Я слышал этот разговор. Заподозрил: полицейский! Значит, он тут не один. Что же предпринять? Стрелять? Нет, горячиться не следует.
   Солдат с недовольным видом вытянул из колодца ведро и, отпив несколько глотков воды, удалился.
   По приставной лестнице я взобрался на чердак к Ростиславу, разбудил его и рассказал о происшедшем.
   — Ну и что? — недоумевал брат.
   — Пойми, это же не красноармеец, а подосланный. По всему видно. Уж очень ему хотелось проверить, кто скрывается в доме.
   — Как же быть? Надо уходить, пока не поздно, — предложил Ростислав.
   — На всякий случай приготовимся к обороне.
   Я спустился вниз и, посмотрев в окно, увидел во дворе Зигмунда, плюгавенького шуцмана из Невиркова. Ростислав, Жорж и я в 1940 году работали с ним на строительстве железобетонного моста через реку Горынь возле села Горбакова. Мы тогда жили в общежитии, наши койки стояли рядом. Он ремонтировал пианино, рояли, костёльные органы. Знал немецкий язык. Где обитал и чем занимался этот человек в последнее время и с какой целью появился в этой глуши, я не знал.
   Зигмунд напился воды и, ничего не добившись от Саши, исчез.
   Я поднялся к Ростиславу. Он был взволнован.
   — Коля, я говорил тебе, что нужно уходить, а теперь поздно, мы погибли…
   — Что случилось?
   — Посмотри в щель…
   В сосновой посадке копошились полицейские, среди них был и «красноармеец», который заходил во двор. Каратели окружали дом.
   — Хотят взять нас живьём! — сорвалось с уст Ростислава.
   — Стрелять без промаха! — скомандовал я. — Если меня ранят — пристрели…
   Брат недоумевающе уставился на меня. Его лицо со впалыми щеками побледнело. Я понял: он не оставит меня ни живым, ни мёртвым.
   Полицейские проникли во двор, потребовали у Саши ключ от замка. Мальчик плакал, но не признавался, где спрятан ключ.
   Сильный удар потряс дом. Каратели выбили дверь и ворвались в комнату.
   — Где же они спрятались? — со злостью крикнул шуцман. — Сам видел его в окне, о, крест божий, видел! Видел!
   — Если видел — под землёй сыщем! Спустились в подвал.
   — И здесь нет! — растерялись. :— Давай на чердак!
   — Подожди, на чердак — я сам! — вызвался старший группы Кравчук.
   Наступил роковой момент. Я стоял возле чердачного отверстия, сжимая в руках трёхлинейку. Напряжение нервов — предельное!
   Из люка показалась фуражка, потом голова подымавшегося Кравчука. Наши взгляды встретились. От неожиданности предатель вздрогнул, наставил на меня пистолет.
   — Опоздал, получай!
   Я спустил курок. Тело Кравчука с грохотом полетело вниз.
   Ростислав сквозь щель стрелял по метавшимся во дворе полицейским.
   Затрещали оконные рамы, зазвенели стёкла. Увидев труп главаря, каратели бросились кто куда.
   Молниеносно перезарядив винтовку, я выстрелил в полицейского, пробегавшего коридорчиком.
   — За мной, Ростислав! — увлёк я брата.
   Прыгнув вниз, я схватил наган Кравчука и открыл из него огонь. Полицейские залегли.
   Я выпрыгнул в окно и тут же припал к земле. Вслед за мной прыгнул брат. Каратели наседали. Отстреливаясь от них, мы отползали к поросли. Вражеские пули свистели над головой.
   — Кончаются патроны! — испугался Ростислав.
   — Стреляй с расчётом! До кустов уже недалеко! — подбодрил я брата.
   Разгадав наш замысел, полицейские стали отсекать нас от кустов. И кто знает, чем бы кончилась эта схватка, если бы Жорж не подоспел с пулемётом. Отец и Владимир били по врагу из винтовок!
   По моей щеке сбежала слеза, и я не стыдился её, потому что испытывал священное чувство братства, убедился в великой силе преданности и самопожертвования наших спасителей.
   Итак, мы снова вместе!
   Каратели отступили и скрылись за кустарниками, оставив убитых.
   — Ну что, дети, попались в ловушку? — посмеивался отец после боя. — А я ведь предупреждал: разведайте местность получше.
   — Мы все предусмотрели, но они нас перехитрили, — наперебой оправдывались мы. — Вот наши трофеи: винтовка и пистолет.
   — Молодцы! — похвалил отец. — Может, добьём подлецов? Устроим засаду на Жерновской дороге?
   — Правильно! — согласились все.
   — Тогда — бегом! — отец первым устремился к кустам.
   На опушке залегли цепью. День угасал, а полицейские не показывались. Но вот по дороге протарахтела пароконная телега, покрытая одеялом. За ней следовал староста села и дочь кулака из Гачана, видимо, любовница убитого полицейского.
   — Этих не трогать! — предостерёг отец. — Вслед за ними пойдут шуцманы, вот и ударим.
   Но полицейские не появлялись. Позднее мы узнали: после того как пулемёт Жоржа рассеял их, они в панике разбежались и ночью поодиночке пробирались в Межиричи. Вот почему мы не дождались их.
   Среди населения быстро распространился слух о стычке партизан с карателями. Называли большое количество убитых полицейских, говорили о «крупном партизанском отряде», даже не подозревая, что он состоял всего лишь из четырёх человек. Один уверял, будто он сам видел партизанские пушки и бронемашины.
   — Ох, и силища! — качал головой. Крестьяне ликовали:
   — По заслугам получили лакеи, шкуры продажные!…
   После боя семья Никифора Янчука покинула родной хутор и переселилась к нам в землянку.

ДОПРОС

   Однажды, присев у костра поближе к отцу, Никифор Яковлевич спросил:
   — Как нам быть дальше, Владимир Степанович? У Саши здоровье сдаёт, болит нога, ходит он с трудом, да и женщинам не легко. Мы только вас сковываем.
   — Куда же вы денетесь? — не сразу уловил отец смысл вопроса.
   — Перейдём к родственникам. Вам развяжем руки и ребёнка спасём.
   Решение Янчука в той обстановке было разумным. Но меня огорчало то, что должна уйти Тамара. И я просил её остаться с нами.
   Девушка посмотрела на отца и мать, увидела на их лицах растерянность и своим ответом успокоила родителей:
   — Каково им будет без меня?… Пойду. Вот когда устроимся на новом месте, может, вернусь.
   Больше я не настаивал. Весь вечер мы провели с Тамарой наедине, мечтая о будущем… Кончится война, пойдём учиться, будем работать… Какая заманчивая перспектива вставала перед нами!…
   Глубокой ночью сердечно прощались две семьи.
   — Оружие можно взять с собой? — спросил Никифор Яковлевич.
   — Сам об этом подумал, — отозвался отец. — Обе винтовки ваши, а вот ещё револьвер и патроны.
   Жорж и я проводили Янчуков до хутора Каменки и там простились.
   — Коля! — позвала меня Тамара.
   Я подошёл. Мы стояли друг против друга.
   — Мне тяжело будет без тебя, — сквозь слёзы вымолвила Тамара. — Кругом враги, а мы одинокие… Но я верю, Коля, разлучаемся ненадолго… Будь счастлив! Уже светает…
   Девушка догнала родителей и, оглянувшись, помахала косынкой. Когда её стройная фигурка скрылась за поворотом, я вернулся к ожидавшему меня брату. Шли молча. Жорж без слов понимал моё состояние…
   Гортат, с которым мы через день связались, сообщил о сосредоточении войск в Межиричах.
   На велосипеде я поехал к возвышенности, с которой можно было рассмотреть местность.
   По двум дорогам — на Невирково и Людвиполь — двигались автомашины, пушки, мотоциклисты.
   Рассказав об этом отцу, я предположил:
   — Наверное, готовятся к облаве.
   — Ничего, успеем уйти, — успокоил отец.
   На рассвете нам стало известно, что в нескольких километрах от леса гитлеровцы устанавливают артиллерию, налаживают полевую связь. Они окружали Межиричский, Казённый, Невирковский и Липенский лесные массивы.
   Сквозь заросли к нам пробрался младший брат Василий. Он сказал, что в Буде обосновался штаб фашистского гарнизона. Гитлеровцы окружили дом и схватили маму, Володю и Катю.
   — Их повели в штаб, — дрожащим голосом говорил Вася, — а я убежал.
   Побледневший отец заметался по полянке. Настроение у всех испортилось. Как же теперь? Мучали догадки: что сделают с мамой, с детьми? Неужели их, — даже страшно подумать, — расстреляют?
   — Рано панику подымать, — упрекнул нас отец, — о жизни думать надо. Вон, видите, среди поля островок? — указал он рукой на молодой кустарник среди вспаханного поля. — Там небольшая впадина, если доберёмся туда незамеченными, считайте — мы вне опасности, и тогда освободим наших.
   И вот мы на зелёном островке.
   — Видите, — радовался отец, — жить нам суждено!
   До поздней ночи каратели прочёсывали лесные кварталы. До нас доносились выстрелы, разрывы гранат. И всё это делалось впустую, для острастки.
   Не обнаружив нашу группу, обозлённые гитлеровцы учинили допрос матери.
   — Где твой муж? — кричал полковник.
   — Ушёл на заработки.
   — Когда?
   — Месяц назад.
   — Когда вернётся домой?
   — Скоро, сама жду не дождусь…
   — Ты в этом уверена, что скоро вернётся?
   — Надеюсь!…
   Фашист нервничал, у него заиграли желваки. Но он старался владеть собой: что, если женщина говорит правду?
   — А где старшие сыновья?
   — Один ушёл вместе с мужем, — тихо ответила мать, — а двое схвачены вашими властями и…
   — И что?
   — Расстреляны… — всхлипнула мать.
   — Сказки плетёшь, старуха!
   — Клянусь, их нет в живых!
   — Не хитри! Советую тебе передать сыновьям и мужу — пусть немедленно возвращаются домой, их никто не тронет. Слышишь? Если же сами найдём, тогда пусть не ждут пощады!
   — Спасибо, господин офицер, за добрые слова.
   Полковник поднялся со стула, закурил сигарету.
   — Если поступишь, как я советую, всю жизнь будешь благодарна мне. Ясно?
   — Как же, ясно…
   — Иди домой!
   Расчёт фашиста был прост: временно отпустить женщину, а когда к ней явится муж и старшие сыновья, схватить их.
   — Благодарю вас, добрый офицер! — притворялась мать. — Вы угадали: муж боится и, как я теперь вижу, напрасно. Не сегодня-завтра приду к вам вместе с ним, он ни в чём не виновен, сами в этом убедитесь.
   — Вот так бы давно!
   Марфу Ильиничну и Катю отпустили.
   В сарае гестаповцы допрашивали Володю. Ему приказали раздеться; били плётками, но он не проронил ни слова. Только изредка его тело вздрагивало от боли.
   — Одевайся, мерзавец! — приказал фашист. — Сейчас мы с тобой покончим!
   Володю поставили в угол сарая, лицом к стенке.
   — В последний раз спрашиваю: где отец и братья? Говори!
   Володя молчал. Раздался выстрел. Пуля впилась в стенку над головой мальчика. Володя оцепенел от страха… Снова выстрел. Опять мимо.
   — Говори, гадёныш! — шипел гитлеровец. — Где они? Мальчика повернули лицом к истязателям.
   В этот момент в сарай заглянул полковник.
   — Иди сюда! — позвал он Володю. Володя подошёл к гитлеровцу.
   — Марш домой. Ну! Раз-два! Шнель!
   Ночью пришёл Зигмунд Гальчук. Он сказал Марфе Ильиничне, что Вася прячется у него. Все остальные тоже в безопасности.
   — Зигмунд, — попросила мать, — возьми с собой Володю. Он рослый мальчик, немцы могут его схватить. Я боюсь за него.
   — Хорошо, -согласился Гальчук.
   Зигмунда и Володю встретили Ростислав и Жорж. Не сразу пожаловался Володя на истязателей. Он подражал нам, старшим.
   — Ну, орлёнок, досталось на орехи? — подтрунивали мы над братишкой.
   — Подрасту — дам сдачи, — насупился Володя.
   — А сейчас не хочешь?
   — Хочу, да нечем. И мама очень волнуется.
   — Что же они от тебя хотели?
   — Все равно по-ихнемуне вышло. Не выдал вас.
   — Били?
   — Даже стреляли.
   — В тебя?
   — Конечно. Только не попали, два раза смазали.
   Володя храбрился, но в его глазах стоял испуг. А наши сердца клокотали гневом. На малыше хотели отыграться, негодяи!
   Отец погладил Володю по русой головке.
   — Терпи, сыночек, им за все воздастся! А ты стрелять в фашистов не боишься?
   — Не боюсь.
   — Ну, тогда дам тебе оружие.
   И Володе вручили винтовку. Он стал партизаном.
   Зигмунд успел предупредить Марфу Ильиничну, чтобы она немедленно укрылась у его знакомых в селе Городище. Едва рассвело, мать отправила туда Катю и Славика, а затем и сама незаметно покинула село. А в полдень гитлеровцы ворвались в наш опустевший дом.
   Взбешённые неудачей, каратели схватили пятерых первых попавшихся жителей села. От них добивались, где скрываются Струтинские. Братья Юхим и Нестор Кирушки, Тадзик Багинский и двое стариков и в самом деле ничего не знали о внезапном исчезновении матери с детьми. Фашисты издевались над своими жертвами и, ничего не добившись, расстреляли их.
   От Гортата мы узнали, что в наших краях орудовали головорезы генерала Шене. Фашистский предводитель бросил против партизан целый полк! Но и это не помогло. Наша группа крепла, расширяла зону своих действий.

В КРУГУ ДРУЗЕЙ

   Мать и троих младших детей необходимо было укрыть в надёжном месте. Мы понимали: если их схватят, то не пощадят, и решили— Марфу Ильиничну и Катю отправить к родственникам в Луцк, а Васю и Славика временно пристроить у Марии Степановны Мамонец, проживавшей в селе Леоновке. В Леоновку я пошёл с Ростиславом. Узнав о цели нашего прихода, Мария Степановна задумалась. Все сидели молча в ожидании, что она скажет. Честно говоря, если бы я получил отрицательный ответ, то не удивился бы: за укрытие ребёнка партизан гитлеровцы расстреливали всю семью «виновного».
   Но, зная отзывчивый характер этой женщины, я не сомневался, что она подаст руку помощи, не считаясь с собственной судьбой.
   Мария Степановна вздохнула:
   — Брату отказать не могу. Я согласна! А вы, дети, что скажете? — посмотрела на сына и дочку.
   — Мы, мама, знали, что ты не откажешь, — отвечали наперебой Николай и Ядзя.
   — Сделаем все и сохраним малышей. Привезти их надо так, чтобы никто не видел, -подчеркнула Мария Степановна. — К вечеру Виктор приедет за ними. Передайте отцу — буду беречь их как родных!
   Вскоре после того, как мать покинула село, в опустевший дом явился Ваня Пихур. С ним; были ещё трое. Связной Зигмунд Гальчук, заранее предупреждённый о возможном появлении Пихура, помог ему найти нас.
   Пихур пришёл без оружия.
   — Зато я не один, — как бы оправдывался он. — Людей привёл хороших.
   — Где же они?
   — Недалеко отсюда, в ельнике. Без вашего согласия не посмел их сюда привести.
   — Правильно, Ваня! — одобрили предосторожность Пихура. — А кто они?
   — Из военнопленных. Сами пытались связаться с партизанами, но не удалось. Ребята боевые, серьёзные.
   — Ну что ж, верим тебе, Ваня. Приведи, потолкуем с ними.
   Пихур направился к ельнику. Но отец окликнул его.
   — Подожди. Ты выполняешь боевое поручение, а раз так, то должен быть наготове, — отец обвёл нас глазами. — Как, дети, доверим винтовку товарищу Пихуру?
   — Доверим! — дружно раздалось в ответ.
   — Тогда, Ваня, получай винтовку с боеприпасами, будь достойным защитником Родины!
   Пихур по-военному вытянулся и, принимая оружие, взволнованным голосом произнёс:
   — Друзья мои, товарищи… Я клянусь, буду с вами смело сражаться против врага. Если потребуется — отдам жизнь, но оружие из рук не выпущу. Спасибо за доверие!
   Пихур поцеловал винтовку пересохшими губами, закинул её за плечо и вместе со мной пошёл к новичкам.
   Пробираясь сквозь заросли, он восторгался возросшей огневой мощью нашей группы.
   — Когда я был у вас первый раз, не видел и намёка на что-то огнестрельное. Скрывали от меня?
   — Не обижайся, друг, конспирация — прежде всего. Тебя тогда мало знали и не рискнули довериться.
   — А новичков чем вооружим?
   — Найдётся.
   Мой спутник улыбнулся и спросил:
   — Действуете сами по себе?
   — Нам народ помогает.
   — Я имею в виду другое: удалось ли вам связаться с Большой Землёй?
   — Пока не удалось.
   — Вот если бы достать рацию…
   У ельника Ваня остановил меня и показал рукой в сторону: там паслись две дикие козочки. Я вскинул десятизарядку и выстрелил. Одна козочка упала на передние ноги и забилась о землю, а вторая стремглав понеслась в чащу. Оказалось, пуля прошила передние лопатки животному.
   — Вот и свежее мясо добыли! — обрадовался Пихур.
   — Сперва пойдём к товарищам, а козочка никуда не денется.
   Трое мужчин встретили нас у ельника.
   — Командир партизанской группы Николай Струтинский, — представился я.
   Первым протянул мне руку Николай Киселев, коренастый парень с правильными чертами лица и приветливыми серыми глазами. Я невольно подумал: «Такой не подведёт».
   — Служил в Дунайской флотилии, затем в Днепровской, старшина второй статьи, — доложил он. — Получил ранение под Киевом, там и пленили…
   Владимир Леонтьев ростом был выше Киселева, отличался богатырским телосложением. В Красной Армии служил старшим сержантом артиллерии.
   — Бежал из ровенского лагеря военнопленных, хочу снова стать в боевые ряды, — отчеканил Леонтьев.
   Третьим оказался парень из Приднепровья — Василий Самокиш. Перед войной был призван на действительную, дрался с фашистами под Киевом, там и прихватила, как он выразился, проклятая орда. Когда гнали в лагерь, удрал.
   — Вот и познакомились, заключил Пихур.
   На обратном пути свернули к месту, где лежала убитая козочка. Василий Самокиш извлёк из кармана складной нож и как заправский мастер разделал тушу. Поочерёдно мы несли добычу к месту стоянки группы. Здесь прибывшим товарищам после беседы с ними вручили винтовки.
   Принимая из рук партизан священное оружие, Киселев, Леонтьев и Самокиш поклялись сражаться за Родину до последней капли крови.
   В группе стало одиннадцать бойцов.
 
   — Нам нужны ещё хорошие люди?-спросил как-то Самокиш.
   — Конечно!
   Киселев опередил товарища:
   — Ты имеешь в виду шофёра?
   — Именно! Надёжный человек.
   — Да, парень верный, — поддержал Леонтьев. — Он здешний. Сейчас батрачит у одного хуторянина.
   — Как он выглядит?
   — Среднего роста, лет двадцати пяти, худощавый, блондин, с вьющимися волосами, — объяснил Самокиш.
   — Так это же Николай Бондарчук! — воскликнул я.
   — Перед нашим уходом, — продолжал Самокиш, — он просил: если свяжемся с советскими партизанами, просигналить ему.
   В тот же вечер Ваню Пихура и Володю Леонтьева послали за Бондарчуком.
   Преодолев за ночь тридцатикилометровый путь, Пихур и Леонтьев привели в группу «кудрявого парня» Николая Бондарчука.
   С Николаем я познакомился ещё до войны. Родился он в селе Дывень, неподалёку от Межирич, на Ровенщине, в бедной крестьянской семье. После освобождения Красной Армией западноукраинских земель работал шофёром в Межиричском райотделе НКВД. Когда к местечку подходили гитлеровские войска, он вместе с сотрудниками органов госбезопасности отступил на восток. Попал в окружение, но сумел выбраться из него, тайком пробрался в родные края.
   И вот теперь мы снова встретились как старые друзья.
   Бондарчук вступил в нашу группу.

ЗАСАДА В ИМЕНИИ ПОМЕЩИКА

   Каратели не прекратили поисков партизанской группы, наводившей ужас на местных правителей. А мы, маневрируя, внезапно появлялись там, где нас меньше всего ожидали. В зону нашего влияния входили села и хутора Людвипольского, Межиричского и Тучинского районов Ровенской области.
   Как-то мне довелось побывать в Людвиполе, где я вёл переговоры о закупке оружия. За золотые монеты можно было приобрести сотню винтовок, но, к сожалению, у нас не было денег.
   Во второй половине ночи я возвращался к своим. Рассвет застал меня в пути. Извилистая тропинка привела к западной опушке Медведовского леса — и тут от неожиданности я замер. Метрах в двадцати, спиной ко мне стоял притаившийся полицейский. Недалеко от него замаскировалось ещё несколько предателей. Несомненно это была засада. Появись я на открытом поле — гибель неминуема… Полицейские не заметили меня, и я бесшумно попятился к зарослям. Фортуна и на сей раз не изменила, и мне удалось благополучно добраться до нашей стоянки.
   С сумерками группа зашла в село Городище. На молокопункте партизаны вылили молоко, предназначенное для отправки фашистам, разбили центрифуги. В другом помещении хранилось сливочное масло, яйца и фрукты. Часть этих продуктов мы погрузили на подводу, и Василий Самокиш с Ростиславом увезли их. Остальные продукты испортили.
 
   Во время разведки Пихур обнаружил тропы диких кабанов.
   — Следы свеженькие! — нагнулся он. — Поохотимся, Николай?
   — С удовольствием! — не устоял я перед искушением. Бродили по зарослям почти весь день, но дикие кабаны будто сквозь землю провалились.
   Не солоно хлебавши возвратились в лагерь.
   — Другое дело фашисты — их вы бьёте без промаха. А кабаны — удел настоящих охотников! — подшучивали товарищи.
   Ростислав встретил нас с новостью: задержаны трое неизвестных.
   — Документы у них есть?
   — Нет.
   Ростислав проводил меня, Киселева и Жоржа к задержанным. Рослые парни, примерно моих лет, поочерёдно представились: Алексей Кармолин и Федор Воробьев — лейтенанты, Алексей Глинко — рядовой. Участвовали в обороне Киева и при различных обстоятельствах попали в плен. Бежали из ровенского лагеря.
   Вспоминая о побеге, Глинко с благодарностью отозвался о женщине, спасшей его. Он назвал её Марией Титовной Левицкой.
   — Сколько нашего брата обязаны ей жизнью! — восторгался Глинко патриоткой.
   — Где Левицкая живёт?
   — В Ровно. Улица Крутая, дом номер один. У неё есть муж, сынишка.
   К собеседникам подошёл отец, только что прибывший из Гуты. По его просьбе задержанные подробно повторили рассказ.
   — Что же вы намерены делать дальше? — поинтересовался отец.
   — Вы первая вооружённая группа, которую мы встретили, — ответил Глинко. — Будем вместе с вами бить оккупантов.
   — Если примете нас в боевую семью, — уточнил Кармолин.
   Воробьев же не соглашался с товарищами.
   — Мы солдаты, — твердил он, — и должны сражаться с фашистами на фронте. Нас не простят за пассивность.
   — Дело хозяйское, никого не уговариваем. Товарищи пусть останутся, а вы идите, куда вам вздумается.
   Воробьев энергично доказывал своё:
   — Не имею права здесь отсиживаться. Моё место — на передовой!
   — Это правильно, — заметил отец, — но не стройте иллюзий! До фронта тысяча километров, и пройти их без документов — дело не шуточное.
   Не спеша отец скрутил «козью ножку», затянулся дымом.
   — Я скажу так: лучше синица в руках, чем журавль в облаках.
   — Обо всём подумал, -не сдавался Воробьев.
   Отец терпеливо разъяснял:
   — Допустим, удастся перейти линию фронта. Но там спросят: куда дел оружие? Почему сдался в плен?… Эх, Федор, Федор, горячая голова! Или думаешь, что здесь, за тысячу километров от передовой, дела не найдётся? Не кажется ли тебе, что мы здесь толчёмся понапрасну и не приносим пользы Родине?…
   Федор задумался. Чувствовалось, что в нём происходит внутренняя борьба.
   Кармолин уговаривал товарища:
   — Оставайся с нами, Федор! Так лучше будет.
   Воробьев молчал.
   Наступила тишина. Казалось, все обдумывают: идти Воробьеву или остаться. Но Воробьев уже сделал выбор.
   — Ну что ж, — смущённо объявил он, — вы правы, прошу и меня принять в ваши ряды.
   — Так бы давно! — повеселел Глинко.
   В хорошем настроении мы расселись у костра, у которого хлопотал Василий Самокиш, дежурный повар. Он взял ведро с варёным картофелем, слил воду и приготовил пюре. Расставил котелки и раздал обед.
   — Если кто желает масла, яичек, не стесняйтесь! — заботливо предлагал Самокиш.
   — Нажимайте, ребята, — поддержал я повара, — вечером уходим на другую базу, все продукты с собой не унесём.
   После сытного обеда новобранцы дали присягу, им вручили по винтовке, по сто патронов и по две гранаты.
   Подпольщики сообщили нам о предполагаемом приезде в Кудрянку сына помещика Кашенцева, офицера ровенского гестапо, за которым партизаны давно охотились.
   По карте мы изучили дороги и подступы к поместью. Выработали план: перекрыть все пути, ведущие к хутору, и захватить Кашенцева живым. Но кто выполнит боевую операцию?
   — Я! — вызвался Воробьев.
   — И я! — присоединился Кармолин.
   — Тогда давайте так, — предложил я, — пусть с новичками пойдут Ростислав и Пихур. Ростислав хорошо знает там каждую тропинку.
   — Есть! — отозвались боевые друзья.
   — Собирайтесь в путь, время не ждёт!
   Партизаны залегли у дороги, ведущей к поместью. Но, учитывая то, что гестаповец мог попасть в село через любой районный центр — Межиричи, Тучин, Костополь и даже через Людвиполь, остальные бойцы группы сосредоточились в самом поместье.
   В усадьбе готовились к встрече именитого гостя. Пахло свежеиспечённым хлебом, жареной птицей.
   В самую пору праздничной суеты я переступил порог гостиной Кашенцева. Мне навстречу поспешил помещик. Посередине комнаты старик остановился, будто окаменел. Его нижняя губа судорожно затряслась, он кисло улыбнулся.
   — Прошу, молодой человек, прошу. Забыл, правда, как вас величать. Но рад видеть в своём доме, — лицемерил помещик.
   — Я не один, со мной люди. Загоните собак в будки. Мы зашли к вам попутно. Подкрепимся — и дальше в дорогу. Немедленно распорядитесь насчёт собак!… — настойчиво повторил я.
   Уловив в моём голосе нотку раздражения, старик расшаркался.
   — Сейчас все сделаю! — и приказал домработнице: — Таня! Немедленно закрой собак в сарай. Без моего разрешения их не выпускать.
   — А теперь ознакомьте с расположением ваших комнат, — диктовал я помещику.