Страница:
— Черт возьми! — воскликнул Фандор. — Я не прочь иметь репутацию Дон Жуана, однако, не желая вас обидеть, Жюв, вы не очень-то привлекательны в качестве «женщины» в только что сброшенном вами нелепом наряде.
— Ба! — ответил полицейский. — Не будем так приглядываться, это не имеет большого значения…
Жюв с зажженной сигаретой ходил взад и вперед по библиотеке Фандора, с любопытством рассматривая множество книг и всевозможных предметов, загромождавших комнату.
— У вас очень мило, — произнес полицейский.
Затем он осмотрел содержимое небольшой витрины, в которой журналист собрал то, что он называл «вещественными доказательствами» из своих крупных дел, то есть: оторванные лоскуты одежды, окровавленное оружие, сломанные замки. Остатки давнишних и недавних преступлений имели тщательно приготовленные этикетки. Жюв задал несколько вопросов владельцу этих реликвий, но Фандор не ответил, снова приняв серьезный вид. Он усадил полицейского на угловой диван и, переводя тему разговора, Фандор, погруженный в свои мысли, торжественно заявил:
— Жюв, я нашел связь…
— Черт возьми, — насмешливо сказал полицейский. — Рассказывай!..
Журналист, ничуть не смущенный скептицизмом своего друга, изложил свою теорию.
— Я поступил так, как вы мне сказали… Я поприсутствовал на процессе контрабандистов, послушал речь защитника до того момента, когда счел бесполезным оставаться дальше, так как метр Анри-Робер стал входить в детали обсуждения фактов, которые меня не интересовали. И вот, что я из этого вынес.
Кто-то на острове Сите имеет дом, в котором собираются укрыватели краденого и разного рода бандиты, дом, подвалы которого оборудованы тайниками. Этот кто-то никогда не говорит об этом любопытном здании, в то время как он знает, и очень близко, большое количество людей, которые в той или иной степени замешаны в деле Жака Доллона, которое само по себе зародилось — это можно смело утверждать — в каком-то подвале, в одном из стоков острова Сите. Одно из двух: либо этот персонаж скромняга, который страшно боится быть скомпрометированным и думает лишь о тех неприятностях, которые ему может принести это совпадение — в этом случае этот кто-то очень неловок — или же… господин Томери, вы самая главная из всех каналий, которыми я когда-либо восхищался до сегодняшнего дня, но я уверяю вас, что мы сможем быть такими же сильными, как вы. Итак, мы установили:
1) наличие связи между всеми этими делами,
2) что этой связью являетесь вы, господин Томери…
— Нет, — сухо прервал Жюв…
— Что вы говорите?
— Я говорю нет…
— А!
Журналист на мгновение посмотрел на Жюва, который продолжал невозмутимо курить свою сигарету. Фандор был напористым и убежденным. Он снова начал говорить:
— Я сейчас уточню свою мысль. Первопричиной дела Доллона, похоже, является самоубийство баронессы де Вибре. Самоубийство, определенное, очевидно, любовными переживаниями — пожилую даму оставил любовник… господин Томери. Он же принимается за Соню Данидофф, ухаживает за ней. Однажды вечером княгиня приходит на бал к Томери, и там ее загадочно усыпляют, воруют ее драгоценности… Кто? Томери…
— Нет!..
Это снова был Жюв, высказавший этим коротким, но четким замечанием свое мнение.
Фандор продолжил, слегка раздосадованный систематическими отрицаниями своего друга:
— Итак, была ли ограблена Соня Данидофф кем-либо из приглашенных? Это кажется совершенно невероятным, так как были осмотрены все вещи всех присутствующих, к тому же все гости были известными людьми…
— Нет!..
На этот раз утверждение Жюва прозвучало звонко. Фандор едва сдержал смех. Действительно, он заметил, что только что сказал глупость.
— Да, правда, вы и сами были на этом балу, и никто не знал, что это были вы, благодаря тому наряду, который вы выбрали. Мой последний аргумент, следовательно, ничего не стоит, и я от него отказываюсь. Но мне кажется, что за вашим отношением к моим дедукциям и за их оценкой что-то скрывается. У вас что-нибудь новенькое об этой краже драгоценностей, вы знаете, кто грабитель?
Мягко, но уверенно Жюв сказал:
— Нет!..
И полицейский больше ничего не добавил.
Журналист пожал плечами.
— Боже, как вы надоедливы, Жюв! Но, послушайте… В этот раз вы вынуждены будете со мной согласиться. Когда мы впервые встретились после нашей разлуки, вы сказали, что у вас вызывает досаду одна вещь — это то, с какой легкостью вашей банде контрабандистов с острова Сите удавалось сбывать значительные суммы, естественно, фальшивых фунтов стерлингов. И вы хотели узнать, какова могла быть лазейка у этих людей, не имеющих знакомств в деловом и финансовом мире. Так вот, я нашел эту лазейку — это владелец здания, в котором мамаша Косоглазка занимает первый этаж и подвал. Это — Томери!
— Нет!..
На этот раз Фандор вознес руки к небу с безнадежным видом и замолчал.
Молодой человек почувствовал себя глубоко уязвленным, так как после его возвращения из Дворца Правосудия — защитная речь метра Анри-Робера была для него лучом света — он выстроил для себя всю систему, взвешивая аргументы один за одним, и считал, что она довольно прочна. Если в принципе допустить виновность Томери, то сразу устанавливалась связь между всеми делами, такими непохожими на первый взгляд, и самым загадочным событиям можно было найти объяснения.
И вот Жюв не добавлял никакой веры, не выказывал никакого доверия к версии Фандора. Раздосадованный, Фандор медленно произнес:
— Ну, что? Что вы об этом думаете?
Жюв медленно, словно он отходил ото сна, начал говорить:
— Нет ничего, Фандор, ничего, что бы мы точно знали. Разве что то, что отошедшая от своего потрясения и отдышавшаяся от хлороформа княгиня Соня Данидофф в следующем месяце выходит замуж за Томери… В этом нет ничего необычного, как нет ничего удивительного или загадочного в серии краж или даже преступлений, которыми мы с вами в настоящий момент занимаемся…
Фандор вскочил и устремился к Жюву.
— Ничего! — прокричал он с ноткой самого яростного убеждения и наибольшего удивления. — Вы шутите, Жюв, это невозможно! Послушайте, дорогой мой, все эти дела тесно связаны, начиная с Жака Доллона, до… до…
Журналист остановился. Жюв, который до сих пор слушал его с показным вниманием, казалось, с нетерпением ждал конца его фразы. Он пристально посмотрел на Фандора.
— Ну, давай же, давай, — произнес он, — я хочу, чтобы ты это сказал…
И Фандор, как будто помимо своей воли, заключил:
— До Фантомаса!
— Да, — воскликнул Жюв, — ну, наконец-то!
Оба вздохнули, глядя друг на друга. В который раз метод дедукции и выстраивание одних обстоятельств за другими неизбежно привели их к произнесению имени грозного бандита, о котором они не могли думать без содрогания, а при воспоминании о нем тут же чувствовали себя окруженными мраком, затерявшимися в густом тумане загадочности, чего-то странного и неизвестного.
Лицо Фандора вдруг просветлело, и он высказал Жюву мысль, которая только что пришла ему на ум.
— Жюв, — спросил он, — не считаете ли вы, что этот загадочный тюремный охранник, по имени Нибе, мог быть воплощением Фантомаса, поскольку, в сущности, многие обстоятельства уже…
Но Жюв прервал журналиста отрицающим жестом.
— Нет, старик, — важно произнес он. — Не придерживайся этого следа, он, несомненно, ложный. Нибе — это не Фантомас. Нибе — это мелочь, почти ничто, если не сказать абсолютно ничто. Он лишь винтик большой машины, мчащей нашего друга, и винтик ничтожный… Нужно искать выше.
— Томери? — снова настоял Фандор, державшийся за свою версию и изо всех сил старавшийся, чтобы полицейский разделил его мнение…
Но Жюв еще раз не согласился:
— Оставим Томери. А что касается Фантомаса, неужели ты думаешь, что мы сможем идентифицировать его вот так, исходя из простых предположений? Кто же настоящий Фантомас? Можешь ли ты мне это сказать, Фандор? — продолжал Жюв, начинавший оживляться.
— Конечно, за все это насыщенное событиями время мы уже видели некоего пожилого господина Этьена Рамбера, коренастого англичанина Герна, крепыша Лупара, болезненного доходягу Шалека. Раз за разом каждого из них мы принимали за Фантомаса. И все на этом.
А вот, чтобы увидеть самого Фантомаса таким, какой он есть, без его искусственности, без грима, без приклеенной бороды, без парика, его лицо, как оно есть под его черной маской — этого у нас пока не получилось. И это делает наше преследование бесконечно трудным и часто опасным… Фантомас всегда кто-нибудь, а иногда даже два человека. Но он никогда не бывает самим собой.
Затронутая Жювом тема была для него совершенно неиссякаема, и Фандор не стремился его перебивать. Когда направление их дискуссий приводило к разговору о Фантомасе, то ни один, ни другой, будучи загипнотизированными этим загадочным и истинно мистическим существом, не могли переориентировать свой ум на какую-либо другую тему.
Они долго разговаривали, долго спорили…
Где-то около часа ночи Фандор проводил Жюва до лестницы.
Полицейский снова надел свое комичное старушечье одеяние, но, даже несмотря на его вид, Фандору уже было не до смеха.
Они оба были озабочены. Однако их разговор завершился возвратом к более близким событиям, и, естественно, Фандору ничего не оставалось делать, как рассказать Жюву — не без некоторого стеснения, так как журналист стеснялся своих чувств — о своем немного смешном злоключении, которое произошло с ним и Элизабет в момент страстного прощания в монастыре на улице Гласьер.
Жюв сначала откровенно посмеялся над этим, но, когда понял, что, покинув монастырь, Элизабет не будет находиться в безопасности, снова стал серьезным, поразмыслил несколько мгновений и дал журналисту один совет, который тот сначала не одобрил, но, похоже, в конце концов, принял.
— Чем больше ты об этом будешь думать, — сказал Жюв, — тем более привлекательной тебе будет казаться моя идея.
Фандор не ответил «нет».
— Ба! — ответил полицейский. — Не будем так приглядываться, это не имеет большого значения…
Жюв с зажженной сигаретой ходил взад и вперед по библиотеке Фандора, с любопытством рассматривая множество книг и всевозможных предметов, загромождавших комнату.
— У вас очень мило, — произнес полицейский.
Затем он осмотрел содержимое небольшой витрины, в которой журналист собрал то, что он называл «вещественными доказательствами» из своих крупных дел, то есть: оторванные лоскуты одежды, окровавленное оружие, сломанные замки. Остатки давнишних и недавних преступлений имели тщательно приготовленные этикетки. Жюв задал несколько вопросов владельцу этих реликвий, но Фандор не ответил, снова приняв серьезный вид. Он усадил полицейского на угловой диван и, переводя тему разговора, Фандор, погруженный в свои мысли, торжественно заявил:
— Жюв, я нашел связь…
— Черт возьми, — насмешливо сказал полицейский. — Рассказывай!..
Журналист, ничуть не смущенный скептицизмом своего друга, изложил свою теорию.
— Я поступил так, как вы мне сказали… Я поприсутствовал на процессе контрабандистов, послушал речь защитника до того момента, когда счел бесполезным оставаться дальше, так как метр Анри-Робер стал входить в детали обсуждения фактов, которые меня не интересовали. И вот, что я из этого вынес.
Кто-то на острове Сите имеет дом, в котором собираются укрыватели краденого и разного рода бандиты, дом, подвалы которого оборудованы тайниками. Этот кто-то никогда не говорит об этом любопытном здании, в то время как он знает, и очень близко, большое количество людей, которые в той или иной степени замешаны в деле Жака Доллона, которое само по себе зародилось — это можно смело утверждать — в каком-то подвале, в одном из стоков острова Сите. Одно из двух: либо этот персонаж скромняга, который страшно боится быть скомпрометированным и думает лишь о тех неприятностях, которые ему может принести это совпадение — в этом случае этот кто-то очень неловок — или же… господин Томери, вы самая главная из всех каналий, которыми я когда-либо восхищался до сегодняшнего дня, но я уверяю вас, что мы сможем быть такими же сильными, как вы. Итак, мы установили:
1) наличие связи между всеми этими делами,
2) что этой связью являетесь вы, господин Томери…
— Нет, — сухо прервал Жюв…
— Что вы говорите?
— Я говорю нет…
— А!
Журналист на мгновение посмотрел на Жюва, который продолжал невозмутимо курить свою сигарету. Фандор был напористым и убежденным. Он снова начал говорить:
— Я сейчас уточню свою мысль. Первопричиной дела Доллона, похоже, является самоубийство баронессы де Вибре. Самоубийство, определенное, очевидно, любовными переживаниями — пожилую даму оставил любовник… господин Томери. Он же принимается за Соню Данидофф, ухаживает за ней. Однажды вечером княгиня приходит на бал к Томери, и там ее загадочно усыпляют, воруют ее драгоценности… Кто? Томери…
— Нет!..
Это снова был Жюв, высказавший этим коротким, но четким замечанием свое мнение.
Фандор продолжил, слегка раздосадованный систематическими отрицаниями своего друга:
— Итак, была ли ограблена Соня Данидофф кем-либо из приглашенных? Это кажется совершенно невероятным, так как были осмотрены все вещи всех присутствующих, к тому же все гости были известными людьми…
— Нет!..
На этот раз утверждение Жюва прозвучало звонко. Фандор едва сдержал смех. Действительно, он заметил, что только что сказал глупость.
— Да, правда, вы и сами были на этом балу, и никто не знал, что это были вы, благодаря тому наряду, который вы выбрали. Мой последний аргумент, следовательно, ничего не стоит, и я от него отказываюсь. Но мне кажется, что за вашим отношением к моим дедукциям и за их оценкой что-то скрывается. У вас что-нибудь новенькое об этой краже драгоценностей, вы знаете, кто грабитель?
Мягко, но уверенно Жюв сказал:
— Нет!..
И полицейский больше ничего не добавил.
Журналист пожал плечами.
— Боже, как вы надоедливы, Жюв! Но, послушайте… В этот раз вы вынуждены будете со мной согласиться. Когда мы впервые встретились после нашей разлуки, вы сказали, что у вас вызывает досаду одна вещь — это то, с какой легкостью вашей банде контрабандистов с острова Сите удавалось сбывать значительные суммы, естественно, фальшивых фунтов стерлингов. И вы хотели узнать, какова могла быть лазейка у этих людей, не имеющих знакомств в деловом и финансовом мире. Так вот, я нашел эту лазейку — это владелец здания, в котором мамаша Косоглазка занимает первый этаж и подвал. Это — Томери!
— Нет!..
На этот раз Фандор вознес руки к небу с безнадежным видом и замолчал.
Молодой человек почувствовал себя глубоко уязвленным, так как после его возвращения из Дворца Правосудия — защитная речь метра Анри-Робера была для него лучом света — он выстроил для себя всю систему, взвешивая аргументы один за одним, и считал, что она довольно прочна. Если в принципе допустить виновность Томери, то сразу устанавливалась связь между всеми делами, такими непохожими на первый взгляд, и самым загадочным событиям можно было найти объяснения.
И вот Жюв не добавлял никакой веры, не выказывал никакого доверия к версии Фандора. Раздосадованный, Фандор медленно произнес:
— Ну, что? Что вы об этом думаете?
Жюв медленно, словно он отходил ото сна, начал говорить:
— Нет ничего, Фандор, ничего, что бы мы точно знали. Разве что то, что отошедшая от своего потрясения и отдышавшаяся от хлороформа княгиня Соня Данидофф в следующем месяце выходит замуж за Томери… В этом нет ничего необычного, как нет ничего удивительного или загадочного в серии краж или даже преступлений, которыми мы с вами в настоящий момент занимаемся…
Фандор вскочил и устремился к Жюву.
— Ничего! — прокричал он с ноткой самого яростного убеждения и наибольшего удивления. — Вы шутите, Жюв, это невозможно! Послушайте, дорогой мой, все эти дела тесно связаны, начиная с Жака Доллона, до… до…
Журналист остановился. Жюв, который до сих пор слушал его с показным вниманием, казалось, с нетерпением ждал конца его фразы. Он пристально посмотрел на Фандора.
— Ну, давай же, давай, — произнес он, — я хочу, чтобы ты это сказал…
И Фандор, как будто помимо своей воли, заключил:
— До Фантомаса!
— Да, — воскликнул Жюв, — ну, наконец-то!
Оба вздохнули, глядя друг на друга. В который раз метод дедукции и выстраивание одних обстоятельств за другими неизбежно привели их к произнесению имени грозного бандита, о котором они не могли думать без содрогания, а при воспоминании о нем тут же чувствовали себя окруженными мраком, затерявшимися в густом тумане загадочности, чего-то странного и неизвестного.
Лицо Фандора вдруг просветлело, и он высказал Жюву мысль, которая только что пришла ему на ум.
— Жюв, — спросил он, — не считаете ли вы, что этот загадочный тюремный охранник, по имени Нибе, мог быть воплощением Фантомаса, поскольку, в сущности, многие обстоятельства уже…
Но Жюв прервал журналиста отрицающим жестом.
— Нет, старик, — важно произнес он. — Не придерживайся этого следа, он, несомненно, ложный. Нибе — это не Фантомас. Нибе — это мелочь, почти ничто, если не сказать абсолютно ничто. Он лишь винтик большой машины, мчащей нашего друга, и винтик ничтожный… Нужно искать выше.
— Томери? — снова настоял Фандор, державшийся за свою версию и изо всех сил старавшийся, чтобы полицейский разделил его мнение…
Но Жюв еще раз не согласился:
— Оставим Томери. А что касается Фантомаса, неужели ты думаешь, что мы сможем идентифицировать его вот так, исходя из простых предположений? Кто же настоящий Фантомас? Можешь ли ты мне это сказать, Фандор? — продолжал Жюв, начинавший оживляться.
— Конечно, за все это насыщенное событиями время мы уже видели некоего пожилого господина Этьена Рамбера, коренастого англичанина Герна, крепыша Лупара, болезненного доходягу Шалека. Раз за разом каждого из них мы принимали за Фантомаса. И все на этом.
А вот, чтобы увидеть самого Фантомаса таким, какой он есть, без его искусственности, без грима, без приклеенной бороды, без парика, его лицо, как оно есть под его черной маской — этого у нас пока не получилось. И это делает наше преследование бесконечно трудным и часто опасным… Фантомас всегда кто-нибудь, а иногда даже два человека. Но он никогда не бывает самим собой.
Затронутая Жювом тема была для него совершенно неиссякаема, и Фандор не стремился его перебивать. Когда направление их дискуссий приводило к разговору о Фантомасе, то ни один, ни другой, будучи загипнотизированными этим загадочным и истинно мистическим существом, не могли переориентировать свой ум на какую-либо другую тему.
Они долго разговаривали, долго спорили…
Где-то около часа ночи Фандор проводил Жюва до лестницы.
Полицейский снова надел свое комичное старушечье одеяние, но, даже несмотря на его вид, Фандору уже было не до смеха.
Они оба были озабочены. Однако их разговор завершился возвратом к более близким событиям, и, естественно, Фандору ничего не оставалось делать, как рассказать Жюву — не без некоторого стеснения, так как журналист стеснялся своих чувств — о своем немного смешном злоключении, которое произошло с ним и Элизабет в момент страстного прощания в монастыре на улице Гласьер.
Жюв сначала откровенно посмеялся над этим, но, когда понял, что, покинув монастырь, Элизабет не будет находиться в безопасности, снова стал серьезным, поразмыслил несколько мгновений и дал журналисту один совет, который тот сначала не одобрил, но, похоже, в конце концов, принял.
— Чем больше ты об этом будешь думать, — сказал Жюв, — тем более привлекательной тебе будет казаться моя идея.
Фандор не ответил «нет».
Глава XVII. Арест
На следующий день Жером Фандор был вызван к следователю в качестве свидетеля загадочного происшествия на улице Раффэ и спасителя Элизабет.
Примерно в четыре часа он тел по коридору, кабинеты которого хорошо знал, и вдруг встретил Элизабет Доллон, за которой следовали четыре человека, чьи силуэты ему были знакомы. Среди них Фандор узнал банкиров Барбе-Нантей, госпожу Бурра, владелицу семейного пансиона, и Жюля, слугу, работавшего у нее. Они разговаривали между собой, но как только появился Фандор, Элизабет Доллон подошла к нему.
— Ах, месье! — сказала она с легким упреком. — Мы уже не надеялись вас увидеть. Представьте себе, что господин следователь уже закончил дознание и два раза спрашивал, не пришли ли вы!
Жером Фандор сильно удивился.
— Разве вызов был не на четыре часа дня?
И он достал из кармана повестку, чтобы убедиться, что не ошибся, и оправдаться перед мадемуазель Доллон.
Девушка улыбнулась.
— У вас, действительно, вызов на четыре часа, а у нас раньше. Поэтому меня тут же стали допрашивать уже в половине третьего.
Жером Фандор немного расстроился из-за своей недогадливости. Он, конечно же, мог предположить, что судья в разное время вызовет свидетелей по делу Отей, чтобы выслушать их по отдельности.
Жером Фандор страшно сожалел, что не был в кулуарах, когда следствие только начиналось. Он подошел к кабинету господина Фюзелье, следователя, назначенного для расследования дела Отей, и казался очень раздосадованным, как впрочем и мадемуазель Доллон, которая чувствовала, что своими словами невольно расстроила молодого человека.
— Это отчасти из-за меня, — попыталась успокоить его Элизабет, — вы не были предупреждены, но, однако, я ничего не могла поделать. Вчера вечером, когда вы позвонили в монастырь, чтобы справиться обо мне, я собиралась сообщить вам время, на которое меня вызывали, но, когда подошла к телефону…
Жером Фандор удивленно раскрыл глаза:
— О чем вы говорите, мадемуазель? Я не звонил вам вчера вечером. Кто же сказал вам, что это звонил я?
— Никто мне этого не говорил, просто я так предположила. Кто еще мог бы мной интересоваться с такой доброжелательностью и постоянной заботой?
Жером Фандор ничего не ответил.
Этот загадочный телефонный звонок, о котором наивно поведала девушка, снова взволновал его…
Таким образом, уже три раза кто-то пытался получить новости о девушке, узнать, находится ли она по-прежнему в монастыре на улице Гласьер. Удовлетворенный ответом, спрашивавший исчезал, пользуясь анонимностью телефонных разговоров, в чем Фандор, кстати, смог сам убедиться.
В этом была какая-то загадка, причем загадка настораживающая.
Девушка никому не давала свой адрес. Жером Фандор также никому его не открывал. Только тот, кто следил за ними обоими, кому было важно не потерять их следы, смог бы получить достаточно информации, чтобы знать, где находится Элизабет Доллон. Только тот, кто намеревался так или иначе воздействовать на девушку, мог нуждаться в сведениях, которые монашки по своей наивности ему предоставили.
Значит, даже в стенах этого мирного пристанища девушка не была в безопасности. Не будучи обычно большим пессимистом, Жером Фандор не смог сдержаться и вздрогнул при мысли о том, что какие-то яростные и грозные таинственные противники могут причинить вред этому несчастному ребенку, защитником которого он стал.
И потом…
Жером Фандор не хотел признаться даже себе, но…
Не испытывал ли он к прекрасной сестре бедняги Доллона более нежное чувство, чем обычная симпатия?
Не вздрагивал ли он каждый раз, когда видел девушку? Не билось ли сильней его сердце?
Об этом Жером Фандор не думал, но подсознательно испытывал на себе влияние этого чувства.
— Раз вы не можете больше оставаться в монастыре, — спросил он у Элизабет, — где вы собираетесь жить?
— Сегодня вечером я еще вернусь к августинкам на улицу Гласьер, хотя мне и непросто злоупотреблять их сердечным гостеприимством. А что касается завтрашнего дня…
Несчастная сестра Доллона сделала какой-то неопределенный жест, и Фандор уже собирался ей что-то посоветовать, как дверь кабинета господина Фюзелье приоткрылась. Появился секретарь судьи и, оглядывая коридор поверх очков, позвал невыразительным голосом:
— Господин Жером Фандор.
— Я здесь, — ответил молодой человек, — иду.
И приближаясь к кабинету судьи, вынужденный быстро расстаться с девушкой, он сказал ей тихим голосом странные слова:
— Подождите меня, мадемуазель, и, ради бога, хорошенько запомните: что бы я ни говорил, что бы ни произошло, будем ли мы вдвоем или в присутствии посторонних, через несколько мгновений или позже, не удивляйтесь тому, что с вами может случиться, даже из-за меня. Просто будьте уверены: все, что я делаю — для вашего же блага… Большего я вам не могу сказать!
Растерянная, Элизабет осталась стоять под впечатлением слов Жерома Фандора, а репортер уже был в кабинете следователя.
— Дорогой господин Фандор, — господин Фюзелье сердечно пожал руку журналисту, — сейчас передо мной не репортер, но свидетель и прежде всего герой, спасший жертву. Позвольте мне вас поздравить. Вы появились очень кстати, и ваша проницательность привела вас к двери именно той комнаты, где дни несчастной девушки могли быть сочтены. Еще раз, браво.
Жером Фандор просто ответил:
— Вы мне льстите, господин Фюзелье, так как в действительности я здесь ни при чем. В Отей я приехал по приглашению мадемуазель Доллон, и чистая случайность привела меня на второй этаж. Там я почувствовал запах газа, и, как это сделал бы каждый, открыл дверь, увидел… вот и все.
— Все равно, — повторил судья, уверенный в своей правоте, — это прекрасно. Не всем журналистам так везет, как вам, и я признаюсь вам, что немного завидую, ведь ваша счастливая звезда дала возможность предотвратить драму и, так сказать, избежать фатального исхода. Однако ваша профессиональная сноровка еще не позволила, пока по крайней мере, определить мотивы преступления, которое кто-то собирался совершить. Вы ведь думаете по этому поводу то же, что и я, не так ли? Это была не попытка самоубийства, а покушение на убийство?
Жером Фандор утвердительно кивнул головой.
— Несомненно. — проговорил он.
Удовлетворенный, судья выпятил грудь.
— Я это тоже всегда говорил.
Секретарь суда, только что закончивший страницу, почерк которого невозможно было расшифровать, привстал и гнусавым голосом, прерывая беседующих, которые говорили скорее как друзья, чем как судья и свидетель, спросил:
— Будет ли господин судья формулировать показания господина Жерома Фандора?
— В несколько строк, — ответил судья. — Мне кажется, что господину Фандору нам больше нечего сказать, кроме того, что он изложил в своих статьях в «Капиталь». Не правда ли? — спросил судья, глядя на журналиста.
— Точнее и быть не может, — ответил тот.
Через некоторое время секретарь составил протокол и прочитал его монотонным голосом.
Жером Фандор подписал этот совершенно его не компрометирующий протокол.
Журналист уже собирался расстаться с судьей и как можно быстрее встретиться с Элизабет Доллон, но тот удержал его, взяв за руку.
— Соблаговолите немного подождать, — сказал господин Фюзелье. — Чтобы прояснить несколько моментов, мне необходимо задать свидетелям два-три вопроса. Я думаю, они еще не ушли, и мы сейчас проведем нечто вроде объединенной очной ставки.
Несколько минут спустя друг журналиста, снова ставший судьей, напыщенным голосом и профессиональным тоном задавал сведенным вместе свидетелям вопросы, которые ему необходимо было уточнить. Жером Фандор, сидящий в некотором отдалении, мог спокойно наблюдать за лицами различных персонажей, волей обстоятельств оказавшихся вместе.
Прежде всего это была несчастная девушка с энергичным лицом, восхитительно смело переносящая страшные испытания, выпадающие на ее долю, затем владелица семейного пансиона в Отей, славная женщина, обыкновенная, краснолицая, без конца вытирающая пот со лба и беспрерывно поднимающая глаза к небу, оплакивающая потерю доверия к ее дому, которая могла последовать за так некстати обрушившейся на него «рекламой».
Жером Фандор сидел за камердинером и совершенно не видел его лица, а только спину, крепкую спину, над которой возвышалась большая круглая взъерошенная голова. Объяснялся он с сильным пиккардийским акцентом невысокомерно и просто. Это, похоже, был классический тип более-менее вышколенного слуги, который, казалось, немного понял из событий, происшедших в тот знаменательный день. И, наконец, рядом с Фандором находились оба Барбе-Нантей: Барбе — награжденный орденом Почетного легиона, важный мужчина, седеющая борода которого выдавала его возраст, и Нантей — около тридцати, элегантный, изысканный и живой. Оба банкира в высших кругах Парижа как бы представляли своим союзом наиболее корректный и уважаемый финансовый мир.
Почему господа Барбе-Нантей пришли навестить мадемуазель Доллон? Действительно ли для того, чтобы помочь ей?
В то время, как несколько смущенная девушка покраснела, господин Нантей взял слово и деликатно ответил на вопрос судьи.
— Здесь есть один нюанс, господин судья, — сказал он, — за уточнение которого мадемуазель Доллон на нас не обидится. Нам никогда в голову не пришло бы предоставлять мадемуазель Доллон помощь или какое-либо благодеяние, о котором она нас не просила. Дело в том, что мадемуазель Доллон, с которой мы и раньше поддерживали отношения и которая из-за своих несчастий вызывает у нас живое сочувствие, написала нам с просьбой найти ей работу. Надеясь подыскать для нее что-нибудь, мы пришли повидаться с ней, поговорить, посмотреть, на что она способна. Вот и все. Мы были чрезвычайно счастливы, что смогли помочь господину Фандору вернуть ее к жизни.
— Поскольку речь идет о вас, господин Фандор, — спросил судья, — не могли бы вы мне сказать, не было ли в комнате мадемуазель Доллон чего-либо подозрительного, когда вы туда вошли? В своей статье вы написали, что сначала подумали о простой попытке ограбления, за которой последовало покушение на убийство.
— Да, это так, — почтительно ответил журналист, — и как только я открыл окно, я тут же выглянул наружу в поисках чего-нибудь подозрительного на стене дома, заглянув даже за каждую из ставен.
— А зачем? — поинтересовался судья.
Жером Фандор улыбнулся:
— Я еще помню, месье, чем закончилась драма в особняке Томери. Того самого господина Томери, о котором я вчера слышал в суде… Клянусь честью, я ни на что не намекаю… но вы не забыли, хотя впрочем это следствие вели не вы — и я об этом сожалею, так как, по-моему, существует загадочная и определенная связь между всеми этими делами, — вы не забыли, что сразу же после расспросов и обысков господин Авар разрешил всем приглашенным разойтись, а спустя час за окном комнаты, в которой была найдена усыпленной княгиня Данидофф, была обнаружена почти невидимая, но очень прочная льняная нить, обрезанная на конце. На этом конце — это очень просто предположить — было подвешено жемчужное колье, украденное у пострадавшей… Исходя из этого, я вынужден считать, что злоумышленники или злоумышленник на протяжении всего расследования оставались в салонах Томери, поскольку било известно, что никто из дома не выходил. Довольно странным было то, что, если виновный действительно находился среди приглашенных и оставил свои следы на потерпевшей, на нем не было никаких следов, которые должны были быть оставлены потерпевшей. Но это неважно, мы здесь не для того, чтобы расследовать дело Томери. Я просто хотел объяснить вам, почему я бросился к окну в поисках каких-либо следов, которые помогли бы мне дать ответ на вопрос, не был ли способ попытки убийства мадемуазель Доллон идентичным тому, которым княгиню Соню лишили ее колье.
— И каково ваше заключение? — спросил судья.
Фандор ответил просто:
— На окнах и ставнях не было никаких следов. Я не смог сделать какого-либо заключения.
Слушатели с интересом внимали дедуктивным выводам Жерома Фандора, относящимся к делу Томери.
Господин Барбе произнес своим низким голосом.
— Если вы позволите мне высказать свое мнение, — и он посмотрел на судью, который любезным жестом разрешил ему продолжать, — я хотел бы сказать, что разделяю мнение Жерома Фандора. Так же, как и он, я убежден в существовании тесной связи между делом Томери и тем, что теперь называют делом Отей. Или что, по крайней мере, неоспоримо существует такая связь между делом Отей и ужасной драмой на улице Норвен.
— Я пошел бы даже дальше, — заявил в свою очередь господин Нантей, — кража на улице Четвертого Сентября, жертвами которой мы стали, тоже из этой же серии.
Из любопытства судья спросил у банкиров, прерывая разговор:
— Речь шла о двадцати миллионах, не так ли? Это могло быть ужасным ударом для вас?
— Действительно ужасным, месье, — ответил господин Нантей, — так как это невероятное приключение внесло феноменальный беспорядок в движение наших денежных средств, и мы чуть было не потеряли доверие значительного числа клиентов, начиная с одного из основных — господина Томери. А вы не станете отрицать, что в сфере финансов доверие — это почти все. К счастью, мы были, как и положено, застрахованы, и, если оставить в стороне моральное потрясение, надо признать, что с материальной точки зрения мы не понесли убытков, но…
В этот момент банкир повернулся к мадемуазель Доллон, которая, уткнувшись в платок, старалась вытереть слезы.
— Но что значат эти неприятности в сравнении с горем, которое раз за разом обрушивается на бедную мадемуазель Доллон? Убийство баронессы де Вибре, загадочная смерть…
При этих словах Жером Фандор прервал говорящего:
— Баронесса де Вибре не была убита, она покончила с собой. Конечно же, я не хочу, господа, делать вас виновными в этом, но, объявив ей о разорении, вы нанесли ей очень тяжелый удар!
— А могли ли мы поступить иначе? — ответил господин Барбе с присущей ему важностью. — В нашей повседневной и точной работе мы не играем словами и должны говорить то, что есть. Кроме того, мы не разделяем вашего видения вещей и убеждены, что баронесса де Вибре была убита.
Господин Фюзелье, не говоривший ни слова, слушал эту дискуссию, которая, как он думал, могла пролить некоторый свет на загадки, витавшие вокруг мадемуазель Доллон. Он, в свою очередь, высказал свою мысль или, по крайней мере, то, что он ею считал:
— Мы беседуем совершенно неофициально, не так ли, господа? В этот момент вы находитесь не у судьи, а, если хотите, в салоне господина Фюзелье. И именно как частное лицо я выскажу свое мнение о деле на улице Норвен. Решительно, я все меньше и меньше соглашаюсь с господином Фандором, чью глубокую проницательность и нюх, достойный полицейского, я, однако, с удовлетворением признаю…
— Спасибо, — иронично произнес Фандор, — комплимент-то скудноват!
Судья, улыбаясь, продолжил:
— Так же, как и господа Барбе-Нантей, я считаю, что госпожа баронесса де Вибре действительно была убита.
Примерно в четыре часа он тел по коридору, кабинеты которого хорошо знал, и вдруг встретил Элизабет Доллон, за которой следовали четыре человека, чьи силуэты ему были знакомы. Среди них Фандор узнал банкиров Барбе-Нантей, госпожу Бурра, владелицу семейного пансиона, и Жюля, слугу, работавшего у нее. Они разговаривали между собой, но как только появился Фандор, Элизабет Доллон подошла к нему.
— Ах, месье! — сказала она с легким упреком. — Мы уже не надеялись вас увидеть. Представьте себе, что господин следователь уже закончил дознание и два раза спрашивал, не пришли ли вы!
Жером Фандор сильно удивился.
— Разве вызов был не на четыре часа дня?
И он достал из кармана повестку, чтобы убедиться, что не ошибся, и оправдаться перед мадемуазель Доллон.
Девушка улыбнулась.
— У вас, действительно, вызов на четыре часа, а у нас раньше. Поэтому меня тут же стали допрашивать уже в половине третьего.
Жером Фандор немного расстроился из-за своей недогадливости. Он, конечно же, мог предположить, что судья в разное время вызовет свидетелей по делу Отей, чтобы выслушать их по отдельности.
Жером Фандор страшно сожалел, что не был в кулуарах, когда следствие только начиналось. Он подошел к кабинету господина Фюзелье, следователя, назначенного для расследования дела Отей, и казался очень раздосадованным, как впрочем и мадемуазель Доллон, которая чувствовала, что своими словами невольно расстроила молодого человека.
— Это отчасти из-за меня, — попыталась успокоить его Элизабет, — вы не были предупреждены, но, однако, я ничего не могла поделать. Вчера вечером, когда вы позвонили в монастырь, чтобы справиться обо мне, я собиралась сообщить вам время, на которое меня вызывали, но, когда подошла к телефону…
Жером Фандор удивленно раскрыл глаза:
— О чем вы говорите, мадемуазель? Я не звонил вам вчера вечером. Кто же сказал вам, что это звонил я?
— Никто мне этого не говорил, просто я так предположила. Кто еще мог бы мной интересоваться с такой доброжелательностью и постоянной заботой?
Жером Фандор ничего не ответил.
Этот загадочный телефонный звонок, о котором наивно поведала девушка, снова взволновал его…
Таким образом, уже три раза кто-то пытался получить новости о девушке, узнать, находится ли она по-прежнему в монастыре на улице Гласьер. Удовлетворенный ответом, спрашивавший исчезал, пользуясь анонимностью телефонных разговоров, в чем Фандор, кстати, смог сам убедиться.
В этом была какая-то загадка, причем загадка настораживающая.
Девушка никому не давала свой адрес. Жером Фандор также никому его не открывал. Только тот, кто следил за ними обоими, кому было важно не потерять их следы, смог бы получить достаточно информации, чтобы знать, где находится Элизабет Доллон. Только тот, кто намеревался так или иначе воздействовать на девушку, мог нуждаться в сведениях, которые монашки по своей наивности ему предоставили.
Значит, даже в стенах этого мирного пристанища девушка не была в безопасности. Не будучи обычно большим пессимистом, Жером Фандор не смог сдержаться и вздрогнул при мысли о том, что какие-то яростные и грозные таинственные противники могут причинить вред этому несчастному ребенку, защитником которого он стал.
И потом…
Жером Фандор не хотел признаться даже себе, но…
Не испытывал ли он к прекрасной сестре бедняги Доллона более нежное чувство, чем обычная симпатия?
Не вздрагивал ли он каждый раз, когда видел девушку? Не билось ли сильней его сердце?
Об этом Жером Фандор не думал, но подсознательно испытывал на себе влияние этого чувства.
— Раз вы не можете больше оставаться в монастыре, — спросил он у Элизабет, — где вы собираетесь жить?
— Сегодня вечером я еще вернусь к августинкам на улицу Гласьер, хотя мне и непросто злоупотреблять их сердечным гостеприимством. А что касается завтрашнего дня…
Несчастная сестра Доллона сделала какой-то неопределенный жест, и Фандор уже собирался ей что-то посоветовать, как дверь кабинета господина Фюзелье приоткрылась. Появился секретарь судьи и, оглядывая коридор поверх очков, позвал невыразительным голосом:
— Господин Жером Фандор.
— Я здесь, — ответил молодой человек, — иду.
И приближаясь к кабинету судьи, вынужденный быстро расстаться с девушкой, он сказал ей тихим голосом странные слова:
— Подождите меня, мадемуазель, и, ради бога, хорошенько запомните: что бы я ни говорил, что бы ни произошло, будем ли мы вдвоем или в присутствии посторонних, через несколько мгновений или позже, не удивляйтесь тому, что с вами может случиться, даже из-за меня. Просто будьте уверены: все, что я делаю — для вашего же блага… Большего я вам не могу сказать!
Растерянная, Элизабет осталась стоять под впечатлением слов Жерома Фандора, а репортер уже был в кабинете следователя.
— Дорогой господин Фандор, — господин Фюзелье сердечно пожал руку журналисту, — сейчас передо мной не репортер, но свидетель и прежде всего герой, спасший жертву. Позвольте мне вас поздравить. Вы появились очень кстати, и ваша проницательность привела вас к двери именно той комнаты, где дни несчастной девушки могли быть сочтены. Еще раз, браво.
Жером Фандор просто ответил:
— Вы мне льстите, господин Фюзелье, так как в действительности я здесь ни при чем. В Отей я приехал по приглашению мадемуазель Доллон, и чистая случайность привела меня на второй этаж. Там я почувствовал запах газа, и, как это сделал бы каждый, открыл дверь, увидел… вот и все.
— Все равно, — повторил судья, уверенный в своей правоте, — это прекрасно. Не всем журналистам так везет, как вам, и я признаюсь вам, что немного завидую, ведь ваша счастливая звезда дала возможность предотвратить драму и, так сказать, избежать фатального исхода. Однако ваша профессиональная сноровка еще не позволила, пока по крайней мере, определить мотивы преступления, которое кто-то собирался совершить. Вы ведь думаете по этому поводу то же, что и я, не так ли? Это была не попытка самоубийства, а покушение на убийство?
Жером Фандор утвердительно кивнул головой.
— Несомненно. — проговорил он.
Удовлетворенный, судья выпятил грудь.
— Я это тоже всегда говорил.
Секретарь суда, только что закончивший страницу, почерк которого невозможно было расшифровать, привстал и гнусавым голосом, прерывая беседующих, которые говорили скорее как друзья, чем как судья и свидетель, спросил:
— Будет ли господин судья формулировать показания господина Жерома Фандора?
— В несколько строк, — ответил судья. — Мне кажется, что господину Фандору нам больше нечего сказать, кроме того, что он изложил в своих статьях в «Капиталь». Не правда ли? — спросил судья, глядя на журналиста.
— Точнее и быть не может, — ответил тот.
Через некоторое время секретарь составил протокол и прочитал его монотонным голосом.
Жером Фандор подписал этот совершенно его не компрометирующий протокол.
Журналист уже собирался расстаться с судьей и как можно быстрее встретиться с Элизабет Доллон, но тот удержал его, взяв за руку.
— Соблаговолите немного подождать, — сказал господин Фюзелье. — Чтобы прояснить несколько моментов, мне необходимо задать свидетелям два-три вопроса. Я думаю, они еще не ушли, и мы сейчас проведем нечто вроде объединенной очной ставки.
Несколько минут спустя друг журналиста, снова ставший судьей, напыщенным голосом и профессиональным тоном задавал сведенным вместе свидетелям вопросы, которые ему необходимо было уточнить. Жером Фандор, сидящий в некотором отдалении, мог спокойно наблюдать за лицами различных персонажей, волей обстоятельств оказавшихся вместе.
Прежде всего это была несчастная девушка с энергичным лицом, восхитительно смело переносящая страшные испытания, выпадающие на ее долю, затем владелица семейного пансиона в Отей, славная женщина, обыкновенная, краснолицая, без конца вытирающая пот со лба и беспрерывно поднимающая глаза к небу, оплакивающая потерю доверия к ее дому, которая могла последовать за так некстати обрушившейся на него «рекламой».
Жером Фандор сидел за камердинером и совершенно не видел его лица, а только спину, крепкую спину, над которой возвышалась большая круглая взъерошенная голова. Объяснялся он с сильным пиккардийским акцентом невысокомерно и просто. Это, похоже, был классический тип более-менее вышколенного слуги, который, казалось, немного понял из событий, происшедших в тот знаменательный день. И, наконец, рядом с Фандором находились оба Барбе-Нантей: Барбе — награжденный орденом Почетного легиона, важный мужчина, седеющая борода которого выдавала его возраст, и Нантей — около тридцати, элегантный, изысканный и живой. Оба банкира в высших кругах Парижа как бы представляли своим союзом наиболее корректный и уважаемый финансовый мир.
Почему господа Барбе-Нантей пришли навестить мадемуазель Доллон? Действительно ли для того, чтобы помочь ей?
В то время, как несколько смущенная девушка покраснела, господин Нантей взял слово и деликатно ответил на вопрос судьи.
— Здесь есть один нюанс, господин судья, — сказал он, — за уточнение которого мадемуазель Доллон на нас не обидится. Нам никогда в голову не пришло бы предоставлять мадемуазель Доллон помощь или какое-либо благодеяние, о котором она нас не просила. Дело в том, что мадемуазель Доллон, с которой мы и раньше поддерживали отношения и которая из-за своих несчастий вызывает у нас живое сочувствие, написала нам с просьбой найти ей работу. Надеясь подыскать для нее что-нибудь, мы пришли повидаться с ней, поговорить, посмотреть, на что она способна. Вот и все. Мы были чрезвычайно счастливы, что смогли помочь господину Фандору вернуть ее к жизни.
— Поскольку речь идет о вас, господин Фандор, — спросил судья, — не могли бы вы мне сказать, не было ли в комнате мадемуазель Доллон чего-либо подозрительного, когда вы туда вошли? В своей статье вы написали, что сначала подумали о простой попытке ограбления, за которой последовало покушение на убийство.
— Да, это так, — почтительно ответил журналист, — и как только я открыл окно, я тут же выглянул наружу в поисках чего-нибудь подозрительного на стене дома, заглянув даже за каждую из ставен.
— А зачем? — поинтересовался судья.
Жером Фандор улыбнулся:
— Я еще помню, месье, чем закончилась драма в особняке Томери. Того самого господина Томери, о котором я вчера слышал в суде… Клянусь честью, я ни на что не намекаю… но вы не забыли, хотя впрочем это следствие вели не вы — и я об этом сожалею, так как, по-моему, существует загадочная и определенная связь между всеми этими делами, — вы не забыли, что сразу же после расспросов и обысков господин Авар разрешил всем приглашенным разойтись, а спустя час за окном комнаты, в которой была найдена усыпленной княгиня Данидофф, была обнаружена почти невидимая, но очень прочная льняная нить, обрезанная на конце. На этом конце — это очень просто предположить — было подвешено жемчужное колье, украденное у пострадавшей… Исходя из этого, я вынужден считать, что злоумышленники или злоумышленник на протяжении всего расследования оставались в салонах Томери, поскольку било известно, что никто из дома не выходил. Довольно странным было то, что, если виновный действительно находился среди приглашенных и оставил свои следы на потерпевшей, на нем не было никаких следов, которые должны были быть оставлены потерпевшей. Но это неважно, мы здесь не для того, чтобы расследовать дело Томери. Я просто хотел объяснить вам, почему я бросился к окну в поисках каких-либо следов, которые помогли бы мне дать ответ на вопрос, не был ли способ попытки убийства мадемуазель Доллон идентичным тому, которым княгиню Соню лишили ее колье.
— И каково ваше заключение? — спросил судья.
Фандор ответил просто:
— На окнах и ставнях не было никаких следов. Я не смог сделать какого-либо заключения.
Слушатели с интересом внимали дедуктивным выводам Жерома Фандора, относящимся к делу Томери.
Господин Барбе произнес своим низким голосом.
— Если вы позволите мне высказать свое мнение, — и он посмотрел на судью, который любезным жестом разрешил ему продолжать, — я хотел бы сказать, что разделяю мнение Жерома Фандора. Так же, как и он, я убежден в существовании тесной связи между делом Томери и тем, что теперь называют делом Отей. Или что, по крайней мере, неоспоримо существует такая связь между делом Отей и ужасной драмой на улице Норвен.
— Я пошел бы даже дальше, — заявил в свою очередь господин Нантей, — кража на улице Четвертого Сентября, жертвами которой мы стали, тоже из этой же серии.
Из любопытства судья спросил у банкиров, прерывая разговор:
— Речь шла о двадцати миллионах, не так ли? Это могло быть ужасным ударом для вас?
— Действительно ужасным, месье, — ответил господин Нантей, — так как это невероятное приключение внесло феноменальный беспорядок в движение наших денежных средств, и мы чуть было не потеряли доверие значительного числа клиентов, начиная с одного из основных — господина Томери. А вы не станете отрицать, что в сфере финансов доверие — это почти все. К счастью, мы были, как и положено, застрахованы, и, если оставить в стороне моральное потрясение, надо признать, что с материальной точки зрения мы не понесли убытков, но…
В этот момент банкир повернулся к мадемуазель Доллон, которая, уткнувшись в платок, старалась вытереть слезы.
— Но что значат эти неприятности в сравнении с горем, которое раз за разом обрушивается на бедную мадемуазель Доллон? Убийство баронессы де Вибре, загадочная смерть…
При этих словах Жером Фандор прервал говорящего:
— Баронесса де Вибре не была убита, она покончила с собой. Конечно же, я не хочу, господа, делать вас виновными в этом, но, объявив ей о разорении, вы нанесли ей очень тяжелый удар!
— А могли ли мы поступить иначе? — ответил господин Барбе с присущей ему важностью. — В нашей повседневной и точной работе мы не играем словами и должны говорить то, что есть. Кроме того, мы не разделяем вашего видения вещей и убеждены, что баронесса де Вибре была убита.
Господин Фюзелье, не говоривший ни слова, слушал эту дискуссию, которая, как он думал, могла пролить некоторый свет на загадки, витавшие вокруг мадемуазель Доллон. Он, в свою очередь, высказал свою мысль или, по крайней мере, то, что он ею считал:
— Мы беседуем совершенно неофициально, не так ли, господа? В этот момент вы находитесь не у судьи, а, если хотите, в салоне господина Фюзелье. И именно как частное лицо я выскажу свое мнение о деле на улице Норвен. Решительно, я все меньше и меньше соглашаюсь с господином Фандором, чью глубокую проницательность и нюх, достойный полицейского, я, однако, с удовлетворением признаю…
— Спасибо, — иронично произнес Фандор, — комплимент-то скудноват!
Судья, улыбаясь, продолжил:
— Так же, как и господа Барбе-Нантей, я считаю, что госпожа баронесса де Вибре действительно была убита.