
- Ты хорошо его знаешь?
Дауге пожал плечами:
- Не в этом дело. Я чувствую. И потом, - он принялся загибать
пальцы, - Нисидзима, японец, - его друг, Соколовский - его ближайший
друг, Ши Фэнь-ю - его учитель, Екатерина Романовна - его жена... И всех
их сожрала Венера. Краюхин - его второй отец. Последний свой рейс Краюхин
совершил на Венеру. После этого рейса врачи навсегда запретили ему
летать...
Дауге вскочил и прошелся по комнате.
- Укрощать и покорять, - повторил он, - беспощадно и навсегда! Для
Ермакова Венера - это упрямое, злое олицетворение всех враждебных
человеку сил стихии. Я не уверен, что нам всем дано будет когда-нибудь
понять такое чувство. И, может быть, это даже к лучшему. Чтобы это
понять, надо бороться, как боролся Ермаков, и страдать, как страдал он...
Покорить навсегда... - повторил Дауге задумчиво.
Алексей Петрович передернул плечами, словно от озноба.
- Вот почему я сказал про сжатые кулаки, - закончил Дауге,
пристально глядя на него. - Но, поскольку сейчас пасмурно, я просто не
могу представить, что он может делать. Вероятнее всего, действительно,
просто спит.
Помолчали. Быков подумал, что с таким начальником ему служить еще,
пожалуй, не приходилось.
- А как твои дела? - неожиданно спросил Дауге.
- Какие дела?
- С твоей ашхабадской учительницей.
Быков сразу насупился и поскучнел.
- Так себе, - грустно сказал он. - Встречаемся...
- Ах, вот что! Встречаетесь. Ну, и?..
- Ничего.
- Предложение делал?
- Делал.
- Отказала?
- Нет. Сказала, что подумает.
- Как давно это было?
- Полгода назад.
- И?
- Что - "и"? Ничего больше не было.
- То есть ты положительный дурак, Алексей, извини, ради бога.
Быков вздохнул. Дауге глядел на него с откровенной насмешкой.
- Поразительно! - сказал он. - Человеку тридцать с лишним лет. Любит
красивую женщину и встречается с нею вот уже семь лет...
- Пять.
- Хорошо, пусть будет пять. На пятый год объясняется с ней.
Заметьте, она терпеливо ждала пять лет, эта несчастная женщина...
- Не надо, Григорий, - морщась, сказал Быков.
- Минутку! После того, когда она из скромности или из маленькой
мести сказала, что подумает...
- Довольно!
Дауге вздохнул и развел руками.
- Ты же сам виноват, Алексей! Твое ухаживание похоже на
издевательство. Что она о тебе подумает? Тюфяк!
Быков уныло молчал. Потом сказал с надеждой:
- Когда вернемся...
Дауге хихикнул:
- Эх ты, покоритель... виноват, специалист по пустыням! "Когда
вернемся"!.. Иди спать, видеть тебя не могу!
Быков встал и взял со столика книжку. "La description
planetographique du Phobos" Paul Dangee, - прочитал он.
["Планетографическое описание Фобоса". Поль Данже.] На титульном листе
стояла жирная, красным карандашом надпись по-русски: "Дорогому Дауге от
верного и благодарного Поля Данже".
На рассвете Быков проснулся. Дверь в спальню была полуоткрыта. Дауге
в одних трусах, черный и взъерошенный, стоял у письменного стола и
смотрел на портрет молодой грустной женщины - Маши Юрковской. Затем он
снял портрет со стены и сунул его в рюкзак.
Быков осторожно перевернулся на другой бок и заснул снова.
Город был невелик: несколько сотен новеньких коттеджей, вытянутых в
четыре ровные параллельные улицы вдоль лощины между двумя грядами плоских
голых холмов. Красное утреннее солнце неярко озаряло мокрый асфальт,
пологие крыши, веселые деревца в палисадниках. За холмами в розоватой
дымке виднелись огромные легкие сооружения, знакомые по кино и
фотографиям, - стартовые установки для межпланетных кораблей.
Алексей Быков, запахнувшись в белый халат, стоял у огромного, в
полстены, окна, ждал, когда его вызовут к врачу, и глядел на улицу.
Экипаж "Хиуса" прибыл в этот городок вчера вечером. В самолете Быков
спал, но, вероятно, не отоспался и потому дремал и в машине по дороге с
аэродрома. От вчерашних впечатлений о городе в памяти сохранилась только
залитая розовым вечерним солнцем улица, светлое многоэтажное здание
гостиницы и слова дежурной по этажу: "Вот ваша комната, товарищ,
устраивайтесь..." В семь часов его разбудил Дауге и сообщил, что всем
приказано явиться на медосмотр и что от долгого сна бывают пролежни.
Медицинский корпус примыкал к зданию гостиницы. Здесь межпланетникам
велели снять всю одежду, накинуть халаты и ждать.
За окном, на улице, было пустовато. Возле дома напротив застыл
стремительный низкий автомобиль с серебряным оленем на радиаторе. Прошли
двое в легких комбинезонах, с огромными чертежными папками в руках.
Тяжело прополз мощный полугусеничный электрокар с фургоном. В палисадник
вышел парнишка лет двенадцати, посмотрел на небо, свистнул в три пальца
и, перескочив через ограду, побежал по улице, явно копируя стиль бега
знаменитых чемпионов.
Быков отошел от окна. Ермакова и Юрковского в комнате уже не было,
их вызвали в кабинет врача. Остальные неторопливо раздевались, вешая
одежду в изящные шкафчики с полупрозрачными створками. Алексей Петрович
залюбовался Спицыным. У пилота было могучее поджарое тело
гимнаста-профессионала. На широченных плечах, под тонкой золотистой
кожей, перекатывались желваки мускулов. Дауге уже накинул халат и, ехидно
улыбаясь, завязывал узлом рукава шелковой сорочки Юрковского,
приговаривая: "Т-так, а теперь вот так..." Покончив с этим полезным
занятием, он весело хихикнул и подошел к Быкову:
- Нравится город, Алексей?
- Хороший город, - ответил Быков сдержанно. - А далеко ли
ракетодром?
- Там, за холмами. Видишь стартовые стрелы? Вот там и находится
знаменитый Седьмой полигон, первый и пока единственный в мире специальный
ракетодром для испытаний, стартов и посадок фотонных ракет. Здесь
стартовало первое фотонное беспилотное устройство "Змей Горыныч". Здесь
садились "Хиус-один" и "Хиус-два". Здесь, вероятно, сядут и "Хиус-три", и
"Хиус-четыре", и "Хиус-пять"...
- Сядут или будут стартовать?
- И стартовать будут. Но сначала сядут. Ведь их строят не на Земле.
- Ага... - Быков вспомнил о внеземном литейном заводе на спутнике
"Вэйдады Ю-и".
Там, на высоте пяти тысяч километров над Землей, в условиях
невесомости и почти идеального вакуума отливались исполинские корпуса
сверхтяжелых ракет. Двести пятьдесят человек - ученых, инженеров,
техников и рабочих - управляли солнечными печами, центробежными машинами,
сложнейшей литейной автоматикой, превращая многотонные титановые и
вольфрамовые болванки в корпуса межпланетных кораблей. Очевидно, там же
рождались и "Хиусы"...
- Крутиков и Спицын, пожалуйста! - раздался за спиной голос
Ермакова.
Друзья обернулись. Крутиков бросил газету и вслед за Спицыным вошел
к врачу, тщательно прикрыв за собой дверь.
- Седьмой полигон - идеальное место! - с воодушевлением говорил
Дауге. Лицо его было обращено к Быкову, но глаза косили в сторону
Юрковского, уже распахнувшего свой шкафчик. - Вокруг - сотни километров
тундры, ни одного населенного пункта, ни одного человека. На севере -
океан...
Юрковский взялся за сорочку.
- ...По прямой до побережья около двухсот километров... - Дауге
вдруг прыснул, но тут же, спохватившись, торжественно провозгласил: - И
между городом и океаном распростерлись по тундрам пять миллионов гектаров
нашего полигона!
Юрковский просунул голову через ворот и теперь стоял в напряженной
позе, с обвисшими рукавами, похожий на огородное чучело. Ермаков, уже
одетый, прошел к врачу, аккуратно застегнув все пуговицы на халате.
- Отсюда на юг идет железнодорожная ветка и шоссе, - громко
продолжал Дауге. - Километрах в четырехстах, около геофизической
станции...
- Интересно, - спросил Юрковский задумчиво, - какой кретин это
сделал?
- ...м-м-м... около станции, значит, она сворачивает и соединяется с
северной транссибирской магистралью у Якутска... Гм... Володя, как твое
здоровье?
- Благодарю вас, - сказал Юрковский приближаясь. Сорочку он снял и
теперь выразительно играл мускулами, глядя на Дауге исподлобья. - Я
совершенно здоров. Я приложу максимум усилий к тому, дружочек, чтобы о
вас этого не сказал даже самый скверный ветеринар.
- Володя! - вскричал Дауге. - Это ошибка. Это не я.
- А кто же?
- Это он! - Дауге похлопал Быкова по волосатой груди. - Это, Володя,
такой шутник!..
Юрковский мельком глянул на Алексея и отвернулся. Быков, открывший
было рот, чтобы принять участие в игре, только кашлянул и промолчал.
Юрковский не принимает его в игру - это было ясно. Дауге также понял это,
и ему тоже стало неловко.
В этот момент дверь открылась, и Ермаков позвал:
- Товарищи, ваша очередь.
Очень довольный таким оборотом дела. Быков поспешно прошел в
кабинет.
Сначала их осмотрел врач - жгучий брюнет с фантастическим носом.
Дауге он отпустил, не сказав ни слова, но, осматривая Быкова, ткнул
пальцем в длинный рубец на его груди и спросил:
- Что это?
- Авария, - лаконично ответил Быков.
- Давно? - не менее лаконично осведомился врач, поднимая нос.
- Шесть лет.
- Последствия?
- Без, - сказал инженер, демонстративно рассматривая докторову
переносицу.
Дауге тихонько хихикнул.
Врач что-то записал в толстой книжке, на которой значилось:
"Медицинский дневник N 4024. Быков Алексей Петрович", и повел друзей в
соседнюю комнату. Там они увидели большой матово-белый шкаф. Врач
прицелился носом в Дауге и предложил ему войти в этот шкаф. Дверца шкафа
бесшумно закрылась, врач надавил несколько клавиш на пульте с правой
стороны шкафа, и тотчас послышалось тихое гудение. На пульте загорелись,
перемигиваясь, разноцветные лампочки, заколебались стрелки приборов. Это
продолжалось минуты полторы, после чего аппарат звонко щелкнул и выбросил
откуда-то белый листок, покрытый ровными строчками букв и цифр. Лампочки
погасли, и доктор открыл дверцу. Дауге вылез спиной вперед, потирая
плечо.
Врач повернулся к Быкову и весело кивнул ему носом:
- Вперед!
Алексей кашлянул и забрался в шкаф. Там было темно. Прохладные
металлические обручи сомкнулись на его плечах и на поясе, прижали к
чему-то теплому и мягкому, подняли, опустили. Вспыхнул красный свет,
потом зеленоватый, потом что-то кольнуло в предплечье, и Быков
почувствовал себя свободным. Дверь открылась.
Врач, мурлыча себе под нос что-то легкомысленное, внимательно
рассматривал листки, выброшенные "шкафом". Это были "формулы" здоровья,
полный отчет о состоянии организма, а также индивидуальный комплекс
обязательных гимнастических упражнений и диетический рацион на период
подготовки к старту. Пометив что-то в "Медицинских дневниках", врач
передал листки Ермакову и сообщил, что такие осмотры будут проводиться
еженедельно.
Ермаков поблагодарил и вышел.
- Что это за ящик? - спросил Алексей Петрович у Дауге, одеваясь. -
Инкубатор для взрослых? Электронный вариант шкатулки Пандоры?
- Кибердоктор, электронная диагностическая машина - сказал Дауге. -
Все хорошо, но она делает уколы. Терпеть не могу уколов!
Они вошли в лифт и поднялись на пятый этаж, в столовую. Это был
огромный пустоватый зал, залитый розовым светом северного солнца. Почти
все столики были свободны. Завтрак либо уже кончился, либо еще не
начинался.
- Вон наши, - сказал Дауге.
Экипаж "Хиуса" занял два сдвинутых столика у самого окна. За ними
уже сидели оба пилота и Ермаков. Быков отметил, что у толстяка Крутикова
несчастный вид. "Гордость советской астронавтики" сидела, сгорбившись,
над стаканом молока, крошила сухой хлеб и с невыразимой тоской
поглядывала на тарелку Спицына. Черноволосый Богдан терзал дымящийся
ломоть сочного бифштекса.
Как ни странно, но завтрак был подан уже по новым рационам. Быков с
некоторым недоумением съел целый салатник душистой травки, очистил
тарелку овсяной каши, умял два куска отличной ветчины и принялся за
яблочный сок. Дауге было подано мясо.
Иоганыч поднял вилку и нож и осведомился:
- Что же сказал тебе врач, Михаил Антоныч?
Крутиков покраснел и уткнулся в стакан.
- А я знаю, - объявил подошедший Юрковский. - Он, наверное, долго и
нежно держал Мишу за складку на животе и популярно объяснял, что
чревоугодие никогда не было украшением межпланетника.
Крутиков молча допил молоко и потянулся было к вазе со сдобным
печеньем, но Ермаков негромко произнес - "гм", и штурман поспешно убрал
руку.
После завтрака Краюхин объявил, что приехал Усманов, один из
конструкторов нового маяка. Усманов поручено обучить экипаж сборке и