Страница:
И у него не было совершенно никаких причин чувствовать себя с ней иначе, чем с другими.
И все же дело обстояло именно так. И то, что он признавал это, делало ситуацию еще хуже.
В комнате было по-прежнему темно, но первые лучи рассвета уже начали проникать сквозь закрытые ставни. Теперь он уже мог увидеть ее, его любимую леди, засохшие слезы на ее щеках, разметавшиеся по подушке волосы, мягкие губы, чуть припухшие от его поцелуев. Он очень давно имел дело с девственницами и очень боялся все испортить, но, глядя на нее, этого не скажешь. Надо было бы принести мокрые холодные полотенца, чтобы стереть кровь, а затем еще раз заняться с ней любовью, на этот раз уже совсем без боли. Ему хотелось научить ее ласкать его языком, скакать на нем верхом, хотелось увести ее в темный и великолепный мир, где царят воображение и фантазия, но все это было невозможно. Лучшее, что он мог сделать для нее, — это исчезнуть из ее жизни навсегда. Другой мужчина научит ее всему этому. Другой, не он.
Если у Бого есть здравый смысл, то он не станет больше его ждать в рощице и заберется глубже в лес, чтобы люди графа не нашли его. Но нет, у Бого всегда здравого смысла было гораздо меньше, чем верности. Он наверняка все еще его ждет, и если Николас не хочет, чтобы их обоих схватили и спустили живьем шкуры, то он должен поспешить.
«Что ж, у меня и впрямь благородная душа, — подумал он с издевкой, — бросаю любимую женщину, чтобы та смогла найти себе достойного супруга, бегу от нее, чтобы не схватили Бого».
По крайней мере, он может себя успокаивать тем, что его грехопадение — временное, он всего лишь поддался соблазняющей его невинности с язвительным язычком. Он все равно в скором времени вернулся бы к своему образу жизни, а если Джулиане повезет, она найдет себе нового мужа по душе и забудет о бедном шуте. И если так случится, что совсем скоро после ее нового замужества у нее родится ребенок со светлыми волосами и золотистыми глазами, он будет знать, что оставил ей на память о себе драгоценный дар, о котором она так мечтала.
Джулиана лежала, вытянув руки вдоль тела, и больше не удерживала его. Она и не могла бы удержать его в этой постели, думал Николас, глядя на спящую и, как ни странно, ничего при этом не чувствуя.
Ну ладно, очень скоро Бого излечит его, нещадно над ним насмехаясь и обзывая безумным лунатиком. Несколько часов в компании Бого, и он снова вернется на путь безнравственного эгоизма — путь, которым следовал почти всю свою жизнь.
Но Николас все еще продолжал смотреть на Джулиану, не двигаясь. Если он поцелует ее, она проснется, и тогда он уже не сможет уйти. Она не отпустит его, она же обещала убить его, если он ее покинет. Бого отвезет кубок королю Генриху, а судьба Николаса будет никому не ведома.
Всего один поцелуй, который может перевернуть всю его жизнь. Но он всегда был человеком, который ежедневно испытывает свою судьбу. И на этот раз он тоже не отступит.
Он нагнулся над ней и осторожно провел губами по ее припухлому мягкому рту. Она даже не шевельнулась.
Он повторил попытку, поцеловав ее. Она лениво потянулась, приоткрыла рот, приглашая его в себя, но не проснулась.
Он положил руку на ее округлую, прекрасную обнаженную грудь, вспоминая вкус ее сосков, ее тихие стоны и крики наслаждения. Она еле слышно вздохнула.
Итак, это все.
У него больше не было никаких причин задерживаться и никаких прав. К тому времени, как он умылся и оделся, почти наступил рассвет. Джулиана спала с легкой утомленной улыбкой на лице. И тогда он вдруг понял, к своему изумлению, что она лежит на остатках своей разорванной сорочки. Он оторвал кусок тонкой ткани, вытянув лоскут прямо из-под нее, — она даже не пошевелилась.
На куске белой ткани виднелось кровавое пятно, свидетельство ее невинности. Он, должно быть, и впрямь сумасшедший дурак, которым прикидывался, подумал Николас, качая головой.
Тем не менее он спрятал кусок ткани за пазуху, как раз возле сердца, и вышел, даже ни разу не оглянувшись.
Бого ждал его с двумя оседланными лошадьми.
— Что вас так задержало? Вы выглядите, словно кот, упустивший мышь.
— Я был занят. — Николас взглянул на лошадей. — Которая из них моя?
— Та, что поспокойнее. Помня то, как вы годами отказывались ездить верхом, я решил, что вам не стоит начинать столь резко.
— Они обе кажутся довольно ленивыми. Я предпочитаю скакать резво, нежели быть схваченным людьми лорда Хью и лишиться головы.
— Генрих не позволит.
— Возможно. Но я слишком хорошо знаю, что нельзя никому доверять, особенно королям. Он жаждет получить этот чертов кубок, а вовсе не спасать парочку проходимцев.
— Что у вас за язык, мастер Николас, — попрекнул его Бого с неожиданным достоинством. — Ведь вы говорите о кубке святой Евгелины, Повелительницы драконов. Это священная реликвия.
«Священная, как же», — подумал Николас, но по некоторым причинам промолчал.
Бого был простым человеком, но иногда у него проявлялась странная набожность и благочестие. К тому же в эти последние дни он провел много времени в компании брата Бэрта. Возможно, он даже страдал от того, что Николас постоянно совершал разного рода неблагочестивые поступки.
Но они переживут это, они оба. Они были рождены для греха, не для благородных поступков, и скоро всякого рода мысли о чести и достоинстве исчезнут без следа.
— Нам лучше трогаться в путь, — сказал Бого. — Хотите сами нести кубок?
— Такой нечестивец, как я? Нет уж, пусть он будет у тебя, Бого, раз уж ты имеешь к нему такую склонность. А кроме того, если Хью поедет за нами, он скорее подумает, что кубок у меня. Это даст тебе некоторое время, чтобы удрать с ним. И не смотри на меня этим упрямым взглядом и не говори, что ни за что не оставишь меня. Что важнее: моя бесценная задница или твой священный сосуд?
— Не мой, — мрачно сказал Бого. — Он принадлежит добрым братьям, которые заботятся о славе святой Евгелины.
— Он принадлежит королю, который выдаст нам за него награду, — поправил его Николас. — Если бы святую Евгелину это огорчало, она могла бы указать Генриху на его ошибку, и тогда он отдал бы святую реликвию ордену. Только я сомневаюсь в этом.
— Вы безнадежный грешник, мастер Николас.
— Ты прав. Но я начинаю беспокоиться о тебе, мой друг. Уж не хочешь ли ты променять службу мне на служение Богу?
Бого мрачно покачал своей косматой седой головой.
— Слишком поздно для такого, как я, что бы там ни говорил брат Бэрт.
Николас бросил в его сторону внимательный взгляд. Ему бы очень хотелось услышать, что именно советовал его слуге брат Бэрт, но сейчас едва ли был подходящий случай для того, чтобы задавать вопросы. Что ж, у них будет достаточно времени на пути ко двору короля Генриха. Сейчас же чем скорее они сумеют отъехать со своей добычей как можно дальше от замка Фортэм, тем лучше. А еще крайне полезно увеличить расстояние между леди Джулианой и бедным, одурманенным ею шутом.
— Тогда поехали, нам не стоит терять время, — сказал Николас. — Я хочу добраться засветло до холмов. Я не очень много спал сегодня в замке Хью Фортэма. Холодный воздух приведет меня в чувство.
Бого внимательно посмотрел на него. Слишком много мудрости было в его грешных глазах.
— Уж не бежишь ли ты прочь, парень? От чего-то определенного? От разгневанного отца?
— От разгневанной леди, Бого. Женщины имеют обыкновение относиться к некоторым вещам слишком серьезно, — произнес шут легкомысленным тоном. — Не то что мы, мужчины.
Но Бого слишком долго и хорошо его знал, чтобы попасться на эту удочку. Он покачал своей седой головой.
— А ты ведь кое-что потерял, мой мальчик. Ты сам себе врешь. Я-то вижу тебя насквозь.
— Что потерял? — требовательно спросил Николас. — Я вовсе не намерен отдавать этот чертов кубок никому, кроме короля.
— Я не говорю сейчас о священном сосуде, — сурово возразил ему Бого. — Речь идет о твоем сердце, парень. Именно его ты потерял. И помоги тебе Бог, если ты не сумеешь получить его назад.
23
И все же дело обстояло именно так. И то, что он признавал это, делало ситуацию еще хуже.
В комнате было по-прежнему темно, но первые лучи рассвета уже начали проникать сквозь закрытые ставни. Теперь он уже мог увидеть ее, его любимую леди, засохшие слезы на ее щеках, разметавшиеся по подушке волосы, мягкие губы, чуть припухшие от его поцелуев. Он очень давно имел дело с девственницами и очень боялся все испортить, но, глядя на нее, этого не скажешь. Надо было бы принести мокрые холодные полотенца, чтобы стереть кровь, а затем еще раз заняться с ней любовью, на этот раз уже совсем без боли. Ему хотелось научить ее ласкать его языком, скакать на нем верхом, хотелось увести ее в темный и великолепный мир, где царят воображение и фантазия, но все это было невозможно. Лучшее, что он мог сделать для нее, — это исчезнуть из ее жизни навсегда. Другой мужчина научит ее всему этому. Другой, не он.
Если у Бого есть здравый смысл, то он не станет больше его ждать в рощице и заберется глубже в лес, чтобы люди графа не нашли его. Но нет, у Бого всегда здравого смысла было гораздо меньше, чем верности. Он наверняка все еще его ждет, и если Николас не хочет, чтобы их обоих схватили и спустили живьем шкуры, то он должен поспешить.
«Что ж, у меня и впрямь благородная душа, — подумал он с издевкой, — бросаю любимую женщину, чтобы та смогла найти себе достойного супруга, бегу от нее, чтобы не схватили Бого».
По крайней мере, он может себя успокаивать тем, что его грехопадение — временное, он всего лишь поддался соблазняющей его невинности с язвительным язычком. Он все равно в скором времени вернулся бы к своему образу жизни, а если Джулиане повезет, она найдет себе нового мужа по душе и забудет о бедном шуте. И если так случится, что совсем скоро после ее нового замужества у нее родится ребенок со светлыми волосами и золотистыми глазами, он будет знать, что оставил ей на память о себе драгоценный дар, о котором она так мечтала.
Джулиана лежала, вытянув руки вдоль тела, и больше не удерживала его. Она и не могла бы удержать его в этой постели, думал Николас, глядя на спящую и, как ни странно, ничего при этом не чувствуя.
Ну ладно, очень скоро Бого излечит его, нещадно над ним насмехаясь и обзывая безумным лунатиком. Несколько часов в компании Бого, и он снова вернется на путь безнравственного эгоизма — путь, которым следовал почти всю свою жизнь.
Но Николас все еще продолжал смотреть на Джулиану, не двигаясь. Если он поцелует ее, она проснется, и тогда он уже не сможет уйти. Она не отпустит его, она же обещала убить его, если он ее покинет. Бого отвезет кубок королю Генриху, а судьба Николаса будет никому не ведома.
Всего один поцелуй, который может перевернуть всю его жизнь. Но он всегда был человеком, который ежедневно испытывает свою судьбу. И на этот раз он тоже не отступит.
Он нагнулся над ней и осторожно провел губами по ее припухлому мягкому рту. Она даже не шевельнулась.
Он повторил попытку, поцеловав ее. Она лениво потянулась, приоткрыла рот, приглашая его в себя, но не проснулась.
Он положил руку на ее округлую, прекрасную обнаженную грудь, вспоминая вкус ее сосков, ее тихие стоны и крики наслаждения. Она еле слышно вздохнула.
Итак, это все.
У него больше не было никаких причин задерживаться и никаких прав. К тому времени, как он умылся и оделся, почти наступил рассвет. Джулиана спала с легкой утомленной улыбкой на лице. И тогда он вдруг понял, к своему изумлению, что она лежит на остатках своей разорванной сорочки. Он оторвал кусок тонкой ткани, вытянув лоскут прямо из-под нее, — она даже не пошевелилась.
На куске белой ткани виднелось кровавое пятно, свидетельство ее невинности. Он, должно быть, и впрямь сумасшедший дурак, которым прикидывался, подумал Николас, качая головой.
Тем не менее он спрятал кусок ткани за пазуху, как раз возле сердца, и вышел, даже ни разу не оглянувшись.
Бого ждал его с двумя оседланными лошадьми.
— Что вас так задержало? Вы выглядите, словно кот, упустивший мышь.
— Я был занят. — Николас взглянул на лошадей. — Которая из них моя?
— Та, что поспокойнее. Помня то, как вы годами отказывались ездить верхом, я решил, что вам не стоит начинать столь резко.
— Они обе кажутся довольно ленивыми. Я предпочитаю скакать резво, нежели быть схваченным людьми лорда Хью и лишиться головы.
— Генрих не позволит.
— Возможно. Но я слишком хорошо знаю, что нельзя никому доверять, особенно королям. Он жаждет получить этот чертов кубок, а вовсе не спасать парочку проходимцев.
— Что у вас за язык, мастер Николас, — попрекнул его Бого с неожиданным достоинством. — Ведь вы говорите о кубке святой Евгелины, Повелительницы драконов. Это священная реликвия.
«Священная, как же», — подумал Николас, но по некоторым причинам промолчал.
Бого был простым человеком, но иногда у него проявлялась странная набожность и благочестие. К тому же в эти последние дни он провел много времени в компании брата Бэрта. Возможно, он даже страдал от того, что Николас постоянно совершал разного рода неблагочестивые поступки.
Но они переживут это, они оба. Они были рождены для греха, не для благородных поступков, и скоро всякого рода мысли о чести и достоинстве исчезнут без следа.
— Нам лучше трогаться в путь, — сказал Бого. — Хотите сами нести кубок?
— Такой нечестивец, как я? Нет уж, пусть он будет у тебя, Бого, раз уж ты имеешь к нему такую склонность. А кроме того, если Хью поедет за нами, он скорее подумает, что кубок у меня. Это даст тебе некоторое время, чтобы удрать с ним. И не смотри на меня этим упрямым взглядом и не говори, что ни за что не оставишь меня. Что важнее: моя бесценная задница или твой священный сосуд?
— Не мой, — мрачно сказал Бого. — Он принадлежит добрым братьям, которые заботятся о славе святой Евгелины.
— Он принадлежит королю, который выдаст нам за него награду, — поправил его Николас. — Если бы святую Евгелину это огорчало, она могла бы указать Генриху на его ошибку, и тогда он отдал бы святую реликвию ордену. Только я сомневаюсь в этом.
— Вы безнадежный грешник, мастер Николас.
— Ты прав. Но я начинаю беспокоиться о тебе, мой друг. Уж не хочешь ли ты променять службу мне на служение Богу?
Бого мрачно покачал своей косматой седой головой.
— Слишком поздно для такого, как я, что бы там ни говорил брат Бэрт.
Николас бросил в его сторону внимательный взгляд. Ему бы очень хотелось услышать, что именно советовал его слуге брат Бэрт, но сейчас едва ли был подходящий случай для того, чтобы задавать вопросы. Что ж, у них будет достаточно времени на пути ко двору короля Генриха. Сейчас же чем скорее они сумеют отъехать со своей добычей как можно дальше от замка Фортэм, тем лучше. А еще крайне полезно увеличить расстояние между леди Джулианой и бедным, одурманенным ею шутом.
— Тогда поехали, нам не стоит терять время, — сказал Николас. — Я хочу добраться засветло до холмов. Я не очень много спал сегодня в замке Хью Фортэма. Холодный воздух приведет меня в чувство.
Бого внимательно посмотрел на него. Слишком много мудрости было в его грешных глазах.
— Уж не бежишь ли ты прочь, парень? От чего-то определенного? От разгневанного отца?
— От разгневанной леди, Бого. Женщины имеют обыкновение относиться к некоторым вещам слишком серьезно, — произнес шут легкомысленным тоном. — Не то что мы, мужчины.
Но Бого слишком долго и хорошо его знал, чтобы попасться на эту удочку. Он покачал своей седой головой.
— А ты ведь кое-что потерял, мой мальчик. Ты сам себе врешь. Я-то вижу тебя насквозь.
— Что потерял? — требовательно спросил Николас. — Я вовсе не намерен отдавать этот чертов кубок никому, кроме короля.
— Я не говорю сейчас о священном сосуде, — сурово возразил ему Бого. — Речь идет о твоем сердце, парень. Именно его ты потерял. И помоги тебе Бог, если ты не сумеешь получить его назад.
23
Когда Джулиана проснулась, она некоторое время находилась в какой-то полудреме. Несколько мгновений она лежала без движения с закрытыми глазами, вспоминая благословенные, восхитительные ощущения, которые владели ее телом совсем недавно. Затем к ней полностью вернулась память, и она протянула руку, уже зная, что никого не обнаружит рядом. Она была одна.
Джулиана села, пушистое меховое покрывало сползло до талии, и она поспешно схватила его и потянула вверх, прикрывая свою наготу. Она была одна, брошенная, в пустых покоях, которые еще совсем недавно принадлежали шуту.
Ей нельзя было здесь оставаться, кто-то непременно наткнется на нее рано или поздно. Ее платье лежало скомканное на полу. Придерживая на себе покрывало, она потянулась за одеждой, а затем замерла, глядя на свое тело.
Она все еще лежала на остатках своей разорванной рубашки, испачканная засохшей кровью. О чем спрашивала ее мать? Была ли у нее кровь после посещений мужа?
Не муж, а Николас Стрэнджфеллоу сделал то, что должен был, но не сумел сделать ее муж, и сделал это великолепно.
Но он оставил ее. В этом не было никакого сомнения. Она натягивала платье через голову, стараясь не замечать отметины на своей бледной коже — небольшие синяки, оставшиеся от любовных укусов и поцелуев. Возможно, что она найдет его в главном зале, скачущего и донимающего всех своими рифмами, но в глубине души она знала, что его нигде нет. Он бросил ее, как она и думала.
А она собиралась убить его.
Как же он нашел кубок? Без него он бы не уехал. Но где он его нашел? Должно быть, это произошло уже после того, как он переспал с ней. Едва ли он стал бы тратить на нее время, если бы чертова реликвия уже была у него в руках.
Она коротко помолилась святой Евгелине, сетуя на свой невоздержанный язык. Потом с трудом поднялась на дрожащие ноги. Между ног у нее немного саднило, и это ощущение должно было бы вызвать у нее отвращение, но вместо этого она с нежностью прикоснулась к себе через складки шерстяного платья. Как же могла она так долго ничего не знать и не понимать о себе?
И как могла она оказаться такой открытой для чар лжеца и болтуна? Она должна сейчас же найти мать, узнать, не забил ли ее муж до смерти за потерю кубка. А затем она должна найти этот кубок. Неважно, у кого он был — у короля, или шута, или аббата, не имело значения. Она должна была добыть его для матери.
Джулиана задержала дыхание, когда шагнула в коридор, ее босые ноги едва выглядывали из-под длинного платья. Материя была достаточно плотной, чтобы никто не смог догадаться, что под платьем на ней ничего нет. Впрочем, если ей повезет, она никем не замеченная сможет пробраться обратно в свою спальню.
Однако везение ее явно кончилось, и причем самым плачевным из всех возможных вариантов образом. Они были в ее покоях и ждали ее, подобно священному трибуналу святой инквизиции. Отец Паулус, суровый и бледный в своей богатой рясе, и брат Бэрт, круглое лицо которого светилось пониманием. Здесь же находился и юный Гилберт с плетью в руке.
— Блудница! — приветствовал ее отец Паулус, едва только она открыла дверь. — Иезавель, продающая свое тело тому, кто даст выше цену! Где дурак?
Если бы она могла, она попыталась бы сбежать, но юный Гилберт уже скользнул ей за спину и закрыл дверь, толкнув ее в комнату.
— Я… не знаю. Я не видела его. Я заснула…
Она едва не сказала «во время молитвы», но не рискнула на этот раз навлечь на себя удар молнии за такую бесстыдную нечестивую ложь.
— Разумеется, после того, как предала греху наслаждения свою плоть. Ты пахнешь похотью и блудом!
Джулиана в этом сомневалась, хотя ей и впрямь очень хотелось принять ванну, но она промолчала.
Брат Бэрт тоже хранил молчание, однако выражение его встревоженного лица не предвещало ничего хорошего.
— Ты и твой… любовник будете наказаны! — выплюнул аббат. — С тебя снимут одежду и представят на всеобщее поругание. Твоя мать будет умолять меня пощадить тебя, но ей будет отказано до тех пор, пока не признаешь, что он наложил на тебя заклятие.
Это был бы самый простой выход, и Джулиана удивилась, почему аббат предложил его. Николас уехал, и, обвинив его в своем грехопадении, она ничем не повредит ему и спасется от стыда позорного наказания за прелюбодеяние.
Только непонятно, почему именно ее выбрали для наказания за это, когда половина населения замка повинна в том же грехе. Отцу Паулусу стоило только обернуться и повнимательнее посмотреть, что делается у него под носом, хотя бы ночью в главном зале или кухне.
Впрочем, неважно. Одно-единственное слово могло бы ее спасти. Обвинить Николаса Стрэнджфеллоу в том, что он околдовал ее своими золотыми глазами, и она избежит наказания, а до Николаса им в любом случае не добраться.
Она уже открыла было рот, чтобы произнести обвинение шуту, но что-то вдруг остановило ее, какой-то упрямый голосок внутри. Это было глупо — ведь она и правда находила его глаза колдовскими, сумасшедшими. Ни один другой мужчина не мог бы соблазнить ее лечь в свою постель, заставить ее умолять, просить, требовать… Живое воспоминание окрасило ее щеки ярким румянцем.
— Вот как, блудница еще и краснеет! — прогремел отец Паулус. — Скажи нам, где шут и как он околдовал тебя, и я не стану приказывать Гилберту хлестать тебя плеткой.
Она должна была бы сразу понять, зачем он здесь. В ее памяти мгновенно возникла картинка, как Гилберт хлестал плеткой по голой спине аббата, красные рубцы на спине настоятеля кровоточили, и она сомневалась, что он стонал в священном экстазе.
— Скажите нам, где он, миледи, — серьезно обратился к ней брат Бэрт. — И вы избавите себя от наказания.
— Но я не знаю, — просто ответила она. — Должно быть, он уехал.
— Гилберт, сорви платье с этой грешницы! — пронзительно взвизгнул аббат.
Она почти не сомневалась, что Гилберт вполне может с ней справиться, и тем не менее не собиралась покорно стоять и позволить ему дотрагиваться до себя. Она обхватила себя руками и в тревоге взглянула на юношу. Тот сделал к ней один шаг.
— Отец Паулус, — поспешно вмешался брат Бэрт. — Я думаю, вы заблуждаетесь. Эта бедняжка, очевидно, была обманута шутом. Она, конечно, не заслуживает такого наказания.
— Она отказывается обвинить его в колдовстве!
— Я сомневаюсь, что он способен на подобный грех. Ведь он всего лишь бедный дурак, в конце концов. И если он уехал, то совершенно очевидно, что он забрал кубок с собой. Надо ли нам тратить время, наказывая эту леди, в то время как можно навсегда лишиться драгоценной реликвии?
Это был очень правильный ход. Бледные глаза аббата обратились к монаху, безумный блеск в них погас.
— Ты мудр, брат Бэрт, — неохотно признал аббат. — Эта блудница может подождать наказания. Кубок — вот что имеет значение. Он должен принадлежать Господу.
Не было никакого сомнения в том, кого именно отец Паулус считает Главным Слугой Господа. Джулиана почувствовала облегчение в предвкушении скорого освобождения, но при этом предусмотрительно держала рот на замке. Они не должны найти Николаса. Джулиана была уверена, что он сумеет не попасться двум старикам, таким как брат Бэрт и аббат, — и еще она надеялась, что отец Паулус не сочтет ничтожную грешницу достойной того, чтобы ради нее возвращаться в замок Фортэм теперь, после того, как сокровище отсюда исчезло.
— Но куда он поехал? И каким образом? Этот негодяй отказывается ездить верхом…
— Он уехал верхом, — сказал Гилберт. — Николас Стрэнджфеллоу совсем не тот человек, за которого себя выдает.
— Откуда тебе это известно? — с подозрением глядя на юношу, спросил аббат.
— Я просто очень наблюдательный. Многие люди даже не подозревают, как много я замечаю. Я предполагаю, что мастер Николас и его слуга отправились на восток, в Лондон.
— Зачем, ради всего святого, он бы поехал туда? — строго спросил аббат.
— Он ведь слуга короля, разве нет? — спокойно сказал Гилберт.
Ужасная, зловещая улыбка искривила бледное лицо аббата, открыв почерневшие зубы.
— Хороший мальчик, — сказал он и, обращаясь к монаху, приказал: — Брат Бэрт, прикажите оседлать четырех лошадей. И убедитесь, чтобы это были хорошие лошади, нам надо скакать очень быстро.
— Четырех, святой отец? — с сомнением спросил брат Бэрт.
— Гилберт поедет с нами. Он живой паренек, и он нам поможет. Мы возьмем с собой и эту блудницу. Я подозреваю, что она слабое место мастера Николаса.
— Но вы не можете! Лорд Хью не позволит вам это сделать.
— Лорд Хью заперся с женой в своих покоях и не появится оттуда целый день, — спокойно сообщил аббат. — Я понятия не имею, то ли он бьет ее, то ли насилует, мне нет до этого дела. Он слишком мало интересовался своей женой до свадьбы, чтобы заботиться о ее дочери. Он будет даже рад, если она исчезнет.
— Но, отец Паулус… — взмолился брат Бэрт.
— Если вы будете еще медлить, брат, я прикажу ее высечь.
Брат Бэрт бросил на Джулиану отчаянный взгляд, но он ничего не мог поделать.
— Дайте слово, отец Паулус, что не причините ей вреда.
Губы аббата снова скривились, на этот раз от отвращения.
— Она будет в безопасности. Если вы поспешите.
Джулиана едва не бросилась следом за братом Бэртом, но он уже ушел, семеня своими обутыми в сандалии короткими ногами. Он оставил ее одну с этими двумя очень опасными людьми, мальчиком с невинным лицом и мертвыми глазами и старым безумным священником.
— Вам надлежит переодеться во что-нибудь более подходящее, — строго сказал отец Паулус. — Смойте с себя следы своего прелюбодеяния и приготовьтесь сопровождать нас. Вы не должны больше произносить ни одного слова, вы поняли меня?
— Да, святой отец, — сказала Джулиана, и в тот же миг священник ударил ее по лицу с такой силой, что у нее запрокинулась голова. Она в растерянности уставилась на него, онемев от боли и неожиданности.
— Ни одного слова, шлюха! — завопил он, явно ожидая, что она заговорит снова.
Джулиана кивнула, опустив голову, чтобы он не увидел ненависть в ее глазах.
— Там в кувшине есть вода, и я полагаю, ты знаешь, где взять чистую одежду. Мы подождем здесь.
Они не собирались выходить. Она понимала, что они едва ли интересуются ее телом, просто они хотели унизить и оскорбить ее. Джулиана стояла, не двигаясь, с каменным выражением лица глядя на священника и мальчишку. Ее щека горела от удара, и она была почти уверена, что он ударит ее снова.
Но, к ее удивлению, аббат опустил взгляд и сказал Гилберту:
— Идем, мой мальчик. Я не хочу подвергать твою невинную душу такому искушению.
Обняв юношу за плечи, он отвел его к окну и встал с ним там, отвернувшись от Джулианы.
Она скинула с себя платье, не заботясь о том, видят они ее или нет, и, как могла, протерла тело водой из кувшина, смывая с себя его запах, его прикосновения, саму память о нем. Она не плакала — не было времени для слез. Она просто терла свое тело, пока оно не загорелось, а затем надела чистую простую, невзрачную одежду и грубые башмаки, от ее мягких кожаных туфелек в лесу было бы мало проку. Она понятия не имела, куда собрался везти ее священник, но решила, что должна быть готова сбежать при первой же возможности.
Ее волосы спутались, и она попыталась разобрать пряди пальцами, когда почувствовала, что аббат смотрит на нее.
— Гилберт, — сказал отец Паулус ровным тоном. — Отрежь волосы этой шлюхе.
— Нет! — закричала она в ужасе, но аббат уже схватил ее за плечо и силой бросил на колени, в то время как Гилберт склонился над ней, блеснув тонким лезвием ножа в руке. Она попыталась вырваться, но аббат с неожиданной силой сжал ей руки, а Гилберт принялся срезать ее длинные волосы, и они падали прядь за прядью, устилая пол вокруг нее. Джулиана тихо плакала, глотая слезы, она понимала, что теряет свою единственную красоту.
— Вот так, — сказал отец Паулус с удовлетворением в голосе. — Теперь ты выглядишь как настоящая шлюха, каковой на самом деле и являешься.
Он выпустил ее. Джулиана, решив не сдаваться, выпрямилась и гордо расправила плечи. Голове вдруг стало непривычно легко без густой массы волос. Она поднялась, посмотрела на свое отражение в зеркале и отвернулась.
Священник бросил ей тяжелый льняной чепец, Джулиана поймала его неловкими, дрожащими руками.
— Прикрой свой стыд, шлюха! — грубо сказал он. — И благодари Святую Деву, что твоя мать не видит твоего грехопадения.
Она не хотела надевать это уродство, но священник не оставил ей выбора. Она снова провела рукой по волосам. Ощущение было непривычным: короткие, колючие космы вместо привычных длинных шелковистых прядей. Волосы вырастут, сказала она себе. А если она все-таки уйдет в монастырь, никто никогда не увидит ее стыда под монашеским покрывалом.
Но теперь она не хотела в монастырь. Она не собиралась вести затворническую жизнь под началом такого человека, как аббат монастыря Святой Евгелины. Она хотела быть с Николасом Стрэнджфеллоу. Никто не остановил их, когда они выехали из ворот замка. Джулиана сомневалась, что кто-нибудь смог узнать в ней дочь леди Изабеллы. Она ехала в платье служанки, с опущенной головой, покрытой белым покрывалом. Гилберт ехал чуть впереди нее, держа, как бы небрежно, поводья ее лошади, но Джулиана не сомневалась, что сбежать ей будет очень нелегко. Она оглянулась назад, на башни замка Фортэм. Где-то за его толстыми стенами лежала ее мать, леди Изабелла, полностью отданная во власть разгневанного мужа, может быть, избитая, чуть живая. Да и жива ли она еще?
— Моя мать… — произнесла она, несмотря на приказ молчать.
К счастью, ее услышал лишь брат Бэрт, который ехал совсем близко. Выражение его лица не оставляло никаких сомнений в том, что все происходящее он переживает очень болезненно.
— С леди Изабеллой все в порядке, дитя мое, я уверен в этом. Граф добрый человек, он не причинит ей вреда. Но она очень огорчится, когда узнает, что случилось с вами. Если бы я мог хоть что-то изменить!
Имел ли он в виду ту ее ночь с шутом или наказание аббата? Она не осмелилась спрашивать.
— Дай-ка мне поводья, мой мальчик, а сам поезжай лучше с отцом Паулусом, — обратился брат Бэрт к Гилберту.
В его голосе явно звучало осуждение, которое он не осмеливался высказать аббату прямо. Он подождал, пока юноша поравняется с аббатом, и тихо заговорил:
— С вами все в порядке, миледи? Он не причинил вам вреда?
И вновь вернулись непрошеные воспоминания о тех минутах, которые она провела в объятиях Николаса. Ее вдруг захватило такое страстное желание снова увидеть его, почувствовать его поцелуи, его ласки…
— Николас никогда бы не обидел меня, брат Бэрт. Он ведь только притворяется сумасшедшим. На самом деле он…
— Я говорю об аббате, дитя мое, — мягко прервал ее монах. — Если вы собираетесь благополучно выбраться из всей этой истории, вам лучше совсем выкинуть шута из головы.
— Я уже выкинула, — сказала она, не беспокоясь о том, что опять лжет священнослужителю. — Я не жду, что когда-нибудь встречу его снова.
Что ж, по крайней мере, это была правда.
— Если отец Паулус осуществит задуманное, то вы очень скоро встретитесь с шутом, миледи.
Джулиана покачала головой, ощутив вдруг непривычную легкость. Она и забыла о своих остриженных волосах.
— Он не найдет Николаса. Аббат не знает всех его хитростей и трюков.
— Разумеется. Но вы забыли о юном Гилберте. Он кажется мне не менее хитрым и коварным. Как вы считаете?
Джулиана посмотрела на едущую впереди тоненькую фигурку мальчика, и у нее внезапно появилось дурное предчувствие.
— Он сможет, — прошептала она.
Брат Бэрт наклонился к ней и взял за руку:
— Доверьтесь Богу, дитя мое. Попросите святую Евгелину защитить вас, и я уверен, все будет хорошо.
Она кивнула, всей душой желая обладать такой же непоколебимой верой, как старик-монах.
— Где моя дочь? — напряженным голосом спросила Изабелла, чувствуя, что ее начинает охватывать паника.
Это была ее вина, думала она в отчаянии. Она слишком долго провалялась в постели со своим мужем, наслаждаясь его телом и его ласками, обмениваясь поцелуями и тайнами, в то время как ее дочери грозила опасность.
Сэр Жофрей выглядел обеспокоенным и несчастным.
— Я не знаю, миледи. Шут и его человек исчезли. Стража видела, как несколько часов тому назад из ворот выехал аббат со своими людьми. Но никто не видел леди Джулиану.
Неужели она оказалась настолько безумной, что сбежала с шутом? После вчерашнего открытия едва ли. Но Изабелла слишком хорошо знала, какие глупые ошибки способны совершать влюбленные.
— Кто сопровождал аббата?
— Монах и еще мальчик, Гилберт, который последнее время все таскался за лордом Фортэмом. И еще какая-то служанка.
Изабелла почувствовала, как ледяной ужас стискивает сердце. Если Джулиана сбежала с шутом, это, конечно, ошибка, но еще полбеды, но если ее увез с собою аббат, то это действительно ужасно.
Но, может, она просто спешит с выводами, может, ее упрямая дочь просто договорилась со священником, чтобы он взял ее в монастырь. Возможно, все еще не так плохо.
Однако что-то ей подсказывало, что это не так.
— Миледи? — Это была Рейчел, одна из служанок, которая только что подошла. Тревога, написанная на ее простом круглом лице, заставила сердце Изабеллы сжаться в недобром предчувствии. — Могу я поговорить с вами… наедине?
Джулиана села, пушистое меховое покрывало сползло до талии, и она поспешно схватила его и потянула вверх, прикрывая свою наготу. Она была одна, брошенная, в пустых покоях, которые еще совсем недавно принадлежали шуту.
Ей нельзя было здесь оставаться, кто-то непременно наткнется на нее рано или поздно. Ее платье лежало скомканное на полу. Придерживая на себе покрывало, она потянулась за одеждой, а затем замерла, глядя на свое тело.
Она все еще лежала на остатках своей разорванной рубашки, испачканная засохшей кровью. О чем спрашивала ее мать? Была ли у нее кровь после посещений мужа?
Не муж, а Николас Стрэнджфеллоу сделал то, что должен был, но не сумел сделать ее муж, и сделал это великолепно.
Но он оставил ее. В этом не было никакого сомнения. Она натягивала платье через голову, стараясь не замечать отметины на своей бледной коже — небольшие синяки, оставшиеся от любовных укусов и поцелуев. Возможно, что она найдет его в главном зале, скачущего и донимающего всех своими рифмами, но в глубине души она знала, что его нигде нет. Он бросил ее, как она и думала.
А она собиралась убить его.
Как же он нашел кубок? Без него он бы не уехал. Но где он его нашел? Должно быть, это произошло уже после того, как он переспал с ней. Едва ли он стал бы тратить на нее время, если бы чертова реликвия уже была у него в руках.
Она коротко помолилась святой Евгелине, сетуя на свой невоздержанный язык. Потом с трудом поднялась на дрожащие ноги. Между ног у нее немного саднило, и это ощущение должно было бы вызвать у нее отвращение, но вместо этого она с нежностью прикоснулась к себе через складки шерстяного платья. Как же могла она так долго ничего не знать и не понимать о себе?
И как могла она оказаться такой открытой для чар лжеца и болтуна? Она должна сейчас же найти мать, узнать, не забил ли ее муж до смерти за потерю кубка. А затем она должна найти этот кубок. Неважно, у кого он был — у короля, или шута, или аббата, не имело значения. Она должна была добыть его для матери.
Джулиана задержала дыхание, когда шагнула в коридор, ее босые ноги едва выглядывали из-под длинного платья. Материя была достаточно плотной, чтобы никто не смог догадаться, что под платьем на ней ничего нет. Впрочем, если ей повезет, она никем не замеченная сможет пробраться обратно в свою спальню.
Однако везение ее явно кончилось, и причем самым плачевным из всех возможных вариантов образом. Они были в ее покоях и ждали ее, подобно священному трибуналу святой инквизиции. Отец Паулус, суровый и бледный в своей богатой рясе, и брат Бэрт, круглое лицо которого светилось пониманием. Здесь же находился и юный Гилберт с плетью в руке.
— Блудница! — приветствовал ее отец Паулус, едва только она открыла дверь. — Иезавель, продающая свое тело тому, кто даст выше цену! Где дурак?
Если бы она могла, она попыталась бы сбежать, но юный Гилберт уже скользнул ей за спину и закрыл дверь, толкнув ее в комнату.
— Я… не знаю. Я не видела его. Я заснула…
Она едва не сказала «во время молитвы», но не рискнула на этот раз навлечь на себя удар молнии за такую бесстыдную нечестивую ложь.
— Разумеется, после того, как предала греху наслаждения свою плоть. Ты пахнешь похотью и блудом!
Джулиана в этом сомневалась, хотя ей и впрямь очень хотелось принять ванну, но она промолчала.
Брат Бэрт тоже хранил молчание, однако выражение его встревоженного лица не предвещало ничего хорошего.
— Ты и твой… любовник будете наказаны! — выплюнул аббат. — С тебя снимут одежду и представят на всеобщее поругание. Твоя мать будет умолять меня пощадить тебя, но ей будет отказано до тех пор, пока не признаешь, что он наложил на тебя заклятие.
Это был бы самый простой выход, и Джулиана удивилась, почему аббат предложил его. Николас уехал, и, обвинив его в своем грехопадении, она ничем не повредит ему и спасется от стыда позорного наказания за прелюбодеяние.
Только непонятно, почему именно ее выбрали для наказания за это, когда половина населения замка повинна в том же грехе. Отцу Паулусу стоило только обернуться и повнимательнее посмотреть, что делается у него под носом, хотя бы ночью в главном зале или кухне.
Впрочем, неважно. Одно-единственное слово могло бы ее спасти. Обвинить Николаса Стрэнджфеллоу в том, что он околдовал ее своими золотыми глазами, и она избежит наказания, а до Николаса им в любом случае не добраться.
Она уже открыла было рот, чтобы произнести обвинение шуту, но что-то вдруг остановило ее, какой-то упрямый голосок внутри. Это было глупо — ведь она и правда находила его глаза колдовскими, сумасшедшими. Ни один другой мужчина не мог бы соблазнить ее лечь в свою постель, заставить ее умолять, просить, требовать… Живое воспоминание окрасило ее щеки ярким румянцем.
— Вот как, блудница еще и краснеет! — прогремел отец Паулус. — Скажи нам, где шут и как он околдовал тебя, и я не стану приказывать Гилберту хлестать тебя плеткой.
Она должна была бы сразу понять, зачем он здесь. В ее памяти мгновенно возникла картинка, как Гилберт хлестал плеткой по голой спине аббата, красные рубцы на спине настоятеля кровоточили, и она сомневалась, что он стонал в священном экстазе.
— Скажите нам, где он, миледи, — серьезно обратился к ней брат Бэрт. — И вы избавите себя от наказания.
— Но я не знаю, — просто ответила она. — Должно быть, он уехал.
— Гилберт, сорви платье с этой грешницы! — пронзительно взвизгнул аббат.
Она почти не сомневалась, что Гилберт вполне может с ней справиться, и тем не менее не собиралась покорно стоять и позволить ему дотрагиваться до себя. Она обхватила себя руками и в тревоге взглянула на юношу. Тот сделал к ней один шаг.
— Отец Паулус, — поспешно вмешался брат Бэрт. — Я думаю, вы заблуждаетесь. Эта бедняжка, очевидно, была обманута шутом. Она, конечно, не заслуживает такого наказания.
— Она отказывается обвинить его в колдовстве!
— Я сомневаюсь, что он способен на подобный грех. Ведь он всего лишь бедный дурак, в конце концов. И если он уехал, то совершенно очевидно, что он забрал кубок с собой. Надо ли нам тратить время, наказывая эту леди, в то время как можно навсегда лишиться драгоценной реликвии?
Это был очень правильный ход. Бледные глаза аббата обратились к монаху, безумный блеск в них погас.
— Ты мудр, брат Бэрт, — неохотно признал аббат. — Эта блудница может подождать наказания. Кубок — вот что имеет значение. Он должен принадлежать Господу.
Не было никакого сомнения в том, кого именно отец Паулус считает Главным Слугой Господа. Джулиана почувствовала облегчение в предвкушении скорого освобождения, но при этом предусмотрительно держала рот на замке. Они не должны найти Николаса. Джулиана была уверена, что он сумеет не попасться двум старикам, таким как брат Бэрт и аббат, — и еще она надеялась, что отец Паулус не сочтет ничтожную грешницу достойной того, чтобы ради нее возвращаться в замок Фортэм теперь, после того, как сокровище отсюда исчезло.
— Но куда он поехал? И каким образом? Этот негодяй отказывается ездить верхом…
— Он уехал верхом, — сказал Гилберт. — Николас Стрэнджфеллоу совсем не тот человек, за которого себя выдает.
— Откуда тебе это известно? — с подозрением глядя на юношу, спросил аббат.
— Я просто очень наблюдательный. Многие люди даже не подозревают, как много я замечаю. Я предполагаю, что мастер Николас и его слуга отправились на восток, в Лондон.
— Зачем, ради всего святого, он бы поехал туда? — строго спросил аббат.
— Он ведь слуга короля, разве нет? — спокойно сказал Гилберт.
Ужасная, зловещая улыбка искривила бледное лицо аббата, открыв почерневшие зубы.
— Хороший мальчик, — сказал он и, обращаясь к монаху, приказал: — Брат Бэрт, прикажите оседлать четырех лошадей. И убедитесь, чтобы это были хорошие лошади, нам надо скакать очень быстро.
— Четырех, святой отец? — с сомнением спросил брат Бэрт.
— Гилберт поедет с нами. Он живой паренек, и он нам поможет. Мы возьмем с собой и эту блудницу. Я подозреваю, что она слабое место мастера Николаса.
— Но вы не можете! Лорд Хью не позволит вам это сделать.
— Лорд Хью заперся с женой в своих покоях и не появится оттуда целый день, — спокойно сообщил аббат. — Я понятия не имею, то ли он бьет ее, то ли насилует, мне нет до этого дела. Он слишком мало интересовался своей женой до свадьбы, чтобы заботиться о ее дочери. Он будет даже рад, если она исчезнет.
— Но, отец Паулус… — взмолился брат Бэрт.
— Если вы будете еще медлить, брат, я прикажу ее высечь.
Брат Бэрт бросил на Джулиану отчаянный взгляд, но он ничего не мог поделать.
— Дайте слово, отец Паулус, что не причините ей вреда.
Губы аббата снова скривились, на этот раз от отвращения.
— Она будет в безопасности. Если вы поспешите.
Джулиана едва не бросилась следом за братом Бэртом, но он уже ушел, семеня своими обутыми в сандалии короткими ногами. Он оставил ее одну с этими двумя очень опасными людьми, мальчиком с невинным лицом и мертвыми глазами и старым безумным священником.
— Вам надлежит переодеться во что-нибудь более подходящее, — строго сказал отец Паулус. — Смойте с себя следы своего прелюбодеяния и приготовьтесь сопровождать нас. Вы не должны больше произносить ни одного слова, вы поняли меня?
— Да, святой отец, — сказала Джулиана, и в тот же миг священник ударил ее по лицу с такой силой, что у нее запрокинулась голова. Она в растерянности уставилась на него, онемев от боли и неожиданности.
— Ни одного слова, шлюха! — завопил он, явно ожидая, что она заговорит снова.
Джулиана кивнула, опустив голову, чтобы он не увидел ненависть в ее глазах.
— Там в кувшине есть вода, и я полагаю, ты знаешь, где взять чистую одежду. Мы подождем здесь.
Они не собирались выходить. Она понимала, что они едва ли интересуются ее телом, просто они хотели унизить и оскорбить ее. Джулиана стояла, не двигаясь, с каменным выражением лица глядя на священника и мальчишку. Ее щека горела от удара, и она была почти уверена, что он ударит ее снова.
Но, к ее удивлению, аббат опустил взгляд и сказал Гилберту:
— Идем, мой мальчик. Я не хочу подвергать твою невинную душу такому искушению.
Обняв юношу за плечи, он отвел его к окну и встал с ним там, отвернувшись от Джулианы.
Она скинула с себя платье, не заботясь о том, видят они ее или нет, и, как могла, протерла тело водой из кувшина, смывая с себя его запах, его прикосновения, саму память о нем. Она не плакала — не было времени для слез. Она просто терла свое тело, пока оно не загорелось, а затем надела чистую простую, невзрачную одежду и грубые башмаки, от ее мягких кожаных туфелек в лесу было бы мало проку. Она понятия не имела, куда собрался везти ее священник, но решила, что должна быть готова сбежать при первой же возможности.
Ее волосы спутались, и она попыталась разобрать пряди пальцами, когда почувствовала, что аббат смотрит на нее.
— Гилберт, — сказал отец Паулус ровным тоном. — Отрежь волосы этой шлюхе.
— Нет! — закричала она в ужасе, но аббат уже схватил ее за плечо и силой бросил на колени, в то время как Гилберт склонился над ней, блеснув тонким лезвием ножа в руке. Она попыталась вырваться, но аббат с неожиданной силой сжал ей руки, а Гилберт принялся срезать ее длинные волосы, и они падали прядь за прядью, устилая пол вокруг нее. Джулиана тихо плакала, глотая слезы, она понимала, что теряет свою единственную красоту.
— Вот так, — сказал отец Паулус с удовлетворением в голосе. — Теперь ты выглядишь как настоящая шлюха, каковой на самом деле и являешься.
Он выпустил ее. Джулиана, решив не сдаваться, выпрямилась и гордо расправила плечи. Голове вдруг стало непривычно легко без густой массы волос. Она поднялась, посмотрела на свое отражение в зеркале и отвернулась.
Священник бросил ей тяжелый льняной чепец, Джулиана поймала его неловкими, дрожащими руками.
— Прикрой свой стыд, шлюха! — грубо сказал он. — И благодари Святую Деву, что твоя мать не видит твоего грехопадения.
Она не хотела надевать это уродство, но священник не оставил ей выбора. Она снова провела рукой по волосам. Ощущение было непривычным: короткие, колючие космы вместо привычных длинных шелковистых прядей. Волосы вырастут, сказала она себе. А если она все-таки уйдет в монастырь, никто никогда не увидит ее стыда под монашеским покрывалом.
Но теперь она не хотела в монастырь. Она не собиралась вести затворническую жизнь под началом такого человека, как аббат монастыря Святой Евгелины. Она хотела быть с Николасом Стрэнджфеллоу. Никто не остановил их, когда они выехали из ворот замка. Джулиана сомневалась, что кто-нибудь смог узнать в ней дочь леди Изабеллы. Она ехала в платье служанки, с опущенной головой, покрытой белым покрывалом. Гилберт ехал чуть впереди нее, держа, как бы небрежно, поводья ее лошади, но Джулиана не сомневалась, что сбежать ей будет очень нелегко. Она оглянулась назад, на башни замка Фортэм. Где-то за его толстыми стенами лежала ее мать, леди Изабелла, полностью отданная во власть разгневанного мужа, может быть, избитая, чуть живая. Да и жива ли она еще?
— Моя мать… — произнесла она, несмотря на приказ молчать.
К счастью, ее услышал лишь брат Бэрт, который ехал совсем близко. Выражение его лица не оставляло никаких сомнений в том, что все происходящее он переживает очень болезненно.
— С леди Изабеллой все в порядке, дитя мое, я уверен в этом. Граф добрый человек, он не причинит ей вреда. Но она очень огорчится, когда узнает, что случилось с вами. Если бы я мог хоть что-то изменить!
Имел ли он в виду ту ее ночь с шутом или наказание аббата? Она не осмелилась спрашивать.
— Дай-ка мне поводья, мой мальчик, а сам поезжай лучше с отцом Паулусом, — обратился брат Бэрт к Гилберту.
В его голосе явно звучало осуждение, которое он не осмеливался высказать аббату прямо. Он подождал, пока юноша поравняется с аббатом, и тихо заговорил:
— С вами все в порядке, миледи? Он не причинил вам вреда?
И вновь вернулись непрошеные воспоминания о тех минутах, которые она провела в объятиях Николаса. Ее вдруг захватило такое страстное желание снова увидеть его, почувствовать его поцелуи, его ласки…
— Николас никогда бы не обидел меня, брат Бэрт. Он ведь только притворяется сумасшедшим. На самом деле он…
— Я говорю об аббате, дитя мое, — мягко прервал ее монах. — Если вы собираетесь благополучно выбраться из всей этой истории, вам лучше совсем выкинуть шута из головы.
— Я уже выкинула, — сказала она, не беспокоясь о том, что опять лжет священнослужителю. — Я не жду, что когда-нибудь встречу его снова.
Что ж, по крайней мере, это была правда.
— Если отец Паулус осуществит задуманное, то вы очень скоро встретитесь с шутом, миледи.
Джулиана покачала головой, ощутив вдруг непривычную легкость. Она и забыла о своих остриженных волосах.
— Он не найдет Николаса. Аббат не знает всех его хитростей и трюков.
— Разумеется. Но вы забыли о юном Гилберте. Он кажется мне не менее хитрым и коварным. Как вы считаете?
Джулиана посмотрела на едущую впереди тоненькую фигурку мальчика, и у нее внезапно появилось дурное предчувствие.
— Он сможет, — прошептала она.
Брат Бэрт наклонился к ней и взял за руку:
— Доверьтесь Богу, дитя мое. Попросите святую Евгелину защитить вас, и я уверен, все будет хорошо.
Она кивнула, всей душой желая обладать такой же непоколебимой верой, как старик-монах.
— Где моя дочь? — напряженным голосом спросила Изабелла, чувствуя, что ее начинает охватывать паника.
Это была ее вина, думала она в отчаянии. Она слишком долго провалялась в постели со своим мужем, наслаждаясь его телом и его ласками, обмениваясь поцелуями и тайнами, в то время как ее дочери грозила опасность.
Сэр Жофрей выглядел обеспокоенным и несчастным.
— Я не знаю, миледи. Шут и его человек исчезли. Стража видела, как несколько часов тому назад из ворот выехал аббат со своими людьми. Но никто не видел леди Джулиану.
Неужели она оказалась настолько безумной, что сбежала с шутом? После вчерашнего открытия едва ли. Но Изабелла слишком хорошо знала, какие глупые ошибки способны совершать влюбленные.
— Кто сопровождал аббата?
— Монах и еще мальчик, Гилберт, который последнее время все таскался за лордом Фортэмом. И еще какая-то служанка.
Изабелла почувствовала, как ледяной ужас стискивает сердце. Если Джулиана сбежала с шутом, это, конечно, ошибка, но еще полбеды, но если ее увез с собою аббат, то это действительно ужасно.
Но, может, она просто спешит с выводами, может, ее упрямая дочь просто договорилась со священником, чтобы он взял ее в монастырь. Возможно, все еще не так плохо.
Однако что-то ей подсказывало, что это не так.
— Миледи? — Это была Рейчел, одна из служанок, которая только что подошла. Тревога, написанная на ее простом круглом лице, заставила сердце Изабеллы сжаться в недобром предчувствии. — Могу я поговорить с вами… наедине?