Страница:
Последний шаг был тысяча двести тридцать девятый.
– Вы только, голубчик, не волнуйтесь! Лежите и не волнуйтесь.
Зорин говорил почти умоляюще.
– Ничего, Борис Аркадьевич, - Садовский натянуто усмехнулся, - сейчас это уже не имеет значения.
Зорин вздохнул. Уверенность неожиданно - в самую последнюю минуту - исчезла, и это мучило его.
Осторожно, словно боясь что-нибудь испортить, он прикоснулся к краю операционного стола. Рука утонула в мягкой - почти воздушной - пластмассе. Скосив глаза, Садовский наблюдал за Зориным.
– Спокойнее, Борис Аркадьевич, - он говорил тихо, так, чтобы не слышали стоявшие в глубине операционной врачи и сестры. Громко добавил: - На таком пуховике можно и десять лет проспать. Запросто.
Полные губы Зорина скривились. Глаза прищурились, почти закрылись. Ответил он не сразу.
– Ну вот теперь мы будем друг друга успокаивать, - он говорил с нарочитой грубостью, плохо вязавшейся с добрым и печальным выражением лица. - Начнем, коллега?
– Начнем, уважаемый коллега, - в тон отозвался Садовский, хотя ему хотелось сказать другое, чтото очень важное и теплое. - Ну, до свиданья?…
Это прозвучало вопросом. Зорин покачал головой.
– До скорого свиданья. Я знаете ли, голубчик, уверен, что…
– Не надо, - Садовский закрыл глаза. - Не надо.
Они помолчали. Потом Зорин встал.
– Ну, в общем… - он запнулся.
Садовский кивнул.
– Да.
Зорин отошел к пульту. Вполголоса - ему казалось, что он кричит, - сказал: - Начнем.
Хирург - молодой, высокий, с крупным вытянутым лицом - шагнул к столу. Бросил сестре: - Свет!
Зорин отвернулся.
Минутная стрелка настенных электрических часов подползала к двенадцати. Она медленно, как будто преодолевая усталость, перепрыгивала с деления на деление. Перепрыгнув, вздрагивала и замирала. Потом - после долгого раздумья - карабкалась выше.
Зорин слышал отрывистые команды хирурга, неестественно спокойный голос ассистентки, отсчитывавшей пульс. Сейчас они кончат, и тогда…
– Аппарат! - резко произнес хирург.
– Включаю, - отозвалась сестра.
На несколько секунд наступила тишина.
– Закройте, - сказал хирург. - Борис Аркадьевич, готово.
Зорин обернулся. Два ассистента прикрывали операционный стол стеклянным колпаком. Хирург повторил: - Готово.
Сейчас, когда нужно было действовать, к Зорину вернулась уверенность. Мучительная скованность исчезла. Казалось, тело потеряло вес. Движения стали легкими, точными.
– Начинаем! - сказал он и услышал в своем голосе что-то резкое, отрывистое, похожее на интонацию хирурга.
Рука коснулась пульта. Вспыхнули зелено-серые круги осциллографов. На экранах змейками извивались светлые линии. В центре пульта на выпуклом квадрате большого экрана их было две - зеленая и синяя. Они сплетались в каком-то фантастическом танце. Только очень опытный глаз мог уловить в их судорожном биении ритм и закономерность. Это работал регистратор биотоков.
– Включаю холод!
Зорин повернул рукоятку. Где-то за стеной приглушенно завыл компрессор. Под стеклянный колпак побежал холодный воздух. Стрелка циферблатного термометра дрогнула и поползла вниз. Врачи подошли к пульту, остановились позади Зорина.
– Такое быстрое охлаждение… - тихо сказала молоденькая ассистентка, - это вызовет…
Хирург недовольно кашлянул, и ассистентка замолчала.
Стрелка термометра летела вниз. Тридцать два и два… Тридцать и четыре… Тридцать… Только у цифры «26» стрелка почти замерла, словно натолкнувшись на препятствие. На регистраторе биотоков бешено заплясали светлые змейки.
– Всегда так, - вполголоса, не оборачиваясь, сказал Зорин. - Организм сопротивляется. В обычных условиях ниже этой температуры - смерть.
Вздрагивая, как бы нехотя, стрелка медленно сползла к цифре «25» и снова полетела вниз.
– Двадцать три… двадцать один… - вслух отсчитывала ассистентка, - восемнадцать и пять… шестнадцать…
Танец змеек на экранах осциллографов замедлялся. Теперь светлые полоски плавно вскидывались вверх, на мгновение застывали и медленно падали.
– Восемь… шесть с половиною…
Сама не замечая этого, ассистентка считала громко, звенящим от волнения голосом.
– Пять с половиною… пять…
Зорин нажал белую кнопку под регистратором биотоков. Вспыхнула зеленая лампочка.
– Автомат будет поддерживать нужную температуру, - отрывисто сказал Зорин, - записывать показания приборов, сигнализировать в случае непредвиденных осложнений.
Он замолчал. Сейчас говорить о технике казалось кощунством. Пробормотал: - Как будто все…
Экраны осциллографов погасли. На пульте ровно горела зеленая лампочка.
Зорин обернулся. Почти машинально обернулись и другие. Но сквозь запотевший стеклянный колпак ничего не было видно.
В наступившей тишине отчетливо слышалось сухое пощелкивание автомата…
Странная вещь - время. Философы и физики спорят о природе пространства. О природе времени никто не спорит - слишком ничтожны знания. Время одно для всех, - так говорила механика Ньютона. Время зависит от скорости движения системы отсчета, - утверждают формулы в механике Эйнштейна. И это все, что знают люди.
Бесконечность времени трудно себе представить.
Еще труднее, представить себе конечность времени.
Кто скажет, что такое время?
Тысячелетия назад была создана легенда о Хроносе - всепоглощающем Времени. Среди богов, придуманных людьми, не было никого страшнее Хроноса.
Это он породил Танату - смерть, Эриду - раздор, Апату - обман, Кер - уничтожение… Это Хронос пожирал своих детей…
В конце концов дети Хроноса восстали. После долгой борьбы они освободились от жуткой власти Времени. Так говорит легенда.
Когда-нибудь легенда станет явью. Не боги, а люди восстанут против всепоглощающего Хроноса. Восстанут и победят. Тогда люди будут свободно двигаться во времени, уноситься на тысячелетия вперед и возвращаться назад.
А пока великая безмолвная река времени несет нас неотвратимо, неуклонно…
Первое, что увидел Садовский, были бесформенные светлые пятна. Потом одно пятно, побольше и поярче, превратилось в полуприкрытое шторой окно.
Другое пятно медленно приобрело очертания человеческого лица.
Сначала все было серым. Цвета появились позже, не сразу. Прежде всего желтый и розовый - от букета на тумбочке. Затем синий - от костюма Зорина.
Теперь Садовский видел, что губы Зорина двигаются - профессор говорил. Но звуков не было.
Они возникли внезапно, словно разорвав завесу.
– … и делайте так, - говорил Зорин. - Сосредоточьтесь, голубчик. Поднимите руку. Вы слышите?
Садовский не отвечал. Он слышал, но слова не воспринимались. В памяти медленно - очень медленно - всплывали картины. Лепрозорий… Встреча с Зориным… Бессонные ночи… Еще один разговор… Операционная…
– Сколько? - спросил Садовский и вздрогнул: голос прозвучал откуда-то со стороны.
Зорин подпрыгнул на стуле, впился глазами в лицо Садовского.
– Так, так, - шептал он, машинально потирая руки. - Рефлексы, зрение, мышление, речь… Значит…
– Сколько лет? - повторил Садовский, пытаясь привстать на кровати.
– Лежите, голубчик, лежите! Девятнадцать лет. Девятнадцать с лишним. Скажите, вы…
– Девятнадцать! - перебил Садовский и вдруг рывком оторвался от подушки. Глаза его, не мигая, смотрели на Зорина.
Медленно преодолевая инерцию, возникали обрывки представлений. Склеенные впечатлениями, они превращались в мысли. Не сразу, путаясь и переплетаясь, мысли выстраивались и выравнивались. И только тогда в сознании прозвучало: ложь! Девятнадцать лет - это ложь! Зорин совершенно не изменился. Полное бритое лицо, прищуренные глаза, едва заметные морщинки… Все как было!
Садовский покачал головой. Ему казалось, что он говорит.
– Спокойнее, Александр Юрьедич, спокойнее. - Зорин улыбался, скрывая волнение. - Ну, говорите…
– Девятнадцать лет… Девятнадцать лет… - Садовский силился привстать. - Вы… такой… не изменились…
Зорин растерянно улыбнулся, развел руками.
– Понимаете, это потом. Потом. Не все сразу. Я объясню.
– Не удалось… ничего не удалось! - не слушая его, выкрикивал Садовский. - Проказа…
Он поднял к лицу руки. На белой, глянцевой коже не было никаких следов проказы.
– Не понимаю…
Он бессильно откинулся на подушку.
– Прошло девятнадцать лет, - отчетливо, почти по слогам повторил Зорин. - Ваша болезнь излечена. Это было нелегко. Последняя стадия… Девятнадцать лет…
– А вы? - прошептал Садовский. - Вы?
– Мы победили старость, - просто сказал Зорин. - Поэтому я… такой… Старость теперь наступает не скоро.
Садовский закрыл глаза. Потом приподнялся на локтях, посмотрел на Зорина. Спросил беззвучно: - Как?
– Ну, не сейчас, голубчик, не сейчас, - мягко сказал Зорин. Посмотрел в глаза Садовскому, улыбнулся. - Ну, хорошо, голубчик, не волнуйтесь… Понимаете… видите ли, старение организма считалось необратимым процессом. А мы доказали, что процесс этот обратим. Пока ограниченно, но обратим. Вот и все. Нет, нет! Больше ничего не скажу.
Садовский дышал тяжело, с хрипотой. Лег, губы шептали: - Девятнадцать лет… Девятнадцать лет!…
Зорин взял его руку - сухую, холодную.
– А… другое? - еле слышно спросил Садовский. - Девятнадцать лет… Люди…
Зорин понял.
– Да, коммунизм, - он улыбнулся. - Многое изменилось. Вы не узнаете.
– Что? - прошептал Садовский.
Зорин покачал головой.
– Не спешите. Все впереди.
Садовский долго, очень долго лежал, глядя куда-то в пространство. Потом улыбнулся - одними глазами.
Зорин уловил слабое пожатие руки.
В. САПАРИН
Сопки, могучие складки на теле планеты, покрывали все видимое пространство, толпились в хаотическом беспорядке, загораживали горизонт. С левой стороны, прямо по меридиану, шла, не сворачивая ни на шаг в сторону, Большая Полярная Дорога. С воздуха Игорь отчетливо видел, как она перескакивала через пади, ныряла в тоннель, снова появлялась вдали.
Сопка Остроконечная, как и всегда, показалась не сразу, и, увидев ее, Игорь инстинктивно чуть приподнялся в кресле. Чувство нетерпеливого ожидания, знакомое охотникам, рыболовам, любителям природы, охватило его. Вибролет, словно угадав желание седока, взмыл кверху, а затем помчался к Остроконечной со всей скоростью, на которую только был способен.
Прозрачные крылья неутомимо и ритмично вибрировали. Полет был чудесным, и Игорь вновь подумал о том, что управление с помощью биотоков, возникающих в организме человека при одной только мысли о движении, - замечательная вещь: достаточно пожелать лететь - и летишь. Великолепное ощущение!
Жаль только, что это не годится для трансконтинентальных лайнеров.
Едва вибролет очутился над вершиной сопки, как кресло вместе, с седоком повисло в воздухе, а затем, повинуясь желаниям Игоря, принялось описывать круги и зигзаги.
Тех, кого он искал, нигде не было видно.
Наконец на полянке у подножия сопки мелькнуло желтое пятно. Вслед за красавицей тигрицей из зарослей тростника выкатились два огромных полосатых тигренка и принялись возиться на траве.
Кресло опустилось и замерло метрах в десяти над полосатым семейством. Звери, очевидно, привыкли к подобным вещам: во всяком случае безмятежная игра продолжалась. Теперь Игорь мог в свое удовольствие наблюдать за тиграми.
Идея устройства заповедника, которого не касалась бы нога человека, принадлежала Игорю - как-никак биология была его второй профессией. Первая же… Он вздохнул.
Налюбовавшись вдоволь, Игорь, вынув из нагрудного кармана блок-универсал и направив объектив на тигров, стал смотреть на экран. Когда кадр казался ему подходящим, он нажимал кнопку «съемка». Он вел кинолетопись тигриной семьи уже несколько месяцев и полагал, что года через полтора документальный фильм будет готов.
Он уже сунул было блок-универсал обратно в карман, как тот подал сигнал: «Вас вызывают».
– Слушаю, - сказал Игорь.
По самой последней моде он вкладывал блок в нагрудный карман так, что микрофон торчал наружу.
Это давало возможность вести разговор, не вынимая блока.
– Что ты делаешь и где находишься? - спросил веселый голос.
Игорь вынул плоский, из упругой пластмассы, блок и повернул экраном к себе. Рыжие волосы, веснушчатый нос, насмешливые глаза…
Портрет, который он держал в руках, раскрыл рот и сказал:
– Наконец-таки ты вынул меня из кармана. Ну-ка, покажись, какой ты. Сто лет не видались.
Игорь повернул глаз объектива к себе.
Рыжий Лешка скривил губы.
– Настоящий стиляга, как говорили в старину. Даже пуговицы «орбис» с радиостанцией внутри. Как будто недостаточно блок-универсала! Игрушки… Серьезные люди не станут баловаться такими пустяками. Ты, кажется, находишься где-то в воздухе. А что внизу? Покажи. Ах, это Голубые сопки! Ну что ж, затея интересная. А где знаменитое тигриное семейство? Вижу, действительно красавцы! Итак, ты в родной стихии - в воздухе и на природе…
Алексей явно подсмеивался над приятелем. Означало ли это, что у него приготовлен какой-то сюрприз?
– Между прочим, - сказал он, - когда ты летишь? Через час? Куда? В Австралию? Так заходи… Я сейчас как раз в Австралии. В Платобурге. Ну, пока, как говорили в старину. Что ты смеешься? Сам читал в одной книге. Разве ты не знаешь, что история литературы - третья моя специальность? Увлечение еще школьных лет… До скорой встречи!
Алексей исчез, а на экране Игорь увидел самого себя, как в зеркале. Длинное, словно вытянутое лицо, довольно унылый вид, или это только так кажется по сравнению с Лешкой? Рядом с ним кто не покажется печальным!
– Пора на аэродром, - сказал Игорь на экране Игорю, разглядывавшему свое изображение.
Ах, так вот почему у него на экране был такой унылый вид. Ведь он уже думал о предстоящем рейсе. Впрочем, именно сегодня полет будет интересным хотя бы уже потому, что в конце его предстоит встреча с Алексеем.
Игорь решительно сунул блок в карман. Подчиняясь его желанию, вибролет помчался к аэродрому.
На пластмассовом, в рифленую шашку, поле стоял, вытянув тело и отнеся круто назад острые крылья, трансконтинентальный лайнер на пятьсот мест. По трем трапам поднимались на эскалаторах пассажиры.
Вибролет осторожно опустился у четвертого, служебного, трапа. Игорь встал с кресла, нажал кнопку «не нужен», и кресло со сложенными крыльями послушно, как собака, побежало на своих колесиках на стоянку. Хорошая модель, последний выпуск!
Встав на нижнюю ступеньку трапа, который тотчас же услужливо понес его в кабину управления, Игорь невольно усмехнулся. «Царским» называли этот трап молодые пилоты. Прежде, когда экипаж состоял из нескольких человек, вероятно, имело смысл ставить отдельную лестницу. А теперь? Впрочем, тогда и кабина управления оправдывала свое название.
Сколько условностей в жизни и как долго существуют в языке слова, потерявшие первоначальный смысл. Кажется, Игорь изберет своей третьей специальностью лингвистику. В последнее время у него появляется все больший интерес к словам. Не поговорить ли на эту тему с Алексеем?
Лешка? Человек с шестью специальностями и готов овладеть еще шестью. У другого это было бы проявлением легкомыслия, Алексей же все делает талантливо и удачно. Игорь в этом отношении слабее своего друга. У него всего две профессии, и то вторая только потому, что даже большая страсть требует еще одного, пусть хоть маленького, совсем постороннего увлечения. Ведь люди всегда поступали так: человек, допустим, увлекался химией, работал с душой, самозабвенно, а дома, для себя, играл на скрипке или писал акварели, разводил кактусы, собирал редкие книги или увлекался художественной фотографией, «выкраивая», как пишут в старых романах, которые любит цитировать Алексей, «время» или «урывая редкие свободные часы». Да, конечно, когда человек спал не три часа в сутки, а целых восемь, - смешно даже подумать об этом теперь, в XXI веке! - и отдавал первой, главной, страсти еще восемь часов, успевая сделать меньше, чем сейчас выполняют за четыре или пять, вероятно, это составляло проблему. Сейчас любительские страсти людей перестали быть только их личным делом, они превратились во вторые-третьи специальности, а у некоторых, вроде Алексея, таких любимых дел целых шесть. И у него хватает времени на все, ничего он не «урывает» и не «выкраивает».
Однако не слишком ли много философствования спозаранку? В конце концов он успеет заняться этим, сидя в так называемой кабине управления. Игорь открыл дверцу.
Человек в голубом комбинезоне возился в кабине, устанавливая пластмассовый ящик с закругленными углами.
– Привет пилоту! - сказал он. - Вот, установил новый прибор. По требованию Контроля безопасности, не то Планового бюро. Какой-то спор там у них.
– От меня что требуется?
– Не обращать на него внимания. Я и сам не знаю, что это такое. Он под пломбой. Присоединил провода по схеме - и все. Ну, счастливого пути! - Монтер шутливо помахал рукой.
Игорь занял свое место. Инструкция требовала, чтобы пилот во время взлета и посадки находился непременно в кабине управления. Зачем? Это знал только Контроль безопасности.
Почти машинально наблюдал он за тем, как давали приказ к отправке, как машина отвечала - огоньки перемигивались на табло, стрелки приборов занимали свои места между ограничительными штрихами. Лишь прибор под пломбой, укрытый глухим пластмассовым футляром, оставался безжизненным.
Заработали моторы. Здание аэровокзала слева в окне сдвинулось с места. Деревья на краю поля слились в ленту. Короткий, очень короткий разбег, могучий рывок - и вот внизу быстро проваливающийся бело-розовый город среди сопок, кусок трассы, прямой, как меридиан, снова город, но уже гораздо дальше, еле угадываемый в очертаниях. Разворот - и корабль несется вверх, к солнцу, к звездам, рассекая слой легких облаков, которые только что снизу казались такими далекими.
Ровно и мягко гудят моторы.
Пассажиры, достав свои блок-универсалы, читали книги, просматривали журналы, смотрели кинофильмы. С тех пор как Центральная библиотека, Главная журнальная экспедиция и Генеральный фильм организовали передачи для индивидуального обслуживания обладателей блок-универсалов, многое изменилось в этом мире. Всего лет пять назад на полках самолета лежали настоящие книги и журналы, небольшая библиотечка в сотню-другую томов. Сейчас каждый носит в кармане библиотеку в десятки миллионов томов с отделом уникумов и редких рукописей - любую книгу можно посмотреть в блок-универсале, передав заказ и прождав не больше трех минут. Тиражи журналов, недавно достигавшие астрономических цифр, в последнее время сильно сократились, и уже всерьез обсуждают вопрос, нужно ли вообще их печатать и рассылать. В сущности, достаточно нескольких экземпляров для автоматической передачи изображений по просьбам обладателей универсалов.
Только отдельные любители старины предпочитают держать журнал в руках, перелистывая пальцами страницы.
Про кино и театр нечего и говорить. Премьеру, как правило, смотрит несколько миллионов человек, где бы они в этот момент ни находились. Вы можете высказать ваше мнение всем, кто им интересуется, и, наоборот, выслушать любое высказывание, не покидая кресла самолета. И вы не мешаете соседу: достаточно нажать кнопку «немой разговор», и голос певца, изображение которого вы смотрите на экране блокуниверсала, будет слышен только вам (а давно ли надевали громоздкие наушники!).
Да, техника развивается невероятно быстро. Что будет через десять, двадцать лет?
…У Игоря было достаточно времени, чтобы размышлять о чем угодно и сколько угодно. Он мог сесть в свободное кресло, достать, как все пассажиры, свой блок-универсал и смотреть «Лебединое озеро» или новую пьесу. Надо только узнать, в каком из театров земного шара она сейчас идет. Говорят, что самые лучшие постановки - это нью-йоркская, кембриджская и тамбовская.
Стоило ему только захотеть, и он мог нажать кнопку «повтор» в блок-универсале и прослушать записанные на тончайшем волоске утренние наблюдения или продиктовать свои мысли, потом машинка-автомат все аккуратно перепечатает. Мог прослушать любую лекцию, даже ту, что читалась неделю или год назад, мог делать еще тысячу вещей.
Не мог только прикасаться к кнопкам на пульте управления.
О, эти кнопки, высмеянные в юмористических журналах, кнопки, окружающие человека с раннего детства до глубокой старости. «Долой кнопки!» - правильное, прогрессивное движение; за ним, несомненно, будущее. Игорь мог убедиться сегодня, как хорошо и приятно летать, не думая ни о каких кнопках. Но как хотелось ему сейчас положить пальцы на клавиши управления и почувствовать, что огромный корабль подчиняется самому легкому их нажатию. Увы, дотрагиваться до кнопок ему разрешается лишь во время тренировочных полетов, которые для того и устраиваются, чтобы пилоты не разучились обращаться с самолетом. А ведь он любил управлять машинами - это, собственно, и заставило его выбрать профессию водителя воздушных лайнеров. Но, если признаться честно, скучной стала эта профессия, не доставляет она ему того удовольствия, как прежде.
Прохаживаясь, Игорь остановился у входа в один из салонов. В углу сидел высокого роста человек и, глядя задумчиво на блок-универсал, едва заметно шевелил губами. Разговаривал с кем-нибудь, а может быть, работал. Ближе к дверям несколько пассажиров вели беседу. Разговор шел преимущественно на местные темы: об отоплении Камчатки за счет тепла Земли, о якутском руднике-автомате.
Это дало повод одному из собеседников, розовощекому юноше, заявить, что использование природных руд уже устарело. Давно пора месторождения создавать искусственно.
– Вам мало изменений на поверхности планеты, - улыбнулся пожилой пассажир, - вы хотите и глубины Земли переделать?
– А почему бы нет? - удивился юноша.
Его собеседник ответил не сразу.
– Третьего дня я разговаривал с одним… гм, тоже довольно молодым человеком, - пассажир чуть усмехнулся, - и он мне объяснил, что человек может получать все, что ему угодно, из чего угодно. Например, из обыкновенного булыжника - железо, золото или колбасу. Для этого просто нужно, - он так и сказал «просто», - расщепить атомы на составные части и сложить из этих частей новые атомы.
– Увлекательнейшая вещь! - немедленно откликнулся юноша.
– Их много, этих увлекательнейших вещей, - снова усмехнулся пожилой пассажир. - Но вот вопрос, какую же из них осуществлять?
– Ту, что целесообразнее, - вмешался вдруг пассажир, сидевший в углу.
– А что считать целесообразным? - тотчас же накинулся на него юноша. - Каков критерий?
– Ну, например, затраты человеческого труда. Это, конечно, прежде всего. Потом затраты энергии. И не вообще, разумеется, а с учетом общего ее баланса в данное время, наличия данного сырья. Затем сложность и дальность транспортировки. Да мало ли что еще…
– О… - несколько разочарованно протянул юноша. - Вы, я вижу, из тех, кто считает все на свете.
– Сотрудник Планового бюро, - поклонился с лукавой улыбкой пассажир и, помедлив, добавил: - Вы ведь знаете, мы не скупимся на любые эксперименты - сколько угодно смелые и самого большого масштаба. Но… - он оглядел собеседников, как бы желая убедиться, интересует ли их эта тема, и продолжал: - Когда речь идет о нормальной эксплуатации, тут слово берет математика. Возьмите, к примеру, плотину через Берингов пролив с ее насосами, перекачивающими воды Тихого океана в Арктику. С современной точки зрения это сооружение не так уж совершенно. В самом деле, вдумайтесь хорошенько: чтобы поддерживать теплый климат в северном полушарии, нужно добыть урановую руду, извлечь из нее расщепляющиеся материалы, доставить к плотине и загрузить реакторы. Конечно, почти все это делается автоматически, но почти, а не все. В этом отношении якутский рудник-автомат стоит на более высокой ступени. Однажды запущенный, он будет работать пятьдесят один год без всякого вмешательства человека. А вот наш самолет, - неожиданно закончил он, - во многом устарел.
Девушка с русыми косами, в легком платье, внимательно слушавшая разговор, оглядела внутренность салона.
– Я имею в виду не удобства для пассажиров и не летные качества, - чуть улыбнулся сотрудник Планового бюро. - Но обращали вы когда-нибудь внимание на пилота?
Игорь невольно вздрогнул. Он даже отодвинулся в глубь коридора.
– Пилота? - переспросила девушка. В голосе ее прозвучало легкое удивление. - Но ведь он сидит где-то там в своей кабине. Он невидимка.
– Не только невидимка, но и ничегонеделайка. И знаете, это одна из интереснейших проблем нашего времени. Пока в воздухе происходят случаи, подобные тем, которые когда-то где-то уже бывали, можете спокойно положиться на машину. Но если произойдет что-то непредвиденное, случай, для которого в «памяти» у машины нет аналогий, она бессильна. Вот из-за чего и летит квалифицированный водитель. Сотни пилотов болтаются в воздухе, несут простое дежурство, вместо того чтобы заниматься творческой деятельностью, как это подобает людям. При этом каждый случай их вмешательства в работу машины рассматривается как чрезвычайное происшествие. Во всех машинах делаются необходимые изменения, чтобы подобный случай уже никогда не мог повториться. Таким образом, после каждого случая в воздухе вероятность происшествий вообще уменьшается. И у пилотов все меньше работы. Так же обстоит дело и с нашим пилотом. Конечно, он честно служит обществу, но мы лишаем его естественной радости труда. Это просто жестоко.
***
– Вы только, голубчик, не волнуйтесь! Лежите и не волнуйтесь.
Зорин говорил почти умоляюще.
– Ничего, Борис Аркадьевич, - Садовский натянуто усмехнулся, - сейчас это уже не имеет значения.
Зорин вздохнул. Уверенность неожиданно - в самую последнюю минуту - исчезла, и это мучило его.
Осторожно, словно боясь что-нибудь испортить, он прикоснулся к краю операционного стола. Рука утонула в мягкой - почти воздушной - пластмассе. Скосив глаза, Садовский наблюдал за Зориным.
– Спокойнее, Борис Аркадьевич, - он говорил тихо, так, чтобы не слышали стоявшие в глубине операционной врачи и сестры. Громко добавил: - На таком пуховике можно и десять лет проспать. Запросто.
Полные губы Зорина скривились. Глаза прищурились, почти закрылись. Ответил он не сразу.
– Ну вот теперь мы будем друг друга успокаивать, - он говорил с нарочитой грубостью, плохо вязавшейся с добрым и печальным выражением лица. - Начнем, коллега?
– Начнем, уважаемый коллега, - в тон отозвался Садовский, хотя ему хотелось сказать другое, чтото очень важное и теплое. - Ну, до свиданья?…
Это прозвучало вопросом. Зорин покачал головой.
– До скорого свиданья. Я знаете ли, голубчик, уверен, что…
– Не надо, - Садовский закрыл глаза. - Не надо.
Они помолчали. Потом Зорин встал.
– Ну, в общем… - он запнулся.
Садовский кивнул.
– Да.
Зорин отошел к пульту. Вполголоса - ему казалось, что он кричит, - сказал: - Начнем.
Хирург - молодой, высокий, с крупным вытянутым лицом - шагнул к столу. Бросил сестре: - Свет!
Зорин отвернулся.
Минутная стрелка настенных электрических часов подползала к двенадцати. Она медленно, как будто преодолевая усталость, перепрыгивала с деления на деление. Перепрыгнув, вздрагивала и замирала. Потом - после долгого раздумья - карабкалась выше.
Зорин слышал отрывистые команды хирурга, неестественно спокойный голос ассистентки, отсчитывавшей пульс. Сейчас они кончат, и тогда…
– Аппарат! - резко произнес хирург.
– Включаю, - отозвалась сестра.
На несколько секунд наступила тишина.
– Закройте, - сказал хирург. - Борис Аркадьевич, готово.
Зорин обернулся. Два ассистента прикрывали операционный стол стеклянным колпаком. Хирург повторил: - Готово.
Сейчас, когда нужно было действовать, к Зорину вернулась уверенность. Мучительная скованность исчезла. Казалось, тело потеряло вес. Движения стали легкими, точными.
– Начинаем! - сказал он и услышал в своем голосе что-то резкое, отрывистое, похожее на интонацию хирурга.
Рука коснулась пульта. Вспыхнули зелено-серые круги осциллографов. На экранах змейками извивались светлые линии. В центре пульта на выпуклом квадрате большого экрана их было две - зеленая и синяя. Они сплетались в каком-то фантастическом танце. Только очень опытный глаз мог уловить в их судорожном биении ритм и закономерность. Это работал регистратор биотоков.
– Включаю холод!
Зорин повернул рукоятку. Где-то за стеной приглушенно завыл компрессор. Под стеклянный колпак побежал холодный воздух. Стрелка циферблатного термометра дрогнула и поползла вниз. Врачи подошли к пульту, остановились позади Зорина.
– Такое быстрое охлаждение… - тихо сказала молоденькая ассистентка, - это вызовет…
Хирург недовольно кашлянул, и ассистентка замолчала.
Стрелка термометра летела вниз. Тридцать два и два… Тридцать и четыре… Тридцать… Только у цифры «26» стрелка почти замерла, словно натолкнувшись на препятствие. На регистраторе биотоков бешено заплясали светлые змейки.
– Всегда так, - вполголоса, не оборачиваясь, сказал Зорин. - Организм сопротивляется. В обычных условиях ниже этой температуры - смерть.
Вздрагивая, как бы нехотя, стрелка медленно сползла к цифре «25» и снова полетела вниз.
– Двадцать три… двадцать один… - вслух отсчитывала ассистентка, - восемнадцать и пять… шестнадцать…
Танец змеек на экранах осциллографов замедлялся. Теперь светлые полоски плавно вскидывались вверх, на мгновение застывали и медленно падали.
– Восемь… шесть с половиною…
Сама не замечая этого, ассистентка считала громко, звенящим от волнения голосом.
– Пять с половиною… пять…
Зорин нажал белую кнопку под регистратором биотоков. Вспыхнула зеленая лампочка.
– Автомат будет поддерживать нужную температуру, - отрывисто сказал Зорин, - записывать показания приборов, сигнализировать в случае непредвиденных осложнений.
Он замолчал. Сейчас говорить о технике казалось кощунством. Пробормотал: - Как будто все…
Экраны осциллографов погасли. На пульте ровно горела зеленая лампочка.
Зорин обернулся. Почти машинально обернулись и другие. Но сквозь запотевший стеклянный колпак ничего не было видно.
В наступившей тишине отчетливо слышалось сухое пощелкивание автомата…
Странная вещь - время. Философы и физики спорят о природе пространства. О природе времени никто не спорит - слишком ничтожны знания. Время одно для всех, - так говорила механика Ньютона. Время зависит от скорости движения системы отсчета, - утверждают формулы в механике Эйнштейна. И это все, что знают люди.
Бесконечность времени трудно себе представить.
Еще труднее, представить себе конечность времени.
Кто скажет, что такое время?
Тысячелетия назад была создана легенда о Хроносе - всепоглощающем Времени. Среди богов, придуманных людьми, не было никого страшнее Хроноса.
Это он породил Танату - смерть, Эриду - раздор, Апату - обман, Кер - уничтожение… Это Хронос пожирал своих детей…
В конце концов дети Хроноса восстали. После долгой борьбы они освободились от жуткой власти Времени. Так говорит легенда.
Когда-нибудь легенда станет явью. Не боги, а люди восстанут против всепоглощающего Хроноса. Восстанут и победят. Тогда люди будут свободно двигаться во времени, уноситься на тысячелетия вперед и возвращаться назад.
А пока великая безмолвная река времени несет нас неотвратимо, неуклонно…
Первое, что увидел Садовский, были бесформенные светлые пятна. Потом одно пятно, побольше и поярче, превратилось в полуприкрытое шторой окно.
Другое пятно медленно приобрело очертания человеческого лица.
Сначала все было серым. Цвета появились позже, не сразу. Прежде всего желтый и розовый - от букета на тумбочке. Затем синий - от костюма Зорина.
Теперь Садовский видел, что губы Зорина двигаются - профессор говорил. Но звуков не было.
Они возникли внезапно, словно разорвав завесу.
– … и делайте так, - говорил Зорин. - Сосредоточьтесь, голубчик. Поднимите руку. Вы слышите?
Садовский не отвечал. Он слышал, но слова не воспринимались. В памяти медленно - очень медленно - всплывали картины. Лепрозорий… Встреча с Зориным… Бессонные ночи… Еще один разговор… Операционная…
– Сколько? - спросил Садовский и вздрогнул: голос прозвучал откуда-то со стороны.
Зорин подпрыгнул на стуле, впился глазами в лицо Садовского.
– Так, так, - шептал он, машинально потирая руки. - Рефлексы, зрение, мышление, речь… Значит…
– Сколько лет? - повторил Садовский, пытаясь привстать на кровати.
– Лежите, голубчик, лежите! Девятнадцать лет. Девятнадцать с лишним. Скажите, вы…
– Девятнадцать! - перебил Садовский и вдруг рывком оторвался от подушки. Глаза его, не мигая, смотрели на Зорина.
Медленно преодолевая инерцию, возникали обрывки представлений. Склеенные впечатлениями, они превращались в мысли. Не сразу, путаясь и переплетаясь, мысли выстраивались и выравнивались. И только тогда в сознании прозвучало: ложь! Девятнадцать лет - это ложь! Зорин совершенно не изменился. Полное бритое лицо, прищуренные глаза, едва заметные морщинки… Все как было!
Садовский покачал головой. Ему казалось, что он говорит.
– Спокойнее, Александр Юрьедич, спокойнее. - Зорин улыбался, скрывая волнение. - Ну, говорите…
– Девятнадцать лет… Девятнадцать лет… - Садовский силился привстать. - Вы… такой… не изменились…
Зорин растерянно улыбнулся, развел руками.
– Понимаете, это потом. Потом. Не все сразу. Я объясню.
– Не удалось… ничего не удалось! - не слушая его, выкрикивал Садовский. - Проказа…
Он поднял к лицу руки. На белой, глянцевой коже не было никаких следов проказы.
– Не понимаю…
Он бессильно откинулся на подушку.
– Прошло девятнадцать лет, - отчетливо, почти по слогам повторил Зорин. - Ваша болезнь излечена. Это было нелегко. Последняя стадия… Девятнадцать лет…
– А вы? - прошептал Садовский. - Вы?
– Мы победили старость, - просто сказал Зорин. - Поэтому я… такой… Старость теперь наступает не скоро.
Садовский закрыл глаза. Потом приподнялся на локтях, посмотрел на Зорина. Спросил беззвучно: - Как?
– Ну, не сейчас, голубчик, не сейчас, - мягко сказал Зорин. Посмотрел в глаза Садовскому, улыбнулся. - Ну, хорошо, голубчик, не волнуйтесь… Понимаете… видите ли, старение организма считалось необратимым процессом. А мы доказали, что процесс этот обратим. Пока ограниченно, но обратим. Вот и все. Нет, нет! Больше ничего не скажу.
Садовский дышал тяжело, с хрипотой. Лег, губы шептали: - Девятнадцать лет… Девятнадцать лет!…
Зорин взял его руку - сухую, холодную.
– А… другое? - еле слышно спросил Садовский. - Девятнадцать лет… Люди…
Зорин понял.
– Да, коммунизм, - он улыбнулся. - Многое изменилось. Вы не узнаете.
– Что? - прошептал Садовский.
Зорин покачал головой.
– Не спешите. Все впереди.
Садовский долго, очень долго лежал, глядя куда-то в пространство. Потом улыбнулся - одними глазами.
Зорин уловил слабое пожатие руки.
В. САПАРИН
ПОСЛЕДНИЙ ИЗВОЗЧИК
Сопки, могучие складки на теле планеты, покрывали все видимое пространство, толпились в хаотическом беспорядке, загораживали горизонт. С левой стороны, прямо по меридиану, шла, не сворачивая ни на шаг в сторону, Большая Полярная Дорога. С воздуха Игорь отчетливо видел, как она перескакивала через пади, ныряла в тоннель, снова появлялась вдали.
Сопка Остроконечная, как и всегда, показалась не сразу, и, увидев ее, Игорь инстинктивно чуть приподнялся в кресле. Чувство нетерпеливого ожидания, знакомое охотникам, рыболовам, любителям природы, охватило его. Вибролет, словно угадав желание седока, взмыл кверху, а затем помчался к Остроконечной со всей скоростью, на которую только был способен.
Прозрачные крылья неутомимо и ритмично вибрировали. Полет был чудесным, и Игорь вновь подумал о том, что управление с помощью биотоков, возникающих в организме человека при одной только мысли о движении, - замечательная вещь: достаточно пожелать лететь - и летишь. Великолепное ощущение!
Жаль только, что это не годится для трансконтинентальных лайнеров.
Едва вибролет очутился над вершиной сопки, как кресло вместе, с седоком повисло в воздухе, а затем, повинуясь желаниям Игоря, принялось описывать круги и зигзаги.
Тех, кого он искал, нигде не было видно.
Наконец на полянке у подножия сопки мелькнуло желтое пятно. Вслед за красавицей тигрицей из зарослей тростника выкатились два огромных полосатых тигренка и принялись возиться на траве.
Кресло опустилось и замерло метрах в десяти над полосатым семейством. Звери, очевидно, привыкли к подобным вещам: во всяком случае безмятежная игра продолжалась. Теперь Игорь мог в свое удовольствие наблюдать за тиграми.
Идея устройства заповедника, которого не касалась бы нога человека, принадлежала Игорю - как-никак биология была его второй профессией. Первая же… Он вздохнул.
Налюбовавшись вдоволь, Игорь, вынув из нагрудного кармана блок-универсал и направив объектив на тигров, стал смотреть на экран. Когда кадр казался ему подходящим, он нажимал кнопку «съемка». Он вел кинолетопись тигриной семьи уже несколько месяцев и полагал, что года через полтора документальный фильм будет готов.
Он уже сунул было блок-универсал обратно в карман, как тот подал сигнал: «Вас вызывают».
– Слушаю, - сказал Игорь.
По самой последней моде он вкладывал блок в нагрудный карман так, что микрофон торчал наружу.
Это давало возможность вести разговор, не вынимая блока.
– Что ты делаешь и где находишься? - спросил веселый голос.
Игорь вынул плоский, из упругой пластмассы, блок и повернул экраном к себе. Рыжие волосы, веснушчатый нос, насмешливые глаза…
Портрет, который он держал в руках, раскрыл рот и сказал:
– Наконец-таки ты вынул меня из кармана. Ну-ка, покажись, какой ты. Сто лет не видались.
Игорь повернул глаз объектива к себе.
Рыжий Лешка скривил губы.
– Настоящий стиляга, как говорили в старину. Даже пуговицы «орбис» с радиостанцией внутри. Как будто недостаточно блок-универсала! Игрушки… Серьезные люди не станут баловаться такими пустяками. Ты, кажется, находишься где-то в воздухе. А что внизу? Покажи. Ах, это Голубые сопки! Ну что ж, затея интересная. А где знаменитое тигриное семейство? Вижу, действительно красавцы! Итак, ты в родной стихии - в воздухе и на природе…
Алексей явно подсмеивался над приятелем. Означало ли это, что у него приготовлен какой-то сюрприз?
– Между прочим, - сказал он, - когда ты летишь? Через час? Куда? В Австралию? Так заходи… Я сейчас как раз в Австралии. В Платобурге. Ну, пока, как говорили в старину. Что ты смеешься? Сам читал в одной книге. Разве ты не знаешь, что история литературы - третья моя специальность? Увлечение еще школьных лет… До скорой встречи!
Алексей исчез, а на экране Игорь увидел самого себя, как в зеркале. Длинное, словно вытянутое лицо, довольно унылый вид, или это только так кажется по сравнению с Лешкой? Рядом с ним кто не покажется печальным!
– Пора на аэродром, - сказал Игорь на экране Игорю, разглядывавшему свое изображение.
Ах, так вот почему у него на экране был такой унылый вид. Ведь он уже думал о предстоящем рейсе. Впрочем, именно сегодня полет будет интересным хотя бы уже потому, что в конце его предстоит встреча с Алексеем.
Игорь решительно сунул блок в карман. Подчиняясь его желанию, вибролет помчался к аэродрому.
На пластмассовом, в рифленую шашку, поле стоял, вытянув тело и отнеся круто назад острые крылья, трансконтинентальный лайнер на пятьсот мест. По трем трапам поднимались на эскалаторах пассажиры.
Вибролет осторожно опустился у четвертого, служебного, трапа. Игорь встал с кресла, нажал кнопку «не нужен», и кресло со сложенными крыльями послушно, как собака, побежало на своих колесиках на стоянку. Хорошая модель, последний выпуск!
Встав на нижнюю ступеньку трапа, который тотчас же услужливо понес его в кабину управления, Игорь невольно усмехнулся. «Царским» называли этот трап молодые пилоты. Прежде, когда экипаж состоял из нескольких человек, вероятно, имело смысл ставить отдельную лестницу. А теперь? Впрочем, тогда и кабина управления оправдывала свое название.
Сколько условностей в жизни и как долго существуют в языке слова, потерявшие первоначальный смысл. Кажется, Игорь изберет своей третьей специальностью лингвистику. В последнее время у него появляется все больший интерес к словам. Не поговорить ли на эту тему с Алексеем?
Лешка? Человек с шестью специальностями и готов овладеть еще шестью. У другого это было бы проявлением легкомыслия, Алексей же все делает талантливо и удачно. Игорь в этом отношении слабее своего друга. У него всего две профессии, и то вторая только потому, что даже большая страсть требует еще одного, пусть хоть маленького, совсем постороннего увлечения. Ведь люди всегда поступали так: человек, допустим, увлекался химией, работал с душой, самозабвенно, а дома, для себя, играл на скрипке или писал акварели, разводил кактусы, собирал редкие книги или увлекался художественной фотографией, «выкраивая», как пишут в старых романах, которые любит цитировать Алексей, «время» или «урывая редкие свободные часы». Да, конечно, когда человек спал не три часа в сутки, а целых восемь, - смешно даже подумать об этом теперь, в XXI веке! - и отдавал первой, главной, страсти еще восемь часов, успевая сделать меньше, чем сейчас выполняют за четыре или пять, вероятно, это составляло проблему. Сейчас любительские страсти людей перестали быть только их личным делом, они превратились во вторые-третьи специальности, а у некоторых, вроде Алексея, таких любимых дел целых шесть. И у него хватает времени на все, ничего он не «урывает» и не «выкраивает».
Однако не слишком ли много философствования спозаранку? В конце концов он успеет заняться этим, сидя в так называемой кабине управления. Игорь открыл дверцу.
Человек в голубом комбинезоне возился в кабине, устанавливая пластмассовый ящик с закругленными углами.
– Привет пилоту! - сказал он. - Вот, установил новый прибор. По требованию Контроля безопасности, не то Планового бюро. Какой-то спор там у них.
– От меня что требуется?
– Не обращать на него внимания. Я и сам не знаю, что это такое. Он под пломбой. Присоединил провода по схеме - и все. Ну, счастливого пути! - Монтер шутливо помахал рукой.
Игорь занял свое место. Инструкция требовала, чтобы пилот во время взлета и посадки находился непременно в кабине управления. Зачем? Это знал только Контроль безопасности.
Почти машинально наблюдал он за тем, как давали приказ к отправке, как машина отвечала - огоньки перемигивались на табло, стрелки приборов занимали свои места между ограничительными штрихами. Лишь прибор под пломбой, укрытый глухим пластмассовым футляром, оставался безжизненным.
Заработали моторы. Здание аэровокзала слева в окне сдвинулось с места. Деревья на краю поля слились в ленту. Короткий, очень короткий разбег, могучий рывок - и вот внизу быстро проваливающийся бело-розовый город среди сопок, кусок трассы, прямой, как меридиан, снова город, но уже гораздо дальше, еле угадываемый в очертаниях. Разворот - и корабль несется вверх, к солнцу, к звездам, рассекая слой легких облаков, которые только что снизу казались такими далекими.
Ровно и мягко гудят моторы.
Пассажиры, достав свои блок-универсалы, читали книги, просматривали журналы, смотрели кинофильмы. С тех пор как Центральная библиотека, Главная журнальная экспедиция и Генеральный фильм организовали передачи для индивидуального обслуживания обладателей блок-универсалов, многое изменилось в этом мире. Всего лет пять назад на полках самолета лежали настоящие книги и журналы, небольшая библиотечка в сотню-другую томов. Сейчас каждый носит в кармане библиотеку в десятки миллионов томов с отделом уникумов и редких рукописей - любую книгу можно посмотреть в блок-универсале, передав заказ и прождав не больше трех минут. Тиражи журналов, недавно достигавшие астрономических цифр, в последнее время сильно сократились, и уже всерьез обсуждают вопрос, нужно ли вообще их печатать и рассылать. В сущности, достаточно нескольких экземпляров для автоматической передачи изображений по просьбам обладателей универсалов.
Только отдельные любители старины предпочитают держать журнал в руках, перелистывая пальцами страницы.
Про кино и театр нечего и говорить. Премьеру, как правило, смотрит несколько миллионов человек, где бы они в этот момент ни находились. Вы можете высказать ваше мнение всем, кто им интересуется, и, наоборот, выслушать любое высказывание, не покидая кресла самолета. И вы не мешаете соседу: достаточно нажать кнопку «немой разговор», и голос певца, изображение которого вы смотрите на экране блокуниверсала, будет слышен только вам (а давно ли надевали громоздкие наушники!).
Да, техника развивается невероятно быстро. Что будет через десять, двадцать лет?
…У Игоря было достаточно времени, чтобы размышлять о чем угодно и сколько угодно. Он мог сесть в свободное кресло, достать, как все пассажиры, свой блок-универсал и смотреть «Лебединое озеро» или новую пьесу. Надо только узнать, в каком из театров земного шара она сейчас идет. Говорят, что самые лучшие постановки - это нью-йоркская, кембриджская и тамбовская.
Стоило ему только захотеть, и он мог нажать кнопку «повтор» в блок-универсале и прослушать записанные на тончайшем волоске утренние наблюдения или продиктовать свои мысли, потом машинка-автомат все аккуратно перепечатает. Мог прослушать любую лекцию, даже ту, что читалась неделю или год назад, мог делать еще тысячу вещей.
Не мог только прикасаться к кнопкам на пульте управления.
О, эти кнопки, высмеянные в юмористических журналах, кнопки, окружающие человека с раннего детства до глубокой старости. «Долой кнопки!» - правильное, прогрессивное движение; за ним, несомненно, будущее. Игорь мог убедиться сегодня, как хорошо и приятно летать, не думая ни о каких кнопках. Но как хотелось ему сейчас положить пальцы на клавиши управления и почувствовать, что огромный корабль подчиняется самому легкому их нажатию. Увы, дотрагиваться до кнопок ему разрешается лишь во время тренировочных полетов, которые для того и устраиваются, чтобы пилоты не разучились обращаться с самолетом. А ведь он любил управлять машинами - это, собственно, и заставило его выбрать профессию водителя воздушных лайнеров. Но, если признаться честно, скучной стала эта профессия, не доставляет она ему того удовольствия, как прежде.
Прохаживаясь, Игорь остановился у входа в один из салонов. В углу сидел высокого роста человек и, глядя задумчиво на блок-универсал, едва заметно шевелил губами. Разговаривал с кем-нибудь, а может быть, работал. Ближе к дверям несколько пассажиров вели беседу. Разговор шел преимущественно на местные темы: об отоплении Камчатки за счет тепла Земли, о якутском руднике-автомате.
Это дало повод одному из собеседников, розовощекому юноше, заявить, что использование природных руд уже устарело. Давно пора месторождения создавать искусственно.
– Вам мало изменений на поверхности планеты, - улыбнулся пожилой пассажир, - вы хотите и глубины Земли переделать?
– А почему бы нет? - удивился юноша.
Его собеседник ответил не сразу.
– Третьего дня я разговаривал с одним… гм, тоже довольно молодым человеком, - пассажир чуть усмехнулся, - и он мне объяснил, что человек может получать все, что ему угодно, из чего угодно. Например, из обыкновенного булыжника - железо, золото или колбасу. Для этого просто нужно, - он так и сказал «просто», - расщепить атомы на составные части и сложить из этих частей новые атомы.
– Увлекательнейшая вещь! - немедленно откликнулся юноша.
– Их много, этих увлекательнейших вещей, - снова усмехнулся пожилой пассажир. - Но вот вопрос, какую же из них осуществлять?
– Ту, что целесообразнее, - вмешался вдруг пассажир, сидевший в углу.
– А что считать целесообразным? - тотчас же накинулся на него юноша. - Каков критерий?
– Ну, например, затраты человеческого труда. Это, конечно, прежде всего. Потом затраты энергии. И не вообще, разумеется, а с учетом общего ее баланса в данное время, наличия данного сырья. Затем сложность и дальность транспортировки. Да мало ли что еще…
– О… - несколько разочарованно протянул юноша. - Вы, я вижу, из тех, кто считает все на свете.
– Сотрудник Планового бюро, - поклонился с лукавой улыбкой пассажир и, помедлив, добавил: - Вы ведь знаете, мы не скупимся на любые эксперименты - сколько угодно смелые и самого большого масштаба. Но… - он оглядел собеседников, как бы желая убедиться, интересует ли их эта тема, и продолжал: - Когда речь идет о нормальной эксплуатации, тут слово берет математика. Возьмите, к примеру, плотину через Берингов пролив с ее насосами, перекачивающими воды Тихого океана в Арктику. С современной точки зрения это сооружение не так уж совершенно. В самом деле, вдумайтесь хорошенько: чтобы поддерживать теплый климат в северном полушарии, нужно добыть урановую руду, извлечь из нее расщепляющиеся материалы, доставить к плотине и загрузить реакторы. Конечно, почти все это делается автоматически, но почти, а не все. В этом отношении якутский рудник-автомат стоит на более высокой ступени. Однажды запущенный, он будет работать пятьдесят один год без всякого вмешательства человека. А вот наш самолет, - неожиданно закончил он, - во многом устарел.
Девушка с русыми косами, в легком платье, внимательно слушавшая разговор, оглядела внутренность салона.
– Я имею в виду не удобства для пассажиров и не летные качества, - чуть улыбнулся сотрудник Планового бюро. - Но обращали вы когда-нибудь внимание на пилота?
Игорь невольно вздрогнул. Он даже отодвинулся в глубь коридора.
– Пилота? - переспросила девушка. В голосе ее прозвучало легкое удивление. - Но ведь он сидит где-то там в своей кабине. Он невидимка.
– Не только невидимка, но и ничегонеделайка. И знаете, это одна из интереснейших проблем нашего времени. Пока в воздухе происходят случаи, подобные тем, которые когда-то где-то уже бывали, можете спокойно положиться на машину. Но если произойдет что-то непредвиденное, случай, для которого в «памяти» у машины нет аналогий, она бессильна. Вот из-за чего и летит квалифицированный водитель. Сотни пилотов болтаются в воздухе, несут простое дежурство, вместо того чтобы заниматься творческой деятельностью, как это подобает людям. При этом каждый случай их вмешательства в работу машины рассматривается как чрезвычайное происшествие. Во всех машинах делаются необходимые изменения, чтобы подобный случай уже никогда не мог повториться. Таким образом, после каждого случая в воздухе вероятность происшествий вообще уменьшается. И у пилотов все меньше работы. Так же обстоит дело и с нашим пилотом. Конечно, он честно служит обществу, но мы лишаем его естественной радости труда. Это просто жестоко.