Тагор Рабиндранат. Ты погляди без отчаянья… (стихотворения)

Священный мы трогаем шнур^[4] и клянем
               святотатца.
 
 
Что? Мы не великие? Ну-ка,
Пускай клевету опровергнет наука.
Наши предки стреляли из лука.
Или об этом не сказано в ведах?
Мы громко кричим. Разве это не дело?
Доблесть арийская не оскудела.
Мы будем кричать на собраниях смело
О наших былых и грядущих победах.
 
 
В размышленье святой пребывал неустанном,
Рис на пальмовых листьях мешал он с бананом,
Мы святых уважаем, но тянет нас больше
               к гурманам,
Мы приспособились к веку поспешно.
Мы едим за столом, ходим мы по отелям,
Не являемся в классы по целым неделям.
Мы чистоту сохранили, к возвышенным шествуя
                целям,
Ибо Ману прочли (в переводе, конечно).
 
 
Сердце при чтенье Самхиты^[5] восторгом объято.
Однако мы знаем: съедобны цыплята.
Мы, три знаменитые брата,
Нимай, Непах и Бхуто,
Соотечественников просветить захотели.
Мы волшебною палочкой знанья у каждого уха
                вертели.
Газеты… Собранья по тысяче раз на неделе.
Мы всему научились как будто.
 
 
Стоит услышать нам о Фермопилах,
И кровь, словно лампы фитиль, загорается в жилах.
Спокойными мы оставаться не в силах,
Марафон вспоминая и славу бессмертного Рима.
Разве неграмотный это поймет?
Разинет он от изумления рот,
И сердце мое разорвется вот-вот.
Жаждою славы томимо.
 
 
Им бы хоть о Гарибальди прочесть!
В кресло бы тоже могли они сесть,
Могли бы бороться за национальную честь
И за успехи прогресса.
Говорили бы мы на различные темы,
Сочиняли бы дружно поэмы,
В газетах писали бы все мы,
И процветала бы пресса.
 
 
Но об этом пока и мечтать неуместно.
Литература им неинтересна.
Дата рождения Вашингтона им неизвестна,
Не слыхали они о великом Мадзини.
А ведь Мадзини – герой!
За край он боролся родной.
Отчизна! Лицо от стыда ты закрой!
Невежественна ты поныне.
 
 
Обложился я грудами книг
И к источнику знания жадно приник.
Я с книгами не расстаюсь ни на миг.
Неразлучны со мною перо и бумага.
Опахало бы мне! Кровь горит.
Вдохновеньем охвачен я властным.
Насладиться хочу я прекрасным.
Стать стилистом хочу первоклассным,
Во имя всеобщего блага.
 
 
Битва при Незби^[6]… Читайте о ней!
Кромвель бессмертный титанов сильней.
Не забуду о нем до кончины своей!
Книги, книги… За грудою груда…
Ну, хватит читать! Поясница болит у меня.
Эй, служанка, скорей принеси ячменя!
А-а, Нони-бабу! Здравствуй! Третьего дня
В карты я проиграл! Отыграться бы нынче не худо.
 

Новобрачные

Брачное ложе

   Муж

 
Жизнь моя, на исходе вечер,
Подойди! Счастье первой встречи,
Несравнимо ни с чем оно.
Глаза, что ресницами скрыты,
Подыми, – друг на друга открыто
Нам смотреть отныне дано.
Не робей, мне себя вверяя.
Наши сердца, замирая,
Слиться должны в одно.
В забытьи мы, одни на свете,
Тянем мед из одних соцветий,
Этот мед – как вино.
От рожденья пламя разлуки
Обрекало сердце на муки,
С той поры оно спалено.
Одинокий, я жил в пустыне.
Жажду мне утолять отныне
В море юной любви суждено.
Ты, редчайшая из жемчужин,
Скажи: «Только ты мне нужен,
Лишь тобою сердце полно!»
Я в объятьях голубку спрячу…
Стой! Куда ж ты уходишь, плача?
 

   Жена

 
Няня ждет. Спать пора давно!
 

Через два дня

   Муж

 
Любимая, что с тобою?
Что лишило тебя покоя?
Чем, скажи, ты огорчена?
Не росинки ли слезы эти,
Что роняет в траву на рассвете,
Потеряв звезду, вышина?
Иль, укрывшись зеленой завесой,
Это плачут богини леса,
Оттого что прошла весна?
Или память, сложив ладони,
Над могилой надежды стонет,
Слезы льет над ней, смятена?
Не звезда ль это, падая в бездну,
На бездушный холод небесный
Ночи жалуется, грустна?
Бледность эта откуда, истома?
 

   Жена

 
Я забыла котенка дома,
Как я буду играть одна?
 

Во внутреннем дворе

   Муж

 
Чарам юной красы покорны
Даже травы. На ложе из дерна
Что ты делаешь, жизнь моя?
К пальме ты прислонилась устало,
На горячий висок упала
Непокорных волос струя.
Возле ног твоих в нетерпенье
Вьется ключ. Неумолчно пенье
Переливчатое ручья.
 
 
Солнце в мареве зноя слепнет.
Сладко дремлешь под плеск и лепет
Ты в объятиях забытья.
Вижу: в блеске твоем увяли
Сорванные цветы шефали,
Ароматом тебя поя.
Доплести гирлянду не можешь,
Все о чем-то грустя, тревожась,
Чей-то образ в душе тая.
Грусть о ком навевает, – ответь мне, —
Качая подвески, ветер?
Кем согрета мечта твоя?
О ком это шепчутся пчелы?
Перед ульем их пляс веселый,
Непрестанная толчея.
В тишине прохладного сада
Что, скажи, ты припомнить рада?
Речь тебе вспоминается чья?
Сад безмолвствует. Пали росы,
Что ты делаешь здесь, откройся!
 

   Жена

 
Ем зеленые сливы я.
 

   Муж

 
Недомолвки мне нестерпимы,
Поделиться хочу с любимой,
В сердце радость и боль накопив,
Не по силам мне бремя это,
Дорогая, я жду ответа
На мучительный свой призыв!
Утро всходит, росу роняя.
И в душе, почему – не знаю,
Чувств весенних высок прилив.
Ветер молит бутон малоти^[7],
Льнет к атласной упругой плоти,
Лепестки прохладой обвив.
Не молчи, не ввергай в унынье,
Пусть надежду сулит отныне
Взор твой ясный, что так пуглив.
Полуробко, полусмущенно
Сердце другу открой, спаленный
Дух мой ласкою оживив.
Безутешно, всегда несыто,
Для тебя мое сердце открыто,
Дорогая, пока я жив;
Твоему повинуясь слову,
Сделать все для тебя готово.
Окрыляет любви порыв.
Жизнь отдам, чтобы клад бесценный
Отыскать тебе во вселенной,
Все препятствия сокрушив,
Пусть же воля твоя свершится,
Что ты мне повелишь, царица?
 

   Жена

 
Дай еще мне немного слив!
 

   Муж

 
Твоего участья лишенный,
Ухожу я, опустошенный,
Любви покидаю храм.
Пусть сердце твое как льдинка —
Быть может, хотя б слезинка
К твоим упадет ногам?
Постигнешь ли боль разлуки?
Протянешь ли вслед мне руки,
Дав волю любви словам?
Проснется ли чувств томленье?
Узнаешь ли сожаленье,
Что пришлось разлучиться нам?
Найдешь ли себе отраду
В тишине безлюдного сада,
Где место одним лишь снам,
Где век тоске не уняться?..
Чем сможешь ты там заняться?
 

   Жена

 
Замуж куклу свою отдам.
 

Из книги  «Золотая ладья»   («Шонар тори»)
1893

Золотая ладья

 
Хлещет ливень, и мрак небеса заволок.
Я стою у реки. О, как я одинок!
Мой урожай был к сроку сжат,
У ног моих снопы лежат.
Река размыла перекат,
Блещет стремнины клинок.
Хлещет ливень. Я жду. Я до нитки промок.
 
 
Я один на пустынном прибрежном лугу.
Что на том берегу – разглядеть не могу.
Чуть вырисовывает мгла
Штрихи деревьев у села,
А хижины заволокла.
Здесь, на этом пустом берегу,
Ни души. Я один на прибрежном лугу.
 
 
Чу! Над бездной реки чья-то песня слышна!
Я узнал эту песню! Все ближе она.
Над лодкой парус распростерт,
Он реет, он полетом горд.
Бессильно бьется в твердый борт
Речная волна.
Эта песнь мне знакома! Все ближе она!
 
 
Друг мой, в какой направляешься край?
Погоди! Прошу тебя – не уплывай!
Хотя б на миг причаль! Постой!
Возьми мой урожай с собой!
Потом отчалишь в край любой.
Только мой золотой урожай
Ты в ладью забери. Хочешь – людям отдай!
 
 
Все возьми. Все тебе до зерна отдаю.
Погляди, нагрузили мы лодку твою,
Я здесь трудился столько дней!
На ниве я стою своей,
Ни колоска теперь на ней.
Я один у причала стою.
Ты возьми и меня в золотую ладью!
 
 
Места нет, места нет, слишком лодка мала,
Много места поклажа моя заняла.
Наш край безмолвен, а над ним
Клубятся тучи, словно дым.
Над полем я стою пустым,
Все я отдал дотла.
Далеко золотая ладья уплыла.
 

Пробный камень

 
         Пропыленный, косматый безумец идет,
Он жаждет в пути камень пробный найти,
         Губы сжав, шагает вперед и вперед,
Он бесплотен, как дух, безмолвен и глух,
         Лишь глаза не погасли. Горят в ночи,
Словно два светляка, словно два уголька,
         Каждый камень ощупывают их лучи,
К тем, кто бедно одет, в людях жалости нет,
         Не накормят, не пустят тебя на порог.
Ты в пыли, в грязи – ни о чем не проси,
         Кто к тебе снизойдет? – ты нищ и убог!
Сколько бед и невзгод! Но скиталец бредет,
         Гордится свободою и нищетой.
Он всегда презирал благородный металл,
         Пробный камень дороже казны золотой.
 
 
         Море вздыбилось, море скитальцу грозит,
На пути, как стена, вырастает волна,
         Глядит, не мигая, бездонный зенит,
Хохочут ветра, и с утра до утра
         Море злобно смеется оскалом волны.
Над сверканьем вод утром солнце встает,
         Вечерами всплывает светильник луны.
Стихнет шторм – и тогда что-то шепчет вода;
         Океану поручено тайну беречь,
Но поведать он рад, где скрывается клад.
         О! Когда б могли мы понять его речь!
Не томясь, не скорбя, он поет для себя,
         Увлеченный пеньем, забыл обо всем.
Люди шли, кто куда, прошли – ни следа.
         Странник ищет камень и ночью и днем.
 
 
         По преданью, возник в незапамятный год
Первой звездочки свет (так золота след
         На поверхности пробного камня сверкает).
И один за другим к прибрежьям седым
         Любопытные боги и духи пришли,
Поглядели на дно – в пучине черно;
 
 
         Стояли в молчанье, склонясь до земли;
Тих был моря напев. Тогда, осмелев,
         В пучину они погрузились – и вмиг
Устремились ко дну, возмутив глубину,
         Взбаламутили вечный подводный тайник,
А из пены густой, блистая красой,
         Лакшми^[8] вышла – богиня с ясным челом.
Здесь, у пенистых вод, нынче путник бредет,
         Пробный камень ищет и ночью и днем.
 
 
         Он устал, но встает и шагает опять,
Сколько минуло лет! – камня пробного нет,
         Нет надежды – осталась привычка искать.
Так всю ночь напролет птица друга зовет,
         Но, навеки покинута, вечно одна,
Не умолкнет и днем, тоскует по нем,
         Нет надежды – и все же поет она.
Океаном века́ правят боль и тоска,
         Он кого-то зовет – не зная кого.
В пустынный простор он объятья простер,
         Вечный поиск – предназначенье его.
Мир в движенье всегда – звезд кочуют стада,
         Вечно ищет кого-то в скитанье своем,
Так над пеной морской, забыв про покой,
         Странник ищет камень и ночью и днем.
 
 
         Как-то встречный мальчишка кричит:
               «Постой!
Где ты цепь эту взял? Сверкает металл.
         Опоясан ты цепью, видать, золотой!»
И тот – потрясен: явь или сон?
         Золото?.. Цепь ведь железной была!
Он ощупал ее – золотое литье!
         Странное дело! Как цепь тяжела!
Мутным стал взор, руки путник простер
         И, рыдая, упал на дорогу, во прах.
Труден был путь. Тот миг не вернуть,
         Когда камень заветный держал он в руках!
Брел ночь он и день, трогал каждый кремень,
         Не глядя, прикладывал к цепи своей.
Как тут горю помочь? Отбросил он прочь
         Пробный камень – один меж сотен камней!
 
 
         Солнце сонно садится над ясной водой,
Позолочен простор, весь в огне кругозор.
         Снится тихому вечеру сон золотой.
Человек изнемог, но бредет на восток,
         Снова ищет он то, что, найдя, не нашел.
Изможден, изнурен, сутулится он,
         Сердце высохло, словно поверженный ствол.
Тропы тянутся вспять, ни души не видать,
         Тропы тянутся из ничего в никуда.
Пути далеки, бескрайни пески,
         Ночь окутала мир, ни пути, ни следа.
Быть полжизни в пути, мысля: «Только б найти!»
         На миг прикоснуться, не зная о том!
И полжизни опять тому же отдать, —
         Пробный камень разыскивать ночью и днем.
 

На качелях

 
Буду играть со своею душой. Без устали льет
         Ливень всю ночь напролет.
Плачет небо. Тревожна ночная пора.
Мы будем сегодня играть до утра.
 
 
Утлый мой плот в этом празднестве диком плывет.
На жизнь и на смерть игра идет
         Всю ночь напролет.
 
 
Взвихрены воздух и воды. Стихия, грозна ты
                сейчас!
         Раскачивай нас!
И ветры качают во весь размах,
Как тысячи якшей^[9], хохочут впотьмах,
Ветры безумствуют, ветры ревут, разъярясь.
Буря, разгул твой и небо и землю потряс.
         Раскачивай нас!
 
 
Душа замирает, сегодня душе не до сна,
         В смятенье она,
Робко прижалась ко мне, чуть дыша.
Чувствую я, как трепещет душа.
Сердце дрожит – как близко душа, как нежна!
В страхе сегодня она, восторгом полна,
         Трепещет она.
 
 
Я убаюкивал душу, я усыпить ее смог
         И чутко стерег.
В цветах, на супружеском ложе моем,
Была душа со мною вдвоем.
Я от печалей упрятал ее и тревог,
Я заточил ее в тайный, укромный чертог
         И нежно берег.
 
 
Губы, глаза целовал я душе моей, милой моей
         Все нежней и нежней.
На грудь мне склонилась ее голова,
Шептал я ей лучшие в мире слова.
Лучшее все я дарил ей: бери и владей!
В лунные ночи я песни наигрывал ей
         И пел все нежней.
 
 
Ласки пресытили душу, усталую сон охватил,
         Лишил ее сил,
Гроза бы ее разбудить не могла,
Ей стала гирлянда цветов тяжела,
Спутались ночи и дни, полумрак наступил,
Стала душа безразличной, остыл ее пыл,
         Проснуться нет сил.
 
 
Я заласкал мою душу, увяла она взаперти.
         Как ей жизнь обрести?
Светильники свадебной ночи чадят,
Стою, озираясь, тревожен мой взгляд.
Вянут в гирляндах цветы, больше им не цвести.
Все, что отверг я – мечтатель! – в начале пути,
         Хочу обрести.
 
 
Пусть же сегодня игра на жизнь и на смерть идет
         Всю ночь напролет.
На гибельных этих качелях вдвоем,
Держась за канаты, в полете замрем.
Пусть ураган нас толкает вперед,
Пусть продолжается этот безумный полет
         Ночь напролет.
 
 
         Раскачивай нас!
         Раскачивай нас!
Буйствуй, стихия! Качни еще раз!
Вновь подруга со мной, не свожу с нее глаз.
Разбудил ее бури неистовый глас.
Бьется кровь моя, пламень ее не погас.
Буря в сердце моем с непогодой слилась.
А у подруги коса расплелась,
Гирлянда цветов развилась, ткань покрывала
                взвилась,
Браслеты звенящие сотрясает неистовый пляс.
         Раскачивай нас!
 
 
Налетай, ураган, сокруши, оглуши.
Все одежды сорви, все покровы с души!
Пусть она обнаженной стоит, не стыдясь!
         Раскачивай нас!
 
 
Я душу обрел, мы сегодня вдвоем.
Без боязни друг друга опять познаём.
В безумных объятьях сплелись мы сейчас.
         Раскачивай нас!
Пусть безумцам откроется мир без прикрас!
         Раскачивай нас!
 

Из книги  «Пестрое»  («Читра»)
1895

Счастье

 
Сегодня безоблачно. Чист небосклон и глубок,
Нежнее улыбки дружеской ласкающий ветерок
Обвевает грудь и лицо, тихонько проносится
               мимо —
Словно одежды витают незримо
Спящей богини Заката. Лодка плывет
Вдоль Падмы спокойной, по лону недвижных вод.
Полузатопленный, тянется берег песчаный
Длинной косой, словно выполз из океана
Сказочный зверь погреться на солнце. Тень,
В деревьях таясь, погрузила дома деревень
В сумрак. Виясь, полоска дороги,
Где оставили след прохожих бесчисленных ноги,
Мимо поля бежит окунуться в реку,
Подобна томимому жаждой, иссохшему языку.
Крестьянки, по шею в воде, продолжают свои
                разговоры,
Неснятых одежд концы поток увлекает нескорый.
Милый слушаю смех, в привязанной сидя ладье,
Под легкий шорох волны, в блаженном своем
               забытье,
Старый рыбак сети плетет, – веселый
Скачет в брызгах, с хохотом громким, сынишка
                голый,
Падма, как мать, терпелива и с ним не строга.
А я со своей ладьи любуюсь на берега.
Какая голубизна прозрачнейшая сегодня!
Какими цветами горят в сиянии полдня
Воды, земля и леса! Из рощи прибрежной
Ветер доносит нежный
Цветущих манго дыханье, порой
И усталое пение птицы…
                                            Покой
В душе у меня. В мгновения эти
Кажется: счастье так просто на свете!
Так аромат изливают деревья, цветя,
Так улыбается дитя,
Когда с доверьем своим беспечным
Ручонками тянется к первым встречным,
И щедрость младенческих влажных губок —
Словно амриты небесной кубок.
Флейты вселенной льются звучания
И погружаются в небо, в его голубое молчание.
Как передам эти звуки? В ритме каком,
Чтобы, слышные мне, откликнулись в сердце
                другом?
Обычным словом земным
Как передам этот дар тому, кто мною любим?
С какою улыбкой в глазах, с какой теплотою
                участья
Их в жизнь претворю?.. Легкое счастье
В радости светлой внеси под кров своего
Тихого дома. Если же стиснешь его,
Легкое счастье поникнет, без сил.
Миг – и исчезнет: счастье ты упустил!
В поисках долгих земные исходишь пути, —
Но где же его найти?
С сердцем, полным до края и просветленным,
Я взором смотрел влюбленным
На тихие-тихие воды, на небо в лазоревом свете
И думал: счастья нетрудно достичь на свете.
 

Старый слуга

 
Глуп, невоспитан, нескладен на вид он
         и рожей на черта похож,
Если в доме пропажа, вещь не ищется даже, —
         Кешта взял, следа не найдешь.
Я проклял отца и деда его, а он ничего —
         словно сердца нет.
За службу старик получать привык
         ударов более, чем монет.
Вовек Кешта сам не явится к вам,
         ори до зари, коли в чем нужда,
 
 
А он, чтоб не слушать, заткнет себе уши
         или уйдет неизвестно куда.
Из хрупкой вещицы, если рядом случится
         хоть миг простоять, он сделает три.
А из трех, что вы дали, и одну-то едва ли
         сохранит у себя от зари до зари.
Ночей ему мало, уснуть где попало
         способен он среди дня,
Давно его рады избить без пощады
         друзья мои и родня.
«Казнить тебя мало! – кричу я бывало. —
         Бездельник страшней врага!»
И все же, признаться, мне жаль с ним расстаться —
         как-никак, а старый слуга.
Жена заявила: «Нет силы, мой милый,
         дом наш разграблен им,
 
 
Постели нет в доме, хоть спи на соломе
         вместе с Кештой твоим.
Одежду, посуду, циновки, что всюду
         висели, девал он бог весть куда.
Где он верховодит, там деньги уходят,
         словно в песок вода.
С подобным слугою не знаешь покоя, —
         он в отлучке целые дни,
Терпеть я готова любого другого,
         а Кешту гони, не тяни!»
Как спорить мне с нею? От злости краснею,
         С базара его волочу,
Гремя громче грома: «Исчезни из дома,
         больше видеть тебя не хочу!»
Он уходит прочь, где-то бродит ночь,
         поутру же, когда встаю,
Он рядом опять: «Как изволили спать?» —
         и трубку набьет мою.
Не хранит обид тот, кто часто бит,
         дал огня – и вся недолга,
Хоть до смерти бей, не уйдет, злодей, —
         как-никак, а старый слуга.
Но в один из дней пал на долю мне
         в крупной сделке изрядный куш,
И подумал я, если вся семья
         бога чтит, пусть хотя бы муж
Съездит в Бриндабон^[10], помолиться он
         сможет Кришне и за жену.
 
 
Грех жены – мой грех, денег нет на всех,
         и не слать же ее одну!
Браслетами тонко звеня, вещи в узлы для меня
         собрала, как должно, жена
И, заплакав, сказала: «Горя видел ты мало,
         но с Кештой хлебнешь до дна!»
Я вскипел тогда: «Если в нем беда,
         пусть поедет хоть Ниборон!»
Собран весь багаж, подан поезд наш,
         и уже позади перрон.
Стоянка в Бурдване, и там лишь, не ране,
         с Кештой столкнулся я,
Хитер старикашка – он понял: мне тяжко
         и трубка пуста моя.
Кричал я полдня: «Когда от меня
         ты уйдешь хоть на два шага!
Уезжай назад!» – а в душе был рад —
         как-никак, а старый слуга.
 
 
Вот и цель – Шридхам, всех приезжих там
         грабят панды^[11], крича о том,
Что приют дадут и к святым сведут.
         Мы, отбившись от них с трудом,
Славный дом нашли, дни за днями шли,
         я уже обжился вполне
И друзей завел, заявив, что, мол,
         жить приятно хочется мне.
Но к девушкам Браджа^[12] я холоден стал,
         и Кришна меня волновать перестал,
         и стали цветы не нужны,
Исчезла граница ночи и дня, – оспа стрелой
               поразила меня
         и сказала: «Дни сочтены!»
Чуть свалился я, как мои друзья
         поразъехались кто куда,
И за брата брат умирать не рад,
         Кешта лишь не сбежал тогда.
В неродном краю кончить жизнь свою
         человеку трудней вдвойне.
Как отец родной, он ходил за мной, —
         умирать не давал он мне.
На Кешту гляжу, подойти прошу,
         мысль о нем и та дорога,
Он ни день, ни ночь не отходит прочь, —
         как-никак, а старый слуга.
 
 
«Ну, хозяин, как?» – говорит чудак
         и лекарство вливает в рот;
Мой лоб – что огонь: на лоб мой ладонь
         кладет он – не ест, не пьет.
«Будешь вновь здоров, под родимый кров
         к старой матери и жене,
Избежав беды, возвратишься ты», —
         он твердит неустанно мне.
Что ж, конец скрывать, я уж стал вставать,
         когда с Кештой стряслась беда.
Я вот ем и пью, и болезнь мою
         взял старик на себя тогда.
Он стонал три дня, звал в бреду меня, —
         так и принял последний час.
Есть грустить с чего; гнали мы его, —
         а теперь он ушел от нас.
 
 
Я в тоске, друзья, безутешен я, —
         чересчур уж судьба строга.
С чем идти домой? – Умер спутник мой, —
         как-никак, а старый слуга.
 

Два бигха^[13] земли

 
Я имел два бигха, – их нет, землю забрал сосед,
                  не дав ничего взамен.
Раз он мне сказал: «Твой участок мал,
                  продай-ка его, Упен».
Я ж ему в ответ: «Конца-края нет
                  земле твоей, господин,
Что продам я? Бог сохранить помог
                  мне всего лишь клочок один».
Но уперся он: «Если ты умен,
                  то уступишь участок мне,
Я решил свой сад обратить в квадрат,
                  ширину приравнять к длине,
Не мешай, дружок!» Душу страх обжег,
                  и, молитвенно руки сложив на груди,
Пересохшим ртом я шепнул: «Мой дом,
                  мой посев, раджа, пощади.
Тут отец и дед семь десятков лет
                  лили пот, земля – наша мать.
Не избыть беды тем, кто в миг нужды
                  может старую мать продать».
Захрипел бабу, закусил губу,
                  почернел лицом, словно ночь:
 
 
«Спорь, коль хватит сил, я тебя просил,
                  а теперь проучить не прочь!»
Пять недель прошли, и насчет земли
                  был составлен ложный указ:
Взял мой дом судья за долги, хоть я
                  не был должен на этот раз.
Жизнь голодных гнет, ненасытен тот,
                  у кого завелась деньга.
Что считать гроши? Ведь рука раджи
                  грабит нищего, как врага.
Я молил, чтоб бог мне помог, чем мог,
                  и мольбы мои впрок пошли, —
Появясь во сне, подарил он мне
                  мир огромный вместо клочка земли.
 
 
И вот я – аскет, как саньяси^[14], одет,
                  пил воду из рек, где вода свята,
Тешил свой взор громадами гор,
                  посещал святые места.
Но ни на море синем, ни в желтой пустыне,
                  нигде – ни вблизи, ни вдали,
Даже во сне не случалось мне
                  позабыть о двух бигхах родной земли.
На рынках кричащих, в молельнях и чащах
                  промчались пятнадцать-шестнадцать