Страница:
Изабелла взглянула на пеструю группу людей, собравшихся в холле. Она спустилась раньше мужа, чтобы отдать распоряжения по поводу праздничного обеда, которым они решили отметить начало их настоящей семейной жизни, но встретила растерянных, встревоженных людей. Ей сообщили самые дурные новости из всех возможных.
— Кто-то должен пойти к лорду Хью и сказать ему, что исчезла моя дочь вместе с большей частью наших гостей, — сказала Изабелла.
Сэр Жофрей тут же бросился выполнять распоряжение, явно стараясь побыстрее скрыться от разгневанной леди. Изабелла повернулась к Рейчел и, взяв за локоть, отвела ее в сторонку.
— Что произошло?
— Когда я пришла к леди Джулиане сегодня утром, комната была пуста, миледи. Я нашла только окровавленные мокрые тряпки и еще… — она судорожно сглотнула, — еще я нашла на полу ее прекрасные волосы, отрезанные. Кто-то увез ее силой. Кто-то остриг ей голову и забрал ее с собой.
— Аббат, — с ненавистью произнесла Изабелла. — Будь проклята его гнусная душа!
Служанка кивнула в ответ, она тоже так думала.
Изабелла нашла своего мужа во дворе, окруженным небольшим отрядом вооруженных людей, полностью готовым к битве. Его рот был сурово сжат, но при виде жены в глазах появилась нежность.
— Мы привезем ее назад, любовь моя, — пообещал он. — Они не могли уехать слишком далеко, прошло всего несколько часов. А я знаю эту землю всю вдоль и поперек.
— Я поеду с вами.
— Нет. Это мужская забота, и я…
— Моя дочь в опасности. Это, милорд, женская забота. Кто-нибудь, приведите мне лошадь!
Никто не двинулся с места, вопросительно глядя на хозяина. Изабелла затаила дыхание. Если он откажет, она все равно поступит так, как считает нужным, но никогда ему этого не простит.
— Приведите миледи лошадь, — приказал он. — Но вы должны быть готовы к тому, что мы поедем очень быстро, миледи, ради спасения вашей дочери.
— Я могу сделать все, что вы скажете мне.
В его глазах мелькнула странная нежность, но тут же погасла.
— Да, милая, — прошептал он так тихо, что его могла услышать только она одна. — Ты можешь.
Николас Стрэнджфеллоу чувствовал себя совершенно несчастным человеком. После целого дня, проведенного в седле, все его тело с непривычки затекло и саднило. Он был голоден и устал, да к тому же полагал себя последним негодяем, испытывая жуткие угрызения совести. Ему просто необходимо было вернуться к покою и комфорту королевского двора, к спелому телу и искусным ласкам сестры короля, к покровительству Генриха, к миру лжи, обмана и предательства, к которому он принадлежал. Время, проведенное им в западных провинциях, совершенно выбило его из привычной жизни, заставив сомневаться в правильности своих принципов и так хорошо задуманных планов.
Для него все всегда было так ясно. Благодаря покровительству короля жизнь у него была весьма неплохой. Самое худшее, что могло с ним случиться, — это умереть молодым, убитым каким-нибудь бедным рыцарем, которого он довел до безумия своими рифмами. Но это его не слишком беспокоило. Он научился жить одним днем и не слишком задумываться о будущем.
Вернуть себе титул, выстроить новый дом — теперь эти мечты казались ему несбыточными фантазиями дурака. Да он и был королевским дураком, которого использовали и сбрасывали, как ненужные карты или как пешку в большой игре.
Что, если Джулиана понесла от него ребенка? Что, если он дал ей то, о чем она так давно мечтала, но считала невозможным? Сможет ли она выдать это дитя за ребенка своего нового мужа?
Но если она выйдет замуж в ближайшее время, то, конечно, все будут считать, что дитя — плод ее нового брака. Он и сам никогда не узнает, его это ребенок или ее нового мужа. Да и зачем ему знать о том, что где-то на свете живет его бастард?
Как только он удостоверится, что Генрих занялся будущим браком Джулианы, он сможет спокойно выкинуть ее из головы. Он не несет за нее никакой ответственности, и их кувыркание в постели ничего не изменило. Даже если она носит его ребенка.
Он должен был быть более осторожным. Он, слава богу, достаточно опытен, чтобы знать, каким образом предохранить женщину, вовремя покинув ее лоно и не излив в нее свое семя. Но она была такая мягкая, теплая, такая влажная, что он просто не смог этого сделать. Он предал ее ради своего собственного нечестивого удовольствия.
И ради ее удовольствия тоже.
Ночь теплая, совсем непохожая на бурную ночь накануне, думал Николас, глядя на темнеющее в сумерках небо. Он бы предпочел ледяной дождь, бьющий по спине. Он вообще предпочел бы сейчас какое-нибудь наказание, чем хуже, тем лучше.
— Посмотрите-ка, там что-то вроде таверны впереди, мастер Николас, — прервал Бого его меланхолические мысли. — Мы можем остановиться там, перекусить и выпить эля.
— Можем, — согласился Николас, которого сейчас интересовало только одно — слезть с этой проклятой лошади.
Преследователей пока не было видно, должно быть, никто еще не спохватился, что они исчезли. Разве только Джулиана, проснувшись и обнаружив, что он уехал, не подняла крик.
Он почти надеялся, что она так и сделала. Ему было нестерпимо думать о том, как она просыпается одна в постели. Он должен был остаться и послать к дьяволу и кубок, и короля, и все свои надежды на будущее…
— У вас снова появился этот взгляд, — заметил Бого.
— Советую не сообщать мне, что это может значить с твоей точки зрения, — сладким голосом произнес Николас.
Бого усмехнулся.
— Ничего хорошего. Но не бойся, парень. Подобные вещи имеют обыкновение проходить без следа и без ущерба для здоровья.
Николас фыркнул с возмущением.
— У меня есть выбор, Бого. Либо напиться, либо выбить из тебя всю эту благочестивую дурь. Что ты предпочитаешь?
— Я напьюсь с вами, мастер Николас. А затем, может быть, вы решите, чего вы хотите на самом деле.
24
— Кто-то должен пойти к лорду Хью и сказать ему, что исчезла моя дочь вместе с большей частью наших гостей, — сказала Изабелла.
Сэр Жофрей тут же бросился выполнять распоряжение, явно стараясь побыстрее скрыться от разгневанной леди. Изабелла повернулась к Рейчел и, взяв за локоть, отвела ее в сторонку.
— Что произошло?
— Когда я пришла к леди Джулиане сегодня утром, комната была пуста, миледи. Я нашла только окровавленные мокрые тряпки и еще… — она судорожно сглотнула, — еще я нашла на полу ее прекрасные волосы, отрезанные. Кто-то увез ее силой. Кто-то остриг ей голову и забрал ее с собой.
— Аббат, — с ненавистью произнесла Изабелла. — Будь проклята его гнусная душа!
Служанка кивнула в ответ, она тоже так думала.
Изабелла нашла своего мужа во дворе, окруженным небольшим отрядом вооруженных людей, полностью готовым к битве. Его рот был сурово сжат, но при виде жены в глазах появилась нежность.
— Мы привезем ее назад, любовь моя, — пообещал он. — Они не могли уехать слишком далеко, прошло всего несколько часов. А я знаю эту землю всю вдоль и поперек.
— Я поеду с вами.
— Нет. Это мужская забота, и я…
— Моя дочь в опасности. Это, милорд, женская забота. Кто-нибудь, приведите мне лошадь!
Никто не двинулся с места, вопросительно глядя на хозяина. Изабелла затаила дыхание. Если он откажет, она все равно поступит так, как считает нужным, но никогда ему этого не простит.
— Приведите миледи лошадь, — приказал он. — Но вы должны быть готовы к тому, что мы поедем очень быстро, миледи, ради спасения вашей дочери.
— Я могу сделать все, что вы скажете мне.
В его глазах мелькнула странная нежность, но тут же погасла.
— Да, милая, — прошептал он так тихо, что его могла услышать только она одна. — Ты можешь.
Николас Стрэнджфеллоу чувствовал себя совершенно несчастным человеком. После целого дня, проведенного в седле, все его тело с непривычки затекло и саднило. Он был голоден и устал, да к тому же полагал себя последним негодяем, испытывая жуткие угрызения совести. Ему просто необходимо было вернуться к покою и комфорту королевского двора, к спелому телу и искусным ласкам сестры короля, к покровительству Генриха, к миру лжи, обмана и предательства, к которому он принадлежал. Время, проведенное им в западных провинциях, совершенно выбило его из привычной жизни, заставив сомневаться в правильности своих принципов и так хорошо задуманных планов.
Для него все всегда было так ясно. Благодаря покровительству короля жизнь у него была весьма неплохой. Самое худшее, что могло с ним случиться, — это умереть молодым, убитым каким-нибудь бедным рыцарем, которого он довел до безумия своими рифмами. Но это его не слишком беспокоило. Он научился жить одним днем и не слишком задумываться о будущем.
Вернуть себе титул, выстроить новый дом — теперь эти мечты казались ему несбыточными фантазиями дурака. Да он и был королевским дураком, которого использовали и сбрасывали, как ненужные карты или как пешку в большой игре.
Что, если Джулиана понесла от него ребенка? Что, если он дал ей то, о чем она так давно мечтала, но считала невозможным? Сможет ли она выдать это дитя за ребенка своего нового мужа?
Но если она выйдет замуж в ближайшее время, то, конечно, все будут считать, что дитя — плод ее нового брака. Он и сам никогда не узнает, его это ребенок или ее нового мужа. Да и зачем ему знать о том, что где-то на свете живет его бастард?
Как только он удостоверится, что Генрих занялся будущим браком Джулианы, он сможет спокойно выкинуть ее из головы. Он не несет за нее никакой ответственности, и их кувыркание в постели ничего не изменило. Даже если она носит его ребенка.
Он должен был быть более осторожным. Он, слава богу, достаточно опытен, чтобы знать, каким образом предохранить женщину, вовремя покинув ее лоно и не излив в нее свое семя. Но она была такая мягкая, теплая, такая влажная, что он просто не смог этого сделать. Он предал ее ради своего собственного нечестивого удовольствия.
И ради ее удовольствия тоже.
Ночь теплая, совсем непохожая на бурную ночь накануне, думал Николас, глядя на темнеющее в сумерках небо. Он бы предпочел ледяной дождь, бьющий по спине. Он вообще предпочел бы сейчас какое-нибудь наказание, чем хуже, тем лучше.
— Посмотрите-ка, там что-то вроде таверны впереди, мастер Николас, — прервал Бого его меланхолические мысли. — Мы можем остановиться там, перекусить и выпить эля.
— Можем, — согласился Николас, которого сейчас интересовало только одно — слезть с этой проклятой лошади.
Преследователей пока не было видно, должно быть, никто еще не спохватился, что они исчезли. Разве только Джулиана, проснувшись и обнаружив, что он уехал, не подняла крик.
Он почти надеялся, что она так и сделала. Ему было нестерпимо думать о том, как она просыпается одна в постели. Он должен был остаться и послать к дьяволу и кубок, и короля, и все свои надежды на будущее…
— У вас снова появился этот взгляд, — заметил Бого.
— Советую не сообщать мне, что это может значить с твоей точки зрения, — сладким голосом произнес Николас.
Бого усмехнулся.
— Ничего хорошего. Но не бойся, парень. Подобные вещи имеют обыкновение проходить без следа и без ущерба для здоровья.
Николас фыркнул с возмущением.
— У меня есть выбор, Бого. Либо напиться, либо выбить из тебя всю эту благочестивую дурь. Что ты предпочитаешь?
— Я напьюсь с вами, мастер Николас. А затем, может быть, вы решите, чего вы хотите на самом деле.
24
— Вы пилигримы?
С трудом выпрямившись после целого дня мучений в седле, Николас в замешательстве посмотрел на хозяина таверны.
— Пилигримы? — переспросил шут.
— Только они и заходят в наши края, да и то нечасто, чтобы поклониться могиле святой Евгелины, Повелительницы драконов, — сказал старик. — Конечно, здесь не так-то уже много, на что можно посмотреть. Только руины на вершине холма, но некоторые интересуются. Правда, в последнее время посетителей все меньше. Забывают старых святых. Многие хотят почитать воинов-святых, а не женщин. Что касается меня, я почитаю святую Евгелину. Любая женщина, которая может превратиться в дракона, это по мне.
Николас медленно повернулся и с кротким удивлением посмотрел на Бого.
— Ты знаешь, где мы, старина? — спросил он подозрительно ласковым тоном.
Бого не очень-то умел краснеть, но тем не менее избегал смотреть в глаза Николасу.
— Эта дорога ничем не хуже любой другой, — пробормотал он.
Николас повернулся к хозяину таверны.
— И где же находится место поклонения? Старик мотнул головой куда-то в сторону:
— Наверху холма. Мы называем это место Вершина Святой Евгелины. Там находятся развалины большого дома. Говорят, именно там она приняла мученическую смерть. Ее отравили, отдали на съедение дракону, а затем она сама превратилась в дракона, чтобы наказать своих мучителей. С тех пор, вот по крайней мере уже почти тысячу лет, в этих краях никто не видел драконов.
Поскольку предположение, что здесь вообще никто никогда не видел драконов, можно было бы посчитать ересью, Николас просто кивнул.
— У вас найдется вино, хозяин?
— Конечно! — Казалось, его обидел такой вопрос. — Лучшее вино во всем графстве!
— Тогда подай нам твоего великолепного вина. Мы отправляемся на холм, поклониться святому месту.
— Мастер Николас… — неуверенно начал Бого. Николас повернулся к нему:
— Ты сам привел нас сюда, Бого. По крайней мере.
мы сможем выпить вина во славу святой Евгелины на ее же собственной святой земле.
Бого промолчал, уловив знакомый блеск в глазах Николаса, который обычно появлялся, когда тот задумывал одну из своих каверз.
По крайней мере, не надо было снова влезать на спину этой чертовой лошади, на это Николас не отважился бы. Вершина Евгелины возвышалась над таверной, и вела туда всего одна тропинка, слишком узкая и скалистая для лошадей. А ему как раз надо было размять ноги, избавиться от ненужных мыслей и воспоминаний, которые преследовали его всю дорогу. Поэтому он начал взбираться по тропинке, остановившись на мгновение, чтобы обернуться к Бого.
Старый слуга стоял возле их лошадей, переминаясь с ноги на ногу.
— Возьми с собой свои вещи, Бого, — сказал Николас тихо. — Нам надо из чего-то пить.
Бого издал в ответ лишь странный шипящий звук, выражающий крайнее потрясение, но Николас не сомневался, что он последует за ним, как многие поколения его семьи следовали за Дервентами. И хотя времена и обстоятельства изменились, преданность не умерла.
Поднялась луна, немного на ущербе, и ее свет проникал сквозь ветви деревьев, освещая им путь, пока они поднимались по тропинке на вершину холма. Хозяин таверны был прав, добрые святые ныне были не в почете. Тропинка заросла, и по ней было довольно трудно идти. В темноте они постоянно спотыкались о камни и выступающие из земли корни.
Чтобы добраться до вершины, понадобилось довольно много времени. Николас слышал, как в спину ему тяжело дышит Бого. Наконец Николас вышел на ровный, свободный от леса участок на вершине и огляделся вокруг с явным интересом.
— Кажется, святая Евгелина старше, чем я думал, — пробормотал он. — Это ведь римские развалины.
— Она была дочерью барона, — возразил Бого, привалившись к стволу дерева и пытаясь отдышаться.
— Тогда зачем она жила на развалинах римской виллы?
Здесь не так-то уж много осталось: каменные полуразрушенные стены да несколько разбитых лежащих колонн.
— Может быть, она скрывалась здесь от своего мужа, — предположил Бого. — Может, он держал ее здесь в качестве пленницы. Я не знаю. Или ты веришь, или нет.
Николас посмотрел на руины, затем повернулся к ним спиной. Поднялся ветерок, зашуршав сухими листьями на гребне холма.
— Что ж, раз мы уже здесь, то будь я проклят, если двинусь обратно по этой чертовой тропе в полной темноте. Давай откроем вино и выпьем за добрую святую, кем бы она ни была.
Бого подозрительно посмотрел на него.
— Вы чертовски непоследовательны, милорд.
— Не называй меня так.
— Мы тут одни. Никто не услышит.
— Вот тут ты можешь и ошибаться. Да и что хорошего в том, чтобы быть лордом без земли и даже без имени. Где кубок?
— В моей седельной сумке, — строго сказал Бого. — Но вы собираетесь использовать его для кощунства. Лишь человек с чистым сердцем может коснуться его и не умереть.
— Тогда как же ты смог забрать его, старина? Я бы не сказал, что это относится к тебе. Или это только отговорка? Может быть, ты совсем не намерен отдавать его мне?
— Я знаю свой долг. Я следую за вами, как все предыдущие поколения моей семьи, — с несчастным видом сказал Бого.
— Но ты не хочешь отдавать кубок королю Генриху, не так ли?
— Не хочу. Николас кивнул.
— Я думаю, мой друг, что мы с тобой готовы совершить большую ошибку.
— Что вы имеете в виду?
— Да вот этот сосуд святой Евгелины. Давай оставим его ей.
Бого, не веря своим ушам, уставился на Николаса.
— Вы сумасшедший!
— Кажется, я делал все от меня зависящее, чтобы убедить тебя в этом, — заметил он кротко. — Давай позволим еще кому-нибудь найти его и решить, что с ним делать. Король хочет его получить, аббат хочет, лорд Хью хочет. Насколько я знаю, единственный, кому этот чертов сосуд совершенно не нужен, это я.
— Священный сосуд, — рассеянно поправил его Бого.
— Итак, давай оставим его здесь, пусть святая Евгелина увидит, что мы принесли его туда, где ему и надлежит находиться. Взгляни, вот этот камень вполне годится в качестве алтаря. Поставь его сюда, Бого.
Бого с сомнением посмотрел на Николаса. Но сама идея, кажется, ему понравилась.
— Нет ли у вас какой-нибудь ткани, чтобы завернуть кубок? Я не хочу, чтобы он поцарапался о камень.
У него был лоскут, спрятанный за пазухой, возле сердца, но он сомневался, что святая одобрит такую жертву. Это было все, что осталось ему на память о его потерянной любви. Он и так уже достаточно отдал святой Евгелине.
— Все будет в порядке, Бого, — сказал он. — Клади его сюда, и мы выпьем лучшего вина нашего хозяина, которое, как я подозреваю, отвратительно, и уснем под звездами, а завтра мы решим, что нам делать с остатком нашей жизни.
— Вы от всего отказываетесь, милорд, — предостерег его Бого.
На этот раз Николас не стал его поправлять из-за обращения.
— Я и так от всего уже отказался, старина. Сегодня утром.
Время остановилось для Джулианы. Они ехали мерным шагом, не останавливаясь, и, несмотря на свои страдания, она молилась об одном — чтобы они направлялись не в ту сторону. Но во всех действиях аббата не было и намека на колебания или неуверенность, и в глубине души Джулиана предчувствовала, что все кончится плохо, как для нее, так и для шута.
Совсем стемнело, когда они наконец остановились. Джулиана соскользнула с лошади и привалилась к ее боку. Ноги ее уже не держали. Брат Бэрт ласково взял ее за руку, этот дружеский жест был проникнут теплотой и сочувствием.
Гилберт и аббат скрылись внутри грубого строения, и Джулиана нашла в себе силы, чтобы поднять голову и заглянуть в добрые глаза монаха.
— Отпустите меня, — взмолилась она.
— Не могу, дитя мое. Мы сейчас находимся далеко от вашего дома, вам одной туда не добраться. Не бойтесь, я защищу вас от аббата.
— Как?
Священник покачал головой:
— Пока не знаю. Но я не позволю ему причинить вам вред.
— А что он сделает с Николасом, когда найдет его?
— Убьет, — уверенно сказал монах. — О, не своими руками, конечно. Он слишком набожен для этого. Но у него есть много способов сделать то, что он хочет. Нам остается только надеяться, что он не обвинит Николаса в ереси. Смерть на костре слишком мучительна.
— Он не найдет его, — сказала Джулиана, скорее молясь об этом, чем утверждая. — Он уехал уже достаточно далеко…
— Они здесь! — раздался торжествующий крик отца Паулуса. Они с Гилбертом вышли из таверны. — Их лошади все еще стоят на дворе. Они забрались на вершину холма к святым руинам — очевидно, для того, чтобы сотворить один из своих богомерзких ритуалов.
— Бого — достойный человек, — возразил монах. — Он не станет богохульствовать и творить богомерзкие дела.
— Они оба злодеи, — прошипел аббат с ненавистью. — А потому они оба подлежат моему суду…
— Суду Господа нашего, — поправил тихо брат Бэрт.
— Разумеется. — Аббат направился в сторону холма. — Возьмем с собой шлюху, — приказал он.
— Куда?
— Мы направляемся за кубком святой Евгелины, — торжественно, нараспев произнес аббат. — И определим наказание грешникам.
Николас был пьян и очень рад этому. Но, даже напившись, он не мог выкинуть мысли о Джулиане из головы. Наоборот, ее образ стал более живым, более реальным, он вспоминал, как она касалась его, как целовала, как двигалась, как смотрела на него, словно на бога и дьявола одновременно.
Однако сейчас, когда он был так пьян, это уже было неважно. Он мог прислониться к стене бывшего римского дворца или обиталища святой Евгелины, что, впрочем, тоже было неважно, и петь песни о красоте Джулианы, а Бого был тоже слишком пьян, чтобы обращать на это внимание.
Сокровища моей любимой
Дороже злата и вина.
Меж ножек их хранит она,
Чтоб мог испить ее до дна.
— Ей бы это не понравилось, — пробормотал Бого. — Слишком грубо и непристойно.
— Предполагается, что ты не слышишь, — ответил Николас. — Я пою о моей любимой леди, а ты слишком большой негодяй, чтобы оценить ее.
— Вы такой же негодяй, как и я, милорд, — учтиво заметил Бого.
Любви беспощадный клинок
Пронзил мне сердце навылет.
Любви нежнейшая плоть…
— Милорд! — укоризненно воскликнул Бого. Николас вздохнул и вытянул длинные ноги перед собой. Он никогда больше не сядет на лошадь. И он никогда больше не будет заниматься любовью, пока не вернет себе Джулиану. А это не случится никогда. Поэтому он может спокойно лежать здесь под звездным небом на вершине холма, продолжать пить и надеяться, что его поразит удар молнии.
К сожалению, сегодня ночью, похоже, молний не будет, слишком тихо и ясно. Понадобилась бы вся ярость очень рассерженного бога, чтобы ударить в него молнией, и неважно, что он этого заслуживает.
К сожалению, он захватил в таверне недостаточно вина — видимо, недооценил свои возможности. Осталось на донышке. Стоило бы, пожалуй, отобрать у Бого. Тот был на двадцать лет старше, способен поглощать вино в невероятных количествах и все же оставаться на ногах. Но сегодня ночью Николас больше всего нуждался в забвении.
Моя любимая леди
Прекрасна, чиста и нежна.
Я душу и сердце ей отдал,
А после уехал навеки.
— Не в рифму, — буркнул Бого.
— Я знаю, — вздохнул Николас.
— Вам нужна рифма к слову «нежна», — услужливо подсказал старик. — Подходит слово «жена».
Николас потянулся, взял камешек и запустил им в Бого, но промахнулся. Бого только рассмеялся.
Николас поднялся на ноги, лишь слегка покачиваясь.
— Я ухожу, — заявил он важно.
— И куда же вы направляетесь?
— Искать Джулиану.
— И вы хотите снова ехать верхом? — Казалось, в голосе Бого звучало только искреннее изумление.
— О нет, — застонал Николас и снова опустился на камни. — Ты поедешь и привезешь ее мне.
— Непременно, — согласился Бого. — Она будет очень рада поехать с вами.
— Непременно, — повторил Николас. — Рада.
И с готовностью соскользнул в сон, где мог сколько угодно грезить о Джулиане.
Быстро приближался новый рассвет, а Джулиане хотелось плакать. Но слез больше не было. Страшная усталость и боль казались просто невыносимыми. Ветки деревьев хлестали ее по лицу, цеплялись за чепец, срывая его с головы. Она карабкалась вверх, медленно переставляя ноги, следуя за аббатом.
Собственно, у нее не было выбора. Он связал ей запястья и тянул ее за собой на веревке, чтобы она никуда не сбежала. Грубая пеньковая веревка натерла ей кожу до крови. Единственное, что ей оставалось, — это не отставать от аббата, хотя она постоянно путалась в своей длинной юбке, все время цепляющейся за ветки и камни. Веткой с головы сорвало чепец.
Джулиана слышала, как сзади пыхтит брат Бэрт. Он молча следовал за ней по тропинке, и она не знала, выполнит ли он свое обещание и постарается ли ей помочь. Впрочем, сейчас ее это не беспокоило.
Единственное, что ее беспокоило, находится ли еще Николас на вершине этой бесконечной горы. И действительно ли аббат намерен его убить. Она споткнулась и тяжело упала на колени, прямо на острые камни, невольно вскрикнув от боли, хотя и знала, что за этим непременно последует удар аббата. Он не заставил себя ждать, рывком веревки поднял ее на ноги, хлестнул по лицу.
— Еще один звук, миледи, — пригрозил он, — и я прикажу Гилберту вырезать ваш язык. Больше предупреждать не буду. Ясно вам?
Его бесцветные глаза ярко сверкнули, и, встретившись с ним взглядом, Джулиана впервые поняла, что такое настоящее безумие, очень далекое от игр и притворства шута. Она не стала повторять свою ошибку и просто покорно кивнула. Если бы она думала, что это может помочь, она бы закричала, чтобы предостеречь тех, кто мог быть на вершине. Но она знала, что любой звук будет поглощен густым лесом, окружающим их со всех сторон.
Скупая улыбка скривила тонкие губы.
— Хорошо. Вы учитесь покорности. И я знаю хорошее место для вас, где вы продолжите обучение. Святые сестры обители Искупления Грехов принимают распутниц для работы в прачечной. Именно там вы научитесь настоящему смирению.
Джулиана наклонила голову, чтобы скрыть ненависть, исказившую ее черты.
Он слышал, как она кричала. Джулиана кричала в его сне, и он начал прорываться из глубины затуманенного вином и сном сознания к реальности. Близился рассвет, и Николас окончательно протрезвел.
Поднялся ветер, луна исчезла, и первые лучи солнца уже показались на востоке. Начинался новый день.
Бого спал, его громкий храп перекликался с песней жаворонка в вышине. Кубок стоял на большом камне перед ним, и Николас пододвинулся к нему поближе, чтобы как следует рассмотреть то, чего он так отчаянно добивался, ради чего всем пожертвовал.
Смотреть на кубок совсем не так приятно, как на Джулиану, подумал он отрешенно. Простой кубок, сделанный из скучного золота, украшенный крупными камнями. У графа не меньше дюжины куда более красивых и изящных вещиц, так же, как и в хозяйстве у его собственного отца когда-то.
Но это был волшебный кубок. Он мог вылечивать болезни и заставить молчать шута — по крайней мере, так думала Джулиана. Он мог наказывать недостойных, никчемных грешников, а Николас чувствовал себя сейчас настолько никчемным, насколько вообще это возможно. Его голова раскалывалась, все тело болело, и зияющую рану на месте вырванного сердца прикрывал лишь клочок окрашенной кровью женской сорочки.
Он взял остатки вина и налил немного в священный кубок. Если святая Евгелина захочет наказать его, так тому и быть. И, протягивая руку, чтобы взять кубок, он, словно со стороны наблюдая за собой, отрешенно думал, что ждет его сейчас: смерть или жизнь?
— Не смей прикасаться к нему! — вдруг прогремел откуда-то голос.
Этот возглас вырвал Бого из глубокого сна так внезапно, что бедняга вскочил и непонимающим взглядом уставился на возникшего вдруг перед ним в предрассветной мгле аббата монастыря Святой Евгелины.
За худой фигурой аббата в развевающихся черных одеждах показался призрачный золотистый облик юного Гилберта, сжимающего в руке смертоносный стилет. Кто-то еще приближался за ними по тропинке, но в утреннем тумане разобрать было нельзя.
Николас вскочил на ноги, готовый к драке. Сейчас он счел бы за подарок небес возможность расквасить кому-нибудь физиономию. Хотя, может, было и неплохо, чтобы его самого избили так, как он этого заслуживает.
— Вы привели с собой Гилберта, святой отец, — сказал Николас. — Вы уверены, что это был мудрый шаг?
Они подошли ближе, выйдя из тумана, и Николас теперь смог разглядеть брата Бэрта, с трудом тащившегося следом за Гилбертом по крутой тропинке.
— Я бы не нашел тебя без помощи Гилберта. Он истинный сын Христа.
— Он истинный сукин сын и, возможно, уже сейчас собирается перерезать вам глотку, чтобы доставить кубок своему королю, — с учтивой любезностью сообщил Николас. Выражение на невинном детском лице Гилберта не изменилось. — Не думаю, что ему дважды потребуется подумать, чтобы убить любого из нас, если потребуется. Он очень практичный молодой человек. Я ведь прав, Гилберт?
Юноша просто кивнул. Слова Николаса нисколько не задели его, он и сам так думал.
— Конечно, имеются некоторые препятствия, — продолжал Николас.
За братом Бэртом показалась еще какая-то фигура, но в предрассветных сумерках он не мог разобрать, кто это. Кажется, женщина, если судить по юбкам, но почему-то с коротко остриженными волосами.
— Какие же это препятствия? — спросил отец Паулус.
— Дело в том, что это не простой кубок. Он обладает магической силой.
— Мне это известно! — нетерпеливо воскликнул аббат. — Почему, как ты думаешь, мы так старались получить его? Это священная реликвия! И горе тому, кто вознамерится использовать его во зло! А именно это ты и пытался сделать!
— Возможно, — усмехнулся Николас. — Но не хотите ли испробовать его силу?
— Я не желаю делать ничего, что…
— Возьмите кубок, святой отец, если вы полагаете, что достойны этого. Если молния не ударит вас сразу, то, возможно, вы даже сможете испить из него. Ведь вы же безгрешны, в отличие от всех нас.
— Ты издеваешься надо мной! — пронзительно закричал аббат.
— Ну конечно. Ведь это мое ремесло.
Внезапно Николас застыл, разглядев, кто стоял за спиной монаха.
Ее густые светлые волосы обрамляли прекрасное лицо короткой взлохмаченной шапочкой, а большие глаза полны страдания. На лице проступил синяк — явный след, оставленный мужской рукой. Ее собственные руки были связаны в запястьях. Веревка от них свободно тянулась по земле к поясу священника.
Ярость и страх, смешавшись, ослепили Николаса и лишили сил. Время остановилось, показавшись ему вечностью, но, когда он снова открыл глаза, оказалось, что прошло одно короткое мгновение.
— Развяжите ее, — приказал он.
Тот, кто знал его, поопасался бы ослушаться.
— Ей не избежать наказания Господнего! — прошипел отец Паулус.
— Вы не Господь, — сказал Николас. — Кто это сделал с ней?
— Она сама навлекла на себя наказание своим распутством. Хотя я полагаю, что ты приложил руку к ее грехопадению. Она будет предана публичному наказанию плетьми, а затем ее отправят в монастырь, как она и хотела. Конечно, я сомневаюсь, что кто-нибудь внесет за нее положенный выкуп, который дал бы ей возможность стать одной из сестер, но она вполне годится в служанки.
— Развяжите ее, отец Паулус, — тихо повторил Николас, — я не буду больше повторять.
С трудом выпрямившись после целого дня мучений в седле, Николас в замешательстве посмотрел на хозяина таверны.
— Пилигримы? — переспросил шут.
— Только они и заходят в наши края, да и то нечасто, чтобы поклониться могиле святой Евгелины, Повелительницы драконов, — сказал старик. — Конечно, здесь не так-то уже много, на что можно посмотреть. Только руины на вершине холма, но некоторые интересуются. Правда, в последнее время посетителей все меньше. Забывают старых святых. Многие хотят почитать воинов-святых, а не женщин. Что касается меня, я почитаю святую Евгелину. Любая женщина, которая может превратиться в дракона, это по мне.
Николас медленно повернулся и с кротким удивлением посмотрел на Бого.
— Ты знаешь, где мы, старина? — спросил он подозрительно ласковым тоном.
Бого не очень-то умел краснеть, но тем не менее избегал смотреть в глаза Николасу.
— Эта дорога ничем не хуже любой другой, — пробормотал он.
Николас повернулся к хозяину таверны.
— И где же находится место поклонения? Старик мотнул головой куда-то в сторону:
— Наверху холма. Мы называем это место Вершина Святой Евгелины. Там находятся развалины большого дома. Говорят, именно там она приняла мученическую смерть. Ее отравили, отдали на съедение дракону, а затем она сама превратилась в дракона, чтобы наказать своих мучителей. С тех пор, вот по крайней мере уже почти тысячу лет, в этих краях никто не видел драконов.
Поскольку предположение, что здесь вообще никто никогда не видел драконов, можно было бы посчитать ересью, Николас просто кивнул.
— У вас найдется вино, хозяин?
— Конечно! — Казалось, его обидел такой вопрос. — Лучшее вино во всем графстве!
— Тогда подай нам твоего великолепного вина. Мы отправляемся на холм, поклониться святому месту.
— Мастер Николас… — неуверенно начал Бого. Николас повернулся к нему:
— Ты сам привел нас сюда, Бого. По крайней мере.
мы сможем выпить вина во славу святой Евгелины на ее же собственной святой земле.
Бого промолчал, уловив знакомый блеск в глазах Николаса, который обычно появлялся, когда тот задумывал одну из своих каверз.
По крайней мере, не надо было снова влезать на спину этой чертовой лошади, на это Николас не отважился бы. Вершина Евгелины возвышалась над таверной, и вела туда всего одна тропинка, слишком узкая и скалистая для лошадей. А ему как раз надо было размять ноги, избавиться от ненужных мыслей и воспоминаний, которые преследовали его всю дорогу. Поэтому он начал взбираться по тропинке, остановившись на мгновение, чтобы обернуться к Бого.
Старый слуга стоял возле их лошадей, переминаясь с ноги на ногу.
— Возьми с собой свои вещи, Бого, — сказал Николас тихо. — Нам надо из чего-то пить.
Бого издал в ответ лишь странный шипящий звук, выражающий крайнее потрясение, но Николас не сомневался, что он последует за ним, как многие поколения его семьи следовали за Дервентами. И хотя времена и обстоятельства изменились, преданность не умерла.
Поднялась луна, немного на ущербе, и ее свет проникал сквозь ветви деревьев, освещая им путь, пока они поднимались по тропинке на вершину холма. Хозяин таверны был прав, добрые святые ныне были не в почете. Тропинка заросла, и по ней было довольно трудно идти. В темноте они постоянно спотыкались о камни и выступающие из земли корни.
Чтобы добраться до вершины, понадобилось довольно много времени. Николас слышал, как в спину ему тяжело дышит Бого. Наконец Николас вышел на ровный, свободный от леса участок на вершине и огляделся вокруг с явным интересом.
— Кажется, святая Евгелина старше, чем я думал, — пробормотал он. — Это ведь римские развалины.
— Она была дочерью барона, — возразил Бого, привалившись к стволу дерева и пытаясь отдышаться.
— Тогда зачем она жила на развалинах римской виллы?
Здесь не так-то уж много осталось: каменные полуразрушенные стены да несколько разбитых лежащих колонн.
— Может быть, она скрывалась здесь от своего мужа, — предположил Бого. — Может, он держал ее здесь в качестве пленницы. Я не знаю. Или ты веришь, или нет.
Николас посмотрел на руины, затем повернулся к ним спиной. Поднялся ветерок, зашуршав сухими листьями на гребне холма.
— Что ж, раз мы уже здесь, то будь я проклят, если двинусь обратно по этой чертовой тропе в полной темноте. Давай откроем вино и выпьем за добрую святую, кем бы она ни была.
Бого подозрительно посмотрел на него.
— Вы чертовски непоследовательны, милорд.
— Не называй меня так.
— Мы тут одни. Никто не услышит.
— Вот тут ты можешь и ошибаться. Да и что хорошего в том, чтобы быть лордом без земли и даже без имени. Где кубок?
— В моей седельной сумке, — строго сказал Бого. — Но вы собираетесь использовать его для кощунства. Лишь человек с чистым сердцем может коснуться его и не умереть.
— Тогда как же ты смог забрать его, старина? Я бы не сказал, что это относится к тебе. Или это только отговорка? Может быть, ты совсем не намерен отдавать его мне?
— Я знаю свой долг. Я следую за вами, как все предыдущие поколения моей семьи, — с несчастным видом сказал Бого.
— Но ты не хочешь отдавать кубок королю Генриху, не так ли?
— Не хочу. Николас кивнул.
— Я думаю, мой друг, что мы с тобой готовы совершить большую ошибку.
— Что вы имеете в виду?
— Да вот этот сосуд святой Евгелины. Давай оставим его ей.
Бого, не веря своим ушам, уставился на Николаса.
— Вы сумасшедший!
— Кажется, я делал все от меня зависящее, чтобы убедить тебя в этом, — заметил он кротко. — Давай позволим еще кому-нибудь найти его и решить, что с ним делать. Король хочет его получить, аббат хочет, лорд Хью хочет. Насколько я знаю, единственный, кому этот чертов сосуд совершенно не нужен, это я.
— Священный сосуд, — рассеянно поправил его Бого.
— Итак, давай оставим его здесь, пусть святая Евгелина увидит, что мы принесли его туда, где ему и надлежит находиться. Взгляни, вот этот камень вполне годится в качестве алтаря. Поставь его сюда, Бого.
Бого с сомнением посмотрел на Николаса. Но сама идея, кажется, ему понравилась.
— Нет ли у вас какой-нибудь ткани, чтобы завернуть кубок? Я не хочу, чтобы он поцарапался о камень.
У него был лоскут, спрятанный за пазухой, возле сердца, но он сомневался, что святая одобрит такую жертву. Это было все, что осталось ему на память о его потерянной любви. Он и так уже достаточно отдал святой Евгелине.
— Все будет в порядке, Бого, — сказал он. — Клади его сюда, и мы выпьем лучшего вина нашего хозяина, которое, как я подозреваю, отвратительно, и уснем под звездами, а завтра мы решим, что нам делать с остатком нашей жизни.
— Вы от всего отказываетесь, милорд, — предостерег его Бого.
На этот раз Николас не стал его поправлять из-за обращения.
— Я и так от всего уже отказался, старина. Сегодня утром.
Время остановилось для Джулианы. Они ехали мерным шагом, не останавливаясь, и, несмотря на свои страдания, она молилась об одном — чтобы они направлялись не в ту сторону. Но во всех действиях аббата не было и намека на колебания или неуверенность, и в глубине души Джулиана предчувствовала, что все кончится плохо, как для нее, так и для шута.
Совсем стемнело, когда они наконец остановились. Джулиана соскользнула с лошади и привалилась к ее боку. Ноги ее уже не держали. Брат Бэрт ласково взял ее за руку, этот дружеский жест был проникнут теплотой и сочувствием.
Гилберт и аббат скрылись внутри грубого строения, и Джулиана нашла в себе силы, чтобы поднять голову и заглянуть в добрые глаза монаха.
— Отпустите меня, — взмолилась она.
— Не могу, дитя мое. Мы сейчас находимся далеко от вашего дома, вам одной туда не добраться. Не бойтесь, я защищу вас от аббата.
— Как?
Священник покачал головой:
— Пока не знаю. Но я не позволю ему причинить вам вред.
— А что он сделает с Николасом, когда найдет его?
— Убьет, — уверенно сказал монах. — О, не своими руками, конечно. Он слишком набожен для этого. Но у него есть много способов сделать то, что он хочет. Нам остается только надеяться, что он не обвинит Николаса в ереси. Смерть на костре слишком мучительна.
— Он не найдет его, — сказала Джулиана, скорее молясь об этом, чем утверждая. — Он уехал уже достаточно далеко…
— Они здесь! — раздался торжествующий крик отца Паулуса. Они с Гилбертом вышли из таверны. — Их лошади все еще стоят на дворе. Они забрались на вершину холма к святым руинам — очевидно, для того, чтобы сотворить один из своих богомерзких ритуалов.
— Бого — достойный человек, — возразил монах. — Он не станет богохульствовать и творить богомерзкие дела.
— Они оба злодеи, — прошипел аббат с ненавистью. — А потому они оба подлежат моему суду…
— Суду Господа нашего, — поправил тихо брат Бэрт.
— Разумеется. — Аббат направился в сторону холма. — Возьмем с собой шлюху, — приказал он.
— Куда?
— Мы направляемся за кубком святой Евгелины, — торжественно, нараспев произнес аббат. — И определим наказание грешникам.
Николас был пьян и очень рад этому. Но, даже напившись, он не мог выкинуть мысли о Джулиане из головы. Наоборот, ее образ стал более живым, более реальным, он вспоминал, как она касалась его, как целовала, как двигалась, как смотрела на него, словно на бога и дьявола одновременно.
Однако сейчас, когда он был так пьян, это уже было неважно. Он мог прислониться к стене бывшего римского дворца или обиталища святой Евгелины, что, впрочем, тоже было неважно, и петь песни о красоте Джулианы, а Бого был тоже слишком пьян, чтобы обращать на это внимание.
Сокровища моей любимой
Дороже злата и вина.
Меж ножек их хранит она,
Чтоб мог испить ее до дна.
— Ей бы это не понравилось, — пробормотал Бого. — Слишком грубо и непристойно.
— Предполагается, что ты не слышишь, — ответил Николас. — Я пою о моей любимой леди, а ты слишком большой негодяй, чтобы оценить ее.
— Вы такой же негодяй, как и я, милорд, — учтиво заметил Бого.
Любви беспощадный клинок
Пронзил мне сердце навылет.
Любви нежнейшая плоть…
— Милорд! — укоризненно воскликнул Бого. Николас вздохнул и вытянул длинные ноги перед собой. Он никогда больше не сядет на лошадь. И он никогда больше не будет заниматься любовью, пока не вернет себе Джулиану. А это не случится никогда. Поэтому он может спокойно лежать здесь под звездным небом на вершине холма, продолжать пить и надеяться, что его поразит удар молнии.
К сожалению, сегодня ночью, похоже, молний не будет, слишком тихо и ясно. Понадобилась бы вся ярость очень рассерженного бога, чтобы ударить в него молнией, и неважно, что он этого заслуживает.
К сожалению, он захватил в таверне недостаточно вина — видимо, недооценил свои возможности. Осталось на донышке. Стоило бы, пожалуй, отобрать у Бого. Тот был на двадцать лет старше, способен поглощать вино в невероятных количествах и все же оставаться на ногах. Но сегодня ночью Николас больше всего нуждался в забвении.
Моя любимая леди
Прекрасна, чиста и нежна.
Я душу и сердце ей отдал,
А после уехал навеки.
— Не в рифму, — буркнул Бого.
— Я знаю, — вздохнул Николас.
— Вам нужна рифма к слову «нежна», — услужливо подсказал старик. — Подходит слово «жена».
Николас потянулся, взял камешек и запустил им в Бого, но промахнулся. Бого только рассмеялся.
Николас поднялся на ноги, лишь слегка покачиваясь.
— Я ухожу, — заявил он важно.
— И куда же вы направляетесь?
— Искать Джулиану.
— И вы хотите снова ехать верхом? — Казалось, в голосе Бого звучало только искреннее изумление.
— О нет, — застонал Николас и снова опустился на камни. — Ты поедешь и привезешь ее мне.
— Непременно, — согласился Бого. — Она будет очень рада поехать с вами.
— Непременно, — повторил Николас. — Рада.
И с готовностью соскользнул в сон, где мог сколько угодно грезить о Джулиане.
Быстро приближался новый рассвет, а Джулиане хотелось плакать. Но слез больше не было. Страшная усталость и боль казались просто невыносимыми. Ветки деревьев хлестали ее по лицу, цеплялись за чепец, срывая его с головы. Она карабкалась вверх, медленно переставляя ноги, следуя за аббатом.
Собственно, у нее не было выбора. Он связал ей запястья и тянул ее за собой на веревке, чтобы она никуда не сбежала. Грубая пеньковая веревка натерла ей кожу до крови. Единственное, что ей оставалось, — это не отставать от аббата, хотя она постоянно путалась в своей длинной юбке, все время цепляющейся за ветки и камни. Веткой с головы сорвало чепец.
Джулиана слышала, как сзади пыхтит брат Бэрт. Он молча следовал за ней по тропинке, и она не знала, выполнит ли он свое обещание и постарается ли ей помочь. Впрочем, сейчас ее это не беспокоило.
Единственное, что ее беспокоило, находится ли еще Николас на вершине этой бесконечной горы. И действительно ли аббат намерен его убить. Она споткнулась и тяжело упала на колени, прямо на острые камни, невольно вскрикнув от боли, хотя и знала, что за этим непременно последует удар аббата. Он не заставил себя ждать, рывком веревки поднял ее на ноги, хлестнул по лицу.
— Еще один звук, миледи, — пригрозил он, — и я прикажу Гилберту вырезать ваш язык. Больше предупреждать не буду. Ясно вам?
Его бесцветные глаза ярко сверкнули, и, встретившись с ним взглядом, Джулиана впервые поняла, что такое настоящее безумие, очень далекое от игр и притворства шута. Она не стала повторять свою ошибку и просто покорно кивнула. Если бы она думала, что это может помочь, она бы закричала, чтобы предостеречь тех, кто мог быть на вершине. Но она знала, что любой звук будет поглощен густым лесом, окружающим их со всех сторон.
Скупая улыбка скривила тонкие губы.
— Хорошо. Вы учитесь покорности. И я знаю хорошее место для вас, где вы продолжите обучение. Святые сестры обители Искупления Грехов принимают распутниц для работы в прачечной. Именно там вы научитесь настоящему смирению.
Джулиана наклонила голову, чтобы скрыть ненависть, исказившую ее черты.
Он слышал, как она кричала. Джулиана кричала в его сне, и он начал прорываться из глубины затуманенного вином и сном сознания к реальности. Близился рассвет, и Николас окончательно протрезвел.
Поднялся ветер, луна исчезла, и первые лучи солнца уже показались на востоке. Начинался новый день.
Бого спал, его громкий храп перекликался с песней жаворонка в вышине. Кубок стоял на большом камне перед ним, и Николас пододвинулся к нему поближе, чтобы как следует рассмотреть то, чего он так отчаянно добивался, ради чего всем пожертвовал.
Смотреть на кубок совсем не так приятно, как на Джулиану, подумал он отрешенно. Простой кубок, сделанный из скучного золота, украшенный крупными камнями. У графа не меньше дюжины куда более красивых и изящных вещиц, так же, как и в хозяйстве у его собственного отца когда-то.
Но это был волшебный кубок. Он мог вылечивать болезни и заставить молчать шута — по крайней мере, так думала Джулиана. Он мог наказывать недостойных, никчемных грешников, а Николас чувствовал себя сейчас настолько никчемным, насколько вообще это возможно. Его голова раскалывалась, все тело болело, и зияющую рану на месте вырванного сердца прикрывал лишь клочок окрашенной кровью женской сорочки.
Он взял остатки вина и налил немного в священный кубок. Если святая Евгелина захочет наказать его, так тому и быть. И, протягивая руку, чтобы взять кубок, он, словно со стороны наблюдая за собой, отрешенно думал, что ждет его сейчас: смерть или жизнь?
— Не смей прикасаться к нему! — вдруг прогремел откуда-то голос.
Этот возглас вырвал Бого из глубокого сна так внезапно, что бедняга вскочил и непонимающим взглядом уставился на возникшего вдруг перед ним в предрассветной мгле аббата монастыря Святой Евгелины.
За худой фигурой аббата в развевающихся черных одеждах показался призрачный золотистый облик юного Гилберта, сжимающего в руке смертоносный стилет. Кто-то еще приближался за ними по тропинке, но в утреннем тумане разобрать было нельзя.
Николас вскочил на ноги, готовый к драке. Сейчас он счел бы за подарок небес возможность расквасить кому-нибудь физиономию. Хотя, может, было и неплохо, чтобы его самого избили так, как он этого заслуживает.
— Вы привели с собой Гилберта, святой отец, — сказал Николас. — Вы уверены, что это был мудрый шаг?
Они подошли ближе, выйдя из тумана, и Николас теперь смог разглядеть брата Бэрта, с трудом тащившегося следом за Гилбертом по крутой тропинке.
— Я бы не нашел тебя без помощи Гилберта. Он истинный сын Христа.
— Он истинный сукин сын и, возможно, уже сейчас собирается перерезать вам глотку, чтобы доставить кубок своему королю, — с учтивой любезностью сообщил Николас. Выражение на невинном детском лице Гилберта не изменилось. — Не думаю, что ему дважды потребуется подумать, чтобы убить любого из нас, если потребуется. Он очень практичный молодой человек. Я ведь прав, Гилберт?
Юноша просто кивнул. Слова Николаса нисколько не задели его, он и сам так думал.
— Конечно, имеются некоторые препятствия, — продолжал Николас.
За братом Бэртом показалась еще какая-то фигура, но в предрассветных сумерках он не мог разобрать, кто это. Кажется, женщина, если судить по юбкам, но почему-то с коротко остриженными волосами.
— Какие же это препятствия? — спросил отец Паулус.
— Дело в том, что это не простой кубок. Он обладает магической силой.
— Мне это известно! — нетерпеливо воскликнул аббат. — Почему, как ты думаешь, мы так старались получить его? Это священная реликвия! И горе тому, кто вознамерится использовать его во зло! А именно это ты и пытался сделать!
— Возможно, — усмехнулся Николас. — Но не хотите ли испробовать его силу?
— Я не желаю делать ничего, что…
— Возьмите кубок, святой отец, если вы полагаете, что достойны этого. Если молния не ударит вас сразу, то, возможно, вы даже сможете испить из него. Ведь вы же безгрешны, в отличие от всех нас.
— Ты издеваешься надо мной! — пронзительно закричал аббат.
— Ну конечно. Ведь это мое ремесло.
Внезапно Николас застыл, разглядев, кто стоял за спиной монаха.
Ее густые светлые волосы обрамляли прекрасное лицо короткой взлохмаченной шапочкой, а большие глаза полны страдания. На лице проступил синяк — явный след, оставленный мужской рукой. Ее собственные руки были связаны в запястьях. Веревка от них свободно тянулась по земле к поясу священника.
Ярость и страх, смешавшись, ослепили Николаса и лишили сил. Время остановилось, показавшись ему вечностью, но, когда он снова открыл глаза, оказалось, что прошло одно короткое мгновение.
— Развяжите ее, — приказал он.
Тот, кто знал его, поопасался бы ослушаться.
— Ей не избежать наказания Господнего! — прошипел отец Паулус.
— Вы не Господь, — сказал Николас. — Кто это сделал с ней?
— Она сама навлекла на себя наказание своим распутством. Хотя я полагаю, что ты приложил руку к ее грехопадению. Она будет предана публичному наказанию плетьми, а затем ее отправят в монастырь, как она и хотела. Конечно, я сомневаюсь, что кто-нибудь внесет за нее положенный выкуп, который дал бы ей возможность стать одной из сестер, но она вполне годится в служанки.
— Развяжите ее, отец Паулус, — тихо повторил Николас, — я не буду больше повторять.