Конечно, не столь уж трудно развязать языки адмиралу и его людям – палачи у нас опытные, они и мертвого заставят исповедоваться в своих грехах, – но, сеньоры, нынче как-то не принято пытать чужеземных адмиралов, даже если они не обучены вежливости. Поэтому я постараюсь выведать лаской то, что при иных обстоятельствах всплыло бы наружу на дыбе. Завтра я приму сеньора адмирала моря-океана как своего родного брата. Вас же, мой дорогой майордом, я попрошу не хвататься за меч и не пугать им моих высоких гостей. Ну, а потом, когда я побольше узнаю о землях, открытых этим генуэзцем, мы примем окончательное решение… – Король встал, опираясь на длинный посох. – Итак, – заключил он, – до завтра. Предстоит серьезный бой.
До поздней ночи Колумб готовился к новой аудиенции. Тесные кельи, в которых расположились гости, едва вместили дары заморских земель. Много хлопот доставили пестрые, как радуга, попугаи. Им явно не по душе были холодные покои на задворках Марии Благостной, и всю ночь эти голосистые птицы проклинали свою злую судьбу.
Утром 10 марта вьюки с подарками и клетки с неугомонными попугаями были доставлены в монастырскую трапезную, где король назначил свою вторую, торжественную, аудиенцию.
В трапезной собрался весь королевский двор, вернее, та его часть, которая вслед за Жуаном II последовала в Райскую долину. Король запаздывал, и придворные шумной толпой теснились у невысокого дощатого помоста, на котором выставлено было все, что могло дать представление о богатствах новооткрытых земель.
Надо сказать, что эти образцы создавали не слишком лестное представление о заморских островах. Мотки грязной хлопчатой пряжи, тростниковые дротики, ссохшиеся плоды неведомых деревьев, пожухлые пальмовые листья, несчастные попугаи – все это не очень-то удивляло царедворцев: и не такие трофеи привозили с берегов Гвинеи капитаны португальских кораблей.
Было выставлено заморское золото – несколько браслетов, тонкие палочки (такие палочки на Эспаньоле украшали носы и уши местных щеголей), штук тридцать колец различного размера и мешок из-под сухарей, примерно на треть заполненный золотым песком.
Большим, однако, успехом пользовались оба индейца. Колумб поставил их на самом краю помоста и велел им время от времени низкими поклонами приветствовать зрителей. Бедняги отчаянно мерзл-и – ведь в холодной трапезной зуб на зуб не попадал даже у людей в теплой одежде, а у этих детей тропиков на теле не было ничего, кроме набедренных повязок.
Когда в трапезную вошел король, оба индейца пали ниц и поднялись лишь по приказу адмирала.
Король потрепал индейцев по плечу, пощупал их волосы, заглянул им в рот.
– Сеньоры, – сказал он, обращаясь ко всем присутствующим. -Эти люди меня изумляют: они совсем не похожи на черных гвинейцев – кожа у них золотистая, волосы прямые. Странно, очень странно. Сеньор Марко Поло, венецианец, некогда видел людей такой же масти в индийских землях.
Колумб просиял:
– Истинная правда, ваше величество, и эти индейцы – живое свидетельство моего открытия. Нет сомнения, они рождены под солнцем Индии. Жаль, не понятен нам их язык. Но за два с лишним месяца они научились кое-как говорить по-кастильски.
– Вот как? – удивленно спросил король. – Стало быть, они понимают кастильскую речь? Отлично, в таком случае я попытаюсь с ними столковаться.
Король взял с помоста горсть сухих бобов и рассыпал их перед индейцем, который стоял слева от него.
– Гляди, дружок, – сказал по-кастильски король, – я положил здесь дюжину бобов. Теперь представь себе, что перед тобой не бобы, а острова, откуда тебя привезли сюда – твой родной остров и соседние, – и постарайся разложить эти бобы так, как будто они и в самом деле не бобы, а земли, где живут твои братья и сестры.
Индеец беспомощно улыбнулся: он никак не мог взять в толк, что же от него хочет этот тощий вождь с длинной бородой. Король с досадой пожал плечами.
– Эти дикари, – сказал он, – слабы разумом, и, уж, конечно, географы они никудышные.
Между тем второй индеец подошел к своему земляку, стал на корточки и в определенном порядке разместил все бобы.
На гладких досках возникла карта большого и разветвленного архипелага.
– Мучас ислас (много островов), – сказал он королю. – Ислас эрмосас (красивые острова).
– Смотрите, – воскликнул король, – этот дикарь меня прекрасно понимает! Право же, он гораздо смышленее многих моих звездочетов, которые до сих пор не знают, какие земли лежат у них под носом! Сеньор майор дом, прикажите принести им теплые красные плащи, штаны и чулки. Они достойны доброй христианской одежды. Да и нечего им здесь мерзнуть, как бездомным псам.
Осмотрев скудные дары адмирала, король сел в свое любимое кресло с высокой спинкой. Царедворцы всех степеней и рангов выстроились по обе стороны трона, а Колумба король усадил перед собой на низком табурете.
Честь великая и неслыханная: ведь родовитейшие рыцари чистых португальских кровей столбом стояли в присутствии короля и его величество ни при каких обстоятельствах не предлагал им табуретов и стульев.
На этот раз адмирал держался очень скромно. Ни звуком не обмолвившись о своих былых обидах, он рассказал, каким путем вел через море-океан свои корабли, сколько дней шел до первой земли, открытой далеко на западе. Однако когда речь зашла о больших островах – Кубе и Эспаньоле, – он снова подчеркнул, что золота в этих землях тьма-тьмущая и добыть его там легче легкого.
– К сожалению, – сказал Колумб, – я не дошел до великого азиатского материка: как на грех, погибла «Санта-Мария», однако я нисколько не сомневаюсь, что Китай и Индия лежат неподалеку от новооткрытых островов. А в стране Сипанго[2] я побывал: ведь Эспаньола – это и есть Сипанго.
Затем Колумб поведал, каким образом пересек он море-океан на обратном пути, и в заключение поблагодарил короля за теплый прием и пожелал ему здоровья и счастья.
Всех, кто вчера присутствовал на «малой аудиенции», речь адмирала сильно разочаровала. Королевские советники ожидали, что Колумб снова сорвется и окончательно выведет из себя не слишком терпеливого монарха. А в этом случае им, пожалуй, и удалось бы четвертовать или повесить этого непрошеного и незваного гостя.
А между тем король на этой парадной аудиенции с еще большим трудом, чем на вчерашнем «малом» приеме, скрывал свое раздражение. Все яснее и яснее ему становилось, что Колумб действительно открыл никому не ведомые земли в той части моря-океана, куда португальцы до сих пор не проникали.
Впрочем, может быть, даже и проникали. В тайных архивах Лисабона хранилось немало донесений безвестных капитанов и кормчих о каких-то островах, лежащих далеко к западу от Азорского архипелага. Но этим донесениям, сбивчивым и путаным, к несчастью, не придавали должного значения.
С давних пор все помыслы португальских королей и португальских мореплавателей устремлялись не на запад, а на юг, к берегам Сенегала, Гвинеи и Анголы: ведь чем дальше к югу продвигались португальские мореходы, тем ближе становилась Индия. Мечты о великих богатствах Индии казались явью спутникам Бартоломеу Диаша, которым посчастливилось обогнуть самую крайнюю оконечность Африки. Диаш назвал ее мысом Бурь. Король ее переименовал в мыс Доброй Надежды.
Спору нет, от этой Доброй Надежды до Индии не так уж далеко. Скоро, очень скоро Португалия направит свои корабли к берегам Индии, и они, обогнув Черный материк, отдадут якорь в гаванях этой сказочной страны.
Однако в погоне за Доброй Надеждой он, король Португалии, не оценил иных и, как теперь это выявляется, не менее счастливых возможностей. Юг югом, но нельзя было упускать из вида и таинственный запад.
Как же поступить сейчас, каким образом завладеть плодами открытий этого не в меру предприимчивого генуэзца?
Король знал наизусть все старые договоры с Кастилией, те договоры, о которых вспоминал в беседе с доном Жуаном да Кашта-ньейрой капитан Пашеко Перейра в последний день 1492 года.
В местечке Алкасовас 4 сентября 1479 года послы Португалии и Кастилии твердо договорились: в водах Африки плавать могут только португальцы. И два года спустя это соглашение подтвердил папа Сикст IV. Именно он разделил море-океан пополам и подарил Португалии ту его часть, что лежала к югу от Канарских островов.
Этот папа Сикст за хорошую мзду оказывал просителям искомые милости. Он был весьма сговорчив и, собственно говоря, дарил то, что ему не принадлежало: у моря-океана испокон веков не было хозяина, и с таким же успехом папа мог осчастливить короля Португалии половиной Луны или созвездием Скорпиона.
Но наместник святого Петра считался главой всего христианского мира, и его решения имели законную силу в этом немирном мире. Правда, папа легко менял свои решения, особенно когда это приносило ему выгоду, однако ни сам Сикст, ни его преемники новых разделов в море-океане не проводили, так что южная его половина по-прежнему числилась за королем Жуаном.
Само по себе это обстоятельство было для короля утешительно, но, внимательно вслушиваясь в речь адмирала, Жуан II все больше и больше убеждался, что покойный папа Сикст ему помочь не сможет.
Судя по всему, этот дон Сатана свои корабли провел через ту половину моря-океана, которую папа Сикст подарил Кастилии. Хитрый генуэзец шел на запад, как раз вдоль папской линии. Ну, а если так, то он – чума его возьми! – не нарушил ни договора с Португалией, ни решения Сикста IV.
Все-таки, скорее, правда, для очистки совести король спросил адмирала, ведомо ли ему, что кастильцы обязаны буква в букву соблюдать алкасовасский договор и чтить веления папы Сикста.
– Я, ваше величество, – ответил Колумб, – своими глазами не видел ни этого договора, ни папской буллы. Но королева Изабелла и король Фердинанд строго наказали мне не заходить ни в гвинейские воды, ни в иные прочие части моря-океана к югу от Канарских островов. И я свято выполнил наказ моих государей. Перед вами, ваше величество, совесть моя чиста, и я могу присягнуть на Евангелии, что все земли, которые господь сподобил меня открыть, по праву принадлежат Кастилии.
Король тяжело вздохнул. Что и говорить, этот генуэзец большой хитрец. К его доводам дьявольски трудно придраться. Но так или иначе не за ним должно быть последнее слово. И с загадочным видом король произнес:
– На этот счет у меня есть особые соображения, и я в свое время выскажу их вашим государям.
Он задал Колумбу два-три незначительных вопроса, а затем с нескрываемой иронией сказал:
– Должен вас, сеньор адмирал, искренне поблагодарить за щедрые дары. Видно, и в самом деле несметно богаты эти новые земли: фунтов семь золота нынче добавилось в мою скудную казну.
Аудиенция закончилась.
Трапезная опустела, с помоста убрали адмиральские дары. Слуги смели в мусорную корзину карту далекого архипелага, и вскоре все бобовые острова склевали монастырские куры.
На следующий день, 11 марта, король распрощался с Колумбом. В послеобеденный час большая кавалькада покинула монастырь Марии Благостной.
В безоблачном небе сияло весеннее солнце, дорога подсохла, и мулы весело бежали на юг. Снова оберегали адмирала королевские стражники, но теперь ему было куда спокойнее, чем три дня назад. Он вырвался из львиного логова.
Совет в Торрес-Ведрас
До поздней ночи Колумб готовился к новой аудиенции. Тесные кельи, в которых расположились гости, едва вместили дары заморских земель. Много хлопот доставили пестрые, как радуга, попугаи. Им явно не по душе были холодные покои на задворках Марии Благостной, и всю ночь эти голосистые птицы проклинали свою злую судьбу.
Утром 10 марта вьюки с подарками и клетки с неугомонными попугаями были доставлены в монастырскую трапезную, где король назначил свою вторую, торжественную, аудиенцию.
В трапезной собрался весь королевский двор, вернее, та его часть, которая вслед за Жуаном II последовала в Райскую долину. Король запаздывал, и придворные шумной толпой теснились у невысокого дощатого помоста, на котором выставлено было все, что могло дать представление о богатствах новооткрытых земель.
Надо сказать, что эти образцы создавали не слишком лестное представление о заморских островах. Мотки грязной хлопчатой пряжи, тростниковые дротики, ссохшиеся плоды неведомых деревьев, пожухлые пальмовые листья, несчастные попугаи – все это не очень-то удивляло царедворцев: и не такие трофеи привозили с берегов Гвинеи капитаны португальских кораблей.
Было выставлено заморское золото – несколько браслетов, тонкие палочки (такие палочки на Эспаньоле украшали носы и уши местных щеголей), штук тридцать колец различного размера и мешок из-под сухарей, примерно на треть заполненный золотым песком.
Большим, однако, успехом пользовались оба индейца. Колумб поставил их на самом краю помоста и велел им время от времени низкими поклонами приветствовать зрителей. Бедняги отчаянно мерзл-и – ведь в холодной трапезной зуб на зуб не попадал даже у людей в теплой одежде, а у этих детей тропиков на теле не было ничего, кроме набедренных повязок.
Когда в трапезную вошел король, оба индейца пали ниц и поднялись лишь по приказу адмирала.
Король потрепал индейцев по плечу, пощупал их волосы, заглянул им в рот.
– Сеньоры, – сказал он, обращаясь ко всем присутствующим. -Эти люди меня изумляют: они совсем не похожи на черных гвинейцев – кожа у них золотистая, волосы прямые. Странно, очень странно. Сеньор Марко Поло, венецианец, некогда видел людей такой же масти в индийских землях.
Колумб просиял:
– Истинная правда, ваше величество, и эти индейцы – живое свидетельство моего открытия. Нет сомнения, они рождены под солнцем Индии. Жаль, не понятен нам их язык. Но за два с лишним месяца они научились кое-как говорить по-кастильски.
– Вот как? – удивленно спросил король. – Стало быть, они понимают кастильскую речь? Отлично, в таком случае я попытаюсь с ними столковаться.
Король взял с помоста горсть сухих бобов и рассыпал их перед индейцем, который стоял слева от него.
– Гляди, дружок, – сказал по-кастильски король, – я положил здесь дюжину бобов. Теперь представь себе, что перед тобой не бобы, а острова, откуда тебя привезли сюда – твой родной остров и соседние, – и постарайся разложить эти бобы так, как будто они и в самом деле не бобы, а земли, где живут твои братья и сестры.
Индеец беспомощно улыбнулся: он никак не мог взять в толк, что же от него хочет этот тощий вождь с длинной бородой. Король с досадой пожал плечами.
– Эти дикари, – сказал он, – слабы разумом, и, уж, конечно, географы они никудышные.
Между тем второй индеец подошел к своему земляку, стал на корточки и в определенном порядке разместил все бобы.
На гладких досках возникла карта большого и разветвленного архипелага.
– Мучас ислас (много островов), – сказал он королю. – Ислас эрмосас (красивые острова).
– Смотрите, – воскликнул король, – этот дикарь меня прекрасно понимает! Право же, он гораздо смышленее многих моих звездочетов, которые до сих пор не знают, какие земли лежат у них под носом! Сеньор майор дом, прикажите принести им теплые красные плащи, штаны и чулки. Они достойны доброй христианской одежды. Да и нечего им здесь мерзнуть, как бездомным псам.
Осмотрев скудные дары адмирала, король сел в свое любимое кресло с высокой спинкой. Царедворцы всех степеней и рангов выстроились по обе стороны трона, а Колумба король усадил перед собой на низком табурете.
Честь великая и неслыханная: ведь родовитейшие рыцари чистых португальских кровей столбом стояли в присутствии короля и его величество ни при каких обстоятельствах не предлагал им табуретов и стульев.
На этот раз адмирал держался очень скромно. Ни звуком не обмолвившись о своих былых обидах, он рассказал, каким путем вел через море-океан свои корабли, сколько дней шел до первой земли, открытой далеко на западе. Однако когда речь зашла о больших островах – Кубе и Эспаньоле, – он снова подчеркнул, что золота в этих землях тьма-тьмущая и добыть его там легче легкого.
– К сожалению, – сказал Колумб, – я не дошел до великого азиатского материка: как на грех, погибла «Санта-Мария», однако я нисколько не сомневаюсь, что Китай и Индия лежат неподалеку от новооткрытых островов. А в стране Сипанго[2] я побывал: ведь Эспаньола – это и есть Сипанго.
Затем Колумб поведал, каким образом пересек он море-океан на обратном пути, и в заключение поблагодарил короля за теплый прием и пожелал ему здоровья и счастья.
Всех, кто вчера присутствовал на «малой аудиенции», речь адмирала сильно разочаровала. Королевские советники ожидали, что Колумб снова сорвется и окончательно выведет из себя не слишком терпеливого монарха. А в этом случае им, пожалуй, и удалось бы четвертовать или повесить этого непрошеного и незваного гостя.
А между тем король на этой парадной аудиенции с еще большим трудом, чем на вчерашнем «малом» приеме, скрывал свое раздражение. Все яснее и яснее ему становилось, что Колумб действительно открыл никому не ведомые земли в той части моря-океана, куда португальцы до сих пор не проникали.
Впрочем, может быть, даже и проникали. В тайных архивах Лисабона хранилось немало донесений безвестных капитанов и кормчих о каких-то островах, лежащих далеко к западу от Азорского архипелага. Но этим донесениям, сбивчивым и путаным, к несчастью, не придавали должного значения.
С давних пор все помыслы португальских королей и португальских мореплавателей устремлялись не на запад, а на юг, к берегам Сенегала, Гвинеи и Анголы: ведь чем дальше к югу продвигались португальские мореходы, тем ближе становилась Индия. Мечты о великих богатствах Индии казались явью спутникам Бартоломеу Диаша, которым посчастливилось обогнуть самую крайнюю оконечность Африки. Диаш назвал ее мысом Бурь. Король ее переименовал в мыс Доброй Надежды.
Спору нет, от этой Доброй Надежды до Индии не так уж далеко. Скоро, очень скоро Португалия направит свои корабли к берегам Индии, и они, обогнув Черный материк, отдадут якорь в гаванях этой сказочной страны.
Однако в погоне за Доброй Надеждой он, король Португалии, не оценил иных и, как теперь это выявляется, не менее счастливых возможностей. Юг югом, но нельзя было упускать из вида и таинственный запад.
Как же поступить сейчас, каким образом завладеть плодами открытий этого не в меру предприимчивого генуэзца?
Король знал наизусть все старые договоры с Кастилией, те договоры, о которых вспоминал в беседе с доном Жуаном да Кашта-ньейрой капитан Пашеко Перейра в последний день 1492 года.
В местечке Алкасовас 4 сентября 1479 года послы Португалии и Кастилии твердо договорились: в водах Африки плавать могут только португальцы. И два года спустя это соглашение подтвердил папа Сикст IV. Именно он разделил море-океан пополам и подарил Португалии ту его часть, что лежала к югу от Канарских островов.
Этот папа Сикст за хорошую мзду оказывал просителям искомые милости. Он был весьма сговорчив и, собственно говоря, дарил то, что ему не принадлежало: у моря-океана испокон веков не было хозяина, и с таким же успехом папа мог осчастливить короля Португалии половиной Луны или созвездием Скорпиона.
Но наместник святого Петра считался главой всего христианского мира, и его решения имели законную силу в этом немирном мире. Правда, папа легко менял свои решения, особенно когда это приносило ему выгоду, однако ни сам Сикст, ни его преемники новых разделов в море-океане не проводили, так что южная его половина по-прежнему числилась за королем Жуаном.
Само по себе это обстоятельство было для короля утешительно, но, внимательно вслушиваясь в речь адмирала, Жуан II все больше и больше убеждался, что покойный папа Сикст ему помочь не сможет.
Судя по всему, этот дон Сатана свои корабли провел через ту половину моря-океана, которую папа Сикст подарил Кастилии. Хитрый генуэзец шел на запад, как раз вдоль папской линии. Ну, а если так, то он – чума его возьми! – не нарушил ни договора с Португалией, ни решения Сикста IV.
Все-таки, скорее, правда, для очистки совести король спросил адмирала, ведомо ли ему, что кастильцы обязаны буква в букву соблюдать алкасовасский договор и чтить веления папы Сикста.
– Я, ваше величество, – ответил Колумб, – своими глазами не видел ни этого договора, ни папской буллы. Но королева Изабелла и король Фердинанд строго наказали мне не заходить ни в гвинейские воды, ни в иные прочие части моря-океана к югу от Канарских островов. И я свято выполнил наказ моих государей. Перед вами, ваше величество, совесть моя чиста, и я могу присягнуть на Евангелии, что все земли, которые господь сподобил меня открыть, по праву принадлежат Кастилии.
Король тяжело вздохнул. Что и говорить, этот генуэзец большой хитрец. К его доводам дьявольски трудно придраться. Но так или иначе не за ним должно быть последнее слово. И с загадочным видом король произнес:
– На этот счет у меня есть особые соображения, и я в свое время выскажу их вашим государям.
Он задал Колумбу два-три незначительных вопроса, а затем с нескрываемой иронией сказал:
– Должен вас, сеньор адмирал, искренне поблагодарить за щедрые дары. Видно, и в самом деле несметно богаты эти новые земли: фунтов семь золота нынче добавилось в мою скудную казну.
Аудиенция закончилась.
Трапезная опустела, с помоста убрали адмиральские дары. Слуги смели в мусорную корзину карту далекого архипелага, и вскоре все бобовые острова склевали монастырские куры.
На следующий день, 11 марта, король распрощался с Колумбом. В послеобеденный час большая кавалькада покинула монастырь Марии Благостной.
В безоблачном небе сияло весеннее солнце, дорога подсохла, и мулы весело бежали на юг. Снова оберегали адмирала королевские стражники, но теперь ему было куда спокойнее, чем три дня назад. Он вырвался из львиного логова.
Совет в Торрес-Ведрас
Львы не любят, когда из-под самого их носа ускользает лакомая добыча. Такие неудачи портят им настроение. И не удивительно, что, выпустив из своих когтей адмирала, король Жуан захандрил.
Он затворился в своей опочивальне, никого не принимал и никого к себе не вызывал. Только дону Дуарте разрешен был вход в королевские покои, и с ним Жуан II беседовал часами и порой сидел с чернобородым капитаном до поздней ночи.
Из Лисабона в монастырь Марии Благостной курьеры-скороходы непрерывно доставляли длинные свертки в кожаных футлярах и большие шары в парусиновых чехлах. Шары эти возбуждали в придорожных селениях различные толки. И со слов какого-то шутника по всей округе пошел слух, будто к алтарю Марии Благостной везут из африканских земель головы мятежных язычников.
В конце марта эти таинственные грузы из Райской долины были переброшены в замок Торрес-Ведрас, а в первые дни апреля, в канун пасхи, туда из монастыря Марии Благостной откочевал королевский двор.
В Торрес-Ведрас свертки и шары везли с меньшими предосторожностями, и, к величайшему своему разочарованию, легковерные зеваки убедились, что в парусиновых чехлах покоятся не отрубленные головы, а большие глобусы.
Выяснилось, что в длинных футлярах путешествуют по стране географические карты.
Вслед за картами и глобусами в Торрес-Ведрас прибыл десяток людей странного облика. Это были старцы с нечесаными бородами, сивыми и пегими. Их потрепанные черные кафтаны были испятнаны чернилами и свечным воском, с собой они таскали пухлые фолианты в переплетах из телячьей кожи. Они словно призраки бродили по замку, путаясь в лабиринте его коридоров и галерей.
Этих старцев король называл звездочетами. Сами же себя они именовали космографами и членами Математического совета. А Математический совет пользовался всеевропейской славой, и заседали в нем корифеи астрономической науки, великие знатоки картографии и навигации. Лучшие в мире морские карты составляли эти ученые мастера (их и величали мастерами; местре Дього, мест-ре Родриго – так обращались к ним простые смертные). Они указывали путь в африканские моря капитанам португальских кораблей.
Именно Математический совет похоронил девять лет назад проект Колумба. Решению совета внял тогда король, и один вид этих замшелых звездочетов приводил сейчас Жуана II в раздражение.
Зато дон Дуарте быстро нашел с ними общий язык. Сперва суждения звездочетов его озадачили, но мало-помалу он освоился с их птичьим языком и пришел к выводу, что к их словам следует относиться серьезно.
Как это ни странно, но все эти старцы твердо стояли на том, что Математический совет некогда принял верное решение: мы, утверждали звездочеты, считали в ту пору и считаем теперь, что то, что затеял Колумб, – это сплошное надругательство над азбучными географическими истинами. Для нас ясно: этот человек либо невежда, либо обманщик.
Свою точку зрения они изложили королю. Король, выслушав звездочетов, вкрадчиво спросил:
– Стало быть, по вашему мнению, ошибся генуэзец?
– Безусловно! – в один голос ответили старцы.
– В таком случае, – со сдержанной яростью проговорил король, – следует считать, что земли, которые открыл генуэзец, не более как обман зрения. Полагаю, что и те индейцы, которых я собственными глазами видел в трапезной монастыря Марии Благостной, не люди во плоти, а нечистые духи.
Старцы попытались втолковать королю, что Колумб допустил грубейшие просчеты и промахи, но окончательно разъяренный монарх не стал их слушать.
– Вы сами и ваш совет, – в сердцах сказал король, – заварили кашу, которую мне нынче приходится расхлебывать. Так вам еще мало этого, и вы угощаете меня небылицами, задним числом пытаясь оправдать свои же собственные просчеты. О! Я вижу вас насквозь!
Ученые мужи поспешили покинуть поле боя.
Спорить с венценосцами они не привыкли, да и опасное это дело – у королей всегда в запасе решительные и грозные доводы. Силу их испытывали многие правдолюбцы, которые за свою склонность к истине лишались не только королевских милостей, но и головы.
Над звездочетами сгустились тучи. Царедворцы, вчера еще такие учтивые, повернулись к ним спиной. Звездочетов посадили за один стол со слугами, их лишили вина и сладких блюд.
И тогда в дело вмешался дон Дуарте.
Прежде всего он навестил в библиотеке замка крайне угнетенных звездочетов. Они собрались там по его просьбе.
– Я пришел к вам, – сказал дон Дуарте, – с одной-единственной целью: помирить вас с королем. Скажу вам откровенно: его величество на вас разгневан и считает, что вы, спасая свою честь, не хотите признать ни своих прежних ошибок, ни нынешних открытий Колумба – ведь как-никак он все-таки нашел эти новые острова в море-океане. А король держится такого мнения по той лишь причине, что вы недостаточно ясно изъяснили ему свои доводы и чересчур пристрастно отнеслись к открытиям генуэзца. Я же думаю, что ошиблись не вы – ошибся Колумб. Но дай бог, чтобы все мореплаватели совершали побольше подобных ошибок. В свое время вы справедливо внушали генуэзцу, что западный путь в Индию, Китай и Сипанго очень длинный и тяжкий. Вы доказывали ему, что море-океан вдвое, а может быть, и втрое шире, чем он это полагал. Не буду ссылаться здесь на ваши расчеты: вы, бесспорно, отлично их помните.
Скажу только: вы тогда убеждали Колумба, что, следуя из Лиссабона на запад, он должен будет пройти по меньшей мере десять -двенадцать тысяч миль до первой азиатской земли. Между тем острова, которые он открыл в прошлом году, находятся всего лишь в четырех тысячах миль от наших берегов. Бог мне судья, но сдается мне, что ни в Индии, ни в Китае, ни на острове Сипанго Колумб не был, земли же, им открытые, – это какие-то до сей поры неведомые острова. И лежат они посреди моря-океана, причем от Азии, пожалуй, так же далеки, как и от Европы. Не поручусь, но, как знать, пожалуй, в это море могут вместиться десятки и сотни неизвестных нам островов и даже целый материк.
Что это так, не отрицаете и вы сами. На любой карте мира, на любом глобусе в море-океане плавает множество островов. Говорю, плавают, потому что вы всякий раз показываете их на разных местах. Никто воочию этих островов не видел, а слухи о них ходят уже не одно столетие, ну, а все мы знаем, что нет дыма без огня.
Никто не вправе осуждать вас за то, что вы когда-то отвергли домогательства Колумба. Вы не боги – вы люди, и вам не дано было предвидеть, к каким неожиданным и неприятным последствиям приведет ошибка упрямого генуэзца. Пусть он невежда, хотя я в этом склонен сомневаться. Пусть он обманщик, хотя мне кажется, что он прежде всего обманывает самого себя, полагая, будто открыл путь в Индию. Не в этом суть. Королю нужно во что бы то ни стало дознаться, как велики и богаты новооткрытые земли, а затем овладеть ими. Помогите ему, и я ручаюсь: он забудет сегодняшнюю размолвку с вами.
Семена, посеянные доном Дуарте, пали на изрядно каменистую почву. Звездочеты как коршуны набросились на капитана.
Дон Дуарте попал под перекрестный огонь. Его яростно обстреливали тяжелыми ядрами цитат – старцы прекрасно знали труды великих и малых книжников.
Звездочеты настолько увлеклись, что вскоре позабыли о виновнике спора. Они принялись сводить между собой старые счеты, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы их не призвал бы к порядку белый как лунь старец местре Жозе Визиньо.
Местре Жозе коллеги уважали и ценили. И не только за то, что свою карьеру он, в ту пору безвестный еврейский лекарь, начал в Сагреше, резиденции прославленного принца Генриха Мореплавателя, в том самом Сагреше, где пятьдесят – шестьдесят лет назад родились замыслы первых португальских экспедиций в воды Африки. На девятом десятке местре Жозе сохранил живость ума и остроту суждений.
И стоило ему тоненьким, едва слышным голоском заявить о себе, как страсти мгновенно улеглись.
– Сеньоры, – проговорил местре Жозе, – ваш Иисус Христос учил: богу богово, а кесарю кесарево. Именно эту полезную мысль и внушает нам достойный капитан дон Дуарте Пашеко Перейра. Прав он или не прав – о том судить будут наши потомки. Нам же следует прекратить напрасные споры и принести жертву кесарю. Его величеству не так уж важно знать, что говорили древние греки о море-океане и верно ли александриец Эратосфен измерил длину земной окружности. Королю не терпится присоединить к своим владениям новооткрытые земли. Так посоветуем ему, как лучше это сделать, и я убежден, что, если наши советы ему придутся по душе, он охотно вознаградит нас по заслугам.
Заслуги… Несомненно, они бывали в прошлом и у местре Жозе, и у его коллег. И не раз за эти заслуги они получали награды, не всегда, правда, щедрые.
Португальские короли и принцы, нечего греха таить, были прижимисты и скуповаты. Однако местре Жозе перепало пять золотых в 1442 году, когда его высочество, принц Генрих Мореплаватель, получил первую партию рабов – двести тридцать пять душ, доставленных капитаном Лансароти из Сенегала.
Местре Жозе наизусть знал то место из летописи своего давно умершего друга Гомиша Азурары, где была описана памятная сцена дележа первой партии африканских рабов на грязном рынке Видория в портовом городке Лагуше:
«…Ранним-преранним утром, дабы избежать жары, моряки, как им было приказано, начали снимать пленников с кораблей и переправлять их на берег.
И эти пленники, собранные все вместе на том поле, представляли удивительное зрелище, ибо среди них были довольно светлые, красивые и хорошего сложения. Другие были потемнее, подобно мулатам, третьи же, напротив, черны, как эфиопы, и столь безобразны лицом и телом, что казались выходцами из преисподней. Но какое сердце оказалось бы столь черствым, чтобы не проникнуться жалостью при виде этих людей?
Одни, опустив голову, с мокрыми от слез глазами, глядели друг на друга. Другие очень жалобно стонали и, устремив свои взоры к небу, громко плакали, как бы вымаливая помощь у отца природы. Иные колотили себя руками по лицу, ложились ничком на землю, кое-кто выражал свои жалобы, по обычаю своей страны, похоронными причитаниями. И хотя мы и не могли понять их речи, звуки ее вполне выражали всю их печаль.
И чтобы еще более увеличить их страдания, тут появились те, кому было поручено разделить пленников. Они стали отделять одного от другого, с тем чтобы разбить их на пять равных частей, и пришлось разлучать отцов с сыновьями, мужей с женами, братьев с братьями. Не обращали внимания, кто кому друг и кто кому брат – каждый попадал туда, куда указывал слепой жребий.
И великого труда стоило разделить их. Ибо как только пленных ставили в какую-нибудь группу, дети, видя, что их отцы попали в другую, из всех сил вырывались и бросались к ним. Матери крепко обнимали своих детей и ложились с ними на землю и принимали удары, совсем не жалея своей плоти, лишь бы только не отпустить от себя детей.
И весьма беспокойно проходил этот раздел еще и потому, что, кроме самих пленников, поле было полно народа, пришедшего из города и из окрестных селений: в этот день люди дали отдых своим рукам, трудами коих они кормились, чтобы поглядеть на невиданное зрелище.
И когда они увидели, как одни рыдали, а другие разбивали пленников на группы, то так от этого расстроились, что люди, распоряжавшиеся разделом, немало были смущены.
Принц, сидя на могучем скакуне, в сопровождении своей свиты, был тут же. Награждая своих любимцев, он выказывал мало интереса к своей личной добыче, ибо скоро роздал все сорок шесть душ – причитавшуюся ему пятую часть пленников. Самое ценное было для него то, что достиг он своей цели…
И тут же он возвел Лансароти в рыцарское звание, щедро наградив его по заслугам и дарованиям, а другим вожакам дал высокие награды, так что те полагали, что труды их вознаграждены, даже если не считать их основной доли».
Да, в те дни принц Генрих оценил по заслугам и работорговца Лансароти, и юного звездочета Жозе. Как-никак кормчие капитана Лансароти свои корабли, до отказа нагруженные черными невольниками, вели по картам, к которым приложил свою руку мес-тре Жозе Визиньо.
И не пять, а тридцать три золотых получил местре Жозе в пятьдесят втором году. Тогда принц наградил всех своих советников, и было за что. Папа Николай V даровал королю Португалии право вывозить из Африки рабов в любом количестве. Папа считал, что коль скоро в Африке живут язычники, то сам бог велел добрым христианам охотиться на них, клеймить их каленым железом, набивать ими трюмы невольничьих кораблей и торговать ими, как бессловесным скотом на лисабонском рынке.
Ни папа Николай V, ни принц Генрих Мореплаватель не дожили до тех времен, когда весь западный берег Черного материка стал португальским. Им обоим и не снились те барыши, которые достались на долю короля Жуана: рабы из Гвинеи и Бенина, золото из Сьерра-Леоне, слоновая кость из земель, орошаемых водами великой реки Конго… Да, королю Жуану было за что благодарить своих звездочетов…
– Итак, сеньоры, король вознаградит нас по заслугам. Не правда ли, дон Дуарте?
– Святая правда, местре Жозе, – ответил капитан. – Король оценит ваши мудрые советы.
И, низко поклонившись местре Жозе, дон Дуарте покинул умиротворенных старцев. С легким сердцем он направился в покои короля.
Часа три совещался с чернобородым капитаном Жуан II, и далеко за полночь дон Дуарте известил звездочетов, что в большом зале замка в среду 10 апреля соберется весь цвет португальской науки и что на этот чрезвычайный совет будут вызваны самые прославленные мореходы королевства.
Местре Жозе и его коллеги затворились в библиотеке. Три дня и три ночи седые и пегие бороды шелестели бумагами, скрипели перьями и, ловко орудуя линейкой и циркулем, колдовали над секретнейшими морскими картами.
Утром 10 апреля в замке Торрес-Ведрас открылся великий совет.
Под стрельчатыми сводами зала гулко отдавался железный звон мечей и воинской сбруи, простуженный бас длиннобородых капитанов заглушал учтивый шепот царедворцев и боязливый говорок старых звездочетов.
Он затворился в своей опочивальне, никого не принимал и никого к себе не вызывал. Только дону Дуарте разрешен был вход в королевские покои, и с ним Жуан II беседовал часами и порой сидел с чернобородым капитаном до поздней ночи.
Из Лисабона в монастырь Марии Благостной курьеры-скороходы непрерывно доставляли длинные свертки в кожаных футлярах и большие шары в парусиновых чехлах. Шары эти возбуждали в придорожных селениях различные толки. И со слов какого-то шутника по всей округе пошел слух, будто к алтарю Марии Благостной везут из африканских земель головы мятежных язычников.
В конце марта эти таинственные грузы из Райской долины были переброшены в замок Торрес-Ведрас, а в первые дни апреля, в канун пасхи, туда из монастыря Марии Благостной откочевал королевский двор.
В Торрес-Ведрас свертки и шары везли с меньшими предосторожностями, и, к величайшему своему разочарованию, легковерные зеваки убедились, что в парусиновых чехлах покоятся не отрубленные головы, а большие глобусы.
Выяснилось, что в длинных футлярах путешествуют по стране географические карты.
Вслед за картами и глобусами в Торрес-Ведрас прибыл десяток людей странного облика. Это были старцы с нечесаными бородами, сивыми и пегими. Их потрепанные черные кафтаны были испятнаны чернилами и свечным воском, с собой они таскали пухлые фолианты в переплетах из телячьей кожи. Они словно призраки бродили по замку, путаясь в лабиринте его коридоров и галерей.
Этих старцев король называл звездочетами. Сами же себя они именовали космографами и членами Математического совета. А Математический совет пользовался всеевропейской славой, и заседали в нем корифеи астрономической науки, великие знатоки картографии и навигации. Лучшие в мире морские карты составляли эти ученые мастера (их и величали мастерами; местре Дього, мест-ре Родриго – так обращались к ним простые смертные). Они указывали путь в африканские моря капитанам португальских кораблей.
Именно Математический совет похоронил девять лет назад проект Колумба. Решению совета внял тогда король, и один вид этих замшелых звездочетов приводил сейчас Жуана II в раздражение.
Зато дон Дуарте быстро нашел с ними общий язык. Сперва суждения звездочетов его озадачили, но мало-помалу он освоился с их птичьим языком и пришел к выводу, что к их словам следует относиться серьезно.
Как это ни странно, но все эти старцы твердо стояли на том, что Математический совет некогда принял верное решение: мы, утверждали звездочеты, считали в ту пору и считаем теперь, что то, что затеял Колумб, – это сплошное надругательство над азбучными географическими истинами. Для нас ясно: этот человек либо невежда, либо обманщик.
Свою точку зрения они изложили королю. Король, выслушав звездочетов, вкрадчиво спросил:
– Стало быть, по вашему мнению, ошибся генуэзец?
– В таком случае, – со сдержанной яростью проговорил король, – следует считать, что земли, которые открыл генуэзец, не более как обман зрения. Полагаю, что и те индейцы, которых я собственными глазами видел в трапезной монастыря Марии Благостной, не люди во плоти, а нечистые духи.
Старцы попытались втолковать королю, что Колумб допустил грубейшие просчеты и промахи, но окончательно разъяренный монарх не стал их слушать.
– Вы сами и ваш совет, – в сердцах сказал король, – заварили кашу, которую мне нынче приходится расхлебывать. Так вам еще мало этого, и вы угощаете меня небылицами, задним числом пытаясь оправдать свои же собственные просчеты. О! Я вижу вас насквозь!
Ученые мужи поспешили покинуть поле боя.
Спорить с венценосцами они не привыкли, да и опасное это дело – у королей всегда в запасе решительные и грозные доводы. Силу их испытывали многие правдолюбцы, которые за свою склонность к истине лишались не только королевских милостей, но и головы.
Над звездочетами сгустились тучи. Царедворцы, вчера еще такие учтивые, повернулись к ним спиной. Звездочетов посадили за один стол со слугами, их лишили вина и сладких блюд.
И тогда в дело вмешался дон Дуарте.
Прежде всего он навестил в библиотеке замка крайне угнетенных звездочетов. Они собрались там по его просьбе.
– Я пришел к вам, – сказал дон Дуарте, – с одной-единственной целью: помирить вас с королем. Скажу вам откровенно: его величество на вас разгневан и считает, что вы, спасая свою честь, не хотите признать ни своих прежних ошибок, ни нынешних открытий Колумба – ведь как-никак он все-таки нашел эти новые острова в море-океане. А король держится такого мнения по той лишь причине, что вы недостаточно ясно изъяснили ему свои доводы и чересчур пристрастно отнеслись к открытиям генуэзца. Я же думаю, что ошиблись не вы – ошибся Колумб. Но дай бог, чтобы все мореплаватели совершали побольше подобных ошибок. В свое время вы справедливо внушали генуэзцу, что западный путь в Индию, Китай и Сипанго очень длинный и тяжкий. Вы доказывали ему, что море-океан вдвое, а может быть, и втрое шире, чем он это полагал. Не буду ссылаться здесь на ваши расчеты: вы, бесспорно, отлично их помните.
Скажу только: вы тогда убеждали Колумба, что, следуя из Лиссабона на запад, он должен будет пройти по меньшей мере десять -двенадцать тысяч миль до первой азиатской земли. Между тем острова, которые он открыл в прошлом году, находятся всего лишь в четырех тысячах миль от наших берегов. Бог мне судья, но сдается мне, что ни в Индии, ни в Китае, ни на острове Сипанго Колумб не был, земли же, им открытые, – это какие-то до сей поры неведомые острова. И лежат они посреди моря-океана, причем от Азии, пожалуй, так же далеки, как и от Европы. Не поручусь, но, как знать, пожалуй, в это море могут вместиться десятки и сотни неизвестных нам островов и даже целый материк.
Что это так, не отрицаете и вы сами. На любой карте мира, на любом глобусе в море-океане плавает множество островов. Говорю, плавают, потому что вы всякий раз показываете их на разных местах. Никто воочию этих островов не видел, а слухи о них ходят уже не одно столетие, ну, а все мы знаем, что нет дыма без огня.
Никто не вправе осуждать вас за то, что вы когда-то отвергли домогательства Колумба. Вы не боги – вы люди, и вам не дано было предвидеть, к каким неожиданным и неприятным последствиям приведет ошибка упрямого генуэзца. Пусть он невежда, хотя я в этом склонен сомневаться. Пусть он обманщик, хотя мне кажется, что он прежде всего обманывает самого себя, полагая, будто открыл путь в Индию. Не в этом суть. Королю нужно во что бы то ни стало дознаться, как велики и богаты новооткрытые земли, а затем овладеть ими. Помогите ему, и я ручаюсь: он забудет сегодняшнюю размолвку с вами.
Семена, посеянные доном Дуарте, пали на изрядно каменистую почву. Звездочеты как коршуны набросились на капитана.
Дон Дуарте попал под перекрестный огонь. Его яростно обстреливали тяжелыми ядрами цитат – старцы прекрасно знали труды великих и малых книжников.
Звездочеты настолько увлеклись, что вскоре позабыли о виновнике спора. Они принялись сводить между собой старые счеты, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы их не призвал бы к порядку белый как лунь старец местре Жозе Визиньо.
Местре Жозе коллеги уважали и ценили. И не только за то, что свою карьеру он, в ту пору безвестный еврейский лекарь, начал в Сагреше, резиденции прославленного принца Генриха Мореплавателя, в том самом Сагреше, где пятьдесят – шестьдесят лет назад родились замыслы первых португальских экспедиций в воды Африки. На девятом десятке местре Жозе сохранил живость ума и остроту суждений.
И стоило ему тоненьким, едва слышным голоском заявить о себе, как страсти мгновенно улеглись.
– Сеньоры, – проговорил местре Жозе, – ваш Иисус Христос учил: богу богово, а кесарю кесарево. Именно эту полезную мысль и внушает нам достойный капитан дон Дуарте Пашеко Перейра. Прав он или не прав – о том судить будут наши потомки. Нам же следует прекратить напрасные споры и принести жертву кесарю. Его величеству не так уж важно знать, что говорили древние греки о море-океане и верно ли александриец Эратосфен измерил длину земной окружности. Королю не терпится присоединить к своим владениям новооткрытые земли. Так посоветуем ему, как лучше это сделать, и я убежден, что, если наши советы ему придутся по душе, он охотно вознаградит нас по заслугам.
Заслуги… Несомненно, они бывали в прошлом и у местре Жозе, и у его коллег. И не раз за эти заслуги они получали награды, не всегда, правда, щедрые.
Португальские короли и принцы, нечего греха таить, были прижимисты и скуповаты. Однако местре Жозе перепало пять золотых в 1442 году, когда его высочество, принц Генрих Мореплаватель, получил первую партию рабов – двести тридцать пять душ, доставленных капитаном Лансароти из Сенегала.
Местре Жозе наизусть знал то место из летописи своего давно умершего друга Гомиша Азурары, где была описана памятная сцена дележа первой партии африканских рабов на грязном рынке Видория в портовом городке Лагуше:
«…Ранним-преранним утром, дабы избежать жары, моряки, как им было приказано, начали снимать пленников с кораблей и переправлять их на берег.
И эти пленники, собранные все вместе на том поле, представляли удивительное зрелище, ибо среди них были довольно светлые, красивые и хорошего сложения. Другие были потемнее, подобно мулатам, третьи же, напротив, черны, как эфиопы, и столь безобразны лицом и телом, что казались выходцами из преисподней. Но какое сердце оказалось бы столь черствым, чтобы не проникнуться жалостью при виде этих людей?
Одни, опустив голову, с мокрыми от слез глазами, глядели друг на друга. Другие очень жалобно стонали и, устремив свои взоры к небу, громко плакали, как бы вымаливая помощь у отца природы. Иные колотили себя руками по лицу, ложились ничком на землю, кое-кто выражал свои жалобы, по обычаю своей страны, похоронными причитаниями. И хотя мы и не могли понять их речи, звуки ее вполне выражали всю их печаль.
И чтобы еще более увеличить их страдания, тут появились те, кому было поручено разделить пленников. Они стали отделять одного от другого, с тем чтобы разбить их на пять равных частей, и пришлось разлучать отцов с сыновьями, мужей с женами, братьев с братьями. Не обращали внимания, кто кому друг и кто кому брат – каждый попадал туда, куда указывал слепой жребий.
И великого труда стоило разделить их. Ибо как только пленных ставили в какую-нибудь группу, дети, видя, что их отцы попали в другую, из всех сил вырывались и бросались к ним. Матери крепко обнимали своих детей и ложились с ними на землю и принимали удары, совсем не жалея своей плоти, лишь бы только не отпустить от себя детей.
И весьма беспокойно проходил этот раздел еще и потому, что, кроме самих пленников, поле было полно народа, пришедшего из города и из окрестных селений: в этот день люди дали отдых своим рукам, трудами коих они кормились, чтобы поглядеть на невиданное зрелище.
И когда они увидели, как одни рыдали, а другие разбивали пленников на группы, то так от этого расстроились, что люди, распоряжавшиеся разделом, немало были смущены.
Принц, сидя на могучем скакуне, в сопровождении своей свиты, был тут же. Награждая своих любимцев, он выказывал мало интереса к своей личной добыче, ибо скоро роздал все сорок шесть душ – причитавшуюся ему пятую часть пленников. Самое ценное было для него то, что достиг он своей цели…
И тут же он возвел Лансароти в рыцарское звание, щедро наградив его по заслугам и дарованиям, а другим вожакам дал высокие награды, так что те полагали, что труды их вознаграждены, даже если не считать их основной доли».
Да, в те дни принц Генрих оценил по заслугам и работорговца Лансароти, и юного звездочета Жозе. Как-никак кормчие капитана Лансароти свои корабли, до отказа нагруженные черными невольниками, вели по картам, к которым приложил свою руку мес-тре Жозе Визиньо.
И не пять, а тридцать три золотых получил местре Жозе в пятьдесят втором году. Тогда принц наградил всех своих советников, и было за что. Папа Николай V даровал королю Португалии право вывозить из Африки рабов в любом количестве. Папа считал, что коль скоро в Африке живут язычники, то сам бог велел добрым христианам охотиться на них, клеймить их каленым железом, набивать ими трюмы невольничьих кораблей и торговать ими, как бессловесным скотом на лисабонском рынке.
Ни папа Николай V, ни принц Генрих Мореплаватель не дожили до тех времен, когда весь западный берег Черного материка стал португальским. Им обоим и не снились те барыши, которые достались на долю короля Жуана: рабы из Гвинеи и Бенина, золото из Сьерра-Леоне, слоновая кость из земель, орошаемых водами великой реки Конго… Да, королю Жуану было за что благодарить своих звездочетов…
– Итак, сеньоры, король вознаградит нас по заслугам. Не правда ли, дон Дуарте?
– Святая правда, местре Жозе, – ответил капитан. – Король оценит ваши мудрые советы.
И, низко поклонившись местре Жозе, дон Дуарте покинул умиротворенных старцев. С легким сердцем он направился в покои короля.
Часа три совещался с чернобородым капитаном Жуан II, и далеко за полночь дон Дуарте известил звездочетов, что в большом зале замка в среду 10 апреля соберется весь цвет португальской науки и что на этот чрезвычайный совет будут вызваны самые прославленные мореходы королевства.
Местре Жозе и его коллеги затворились в библиотеке. Три дня и три ночи седые и пегие бороды шелестели бумагами, скрипели перьями и, ловко орудуя линейкой и циркулем, колдовали над секретнейшими морскими картами.
Утром 10 апреля в замке Торрес-Ведрас открылся великий совет.
Под стрельчатыми сводами зала гулко отдавался железный звон мечей и воинской сбруи, простуженный бас длиннобородых капитанов заглушал учтивый шепот царедворцев и боязливый говорок старых звездочетов.