— О'кей, мисс? Мы не очень трясли вас?
— Нет, — ответила я, — вообще ни разу не тряхнули. Спасибо вам.
— Отлично. Вам не придется долго ждать, — заметил он и добавил, обращаясь к одному из полицейских: — Пожалуй, это все, приятель, насколько мне известно.
Оба военных полицейских тихо переговаривались, изучая отпечатанный на машинке список, к ним присоединился и водитель санитарной машины. Я лежала на носилках и смотрела на корабль, который по-настоящему видела впервые. Он казался большим и величественным, с высокими палубными настройками и солидным белым бортом с гордо сияющим ярким символом Красного Креста.
На всех палубах сновали люди, я даже различила белую косынку медсестры Даньелс, подошедшей к носовому трапу. Она разговаривала с молодой женщиной в льняном платье салатового цвета; по всей видимости, с Джульеттой Лайл, подумалось мне. Она была изумительно красива — блондинка с восхитительным цветом лица. Именно такие женщины должны привлекать Коннора, решила я с горечью. Никогда прежде я с ней не встречалась, но в этом не было ничего удивительного. У Коннора ведь было много друзей. К тому же немало знакомых девушек, с которыми он как-то, смеясь, пообещал меня познакомить, но так и не удосужился. Вероятно, Джульетта Лайл принадлежала к этой категории, и мне припомнились слова Коннора о супружеской неверности, и глаза вновь наполнились слезами. Было невыносимо больно лежать тут и с беспомощным видом смотреть на девушку, которая, скорее всего, заняла мое место.
Водитель машины просунул голову внутрь машины и вежливо спросил:
— Вы готовы, мисс?
Я заколебалась. Попроси я, и он, конечно же, подождал бы, пока сестра Даньелс передаст мне послание Коннора, но сейчас у меня не было желания говорить с ней. Если Коннору нужно что-то мне сообщить, он должен сам прийти в Рандуик и лично все сказать. Нет необходимости выслушивать это от Джульетты. Лайл или кого-то там еще. Поэтому я коротко кивнула водителю.
— Я готова, если вы не против.
— Что ж, поехали, — ответил водитель, захлопывая дверцу. Я услышала, как он быстрым шагом направился к кабине. Мотор заработал, и мы тронулись.
Через затемненное заднее окошко я видела, как сестра Даньелс начала спускаться по трапу, но в это мгновение гора ящиков, сложенных на причале, скрыла ее от меня. Мы выехали из гавани и начали взбираться по дороге, ведущей в гору. Машину мерно покачивало, и я, утомленная переживаниями, задремала. Проснулась я, когда мы въехали в ворота рандуикского госпиталя и подкатили к крыльцу. Меня выгрузили и быстро понесли с привычной бесстрастной деловитостью по длинным, ярко освещенным коридорам до лифта, потом снова по коридорам в небольшую палату, где приятной наружности девушка в австралийской военной форме помогла мне лечь в постель.
Она принесла чай, сообщив, что дежурный врач осмотрит меня во время очередного обхода, и оставила меня одну.
За чаем я прочитала письмо Генри. Оно было довольно длинным. Генри благодарил меня за переданное через Дженис устное послание, которое он, по его словам, прекрасно понял, и извещал, что будет находиться в том же самом госпитале, что и я, по крайней мере вначале, и что если мне потребуется помощь, я всегда могу обратиться к нему. Отец Дженис, мол, пригласил его провести некоторое время после выздоровления в их семье, и он намерен принять приглашение. Далее он писал:
Поблагодарив, я сказала, что чувствую себя хорошо и на ужин ничего не желаю, но сестра все-таки уговорила меня выпить хотя бы чашку чаю. Когда его принесли, я не смогла пить. Встревоженная сиделка измерила мне пульс и температуру и, не удовлетворенная, попросила меня лечь, а сама вышла и через несколько минут вернулась с задерганным дежурным врачом.
Он прочитал историю болезни, бегло осмотрел меня и, предупредив, чтобы я немедленно звонила, если почувствую боль, сделал мне укол. Обращаясь к сиделке, коротко распорядился:
— Присматривайте за лейтенантом Дейли. Через каждые полчаса пульс и температуру...
Он понизил голос, чтобы я не могла разобрать его последние инструкции. Сиделка — военнослужащая в чине капрала — послушно произнесла: «Да, сэр», — но выглядела довольно испуганной. Когда доктор ушел, она, с беспокойством хмурясь, захлопотала вокруг меня. Вскоре укол подействовал, и я уснула.
Проснулась я внезапно, разбуженная странной, мучительной болью. Она накатывала волнами, то обрушиваясь на меня, то снова отпуская, в течение нескольких минут я совсем не ощущала боли и даже могла сидеть. Но боль неизменно возвращалась. Я протянула руку, стараясь нащупать кнопку звонка, и нажала из последних сил. Через несколько секунд дверь в палату распахнулась, я увидела в светлом квадрате голову сиделки.
— У вас горит свет, — проговорила она, приближаясь. — Вам что-нибудь нужно?
Я только смотрела на нее, не в силах произнести ни слова. Но вот боль прошла, и я смогла объяснить, в чем дело.
— Я позову медсестру, — пообещала она и удалилась, торопливо шаркая резиновыми подошвами по навощенному полу коридора. Казалось, она отсутствовала целую вечность. Когда же вошел дежурный врач в сопровождении медицинской сестры, у меня уже началась ужасная лихорадка.
Взглянув на меня, они не стали терять времени.
— Сестра, пожалуйста, одеяла, — приказал доктор, — и побольше грелок с горячей водой: бедную девушку сильно знобит. Сделаем укол, хотя не думаю, чтобы от него была большая польза.
Мои зубы безостановочно выбивали дробь. Сиделка принесла еще одеял, а сестра плотно завернула меня в них. Мне было настолько холодно, что даже полдюжины грелок оказались не в состоянии согреть мои окоченевшие руки и ноги. Доктор сделал второй укол, который, по-видимому, так же мало помог, как и первый. Взяв меня за руку, он сказал:
— У вас все хорошо. Не волнуйтесь.
— Что... с-со... мной? — с трудом выговорила я, вглядываясь ему в лицо. — Опять... м-малярия? Мне так х-холодно, я...
Доктор успокаивающе похлопал меня по руке.
— Это не малярия. Боюсь, что вы можете потерять ребенка, но мы попытаемся его спасти. Сделаем все, что в наших силах.
Доктор действительно старался, но когда я услышала, как он попросил предупредить хирурга, то поняла, что борьба закончилась. После этого я потеряла всякое представление о времени, поскольку боль стала невыносимой. И не успела я сообразить, что означает появившаяся рядом с моей кроватью тележка, как уже была на пути в операционную. К тому моменту боль немного утихла, и мне уже было совершенно безразлично, что со мной произойдет.
Много, много времени спустя меня разбудил голос, приказавший.
— Выпейте вот это.
Я послушно выпила и спросила, что с ребенком. Тот же голос с сожалением ответил, что ребенок мертв, и торопливо добавил:
— Не огорчайтесь слишком, голубушка. Хирург сказал, что нет причин не родить другого ребенка, когда окрепнете.
— Хирург... так и сказал?
— Да, милая. А теперь спите. У вас все в порядке, утром вы почувствуете себя значительно лучше.
По голосу я узнала медсестру и попыталась улыбнуться. Она прохладной ладонью коснулась моей щеки.
— Постарайтесь уснуть, — посоветовала она.
Я закрыла глаза, веки казались свинцовыми, тело налилось безмерной усталостью. Несмотря на это, я все не засыпала. Ребенка нет, Коннора тоже нет, сверлило у меня в мозгу, и я осталась одна — совсем одна-одинешенька. Жизнь не могла преподнести мне более горьких минут, я достигла предела, больше я не в состоянии выдержать хотя бы одно еще несчастье.
Я громко позвала Коннора, всматриваясь в темноту. Никто, конечно, не отозвался, но я и не ожидала ответа.
Вошедшая сестра начала меня успокаивать и вновь посоветовала поскорее уснуть.
— Сестра, — сказала я, — даже если он теперь придет, я не желаю его видеть, не желаю никого видеть.
— Не волнуйтесь, — заявила решительно она, — у вас не будет посетителей, которых вы не хотите видеть, миссис Дейли.
Впервые меня назвали «миссис Дейли». Странно, что это обращение не вызвало никаких болезненных эмоций, странно, что я не могла уже плакать. Глаза были сухими. Я закрыла их и уснула. Во сне я видела себя снова на корабле, чувствовала легкое покачивание и слышала характерное поскрипывание, а голос сестры Даньелс цитировал наизусть строки из стихотворения Одена, и я повторяла за ней:
— «... Жизнь — тот удел, что можешь ты не принимать, пока не сдашься смерти».
Я громко и отчетливо дала свое согласие и услышала, как Коннор отчаянно крикнул: «Нет!» После этого все исчезло.
Глава тринадцатая
— Нет, — ответила я, — вообще ни разу не тряхнули. Спасибо вам.
— Отлично. Вам не придется долго ждать, — заметил он и добавил, обращаясь к одному из полицейских: — Пожалуй, это все, приятель, насколько мне известно.
Оба военных полицейских тихо переговаривались, изучая отпечатанный на машинке список, к ним присоединился и водитель санитарной машины. Я лежала на носилках и смотрела на корабль, который по-настоящему видела впервые. Он казался большим и величественным, с высокими палубными настройками и солидным белым бортом с гордо сияющим ярким символом Красного Креста.
На всех палубах сновали люди, я даже различила белую косынку медсестры Даньелс, подошедшей к носовому трапу. Она разговаривала с молодой женщиной в льняном платье салатового цвета; по всей видимости, с Джульеттой Лайл, подумалось мне. Она была изумительно красива — блондинка с восхитительным цветом лица. Именно такие женщины должны привлекать Коннора, решила я с горечью. Никогда прежде я с ней не встречалась, но в этом не было ничего удивительного. У Коннора ведь было много друзей. К тому же немало знакомых девушек, с которыми он как-то, смеясь, пообещал меня познакомить, но так и не удосужился. Вероятно, Джульетта Лайл принадлежала к этой категории, и мне припомнились слова Коннора о супружеской неверности, и глаза вновь наполнились слезами. Было невыносимо больно лежать тут и с беспомощным видом смотреть на девушку, которая, скорее всего, заняла мое место.
Водитель машины просунул голову внутрь машины и вежливо спросил:
— Вы готовы, мисс?
Я заколебалась. Попроси я, и он, конечно же, подождал бы, пока сестра Даньелс передаст мне послание Коннора, но сейчас у меня не было желания говорить с ней. Если Коннору нужно что-то мне сообщить, он должен сам прийти в Рандуик и лично все сказать. Нет необходимости выслушивать это от Джульетты. Лайл или кого-то там еще. Поэтому я коротко кивнула водителю.
— Я готова, если вы не против.
— Что ж, поехали, — ответил водитель, захлопывая дверцу. Я услышала, как он быстрым шагом направился к кабине. Мотор заработал, и мы тронулись.
Через затемненное заднее окошко я видела, как сестра Даньелс начала спускаться по трапу, но в это мгновение гора ящиков, сложенных на причале, скрыла ее от меня. Мы выехали из гавани и начали взбираться по дороге, ведущей в гору. Машину мерно покачивало, и я, утомленная переживаниями, задремала. Проснулась я, когда мы въехали в ворота рандуикского госпиталя и подкатили к крыльцу. Меня выгрузили и быстро понесли с привычной бесстрастной деловитостью по длинным, ярко освещенным коридорам до лифта, потом снова по коридорам в небольшую палату, где приятной наружности девушка в австралийской военной форме помогла мне лечь в постель.
Она принесла чай, сообщив, что дежурный врач осмотрит меня во время очередного обхода, и оставила меня одну.
За чаем я прочитала письмо Генри. Оно было довольно длинным. Генри благодарил меня за переданное через Дженис устное послание, которое он, по его словам, прекрасно понял, и извещал, что будет находиться в том же самом госпитале, что и я, по крайней мере вначале, и что если мне потребуется помощь, я всегда могу обратиться к нему. Отец Дженис, мол, пригласил его провести некоторое время после выздоровления в их семье, и он намерен принять приглашение. Далее он писал:
«Любовь, Вики,—странная штука. Рассудок и логика не имеют с ней ничего общего. Нельзя любить кого-то по приказу или перестать любить только потому, что кто-то не испытывает к тебе таких оке чувств. Но точно так же можно полюбить, не осознавая, что ты любишь. Мне и в голову не приходило, что я люблю или когда-нибудь смогу полюбить Дженис, пока вы не открыли мне глаза, и затем, признаюсь, мне сделалось очень совестно, поскольку я понял: вы правы. Хотя получается какая-то бессмыслица, ибо я не перестал любить вас... Если, конечно, не признать, что мужчины в состоянии с одинаковой силой любить сразу двух женщин, испытывая по отношению к каждой из них совершенно различные чувства. Вы такое допускаете?»Я тоже задумалась над этим вопросом, опустив письмо на одеяло. Прямота Генри приводила, как всегда, в замешательство. Вновь взяв в руки письмо, я возобновила чтение.
«Мне кажется,—писал он далее,—я люблю вас и одновременно люблю Дженис. А это значит, что в нужный момент я сделаю ей предложение. Вы любите Коннора, и я от всей души желаю, милая, прелестная Вики, чтобы он вернулся к вам и стал достойным вас. Я вам предан навечно. Если я когда-нибудь вам понадоблюсь, только позовите, и я в вашем распоряжении в любом качестве.Я долго сидела неподвижно с письмом в руках; голова казалась пустой, душа охладела, и я была совершенно не в состоянии связно мыслить. Я радовалась за Генри и Дженис, но и только: на большее я была не способна. Девушка, которая укладывала меня, заглянула в палату пару раз. Она извинилась за то, что дежурный доктор еще не добрался до меня, в главной палате, мол, его задержали неотложные дела. Она поинтересовалась, все ли у меня в порядке и что мне хотелось бы на ужин.
А теперь прощайте и позвольте поблагодарить вас за все то, что вы для меня сделали и значили. После знакомства с вами я сделался лучше и стану хорошим мужем, беря пример с вас. Надеюсь, что мы когда-нибудь вновь встретимся и что в тот момент вы будете счастливее, чем раньше. А это возможно, так как, по словам Дженис, у причала вас встретит муж—источник вашего счастья. Хотел бы надеяться, что он это понимает. Благослови вас Господь, Вики.
Генри».
Поблагодарив, я сказала, что чувствую себя хорошо и на ужин ничего не желаю, но сестра все-таки уговорила меня выпить хотя бы чашку чаю. Когда его принесли, я не смогла пить. Встревоженная сиделка измерила мне пульс и температуру и, не удовлетворенная, попросила меня лечь, а сама вышла и через несколько минут вернулась с задерганным дежурным врачом.
Он прочитал историю болезни, бегло осмотрел меня и, предупредив, чтобы я немедленно звонила, если почувствую боль, сделал мне укол. Обращаясь к сиделке, коротко распорядился:
— Присматривайте за лейтенантом Дейли. Через каждые полчаса пульс и температуру...
Он понизил голос, чтобы я не могла разобрать его последние инструкции. Сиделка — военнослужащая в чине капрала — послушно произнесла: «Да, сэр», — но выглядела довольно испуганной. Когда доктор ушел, она, с беспокойством хмурясь, захлопотала вокруг меня. Вскоре укол подействовал, и я уснула.
Проснулась я внезапно, разбуженная странной, мучительной болью. Она накатывала волнами, то обрушиваясь на меня, то снова отпуская, в течение нескольких минут я совсем не ощущала боли и даже могла сидеть. Но боль неизменно возвращалась. Я протянула руку, стараясь нащупать кнопку звонка, и нажала из последних сил. Через несколько секунд дверь в палату распахнулась, я увидела в светлом квадрате голову сиделки.
— У вас горит свет, — проговорила она, приближаясь. — Вам что-нибудь нужно?
Я только смотрела на нее, не в силах произнести ни слова. Но вот боль прошла, и я смогла объяснить, в чем дело.
— Я позову медсестру, — пообещала она и удалилась, торопливо шаркая резиновыми подошвами по навощенному полу коридора. Казалось, она отсутствовала целую вечность. Когда же вошел дежурный врач в сопровождении медицинской сестры, у меня уже началась ужасная лихорадка.
Взглянув на меня, они не стали терять времени.
— Сестра, пожалуйста, одеяла, — приказал доктор, — и побольше грелок с горячей водой: бедную девушку сильно знобит. Сделаем укол, хотя не думаю, чтобы от него была большая польза.
Мои зубы безостановочно выбивали дробь. Сиделка принесла еще одеял, а сестра плотно завернула меня в них. Мне было настолько холодно, что даже полдюжины грелок оказались не в состоянии согреть мои окоченевшие руки и ноги. Доктор сделал второй укол, который, по-видимому, так же мало помог, как и первый. Взяв меня за руку, он сказал:
— У вас все хорошо. Не волнуйтесь.
— Что... с-со... мной? — с трудом выговорила я, вглядываясь ему в лицо. — Опять... м-малярия? Мне так х-холодно, я...
Доктор успокаивающе похлопал меня по руке.
— Это не малярия. Боюсь, что вы можете потерять ребенка, но мы попытаемся его спасти. Сделаем все, что в наших силах.
Доктор действительно старался, но когда я услышала, как он попросил предупредить хирурга, то поняла, что борьба закончилась. После этого я потеряла всякое представление о времени, поскольку боль стала невыносимой. И не успела я сообразить, что означает появившаяся рядом с моей кроватью тележка, как уже была на пути в операционную. К тому моменту боль немного утихла, и мне уже было совершенно безразлично, что со мной произойдет.
Много, много времени спустя меня разбудил голос, приказавший.
— Выпейте вот это.
Я послушно выпила и спросила, что с ребенком. Тот же голос с сожалением ответил, что ребенок мертв, и торопливо добавил:
— Не огорчайтесь слишком, голубушка. Хирург сказал, что нет причин не родить другого ребенка, когда окрепнете.
— Хирург... так и сказал?
— Да, милая. А теперь спите. У вас все в порядке, утром вы почувствуете себя значительно лучше.
По голосу я узнала медсестру и попыталась улыбнуться. Она прохладной ладонью коснулась моей щеки.
— Постарайтесь уснуть, — посоветовала она.
Я закрыла глаза, веки казались свинцовыми, тело налилось безмерной усталостью. Несмотря на это, я все не засыпала. Ребенка нет, Коннора тоже нет, сверлило у меня в мозгу, и я осталась одна — совсем одна-одинешенька. Жизнь не могла преподнести мне более горьких минут, я достигла предела, больше я не в состоянии выдержать хотя бы одно еще несчастье.
Я громко позвала Коннора, всматриваясь в темноту. Никто, конечно, не отозвался, но я и не ожидала ответа.
Вошедшая сестра начала меня успокаивать и вновь посоветовала поскорее уснуть.
— Сестра, — сказала я, — даже если он теперь придет, я не желаю его видеть, не желаю никого видеть.
— Не волнуйтесь, — заявила решительно она, — у вас не будет посетителей, которых вы не хотите видеть, миссис Дейли.
Впервые меня назвали «миссис Дейли». Странно, что это обращение не вызвало никаких болезненных эмоций, странно, что я не могла уже плакать. Глаза были сухими. Я закрыла их и уснула. Во сне я видела себя снова на корабле, чувствовала легкое покачивание и слышала характерное поскрипывание, а голос сестры Даньелс цитировал наизусть строки из стихотворения Одена, и я повторяла за ней:
— «... Жизнь — тот удел, что можешь ты не принимать, пока не сдашься смерти».
Я громко и отчетливо дала свое согласие и услышала, как Коннор отчаянно крикнул: «Нет!» После этого все исчезло.
Глава тринадцатая
Процесс моего выздоровления протекал нормально и, с точки зрения докторов, без всяких видимых осложнений.
За две недели, которые я провела в госпитале в Рандуике, меня навещали только Дженис, ее отец и Генри О'Малли. На первых порах ко мне вообще никого не пускали, потом я наотрез отказалась видеть кого бы то ни было, кроме этих троих. Женщина, назвавшаяся Джульеттой Лайл, трижды пыталась встретиться со мной, но под разными предлогами я уклонялась от встречи. В третий раз она оставила записку, в которой просила непременно связаться с ней после выхода из госпиталя. Причем в качестве обратного адреса указала квартиру Коннора на Кингс-кросс. Я восприняла этот факт со смешанными чувствами.
С какой стати, размышляла я, она так настойчиво добивается встречи со мной, если отношения между ней и Коннором столь близкие, как я себе вообразила? Почему она предложила увидеться с ней на его квартире, если у меня появится подобное желание? Я вовсе не считала, что понимаю мотивы ее поступков, и на какое-то время мне удалось выбросить из головы всякие мысли об этом. Я приобрела вредную привычку — из боязни последствий закрывать глаза на возникающие проблемы. И больше не думала о Джульетте Лайл, потому что боялась до чего-то додуматься, и даже старалась по той же причине не думать о Конноре, хотя это удавалось мне намного труднее.
Дженис — ив меньшей степени Генри — отвлекала меня от горьких, проникнутых жалостью к себе самой раздумий. Они обручились сразу же после того, как Генри признали вполне здоровым, их счастье и радость во многом помогли мне восстановить веру в человека. Оба были со мной очень ласковы, и я часто виделась с ними.
Генри покинул госпиталь раньше меня на два дня; он планировал провести две недели с отцом Дженис, который уже находился в Блу-Маунтинс. Они пригласили и меня, но по какой-то неизвестной мне самой причине я отказалась, неопределенно пообещав, что если я передумаю, то поставлю их в известность.
В день выписки Дженис приехала за своим женихом в роскошном «Додже», и я смотрела им вслед с застрявшим комком в горле. Они уходили из моей жизни, но я не жалела об этом. Ведь они были счастливы, прекрасно подходили друг другу, а я ничего не могла дать ни одному из них. Очевидно, вполне справедливо, что они оставили меня одну и вдвоем пошли дальше по жизненному пути.
По странному совпадению я в этот же день получила письмо от Рейн, переправленное воздушной почтой из Рангуна. Мне принесли его спустя десять минут после отъезда Генри и Дженис, читая его, я поняла, что колесо фортуны сделало полный оборот.
Рейн вновь нашла Алана. Письмо было коротким и не содержало сколько-нибудь определенных сведений, но, читая между строчек, я поняла, что Рейн также приближалась к личному счастью. Возможно, для его осуществления потребуется некоторое время — так, по крайней мере, считала сама Рейн, — но вероятность счастья была реальной. Алан вновь взялся за изучение юридических наук, а Рейн поступила на работу в адвокатскую контору, они регулярно встречаются. Но самым знаменательным, пожалуй, было то обстоятельство, что Алан попросил Рейн «передать мне привет», сам же не написал ни строчки. Я была этому рада. Алан больше не обременял мою совесть, и воскрешать прошлое не имело смысла.
Таким образом, остался один Коннор. Я была связана с ним законными узами, прочность которых напрямую зависела от того, признает ли он их или нет. Но, ослабленная физически и духовно, я не решалась подвергнуть себя испытанию, которое и в нормальных-то условиях потребовало бы напряжения сил. У меня не было конкретных доказательств, подтверждающих мое предположение, что Джульетта Лайл заняла в сердце Коннора мое место, но интуиция подсказывала мне, что это именно так. Она очень красива. Даже беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы увидеть и оценить ее прелести. Цветущая, юная, она принадлежала к тому типу женщин, которые особенно привлекали Коннора. Он часто говорил мне, что, как художник и мужчина, обожает красивых женщин. В то время меня это не беспокоило, потому что он считал меня красивой, причем не имело значения, была ли его оценка справедлива или нет. Но теперь... Я внимательно принялась разглядывать в зеркальце свое бледное, осунувшееся лицо и тяжело вздохнула. Болезнь здорово меня подкосила. В зеркальце я увидела пожелтевшую, исхудавшую физиономию, морщинистую и усталую, со следами горьких разочарований. Никакого сравнения с красотой Джульетты. Такое лицо могло вызвать у Коннора жалость, не больше.
Доброжелательная молодая сиделка, принимавшая меня в день прибытия в палату, подошла сзади как раз в тот момент, когда я убирала зеркальце в сумочку. Заметив мою недовольную гримасу, она робко проговорила:
— Вы не против, если я сделаю вам массаж лица и макияж? До поступления на военную службу я работала в салоне красоты Элизабет Арден и кое-чему научилась. Была бы рада, если бы вы позволили, мисс. Могла бы заняться вами в свободное время, уверена, вы сразу почувствуете себя по-другому. — Она коснулась моей щеки проворными пальцами. — У вас хорошая кожа, но ей недостает настоящего ухода. Не сомневаюсь, после одного-двух сеансов вы будете довольны результатом.
Поблагодарив, я предоставила ей полную свободу действий, не очень-то веря в то, что она способна многое изменить в столь короткий срок. Но она совершила буквально чудо. К моменту выписки из госпиталя моя кожа заметно посвежела. Это вынуждена была признать даже я сама. Мой искусный макияж произвел сильное впечатление на главного врача, осматривавшего меня перед выпиской. Если раньше он советовал мне после госпиталя непременно несколько недель провести в пансионате или в санатории, то теперь, когда я снова отказалась, он уже не настаивал.
— Вы выглядите на удивление хорошо, принимая во внимание все обстоятельства, — заметил он, и я спрятала улыбку, когда он добавил — Наконец-то у вас на щеках появился румянец. Вам осталось только прибавить немного в весе. Ну что ж, думаю, раз вы готовы, можем с вами расстаться. Вы получите оплаченный отпуск по демобилизации, не так ли? Вопросы выплаты жалованья и пособия уже урегулированы?
После моего утвердительного ответа он подписал необходимые документы, собрал их вместе и протянул мне руку.
— Все эти бумаги будут отправлены в Мельбурн, в британскую штабную группу связи, которая, насколько мне известно, занимается вашим делом. Поэтому документы оставьте у меня, я позабочусь, чтобы их своевременно переслали по назначению. Теперь мне осталось только попрощаться и пожелать вам счастья, миссис Дейли. Очень советую вам некоторое время пожить в горах, если есть такая возможность. Но пусть этим вопросом займется муж. Ведь отсюда вы поедете прямо к нему, не правда ли?
Я пробормотала что-то нечленораздельное, старательно избегая его взгляда. Мы торжественно пожали друг другу руки, и я вышла из его кабинета. С этого момента я вновь стала гражданским лицом, свободным от армии, свободным от военного госпиталя. Могла делать что угодно и идти куда угодно, за исключением того места, куда я рвалась всей душой.
В канцелярии чиновник вручил мне целый ворох бумаг, объяснил подробно значение каждой из них. Как оказалось, мне полагались талоны на одежду и бензин, железнодорожный билет и солидная денежная сумма. Кроме того, я получала право бесплатно ездить в Сиднее на всех городских автобусах и трамваях, а также на пригородных поездах.
— А теперь по магазинам, мадам? — весело заметил чиновник. — Думаю, вы с радостью сбросите военную форму и наденете красивое платье и шляпку.
Дельная мысль, решила я, оглядывая свою потрепанную военную блузу. У меня было достаточно промтоварных талонов и куча денег, чтобы по-настоящему разгуляться. На это уйдет несколько часов. За это время я смогу обстоятельно обдумать свою проблему с Коннором и окончательно решить, как мне поступить с ним и с нашим браком.
Я уже направлялась к вызванному для меня такси, когда меня догнала знакомая сиделка из моей палаты и передала мне еще одно устное послание от Джульетты Лайл. Она настоятельно просила непременно прийти на квартиру Коннора. С неподвижным лицом и крепко сомкнутыми губами я выслушала сиделку, поблагодарила ее и пообещала разобраться с этим делом. Она, нахмурившись, смотрела, как я садилась в такси, на юном лице застыло выражение удивления и тревоги. Мои вещи уже находились в багажнике, и ей можно было уйти, но она почему-то все стояла и стояла.
— Прощайте и всего хорошего, миссис Дейли, — крикнула она и, будто спохватившись, добавила: — Вы чудесно выглядите, словно никогда и не болели.
Я знала, что это неправда, тем не менее от ее слов сделалось теплее на душе; и именно под их воздействием часом позже — примеряя очень красивое платье в одном из лучших магазинов Сиднея — я решила, несмотря ни на что, сходить на квартиру Коннора.
— Я сразу надену вот это платье, — заявила я продавщице, — если вы потрудитесь завернуть мою военную форму. Мне нужны также подходящие туфли, шляпка и сумочка.
— Разумеется, сударыня, — улыбнулась она. — Уверена, у нас есть все, что вам нужно.
Продавщица не обманула. Из магазина я вышла совершенно преобразившейся; старая военная форма была аккуратно упакована в коричневую бумагу, а изрядно похудевшая пачка талонов покоилась в новой элегантной сумочке из искусственной крокодиловой кожи. Водитель такси выгрузил мои вещи у небольшой гостиницы, которую он мне порекомендовал. Сняв комнату, я собралась с духом, вновь села в такси и назвала адрес Коннора. Решение было принято, дальнейшее находилось в руках судьбы. Внезапно я перестала испытывать страх...
На мой звонок дверь открыла Джульетта Лайл, казавшаяся усталой и немного смущенной. Она проводила меня в знакомую жилую комнату и предложила кресло. Вблизи она выглядела старше, чем я себе представляла, но все же была очень хороша собой — высокая, стройная, с великолепной прической и несомненными признаками прекрасного воспитания, которых я почему-то вовсе не ожидала в ней обнаружить.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, а затем, судорожно вздохнув, она сказала:
— Так вы — жена Коннора?
— Да, я его жена, мисс Лайл, — проговорила я холодно.
— Миссис, — поправила она меня, — миссис Лайл. Я замужем.
— Ах, вот как! — Я постаралась не показывать своего удивления, очевидно, мне это не удалось, так как легкая улыбка тронула уголки ее губ. И мне бросилось в глаза, что она улыбалась точно так же, как и Коннор, что у нее улыбка такая же обаятельная, как у него.
— Почему вы отказывались повидаться со мной в госпитале? — спросила она укоризненно. — Я уже давно пытаюсь встретиться с вами.
— Да, мне об этом известно, миссис Лайл, — призналась я. — Сожалею, но у меня не было желания видеть вас. Я... то есть...
Я замолчала и, чувствуя себя неловко, покраснела. Теперь было трудно объяснить, почему я отказывалась от встречи с ней. Она вовсе не принадлежала к тому типу людей, к которому я ее причислила, вопреки всякой логике и рассудку она даже начала мне нравиться.
— Вы больше не любите Коннора? — спросила она. — Вас не интересует, что случилось с ним?
Я почувствовала, как у меня екнуло и тревожно забилось сердце.
— Разве он не здесь? Миссис Лайл, что с ним произошло? Ради Бога, говорите! Он болен? Да скажите же скорее, что с ним, я...
К моему облегчению, я увидела, что она немного расслабилась.
— Значит, все еще любите?
— Конечно, люблю. Разве вы не понимаете...
— Возможно, уже кое-что начинаю понимать, хотя полностью не уверена. Коннора здесь нет, но я надеюсь, что он скоро вернется. Вы болели... — Она коснулась тонкими пальцами моей руки — доброжелательно, ласково, и, как ни странно, этот жест не был мне неприятен. — Вы не должны волноваться. Ведь вы серьезно болели...
— Я уже в полном порядке, — отмахнулась я. — А вы... пожалуйста, расскажите мне о Конноре. — Внезапно меня охватила тревога за него. — Вы должны мне рассказать.
— Сейчас вы все узнаете, — заверила она. — Рассказывать придется много. Он оставил для вас письмо, которое я должна была передать вам при определенных условиях... Думаю, оно объяснит вам все лучше, чем я. — Джульетта вздохнула. — Я просто не знала, как мне поступить. Сперва я собиралась отдать его вам, но потом, когда мне сообщили в госпитале, насколько серьезно вы больны, я не решилась, опасаясь, что оно вас очень расстроит. Вики, — продолжала она, обращаясь ко мне просто по имени, и ее голос был таким же доброжелательным и ласковым, как и прикосновение ее пальцев, — вы потеряли ребенка, и мне очень жаль. Жаль вас и Коннора.
Меня так поразили ее слова, что я в замешательстве резко проговорила:
— Но какое вам дело до ребенка? Почему вас трогает его потеря... Он ведь не ваш, а Коннора.
— Знаю. Вот потому-то мне это небезразлично. Ему будет очень больно, когда он узнает.
— Но вы, — уставилась я на нее в недоумении. — Но вы-то кем ему приходитесь, миссис Лайл?
— Вики! — вскинула она брови в изумлении. — Я его сестра. Он, конечно, рассказывал вам обо мне? Как же иначе?
— Он ничего мне о вас не говорил, — покачала я головой. — Я не имела ни малейшего представления.
Коннор действительно никогда не упоминал про сестру. И тем не менее, глядя на Джульетту Лайл, я не сомневалась, что она не лжет, меня просто повергла в смятение собственная слепота. Разумеется, она сестра Коннора — те же черты лица, та же улыбка, те же глаза, руки.
— Мы поженились незадолго до того, как я вернулась в Бирму, — пояснила я смущенно. — Вероятно, Коннор просто не успел рассказать мне о вас. У нас было так мало времени.
— Конечно, — улыбнулась она. — Времени у вас было действительно немного. Коннор из-за недостатка времени даже не пригласил меня на свадьбу, все свершилось так быстро, не правда ли? А я живу в Перте, это в Западной Австралии. В Сидней я приехала, чтобы присмотреть за Коннором, побыть возле него. Он нуждался в помощи, а вы были в Бирме.
— Но почему? — спросила я тихо. — Миссис Лайл... Джульетта... почему Коннор нуждался в уходе... почему надо было присматривать за ним? Он болел?
И я опять увидела, как тонкие, искусно подведенные брови Джульетты удивленно поползли вверх.
За две недели, которые я провела в госпитале в Рандуике, меня навещали только Дженис, ее отец и Генри О'Малли. На первых порах ко мне вообще никого не пускали, потом я наотрез отказалась видеть кого бы то ни было, кроме этих троих. Женщина, назвавшаяся Джульеттой Лайл, трижды пыталась встретиться со мной, но под разными предлогами я уклонялась от встречи. В третий раз она оставила записку, в которой просила непременно связаться с ней после выхода из госпиталя. Причем в качестве обратного адреса указала квартиру Коннора на Кингс-кросс. Я восприняла этот факт со смешанными чувствами.
С какой стати, размышляла я, она так настойчиво добивается встречи со мной, если отношения между ней и Коннором столь близкие, как я себе вообразила? Почему она предложила увидеться с ней на его квартире, если у меня появится подобное желание? Я вовсе не считала, что понимаю мотивы ее поступков, и на какое-то время мне удалось выбросить из головы всякие мысли об этом. Я приобрела вредную привычку — из боязни последствий закрывать глаза на возникающие проблемы. И больше не думала о Джульетте Лайл, потому что боялась до чего-то додуматься, и даже старалась по той же причине не думать о Конноре, хотя это удавалось мне намного труднее.
Дженис — ив меньшей степени Генри — отвлекала меня от горьких, проникнутых жалостью к себе самой раздумий. Они обручились сразу же после того, как Генри признали вполне здоровым, их счастье и радость во многом помогли мне восстановить веру в человека. Оба были со мной очень ласковы, и я часто виделась с ними.
Генри покинул госпиталь раньше меня на два дня; он планировал провести две недели с отцом Дженис, который уже находился в Блу-Маунтинс. Они пригласили и меня, но по какой-то неизвестной мне самой причине я отказалась, неопределенно пообещав, что если я передумаю, то поставлю их в известность.
В день выписки Дженис приехала за своим женихом в роскошном «Додже», и я смотрела им вслед с застрявшим комком в горле. Они уходили из моей жизни, но я не жалела об этом. Ведь они были счастливы, прекрасно подходили друг другу, а я ничего не могла дать ни одному из них. Очевидно, вполне справедливо, что они оставили меня одну и вдвоем пошли дальше по жизненному пути.
По странному совпадению я в этот же день получила письмо от Рейн, переправленное воздушной почтой из Рангуна. Мне принесли его спустя десять минут после отъезда Генри и Дженис, читая его, я поняла, что колесо фортуны сделало полный оборот.
Рейн вновь нашла Алана. Письмо было коротким и не содержало сколько-нибудь определенных сведений, но, читая между строчек, я поняла, что Рейн также приближалась к личному счастью. Возможно, для его осуществления потребуется некоторое время — так, по крайней мере, считала сама Рейн, — но вероятность счастья была реальной. Алан вновь взялся за изучение юридических наук, а Рейн поступила на работу в адвокатскую контору, они регулярно встречаются. Но самым знаменательным, пожалуй, было то обстоятельство, что Алан попросил Рейн «передать мне привет», сам же не написал ни строчки. Я была этому рада. Алан больше не обременял мою совесть, и воскрешать прошлое не имело смысла.
Таким образом, остался один Коннор. Я была связана с ним законными узами, прочность которых напрямую зависела от того, признает ли он их или нет. Но, ослабленная физически и духовно, я не решалась подвергнуть себя испытанию, которое и в нормальных-то условиях потребовало бы напряжения сил. У меня не было конкретных доказательств, подтверждающих мое предположение, что Джульетта Лайл заняла в сердце Коннора мое место, но интуиция подсказывала мне, что это именно так. Она очень красива. Даже беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы увидеть и оценить ее прелести. Цветущая, юная, она принадлежала к тому типу женщин, которые особенно привлекали Коннора. Он часто говорил мне, что, как художник и мужчина, обожает красивых женщин. В то время меня это не беспокоило, потому что он считал меня красивой, причем не имело значения, была ли его оценка справедлива или нет. Но теперь... Я внимательно принялась разглядывать в зеркальце свое бледное, осунувшееся лицо и тяжело вздохнула. Болезнь здорово меня подкосила. В зеркальце я увидела пожелтевшую, исхудавшую физиономию, морщинистую и усталую, со следами горьких разочарований. Никакого сравнения с красотой Джульетты. Такое лицо могло вызвать у Коннора жалость, не больше.
Доброжелательная молодая сиделка, принимавшая меня в день прибытия в палату, подошла сзади как раз в тот момент, когда я убирала зеркальце в сумочку. Заметив мою недовольную гримасу, она робко проговорила:
— Вы не против, если я сделаю вам массаж лица и макияж? До поступления на военную службу я работала в салоне красоты Элизабет Арден и кое-чему научилась. Была бы рада, если бы вы позволили, мисс. Могла бы заняться вами в свободное время, уверена, вы сразу почувствуете себя по-другому. — Она коснулась моей щеки проворными пальцами. — У вас хорошая кожа, но ей недостает настоящего ухода. Не сомневаюсь, после одного-двух сеансов вы будете довольны результатом.
Поблагодарив, я предоставила ей полную свободу действий, не очень-то веря в то, что она способна многое изменить в столь короткий срок. Но она совершила буквально чудо. К моменту выписки из госпиталя моя кожа заметно посвежела. Это вынуждена была признать даже я сама. Мой искусный макияж произвел сильное впечатление на главного врача, осматривавшего меня перед выпиской. Если раньше он советовал мне после госпиталя непременно несколько недель провести в пансионате или в санатории, то теперь, когда я снова отказалась, он уже не настаивал.
— Вы выглядите на удивление хорошо, принимая во внимание все обстоятельства, — заметил он, и я спрятала улыбку, когда он добавил — Наконец-то у вас на щеках появился румянец. Вам осталось только прибавить немного в весе. Ну что ж, думаю, раз вы готовы, можем с вами расстаться. Вы получите оплаченный отпуск по демобилизации, не так ли? Вопросы выплаты жалованья и пособия уже урегулированы?
После моего утвердительного ответа он подписал необходимые документы, собрал их вместе и протянул мне руку.
— Все эти бумаги будут отправлены в Мельбурн, в британскую штабную группу связи, которая, насколько мне известно, занимается вашим делом. Поэтому документы оставьте у меня, я позабочусь, чтобы их своевременно переслали по назначению. Теперь мне осталось только попрощаться и пожелать вам счастья, миссис Дейли. Очень советую вам некоторое время пожить в горах, если есть такая возможность. Но пусть этим вопросом займется муж. Ведь отсюда вы поедете прямо к нему, не правда ли?
Я пробормотала что-то нечленораздельное, старательно избегая его взгляда. Мы торжественно пожали друг другу руки, и я вышла из его кабинета. С этого момента я вновь стала гражданским лицом, свободным от армии, свободным от военного госпиталя. Могла делать что угодно и идти куда угодно, за исключением того места, куда я рвалась всей душой.
В канцелярии чиновник вручил мне целый ворох бумаг, объяснил подробно значение каждой из них. Как оказалось, мне полагались талоны на одежду и бензин, железнодорожный билет и солидная денежная сумма. Кроме того, я получала право бесплатно ездить в Сиднее на всех городских автобусах и трамваях, а также на пригородных поездах.
— А теперь по магазинам, мадам? — весело заметил чиновник. — Думаю, вы с радостью сбросите военную форму и наденете красивое платье и шляпку.
Дельная мысль, решила я, оглядывая свою потрепанную военную блузу. У меня было достаточно промтоварных талонов и куча денег, чтобы по-настоящему разгуляться. На это уйдет несколько часов. За это время я смогу обстоятельно обдумать свою проблему с Коннором и окончательно решить, как мне поступить с ним и с нашим браком.
Я уже направлялась к вызванному для меня такси, когда меня догнала знакомая сиделка из моей палаты и передала мне еще одно устное послание от Джульетты Лайл. Она настоятельно просила непременно прийти на квартиру Коннора. С неподвижным лицом и крепко сомкнутыми губами я выслушала сиделку, поблагодарила ее и пообещала разобраться с этим делом. Она, нахмурившись, смотрела, как я садилась в такси, на юном лице застыло выражение удивления и тревоги. Мои вещи уже находились в багажнике, и ей можно было уйти, но она почему-то все стояла и стояла.
— Прощайте и всего хорошего, миссис Дейли, — крикнула она и, будто спохватившись, добавила: — Вы чудесно выглядите, словно никогда и не болели.
Я знала, что это неправда, тем не менее от ее слов сделалось теплее на душе; и именно под их воздействием часом позже — примеряя очень красивое платье в одном из лучших магазинов Сиднея — я решила, несмотря ни на что, сходить на квартиру Коннора.
— Я сразу надену вот это платье, — заявила я продавщице, — если вы потрудитесь завернуть мою военную форму. Мне нужны также подходящие туфли, шляпка и сумочка.
— Разумеется, сударыня, — улыбнулась она. — Уверена, у нас есть все, что вам нужно.
Продавщица не обманула. Из магазина я вышла совершенно преобразившейся; старая военная форма была аккуратно упакована в коричневую бумагу, а изрядно похудевшая пачка талонов покоилась в новой элегантной сумочке из искусственной крокодиловой кожи. Водитель такси выгрузил мои вещи у небольшой гостиницы, которую он мне порекомендовал. Сняв комнату, я собралась с духом, вновь села в такси и назвала адрес Коннора. Решение было принято, дальнейшее находилось в руках судьбы. Внезапно я перестала испытывать страх...
На мой звонок дверь открыла Джульетта Лайл, казавшаяся усталой и немного смущенной. Она проводила меня в знакомую жилую комнату и предложила кресло. Вблизи она выглядела старше, чем я себе представляла, но все же была очень хороша собой — высокая, стройная, с великолепной прической и несомненными признаками прекрасного воспитания, которых я почему-то вовсе не ожидала в ней обнаружить.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, а затем, судорожно вздохнув, она сказала:
— Так вы — жена Коннора?
— Да, я его жена, мисс Лайл, — проговорила я холодно.
— Миссис, — поправила она меня, — миссис Лайл. Я замужем.
— Ах, вот как! — Я постаралась не показывать своего удивления, очевидно, мне это не удалось, так как легкая улыбка тронула уголки ее губ. И мне бросилось в глаза, что она улыбалась точно так же, как и Коннор, что у нее улыбка такая же обаятельная, как у него.
— Почему вы отказывались повидаться со мной в госпитале? — спросила она укоризненно. — Я уже давно пытаюсь встретиться с вами.
— Да, мне об этом известно, миссис Лайл, — призналась я. — Сожалею, но у меня не было желания видеть вас. Я... то есть...
Я замолчала и, чувствуя себя неловко, покраснела. Теперь было трудно объяснить, почему я отказывалась от встречи с ней. Она вовсе не принадлежала к тому типу людей, к которому я ее причислила, вопреки всякой логике и рассудку она даже начала мне нравиться.
— Вы больше не любите Коннора? — спросила она. — Вас не интересует, что случилось с ним?
Я почувствовала, как у меня екнуло и тревожно забилось сердце.
— Разве он не здесь? Миссис Лайл, что с ним произошло? Ради Бога, говорите! Он болен? Да скажите же скорее, что с ним, я...
К моему облегчению, я увидела, что она немного расслабилась.
— Значит, все еще любите?
— Конечно, люблю. Разве вы не понимаете...
— Возможно, уже кое-что начинаю понимать, хотя полностью не уверена. Коннора здесь нет, но я надеюсь, что он скоро вернется. Вы болели... — Она коснулась тонкими пальцами моей руки — доброжелательно, ласково, и, как ни странно, этот жест не был мне неприятен. — Вы не должны волноваться. Ведь вы серьезно болели...
— Я уже в полном порядке, — отмахнулась я. — А вы... пожалуйста, расскажите мне о Конноре. — Внезапно меня охватила тревога за него. — Вы должны мне рассказать.
— Сейчас вы все узнаете, — заверила она. — Рассказывать придется много. Он оставил для вас письмо, которое я должна была передать вам при определенных условиях... Думаю, оно объяснит вам все лучше, чем я. — Джульетта вздохнула. — Я просто не знала, как мне поступить. Сперва я собиралась отдать его вам, но потом, когда мне сообщили в госпитале, насколько серьезно вы больны, я не решилась, опасаясь, что оно вас очень расстроит. Вики, — продолжала она, обращаясь ко мне просто по имени, и ее голос был таким же доброжелательным и ласковым, как и прикосновение ее пальцев, — вы потеряли ребенка, и мне очень жаль. Жаль вас и Коннора.
Меня так поразили ее слова, что я в замешательстве резко проговорила:
— Но какое вам дело до ребенка? Почему вас трогает его потеря... Он ведь не ваш, а Коннора.
— Знаю. Вот потому-то мне это небезразлично. Ему будет очень больно, когда он узнает.
— Но вы, — уставилась я на нее в недоумении. — Но вы-то кем ему приходитесь, миссис Лайл?
— Вики! — вскинула она брови в изумлении. — Я его сестра. Он, конечно, рассказывал вам обо мне? Как же иначе?
— Он ничего мне о вас не говорил, — покачала я головой. — Я не имела ни малейшего представления.
Коннор действительно никогда не упоминал про сестру. И тем не менее, глядя на Джульетту Лайл, я не сомневалась, что она не лжет, меня просто повергла в смятение собственная слепота. Разумеется, она сестра Коннора — те же черты лица, та же улыбка, те же глаза, руки.
— Мы поженились незадолго до того, как я вернулась в Бирму, — пояснила я смущенно. — Вероятно, Коннор просто не успел рассказать мне о вас. У нас было так мало времени.
— Конечно, — улыбнулась она. — Времени у вас было действительно немного. Коннор из-за недостатка времени даже не пригласил меня на свадьбу, все свершилось так быстро, не правда ли? А я живу в Перте, это в Западной Австралии. В Сидней я приехала, чтобы присмотреть за Коннором, побыть возле него. Он нуждался в помощи, а вы были в Бирме.
— Но почему? — спросила я тихо. — Миссис Лайл... Джульетта... почему Коннор нуждался в уходе... почему надо было присматривать за ним? Он болел?
И я опять увидела, как тонкие, искусно подведенные брови Джульетты удивленно поползли вверх.