Стюарт Мэри. Лунные прядильщицы

Мэри Стюарт
Лунные прядильщицы

Глава 1

   Lightly this little heratd flew aloft…
   Onward it flies…
   Until it reach'd a splashing fountain's side
   That, near a earven's mouth, for ever pour'd
   Unto the temperate air…

Keats: Endymion

   Эта история началась с белой цапли, которая вылетела из лимонной рощи. Не буду притворяться, что сразу посчитала ее вестником приключения, белым оленем из волшебной сказки, который, выпрыгнув из зарослей, увлекает принца от спутников и теряет в сумерках леса. Но когда большая белая птица вдруг вылетела из блестящих листьев и лимонных цветов и, описывая круги, исчезла в горах, я последовала за ней. Что еще остается делать, когда такое случается в великолепный апрельский полдень у подножия Белых гор на Крите? Чего не сделаешь, когда дорога горячая и пыльная, зеленое ущелье наполнено жур­чанием и плеском воды, белые крылья то исчезают, то воз­никают из тени, а воздух полон аромата цветущего лимона?
   Машина, которая шла из Ираглиона, высадила меня в том месте шоссе, где начинается проселочная дорога к деревне Агиос Георгиос. Я приладила на плечо сумку из расшитой парусины, которая служила мне рюкзаком, и повернулась поблагодарить американскую пару за то, что они меня подвезли.
   «Голубушка, нам было очень приятно, – выглянула из окна с озабоченным видом миссис Студебекер. – Но вы уверены, что все в порядке? Мне не нравится оставлять вас так, по сути дела, нигде. Вы уверены, что это именно нужное место? Что написано на этом указателе?»
   Указатель ясно гласил по-гречески «Агиос Георгиос», но для миссис Студебекер он молчал. «Все в порядке, – сказала я, смеясь. – Это то, что нужно, судя и по указателю, и по словам водителя. А на карте деревушка находится в трех четвертях мили отсюда, вниз по доро­ге. Один поворот за скалу, и я смогу ее увидеть».
   «Хотелось бы надеяться». Мистер Студебекер вышел из машины одновременно со мной и сейчас наблюдал, как водитель доставал мой маленький чемодан из багажника и ставил на обочине. Мистер Студебекер огро­мен, розовощек и обладает мягким характером. На нем оранжевая рубашка навыпуск, жемчужно-серые тико­вые брюки и широкая парусиновая шляпа. Он считает миссис Студебекер самой умной и красивой женщиной в мире и все время говорит об этом. Соответственно, она не только роскошна, но и всегда в хорошем настроении. Оба они щедры на теплую, экстравагантную и слегка наивную доброту. Похоже, это – характерная черта американцев. Я познакомилась с ними в отеле накануне вечером. Как только они услышали, что я отправляюсь на южный берег Крита, немедленно пригласили присоединиться к ним на часть их оплаченного турне по острову. А сейчас они зашли еще дальше. Ничто не удовлетворило бы их больше, чем мой отказ от глупого плана посетить эту неизвестную деревушку и желание поехать с ними до конца их прогулки.
   «Мне это не нравится. – Мистер Студебекер с трево­гой рассматривал каменистую дорогу, которая спокойно извивалась между кустарником и карликовым можже­вельником. – Мне не нравится, что мы оставляем вас здесь одну. Ну… – Он посмотрел на меня серьезными голубыми глазами… – Я читал книгу о Крите, как раз перед тем, как мы с мамочкой приехали сюда, и поверь­те, мисс Феррис, у них здесь все еще есть обычаи, в существование которых вы не поверили бы. Согласно этой книге, Греция, некоторым образом, все еще очень и очень первобытна».
   Я засмеялась. «Возможно. Но один из первобытных обычаев заключается в том, что чужеземец неприкосно­венен. Даже на Крите никто не убивает гостя! Не беспокойтесь обо мне. Очень мило с вашей стороны, но со мной будет все в порядке. Я говорила, что я в Греции уже больше года, вполне прилично говорю по-гречески и была на Крите. Поэтому можно оставить меня совер­шенно спокойно. Это действительно нужное мне место, и через двадцать минут я буду в деревушке. В отеле меня до завтра не ждут, но там больше никого нет, поэтому я получу комнату».
   «А эта кузина, которая должна была приехать с вами? Вы уверены, что она появится?»
   «Конечно. – Он выглядел таким озабоченным, что я объяснила снова. – Ее задержали, и она опоздала на самолет, но велела не ждать ее, и я оставила письмо. Даже если она не попадет на завтрашний автобус, то найдет машину или что-либо еще. Она очень предпри­имчива. – Я улыбнулась. – Она не хотела чтобы я тратила зря свой отпуск на ожидание, поэтому будет так же, как и я, благодарна вам за то, что вы подарили мне лишний день».
   «Ну, если вы уверены…»
   «Совершенно уверена. А теперь не буду вас больше задерживать. Прекрасно, что меня так далеко подвезли. На завтрашнем автобусе я бы добиралась сюда целый день. – Я улыбнулась и протянула руку. – И все равно бы меня высадили на этом самом месте! Итак, видите, вы действительно добавили день к моему отпуску, а поездка была восхитительная. Еще раз спасибо».
   В конце концов, успокоенные, они уехали. Машина медленно тронулась по затвердевшей, как цемент, грязи горной дороги, подпрыгивая и раскачиваясь в пересохших следах зимних бурных дождей. Она с трудом впол­зла на крутизну поворота и исчезла, удаляясь от моря. Поднятая ею пыль висела густой пеленой, пока легкий ветерок не рассеял ее.
   Я стояла возле чемодана и осматривалась.
   Белые горы – это гряда огромных остроконечных вершин, спинной хребет запада Крита. На юго-западе предгорья спускаются к дикому и скалистому берегу. Там, где горные потоки образуют у моря небольшие пресноводные бухты среди скал, находятся деревушки. Это небольшие группы домиков, у каждого – ручеек свежей воды, а сзади – дикие горы, где овцы и козы проводят опасную жизнь. К некоторым из деревушек можно добраться только по крутым горным тропам или на лодке, которая здесь называется каяк. В одной из таких деревушек, Агиос Георгиос, Святогеоргиевской, если перевести, я решила провести неделю пасхальных каникул.
   Как я сказала Студебекерам, я жила в Афинах с января предыдущего года и работала младшим секрета­рем в британском посольстве. Я считала, что мне повез­ло в двадцать один год получить это очень скромное место в стране, которую я с младенчества страстно желала посетить. Я была счастлива, упорно изучала язык, добившись значительной беглости, а во время отпусков и выходных исследовала все знаменитые мес­та, куда только можно добраться.
   За месяц до пасхальных каникул я с восторгом узна­ла, что моя кузина Фрэнсис Скорби совершает круиз с друзьями и наметила посетить Грецию. Фрэнсис намно­го старше меня, почти ровесница моим родителям. Она совладелица знаменитого питомника горных растений в Беркшире. Еще она пишет книги и читает лекции о растениях и делает великолепные цветные фотографии, которыми иллюстрирует и те, и другие. За три года до этого умерла мама, и я осиротела (я никогда не знала отца, его убили на войне). Тогда я поселилась у Фрэн­сис. Мои восторженные письма к ней о диких цветах Греции дали плоды. Кажется, ее друзья наняли малень­кую яхту от Бриндизи до Пирея, где намеревались остаться на несколько дней, пока будут осматривать Афины и их окрестности, а потом спокойно поплавать среди островов. Их прибытие в Пирей должно было совпасть с моими пасхальными каникулами, но, как я несколько многословно написала Фрэнсис, даже ради нее я бы не согласилась проводить несколько драгоцен­ных дней отпуска в городе, среди пасхальной толпы и толчеи туристов. Я предложила ей покинуть компанию, присоединиться ко мне на Крите и спокойно насладить­ся природой и легендарными цветами Белых гор. Мы могли бы отправиться потом на яхте вместе в Родос и Спорады, когда она зайдет в Ираглион на следующей неделе. Затем, позднее, по пути домой, можно задержать­ся со мной в Афинах и посмотреть «виды», не обременен­ные праздничными толпами.
   Фрэнсис приняла этот план с восторгом, ее друзья были сговорчивы, а мне поручили, если возможно, под­ыскать место на юго-западе Крита, которое соединило бы спокойствие и красоту «настоящей Греции» со стан­дартами комфорта и чистоты, которых требует совре­менный турист. Почти невозможная комбинация достоинств, но я верила, что нашла ее. Знакомый по кафе в Афинах – датский писатель книг о путешествиях, ко­торый несколько недель исследовал незатоптанные ту­ристами части греческого архипелага – рассказал о маленькой изолированной деревушке на южном побе­режье Крита у подножия Белых гор.
   «Если вас интересует настоящая, неиспорченная дере­вушка, к которой нет дорог, где есть только несколько домиков, малюсенькая церковь и море – Агиос Георгиос – это то, что вам нужно, – сказал он. – Полагаю, вы захотите плавать? Ну, я нашел для этого идеальное место. Скалы, с которых можно нырять, песчаное дно и весь набор. И если нужны цветы и виды, можете прогу­ливаться в любом направлении, все восхитительно и так дико, как можно пожелать. Если вам интересно, при­мерно в пяти милях на восток по побережью есть ма­ленькая, заброшенная церковь. Трава растет у дверей, но на потолке все еще можно рассмотреть следы доволь­но необычной византийской мозаики. И клянусь, один из дверных косяков – подлинная дорическая колонна».
   «Слишком хорошо, не верится, – сказала я. – Лад­но, купилась, ну а какие недостатки? Где придется спать? Над таверной? С настоящими дорическими кло­пами?»
   Но нет. Оказалось, что в этом весь вопрос. Все другие прелести Агиос Георгиос можно найти во множестве деревушек на Крите или где-нибудь в другом месте. Но в Агиос Георгиос есть отель. В действительности это сельская «кафенио», или кофейня, с несколькими ком­натами над баром. Но все это, вместе с прилегающим домиком, недавно купил новый владелец и сделал эти строения ядром будущего комфортабельного маленького отеля. «Он только начал. В действительности, я был их первым гостем, – сказал мой информатор. – Как я понял, власти планируют построить дорогу, а тем вре­менем Алексиакис, парень, который купил таверну, делает все заранее. Помещение простое, но очень чис­тое, и пища отличная, можете начинать предвкушать».
   Я смотрела на него с некоторым благоговением. Даже любя Грецию, нельзя не признать, что, за исключением очень дорогих отелей и еще более дорогих ресторанов, пища редко бывает отличной. Она немного однообразна, нет ничего горячего или холодного, все тепловатое. И вдруг хорошо откормленный датчанин «с хорошей родословной» (а датчане питаются лучше всех в Европе) рекомендует пищу в греческой деревенской таверне.
   Мой взгляд его рассмешил, и он объяснил тайну. «Это очень просто. Человек этот грек, уроженец Агиос Геор­гиос, который двадцать лет назад эмигрировал в Лондон. Составил состояние как ресторатор, а сейчас вер­нулся, как обычно поступают эти люди, и хочет обосно­ваться дома. Но он решил добиться, чтобы Агиос Георгиос обозначили на карте, поэтому начал с того, что купил таверну и привез себе в помощь друга из лондон­ского ресторана. Они еще всерьез не начали, только привели в порядок две существующие спальни, третью превратили в ванную, а пищу готовят для собственного удовольствия. Но они примут вас, Никола, уверен. По­чему бы не попытаться? У них даже есть телефон».
   На следующий день я позвонила. Хозяин был удив­лен, но доволен. Отель официально еще не открылся, продолжались строительство и ремонт и не было других постояльцев. Там все просто и спокойно… Стоило заве­рить его, что это именно то, что мы хотим, он с удоволь­ствием согласился нас принять.
   Однако наши планы реализовались не совсем гладко. Мы должны были вылететь на Крит в понедельник вечером, провести ночь в Ираглионе и на следующий день отправиться в Агиос Георгиос курсирующим два раза в неделю автобусом. Но в воскресенье Фрэнсис позвонила из Патриса, где задержалось судно ее друзей, и умоляла меня не тратить зря драгоценный недельный отпуск, не ждать и отправляться на Крит, а она найдет способ добраться как можно быстрее. Поскольку Фрэн­сис очень самостоятельна, а от меня толку мало, я согласилась, не без разочарования. Мне удалось попасть на воскресный рейс, чтобы провести лишний день в Ираглионе и, как планировалось, попасть на автобус во вторник. Но судьба в лице Студебекеров помогла мне выехать в понедельник утром прямо на юго-западный угол Крита. Там я и стояла, с целым днем в полном распоряжении, среди пейзажа такого дикого и пустын­ного, как мечта самого решительного отшельника.
   Вдаль от берега суша круто поднимается. Скалистое предгорье, серебряно-зеленое, серебристо-рыжевато-ко­ричнево-фиолетовое разрезает ущелья. Высокие облака срываются дымом с призрачных скал. Ближе к морю суша зеленее. Тропинка к Агиос Георгиос извивается среди ароматного леса. Я почувствовала запах вербены и лаванды и чего-то вроде шалфея. Над жаркой белой скалой и густой зеленью леса багряник поднял облака пахучих пурпурных цветов, протянул ветки в глубь острова, спасаясь от африканских ветров. В отдаленной расселине далеко внизу я увидела быстрое, яркое мер­цание. Море.
   Тишина. Птицы не поют, овечьи колокольчики не звенят. Только пчела жужжит над голубым шалфеем на обочине. Никаких признаков человеческой деятельно­сти, кроме дороги, тропы впереди и белого следа само­лета высоко в сверкающем небе. Я подняла чемодан с пыльных сальвиний и отправилась вниз.
   С моря дул ветер, тропинка вела вниз, поэтому я шла быстро. И все равно только через пятнадцать минут я добралась до скалы, которая скрывала нижнюю часть тропинки от дороги, и увидела впереди первое свиде­тельство присутствия человека. Мост, маленький, с гру­быми каменными перилами, вел тропинку над узкой рекой – я подумала, что это источник воды, которым живет Агиос Георгиос. Я пока не видела деревни, но догадалась, что она близко. Море уже сверкало за сле­дующим изгибом тропинки.
   Я остановилась на мосту, поставила чемодан и сумку, и села на перила в тени платана. Болтала ногами и смотрела задумчиво в сторону деревни. Море примерно в полумиле. Река спокойно струится вниз, от озерца к озерцу перетекает через сверкающие отмели, между поросшими кустарником берегами, освещенными багряником. А больше деревьев в долине нет, каменистые склоны копят жару дня. Полдень. Все листья застыли. Ни звука, кроме шума воды и внезапного всплеска лягушки. Я посмотрела в другую сторону, вверх по течению, где тропинка извивается вдоль воды под ива­ми. Затем встала, отнесла чемодан под мост и тщательно спрятала в зарослях ежевики и горных роз. Парусино­вую сумку с завтраком, фруктами и фляжкой с кофе я надела снова на плечо. В отеле меня не ожидали. Ну и очень хорошо. Почему бы не провести целый день на природе? Найду прохладное место у реки, поем, получу порцию горной тишины и уединения, а потом пойду в деревню.
   Я пошла вдоль реки. Скоро тенистая тропинка начала подниматься, сначала спокойно, а затем заметно круче. Река заполнялась камнями, покрывалась порогами и шумела все громче. Долина превратилась в узкое ущелье, а тропинка стала грубым неопределенным про­ходом над зеленой водой, куда не заглядывает солнце. Деревья над головой сомкнулись, с папоротника капала вода, шаги эхом отражались от скал. Но, несмотря на кажущееся уединение, по маленькому ущелью часто ходили люди и животные: проход плотно утоптан и покрыт явными свидетельствами того, что по нему хо­дили мулы, ослы и овцы.
   Через несколько минут я увидела, зачем они туда ходят. Я поднялась по крутому склону сквозь редеющие сосны и сразу вышла из тени ущелья на открытое плоскогорье примерно шириной в полмили и глубиной в двести или триста ярдов, словно широкий выступ на склоне горы. Поля, огороженные с трех сторон деревья­ми. На юг, по направлению к морю – обрыв, покрытый огромными валунами. За плодородной почвой, на север, поднимаются горы с облаками, оливами и ущельями среди деревьев. Из самого большого ущелья вытекает река, пробивает извилистое русло через плоскогорье. Каждый дюйм плоской поверхности вскопан, разрых­лен и обработан мотыгой. Между грядами с овощами выстроились рядами плодовые деревья: рожковые де­ревья, абрикосы, а также вездесущие оливы и лимоны. Поля отделены друг от друга узкими траншеями или невысокими каменными насыпями, где безо всякого порядка растут маки, фенхель, петрушка и сотня полез­ных и съедобных трав. На отдаленных концах плоско­горья вертят белыми брезентовыми крыльями веселые маленькие критские ветряные мельницы, накачивая воду в канавы, которые нитями проходят через сухую почву.
   Вокруг никого. Я прошла мимо последней мельницы, поднялась сквозь виноградник, который образовал тер­расу уже в начале склона, и остановилась в тени лимон­ного дерева. Здесь я заколебалась, почти решив остано­виться. С моря дует прохладный ветерок, цветы лимо­нов удивительно благоухают, вид великолепный… Но у моих ног в пыли жужжали мухи над пометом мулов, а у воды среди сорняков валялась пропитанная водой и разваливающаяся алая пачка от сигарет. Хотя и над­пись на ней была греческая, она все равно оставалась мерзким куском мусора, способным испортить квадрат­ную милю отличного пейзажа. Я посмотрела в другую сторону, в направлении гор.
   Белые горы Крита поистине белые. Даже когда в разгар лета весь снег тает, их вершины остаются сереб­ряными. Голые, серые скалы сверкают на солнце, ка­жутся бледными, менее реальными, чем небо за ними. Очень легко поверить, что среди этих уединенных и плывущих в облаках остроконечных вершин родился король богов. Ибо Зевс, как говорят, родился в Дикте, пещере Белых гор. Даже показывают то самое место…
   Именно в тот момент, при этой мысли, из блестящих листьев вылетела большая белая птица, медленно, спо­койно взмахивая крыльями, и поплыла у меня над головой. Такой я никогда прежде не видела. Она похожа на маленькую цаплю, молочно-белая, с длинным чер­ным клювом. Она и летела, как цапля – отогнула назад шею, свесила ноги и мощно махала крыльями сверху вниз. Белая цапля? Я прищурилась, чтобы понаблюдать за ней. Она парила надо мной, затем повернулась и полетела обратно над лимонной рощей и ущельем и затерялась в деревьях.
   До сих пор я не совсем уверена, что случилось в этот момент.
   По некоторой причине, которой я не могу понять, вид большой странной белой птицы, запах лимонных де­ревьев, шум ветряных мельниц и падающей воды, бли­ки солнечного света на белых анемонах с черными, как сажа, пестиками, и, больше всего, мой первый взгляд на Белые горы… все это стремительно смешалось в ощуще­ние волшебства, счастья, и поразило меня, как стрела. Внезапный прилив радости иногда бывает так физиче­ски ощутим, так точно отмечен, что потом можно уве­ренно сказать, в какой момент изменился мир. Я вспом­нила, как сказала американцам, что они подарили мне день. А сейчас я увидела, что они сделали это в самом прямом смысле. Казалось, это не случайность. Я обяза­тельно должна была оказаться здесь, одна под лимонны­ми деревьями, впереди тропинка, в сумке еда, в полном распоряжении абсолютно свободный день, а передо мной летит белая птица.
   Я в последний раз посмотрела на мерцающий край моря, повернулась на северо-запад и быстро пошла сре­ди деревьев к ущелью вверх по склону горы.
 

Глава 2

   When as she gazed into the wateryglass
   Andthrough her brown hair's curly tangles scanned
   Her own wan face, a shadow seemad topass
   Across the mirror…

Wilde: Charmides

   Остановил меня голод. Какой бы импульс ни заставил меня совершить одинокую прогулку, он при­дал мне довольно большую скорость, и я прошла далеко, прежде чем снова начала думать о еде.
   Дорога стала круче, ущелье расширилось, деревья поредели. Показался солнечный свет. Тропинка лентой вилась по крутому склону. Другая сторона ущелья резко уходила вверх. Нагромождение скал и кустарника с редкими деревьями освещало солнце. Я приближалась к обрыву. Казалось, этой тропинкой не часто пользова­лись. Ее перекрывали ветки кустов, один раз я остано­вилась, чтобы поднять незатоптанный побег лиловых орхидей прямо у ног. Но мне удалось устоять и не рвать цветов, которые росли в каждой трещине. Я проголода­лась и хотела только найти ровное место на солнце, у воды, где можно остановиться и съесть свою запоздалую еду.
   Спереди справа шумела вода, ближе и громче, чем река внизу. Похоже, к реке устремился приток. За поворотом я увидела его. Скалу разбил маленький ру­чей. Он стремительно несся прямо на тропинку, кру­жился в водовороте вокруг единственного камня для перехода, а потом опять безудержно бросался к реке. Я не стала его пересекать. Оставила тропинку и полезла не без труда на валуны, которые окаймляли ручей, к солнечному свету на край ущелья.
   Через несколько минут я нашла то, что искала. Я вскарабкалась на беспорядочную груду белых камней среди маков и вышла на маленький, каменистый гор­ный лужок, поляну нарциссов, зажатую между утесами. На юг открывался головокружительный вид на море, опять очень далекое. А больше я ничего не заметила, только нарциссы, зелень папоротника у воды, дерево возле скал, а в расселине высокой скалы – ручей. Вода плескалась среди зелени, затем образовала спокойное озерцо под солнцем, а потом текла к обрыву.
   Я сняла с плеча сумку и бросила в цветы. Опустилась на колени возле озерка и опустила руки в воду. Солнце жарко светило в спину. Момент радости ослаб, затуманился и перешел в огромное физическое удовлетворе­ние. Я решила попить. Вода холодная, как лед, чистая и жесткая, такая ценная, что с незапамятных времен охранялась собственным божеством, наядой ручья. Не­сомненно, она все еще стерегла его из-за папоротника. Странно… я обнаружила, что смотрю украдкой через плечо на этот самый папоротник – на самом деле чув­ствовался взгляд. Сверхъестественная земля. Я улыбну­лась порожденной мифами фантазии и снова нагнулась, чтобы попить.
   Глубоко в озере, глубже моего собственного отраже­ния, мелькнуло среди зелени что-то бледное. Лицо.
   Это настолько совпадало с моими мыслями, что я даже не сразу обратила внимание. Постепенно я осозна­ла, заработал, как говорится, «задний ум», реальность победила миф. Я окаменела и посмотрела снова.
   Я права. В зеленой глубине, прямо за отражением моего плеча плавало лицо. Но это не добрая хранитель­ница ручья. Человек, мужчина, отражение его головы, наблюдающей за мной сверху. Он смотрел на меня от края скал высоко над ручьем.
   Сначала я испугалась, но не была очень встревожена. Одинокому страннику в Греции не нужно бояться слу­чайно встреченного бродяги. Несомненно, это какой-то пастушок, заинтересовавшийся видом незнакомого че­ловека, причем явно иностранца. Если он не застенчив, то, возможно, спустится поговорить со мной.
   Еще попила, помыла руки. Когда я вытирала их носовым платком, лицо оставалось на месте, колыха­лось в волнующейся воде.
   Повернулась и посмотрела вверх. Ничего. Голова ис­чезла.
   Подождала, развеселившись и наблюдая за вершиной скалы. Голова снова появилась, украдкой… Так осторож­но, что, несмотря на здравый смысл и все мои знания о Греции и греках, маленькое покалывание тревоги запол­зло мне в душу. Это не просто застенчивость. В том, как голова слегка высунулась из-за скалы, было что-то таин­ственное. А когда он увидел, что я наблюдаю, он снова нырнул обратно. И это взрослый мужчина, а не пастушок. Конечно, грек. Смуглое лицо, квадратное и упрямое, за­гар цвета красного дерева, темные глаза и черная грива волос, густых как руно барана, что является одной из главных прелестей мужчин – греков.
   Я только мельком на него взглянула, и он исчез. Я пристально смотрела на это место, уже обеспокоенная. Затем, словно он все еще мог наблюдать, что маловеро­ятно, я встала, старательно изображая беззаботность, подняла сумку и повернулась, чтобы уйти. Не собира­лась здесь располагаться, чтобы за мной шпионил этот подозрительный незнакомец. Того гляди еще подойти захочет.
   Затем я увидела пастушью избушку и тропинку, ко­торую раньше не заметила. Ее протоптали овцы через нарциссы к избушке, прислонившейся к скале. Такие маленькие сооружения без окон обычно строят в отда­ленных местах Греции. В них живут мальчики и муж­чины, которые пасут коз и овец на голых склонах. Иногда в этих домиках доят овец и там же готовят сыр. В бурю в них укрывают самих животных. Избушка маленькая и низенькая, грубо сложена из бесформен­ных камней, соединенных глиной. Крыша из валежни­ка, так что домика вообще нельзя распознать на рассто­янии среди камней и хвороста.
   Это объяснило появление хранителя ручья. Должно быть, он пастух, его стадо пасется на каком-то другом горном лугу над скалами. Услышал меня и спустился посмотреть, кто это. Кратковременная тревога утихла. Почувствовав себя дурочкой, я застыла среди нарцис­сов, наполовину решив в конце концов остаться.
   Было уже далеко за полдень, солнце повернуло на юго-запад, залило светом луг. Первое предупрежде­ние – внезапно на цветах появилась тень, словно упала темная ткань. Я взглянула вверх, онемев от испуга. Со скал рядом с ручьем с грохотом посыпались камни. Шум шагов. Прямо на тропинку свалился грек.
   В первое мгновение от потрясения все казалось очень ясным и спокойным. Я подумала, но не поверила: невоз­можное действительно случилось. Это опасность. Темные глаза, сердитые и осторожные одновременно. Неве­роятно спокойная рука сжимает нож. Невозможно вспомнить греческие слова, чтобы крикнуть: «Кто вы? Что вам нужно?» Невозможно убежать от него вниз с головокружительной высоты, получить помощь из без­брежной пустой тишины… Но, конечно, я попыталась. Закричала и повернулась, чтобы бежать.
   Возможно, это была самая глупая вещь, которую я могла сделать. Он прыгнул на меня, схватил, потянул к себе и прижал. Свободной рукой закрыл рот. Задыхаясь, что-то говорил, ругался и угрожал, но в панике я ничего не могла разобрать. Словно в ночном кошмаре, я отби­валась и защищалась, кажется, била его ногами и оца­рапала руки до крови. Застучали и загремели камни, зазвенел упавший нож. На секунду я освободила рот и снова попыталась пронзительно завопить. Получилось похоже на слабый хрип, едва слышный. Но все равно, никто помочь не может…