Светов Феликс. Чижик-пыжик

   У стойки все еще толпились иностранцы, очередь была, как в наше время за водкой. Я почему-то стал нервничать: всегда боишься - как раз тебе и не хватит.
   Наконец добрался, отдал паспорта. Девушка была очень красивая - как стюардесса. Мой паспорт она взяла, а второй куда-то закинула.
   - Двенадцатый этаж, за ключами подойдите к третьей стойке.
   - Погодите, - сказал я, - но это же одноместный номер?
   - Конечно, - глаза у нее были томные и одновременно наглые, - двухместных у нас нет...
   "Тогда я уезжаю обратно, в Москву..." - услышал я.
   Я повернулся на голос. Рядом со мной у соседней стойки стоял мой московский коллега, я видел его в ночь отъезда на перроне, он тоже садился в "СВ", но в моем списке не значился, это я хорошо помнил, и был он словно бы не один, я еще подумал пригласить его на нашу ночную пьянку, но не знал, в каком он купе, и о нем позабыл.
   - Я должен работать, а потому приехал с помощником, - он говорил спокойно и безо всякого нажима. - Это было моим условием. Если нет номера, я немедленно возвращаюсь в Москву...
   Я не расслышал, что ему ответили.
   - Отдавайте второй паспорт, - сказал я, - я еду в Париж, там у меня конференция, я предпочел вашу, но коли так, мы немедленно отправляемся в аэропорт... Из вашей провинции можно улететь в Париж?..
   - Подождите полчаса, - сказала красавица за стойкой и очень обозлилась. Сейчас начнется разъезд, мы что-нибудь придумаем...
   - Спасибо, коллега, - сказал я с чувством, повернувшись к нему, - я бы ни за что не додумался.
   - Да пошли они все, - сказал он, - дурака валяют.
   - Давай по пиву, - сказал я.
   - Нет, - сказал он, - у нас коньяк, лучше вечером, если не возражаешь...
   Я не возражал. Еще полчаса мы проболтались у стойки, я уже не отходил ни на шаг. Сначала мне предложили два одноместных, от которых я гордо отказался, напомнил о Париже, и наконец выдали ключи от двухместного.
   Десятый этаж. Мы шли по длинному коридору, приглядываясь к номерам.
   - Вон твой приятель, - шепнула моя барышня, - мне кажется, его помощник другого пола.
   - Естественно, - сказал я, - у него нормальная ориентация...
   Номер как номер: две кровати, между ними тумбочка, ванна, сортир, огромное окно, производственный пейзаж...
   - Старый Петроград, - сказал я, высунувшись в окно, - пахнет революцией и, отчасти, гражданской войной.
   Мои девушки разлеглись на кроватях.
   - Вас двое, - сказал я, - накрывайте на стол - это будет справедливо, - и вытащил из сумки бутылку.
   Еще одна была запланирована на следующий день, и еще одну я оставил на дорогу обратно.
   - А где продукты? - спросила моя барышня.
   - В сумке, - сказал я, - вместе складывали.
   - А куда ты дел сумку?
   - Я... ее?
   Сумки не было. Мы ползали под кроватями и заглядывали в ванну.
   - Я видела, как ты вышел из вагона с двумя сумками, - сказала Тина, - одна - вот эта, висела у тебя на плече, а другая, хозяйственная...
   - Потом мы сели в автобус, - продолжила моя барышня. - Почему ты ее не взял, когда мы выходили?
   - А почему я должен был ее брать? Хозяйственная сумка - женское дело. Ты сама всегда говорила, что...
   - Спокойно, спокойно, - сказала Тина и развела нас по углам, как на ринге. - Давайте вспомним, как... И не забудьте, что кабы не я, мы все бы еще вчера съели.
   - Может, автобус еще стоит, - сказал я, - прошло всего три часа, как мы... Они же должны везти нас на открытие конгресса и зафрахтованы на все дни...
   Раздался телефонный звонок.
   - Не берите трубку - я сам! Наверно, нашли...
   Это был мой младший брат.
   - Как ты меня обнаружил?
   - Ты же сообщил, что приезжаешь, а тут у меня все схвачено. Но почему такой голос - тебя у нас обижают?
   - Ты где?
   - Недалеко.
   - Приходи. Номер ты знаешь...
   - Ты правда подумал, что звонят насчет сумки? - спросила моя барышня. - Ну ты даешь...
   - Питер интеллигентный город... - я уже бежал по коридору.
   Автобусов не было. То есть стояли какие-то, но другие. Или - те же?
   Я обратился к одному из водителей. Он отнесся сочувственно. Скорей, безразлично.
   - Подойдите через час-другой, они вернутся.
   Стюардессы за стойкой тоже делали вид, что очень сочувствуют.
   - Крутые яйца, - говорил я, - и много другой закуски...
   - Буфет на двенадцатом этаже, - сказала красавица с наглыми глазами.
   В буфете на двенадцатом были только жареные пирожки. Такими торгуют у нас на Курском вокзале. Вернее, торговали всю мою сознательную жизнь.
   Когда я вошел в номер, их было уже трое, и они оживленно разговаривали.
   - Познакомились? - спросил я. - Учтите, он большой ученый и, как положено в Питере, - ихний суперинтеллигент.
   - Москвичи всегда приезжают втроем? - спросил суперинтеллигент мешковатый, в очках, носатый и, в отличие от меня, сильно кудрявый.
   - Я должен заботиться о младшем брате, - сказал я.
   - Можно выбирать? - спросил младший брат.
   - Если хватит смелости, - сказал я. - Или - наглости.
   - У меня свидетели, - сказал брат, - я угадал сразу. Хотя, честно сказать, удивился. Мне казалось, я тебя знаю.
   - Удивился моему выбору? - спросил я.
   - Скорей, твоей смелости. Или наглости.
   - Пять-ноль, - сказала Тина, - в пользу младшего брата.
   - Тебе уже рассказали о нашей трагедии? - спросил я. - Будем закусывать пирожками от Курского вокзала.
   - Мне как блокаднику слышать это было невыносимо, - сказал брат.
   - Еще бы! А еще говорят, Питер - интеллигентный город. Я лучше о вас думал. Обокрасть путешественников! Такое случается только на Гаити.
   - Он по растяпству забыл сумку с продуктами, а предъявляет претензии целому городу! Хорош гусь московский, - сказал брат.
   - В интеллигентном городе пропажу тут же бы вернули.
   - Конечно, - сказал брат, - если бы на яйцах была выгравирована твоя фамилия и желательно, чтоб адрес.
   - Тихо, братья, - сказала Тина, - переходим к культурной программе.
   Она действительно профи, подумал я.
   Вы выпили по стакану и закусили пирожками с Курского вокзала.
   - Дорогие москвички, - сказал младший брат, - простите за назидание, но у нас в Ленинграде утром не пьют. Пускай он идет открывать свой конгресс и делает, что хочет, а я покажу вам город.
   - Ты очень шустрый, - сказал я, - девушек я тебе не доверю, я за них в ответе. И открывать конгресс не стану. Веди нас...
   Было, было в Питере местечко! Мы сидели тогда у широкого окна, на нас глядела Петропавловская крепость, а под нами...
   - Помнишь, мы пили с тобой коньяк, - сказал я, - а над Невой летали чайки... Больше ничего в этом городе я не видел - и не надо.
   - Припоминаю, - сказал брат. - Дом ученых. Я там давно не был, не знаю, как и что...
   - Веди, - сказал я, - добьем бутылку и - вперед.
   - Ты не пойдешь на открытие конгресса? - спросила моя барышня.
   - Нет, - сказал я, - у меня завтра доклад, и я должен к нему готовиться.
   - Можно я позвоню подруге, у которой остановлюсь? - спросила Тина. Ничего, если она подойдет к этому Дому ученых? Его найти легко?
   - В Ленинграде все знают Дом ученых, - строго сказал брат. - Или она москвичка?
   Мы долго торговались: они хотели идти пешком, а я утверждал, что у нас мало времени и надо немедленно добраться до... Сторговались взять такси до Аничкова моста - там якобы рядом.
   Фонтанка оказалась местом очень знаменитым, что ни дом - история и литература, причем по обе стороны. Я бежал впереди, а они охали, курили и восхищались. Все это происходило чрезвычайно медленно. В каком-то месте, обернувшись, я увидел, что они заглядывают за парапет, потом брат поочередно держит их за ноги... "Уронит, интеллигент..." - я вспомнил, как однажды он уже утопил в Мойке коляску, слава Богу, без внука...
   - Но сейчас я тебя заставлю посмотреть, - сказал брат, когда я подбежал. Больше не отходи от нас и не беги...
   - Ты и меня станешь держать за ноги? - спросил я.
   - Я не о том, что здесь, - сказал брат, - у тебя нет никакой любознательности на редкие вещи, но вот это ты должен увидеть...
   Двор Мраморного дворца, конный Александр III...
   - Пожалуй, ты прав... - удивился я, - тут, верно, можно и... задержаться, - это было, на самом деле, грандиозно. - Какой, все-таки, пошлостью кормили нас двести лет... Именно так - красивой пошлостью.
   - Ты имеешь в виду Медного всадника? - спросил брат.
   - Насаждали его, как картошку, - продолжал я, - какой-то Шиллер, прости, Господи, а тут...
   Мощь и... Может быть, красота в... безобразии, в такой грубой и безжалостной силе? Гениальная лошадь да и сам...
   - Да, тут лучше помолчать, - сказал я.
   Брат торжествовал.
   - Ладно, побежали дальше, - сказал я, - я помню, нам еще чуть-чуть...
   Нева, ветер, на другой стороне Петропавловская крепость. Я свернул за угол...
   - Я бы и без тебя нашел!
   Ободранная дверь, темно...
   - Но ведь я не ошибся?
   - Не ошибся, но что-то тут не то...
   Мы поднялись по замусоренной лестнице: пустые залы. Попался мужик.
   - У нас ремонт.
   - Но выпить-то можно?
   - Внизу, - сказал мужик, - в подвале.
   Подвал оказался комнатушкой: стойка, три столика, мутные окна под потолком - никакого вида.
   - Простите, - сказал брат, - я не виноват, это он, но я знаю, куда вас надо...
   - Ни за что, - сказал я, - больше ни шагу, немедленно...
   Нам дали теплую водку и холодные пельмени.
   - А сейчас на открытии конгресса подают... - веселилась моя барышня.
   - Вот мы его и откроем, - сказал я.
   Мы выпили за открытие конгресса. Потом за встречу. Потом... Было очень хорошо.
   - Тиночка! - услышал я за спиной. - Я все-таки нашла вас!..
   Я обернулся: девушка была интеллигентной и провинциальной. Звали ее Изольдой. Брат был растроган - ленинградка на высоте, и отправился требовать подогрева пельменей.
   Мы выпили за ленинградских девушек. Потом за московских. Водка была все такой же теплой, а пельмени разогрели только снаружи.
   Изольда раскраснелась, даже глаза под очками поблескивали - водку она пила явно первый раз в жизни. Впрочем, может быть, я и ошибался, я плохо знаю ленинградок.
   - Хотите, я сделаю вам замечательный подарок? - неожиданно сказала Изольда. - Я могу открыть для вас запасники Эрмитажа...
   - Невероятно, - сказал брат, - я тебя недооценивал. Я-то, разумеется, бывал, но тебя, только что тут появившегося...
   - Изольда - главный хранитель, - сказала Тина.
   - Что ты, совсем не главный... - Изольда даже похорошела от смущения, - но для вас...
   - Отсюда ни шагу, - жестко сказал я, - и я вам сейчас объясню почему. Объясню очень доходчиво. Но сначала выпьем за то, что происходит за этими стенами - за Неву, за чаек и за корабли. За нечто настоящее и высокое.
   - Ты понимаешь, от чего отказываешься? - брат был возмущен до крайности. Тебе предлагают...
   - Понимаю, - сказал я. - Я никогда не был в Эрмитаже. То есть был, был сто лет назад, но не двинулся дальше вестибюля, меня заставили надеть войлочные тапки, я заскучал и ушел.
   - Ну и что? - сказал брат. - Всего лишь свидетельство о тебе.
   - Конечно, - сказал я. - Зачем запасник, если я не знаю музея? Это первое соображение. Второе более серьезное и имеет отношение уже не только ко мне.
   - Может, все-таки пойдем?.. - посмотрела на меня моя барышня, - я даже и не мечтала...
   - Итак, второе соображение, - сказал я безжалостно. - Но сначала - за настоящий музей, о котором я сейчас вам расскажу. Верней, о тех, для которых музей и его идея...
   В голове у меня звенело: утром я пил пиво, в гостиничном номере водку, потом мы бежали вдоль Фонтанки, меня сильно взболтало, потом выпивали и закусывали неведомо чем... Уходить из этого подвала, за стенами которого шумела река... Ни за что!
   Я старался не смотреть на главного хранителя Эрмитажа.
   - Что такое Эрмитаж? - меня уже несло. - То есть в чем есть идея сего знаменитого собрания? Нет никакой идеи, просто роскошная антикварная лавка, пусть одна из самых роскошных в мире. А что еще?.. Когда-то, в XVIII веке нищие европейские художники, у которых не было денег даже на бормотуху, узнали, что есть дикая северная страна, в которой золота больше, чем снега и грязи. Они потащили туда свои шедевры - а что еще? Я не стал бы тревожить ваше гордое воображение, кабы в Москве, которую вы традиционно не любите, не было настоящего национального музея. Музея, а не лавки. Но я даже не об этом...
   - Ну знаешь, брат, - сказал мой младший брат, - я всего мог от тебя ожидать в связи с твоей темнотой, но такого... Изольда, уходим отсюда!
   - Сначала выслушай, - сказал я, - и еще по стакану...
   Мои собутыльники молчали - я всех оскорбил.
   - Понимаешь, - говорил я, - мы приехали сюда решить некую неразрешимую проблему - философическую, но, отчасти, и в историческом аспекте. Я должен победить время - понимаешь? Впрочем, не важно, почему и зачем, но - приехали. Пока решить не удавалось, но когда ты показал нам ту лошадь, а на ней императора, что-то стало проясняться... Здесь очень сложная ассоциация. Я о величии России, начало которому не у вас - а в Москве. Так вот, речь моя о настоящей русской женщине, очень традиционно - о той самой, которая и с конем, и с избой.
   - Не понять только, зачем ты оскорбил Эрмитаж и его замечательную сотрудницу... Пить, брат, надо меньше, - мой брат порывался уйти.
   - Нет, ты меня выслушай, - продолжал я, мне казалось, я на конференции и участвую в дискуссии. - А что до очаровательной Изольды, то напротив: не место красит человека, а человек... Это из нашего фольклора, - уточнил я, окончательно забыв, что я все-таки не на конгрессе и они не иностранцы.
   - Понимаете, - говорил я, - постичь нечто высокое и значительное проще всего в мелочи, в пылинке, а еще лучше - в человеке, пусть его судьба на первый взгляд как бы не связана... Я бы выпил за хранителя Эрмитажа - не обижайтесь, Изольда, сейчас вы все поймете.
   - Может, хватит, - сказала моя барышня, - ты наливаешь и наливаешь...
   Меня никто не поддержал, но я выпил.
   - У меня есть подруга, - говорил я, - близкий товарищ, женщина во всех отношениях замечательная. Я знаю ее четверть века, а она все лучше и лучше. Когда-то была скромная, больше помалкивала, а теперь... Что-то с ней произошло: куколка раскрылась, вспорхнула - такая бабочка, махаон! А родом она... Есть такая область - Тверская, мы всю ночь по ней ехали в скором поезде. Она больше Франции, а может, и всей Европы.
   - Вместе с Африкой, - сказал брат.
   - Пожалуй, без Африки, но - большая. Там у них есть город - Конаково, а вокруг конаковские деревни. Моя подружка оттуда. Думаю, в России это самое-самое место. Девушки там корпулентные, круглолицые и курносые. Училась она в Ленинградском университете, но это единственный ее прокол. Или нет, не знаю. Во всяком случае, учили ее там, как ни странно, хорошо.
   - Слава Богу, совесть у тебя есть, - сказал брат.
   - Всего пять лет она тут у вас проторчала, а всю жизнь в Конакове и в Москве. Короче, испортить у вас не успели. Служит она в нашей национальной галерее, называется - Третьяковка. Она там самая главная.
   - Хранитель, что ли? - спросил брат.
   - Директор... Ну, может, не директор, но она и есть самая главная - все хорошее от нее, а все... Да я бы столько вам про нее рассказал, кабы вы меня не прерывали, хотя бы о том, как она спасла наши святыни - Владимирскую Божью Матерь и Троицу, потому как Бородин с Ельциным хотели украсить ими новый Большой Кремлевский дворец...
   - У нас бы тоже не отдали, - буркнул брат.
   - А чего вам отдавать - откуда у вас Владимирская Божья Матерь? У вас только голландские шедевры и что-то по случаю - из Италии и Франции... А здесь год за годом собирали - да с самого начала! - поддерживали молодых, одаренных, выстраивались школы, направления, крепли и рвались внутрихудожественные связи - "котел", в котором варилось и вырастало национальное русское искусство... Учтите, нить я не теряю... Может, еще по одной?
   - Не дам, - сказала моя барышня, - дотяни свою нить, тогда мы тебе...
   - Хорошо, а закурить можно?
   Все дружно закурили. Кроме Изольды.
   - Итак, я продолжаю. Живет моя конаковская барышня со мной по соседству, квартира маленькая, завалена книгами, а кухонька - не повернешься. Женщина она сердобольная и, снисходя к моей сиротской жизни, приглашает то на обед, то на ужин. Муж ее, мой старый товарищ, сокровенный писатель, человек выпивающий, и мы с ним...
   - А несокровенные трезвенники у вас есть - в Москве? - не удержался брат.
   - Есть, но я их не знаю, думаю, они все питерские - Растиньяки.
   Брат только крякнул.
   - Ты меня не трогай, - предупредил я его, - не собьешь... Обычно мы ее долго ждем - хозяйку, она на работе. Разговариваем и естественно... Разрешите мне и сейчас чуть-чуть, а то пересохло.
   Я выпил.
   - У него, понимаете, какая система. Сначала аперитив: мадам привозит из заграничных путешествий экзотические напитки - а ее куда хочешь приглашают с выставками, всем, кроме вас, нужна наша национальная идея. Но они - те заморские напитки - хороши только для аперитивов. Затем он достает нашу, привычную, а уж потом из разных углов - у него удивительная память! вытаскивает пузырьки и графинчики...
   - Ужас, - сказал младший брат, - и он еще этим хвастается...
   - Я всего лишь констатирую и хочу, чтоб вы представили себе обстановку.
   - Мы представили, - сказал брат.
   - И вот однажды, - продолжил я, - мы выпивали, она пришла, стали закусывать, и я почему-то очень загрустил. Понимаете? У всех жизнь, как жизнь: жена приходит с работы, жарит картошку, муж радуется и закусывает... Так мне стало себя жалко - до слез. "Слушай, - сказал я ей, - давай куда-нибудь уедем?" - "Кто с кем?" - спросила она. "Мы с тобой". - "А как же мой благоверный?" - спросила она. "Вы уже тридцать лет вместе, - сказал я, неужто он тебе не надоел за столько лет?" "Надоел-надоел, - сказал мой товарищ, сокровенный писатель, и тоже загрустил, - всем я надоел..." Когда много выпьешь, становишься или очень веселым, или наоборот...
   - Глубокая мысль, - сказал мой брат, - но ты хорош гусь: тебя привечают, поят-кормят, а ты у живой жены... То есть у живого мужа уводишь жену?
   - Я не увожу, - сказал я, - я только предложил, к тому же при нем.
   - Давай дальше, а то никогда не кончишь. Не понять только, какое это имеет отношение к Эрмитажу или хотя бы к Третьяковке?
   - Сейчас поймешь, - сказал я, - главное, не потерять нить. Итак, в тот раз я высказал свое предложение. Причем, заметьте - от всего сердца.
   - Да уж от сердца, - сказал брат.
   - Конечно. Или от души. Я плох насчет анатомии... "Куда ж мы с тобой уедем?" - спрашивает моя конаковская красавица. "Давай в Австралию", - говорю я, и только потом понял, почему именно туда: она что-то такое рассказывала про свое путешествие в Австралию - там очень интересуются нашей национальной художественной идеей, и во мне, видимо, это географическое название засело иначе откуда бы?.. Но это я потом сообразил, когда пытался осмыслить произошедшее. "Почему в Австралию?" - натурально удивилась она. "Потому что далеко, - говорю, - и никто нас там не сыщет. Хотя бы и твой благоверный".
   Понимаете? Она в тот момент жарила картошку, кухонька маленькая, я уже говорил, а дама конаковская... Знаете, как жарят картошку конаковские девушки? Одной рукой они упираются в бок, широкий нож в другой... Заглядишься!
   Тут она повернулась и спросила меня уже - заметьте, с живым любопытством, на щеках ямочки заиграли: "А на какие шиши ты меня, мой миленький, повезешь? Ты знаешь, сколько стоит билет до Австралии?" - "Очень просто, - говорю, - ты берешь ножик - не такой, как этот, лучше маленький, я его тебе наточу, а можно и бритву - опасную. И вырезаешь картинку. Большую не обязательно. Представляешь, какая возня будет с Верещагиным или Суриковым? Можно маленькую, лучше из ХХ века, у вас там чего хочешь - от Малевича до Зверева. Ты ее аккуратненько вырезаешь..."
   И тут - я это очень помню! - как гром грянул...
   Одной рукой она подперлась, в другой блестел нож, глаза у нее засверкали... "Никогда! - крикнула она. - Никогда и ни за что! Слышишь?!."
   Мы с моим товарищем встали, открыли рот, а что сказать, не знаем... "Ты что, девочка?.." - опомнился я. А сокровенный писатель полез под стол и вытащил новый графинчик...
   Они молчали, как тогда мы, с товарищем. Потом моя барышня засмеялась весело и звонко.
   - Не может быть - я знаю, о ком ты рассказываешь! Так и сказала?..
   Изольда плакала: сняла очки и вытащила платочек.
   - Я тоже, - шептала она, всхлипывая, - ни за что, ни для кого, ни при каких обстоятельствах...
   По Неве гулял ветер - как в море, голова моя покатилась... Помню только, что мы оказались в Летнем саду, играла тихая музыка, я танцевал, обнимая то одну, то другую из обнаженных скульптур. Брат куда-то исчез. Изольда тоже. Потом мы долго шли вдоль Фонтанки, и моя барышня непременно хотела, чтоб я увидел что-то под парапетом у Инженерного замка, они вдвоем с Тиной обещали крепко держать меня за ноги, я кое-как отбился. Мы взяли машину, долетели до гостиницы, поднялись на десятый...
   Все. Больше ничего не было.
   Я проснулся от звонка. Нашарил на тумбочке аппарат.
   - Ты куда пропал? Я тебе звонил, звонил...
   - Вроде на месте.
   Я огляделся: в номере я был один.
   - Что-то я тебя не видел на открытии?
   - К докладу готовился, - сказал я, - у меня завтра. Утром.
   - Давали талоны на обед-ужин. Через пять минут... - тут я узнал голос: мой московский приятель, сосед по гостинице. - Так ты пойдешь на ужин - у меня коньяк, мы ж договаривались?
   - Я целый день пил...
   - Что ты пил?
   - Водку.
   - Коньяк смягчает и снижает - сразу придешь в себя.
   - Ты думаешь?
   - Убежден.
   - Но у меня нет талона и я не один.
   - Я тоже не один. Не валяй дурака.
   - Хорошо. Минут через десять.
   - Я зайду...
   Куда ж она подевалась? - подумал я, и она тут же появилась: завернутая в полотенце, с мокрыми волосами.
   - Ты вырубился, как только вошел, - сказала она, - Тина даже испугалась.
   - Где она?
   - Уехала к Изольде.
   - Очень тактичная, - сказал я. - Учти, нас пригласили на ужин, в ресторан. Официально.
   - Это тебя пригласили, а я тут как бы...
   - Если хоть кто-то поморщится, я уеду в Париж, - сказал я.
   Странно, но я был жив и в полном порядке.
   В ресторане полутемно, сновали официанты, похожие на морских офицеров, на нашем столике, накрытом на четыре персоны, стояли цветы, горели свечи. Контраст с подвальчиком на Неве оглушителен. Или никакого подвальчика не было?
   Принесли закуску: рыба, ветчина, салаты. Горячее на выбор - осетрина на вертеле или шашлык.
   Приятель поставил на стол бутылку "Камю".
   - Расскажи про открытие, - сказал я.
   - Ты с ума сошел - нас там не было.
   - Ты же сказал?
   - Шутка.
   - За первый день!
   Мы выпили.
   - Пожалуй, ты прав, - сказал я, - снижает, смягчает и окончательно приводит в чувство.
   - Опыт, - сказал приятель.
   Моя барышня рассказывала, как я танцевал с обнаженными скульптурами в Летнем саду. Помощник приятеля сначала робел, стеснялся, потом начал оттаивать. Очень славный был помощник.
   Принесли горячее.
   - Мне тут нравится, - сказал я, - жалко, осталось два дня. Но понимаешь, в чем беда - мой доклад...
   - А что такое?
   - Не могу нащупать идею.
   - Тебе было сегодня хорошо?
   - Более чем.
   - Вот тебе и идея. Ты был свободен и делал, что хотел. Тебя привезли, устроили, накормили - но ты все равно свободен.
   - Ну и что? - спросил я.
   - У тебя доклад на тему - "Писатель и власть"?
   - Очень свежая тема, - сказал я, - если и осетрина такой же свежести...
   - Тебя можно купить за жареную осетрину?
   - Понял, - сказал я, - будем считать, доклад мы написали. Я твой должник.
   4
   - Все-таки слишком похоже на гостиницу, - сказала она.
   - А ты думала, будет особняк или бунгало?
   Она сидела на кровати, болтала ногами и курила.
   - Ты можешь сдвинуть кровати, - попросила она вдруг. - Меня бесит идиотская тумбочка.
   Кровати казались каменными. Я попробовал... Потом поднапрягся - не шелохнулись. Я взялся за тумбочку, подлез сбоку, ощупал...
   - Да тут болты!.. Надо гаечный ключ или пилу. А где взять?.. Погоди, московский сосед сказал, что они все время работают - если у него?
   - Они на компьютере работают - при чем тут пила?
   Коньяк, конечно, смягчает, снижает и... Но, быть может, если коньяк после водки - совсем другая реакция?
   - Что-то у меня голова покатилась, - неожиданно сказала она, - можно я чуть вздремну?..
   - И у меня съехала. Не надо пить чего нам не положено.
   Я лег на соседнюю койку, между нами торчала тумбочка: получалось, что у нас как бы не двухместный номер, а две комнаты, разделенные...
   Загрохотало, загремело, захрипело, зазвенели стекла - трамвай вломился в распахнутое окно, я свалился с кровати. В комнате плавал, клубился серый туман. Я подполз к окну на четвереньках, осторожно поднялся и выглянул...
   Далеко внизу, посреди классического петроградского пейзажа, разворачивался трамвай - звенел, грохотал, дребезжал, навстречу ему заезжал другой, а за ним... И все это в сером плывущем дыму... Это у них называется белые ночи, вспомнил я.
   Я прикрыл окно. Стало потише, откуда-то ползли хрипы.
   Она лежала на боку, обнаженная рука свесилась, пальцы касались пола. Это она хрипела. "Уж не трамвай ли ее задавил?" - странно подумал я. Подошел и поднял руку - рука была влажная. Я пощупал лоб - мокрый, горячий. Провел по волосам - и волосы мокрые. И подушка была мокрая. "Слава Богу, вода, а не..."
   - Что с тобой? - спросил я.
   Она не просыпалась.
   Я сел рядом - как на скамейку после дождя. Тут я испугался и принялся ее тормошить.
   - Может, "скорую" вызвать?
   - Ты что - увезут неизвестно куда...
   - Так с тобой бывает?
   - Первый раз...
   Я обтер ее полотенцем и переложил на свою кровать. "Хорошо, не съединил..." Накрыл двумя одеялами. Она тут же уснула. "Что русскому здорово, то..." А кто из нас русский?..
   Походил по номеру, снова выглянул в окно: трамваи один за другим разворачивались - круг был под нашими окнами. Жуткий город.