Светов Феликс. Чижик-пыжик

   - Я никаких ихних языков не знаю, - сказал я.
   - Тебе с проводниками разговаривать, а они только по-нашему умеют.
   - А билеты будут в "СВ"? - спросил я.
   - Почему в "СВ"? Только десять человек - самых-самых, для них "СВ". Остальные поедут в купе.
   - Мне нужно в "СВ", - сказал я твердо.
   - Не могу, - сказала она, - больше десяти мест мне не дадут, разве что кто не поедет.
   - Эко не поедет, - сказал я, - и Фолкнер тоже. Эти два билета я беру.
   - А зачем тебе два? - Клава впервые посмотрела на меня с каким-то человеческим выражением.
   - Я еду с женой, это мое условие. Если нет, говори с ними со всеми сама с корейцами, японцами и этими. И сама беседуй с проводниками.
   - Когда ж это ты женился? - спросила Клава, глаза у нее стали осмысленными, живыми и откровенно бабьими.
   - У нас типа свадебное путешествие, - сказал я, - но только три человека об этом знают: я, она, а теперь и ты. Прошу - никому, а то сглазишь.
   - Я ее знаю? - спросила Клава, видимо, напрочь позабыв о евро-азиатах, американцах и этих.
   Женщины все-таки удивительные создания.
   - Нет, - сказал я, - познакомитесь у поезда. Ты когда отдашь мне билеты.
   - Сложность в том, - сказала Клава, - что это очень большие деньги понимаешь? Иностранцы платят вдвое, а как я тебя проведу - ты ж не иностранец, по какой строке?
   - Проведи, как еврея, - сказал я, - а потом сочтемся. Значит, я могу быть спокойным?
   - Сколько лет? - спросила Клава.
   - Двадцать пять, - сказал я и, увидев мелькнувшую у нее в глазах тень, добавил: - Если точно - двадцать девять...
   Потрясающий день! Только-только начался отсчет - с утра, когда меня разбудил волшебник из Санкт-Петербурга, а фарт идет и идет... У меня ведь на самом деле появилась блистательная идея - это когда он сказал, что Большой театр срывается и его необходимо заменить чем-то более замечательным. Идея простая, а потому гениальная.
   Ну как она может поехать в Питер, разве дело в гостинице - то есть под каким соусом она туда поедет, зачем, какое у нее отношение к писательскому конгрессу? Явная липа. А тут?.. А тут она организует то самое мероприятие перешибает Большой, писатели зайдутся, будет классная тусовка, а ей это ничего не стоит, ее только завести, я видел, как она работает, фонтанирует идеями: садится на стол, болтает ногами, закуривает, прищуривается... Пусть Большой плачет! А ей награда - поездка в Питер. Совершенно официально, по делу.
   Мы встретились с ней в тот же день, вечером. Я понимал, что тянуть в любом случае нельзя. Каждый час дорог.
   Реакция ее была, конечно же, предсказуемой, но как и всегда ошеломительна. Да меня все в ней ошеломляло - такое странное существо! И ведь никакого, скажем грубо, хотя бы милого, но кокетства, обычных прыжков и ужимок, всего набора - а как они порой, хочешь не хочешь, действуют на нашего брата... А здесь ничего: вполне естественная, подлинная заинтересованность. Да видел я, видел, как разговаривает она с людьми, с мужиками, так сказать, профессионалами в разной, в том числе и в этой, скажем, области: внимательно, с сочувствием, вежливо, четко - ни одного лишнего слова или движения. Но уже через пять-десять минут собеседник ее напрягался, собирался - не отлипал, а она... В глазах, что ли, было дело? Красивые глаза, ничего не скажешь, но на самом-то деле всего лишь, как уже было сказано, внимательные и заинтересованные... Чем?.. Вот в этом, пожалуй, и дело - чем они вдруг становились заинтересованными? Ну, каждый тут понимает в меру своей этой самой... Я еще тогда поразился, в первый раз - на том вернисаже...
   Глаза, конечно, но тут, как бы и весь организм начинал участвовать в этом, порой совершенно необязательном ей разговоре, или скажем, действе - и собеседник остолбеневал.
   Мы сидели в подвальчике, в Доме литераторов. Оставили нам единственное место изо всего прежнего советского роскошества - ни ресторана, ни бара. Впрочем, и на том спасибо.
   А ведь, бывало, каждый день если не начинался там, то уж заканчивался в том доме непременно. Зачем-то было надо, хотя, если подумать... Помню, я написал Солженицыну в Вермонт, была у меня в ту пору переписка с классиком в связи с публикацией моего романа на Западе. Вы восемь лет оттянули в лагерях, написал я ему, а я восемнадцать просидел в ЦДЛе, удивительно, мол, что живым остался... Надеюсь, он понял мой нехитрый покаянный юмор и не обиделся. Поганое, конечно, было место, что говорить, но зачем-то нам важное, кто-то там сломался, а кто-то устоял - там ведь и дружба начиналась и многое еще, о чем до сих пор щемит сердце... Но то другая тема.
   Да есть, существует и сегодня тот знаменитый ресторан - "Дубовый зал". Тот, да не тот, не для нашего брата литератора. На стенах огромные - как полотна Сурикова и Верещагина, растянутые-распятые шкуры диких зверей: медведи, волки, кабаны, даже почему-то - зебры...
   Забежал я туда как-то, еще не зная, за ста граммами. Он мне налил у стойки. Я посмотрел на стопку. "А сколько я тебе должен?" - на всякий случай спросил, пока еще не выпил. Он назвал цену. "Чего? - говорю. - Да я четыре бутылки могу купить за эти деньги..." Теперь он поглядел на меня: у меня вид был, надо думать, очень сокрушенный. Да пей так, говорит. Я выпил.
   Итак, сидели мы в подвальчике, выпили по сто, и я рассказал о сегодняшнем посещении Пена.
   - Что думаешь? - спрашиваю. - Три дня в Питере, две ночи, а кроме того поезд - день отъезда, день приезда. Еще две ночи.
   - Потрясающе, - говорит, - я знала, тебе это сразу придет в голову, как только услышала про конгресс в Питере - ты ж рассказывал по телефону?..
   - Сообразительная, а я думал, у тебя мимо ушей пролетело.
   - Но при чем тут Большой, - говорит, - я, вроде, не по этому делу?
   - Па-де-де - не сможешь?
   - В каком смысле? - говорит. - Впрочем, можно кой-что придумать...
   В глазах у нее что-то такое проехало, и она как бы меня и видеть перестала. Чудо какое-то, думаю, ее только включить или завести...
   - Понимаешь, - говорит, - писатели, я имею в виду настоящих талантливых людей, они обязательно и еще в чем-то...
   - Ты про что? - не понял я.
   - Ну хотя бы, скажем - рисунок. Вообще изобразительный ряд. Им, понимаешь, мало чисто литературного способа самовыражения, они себя и в другом ищут... Я талантливых людей имею в виду.
   - А я как же? - говорю. - Выходит, я как бы, что ли, - без таланта?
   - Ты себя в другом находишь, и меня это вполне устраивает.
   - Тогда ладно, а то я было...
   - Хорошо, - говорит, - давай телефон твоего футболиста, мы с ним договоримся.
   - Зачем телефон, я тебя отведу, представлю, познакомлю... А в чем твоя идея?
   - Нет, - говорит, - я сама, ты будешь только мешать.
   - Ты ж его не знаешь?
   - Видела я его - с усами, славный мужик, открытый и контактный. Об остальном не беспокойся.
   - Так о чем все-таки речь?
   - "Писатели рисуют" - понимаешь?
   - Не понимаю. Да и какие писатели - кто из них рисует?
   - Не обязательно живопись, - говорит, - могут быть рисунки на полях, почеркушки... Пушкин рисовал? Представляешь, какая может быть выставка Пушкина?
   - Представляю, - говорю, - уже была тысячу раз. И больше.
   - Вот я об этом. А у нас будет сегодняшняя литература.
   - Да о ком ты говоришь - где ты нашла Пушкина?
   - Вознесенский рисует, Битов рисует, Войнович рисует... Да и этот твой футболист. Я и книжку его читала, последнюю.
   - Правда? - удивился я. - Что скажешь?
   - Мне понравилась. Смелый человек, свободный, без комплексов. Пишет о сплошном блядстве, а такая чистота, даже наивность... Отличный малый, можно разговаривать. Короче, будет тебе выставка, почище Большого. А деньги этот футболист достанет? На помещение, оформление, развеску? Я и с галереей договорюсь - есть у меня мысль, и фуршет там может быть - хоть на сто-двести человек...
   Самое поразительное, что наше "историческое сидение" в "Славянском базаре" мгновенно стало реализовываться: "футболист" дал отмашку - добро по всем пунктам, "галерея" оказалась очаровательным особнячком на Малой Дмитровке; ровно через месяц прекрасно оформленные картины наших гениев висели в двух залах и на лестнице, посетителей - толпа, не протолкнешься, фуршет по всем законам русского гостеприимства - высокая пьянка... А кроме того, тут же, для полноты действа была предложена презентация только что вышедшей двуязычной - и на английском - книжки: "Написано в тюрьме" - от Гумилева до наших дней...
   Хозяйка особнячка - высокая, стройная, с оленьими глазами, выказывала полный прием, перед началом представления налила мне, как человеку, причастному к организации мероприятия, хрустальный бокал исконного нашего напитка, я был растроган и, как мне казалось, очень красноречиво принялся посвящать ее в глубины самой прочной традиции отечественной словесности.
   - Русские писатели всегда сидели в тюрьме, - говорил я, глядя в оленьи глаза моей собеседницы, - полистайте хотя бы эту книжку... Кстати, давайте перейдем на "ты", а то как бы не совсем прилично...
   - Я попробую, - сказала она и удивилась.
   - Хотя, понимаешь, - продолжал я, воодушевляясь, - был, был момент, когда все мы дрогнули, примстилось нам, что останется эта традиция только в документах, свидетельствах и мемуарах, будет всего лишь почтительно изучаться. Останется в музее, экспонатами для моей подружки - понимаешь, о ком я говорю?
   Она кивнула.
   - Но когда познакомились мы с Гришей Пасько, - не унимался я, - вон он, видишь, пьет водку с нашим футболистом и этой моей подружкой?.. Пока он еще среди нас - я Пасько имею в виду. Познакомились и поняли - нет, живая она, вечно живая традиция, никуда нам от нее не деться...
   - Вот вам... то есть тебе, микрофон, - сказала хозяйка особнячка и сверкнула оленьими глазами, - объясни присутствующим, а то для иностранцев все это уж точно темный лес.
   - Я не умею по-ихнему, - сказал я, - разве что ты переведешь?
   - Why not, - сказала хозяйка особнячка.
   - Господа коллеги! - сказал я в микрофон и звякнул хрусталем о бутылку. С приходом к власти всенародно избранного нового президента ворота русской тюрьмы снова широко распахнулись для нашей словесности - заходите, дорогие коллеги, гостями будете!..
   Нет, не Большой театр, куда ему - там всего лишь детский сад, кружок по фото...
   Удивительное дело, никогда у меня такого не было: по рельсам, по рельсам семафоры зеленые! Сами собой легко преодолевались все трудности и возникавшие осложнения - мне шел и шел фарт!
   Наконец наступил день отъезда. Верней, его ночь. Или, чтоб совсем точно, полночь. Я стоял на перроне Ленинградского вокзала. Мои коллеги прибывали группами: московские, питерские, евро-азиаты, американцы и эти. Все были в приподнятом настроении и более того - в последний день крепко расслабились. Конгресс прошел достойно, мы отстояли свою правду, хотя были, были доброжелатели, азартно ждавшие именно нашего позора. В шестидесятые годы это называлось "жаждой Иуды": человек, не решившийся совершить поступок, требовавший, скажем, мужества, а последствия, как мы помним, бывали крутыми, ждал, что решившийся на этот поступок непременно скиснет, отступит, расколется - и тогда все станет на свои места - внутренний комфорт вернется, а сломавшегося можно и пожалеть...
   Итак, полночь, Ленинградский вокзал... Нет, здесь требуется еще одна подробность, пояснение, а то весь сложный механизм интриги будет не совсем понятным. В действие вступает дама с оленьими глазами, хозяйка особнячка на Малой Дмитровке. Странное было у нее имя - Тина.
   Дело в том, и на самом деле я сразу об этом подумал, что вымечтанный мной "СВ" был, конечно, ловушкой. Ну как мы туда войдем, в этот роскошный вагон, где для нас - героев конгресса, забронированы пять купе? Самые-самые из наших иностранных гостей и я с... Ее же несомненно будут провожать! Вот в чем была проблема, и на первый взгляд она казалась непреодолимой.
   Впрочем, я тут же предложил ей вариант: я покупаю третий билет, но в купе ты затеряешься среди множества пассажиров, а когда поезд тронется, перейдешь в "СВ". Очень просто. А если двери будут закрыты? - спросила она. Какие двери? Ну, между вагонами? Они не могут быть закрыты, сказал я, там ресторан и люди ходят туда-сюда, не говоря о том, что мало ли что может произойти, двери всегда должны быть открыты, хотя бы для безопасности. А ты давно ездил в поезде? - спросила она. Последний раз пятнадцать лет назад. Вот видишь, сказала она, а я и того больше, когда-то в детстве, сейчас могут быть совсем другие порядки. В том поезде, в котором я ехал пятнадцать лет назад, сказал я, двери были закрыты не только между вагонами, но и на двери "купе" два замка один висячий, а другой английский, и их открывали два солдата, обязательно в присутствии начальника конвоя. Но то был не "СВ", а "столыпин", и не "стрела", а... Ты все-таки узнай и проверь, сказала она. Каким образом? Пойдешь на вокзал и спросишь проводников, а то мало ли что, что ж, я целую ночь... Хорошо, пообещал я, хотя это была полная глупость, не говоря о том, что вместо третьего билета можно было бы купить десять бутылок "лимонной". Это я сразу подсчитал.
   Вот тут мне и вспомнилась дама с оленьими глазами - Тина.
   Мы разговаривали втроем. Ты давно была в Питере? - спросил я Тину. Ой, давно, сказала она, и это моя мечта. О чем базар, сказал я, мы заказываем тебе третий билет - в купе, ты берешь на себя семьдесят иностранцев, по-ихнему ты можешь, но сначала мы садимся с тобой в "СВ" - понимаешь? А на твое место... Поезд тронется, и вы поменяетесь. За полчаса с иностранцами ничего не стрясется - справишься?.. - спросил я мою барышню. Во-первых, я не могу по-ихнему, сказала она, а во-вторых, что я буду делать, если между вагонами двери закрыты? Я узнавал, соврал я, двери всегда открыты, в крайнем случае, в Бологом поезд наверняка остановится и вы перейдете. А это где - Бологое? спросила она. На полдороге. То есть полночи вы будете там вдвоем, а я среди семидесяти иностранцев? - глаза у нее стали не такими, как обычно, совсем другие были глаза. Разберемся, сказал я, но это хороший вариант, лучше пока нету.
   Я отправился в Пен, к Клаве. На сей раз она встретила меня благожелательно и тут же бросила телефонную трубку.
   Ну, что у тебя - рассказывай? - и глаза загорелись. Рутина, говорю, как и бывает в моей медовой ситуации, то одно, то другое. Но я пришел по делу: мне нужен третий билет. Ты с ума сошел? - спросила Клава. Может быть, сказал я, но иначе невозможно, все рухнет. Я пока не могу тебе всего объяснить - поверь и все. Давай договоримся: я беру на себя ответственность за самых-самых, которые в "СВ", их я обустрою, на другие вагоны, где семьдесят второстепенных, меня просто не хватит, тем более у меня ситуация, ты в курсе. За них будет отвечать Тина - для нее и третий билет в купе. А это еще кто такая? - спросила Клава. Наша благодетельница, сказал я, это она устроила выставку и презентацию, перешибла Большой. А она справится с ними? - спросила Клава. Для нее это вообще семечки, сказал я, во-первых, она может по-ихнему, а во-вторых, она профи - понимаешь? Когда-то служила затейницей. Все будет в лучшем виде. Ручаюсь. Ну ты даешь... - задумчиво сказала Клава и загрустила.
   3
   Поезд мягко тронулся, я даже не сообразил, что мы уже едем.
   - Что с тобой? - спросила она.
   Я открыл глаза. Она сидела напротив, на диване, поджав под себя ноги, курила.
   - Неужто получилось? - спросил я. - А что теперь?
   Она засмеялась.
   - Ура!.. - прошептал я.
   - Мы же вдвоем, - смеялась она, - зачем шепчешь? Ни-ко-го...
   - Не верю, слишком просто, - я говорил вполголоса. - Так не бывает...
   Дверь двинулась, вошел проводник. Молодой и полуинтеллигентный.
   - Ваш завтрак, - он положил на стол два пакета.
   - А ужин? - спросил я.
   - Спать пора, - он посмотрел мне в глаза, моргнул и вышел.
   Дверь щелкнула.
   Я глядел в ее зеркальную поверхность: под фонарями мелькали, метались, появлялись и исчезали знакомые, малознакомые и совсем чужие лица, мои коллеги прибывали и прибывали, заполняя перрон, у табло громоздилась гора заграничных чемоданов... Потом я увидел Клаву: зажав в высоко поднятой руке коллективный билет, она отбивалась от Тины, пытавшейся у нее этот билет забрать... Внезапно прямо передо мной возникла моя барышня, я шагнул было к ней, но увидел рядом ковбоя с сумкой, он осматривался с брезгливым любопытством, поставил сумку и буркнул: "Я, вроде, лишний на этом празднике жизни...". Что-то еще сказал, я не расслышал. Потом он повернулся и исчез в темноте.
   Я смотрел ему вслед с уважением и безо всякого сочувствия.
   "Тина, - сказал я, пробившись сквозь толпу, - диспозиция меняется: ты ведешь всех в купе, а мы..." "Учти, - крикнула мне Клава, - ты отвечаешь за всех, понял - за всех! А кроме "СВ" еще три купированных, ты всех должен..."
   Дальше я не слышал, мне было совершенно не интересно, что и кому я должен...
   Она разворачивала пакеты.
   - Ой, гляди...
   На столе появилась колбаса, сыр, булочки, печенье...
   - Я тоже типа, как бы, не фраер, - сказал я.
   Пятнадцать лет назад перед этапом мне выдали на Пресне три буханки черного - из расчета полбуханки на день - и вонючий целлофан с хамсой. Но на гражданке, как я помнил, стоило поезду двинуться, все начинали стучать в лбы вареными яйцами, разворачивали жареных куриц... Десяток яиц я сварил, а курицу заменил банкой красной икры. Помидоры и огурцы из ее сумки завалили наш столик. Было очень красиво. Я вытащил бутылку.
   - А как же Тина? - спросила моя барышня.
   - Я дал ей полчаса на всё про всё, - сказал я, - она их раскидает и...
   Мы смотрели друг на друга.
   - Полчаса, полчаса, - промурлыкала она, - это мало или много?
   - Мало, если впереди четыре ночи и три дня, и много, если...
   - У тебя плохо с арифметикой, - сказала она, - это в любом случае мало.
   Рюмок не было, мы выпили по стакану и закусили огурчиком. Яйца есть я не мог, а икру было жалко: стол накрыт - мы ждали гостя!
   О чем мы говорили?.. Нет, опять не вспомнить. Но закусывали только огурцами.
   - Второй час, - сказала она. - Может, двери все-таки закрыты, ты же соврал, что узнавал у проводников?.. Или она не знает номер нашего вагона. Или...
   - Она очень деликатная, - сказал я, - но если ты хочешь, я ее притащу...
   В какой-то момент я подумал, что в суматохе мы сели не в тот поезд: я проходил вагон за вагоном, в пустых коридорах гулял ветерок, двери плотно задвинуты - где же толпа, только что буйствовавшая на перроне?
   В пустом ресторане, наклонившись друг к другу лбами, сидели два мужика. Когда я проходил мимо, один поднял голову и спросил:
   - Вы случайно время не знаете?
   - Знаю, - сказал я, - полвторого.
   - Вот видишь, - сказал он, упершись лбом в своего собеседника, - за час мы уговорили одну бутылку. Осталось семь часов. Сколько мы их уговорим?..
   Ответа я не расслышал, открывая дверь в тамбур, легко умножил оставшиеся часы на бутылки. Следующий вагон был так же пуст, я прошел еще один такой же, но тут дверь из тамбура заклинило - открыть ее мне не удавалось: "Все-таки заперли..." - успел подумать я, нажал посильнее, кто-то взвизгнул, и я вломился...
   Здесь стояла толпа - как два часа назад на перроне, громоздились заграничные чемоданы, слышалась разноязычная речь... "Спокойно, спокойно!.. услышал я Тину. - Прошу всех замолчать и слушать меня, только меня..." Дальше она залепила что-то по-английски...
   Я протиснулся в вагон, Тина меня увидела.
   - Все дело в коллективном билете, - быстро говорила она, глаза сверкали, и я понял, что, назначив ее руководителем делегации, сделал правильный выбор, если бы у каждого был свой билет, все было бы нормально, а тут все набились в один вагон, у одного корейца уже увели чемодан, они вшестером - корейцы забрались в одно купе, я не могу их растащить... Я говорила Клаве, она меня не слушала...
   - Я имел ее маму... - услышал я.
   На поставленном торчком чемодане сидел знаменитый бородатый питерский писатель, он был совершенно пьян и, видимо, пытался осмыслить ситуацию.
   - Я имел ее бабушку... - продолжал он безо всякого выражения.
   - У него сексуальные фантазии, - шепнула Тина, - он не может слышать имя Клавы...
   Через толпу протиснулся начальник поезда - в форме он походил на генерала.
   - Граждане, господа... - вразумляюще говорил он, - у нас еще два пустых вагона, прошу не волноваться, мы всех вас сейчас...
   - Уходи, - шепнула Тина, - еще полчаса, и я их раскидаю...
   - Водка стынет, закуска...
   - Полчаса, - шептала Тина, - и я у вас...
   Когда я проходил рестораном, мужики продолжали тему:
   - Через год, - услышал я, - пойдет скоростной - два часа - и ты в Питере. Сколько мы успеем усидеть за два часа?
   - Какой ты быстрый... - сказал второй.
   Я открыл дверь в вымечтанное нами купе. Она курила и глядела в темное окно.
   - Давай еще по стакану, - сказал я, - у нас снова полчаса.
   Мы выпили и закусили огурцами.
   Ситуация была дикая, во всяком случае, странная. Время уходило...
   - Уже четвертый час, - сказала она вдруг, - там могло что-то случиться. Вообще, с нашей стороны свинство, мы ее втравили, а она тут и вовсе ни при чем. Тоже мне - друзья. А если ее там...
   - Хорошо, - сказал я, - я их сейчас всех...
   Что с ними делать, я, разумеется, не знал.
   Пустые вагоны, пустой ресторан, те же мужики...
   - А если колесо отвалится? - сказал один, когда я подошел к их столику.
   - Какое колесо? - спросил второй: кто из них кто, я уже не понимал.
   - Сколько, по-твоему, колес в каждом вагоне?
   - Четыре. Два и два.
   - Это у телеги четыре, и у лошади - ноги'
   Пробегая следующие пустые вагоны, я пытался сосчитать: на шестнадцать умножить не получалось... В третьем вагоне я удачно умножил на десять и остановился: "Но ведь это тот самый!..". Конечно, я хорошо помнил, что третий вагон после ресторана был набит битком, я еще не мог сразу открыть дверь из тамбура...
   Вагон был пуст, двери плотно задвинуты, гулял ветерок...
   Тина тогда стояла у первого купе, и у меня было ощущение, что она именно там угнездилась... Нет, она сказала, что туда влезли пятеро... Нет, шестеро корейцев... Господи, неожиданно и странно подумал я, а если они ее... съели? Я помнил - конечно, помнил! Я работал на Сахалине в газете пятьдесят лет назад, там было много корейцев, они ели... собак. Я хорошо помнил, как у моего приятеля сожрали пуделька. Собака, разумеется, не человек, но мало ли что и как могло измениться за полвека?.. Что-то у меня с головой, водка, беготня по вагонам - при чем тут собаки? Здесь наши коллеги, замечательные писатели, правозащитники, интеллектуалы...
   Я постучал еще раз. Ответом - мертвая тишина. Я перешел ко второму купе, потом к третьему...
   Выглянул проводник.
   - Вам чего?
   - Я писатель, - сказал я, - руковожу всей делегацией, где тут у вас...
   Он плюнул, махнул рукой и скрылся в своем купе.
   Положение было безвыходное - что делать? Скорей, по инерции я стукнул снова, посильней...
   Внезапно дверь щелкнула, двинулась, и на пороге возникла - Тина. Она была завернута в простыню, один ее конец держала зубами, другим пыталась запахнуться. Под простыней явно ничего не было.
   - Живая? - спросил я.
   - Не знаю, - шепотом сказала она, - может, и живая. Но я не могу уйти, здесь французы...
   - Слава Богу, - сказал я, - они европейцы и живут в культуре.
   - Да?.. - удивилась Тина. - Может быть. Но они сказали, что если я уйду, они мне не откроют. Они никому не откроют, смертельно напуганы, у кого-то что-то еще уволокли.
   - Пошли к нам, - сказал я, правда, не очень уверенно, - как-нибудь перекантуемся.
   - У меня нет сил, - сказала Тина. - Мы только что растащили их по вагонам, я валюсь с ног, давайте до завтра? Не сердись...
   Край простыни она отпустила. Я угадал.
   В пустом ресторане дискуссия набирала силу.
   - Ты знаешь, что такое вибрация?.. - настаивал один.
   Я никак не мог сосчитать, сколько они должны были уже выпить - четыре часа!
   - Какая виб...рация? При чем тут...
   - А при том, что при такой сумасшедшей скорости - как самолет! - вибрация становится критической - понимаешь? И хотя бы одно колесо из этих, пусть двухсот пятидесяти... Ну не довернули гайку, ну выпил пивка или еще чего? Ты можешь представить, сколько болтов и гаек в колесах во всем составе из двадцати пяти вагонов? Попробуй сосчитать, если в каждом колесе...
   Это была, конечно, уже не арифметика и даже не алгебра!
   - Колесо отвалится, - услышал я, покидая ресторан, - знаешь, куда мы улетим на такой ско...
   А что если они и сейчас что-то не довернули? - думал я, открывая дверь в наше купе.
   - Немедленно по стакану, - сказал я.
   - Через два с половиной часа вставать, - сказала она. - Ты знаешь, что такое воробьиная ночь?..
   - Это другое, - сказал я, - и она у нас уже была.
   Утром мы покидали в сумку наши продукты. Сумка была тяжелой. На перроне разноязычная речь, гора заграничных чемоданов - мне показалось, их стало больше, не жалко, если и еще уведут. Погрузились в автобусы. Мои девушки увлеченно чирикали.
   Пустые улицы, чужой удивительный город - заграница!
   Автобусы остановились у огромного стеклянного здания - что-то вроде "России".
   - Пускай сначала их всех раскидают, - сказал я, - мы не станем суетиться, хватит вчерашнего - давайте по пивку...
   Свобода, чужие берега, пальмы и лиловый негр... Но главное - все впереди.
   Пролетел час, полтора, мы пили пиво, курили и обсуждали невероятные события минувшей ночи. "А куда, собственно, денется Тина..." - подумал я и напрягся. У нас двухместный, и она нам как бы не обязательна...
   Наверное, глаза у меня стали очень выразительными, потому что моя барышня шепнула:
   - Она сейчас к своей подруге - где-то на Петроградской или еще на какой-то ихней стороне. Вроде наших Черемушек... Но пока она с нами - верно? Мы же должны прогулять с ней прошлую ночь?
   - Само собой, - сказал я, - мы интеллигентные люди... Ладно, пора забрать наши ключи.