Страница:
По сравнению со мной Карли прочла гораздо больше книжек по йоге. Я вообще ни одной не прочла. Я тогда даже не была еще подписана на «Йога-джорнал».
Что, однако, не означает, что я была полной идиоткой. То есть была, конечно, потому что согласилась действовать по ее плану. Но я знала, что этот план дырявый. И понимала, что мы делаем это вовсе не для того, чтобы показать, какими должны быть настоящие йоги, а потому, что мы аморальные и пытаемся оправдать этим свою аморальность. Проблема заключалась в том, что мне необходимо было скопить большую сумму. От этого зависело мое будущее. Мне нужно было беречь каждую копейку, которую я зарабатывала, но то, чем я хотела заниматься (т. е. йога), требовало еще больше вложений. И не изменив условий, нельзя было выйти из этого тупика. Я могла бы продолжать копить деньги и одновременно получить желаемое по более приемлемой цене – всего-то по цене моей бессмертной души!
– Сюзанн, пойдем сегодня на йогу? – На часах 17.25. Занятие начинается в 18.00.
– Не могу.
– Почему?
– Мы с сестрой и Фрэн идем в бар.
– Так можно потом пойти. В полвосьмого уже все закончится.
– Не-а. У меня денег нет.
– И что?
– И то, Карли, что надо выбирать: или выпивка, или йога, – и я выбираю выпивку.
– А ты не плати.
– Как это – не платить?
– Не записывайся на занятие – как будто тебя там и не было.
– Хм… Понятно.
Вот так все и произошло. Видите ли, каждый месяц мы с Карли покупали абонементы в йога-студию. Система работала так: на входе ты записываешь свое имя, потом Индра или Лу заносят его в компьютер, который и сообщает им, кто уже оплатил месячный взнос, а кто еще нет. Карли придумала не записываться – так никто не сможет проверить, заплатил ты или нет. Это была блестящая идея, особенно если учесть, что в тот месяц Индры и Лу вообще не было в городе. Они уехали вести какой-то семинар, и все занятия вели другие преподаватели, которые нас не знали. Карли сказала, что нас никогда не поймают.
И сейчас я за эти слова готова толкнуть ее под автобус. Потому что это была ее идея, и ее действительно не поймали.
Поймали меня.
Это случилось после того, как Лу с Индрой вернулись. Когда мои учителя были в городе, я ходила к Индре четыре раза в неделю, а к Лу – почти никогда. Но поскольку их не было, я не обращала особого внимания на расписание. И вот однажды, не зная, что они уже вернулись, вошла в зал и столкнулась лоб в лоб не с незнакомым учителем, а с самим Лу.
В тот день я затащила на йогу свою подружку Джони, пообещав, что 90 минут «сурья намаскар» чудесным образом приведут в тонус ее руки. Но лишь когда мы развернули коврики, я увидела, кто сидит на учительском месте. Черно-карие глаза Лу впились в меня как буравчики.
На выходе Джони замялась у листочка, где все записывались.
– Не останавливайся, – процедила я сквозь зубы. – Мы же денег с собой не взяли. Как, по-твоему, расплачиваться будем?
Джони в отчаянии начала коситься в угол комнаты, где Лу левитировал в трех дюймах над землей и одновременно вел разговор с продвинутыми йогами. Он взглянул на нас, потом повернулся обратно к своим серьезным ученикам, и у меня возникло неприятное ощущение, что он прочел мои мысли.
Как оказалось, он действительно их прочел. Я набралась смелости и на следующей неделе вернулась в клуб. Мне очень хотелось позаниматься, но я была приглашена на ужин к бабушке и дедушке, поэтому опять пришлось пойти к Лу, надеясь, что его взгляд на прошлой неделе означал любопытство, а не осуждение. Почти всю прошлую неделю меня мучила бессонница из-за стыда, и я поклялась никогда больше не обманывать своих учителей йоги. Что бы Индра обо мне подумала, если бы узнала? Разве можно рисковать всем, чему я у нее научилась, ради экономии в несколько баксов? И что самое абсурдное, ведь я коплю деньги для того, чтобы поехать с ней на Бали! Получается, что я обманываю ее, чтобы заплатить ей!
В начале первого цикла «сурья намаскар» Лу поднял свои жилистые руки к потолку, и тут его взгляд упал на меня. Он опустил руки. И спросил:
– Как вас зовут?
Я сглотнула комок в горле.
– Сюзанн Моррисон, – пролепетала я.
Он кивнул, запоминая. Его руки снова взлетели к потолку, и мы начали занятие. Но в конце, после шавасаны[10], которая была больше похожа на короткое лежание в луже собственного пота, Лу позвал меня:
– Сюзанн Моррисон, можно вас на минутку?
Видимо, учителя замены оказались умнее, чем мы с Карли думали. Они не знали наших имен, но записывали, как часто мы приходили, и знали, что мы не платим.
– У вас долг по оплате за пять занятий, – сказал Лу. Его глаза сверлили мои, как дрель. – На прошлой неделе вы и ваша подруга ушли после занятия и не записались.
– Правда? – Я вытащила чековую книжку, обливаясь потом, покраснев и пытаясь не заикаться. – И сколько я должна?
Я выписала чек на двойную сумму, чтобы остаток пошел в счет будущих занятий. Это было с моей стороны проявлением доброй воли. Классический для меня образец поведения. Точно так же я поступила в тот раз, когда подарила папе на Рождество свою свинью-копилку, потому что боялась, что Санта-Клаус заметит, как я таскаю мелочь с отцовского комода.
Лу следил за мной, когда я выписывала чек, и его глаза были полны разочарования и еле сдерживаемой злобы, как у борцов кунг-фу, – как будто он собирался мысленно надрать мне задницу, если я не дам ему денег немедленно.
После этого я намеревалась убить Карли. Позвонила ей, как только добралась до дома. Мне, правда, не хотелось этого делать, потому что она заслужила такое же унижение, но я сжалилась над ней. Хотя, по правде, нет: я просто испугалась, что если и ее поймают, то она признается, что придумала эту аферу, и тогда мое малоубедительное объяснение покажется Лу совсем неубедительным. Я обо всем ей рассказала, а она на следующий день пришла на занятие подготовленной, придумав целую историю – мол, хотела спросить, не забыла ли я случайно в прошлом месяце продлить абонемент? «Каждый месяц я так погружаюсь в практику йоги, что детали мирской жизни просто ускользают от меня, понимаете?» Многозначительный взгляд, безразличный жест плечами, легкий румянец на щеках… Я готова была прикончить ее, а потом себя.
Я поехала на Бали, чтобы заниматься йогой с Индрой. Но мне также хотелось кое-что доказать Лу. Мне хотелось, чтобы он понял: я пыталась обмануть его лишь потому, что воспринимала практику йоги очень серьезно. Неубедительно? Ну… вообще-то, да. Зато типично для человека, который не верит в Бога, но боится его, ведь настоящим наказанием было бы признаться во всем, а потом месяц мыть у Лу туалеты. Вот что дает вам дисциплинированная духовная практика: наказание, соответствующее преступлению, которое, однако, не будет длиться вечно. Я же взамен мучила себя мыслями о том, что каждый раз, глядя на меня, Лу припоминает мои прегрешения, в которых я не созналась, хотя, возможно, мне стало бы лучше – я бы наконец очистила свою совесть.
Но главная правда была в том, что я должна была остаться. И не для того, чтобы отбыть наказание. Я почувствовала, что нащупала что-то, напала на след. В тот момент, когда мы сидели в кругу и Индра посмотрела мне в глаза, сказала, что мы все боимся смерти, я ощутила в ее словах обещание и поняла, что она может мне помочь и понимает, что я имею в виду. Я была готова вступить в секту мочепоклонников, если это означало, что Индра поможет мне найти способ жить без страха. Второй вариант: уехать, сдаться, продолжить старую жизнь, где нет возможности для освобождения, – я уже не могла вернуться на этот путь. Он вел к смерти. Индра же могла вывести меня к жизни.
Да, меня тошнило, когда я думала о том, что делают мои учителя и товарищи по группе с утра, но мне также было жутко интересно. Жизнь в ту первую неделю на Бали казалась очень странной. В одно мгновение я поражалась тому, как разнообразен мир, как много в нем придурков, а через секунду хваталась за горло при мысли, что, возможно, учителя потребуют совершить некий групповой ритуал по питью мочи – может, у них это все равно что отведать вина на Тайной вечере. Но в одном я не сомневалась: нужно остаться. Я хотела остаться. В первые недели я чувствовала себя Данте, проходящим все круги ада, выискивающим лестницу в чистилище и лишь наполовину уверенным, что он вообще ее найдет. Но я знала, что если найду эту лестницу, то все остальное станет лишь вопросом времени. Со временем я смогу освободиться от Лу и долга перед студией, от страха и ненависти к себе, ступить на дорогу в рай и блаженно размышлять о будущем.
26 февраля
27 февраля
28 февраля
Чуть позже
Что, однако, не означает, что я была полной идиоткой. То есть была, конечно, потому что согласилась действовать по ее плану. Но я знала, что этот план дырявый. И понимала, что мы делаем это вовсе не для того, чтобы показать, какими должны быть настоящие йоги, а потому, что мы аморальные и пытаемся оправдать этим свою аморальность. Проблема заключалась в том, что мне необходимо было скопить большую сумму. От этого зависело мое будущее. Мне нужно было беречь каждую копейку, которую я зарабатывала, но то, чем я хотела заниматься (т. е. йога), требовало еще больше вложений. И не изменив условий, нельзя было выйти из этого тупика. Я могла бы продолжать копить деньги и одновременно получить желаемое по более приемлемой цене – всего-то по цене моей бессмертной души!
– Сюзанн, пойдем сегодня на йогу? – На часах 17.25. Занятие начинается в 18.00.
– Не могу.
– Почему?
– Мы с сестрой и Фрэн идем в бар.
– Так можно потом пойти. В полвосьмого уже все закончится.
– Не-а. У меня денег нет.
– И что?
– И то, Карли, что надо выбирать: или выпивка, или йога, – и я выбираю выпивку.
– А ты не плати.
– Как это – не платить?
– Не записывайся на занятие – как будто тебя там и не было.
– Хм… Понятно.
Вот так все и произошло. Видите ли, каждый месяц мы с Карли покупали абонементы в йога-студию. Система работала так: на входе ты записываешь свое имя, потом Индра или Лу заносят его в компьютер, который и сообщает им, кто уже оплатил месячный взнос, а кто еще нет. Карли придумала не записываться – так никто не сможет проверить, заплатил ты или нет. Это была блестящая идея, особенно если учесть, что в тот месяц Индры и Лу вообще не было в городе. Они уехали вести какой-то семинар, и все занятия вели другие преподаватели, которые нас не знали. Карли сказала, что нас никогда не поймают.
И сейчас я за эти слова готова толкнуть ее под автобус. Потому что это была ее идея, и ее действительно не поймали.
Поймали меня.
Это случилось после того, как Лу с Индрой вернулись. Когда мои учителя были в городе, я ходила к Индре четыре раза в неделю, а к Лу – почти никогда. Но поскольку их не было, я не обращала особого внимания на расписание. И вот однажды, не зная, что они уже вернулись, вошла в зал и столкнулась лоб в лоб не с незнакомым учителем, а с самим Лу.
В тот день я затащила на йогу свою подружку Джони, пообещав, что 90 минут «сурья намаскар» чудесным образом приведут в тонус ее руки. Но лишь когда мы развернули коврики, я увидела, кто сидит на учительском месте. Черно-карие глаза Лу впились в меня как буравчики.
На выходе Джони замялась у листочка, где все записывались.
– Не останавливайся, – процедила я сквозь зубы. – Мы же денег с собой не взяли. Как, по-твоему, расплачиваться будем?
Джони в отчаянии начала коситься в угол комнаты, где Лу левитировал в трех дюймах над землей и одновременно вел разговор с продвинутыми йогами. Он взглянул на нас, потом повернулся обратно к своим серьезным ученикам, и у меня возникло неприятное ощущение, что он прочел мои мысли.
Как оказалось, он действительно их прочел. Я набралась смелости и на следующей неделе вернулась в клуб. Мне очень хотелось позаниматься, но я была приглашена на ужин к бабушке и дедушке, поэтому опять пришлось пойти к Лу, надеясь, что его взгляд на прошлой неделе означал любопытство, а не осуждение. Почти всю прошлую неделю меня мучила бессонница из-за стыда, и я поклялась никогда больше не обманывать своих учителей йоги. Что бы Индра обо мне подумала, если бы узнала? Разве можно рисковать всем, чему я у нее научилась, ради экономии в несколько баксов? И что самое абсурдное, ведь я коплю деньги для того, чтобы поехать с ней на Бали! Получается, что я обманываю ее, чтобы заплатить ей!
В начале первого цикла «сурья намаскар» Лу поднял свои жилистые руки к потолку, и тут его взгляд упал на меня. Он опустил руки. И спросил:
– Как вас зовут?
Я сглотнула комок в горле.
– Сюзанн Моррисон, – пролепетала я.
Он кивнул, запоминая. Его руки снова взлетели к потолку, и мы начали занятие. Но в конце, после шавасаны[10], которая была больше похожа на короткое лежание в луже собственного пота, Лу позвал меня:
– Сюзанн Моррисон, можно вас на минутку?
Видимо, учителя замены оказались умнее, чем мы с Карли думали. Они не знали наших имен, но записывали, как часто мы приходили, и знали, что мы не платим.
– У вас долг по оплате за пять занятий, – сказал Лу. Его глаза сверлили мои, как дрель. – На прошлой неделе вы и ваша подруга ушли после занятия и не записались.
– Правда? – Я вытащила чековую книжку, обливаясь потом, покраснев и пытаясь не заикаться. – И сколько я должна?
Я выписала чек на двойную сумму, чтобы остаток пошел в счет будущих занятий. Это было с моей стороны проявлением доброй воли. Классический для меня образец поведения. Точно так же я поступила в тот раз, когда подарила папе на Рождество свою свинью-копилку, потому что боялась, что Санта-Клаус заметит, как я таскаю мелочь с отцовского комода.
Лу следил за мной, когда я выписывала чек, и его глаза были полны разочарования и еле сдерживаемой злобы, как у борцов кунг-фу, – как будто он собирался мысленно надрать мне задницу, если я не дам ему денег немедленно.
После этого я намеревалась убить Карли. Позвонила ей, как только добралась до дома. Мне, правда, не хотелось этого делать, потому что она заслужила такое же унижение, но я сжалилась над ней. Хотя, по правде, нет: я просто испугалась, что если и ее поймают, то она признается, что придумала эту аферу, и тогда мое малоубедительное объяснение покажется Лу совсем неубедительным. Я обо всем ей рассказала, а она на следующий день пришла на занятие подготовленной, придумав целую историю – мол, хотела спросить, не забыла ли я случайно в прошлом месяце продлить абонемент? «Каждый месяц я так погружаюсь в практику йоги, что детали мирской жизни просто ускользают от меня, понимаете?» Многозначительный взгляд, безразличный жест плечами, легкий румянец на щеках… Я готова была прикончить ее, а потом себя.
Я поехала на Бали, чтобы заниматься йогой с Индрой. Но мне также хотелось кое-что доказать Лу. Мне хотелось, чтобы он понял: я пыталась обмануть его лишь потому, что воспринимала практику йоги очень серьезно. Неубедительно? Ну… вообще-то, да. Зато типично для человека, который не верит в Бога, но боится его, ведь настоящим наказанием было бы признаться во всем, а потом месяц мыть у Лу туалеты. Вот что дает вам дисциплинированная духовная практика: наказание, соответствующее преступлению, которое, однако, не будет длиться вечно. Я же взамен мучила себя мыслями о том, что каждый раз, глядя на меня, Лу припоминает мои прегрешения, в которых я не созналась, хотя, возможно, мне стало бы лучше – я бы наконец очистила свою совесть.
Но главная правда была в том, что я должна была остаться. И не для того, чтобы отбыть наказание. Я почувствовала, что нащупала что-то, напала на след. В тот момент, когда мы сидели в кругу и Индра посмотрела мне в глаза, сказала, что мы все боимся смерти, я ощутила в ее словах обещание и поняла, что она может мне помочь и понимает, что я имею в виду. Я была готова вступить в секту мочепоклонников, если это означало, что Индра поможет мне найти способ жить без страха. Второй вариант: уехать, сдаться, продолжить старую жизнь, где нет возможности для освобождения, – я уже не могла вернуться на этот путь. Он вел к смерти. Индра же могла вывести меня к жизни.
Да, меня тошнило, когда я думала о том, что делают мои учителя и товарищи по группе с утра, но мне также было жутко интересно. Жизнь в ту первую неделю на Бали казалась очень странной. В одно мгновение я поражалась тому, как разнообразен мир, как много в нем придурков, а через секунду хваталась за горло при мысли, что, возможно, учителя потребуют совершить некий групповой ритуал по питью мочи – может, у них это все равно что отведать вина на Тайной вечере. Но в одном я не сомневалась: нужно остаться. Я хотела остаться. В первые недели я чувствовала себя Данте, проходящим все круги ада, выискивающим лестницу в чистилище и лишь наполовину уверенным, что он вообще ее найдет. Но я знала, что если найду эту лестницу, то все остальное станет лишь вопросом времени. Со временем я смогу освободиться от Лу и долга перед студией, от страха и ненависти к себе, ступить на дорогу в рай и блаженно размышлять о будущем.
26 февраля
Господи, как же тут жарко. У меня все тело чешется, я вся покрылась какими-то красными пупырышками, как будто колония муравьев пробралась мне под кожу во время сна. Стоит мне оказаться под прямыми солнечными лучами хотя бы на несколько секунд, и я ударяюсь в панику. Я родом из мест, где солнце девять месяцев в году прячется в бомбоубежище. Кожа у меня белая, как у инопланетянина с Луны. Иногда я бегу в тень, но лишь затем, чтобы обнаружить, что тень не помогает. Моя кожа постоянно горит, огонь пробирается под кожу. Пот закипает, солнцезащитный крем плавится, затекает мне в глаза, в рот и собирается лужицей в чашках бюстгальтера.
Лу сегодня цитировал Мильтона:
– «Он в себе обрел свое пространство и создать в себе из Рая Ад и Рай из Ада Он может».
Лу сказал, что поэты и художники всегда знали о способности ума искажать реальность.
– Если силы ума хватает, чтобы осознать это, – добавил он.
Клянусь, при этих словах он посмотрел прямо на меня.
И я подумала: я в аду. Может, Мильтон тоже был на йога-семинаре?
Вот что мне интересно: Индра пьет мочу, потому что она смелая или потому что ненормальная?
С какой стати такая дисциплинированная, умная, добрая женщина станет делать нечто столь отвратительное? Других признаков безумия я в ней не замечала. Не считая этого, который, правда, с лихвой компенсирует все остальное.
Сегодня она рассказывала нам про «Я», про то, что все мы являемся частью одного бесконечного «Я», – и наша способность к состраданию доказывает, что все мы взаимосвязаны. Она так убедительно говорила, что, когда подошло время медитации, я чуть не разрыдалась, нафантазировав про себя, что обнимаю детишек на Олимпиаде для инвалидов, а люди вокруг хвалят меня за то, какая я сострадательная.
Если бы кто-нибудь из моих знакомых знал, что я иногда специально задерживаюсь после занятий и жду – вдруг Индра подойдет к моему коврику поговорить? – они бы взглянули на меня и сказали: черт, а ведь мы совсем тебя не знаем.
И я бы ответила: блин, да я сама себя не знаю.
Так что, может, это я – ненормальная.
Лу сегодня цитировал Мильтона:
– «Он в себе обрел свое пространство и создать в себе из Рая Ад и Рай из Ада Он может».
Лу сказал, что поэты и художники всегда знали о способности ума искажать реальность.
– Если силы ума хватает, чтобы осознать это, – добавил он.
Клянусь, при этих словах он посмотрел прямо на меня.
И я подумала: я в аду. Может, Мильтон тоже был на йога-семинаре?
Вот что мне интересно: Индра пьет мочу, потому что она смелая или потому что ненормальная?
С какой стати такая дисциплинированная, умная, добрая женщина станет делать нечто столь отвратительное? Других признаков безумия я в ней не замечала. Не считая этого, который, правда, с лихвой компенсирует все остальное.
Сегодня она рассказывала нам про «Я», про то, что все мы являемся частью одного бесконечного «Я», – и наша способность к состраданию доказывает, что все мы взаимосвязаны. Она так убедительно говорила, что, когда подошло время медитации, я чуть не разрыдалась, нафантазировав про себя, что обнимаю детишек на Олимпиаде для инвалидов, а люди вокруг хвалят меня за то, какая я сострадательная.
Если бы кто-нибудь из моих знакомых знал, что я иногда специально задерживаюсь после занятий и жду – вдруг Индра подойдет к моему коврику поговорить? – они бы взглянули на меня и сказали: черт, а ведь мы совсем тебя не знаем.
И я бы ответила: блин, да я сама себя не знаю.
Так что, может, это я – ненормальная.
27 февраля
Спустя три дня с начала семинара я поняла одно: на йога-семинаре все занимаются только йогой. Едим мы осознанно. Ходим – значит практикуем ходячую медитацию. Даже в центре Убуда, где все дороги заставлены такси и таксисты беспрерывно голосят «Транспорт? Транспорт?», обращаясь к каждому туристу, мои собратья по йога-семинару вышагивают с улыбками Моны Лизы на устах. Мы обсуждаем лишь наши процессы и прогрессы, а также духовную, психическую и физическую гармонию и то, как балинезийцы владеют ключом ко всем трем ее аспектам. Лу говорит, что мы должны во всем пытаться походить на жителей Бали. «Они невинны, как дети», – заявил как-то раз он. Меня от этого аж передернуло. Ведь главная цель всего моего обучения на факультете сравнительного литературоведения заключалась в том, чтобы усвоить: никто не может быть невинным, как дети, разве что сами дети, да и то не все.
Мои собратья по семинару вообще очень много говорят о гармонии. Если бы меня попросили представить физическую и духовную гармонию в виде какого-нибудь человека, это был бы Майкл Джексон образца 1984 года, а мои товарищи прыгали бы вокруг него, визжали и рвали майки на груди, лишь бы оказаться чуточку поближе к своему кумиру. Примерно так же я сейчас готова прыгать вокруг чашки кофе и пачки сигарет.
Все вокруг должно способствовать физической и духовной гармонии. То, что мы едим, пьем, наносим на кожу. Джессика утром пожаловалась, что у нее губы сохнут. Я предложила ей свою гигиеническую помаду, а она воззрилась на нее с таким ужасом, будто я предлагаю ей намазать губы нефтью из танкера. «Нефтепродукты!» – с отвращением скривилась она.
Очевидно, моим губам гармония не светит.
Примерно шесть – восемь часов в день мы проводим в павильоне: потягиваемся, делаем выпады и прогибы. Поскольку вантилан стоит на рисовых полях, тут полно мошкары, и мы много потеем. Под потолком водятся гекконы, которые периодически сбрасывают на наши коврики маленькие лепешечки гекконьего дерьма. Участники семинара постоянно плачут. Нет, не оттого, что им на коврики падает гекконье дерьмо, хотя мне иногда кажется, что, если это случится еще раз, я не выдержу. Они плачут потому, что, как Индра предупредила, в наших телах есть места, где хранятся подавленные эмоции и психологические травмы, а последовательности йоговских асан предназначены для того, чтобы эти хранилища раскопать. Тогда их прорвет, и пойдет процесс очищения.
После первого занятия несколько дней назад я пошла в интернет-кафе – оно называлось «Убуд Рой», что не могло мне, завзятому театралу, не понравиться[11], – и написала кое-что родителям и Джоне. Но теперь жалею об этом. Они итак считают, что я сумасшедшая, раз поехала сюда, вместо того чтобы сразу отправиться с Джоной в Нью-Йорк.
О боже, неужели я здесь, потому что мне на самом деле не хочется переезжать в Нью-Йорк?
Нет. Я знаю, почему я здесь. И я не уеду.
Короче. Я отправила пару писем с сигналом SOS своим родным, и, если вкратце, там было написано примерно вот что: ПОМОГИТЕ. Я НА ОСТРОВЕ, В ЗАЛОЖНИКАХ У СЕКТЫ МОЧЕ-ПОКЛОННИКОВ. (Почему мне обязательно нужно выкладывать всю правду своим родственникам? Почему я не могу просто написать нормальное письмо про храмы, гамеланы и солнце, чтобы они мне позавидовали?)
Итак, сегодня я вернулась в кафе и обнаружила три новых письма.
От сестры: Оборжаться, а свое дерьмо они, случаем, не едят?
От мамы: Бога ради, Сюзанн Мари, как тебе пришло в голову записаться на семинар с идиотами, которые пьют собственную мочу? Я проконсультировалась с доктором Ранделькином, и тот сказал, что моча – это продукт выделения, а не прохладительный напиток!
От папы: Даже не думай к ним присоединиться. Люблю, папа.
От Джоны не пришло ничего. До переезда осталось шесть недель – наверняка у него дел невпроворот.
Я решила практиковать один из принципов ниямы, который называется самтоша. Удовлетворенность. Что означает, что нужно развивать в себе довольство. Тут все только и твердят о самтоше: самтоша-то, самтоша-сё. Именно благодаря самтоше йоги улыбаются, даже когда ходят по центру Убуда и вынуждены отбиваться от трех тысяч таксистов, которые хотят затащить нас в свои такси и отвезти за три тысячи миль.
Мои собратья по семинару вообще очень много говорят о гармонии. Если бы меня попросили представить физическую и духовную гармонию в виде какого-нибудь человека, это был бы Майкл Джексон образца 1984 года, а мои товарищи прыгали бы вокруг него, визжали и рвали майки на груди, лишь бы оказаться чуточку поближе к своему кумиру. Примерно так же я сейчас готова прыгать вокруг чашки кофе и пачки сигарет.
Все вокруг должно способствовать физической и духовной гармонии. То, что мы едим, пьем, наносим на кожу. Джессика утром пожаловалась, что у нее губы сохнут. Я предложила ей свою гигиеническую помаду, а она воззрилась на нее с таким ужасом, будто я предлагаю ей намазать губы нефтью из танкера. «Нефтепродукты!» – с отвращением скривилась она.
Очевидно, моим губам гармония не светит.
Примерно шесть – восемь часов в день мы проводим в павильоне: потягиваемся, делаем выпады и прогибы. Поскольку вантилан стоит на рисовых полях, тут полно мошкары, и мы много потеем. Под потолком водятся гекконы, которые периодически сбрасывают на наши коврики маленькие лепешечки гекконьего дерьма. Участники семинара постоянно плачут. Нет, не оттого, что им на коврики падает гекконье дерьмо, хотя мне иногда кажется, что, если это случится еще раз, я не выдержу. Они плачут потому, что, как Индра предупредила, в наших телах есть места, где хранятся подавленные эмоции и психологические травмы, а последовательности йоговских асан предназначены для того, чтобы эти хранилища раскопать. Тогда их прорвет, и пойдет процесс очищения.
После первого занятия несколько дней назад я пошла в интернет-кафе – оно называлось «Убуд Рой», что не могло мне, завзятому театралу, не понравиться[11], – и написала кое-что родителям и Джоне. Но теперь жалею об этом. Они итак считают, что я сумасшедшая, раз поехала сюда, вместо того чтобы сразу отправиться с Джоной в Нью-Йорк.
О боже, неужели я здесь, потому что мне на самом деле не хочется переезжать в Нью-Йорк?
Нет. Я знаю, почему я здесь. И я не уеду.
Короче. Я отправила пару писем с сигналом SOS своим родным, и, если вкратце, там было написано примерно вот что: ПОМОГИТЕ. Я НА ОСТРОВЕ, В ЗАЛОЖНИКАХ У СЕКТЫ МОЧЕ-ПОКЛОННИКОВ. (Почему мне обязательно нужно выкладывать всю правду своим родственникам? Почему я не могу просто написать нормальное письмо про храмы, гамеланы и солнце, чтобы они мне позавидовали?)
Итак, сегодня я вернулась в кафе и обнаружила три новых письма.
От сестры: Оборжаться, а свое дерьмо они, случаем, не едят?
От мамы: Бога ради, Сюзанн Мари, как тебе пришло в голову записаться на семинар с идиотами, которые пьют собственную мочу? Я проконсультировалась с доктором Ранделькином, и тот сказал, что моча – это продукт выделения, а не прохладительный напиток!
От папы: Даже не думай к ним присоединиться. Люблю, папа.
От Джоны не пришло ничего. До переезда осталось шесть недель – наверняка у него дел невпроворот.
Я решила практиковать один из принципов ниямы, который называется самтоша. Удовлетворенность. Что означает, что нужно развивать в себе довольство. Тут все только и твердят о самтоше: самтоша-то, самтоша-сё. Именно благодаря самтоше йоги улыбаются, даже когда ходят по центру Убуда и вынуждены отбиваться от трех тысяч таксистов, которые хотят затащить нас в свои такси и отвезти за три тысячи миль.
28 февраля
В нашем йога-лагере наказание называется «карма-йога». Это означает, что мы выполняем разные обязанности по уборке, чтобы ответить за грехи из прошлых жизней и ублажить Бога, который отвечает за реинкарнацию. Если много заниматься карма-йогой, можно рассчитывать, что в следующей жизни ты не окажешься низшим существом вроде таракана или звезды реалити-шоу на ТВ. А еще карма-йога – очень хитрый способ убедить людей по собственной воле бесплатно мыть туалеты и поднимать тяжести. Мы практикуем карма-йогу каждое утро в павильоне, передвигая гамеланы на другой конец зала, чтобы освободить место для ковриков. Можно воспринимать это как духовную практику, если уж так хочется. Но мне трудно понять, как, благодаря тяганию четырехсоттонного ксилофона, моя душа вдруг запоет. Пока душа молчит, зато я много потею.
Периодически кто-нибудь случайно натыкается на гамеланы, и они несколько минут вибрируют, издавая глубокий и низкий металлический звук. Когда это происходит, мне на ум всегда приходит строчка из песенки группы Soundgarden, которой я заслушивалась в юности: «Сатана, заставь вибрировать мою бас-гитару!» Если на свете есть Бог, в этот момент Он наверняка думает: «Спятила, Сюзанн? И так ты надеешься Мне угодить? Серьезно?»
Индуизм на Бали включает в себя многие элементы йоги, но отличается от той йоги, которой занимаемся мы. Балинезийцы практикуют бхакти-йогу – йогу служения. Они не делают асаны, а совершают многочисленные ритуалы с целью умилостивить Бога. Недаром католики называют индуизм «религией бубенчиков и ароматных палочек».
Джессика по-прежнему медитирует по утрам с кружкой из «Старбакса», а я сижу за столом рядом с Су и смотрю, как та делает приношения богам. Она плетет круглые неглубокие корзиночки из светло-зеленых банановых листьев – каждая получается размером с мою ладонь. Сделав с дюжину таких корзин, она наполняет их цветами, карамелью в обертках, благовониями и липким рисом. По окончании на ее подносе возвышается горка из корзин фута в два высотой. Они похожи на пасхальные, только без ручек.
Когда увидишь одну такую корзинку, потом начинаешь замечать их везде. Я вспомнила, что видела такую в машине у Маде на приборной доске, когда мы ехали из аэропорта. В «Каса Луна» – открытом, ярко освещенном ресторане в центре Убуда, где мы почти каждый день обедаем, – эти корзинки стоят в туалете на сливных бачках. В вантилане ими заставлены все ступеньки. Их не принято убирать после того, как собаки, куры и муравьи уничтожат все содержимое и останутся лишь сухой каркас и обертки от конфет, поэтому все углы всех зданий на Бали буквально завалены кучами распотрошенных корзинок для приношений. Они расставлены вокруг всех чучел на полях, а одна нашлась даже под контейнером для льда на нашей кухне.
Су отвечает за приношения на всей гостевой территории: в пяти бунгало, бассейне и садах. Потом она делает еще столько же корзинок для своей семьи, которая живет в одноэтажных домиках на задворках. Там же стоит храм, посвященный нескольким балинезийским воплощениям индуистских богов. Каждый день она плетет корзины и разносит их.
Мои собратья по семинару приводят Су в качестве примера дзенского спокойствия и гармонии, но Су призналась мне, что у нее всего один выходной в год, а ее братья и отец вообще почти не работают. На территории всю работу выполняют она, ее мать, тетки и двоюродные сестры. Хотя, возможно, когда она сообщала мне эту информацию, то пребывала в дзенском спокойствии, как знать? Может, Су действительно преисполнена волшебной гармонии. Но мне вот что интересно: что случится, если заставить ее сделать несколько кругов «сурья намаскар»? Не окажется ли, что и у нее есть зажатые мышцы и связки? Не вскроются ли и у нее глубинные хранилища подавленного раздражения и враждебности?
Лу ведет себя очень прямо и нередко не может скрыть недовольства, когда у меня не получается держать какую-либо позу долго, но Индра все время подбадривает и говорит что-то вроде: «Пусть твоя асана станет подношением, Сюзанн!» или: «Посвяти ее Богу!» Индра похожа на мою маму. Когда я жаловалась, что у меня после мессы болят колени, потому что пришлось простоять на них сорок тысяч часов, мама всегда советовала «посвятить свою боль Иисусу». Тогда мне эта идея казалась совершенно безумной – в самом деле, зачем Иисусу моя боль? Он-то что с ней будет делать? На полочку положит, что ли? Или добавит к моему приданому, когда придет время мне подняться на небеса? «Ой, боль в коленях! Иисус, неужели все это время Ты ее хранил? Как мило с Твоей стороны!»
Но мне нравится, как Индра произносит эти слова. Она говорит, что все наши действия должны быть своего рода посвящением – и когда мы практикуем карма-йогу в павильоне, и когда просто подбираем за собой мусор на улице. Она говорит, что, если ты занимаешься йогой, даже мытье посуды превращается в осмысленное действие, в медитацию. Мне эта идея нравится. Что, если Су именно так рассматривает плетение своих корзин? Не как ненавистную обязанность, а как медитацию. Как путь к ясности, путь к своему Богу.
Хотя, возможно, она плетет эти корзинки и думает: «Как же я ненавижу своих бездельников-братьев… Ненавижу отца… И дядьев…»
Периодически кто-нибудь случайно натыкается на гамеланы, и они несколько минут вибрируют, издавая глубокий и низкий металлический звук. Когда это происходит, мне на ум всегда приходит строчка из песенки группы Soundgarden, которой я заслушивалась в юности: «Сатана, заставь вибрировать мою бас-гитару!» Если на свете есть Бог, в этот момент Он наверняка думает: «Спятила, Сюзанн? И так ты надеешься Мне угодить? Серьезно?»
Индуизм на Бали включает в себя многие элементы йоги, но отличается от той йоги, которой занимаемся мы. Балинезийцы практикуют бхакти-йогу – йогу служения. Они не делают асаны, а совершают многочисленные ритуалы с целью умилостивить Бога. Недаром католики называют индуизм «религией бубенчиков и ароматных палочек».
Джессика по-прежнему медитирует по утрам с кружкой из «Старбакса», а я сижу за столом рядом с Су и смотрю, как та делает приношения богам. Она плетет круглые неглубокие корзиночки из светло-зеленых банановых листьев – каждая получается размером с мою ладонь. Сделав с дюжину таких корзин, она наполняет их цветами, карамелью в обертках, благовониями и липким рисом. По окончании на ее подносе возвышается горка из корзин фута в два высотой. Они похожи на пасхальные, только без ручек.
Когда увидишь одну такую корзинку, потом начинаешь замечать их везде. Я вспомнила, что видела такую в машине у Маде на приборной доске, когда мы ехали из аэропорта. В «Каса Луна» – открытом, ярко освещенном ресторане в центре Убуда, где мы почти каждый день обедаем, – эти корзинки стоят в туалете на сливных бачках. В вантилане ими заставлены все ступеньки. Их не принято убирать после того, как собаки, куры и муравьи уничтожат все содержимое и останутся лишь сухой каркас и обертки от конфет, поэтому все углы всех зданий на Бали буквально завалены кучами распотрошенных корзинок для приношений. Они расставлены вокруг всех чучел на полях, а одна нашлась даже под контейнером для льда на нашей кухне.
Су отвечает за приношения на всей гостевой территории: в пяти бунгало, бассейне и садах. Потом она делает еще столько же корзинок для своей семьи, которая живет в одноэтажных домиках на задворках. Там же стоит храм, посвященный нескольким балинезийским воплощениям индуистских богов. Каждый день она плетет корзины и разносит их.
Мои собратья по семинару приводят Су в качестве примера дзенского спокойствия и гармонии, но Су призналась мне, что у нее всего один выходной в год, а ее братья и отец вообще почти не работают. На территории всю работу выполняют она, ее мать, тетки и двоюродные сестры. Хотя, возможно, когда она сообщала мне эту информацию, то пребывала в дзенском спокойствии, как знать? Может, Су действительно преисполнена волшебной гармонии. Но мне вот что интересно: что случится, если заставить ее сделать несколько кругов «сурья намаскар»? Не окажется ли, что и у нее есть зажатые мышцы и связки? Не вскроются ли и у нее глубинные хранилища подавленного раздражения и враждебности?
Лу ведет себя очень прямо и нередко не может скрыть недовольства, когда у меня не получается держать какую-либо позу долго, но Индра все время подбадривает и говорит что-то вроде: «Пусть твоя асана станет подношением, Сюзанн!» или: «Посвяти ее Богу!» Индра похожа на мою маму. Когда я жаловалась, что у меня после мессы болят колени, потому что пришлось простоять на них сорок тысяч часов, мама всегда советовала «посвятить свою боль Иисусу». Тогда мне эта идея казалась совершенно безумной – в самом деле, зачем Иисусу моя боль? Он-то что с ней будет делать? На полочку положит, что ли? Или добавит к моему приданому, когда придет время мне подняться на небеса? «Ой, боль в коленях! Иисус, неужели все это время Ты ее хранил? Как мило с Твоей стороны!»
Но мне нравится, как Индра произносит эти слова. Она говорит, что все наши действия должны быть своего рода посвящением – и когда мы практикуем карма-йогу в павильоне, и когда просто подбираем за собой мусор на улице. Она говорит, что, если ты занимаешься йогой, даже мытье посуды превращается в осмысленное действие, в медитацию. Мне эта идея нравится. Что, если Су именно так рассматривает плетение своих корзин? Не как ненавистную обязанность, а как медитацию. Как путь к ясности, путь к своему Богу.
Хотя, возможно, она плетет эти корзинки и думает: «Как же я ненавижу своих бездельников-братьев… Ненавижу отца… И дядьев…»
Чуть позже
Сегодня мы пили чай на веранде с нашими соседями из ближайшего бунгало – Джейсоном и Ларой. Джейсон и Лара заехали на Бали по пути в Австралию. Сами они из Лондона, но последние два года оформляли визы, чтобы переехать в Австралию на постоянное жительство.
– Нам осталось только получить сертификаты, позволяющие преподавать йогу, – объяснил Джейсон. – И тогда наконец мы сможем жить так, как хотим.
У Джейсона очень доброе лицо, как у ребенка, и белоснежные зубы. Я так и представляю его в кепочке разносчика утренних газет или в главной роли в постановке «Оливера»[12].
С Ларой они, должно быть, пользовались одной зубной пастой, потому что у нее зубы были такие же белые, как у кинозвезды. Ее глаза потрясающего травянисто-зеленого цвета и немного безумные: когда она смеялась, в них тут же появлялись слезы. Им с Джейсоном я дала бы не больше тридцати с чем-то, и, судя по виду, йогой они занимались уже давно. У них были такие сильные руки, как будто они друг друга поднимают вместо штанги.
– Значит, ты – любимица Индры, – проговорила Лара, прицелив на меня свои большие глаза так, что я даже не поняла, шутит она или осуждает меня.
– Любимица?
– Ну да, – ответила она, прислонившись к спинке и положив одну ногу на стол. По ее загорелой лодыжке от щиколотки до заканчивающейся под коленом штанины белых льняных брюк карабкалась татуированная лиана, усыпанная цветами. – Она про тебя говорила еще до твоего приезда. Ты тут – единственная из Сиэтла, и мы все просто умирали, так хотели познакомиться с тобой и узнать, что у них там за студия.
У меня в голове тут же возник образ: теплая, ярко освещенная йога-студия посреди угрюмого города.
– Это настоящий оазис, – отвечала я.
Все трое закивали.
– Я так и думал, – сказал Джейсон. – У Индры и Лу есть нечто особенное. Думаю, они уже там.
Я понятия не имела, что означает это «уже там», а вот Джессика согласно закивала.
– Мы многому можем у них научиться! – воскликнула она, сияя, как солнечный диск.
Лара рассмеялась.
– Джессика, – проговорила она, – никогда не встречала таких восторженных людей, как ты.
Джессика улыбнулась:
– Но Индра… она так вдохновляет… А Лу…
– Лу просто лапочка, да? – вмешалась Лара. – Он прелесть.
Они продолжили обсуждать его смиренный дух, нежное сердце и что-то там еще, а я сидела и думала: а они вообще про того Лу говорят или про какого-то другого? Дайте мне, пожалуйста, то, что вы только что курили!
Оказывается, никто не боится Лу, кроме меня. Как это вообще возможно? Мне что, единственной кажется, будто он заглядывает в мою черную душу своими глазами-буравчиками? Они так расхваливали его нежность и мягкость, как будто он был очаровательным заботливым медвежонком. Я была потрясена.
– Очень печально, – продолжала Лара, – что в Лондоне нет просветленных учителей. Они совсем не просветленные! И просто ничего не понимают. Карьеристы, которые молятся на знаменитостей – своих учеников. Сплошная показуха.
– Правда? – спросила Джессика.
– О да. Их заботит только, во что ты одета, какая у тебя сумка и были ли в их йога-клубе Мадонна и Гвинет Пэлтроу. Правда, Джейсон?
Джейсон что-то пробормотал в знак согласия. Он сидел с измученным видом, созерцая свои колени.
– Джейсон, ты нормально себя чувствуешь? – спросила Джессика.
– У него все в порядке, – ответила Лара за него. Джейсон кивнул. – Просто в последнее время ему немножко нездоровится. Короче… – Она протянула ему свою бутылочку, он отвинтил крышку и выпил. – Индра и Лу – по ним сразу видно, что они занимаются настоящей йогой. Есть в них что-то такое… сразу видно, что они живут йогой, а не просто учат йоге. Правда, Джейсон?
Она потянулась через стол и постучала пальцем по его ладони. Он сидел с закрытыми глазами, но, ощутив ее прикосновение, открыл их и улыбнулся.
– Простите, – проговорил он, – я слишком занят происходящим в моем желудке. Ничего нового, увы. В Африке я даже пукнуть не мог, такой был страшный запор. А здесь вот другая проблема.
Пить чай мне сразу расхотелось.
Оказывается, Джейсон объездил весь мир и только за прошлый год успел побывать в Камбодже, Лаосе и Северной Африке. Другие туристы собирают открытки, а он везде собирает паразитов. В данный момент он мучается от особенно тяжкой инфекции, которая никак не проходит. Перед отъездом из Лондона он сдал ряд анализов, и врачи предположили, что у него рак желудка. Но он каждый день ездил в город проверять электронную почту и наконец получил хорошую новость: опять всего лишь паразит.
– Нам осталось только получить сертификаты, позволяющие преподавать йогу, – объяснил Джейсон. – И тогда наконец мы сможем жить так, как хотим.
У Джейсона очень доброе лицо, как у ребенка, и белоснежные зубы. Я так и представляю его в кепочке разносчика утренних газет или в главной роли в постановке «Оливера»[12].
С Ларой они, должно быть, пользовались одной зубной пастой, потому что у нее зубы были такие же белые, как у кинозвезды. Ее глаза потрясающего травянисто-зеленого цвета и немного безумные: когда она смеялась, в них тут же появлялись слезы. Им с Джейсоном я дала бы не больше тридцати с чем-то, и, судя по виду, йогой они занимались уже давно. У них были такие сильные руки, как будто они друг друга поднимают вместо штанги.
– Значит, ты – любимица Индры, – проговорила Лара, прицелив на меня свои большие глаза так, что я даже не поняла, шутит она или осуждает меня.
– Любимица?
– Ну да, – ответила она, прислонившись к спинке и положив одну ногу на стол. По ее загорелой лодыжке от щиколотки до заканчивающейся под коленом штанины белых льняных брюк карабкалась татуированная лиана, усыпанная цветами. – Она про тебя говорила еще до твоего приезда. Ты тут – единственная из Сиэтла, и мы все просто умирали, так хотели познакомиться с тобой и узнать, что у них там за студия.
У меня в голове тут же возник образ: теплая, ярко освещенная йога-студия посреди угрюмого города.
– Это настоящий оазис, – отвечала я.
Все трое закивали.
– Я так и думал, – сказал Джейсон. – У Индры и Лу есть нечто особенное. Думаю, они уже там.
Я понятия не имела, что означает это «уже там», а вот Джессика согласно закивала.
– Мы многому можем у них научиться! – воскликнула она, сияя, как солнечный диск.
Лара рассмеялась.
– Джессика, – проговорила она, – никогда не встречала таких восторженных людей, как ты.
Джессика улыбнулась:
– Но Индра… она так вдохновляет… А Лу…
– Лу просто лапочка, да? – вмешалась Лара. – Он прелесть.
Они продолжили обсуждать его смиренный дух, нежное сердце и что-то там еще, а я сидела и думала: а они вообще про того Лу говорят или про какого-то другого? Дайте мне, пожалуйста, то, что вы только что курили!
Оказывается, никто не боится Лу, кроме меня. Как это вообще возможно? Мне что, единственной кажется, будто он заглядывает в мою черную душу своими глазами-буравчиками? Они так расхваливали его нежность и мягкость, как будто он был очаровательным заботливым медвежонком. Я была потрясена.
– Очень печально, – продолжала Лара, – что в Лондоне нет просветленных учителей. Они совсем не просветленные! И просто ничего не понимают. Карьеристы, которые молятся на знаменитостей – своих учеников. Сплошная показуха.
– Правда? – спросила Джессика.
– О да. Их заботит только, во что ты одета, какая у тебя сумка и были ли в их йога-клубе Мадонна и Гвинет Пэлтроу. Правда, Джейсон?
Джейсон что-то пробормотал в знак согласия. Он сидел с измученным видом, созерцая свои колени.
– Джейсон, ты нормально себя чувствуешь? – спросила Джессика.
– У него все в порядке, – ответила Лара за него. Джейсон кивнул. – Просто в последнее время ему немножко нездоровится. Короче… – Она протянула ему свою бутылочку, он отвинтил крышку и выпил. – Индра и Лу – по ним сразу видно, что они занимаются настоящей йогой. Есть в них что-то такое… сразу видно, что они живут йогой, а не просто учат йоге. Правда, Джейсон?
Она потянулась через стол и постучала пальцем по его ладони. Он сидел с закрытыми глазами, но, ощутив ее прикосновение, открыл их и улыбнулся.
– Простите, – проговорил он, – я слишком занят происходящим в моем желудке. Ничего нового, увы. В Африке я даже пукнуть не мог, такой был страшный запор. А здесь вот другая проблема.
Пить чай мне сразу расхотелось.
Оказывается, Джейсон объездил весь мир и только за прошлый год успел побывать в Камбодже, Лаосе и Северной Африке. Другие туристы собирают открытки, а он везде собирает паразитов. В данный момент он мучается от особенно тяжкой инфекции, которая никак не проходит. Перед отъездом из Лондона он сдал ряд анализов, и врачи предположили, что у него рак желудка. Но он каждый день ездил в город проверять электронную почту и наконец получил хорошую новость: опять всего лишь паразит.