Страница:
Как ни странно, помощь пришла.
Сзади на пустом склоне мужской голос грубо крикнул на греческом языке. Я не расслышала, что именно, но нападающий среагировал немедленно – замер на месте. Но все еще держал меня, а рука снова сильно зажала мне рот. Повернул голову и крикнул низким деловым голосом: «Это девушка, иностранка. Шпионит. Думаю, англичанка». Никакого шума шагов за спиной. Я попыталась извернуться под рукой и увидеть, кто меня спас, но грек держал крепко, да еще и рявкнул: «Спокойно, и перестань шуметь!»
Голос снова раздался, явно из отдаления. «Девушка? Англичанка? – Странная пауза. – Умоляю, отпусти ее и приведи сюда. Ты рехнулся?»
Грек поколебался, затем сказал угрюмо на сносном английском, но с сильным акцентом: «Пойдем со мной. И не визжи. Издашь еще хоть звук, убью. Точно. Не люблю женщин».
Мне удалось кивнуть. Он убрал руку с моего рта и ослабил хватку, но не отпустил. Теперь он только держал меня за руку. Поднял нож и двинулся к скалам. Я повернулась. Никого не видно. «Внутри», – сказал грек и резко повернул голову к хижине.
Избушка была грязная. Когда грек толкнул меня вперед на затоптанную грязь, с пола, жужжа, взвились мухи. Дверной проем зиял черно и неприветливо. Сначала я ничего не видела. По сравнению с ярким светом за спиной, внутренность хижины казалась совершенно темной, но затем грек толкнул меня дальше, и в потоке света от двери я смогла совершенно отчетливо все разглядеть.
В дальнем углу, в стороне от двери, лежал мужчина. Его грубую кровать соорудили из какой-то растительности, возможно, папоротника или сухого кустарника. А вообще пусто. Никакой мебели, только грубые куски бревен в другом углу, вероятно, части примитивного пресса для выработки сыра. Пол из утоптанной земли, местами таким тонким слоем, что проглядывает скала. Овечий помет высох и довольно безобиден, но все пропахло болезнью.
Когда грек толкнул меня внутрь, мужчина на кровати поднял голову, и глаза его сощурились на свет. Это легкое движение он проделал с трудом. Болен, очень болен. Чтобы убедиться в этом, совсем не нужно видеть его одежду, окостеневшую от засохшей крови на левой руке и плече. Бледное лицо, заросшее двухдневной щетиной, с запавшими щеками. Кожа вокруг подозрительно ярко блестящих глаз посинела от боли и горячки. На лбу кожа содрана и кровоточит. Волосы слиплись от крови и грязного хлама, на котором он лежит.
А так он молод, темноволос и голубоглаз, как многие критяне, и если бы его помыть, побрить и вылечить, он оказался бы довольно красивым. Четкие нос и рот, крупные, умелые руки и, надо полагать, немало физической силы. Темно-серые брюки и рубашка, которая некогда была белой. И то, и другое грязное и изодранное. Единственное одеяло – сильно истрепанная ветровка и какая-то старая «штука» цвета хаки, которая, похоже, принадлежит напавшему на меня типу. Все это больной прижимает к себе, словно замерз.
Он сощурил на меня глаза и сказал, с усилием собираясь с мыслями: «Надеюсь, Лэмбис не причинил вам вреда? Вы… кричали?»
Тогда я поняла, почему он, казалось, говорил издалека. Его голос, хотя и достаточно спокойный, раздавался с заметным усилием и был слаб. Создавалось впечатление, что он непрочно удерживается за каждую каплю силы, которая у него есть, и при этом тратит ее. Он говорил по-английски. Я сначала просто удивилась, что он говорит на таком хорошем английском, и только потом, с потрясением, подумала, что он же англичанин.
Конечно, это первое, что я сказала. Я все еще только рассматривала его внешность в деталях: кровавые раны, впалые щеки, грязная кровать. «Вы… вы англичанин!» – глупо сказала я, уставившись на него, и едва почувствовала, что грек, Лэмбис, отпустил мою руку. Машинально я начала тереть ее там, где он держал меня. Будет синяк. Я, запинаясь, сказала: «Но вы ранены! Несчастный случай? Что случилось?»
Лэмбис бросился мимо меня и встал возле кровати, как собака, защищающая кость. Продолжает волноваться. Может, и перестал быть опасным, но держит в руке нож. Прежде чем больной заговорил, грек буркнул: "Это пустяки. Несчастный случай при подъеме в горы. Когда он отдохнет, я помогу ему спуститься в деревню. Нет нужды… "
«Заткнись, ну? – огрызнулся больной по-гречески. – И убери нож. Напугал бедного ребенка до полусмерти. Разве не видишь, что она не имеет никакого отношения к этому делу? Следовало не обращать на нее внимания и дать пройти».
«Она меня увидела. И шла в эту сторону. Она вошла бы сюда и, весьма вероятно, увидела бы… Она бы разболтала в деревне».
«Ну а ты сделал это неизбежным. А теперь помолчи и предоставь это мне».
Лэмбис бросил на него взгляд, полувызывающий, полуробкий. Снял руку с ножа, но стоял возле кровати.
Национальность больного и эти переговоры, хотя и на греческом, полностью успокоили меня. Но я этого не показала. Чисто инстинктивно я решила, для собственной безопасности, что нет существенной нужды выдавать мое знание языка… Из всего, на что я наткнулась, я бы предпочла как можно быстрее выбраться, и казалось, что, чем меньше я узнаю об «этом деле», чем бы оно ни было, тем вероятнее, что они дадут мне мирно продолжать путь.
«Простите. – Глаза англичанина вернулись ко мне. – Лэмбису не следовало так пугать вас. Я… у нас был несчастный случай, как он сказал, и он немного потрясен. Ваша рука… он сделал вам больно?»
«Все в порядке, право… Ну а что с вами? Что-то очень плохое? – Очень странный несчастный случай. Заставил так напасть на меня. Но ведь естественно показать любопытство и заботу. – Что случилось?»
«Меня застиг камнепад. Лэмбис думает, что выше в горах кто-то по неосторожности спустил лавину. Он поклялся, что слышал женские голоса. Мы кричали, но никто не спустился».
«Понимаю. – Я также увидела быстрый взгляд удивления Лэмбиса, прежде чем он снова опустил мрачные карие глаза. Экспромтом это была неплохая ложь человека, у которого в голове откровенно не так ясно, как ему хотелось бы. – Но это не я. Я только сегодня прибыла в Агиос Георгиос, и еще не…»
«Агиос Георгиос? – Блеск в глазах уже объяснялся не только лихорадкой. – Вы поднимались оттуда?»
«Да, от моста».
«Тропинка есть везде?»
«Не совсем. Я шла по ущелью и сошла с тропинки у ручья. Я…»
«Тропинка ведет прямо сюда? К хижине?» – пронзительно спросил Лэмбис.
«Нет. Говорю же, сошла с нее. Но, в любом случае, это место изрезано тропинками – овечьими тропами. Стоит подняться по ущелью, они идут во все стороны. Я оставалась у воды».
«Тогда это не единственный путь в деревню?»
«Не знаю, но, скорее всего, нет. Хотя это, наверное, самый легкий, если собираетесь спуститься. Я не многое заметила. – Я разжала ладонь, где все еще держала сломанные веточки фиолетовых орхидей. – Смотрела на цветы».
«Правда? – На этот раз вмешался англичанин. Замолчал. Я увидела, что он дрожит. Он ждал со стиснутыми зубами, когда пройдет приступ, прижимал к себе куртку цвета хаки, пытаясь унять дрожь, но я видела пот на его лице. – Вы кого-либо встретили во время вашей… прогулки?»
«Нет».
«Совсем никого?»
«Ни души».
Пауза. Он закрыл глаза, но почти сразу открыл. «Это далеко?»
«До деревни? Думаю, довольно далеко. Трудно определить, когда карабкаешься. А по какой дороге вы сами пришли?»
«Не по этой». Фраза означала конец разговора. Но лихорадка не помешала ему почувствовать собственную грубость, и он добавил: «Мы пришли от шоссе. Дальше на востоке».
«Но…» – начала я и замолчала. Кажется, неподходящий момент сообщать, что с востока сюда дороги нет. Единственная дорога идет с запада и поворачивает на север над перевалом, вдаль от моря. Этот отрог Белых гор пронизывают только тропинки. Я увидела, что грек наблюдает за мной, и быстро добавила: «Я отправилась примерно в полдень, но под гору, конечно, быстрее».
Мужчина на кровати раздраженно заворочался, словно его беспокоила рука. «Деревня… Где вы остановились?»
«В отеле. Он там один. Деревушка очень маленькая. Но я там еще не была. Только прибыла в полдень. Меня подвезли от Ираглиона и не ждут, поэтому я… поднялась сюда на прогулку, просто в голову взбрело побродить. Здесь так красиво…» Я остановилась. Он закрыл глаза. Неинтересно ему. Но не это остановило меня не середине предложения. Острое впечатление, что он не столько отгородился от меня, сколько сосредоточился на чем-то своем, намного важнее боли. За этот день я ощутила второй порыв. Фрэнсис часто говорила, что когда-нибудь порывы доставят мне серьезные неприятности. Ну, люди любят, когда иногда их предсказания подтверждаются. Я резко повернулась, выбросила сломанные и увядшие орхидеи на солнечный свет и пошла к кровати. Лэмбис так же быстро двинулся наперерез, протянув руку. Но когда я ее оттолкнула, он пропустил меня. Я встала на одно колено возле раненого. «Послушайте, вы ранены и больны. Это достаточно ясно. У меня нет желания вмешиваться в то, что меня не касается. Совершенно очевидно, что вы не желаете, чтобы вам задавали вопросы и не нужно говорить мне ничего. Не хочу ничего знать. Но вы больны и если спросите, то я скажу, что Лэмбис плохо присматривает за вами. И если не подумаете о себе, то действительно серьезно заболеете, если вообще не умрете. Во-первых, эта повязка грязная, а во-вторых…»
«Все в порядке. – Он говорил все еще с закрытыми глазами. – Не тревожьтесь. Это приступ лихорадки… вскоре все будет в порядке. Вы только… не вмешивайтесь, и все. Лэмбис не должен был… о, да неважно. Но не беспокойтесь. Спускайтесь к вашему отелю и забудьте это… пожалуйста. – Он повернулся и начал вглядываться в меня, словно с болью, против света. – Ради вас, серьезно. – Его здоровая рука двинулась, и я протянула свою навстречу. Его пальцы сжали мои. Кожа сухая, горячая и вроде как мертвая. – Но если встретите кого-либо на пути вниз… или в деревне, кто…»
Лэмбис сказал грубо по-гречески: «Она говорит, что еще не была в деревне и никого не видела. Какой смысл просить? Пусть идет, и моли Бога, чтобы молчала. У всех женщин языки, как у сорок. Ничего больше не говори».
Казалось, англичанин едва слушал, слова грека не доходили до него. Он не сводил с меня глаз, но рот его расслабился, и он дышал, будто выбился из сил и потерял контроль. Но горячие пальцы держали мои. «Возможно, они пошли к деревне… – Он слабо бормотал, все еще на английском. – И если пойдете по этой дороге…»
«Марк! – двинулся вперед Лэмбис, оттесняя меня. – Ты теряешь рассудок! Попридержи язык и вели ей уйти! Тебе нужно спать. – Он добавил на греческом: – Пойду и сам его поищу, как только смогу, обещаю. Возможно, он вернулся в каяк. Ты истязаешь себя совершенно зря. – Затем он сказал мне, сердито: – Разве не видите, что он близок к обмороку?»
«Хорошо, – сказала я. – Но не кричите так. Это не я его убиваю. – Я засунула ослабевшую руку назад под куртку, встала и посмотрела греку в лицо. – Послушайте, я не задаю вопросов, но не уйду отсюда и не оставлю его в таком состоянии. Когда это случилось?»
«Позавчера», – сказал он угрюмо.
«Он здесь уже две ночи?» – спросила я в ужасе.
«Не здесь. В первую ночь он был в горах, – и добавил, предупреждая следующий вопрос: – Я нашел его и перенес сюда».
«Понимаю. И не пытались получить помощь? Хорошо, не смотрите так, мне удалось понять, что у вас неприятности. Ну, я буду об этом молчать, обещаю. Думаете, я очень хочу быть замешанной в какие-то ваши гнусности?»
«Ористе?»
«В ваши неприятности, – нетерпеливо перефразировала я. – Для меня это ничто. Но я не намерена уходить и оставлять его в таком положении. Если не сделаете для него что-нибудь… как его зовут? Марк?»
«Да»
«Ну, если не будет что-нибудь сделано для вашего Марка сегодня же, он умрет, и тогда будет еще больше причин для беспокойства. У вас есть еда?»
«Немного. У меня был хлеб и немного сыра…»
«И питье, похоже, тоже! – В грязи возле кровати лежала полиэтиленовая кружка. В ней раньше было вино, а теперь сидели мухи. – Идите и помойте ее. Принесите сумку и джемпер. Они там, где я их уронила, когда вы бросились на меня с вашим ужасным ножом. Там есть еда. Такое обычно больным не дают, но ее много, и она чистая. Подождите минутку, вот там есть вроде бы горшок для приготовления пищи. Полагаю, пастухи им пользуются. Нужна горячая вода. Если вы его наполните, я сложу в кучу немного дров и хлама, разведем огонь…»
«Нет». Они произнесли это хором. Глаза Марка широко открылись, мужчины быстро переглянулись. Несмотря на всю слабость Марка, мне показалось, что между ними чуть искра не проскочила.
Я молча смотрела то на одного, то на другого. "Так плохо? – наконец сказала я. – «Значит, гнусности подходящее слово. Падающие камни, какая чепуха. – Я повернулась к Лэмбису. – Что это было, нож?»
«Пуля», – ответил он с некоторым облегчением.
«Пуля?!»
«Да».
«Ой».
«Поэтому, видите, – сказал Лэмбис, а его угрюмость постепенно сменялась чисто человеческим удовлетворением, – вам нужно держаться подальше. И когда уйдете, ничего не говорите. Есть опасность, очень большая. Где одна пуля, может быть и другая. И если скажете в деревне о том, что видели, я сам вас убью».
«Договорились, – сказала я нетерпеливо. Я едва слушала. Взгляд Марка напугал меня до смерти. – Но сначала принесите сумку, ну? И слушайте, вымойте это и непременно убедитесь, что она чистая. – Я ткнула в него кружкой, и он взял ее, как во сне. – И поторопитесь!» – добавила я. Он посмотрел на меня, на кружку, на Марка, снова на кружку, затем вышел из избушки, не промолвив ни слова.
«Нашла коса на камень, – сказал слабо Марк из угла. В его лице был очень слабо различимый проблеск веселья за болью и изнеможением. – Вы настоящая девушка, а? Как вас зовут?»
«Никола Фэррис. Я думала, вы без сознания».
«Нет. Я довольно силен, не нужно беспокоиться. У вас действительно есть еда?»
«Да. Послушайте, пуля вышла? Если нет…»
«Вышла. Это только ранение в мякоть. И чистое. Правда».
«Если уверены… – сказала я с сомнением. – Не то чтобы я что-то понимала в пулевых ранениях, но раз все равно нет горячей воды, лучше поверю на слово и оставлю рану в покое. Но у вас температура, любой дурак увидит».
«Ночь под открытым небом, вот почему. Потерял много крови… И шел дождь. Но вскоре все будет хорошо… через день или два». Вдруг он задвигал головой. Это было движение самого сильного и беспомощного нетерпения. Я видела, как передернулось его лицо, но, думаю, не от боли.
Я тихо сказала: «Постарайтесь не беспокоиться, что бы ни было. Если сможете поесть, выберетесь отсюда быстрее. И хотите верьте, хотите нет, у меня есть термос с горячим кофе. Вот идет Лэмбис. – Лэмбис принес все мои вещи и вымытую кружку. Я взяла джемпер и снова встала на колени перед кроватью. – Оберните его вокруг себя! – Марк не протестовал, когда я сняла с него грубую куртку и обернула его плечи теплыми, мягкими складками шерсти. Курткой я укрыла ему ноги. – Лэмбис, в сумке термос. Налейте кофе, а? Спасибо. А теперь можете немного подняться? Выпейте это».
Его зубы стучали о края кружки, пришлось следить, чтобы он не обжег губы, так нетерпеливо он глотал горячий напиток. Я почти представляла, как кофе бежит у него внутри, согревая и возвращая к жизни. Он выпил половину кружки, остановился, немного задыхаясь, и казалось, что дрожь стала меньше.
«А сейчас постарайтесь поесть. Это слишком большие куски, Лэмбис. Можете немного порезать мясо? Отломайте корочку. Ну а теперь, живее, можете справиться с этим?..»
Кусочек за кусочком он впихивал в себя пищу. Оказалось, что у него волчий аппетит, и он очень старался есть. Из этого я с удовольствием сделала вывод, что он еще не серьезно болен и довольно быстро выздоровеет, если о нем позаботятся, и он получит помощь. Лэмбис стоял рядом, словно хотел убедиться, что я не подсыплю в кофе отраву. Когда Марк съел все, что в него влезло, и выпил две кружки кофе, я помогла ему опуститься на ложе и снова укрыла нелепыми покрывалами.
«А теперь поспите. Постарайтесь расслабиться. Если сможете спать, вам моментально полегчает».
Он казался сонным, но пытался заговорить. «Никола».
«Что?»
«Лэмбис сказал правду. Это опасно. Не могу объяснить. Не вмешивайтесь… Не хочу, чтобы вы думали, что можете что-то сделать. Вы очень добры, но… ничего не надо. Совсем ничего. Вы не должны быть замешаны… Не могу позволить».
«Если бы я только поняла…»
«Сам не понимаю. Но… мои дела. Не усложняйте. Пожалуйста».
«Хорошо. Не вмешаюсь. Если действительно ничего нельзя сделать…»
«Ничего. Вы уже сделали много. – Попытка улыбнуться. – Этот кофе спас мне жизнь, уверен. А теперь спускайтесь в деревню и забудьте нас, ладно? Никому ни слова. Я серьезно. Это жизненно важно. Приходится вам доверять».
«Можете».
«Хорошая девушка». Вдруг я ясно поняла то, что раньше скрывали грязь и болезнь. Он молод, не намного старше меня. Двадцать два? Двадцать три? Затуманенный взгляд и болезненно сжатый рот скрывали возраст. Довольно странно, именно когда он пытался говорить строго, его молодость показывала себя, словно вспышка в щели брони. Он лежал на спине. «Вам бы… лучше идти своим путем. Еще раз спасибо. Простите, что так напугали… Лэмбис, проводи ее с горы… как можно дальше…»
Он не говорил об опасности, но если бы он крикнул о ней, эффект был бы тот же. Вдруг, ниоткуда, снова на меня обрушился страх, как тогда тень на цветы. Я сказала задыхаясь: «Мне не нужен проводник. Я пойду вдоль воды. До свидания».
«Лэмбис проводит вас вниз». Слабый шепот все еще был удивительно властным, и Лэмбис поднял сумку, двинулся ко мне и решительно сказал: «Пойду с вами. Сейчас».
Марк попрощался, казалось, навсегда. Я оглянулась от двери и увидела, что он закрыл глаза и отвернулся, натянув джемпер легким движением. Либо забыл о нем, либо слишком высоко ценил удобство, чтобы иметь намерения возвратить его. Что-то в движении, в том, как Марк прижался щекой к белой мягкой шерсти, обрадовало меня. Он сразу показался еще моложе, намного моложе меня. Я резко повернулась и вышла из хижины.
Глава 3
Я пойду первым", – сказал Лэмбис. Он бесцеремонно оттолкнул меня и пошел по цветам к ручью. Смотрел по сторонам, ступал осторожно, словно ночное животное, вынужденное двигаться днем. Неприятное впечатление. Мы добрались до пруда наяды, до орхидей, которые я уронила. Еще несколько шагов, и избушка исчезла из вида.
«Лэмбис, – сказала я, – минуточку. – Он неохотно обернулся. – Хочу поговорить. – Я почти шептала, хотя нас наверняка не было слышно из избушки. – А также, – сказала я поспешно, так как он нетерпеливо двинулся, – я голодна, и если не съем хоть что-нибудь, прежде чем отправиться в Агиос Георгиос, умру по дороге. Может, и вы справитесь с бутербродом, между прочим?»
«У меня все в порядке».
«Ну, а у меня нет! – заявила я решительно. – Дайте сумку. Здесь масса всякой еды. Марк съел очень мало. Я оставила кофе, возьмите еще апельсины, шоколад и мясо. Вот. Поможете съесть остальное? – Мне показалось, что он колеблется. Я добавила: – Так или иначе, я собираюсь. Знаете, действительно нет надобности провожать меня дальше. Прекрасно доберусь сама».
Он резко покачал головой. «Мы не можем оставаться здесь, очень открыто. Выше есть место, где мы сами можем видеть избушку и дорогу к ней, а нас не видно. Туда». Он взвалил мою сумку на плечи, повернул в сторону от озерца и начал карабкаться вверх между скалами туда, где я впервые увидела его. Один раз он остановился, осматриваясь напряженно и устало, и его свободная рука потянулась (этот жест я уже начала узнавать) к рукоятке ножа. На нем не было куртки и деревянная рукоятка, отполированная ладонью, по-пиратски торчала из кожаного футляра на брючном ремне. «Пошли».
Я решительно отвела взгляд от ножа и последовала за ним вверх по головокружительной тропинке для коз мимо ручья.
Место, которое он выбрал, представляло собой широкий выступ над лугом и избушкой. Лучшего соединения убежища и сторожевой башни невозможно придумать. Выступ примерно в десять футов ширины с краю немного поднимается вверх, так что снизу ничего не видно. Сверху нависла скала как крыша. Сзади вертикальная расселина предоставляет еще более глубокое убежище. Вход в нее укрывает можжевельник, а сам выступ и весь склон заросли благоухающим кустарником. Дорогу на выступ скрывают спутанная жимолость и раскидистые серебристые ветви дикой смоковницы.
Я села в углублении. Лэмбис вытянулся во весь рост у края, наблюдая за скалистым пространством внизу. С этой высоты яркие воды моря слепили глаза. Казалось, что оно очень далеко.
Мы поделили запасы еды. Лэмбис оставил притворство и ел с жадностью. Не смотрел на меня, лежал, облокотившись на локоть, и не отводил взгляда от склонов. Я молчала, наблюдая за ним, и когда наконец он вздохнул и потянулся к карману за сигаретой, вкрадчиво заговорила. «Лэмбис. Кто стрелял в Марка? – Он вскочил и резко повернул голову. Хмурый взгляд. – Не то чтобы меня это интересовало, но вы ясно дали понять, что ждете их, кто бы это ни был, что они будут снова покушаться на него, поэтому вы прячетесь. Все это очень хорошо, но вы не можете оставаться тут бесконечно… Я имею в виду, всегда. И следует понять это».
«Думаете, я не понимаю?»
«Ну, когда вы планируете пойти… если не за помощью, так хотя бы за припасами?»
«Разве не ясно, что я не могу его оставить?..»
«Ясно, что его нельзя срывать с места и оставлять одного, но дела сейчас обстоят так, что, если очень скоро не получить помощь, ему станет хуже. Давайте посмотрим правде в глаза, он даже может умереть. Если не от раны, то от прочих воздействий. Вы говорили, что он провел ночь под открытым небом. Люди от этого умирают – шок, воспаление легких, Бог знает от чего, разве не знаете? – Ответа не последовало. Он прикуривал и не смотрел на меня, но хоть не пытался убежать или заставить меня уйти. Я резко спросила: – Вы прибыли на лодке? На вашей?»
При этих словах он резко повернул голову, а спичка полетела вниз на сухие иголки можжевельника. Отсутствующе он опустил ребро руки на дымящийся пепел и погасил. Если и обжегся, то не подал виду. Его глаза, не моргая, смотрели на меня. «На… лодке?»
«Да, на лодке. Я слышала, как вы что-то сказали Марку про „каяк“. – Я улыбнулась. – Боже мой, до такой степени греческий знают все. И затем, Марк соврал, как вы сюда добрались. С востока сюда дороги нет. Фактически, сквозь этот участок Крита есть только одна дорога, и если бы вы пришли по ней, не спрашивали бы о пути вниз в деревню. Если бы Марк не был в лихорадке, он бы понял, что нельзя так глупо лгать. Ну? Не может быть, чтобы вы приплыли на лодке с припасами из Хании, потому что попали бы в Агиос Георгиос и знали бы дорогу. Так это что, ваша собственная лодка?»
Пауза. «Да, моя».
«А где она теперь?»
Еще большая пауза. Затем неохотный жест к части побережья, которой не видно, немного на восток. 'Там внизу".
«А. Тогда я предполагаю, что у вас на лодке есть запасы – пища, одеяла, медицинские принадлежности».
«Ну и если есть?»
«Тогда все это придется принести», – сказала я мягко.
«Как? – спросил он злобно. Ну что же, по крайней мере слушает. Первоначальное недоверие прошло. Начал даже воспринимать меня, как возможную союзницу. – Лодку вы можете не найти. Дорога нелегкая. Кроме того, это опасно».
Итак, он признал меня. Я подождала немного, затем медленно сказала: «Знаете, Лэмбис, думаю, лучше рассказать мне об этом… деле. Нет, послушайте. Я знаю, что вы на самом деле мне не доверяете, с какой стати доверять? Но вам пришлось мне поверить, и придется снова, когда я наконец пойду в деревню. Поэтому почему не доверить немного больше? Почему не воспользоваться тем, что я встретилась вам. Возможно, я не могу много сделать, но что-то могу, и обещаю быть очень осторожной. Не буду вмешиваться куда не надо, но явно не наделаю ошибок, если буду знать, что в этом кроется. – Темные глаза приковались к моему лицу. Понять их выражение было невозможно, но с губ исчезло напряжение. Казалось, он колеблется. Я сказала: – Думаю, я поняла одну вещь. Именно мужчина из Агиос Георгиос стрелял в Марка?»
«Мы не знаем. Мы не знаем, кто стрелял».
Я резко заявила: «Если вы не намерены рассказать правду даже сейчас…»
"Это правда. Разве не видите? Если бы мы знали, откуда идет опасность или почему, тогда бы ясно было, что делать. Но мы не знаем. Вот почему я боюсь идти в деревню или просить помощь… даже у начальства. Не знаю, связано ли это с его семьей, и кто имеет к этому отношение. Вы из Англии. Возможно, вы проживали в Афинах или даже на Пелопоннесе… – Я кивнула. – И все равно не знаете, как живут в горных деревнях Крита. Это все еще дикая страна, и сюда не всегда доходит закон. Понимаете, здесь иногда убивают за дела семьи. У них все еще есть – я не знаю слова… Когда убивают членов семьи и мстят… "
Сзади на пустом склоне мужской голос грубо крикнул на греческом языке. Я не расслышала, что именно, но нападающий среагировал немедленно – замер на месте. Но все еще держал меня, а рука снова сильно зажала мне рот. Повернул голову и крикнул низким деловым голосом: «Это девушка, иностранка. Шпионит. Думаю, англичанка». Никакого шума шагов за спиной. Я попыталась извернуться под рукой и увидеть, кто меня спас, но грек держал крепко, да еще и рявкнул: «Спокойно, и перестань шуметь!»
Голос снова раздался, явно из отдаления. «Девушка? Англичанка? – Странная пауза. – Умоляю, отпусти ее и приведи сюда. Ты рехнулся?»
Грек поколебался, затем сказал угрюмо на сносном английском, но с сильным акцентом: «Пойдем со мной. И не визжи. Издашь еще хоть звук, убью. Точно. Не люблю женщин».
Мне удалось кивнуть. Он убрал руку с моего рта и ослабил хватку, но не отпустил. Теперь он только держал меня за руку. Поднял нож и двинулся к скалам. Я повернулась. Никого не видно. «Внутри», – сказал грек и резко повернул голову к хижине.
Избушка была грязная. Когда грек толкнул меня вперед на затоптанную грязь, с пола, жужжа, взвились мухи. Дверной проем зиял черно и неприветливо. Сначала я ничего не видела. По сравнению с ярким светом за спиной, внутренность хижины казалась совершенно темной, но затем грек толкнул меня дальше, и в потоке света от двери я смогла совершенно отчетливо все разглядеть.
В дальнем углу, в стороне от двери, лежал мужчина. Его грубую кровать соорудили из какой-то растительности, возможно, папоротника или сухого кустарника. А вообще пусто. Никакой мебели, только грубые куски бревен в другом углу, вероятно, части примитивного пресса для выработки сыра. Пол из утоптанной земли, местами таким тонким слоем, что проглядывает скала. Овечий помет высох и довольно безобиден, но все пропахло болезнью.
Когда грек толкнул меня внутрь, мужчина на кровати поднял голову, и глаза его сощурились на свет. Это легкое движение он проделал с трудом. Болен, очень болен. Чтобы убедиться в этом, совсем не нужно видеть его одежду, окостеневшую от засохшей крови на левой руке и плече. Бледное лицо, заросшее двухдневной щетиной, с запавшими щеками. Кожа вокруг подозрительно ярко блестящих глаз посинела от боли и горячки. На лбу кожа содрана и кровоточит. Волосы слиплись от крови и грязного хлама, на котором он лежит.
А так он молод, темноволос и голубоглаз, как многие критяне, и если бы его помыть, побрить и вылечить, он оказался бы довольно красивым. Четкие нос и рот, крупные, умелые руки и, надо полагать, немало физической силы. Темно-серые брюки и рубашка, которая некогда была белой. И то, и другое грязное и изодранное. Единственное одеяло – сильно истрепанная ветровка и какая-то старая «штука» цвета хаки, которая, похоже, принадлежит напавшему на меня типу. Все это больной прижимает к себе, словно замерз.
Он сощурил на меня глаза и сказал, с усилием собираясь с мыслями: «Надеюсь, Лэмбис не причинил вам вреда? Вы… кричали?»
Тогда я поняла, почему он, казалось, говорил издалека. Его голос, хотя и достаточно спокойный, раздавался с заметным усилием и был слаб. Создавалось впечатление, что он непрочно удерживается за каждую каплю силы, которая у него есть, и при этом тратит ее. Он говорил по-английски. Я сначала просто удивилась, что он говорит на таком хорошем английском, и только потом, с потрясением, подумала, что он же англичанин.
Конечно, это первое, что я сказала. Я все еще только рассматривала его внешность в деталях: кровавые раны, впалые щеки, грязная кровать. «Вы… вы англичанин!» – глупо сказала я, уставившись на него, и едва почувствовала, что грек, Лэмбис, отпустил мою руку. Машинально я начала тереть ее там, где он держал меня. Будет синяк. Я, запинаясь, сказала: «Но вы ранены! Несчастный случай? Что случилось?»
Лэмбис бросился мимо меня и встал возле кровати, как собака, защищающая кость. Продолжает волноваться. Может, и перестал быть опасным, но держит в руке нож. Прежде чем больной заговорил, грек буркнул: "Это пустяки. Несчастный случай при подъеме в горы. Когда он отдохнет, я помогу ему спуститься в деревню. Нет нужды… "
«Заткнись, ну? – огрызнулся больной по-гречески. – И убери нож. Напугал бедного ребенка до полусмерти. Разве не видишь, что она не имеет никакого отношения к этому делу? Следовало не обращать на нее внимания и дать пройти».
«Она меня увидела. И шла в эту сторону. Она вошла бы сюда и, весьма вероятно, увидела бы… Она бы разболтала в деревне».
«Ну а ты сделал это неизбежным. А теперь помолчи и предоставь это мне».
Лэмбис бросил на него взгляд, полувызывающий, полуробкий. Снял руку с ножа, но стоял возле кровати.
Национальность больного и эти переговоры, хотя и на греческом, полностью успокоили меня. Но я этого не показала. Чисто инстинктивно я решила, для собственной безопасности, что нет существенной нужды выдавать мое знание языка… Из всего, на что я наткнулась, я бы предпочла как можно быстрее выбраться, и казалось, что, чем меньше я узнаю об «этом деле», чем бы оно ни было, тем вероятнее, что они дадут мне мирно продолжать путь.
«Простите. – Глаза англичанина вернулись ко мне. – Лэмбису не следовало так пугать вас. Я… у нас был несчастный случай, как он сказал, и он немного потрясен. Ваша рука… он сделал вам больно?»
«Все в порядке, право… Ну а что с вами? Что-то очень плохое? – Очень странный несчастный случай. Заставил так напасть на меня. Но ведь естественно показать любопытство и заботу. – Что случилось?»
«Меня застиг камнепад. Лэмбис думает, что выше в горах кто-то по неосторожности спустил лавину. Он поклялся, что слышал женские голоса. Мы кричали, но никто не спустился».
«Понимаю. – Я также увидела быстрый взгляд удивления Лэмбиса, прежде чем он снова опустил мрачные карие глаза. Экспромтом это была неплохая ложь человека, у которого в голове откровенно не так ясно, как ему хотелось бы. – Но это не я. Я только сегодня прибыла в Агиос Георгиос, и еще не…»
«Агиос Георгиос? – Блеск в глазах уже объяснялся не только лихорадкой. – Вы поднимались оттуда?»
«Да, от моста».
«Тропинка есть везде?»
«Не совсем. Я шла по ущелью и сошла с тропинки у ручья. Я…»
«Тропинка ведет прямо сюда? К хижине?» – пронзительно спросил Лэмбис.
«Нет. Говорю же, сошла с нее. Но, в любом случае, это место изрезано тропинками – овечьими тропами. Стоит подняться по ущелью, они идут во все стороны. Я оставалась у воды».
«Тогда это не единственный путь в деревню?»
«Не знаю, но, скорее всего, нет. Хотя это, наверное, самый легкий, если собираетесь спуститься. Я не многое заметила. – Я разжала ладонь, где все еще держала сломанные веточки фиолетовых орхидей. – Смотрела на цветы».
«Правда? – На этот раз вмешался англичанин. Замолчал. Я увидела, что он дрожит. Он ждал со стиснутыми зубами, когда пройдет приступ, прижимал к себе куртку цвета хаки, пытаясь унять дрожь, но я видела пот на его лице. – Вы кого-либо встретили во время вашей… прогулки?»
«Нет».
«Совсем никого?»
«Ни души».
Пауза. Он закрыл глаза, но почти сразу открыл. «Это далеко?»
«До деревни? Думаю, довольно далеко. Трудно определить, когда карабкаешься. А по какой дороге вы сами пришли?»
«Не по этой». Фраза означала конец разговора. Но лихорадка не помешала ему почувствовать собственную грубость, и он добавил: «Мы пришли от шоссе. Дальше на востоке».
«Но…» – начала я и замолчала. Кажется, неподходящий момент сообщать, что с востока сюда дороги нет. Единственная дорога идет с запада и поворачивает на север над перевалом, вдаль от моря. Этот отрог Белых гор пронизывают только тропинки. Я увидела, что грек наблюдает за мной, и быстро добавила: «Я отправилась примерно в полдень, но под гору, конечно, быстрее».
Мужчина на кровати раздраженно заворочался, словно его беспокоила рука. «Деревня… Где вы остановились?»
«В отеле. Он там один. Деревушка очень маленькая. Но я там еще не была. Только прибыла в полдень. Меня подвезли от Ираглиона и не ждут, поэтому я… поднялась сюда на прогулку, просто в голову взбрело побродить. Здесь так красиво…» Я остановилась. Он закрыл глаза. Неинтересно ему. Но не это остановило меня не середине предложения. Острое впечатление, что он не столько отгородился от меня, сколько сосредоточился на чем-то своем, намного важнее боли. За этот день я ощутила второй порыв. Фрэнсис часто говорила, что когда-нибудь порывы доставят мне серьезные неприятности. Ну, люди любят, когда иногда их предсказания подтверждаются. Я резко повернулась, выбросила сломанные и увядшие орхидеи на солнечный свет и пошла к кровати. Лэмбис так же быстро двинулся наперерез, протянув руку. Но когда я ее оттолкнула, он пропустил меня. Я встала на одно колено возле раненого. «Послушайте, вы ранены и больны. Это достаточно ясно. У меня нет желания вмешиваться в то, что меня не касается. Совершенно очевидно, что вы не желаете, чтобы вам задавали вопросы и не нужно говорить мне ничего. Не хочу ничего знать. Но вы больны и если спросите, то я скажу, что Лэмбис плохо присматривает за вами. И если не подумаете о себе, то действительно серьезно заболеете, если вообще не умрете. Во-первых, эта повязка грязная, а во-вторых…»
«Все в порядке. – Он говорил все еще с закрытыми глазами. – Не тревожьтесь. Это приступ лихорадки… вскоре все будет в порядке. Вы только… не вмешивайтесь, и все. Лэмбис не должен был… о, да неважно. Но не беспокойтесь. Спускайтесь к вашему отелю и забудьте это… пожалуйста. – Он повернулся и начал вглядываться в меня, словно с болью, против света. – Ради вас, серьезно. – Его здоровая рука двинулась, и я протянула свою навстречу. Его пальцы сжали мои. Кожа сухая, горячая и вроде как мертвая. – Но если встретите кого-либо на пути вниз… или в деревне, кто…»
Лэмбис сказал грубо по-гречески: «Она говорит, что еще не была в деревне и никого не видела. Какой смысл просить? Пусть идет, и моли Бога, чтобы молчала. У всех женщин языки, как у сорок. Ничего больше не говори».
Казалось, англичанин едва слушал, слова грека не доходили до него. Он не сводил с меня глаз, но рот его расслабился, и он дышал, будто выбился из сил и потерял контроль. Но горячие пальцы держали мои. «Возможно, они пошли к деревне… – Он слабо бормотал, все еще на английском. – И если пойдете по этой дороге…»
«Марк! – двинулся вперед Лэмбис, оттесняя меня. – Ты теряешь рассудок! Попридержи язык и вели ей уйти! Тебе нужно спать. – Он добавил на греческом: – Пойду и сам его поищу, как только смогу, обещаю. Возможно, он вернулся в каяк. Ты истязаешь себя совершенно зря. – Затем он сказал мне, сердито: – Разве не видите, что он близок к обмороку?»
«Хорошо, – сказала я. – Но не кричите так. Это не я его убиваю. – Я засунула ослабевшую руку назад под куртку, встала и посмотрела греку в лицо. – Послушайте, я не задаю вопросов, но не уйду отсюда и не оставлю его в таком состоянии. Когда это случилось?»
«Позавчера», – сказал он угрюмо.
«Он здесь уже две ночи?» – спросила я в ужасе.
«Не здесь. В первую ночь он был в горах, – и добавил, предупреждая следующий вопрос: – Я нашел его и перенес сюда».
«Понимаю. И не пытались получить помощь? Хорошо, не смотрите так, мне удалось понять, что у вас неприятности. Ну, я буду об этом молчать, обещаю. Думаете, я очень хочу быть замешанной в какие-то ваши гнусности?»
«Ористе?»
«В ваши неприятности, – нетерпеливо перефразировала я. – Для меня это ничто. Но я не намерена уходить и оставлять его в таком положении. Если не сделаете для него что-нибудь… как его зовут? Марк?»
«Да»
«Ну, если не будет что-нибудь сделано для вашего Марка сегодня же, он умрет, и тогда будет еще больше причин для беспокойства. У вас есть еда?»
«Немного. У меня был хлеб и немного сыра…»
«И питье, похоже, тоже! – В грязи возле кровати лежала полиэтиленовая кружка. В ней раньше было вино, а теперь сидели мухи. – Идите и помойте ее. Принесите сумку и джемпер. Они там, где я их уронила, когда вы бросились на меня с вашим ужасным ножом. Там есть еда. Такое обычно больным не дают, но ее много, и она чистая. Подождите минутку, вот там есть вроде бы горшок для приготовления пищи. Полагаю, пастухи им пользуются. Нужна горячая вода. Если вы его наполните, я сложу в кучу немного дров и хлама, разведем огонь…»
«Нет». Они произнесли это хором. Глаза Марка широко открылись, мужчины быстро переглянулись. Несмотря на всю слабость Марка, мне показалось, что между ними чуть искра не проскочила.
Я молча смотрела то на одного, то на другого. "Так плохо? – наконец сказала я. – «Значит, гнусности подходящее слово. Падающие камни, какая чепуха. – Я повернулась к Лэмбису. – Что это было, нож?»
«Пуля», – ответил он с некоторым облегчением.
«Пуля?!»
«Да».
«Ой».
«Поэтому, видите, – сказал Лэмбис, а его угрюмость постепенно сменялась чисто человеческим удовлетворением, – вам нужно держаться подальше. И когда уйдете, ничего не говорите. Есть опасность, очень большая. Где одна пуля, может быть и другая. И если скажете в деревне о том, что видели, я сам вас убью».
«Договорились, – сказала я нетерпеливо. Я едва слушала. Взгляд Марка напугал меня до смерти. – Но сначала принесите сумку, ну? И слушайте, вымойте это и непременно убедитесь, что она чистая. – Я ткнула в него кружкой, и он взял ее, как во сне. – И поторопитесь!» – добавила я. Он посмотрел на меня, на кружку, на Марка, снова на кружку, затем вышел из избушки, не промолвив ни слова.
«Нашла коса на камень, – сказал слабо Марк из угла. В его лице был очень слабо различимый проблеск веселья за болью и изнеможением. – Вы настоящая девушка, а? Как вас зовут?»
«Никола Фэррис. Я думала, вы без сознания».
«Нет. Я довольно силен, не нужно беспокоиться. У вас действительно есть еда?»
«Да. Послушайте, пуля вышла? Если нет…»
«Вышла. Это только ранение в мякоть. И чистое. Правда».
«Если уверены… – сказала я с сомнением. – Не то чтобы я что-то понимала в пулевых ранениях, но раз все равно нет горячей воды, лучше поверю на слово и оставлю рану в покое. Но у вас температура, любой дурак увидит».
«Ночь под открытым небом, вот почему. Потерял много крови… И шел дождь. Но вскоре все будет хорошо… через день или два». Вдруг он задвигал головой. Это было движение самого сильного и беспомощного нетерпения. Я видела, как передернулось его лицо, но, думаю, не от боли.
Я тихо сказала: «Постарайтесь не беспокоиться, что бы ни было. Если сможете поесть, выберетесь отсюда быстрее. И хотите верьте, хотите нет, у меня есть термос с горячим кофе. Вот идет Лэмбис. – Лэмбис принес все мои вещи и вымытую кружку. Я взяла джемпер и снова встала на колени перед кроватью. – Оберните его вокруг себя! – Марк не протестовал, когда я сняла с него грубую куртку и обернула его плечи теплыми, мягкими складками шерсти. Курткой я укрыла ему ноги. – Лэмбис, в сумке термос. Налейте кофе, а? Спасибо. А теперь можете немного подняться? Выпейте это».
Его зубы стучали о края кружки, пришлось следить, чтобы он не обжег губы, так нетерпеливо он глотал горячий напиток. Я почти представляла, как кофе бежит у него внутри, согревая и возвращая к жизни. Он выпил половину кружки, остановился, немного задыхаясь, и казалось, что дрожь стала меньше.
«А сейчас постарайтесь поесть. Это слишком большие куски, Лэмбис. Можете немного порезать мясо? Отломайте корочку. Ну а теперь, живее, можете справиться с этим?..»
Кусочек за кусочком он впихивал в себя пищу. Оказалось, что у него волчий аппетит, и он очень старался есть. Из этого я с удовольствием сделала вывод, что он еще не серьезно болен и довольно быстро выздоровеет, если о нем позаботятся, и он получит помощь. Лэмбис стоял рядом, словно хотел убедиться, что я не подсыплю в кофе отраву. Когда Марк съел все, что в него влезло, и выпил две кружки кофе, я помогла ему опуститься на ложе и снова укрыла нелепыми покрывалами.
«А теперь поспите. Постарайтесь расслабиться. Если сможете спать, вам моментально полегчает».
Он казался сонным, но пытался заговорить. «Никола».
«Что?»
«Лэмбис сказал правду. Это опасно. Не могу объяснить. Не вмешивайтесь… Не хочу, чтобы вы думали, что можете что-то сделать. Вы очень добры, но… ничего не надо. Совсем ничего. Вы не должны быть замешаны… Не могу позволить».
«Если бы я только поняла…»
«Сам не понимаю. Но… мои дела. Не усложняйте. Пожалуйста».
«Хорошо. Не вмешаюсь. Если действительно ничего нельзя сделать…»
«Ничего. Вы уже сделали много. – Попытка улыбнуться. – Этот кофе спас мне жизнь, уверен. А теперь спускайтесь в деревню и забудьте нас, ладно? Никому ни слова. Я серьезно. Это жизненно важно. Приходится вам доверять».
«Можете».
«Хорошая девушка». Вдруг я ясно поняла то, что раньше скрывали грязь и болезнь. Он молод, не намного старше меня. Двадцать два? Двадцать три? Затуманенный взгляд и болезненно сжатый рот скрывали возраст. Довольно странно, именно когда он пытался говорить строго, его молодость показывала себя, словно вспышка в щели брони. Он лежал на спине. «Вам бы… лучше идти своим путем. Еще раз спасибо. Простите, что так напугали… Лэмбис, проводи ее с горы… как можно дальше…»
Он не говорил об опасности, но если бы он крикнул о ней, эффект был бы тот же. Вдруг, ниоткуда, снова на меня обрушился страх, как тогда тень на цветы. Я сказала задыхаясь: «Мне не нужен проводник. Я пойду вдоль воды. До свидания».
«Лэмбис проводит вас вниз». Слабый шепот все еще был удивительно властным, и Лэмбис поднял сумку, двинулся ко мне и решительно сказал: «Пойду с вами. Сейчас».
Марк попрощался, казалось, навсегда. Я оглянулась от двери и увидела, что он закрыл глаза и отвернулся, натянув джемпер легким движением. Либо забыл о нем, либо слишком высоко ценил удобство, чтобы иметь намерения возвратить его. Что-то в движении, в том, как Марк прижался щекой к белой мягкой шерсти, обрадовало меня. Он сразу показался еще моложе, намного моложе меня. Я резко повернулась и вышла из хижины.
Глава 3
When tne sun sets, shadows, that showed at noon
But small, appear most long and terrible.
Nathaniel Lee: Oedipus
Я пойду первым", – сказал Лэмбис. Он бесцеремонно оттолкнул меня и пошел по цветам к ручью. Смотрел по сторонам, ступал осторожно, словно ночное животное, вынужденное двигаться днем. Неприятное впечатление. Мы добрались до пруда наяды, до орхидей, которые я уронила. Еще несколько шагов, и избушка исчезла из вида.
«Лэмбис, – сказала я, – минуточку. – Он неохотно обернулся. – Хочу поговорить. – Я почти шептала, хотя нас наверняка не было слышно из избушки. – А также, – сказала я поспешно, так как он нетерпеливо двинулся, – я голодна, и если не съем хоть что-нибудь, прежде чем отправиться в Агиос Георгиос, умру по дороге. Может, и вы справитесь с бутербродом, между прочим?»
«У меня все в порядке».
«Ну, а у меня нет! – заявила я решительно. – Дайте сумку. Здесь масса всякой еды. Марк съел очень мало. Я оставила кофе, возьмите еще апельсины, шоколад и мясо. Вот. Поможете съесть остальное? – Мне показалось, что он колеблется. Я добавила: – Так или иначе, я собираюсь. Знаете, действительно нет надобности провожать меня дальше. Прекрасно доберусь сама».
Он резко покачал головой. «Мы не можем оставаться здесь, очень открыто. Выше есть место, где мы сами можем видеть избушку и дорогу к ней, а нас не видно. Туда». Он взвалил мою сумку на плечи, повернул в сторону от озерца и начал карабкаться вверх между скалами туда, где я впервые увидела его. Один раз он остановился, осматриваясь напряженно и устало, и его свободная рука потянулась (этот жест я уже начала узнавать) к рукоятке ножа. На нем не было куртки и деревянная рукоятка, отполированная ладонью, по-пиратски торчала из кожаного футляра на брючном ремне. «Пошли».
Я решительно отвела взгляд от ножа и последовала за ним вверх по головокружительной тропинке для коз мимо ручья.
Место, которое он выбрал, представляло собой широкий выступ над лугом и избушкой. Лучшего соединения убежища и сторожевой башни невозможно придумать. Выступ примерно в десять футов ширины с краю немного поднимается вверх, так что снизу ничего не видно. Сверху нависла скала как крыша. Сзади вертикальная расселина предоставляет еще более глубокое убежище. Вход в нее укрывает можжевельник, а сам выступ и весь склон заросли благоухающим кустарником. Дорогу на выступ скрывают спутанная жимолость и раскидистые серебристые ветви дикой смоковницы.
Я села в углублении. Лэмбис вытянулся во весь рост у края, наблюдая за скалистым пространством внизу. С этой высоты яркие воды моря слепили глаза. Казалось, что оно очень далеко.
Мы поделили запасы еды. Лэмбис оставил притворство и ел с жадностью. Не смотрел на меня, лежал, облокотившись на локоть, и не отводил взгляда от склонов. Я молчала, наблюдая за ним, и когда наконец он вздохнул и потянулся к карману за сигаретой, вкрадчиво заговорила. «Лэмбис. Кто стрелял в Марка? – Он вскочил и резко повернул голову. Хмурый взгляд. – Не то чтобы меня это интересовало, но вы ясно дали понять, что ждете их, кто бы это ни был, что они будут снова покушаться на него, поэтому вы прячетесь. Все это очень хорошо, но вы не можете оставаться тут бесконечно… Я имею в виду, всегда. И следует понять это».
«Думаете, я не понимаю?»
«Ну, когда вы планируете пойти… если не за помощью, так хотя бы за припасами?»
«Разве не ясно, что я не могу его оставить?..»
«Ясно, что его нельзя срывать с места и оставлять одного, но дела сейчас обстоят так, что, если очень скоро не получить помощь, ему станет хуже. Давайте посмотрим правде в глаза, он даже может умереть. Если не от раны, то от прочих воздействий. Вы говорили, что он провел ночь под открытым небом. Люди от этого умирают – шок, воспаление легких, Бог знает от чего, разве не знаете? – Ответа не последовало. Он прикуривал и не смотрел на меня, но хоть не пытался убежать или заставить меня уйти. Я резко спросила: – Вы прибыли на лодке? На вашей?»
При этих словах он резко повернул голову, а спичка полетела вниз на сухие иголки можжевельника. Отсутствующе он опустил ребро руки на дымящийся пепел и погасил. Если и обжегся, то не подал виду. Его глаза, не моргая, смотрели на меня. «На… лодке?»
«Да, на лодке. Я слышала, как вы что-то сказали Марку про „каяк“. – Я улыбнулась. – Боже мой, до такой степени греческий знают все. И затем, Марк соврал, как вы сюда добрались. С востока сюда дороги нет. Фактически, сквозь этот участок Крита есть только одна дорога, и если бы вы пришли по ней, не спрашивали бы о пути вниз в деревню. Если бы Марк не был в лихорадке, он бы понял, что нельзя так глупо лгать. Ну? Не может быть, чтобы вы приплыли на лодке с припасами из Хании, потому что попали бы в Агиос Георгиос и знали бы дорогу. Так это что, ваша собственная лодка?»
Пауза. «Да, моя».
«А где она теперь?»
Еще большая пауза. Затем неохотный жест к части побережья, которой не видно, немного на восток. 'Там внизу".
«А. Тогда я предполагаю, что у вас на лодке есть запасы – пища, одеяла, медицинские принадлежности».
«Ну и если есть?»
«Тогда все это придется принести», – сказала я мягко.
«Как? – спросил он злобно. Ну что же, по крайней мере слушает. Первоначальное недоверие прошло. Начал даже воспринимать меня, как возможную союзницу. – Лодку вы можете не найти. Дорога нелегкая. Кроме того, это опасно».
Итак, он признал меня. Я подождала немного, затем медленно сказала: «Знаете, Лэмбис, думаю, лучше рассказать мне об этом… деле. Нет, послушайте. Я знаю, что вы на самом деле мне не доверяете, с какой стати доверять? Но вам пришлось мне поверить, и придется снова, когда я наконец пойду в деревню. Поэтому почему не доверить немного больше? Почему не воспользоваться тем, что я встретилась вам. Возможно, я не могу много сделать, но что-то могу, и обещаю быть очень осторожной. Не буду вмешиваться куда не надо, но явно не наделаю ошибок, если буду знать, что в этом кроется. – Темные глаза приковались к моему лицу. Понять их выражение было невозможно, но с губ исчезло напряжение. Казалось, он колеблется. Я сказала: – Думаю, я поняла одну вещь. Именно мужчина из Агиос Георгиос стрелял в Марка?»
«Мы не знаем. Мы не знаем, кто стрелял».
Я резко заявила: «Если вы не намерены рассказать правду даже сейчас…»
"Это правда. Разве не видите? Если бы мы знали, откуда идет опасность или почему, тогда бы ясно было, что делать. Но мы не знаем. Вот почему я боюсь идти в деревню или просить помощь… даже у начальства. Не знаю, связано ли это с его семьей, и кто имеет к этому отношение. Вы из Англии. Возможно, вы проживали в Афинах или даже на Пелопоннесе… – Я кивнула. – И все равно не знаете, как живут в горных деревнях Крита. Это все еще дикая страна, и сюда не всегда доходит закон. Понимаете, здесь иногда убивают за дела семьи. У них все еще есть – я не знаю слова… Когда убивают членов семьи и мстят… "