Суси Валерий. Базар, вокзал, милиция

Суси Валерий

Базар, вокзал, милиция

   Валерий Суси
   Базар, вокзал, милиция
   Хельсинки
   Базар, вокзал, милиция.
   В другом городе, может быть, ничего бы и не вышло, но если в Риге соединить линиями эти три точки - базар, вокзал, милиция, то получился бы равнобедренный треугольник. С Бермудским ему не тягаться... Да и зачем? Какое мне дело до Бермудского треугольника? Пускай себе живет... или стечет в какую-нибудь дыру...
   Подозреваю, что рижский треугольник существует только в моей голове. А раз так, то выходит, что я единственный кто знает его смысл...
   Дело в том, что я прожил в нем сорок три года и мог бы считаться аборигеном, если бы не парочка глупейших на мой взгляд обстоятельств. К сожаленью, лишь на мой взгляд...
   Во-первых, я родился вне пределов треугольника. Кроме того - вне пределов Риги, а самое непоправимое - вне пределов Латвии. Родился я в Сибири.
   Когда-то никому и в голову не могло прийти, что такая мелочишка способна влиять на судьбу! Да родись ты хоть в болоте... Какая разница?
   Оказалось, что огромная и невероятная, а тот факт, что я начал с трех лет обживать треугольник, наоборот, оказался махоньким и незначительным как мелкая монета в кармане.
   Но это первое обстоятельство могло бы сойти всего лишь за сломанную ступеньку или даже за раскуроченный лестничный марш, который все-же, изловчившись, можно было бы перемахнуть. Для этого, всего-то, нужно было родиться латышом! А я, как на грех, родился финном! Не догадалась моя мамочка выйти замуж за латыша... А в Сибири они водились, как известно, и спустя много лет, хоть и с боем (да, да, не удивляйтесь - с боем! латыши, выяснилось самая принципиальная нация в мире!) их стали допускать в родные пенаты и даже! не сразу правда - давать гражданство!
   Вот это второе обстоятельство куда непоправимее первого! Можно стать евреем, если всей душой примешь заповеди Моисея; можно стать русским, если не разоблачит Макашов; можно стать американцем.
   Стать латышом - это за пределами возможного! Латышом можно только родиться да и то, кое-кому, это еще требуется доказывать через суд. Не иначе!
   Потому мои претензии на аборигентство в треугольнике имеют значение только для меня одного. Кому еще может быть важным, что там находилась моя школа, что там я впервые подрался, впервые поцеловался, впервые влюбился и впервые развелся? Так как я могу после этого сравнивать рижский треугольник с Бермудским? Вы меня понимаете?
   Какое мне дело до Бермудского треугольника? В шестнадцать лет я мечтал быть рабочим. Пролетарии всех стран - соединяйтесь! Здорово! Выходить после смены в одной компании с потомками тех, кто в семнадцатом начал строить "счастливую жизнь". А теперь стать одним из них! В школе я обожал историю. Вот в чем дело...
   И я пошел на завод. Учеником токаря.
   Шесть месяцев кряду, каждое утро мастер давал мне одно и то же задание: заточить резец с канавкой. В конце концов, затея превратилась в настоящее представление. Старые усатые токари бросали станки и собравшись полукругом изумленно раскрывали рты, поражаясь моей бестолковости. Десятки, сотни раз мне показывали как в замедленной съемке весь набор приемов, ухватов, хитростей. Безрезультатно.
   - Коля! Пойдем, посмотрим. Гляди, Андрей резец пошел точить!
   Мужики "падали в осадок".
   -Давай, Андрей! Так его, падлу! Ты ему, главное, продохнуть не давай!
   Я, конечно, злился, но пытался отшучиваться. Потом, отсмеявшись в своей клетушке степенно подходил мастер.
   - Ну что ржете? Помогли бы лучше. А ну, марш по местам!
   Через полгода, когда нужно было присваивать ученикам разряды мастер улучил момент и подловил меня одного.
   - Знаешь, Андрюха, я тебе второй разряд дам. Пусть он как память будет в твоей трудовой книжке! Но дело это не твое. Точно. Я на заводе тридцать лет. Знаю, что говорю.
   - Спасибо, Иван Кузьмич! Я и сам вижу, что не мое это дело.
   Теперь признаюсь, что иногда гордо заявлял:"Я тоже рабочим начинал. За токарным станком стоял". Стоять-то стоял... Это правда...
   Я тоже рабочим начинал. За токарным станком стоял... Но кажется мой темперамент был не в состоянии слиться в едином порыве с бездушным станком!
   Темпераментный человек -- существо общественное. Если же к темпераменту добавляется ум, выдержка и чувство меры, особенно, в отношении спиртного, то можно не сомневаться - обладатель вышеперечисленных качеств обязательно добьется успеха в жизни!
   Темперамент - единственное, что мне не изменяло никогда...
   Не сумев "влиться в передовые ряды рабочего класса" за полным отсутствием "рабочей жилки", я не стал сильно расстраиваться и переключил свое внимание на гуманитарную сферу. По всему выходило, что именно здесь у меня наиболее предпочтительные шансы. Я складно говорил, грамотно писал и быстро находил общий язык с людьми. И уже не хотел вкалывать на заводе!
   И спиртное не было помехой... Тогда оно лишь застенчиво переминалось с ноги на ногу перед входом в мою жизнь как нерадивый ученик возле дверей кабинета директора.
   Марксисты были правы, когда говорили, что "бытие определяет сознание". Я жил в обществе, в котором люди стремились поменьше работать и побольше зарабатывать.У некоторых получалось. А почему бы не у меня?
   Поэтому я не считаю, что попал в пожарную охрану и стал инспектором случайно, хоть на первый взгляд так все и выглядело. На самом-то деле вариантов было - "вагон и маленькая тележка", но выбор был сделан в эту сторону. Какая ж тут случайность?
   Я не намерен доказывать, что все действовали по той же схеме. Нет. Все зависит ведь от индивидуальности! Для того, чтоб поступать так, как поступал я, надо было обладать способностью складно говорить, грамотно писать и уметь сближаться с людьми. Последнее обстоятельство самое важное! Оно означает, что Вы человек гибкий и обладаете свойством приспосабливаться. Из таких людей получались комсомольские и партийные работники, разведчики, дипломаты, милиционеры, лекторы общества "Знание", знатные мошенники и элитные проститутки, спекулянты. У меня, например, был знакомый замполит с торгового судна, который спекулировал бельгийскими коврами, джинсами и тканями. Очень не бедный был человек! И при этом - идейный...
   А кто приспосабливаться не умел, тот перевыполнял, если удавалось, норму на заводе или на фабрике и ненавидел "приспособленцев". Не брезгуя, однако, прикупить "с рук" какую-нибудь заграничную шмотку и уж вовсе не считая за преступление унести что-нибудь с родного завода. Было бы что...
   Темперамент - единственное, что мне не изменяло никогда... Он же обеспечил меня язвой по крайней мере лет на двадцать раньше "нормативного срока".
   Середина июля. Утречком, после завтрака я выхожу в госпитальный дворик и стараясь держаться в тени, прогуливаюсь по аллее. Заработал язву, не успев дослужиться до офицерского звания. На мне новенький махровый халат. Когда симатичная, еще не старая кастелянша попыталась всучить мне ободранное тряпье, в котором стыдно было бы появиться даже в бедняцком квартале Гарлема, я тут же включился и за пять минут так обработал ее, что она пошла на другой склад и притащила абсолютное новье. Это и есть способность "сближаться с людьми".
   Я иду, заложив руки за спину и жмурюсь как от фотовспышки, когда солнечному лучу все-же удается пробиться сквозь кроны деревьев. Навстречу, придерживая двумя руками живот, приближается майор Куликов из Главного Управления. Издалека кажется, что он тащит арбуз. Поравнялись. На майоре то самое тряпье, которое мне не подошло. Майору - в самый раз!
   - Гляжу я на тебя, Румянцев и думаю - быть тебе полковником! - говорит Куликов. Мужик он бесхитростный, простой, потому произносит все это без всякой зависти, но с восхищением.
   Я смеюсь. Перспектива стать полковником мне и самому улыбается. А главное - эта перспектива не кажется недостижимой. Стать дипломатом - это, да! Это мечта не сбыточная! Я уже в том возрасте, когда такие вещи начинаешь понимать. В дипломаты - два пути. Или иметь родственника толкача или удачно жениться. Родственники мои, к несчастью, все из другой так сказать социальной среды, а жениться я уже успел и обзавелся тещей, которая за тридцать лет жизни в городе так и не избавилась от деревенского диалекта.
   У меня оставался единственный путь - в полковники пожарной охраны!
   Перспектива стать полковником мне и самому улыбается. Но...
   Мою пожарную карьеру поломал капитан Криворотов. А я уже и в Университет поступил на юридический и в коллективе успел стать "своим парнем"... Еще бы лет двадцать сознательной службы и быть бы мне полковником! Ах, Криворотов, Криворотов...
   Образованных в пожарной части в ту пору можно было встретить также редко как лошадей в большом городе. Предположим, я знал только одну лошадь. То есть я не был с ней лично знаком, но... Она принадлежала цыганской семье, жившей почти у городской черты.
   В нашей части с высшим образованием был ее начальник - капитан Тимофеев. Не старый, из недавних выпускников. Он как-то очень часто впадал в гнев. По-моему, ему просто нравилось это состояние. Полноватое лицо и внушительная шея моментально окрашивались в пожарный (что символично!) цвет, словно, капитан приблизился до опасного расстояния к бушующему пламени и принял на себя его грозный отблеск.
   Второго такого хама мне не удалось встретить потом ни разу (при всем разноцветии как в ботаническом саду).
   Таня Горшенева, наш младший инспектор доходила до таких рыданий, что мы опасались за ее психику и держали наготове сильнодействующие успокоительные таблетки. Не помогло. Через два года она сошла с ума, а Тимофеев получил повышение по службе и перешел в Главное Управление.
   В чем секрет памяти? Одни утверждают, что запоминается только добро. Мой знакомый рассказывал как-то об армейской службе. "Да", - говорит, - "Всякое бывало, но вспоминать хочется лишь смешное да веселое". Так вспоминается лишь смешное и веселое или хочется вспоминать лишь смешное и веселое?
   Я не спросил. Не уточнил... Но, возможно, так оно и есть. Одним вспоминается исключительно добро, другим - зло. И если это так, то мне следовало бы сделать неутешительный для себя вывод. Добро должно вспоминаться добрыми людьми, а зло - злыми. Я, наверно, злой человек. Этот неприятный вывод слегка опровергает то обстоятельство, что если запустить руку в мешок моей памяти, то можно без труда нащупать массу забавных историй... Я мог бы, конечно, добавить в свое оправдание, что по-видимому разница на самом деле состоит в том, что одни не хотят вспоминать злое, а я - хочу!
   Это ли не доказательство того, что я - злой? Злой так злой! Все - не дурак...
   Я "отпахал" на Советский Союз двадцать с лишним лет и заметил, что чем выше начальник, тем просторней в его голове. Как в складе, из которого все вывезли, пол подмели, а стены вымыли. Расклад системы приблизительно такой. Сразу после революции, когда всех "умников" распихали частью по лагерям, частью пустили в расход, а остальных выкинули шоферами и посудомойками в Париж, пришли другие "умники", которым удалось слепить уникальный руководящий слой. Принцип отбора - поменьше образования и побольше хамства. Этот принцип просуществовал весь советский период. Другого объяснения такому скопищу начальников-дураков я не нахожу.
   Человек - кузнец своего счастья... Человек - выше обстоятельств... Утверждаю - чушь собачья! Такая же, как проповеди Карнеги или как попытка научиться логически мыслить, зазубрив учебник по логике. Если в мозгах клопы загнездились или мыши завелись, то никакой Карнеги вместе с Сенекой не помогут. Безнадега!
   В конечном итоге все сваливается в обстоятельства как грибы в корзинку! Для Наполеона такой корзинкой стал остров Эльба, для Александра Первого крепостное крестьянство, для Николая Второго - самодержавие, для Ленина мавзолей. Для Советского Союза - бездарность начальства, породившего бездарную систему! История - грибник со стажем! Все подметит, все подгребет и всему свое место определит. Породистый белый гриб (как Наполеон) в одну корзинку, а ложный... Оно и понятно...
   Обстоятельства можно иногда использовать... и понимать, что ты их всего лишь используешь как взятый на прокат фрак...
   Нас послали в район проинспектировать колхозы. Два капитана (один из них Криворотов) и я. Поселились в райцентровской гостинице. В одном номере. Вот, кстати, пример того, как обстоятельство влияет на судьбу. Если бы мы оказались в отдельных номерах, то Криворотов не смог бы поломать мою карьеру, а я возможно стал бы полковником пожарной охраны!
   Утром разъехались в разные стороны. Мне выпало поехать в знаменитый колхоз "Тервете". Рижане хорошо знали вкус пива, которое здесь именно и производилось.
   Целый день, клянусь, добросовестнейшим образом я совал нос во все углы. Сдержанный председатель колхоза покорно сопровождал меня и нисколько не возражал, когда наконец мы уселись в его кабинете, и я начал сочинять акт проверки. Желательно привезти в Ригу документ, смахивающий на приговор нарсуда. Но для этого нужно было бы поехать в другой колхоз. Здесь же на беду нарушений выявилось такое мизерное количество, что акт выглядел почти как благодарность.
   Служебный "газик" ожидал возле пивного завода...
   Воровать - так миллион! Спать - так с королевой! Я погорел на трех кружках пива... Смешно сказать - три кружки колхозного пива изменили всю мою жизнь!
   Капитан Криворотов в трусах до колен и потной майке (в облике ничего рокового) сидел за столом и грыз куриную ногу. Второй капитан был уже в кровати. Я тоже решил укладываться спать.
   Криворотов грыз куриную ногу и казалось, что это дело увлекло его целиком. Он ни на что не отвлекался.
   А через день меня вызвал начальник Управления.
   - Как ты посмел напиться в служебной командировке? - орал он.
   - Я выпил всего пару кружек пива и то после работы, - наивно и чистосердечно признался я.
   - Ты позоришь наши ряды! Таким как ты - не место у нас!
   И так далее и тому подобное. Одним словом, я понял, что полковником пожарной охраны мне не быть, а в лучшем случае мне светит остаться рядовым инспектором в ее славных рядах.
   Замечу, между прочим, что пожарная часть располагалась прямо в моем "треугольнике". И вместе с базаром, вокзалом и милицией создавала специфический колорит геометрической фигуры.
   Я, конечно, не буду оспаривать загадочность Бермудского треугольника... Но странные совпадения, так или иначе, отразившиеся на моей жизни происходили именно в моем треугольнике...
   Еще бы лет двадцать сознательной службы и быть бы мне полковником! Ах, Криворотов, Криворотов...
   С Олегом Архангельским мы учились в одной школе, но в параллельных классах. Олег, вопреки очевидной внешности боролся с общественным мнением по поводу своей национальности. И чем активней он сопротивлялся, тем неубедительней становилась его позиция. Это у него был "пунктик", так как во всем остальном он был не только наравне со всеми, но и превосходил многих своей соображалкой. Мыши там не водились... Это точно!
   Что касается меня с моей собственной национальной запутанностью, то мне и дела не было до его "пятой" графы в паспорте... Да я и не уверен, что она там была. Я ж туда не заглядывал...
   Так вот, после разговора с начальником Управления я слонялся по базару (напомню, что все это в пределах треугольника) и хоронил в душе полковничью должность. Наверно, соответствующее настроение было выписано на моей физиономии с такой же тщательностью как медвежата на картине Шишкина.
   - Ты чего такой смурной? Кошелек потерял? - Олег явно посмеивался.
   А я обрадовался, что встретил однокашника. Хоть и не были мы близкими друзьями, а все равно с одной школы... Как родственники...
   - Слушай! Раз такое дело - давай к нам! - отреагировал он на мои излияния, - Так и быть, открою тебе один секрет!
   И он как-то ловко сменил имидж. Только что стоял Олег Архангельский со своим "пунктиком" и вдруг в секунду он превратился в Пинкертона! Я как-будто разглядел через его плащ и пиджак во внутреннем кармане соблазнительное красное удостоверение.
   - ОБХСС - это тебе не уголовный розыск! Это элитное подразделение, - гордо пояснял он, - Еще неизвестно возьмут ли тебя... Ты ведь кажется - финн?
   - Так наполовину, - оправдывался я. (Кто мог знать, что через двадцать лет мне придется доказывать собственное финское происхождение... Для того, чтоб уехать подальше от треугольника. Навсегда...)
   - А кто по второй половине? - дознавательно спросил Олег. Видно, он уже приобрел профессиональные навыки.
   - Да хрен его знает, - ответил я с ненужной искренностью, на которую сбиваюсь всю жизнь, - Я ж незаконнорожденный и отца своего не знаю.
   - Это, конечно, не в твою пользу, - справедливо заметил он, - Но зато плюсом зачтется учеба на юридическом да и твои спортивные успехи, думаю, могут сыграть какую-то роль.
   Он имел ввиду мои успехи на ринге. Дрался я, действительно, неплохо и к тому времени был кандидатом в мастера спорта.
   Я как-будто разглядел через его плащ и пиджак во внутреннем кармане соблазнительное красное удостоверение.
   Обстоятельства? Обстоятельства. Три года я "отбарабанил" опером в ОБХСС. Пришел туда человеком с рюкзачком за плечами, в котором можно еще было нащупать нежные мечты, мягкие, как детские игрушки, иллюзии и веру в справедливость. Ушел как Акакий Акакиевич, с которого сняли последнюю шинель.
   Три года продолжалась шальная пьянка. Спиртное, когда-то переминающееся застенчиво в передней, ввалилось наглым субъектом, утратившим всякое представление о благоразумной мерке. Пили до сверхестественной одури. Наверно, так случается с каждым, кто расстается с иллюзиями. Иллюзия - это самое счастливое человеческое заблуждение из всех других заблуждений!
   Начальник отделения, должность не очень высокая, потому на этой должности можно было встретить людей, у которых в мозгах шло какое-то шевеление. В нашем отделении шеф был в прошлом моряком. Душевный, между прочим, мужик. Довольно скоро он начал выделять меня (все из-за той же моей способности "сближаться" с людьми) и я оказался третьим... многозначительно третьим... в компании. Вторым был Янка! Породистый прибалт, детство которого прошло на безлюдном хуторе живописной Видземской возвышенности. Мне импонировало его сельское простодушие.
   Каждое утро начиналось с оперативной летучки. Гриша Сазонов (шеф) просматривал план мероприятий на день и или утверждал его, или говорил:" Ты что решил сегодня выходной устроить? А ну, дописывай!" Совещания наши, иногда, затягивались на полчаса. Однако, если гришино утро начиналось с сосредоточенного движения челюстями, переминающими мятную резинку, то это означало только одно - собрание продлится ровно минуту. За это время шеф успевал расписаться под планами восьмерых сотрудников, кося слезящимся глазом по тексту. Он спешил как спешат на поезд или в бомбоубежище во время воздушной тревоги.
   - Все свободны! Дрейманис и Румянцев останьтесь!
   Сценарий повторялся с такой регулярностью, что половину последующих сцен мы с Янкой могли бы рассказать без запинки. Вторую часть представления предсказать не мог никто! Что касается финала, то у всех спектаклей он был один. Под утро я оказывался возле дверей собственной квартиры и ключом от сейфа пытался открыть замок. Выходила жена, и я падал в ее объятия как раненный боец. Или убитый!
   - Вы, наверно, не против похмелиться? - начинал Гриша. Кто ж станет разубеждать начальника в таком деле, если накануне Вы даже не притрагивались к спиртному? К тому же это означало бы, что мы отказываемся составить компанию шефу и нам, кроме того, не заманчиво провести веселый денек вместо того, чтоб долбать расхитителей государственного имущества в невзрачном кабинете. Количество расхитителей не уменьшалось. Наоборот, как будто росло, а праздник он и есть праздник! Какой дурак станет от него отказываться? Мы с Янкой не отказались ни разу!
   Из Управления выходили по одному и встречались в условленном месте. Опера, все ж... Потом сматывались подальше от центра... И понеслось... В одном месте долго не задерживались и точки меняли словно это могло бы кого-то сбить со следа. Конспираторы... Нас вычислили бы в три секунды, если б такая задача ставилась! Достаточно было пустить "наружку" и все... Чтоб ее засечь мало быть трезвым. Надо не пить последние десять лет...
   Однажды, уже хорошо нагруженные, ломились в кафеюшник и сильно возмущались, что нам никто не отворяет. То, что витрины были замазаны белой строительной краской, на это никто не обратил внимания. Тогда мы вытащили все имеющиеся при нас ключи и подобрали-таки нужный. Вошли. Кругом мусор, бумага на полу, ведра, щетки, козлы, стремянки. И ни одной живой души.
   - Официант, бутылку гони! Сгною в камере! - грозил шеф.
   Иллюзия - это самое счастливое человеческое заблуждение из всех других заблуждений! Но Московский район, где проходило мое воспитание - самое неудачное место для иллюзий. Как дрейфующая льдина для разведения кокосовых пальм.
   Московский район - это для чиновников. Для нас - "форштад" или "москачка". Поскольку советское руководство планировало все на свете (от количества швейных иголок до количества ракет на Кубе), то и "форштад" заселялся по какому-то послевоенному плану. Там, наверно, было все досконально продумано (постичь логику высших руководителей, увы, нам не дано), но вышло так, что образовалась в Риге независимая территория, вольное преступное сообщество. Отчаянные подростки военного времени возмужали и превратились в главарей банд.
   Район имел свой цвет - преимущественно землистый (фасадная краска) и свой запах - сивушный от интенсивного самогоноварения, которое по степени эффективности опережало темпы роста социалистической промышленности.
   В небольшом скверике (мы называли его - "техас") при свете луны Коля-бульдозер наваливался скалистой спиной на скамейку, выжимая из нее писк и приступал к воровским новеллам на сочном блатном жаргоне. Его убойные кулаки вздувались как шаровары запорожцев.
   Мои друзья уходили на зону монотонно, напоминая движение в очереди за колбасой. Только в той очереди триста грамм равнялись трем годам.
   Однажды, спустя много лет я ехал на машине из Саратова в Уральск. Неожиданно шоссе закончилось. Я вышел и обескураженно стал разглядывать препятствие. Возвышенность, заваленная разнокалиберными камнями. "Видать, сбился с дороги" - подумал я. И тут увидел, как из-за глыб, переваливаясь с боку на бок, осторожно словно двигаясь по минному полю показался "пазик". Также невероятно как троллейбус на Эльбрусе!
   - Где дорога на Уральск? - обратился я к невозмутимому шоферу, казаху по наружности.
   - Так ты на ней стоишь! - подивился он моей недогадливости.
   - И что... до самого Уральска так?
   - Да нет! Километров двадцать всего!
   К чему я это вспомнил? А к тому, что тогда, когда мои товарищи рассортировывались по зонам я, примерно, шел по такому же бездорожью. Только не знал, что впереди... Да и о расстоянии не имел никакого понятия. Пару раз, за драки конечно, устраивался в ту очередь... К счастью, "колбаса" успевала закончиться раньше и мне ничего не доставалось... Везло? Пожалуй... А могло и не повезти...
   Во-во! И капитана Криворотова я бы не узнал! Разве ж это было бы справедливо? И ментом бы не стал, а стал бы как раз их добычей. Зона никого не исправляла. Уходили туда глупые щенята, а возвращались молодые волки с острыми мордами и шалым блеском в глазах. И жить они могли уже только по волчьим законам.
   Каждый второй, случись ему избегнуть решетки в семнадцать, превратился бы в нормального мужика. Для этого нужно было всего лишь не думать, что колония способна кому-то помочь. Не способна!
   Треугольник не научил меня правильно и непринужденно пользоваться столовыми приборами, не приучил слушать классическую музыку, не приобщил к живописи и не способствовал развитию вежливых манер. Все это пришлось наверстывать потом и самому. Наверно, я с этим плохо справился, потому что так и не приобрел той интеллегентности, какую иной раз наблюдаю. Деликатные улыбки, которым не веришь; приятные слова, которые не трогают; интонации, которые фальшивят как расстроенный инструмент. Речь насыщена высокопарным слогом как беспризорный пес блохами. Такой интеллегент может возбудить любопытство в первые полчаса. Потом он превращается в губителя всего живого как кислотный дождь.
   Однажды меня попытались научить манерам... Я жил непродолжительное время с женщиной, которая называла меня "пассия" и любила декламировать Блока, потому что была убеждена в собственном актерском таланте. Она работала массовиком-затейником и стихи читала как массовик-затейник - дурным визгливым голосом.
   Мы вышли из поезда с двумя чемоданами и сумкой. Поставили их на каменную перонную поверхность и стали ждать носильщика. Тележку подкатил дохленький юноша непонятный в этой роли. Мне стало жаль его, и я нагнулся за чемоданами, чтоб не видеть как он будет надрываться. Культработник цепко перехватила мою руку и посмотрела на меня презрительно. "До чего же ты мужлан неотесаный", прочитал я в ее глазах. И мне стало стыдно! И я отступил! И покраснел как будто!
   Но, слава Богу, театр оказался непродолжительным... Интеллегентность - это природная естественность! Во всяком случае, без этого она как тело без души!
   Я люблю людей, от которых распространяется человеческая щедрость непроизвольно, без всяких усилий, естественно как запах весеннего леса. Эта броская примета помогала мне всю жизнь выбирать друзей.
   Когда стало известно, что одна моя повесть появится в престижном журнале я сообщил об этом своим знакомым.