Такер Уилсон. Убийцы

что занавес, размалеванный шутом.
Когда подошли ближе, стало ясно, что запах здесь соответствует
прекрасному виду: благоухание жимолости, сирени, роз, можжевельника и
гиацинтов сливалось с приятным запахом, напоминающим свежескошенное
сено. Последний раз таким многообразием веяло в Дельте; Найл вспомнил, и
стало как-то неуютно. Но когда Сидония двинулась среди кустов, с видимым
упоением погружая лицо в чаши цветов, Найл тоже не удержался, и нашел
аромат изумительным.
- Ты здесь раньше когда-нибудь бывала? - спросил он у Сидонии.
- Да. - Ему показалось, что она скользнула робким взглядом по
Дравигу.
- И здесь всегда вот так?
- Да, наверное, - сказала она неуверенно.
- Тогда почему сюда так редко ходят? Вон какая красота.
- Потому что... - она глубоко вдохнула из алой чаши, - потому что
когда слишком много удовольствия, то нехорошо.
Под удивленным взглядом Найла женщина вспыхнула. И можно понять
почему: служительница ведь, дисциплина и самоконтроль - предмет
гордости. А от таких запахов возникает трепетное томное желание
расслабиться, уступить... Да, такой настрой был бы явно не по нраву
паукам.
Изучал растения и Симеон, но только отстраненным взором ботаника.
- Почему они, интересно, растут вот так среди зимы? - спросил Найл. -
Их что, солнце заставляет думать, что это весна?
Симеон недоуменно развел руками.
- Уж и не знаю. В первый раз с таким сталкиваюсь.
- Даже в Дельте?
- С Дельтой не путай. Там почти у каждого из растений красота служит
коварной приманкой.
- А ты уверен, что у этих - нет?
- О, конечно же, нет, - сказала Сидония; голос кроткий, мечтательный,
сама лелеюще поглаживает алую чашу, как какого-нибудь ручного зверька.-
Какая же это приманка?
Найл перевернул медальон на шее - внимание сфокусировалось как под
увеличительным стеклом - и тут же убедился, что она права. Было что-то
трогательно невинное и кроткое в многообразии этих запахов. Интуиция
подсказывала, что опасаться нечего.
- Ты когда-нибудь видел, чтобы растения цвели среди зимы?
- Чтобы так, нет,- Симеон изучал один из толстых глянцевитых
листьев.- Ты видишь, листья вечнозеленые,- он пощупал лепесток
оранжевого цветка, похожего на любопытной окраски розу. Найл сделал то
же самое: упругий, мясистый.- Такой, похоже, устоит и против ветра.
Найл повернулся к Дравигу.
- Ты знаешь что-нибудь об этих цветах?
- Мои сородичи равнодушны к подобным вещам, - чувствовалось, что
паучище слегка подтрунивает; Найл уже не раз замечал за Дравигом эдакое
чопорное чувство юмора.
- Но ведь не случайно же эти цветы понасадили здесь среди
зданий?-спросил Симеон.
Найл почему-то подумал о том же самом. Вблизи здания смотрелись так,
будто построены для детской площадки; яркие цвета и затейливые узоры
вызывали то же любопытное, светлое чувство.
- Может, здесь была детская индустриальной зоны.
- Индустриальной зоны? Это она и есть? - Если верить карте. Симеон
медленно кивнул.
- Тогда понятно. В былые времена так и строили. У работников, когда
вокруг все блеклое и унылое, развивалась депрессия. А стоило все вокруг
разнообразить, и работалось усерднее. У меня дед читал об этом в книгах
по истории.
- Да, но чтобы цветы цвели зимой...
- Действительно, - Симеон сладко вдохнул из крупного золотистого
цветка, напоминающего диковинных размеров львиный зев. - Не спорю, все
это странно.
- Может, эти растения принесли из дельты? - предположила Сидония.
- Тогда еще и Дельты не было, - пояснил Найл.
- Дельты? - было видно, что об истории Сидония не имеет
представления.
В кустах шуршал легкий ветерок, перемешивающий запахи так, что
сладость казалась поистине нестерпимой; перед глазами начинало плыть,
хотелось лечь прямо на мокрую траву и закрыть глаза. Сделав над собой
усилие, Найл перевернул медальон. Сонливости как не бывало, вместо нее -
обостренная четкость, кажущаяся в сравнении какой-то даже жесткой.
Исчезла и бездумная радость, сменившись деловой сосредоточенностью,
желанием действовать.
- Скоро начнет темнеть. Пора двигаться.
Симеон с неохотой отвернулся от цветов. А Сидония развернула плечи,
тряхнула увесистым бюстом и двинулась следом решительной,
целеустремленной походкой.
Соображения Симеона насчет индустриальной зоны были, очевидно, верны.
Все здания здесь имели ту же нарочитую веселость, местами вплоть до
вульгарности. Можно представить, как все здесь выглядело в свое время:
ровные газоны, разноцветные здания, окруженные яркими цветами - просто
картинка из сказки. Симеон указал на одно особо любопытное строение,
сплошь из зеленого камня - ни дать ни взять диковинный кактус, растущий
из щедрой почвы.
Найл покачал головой.
- Все равно, наверное, приедалось на третий-четвертый день. Рано или
поздно, в конце концов, всегда привыкаешь.
- Мне дед про это ничего не рассказывал,- сказал Симеон, пожав
плечами.
Стоило прикрыть глаза, как в уме возникала карта, которую он запомнил
в Белой башне. Удивительно, насколько четко, во всех деталях ум
воссоздает с помощью медальона картину, прямо как на фотографии; мысль о
потаенных силах памяти вызывала восхищенный ужас. Карта указывала, что
индустриальная зона идет по кругу, занимая в диаметре пару миль.
В центре находилось большое озеро, все еще привлекательное, хотя и
поросшее теперь камышом и водокрасом; рядом с ним - промышленный музей и
административный корпус, напоминающий трубы какого-нибудь громадного
органа. Одновременно было ясно, что ни одно из этих зданий не имеет ни
малейшего сходства с тем приземистым квадратным строением, что ищут они.
Серый цвет смотрелся бы резким диссонансом в этой разноцветной гамме. Но
когда миновали административный корпус, что в центре комплекса, вид
зданий начал меняться. То ли съемщики не могли раскошелиться на
помещения непригляднее, то ли вышли средства у дизайнеров, но только
здания становились все более строгими, многие были из простого красного
кирпича. И вот когда Найл посмотрел направо, взгляд уперся в нечто,
заставившее сердце дрогнуть: верхние этажи серого здания, выглядывающие
из-за деревьев.
- Вон что-то похожее,- указал он. Симеон поглядел с сомнением.
- Походит на электростанцию. На той стороне города есть еще одна,
точно такая же.
Приблизившись с угла, выяснили, что серое строение стоит неподалеку
от водонапорной башни. Мелькнула мысль, что перепутали, но когда зашли
на боковую дорожку, полностью открылось взору и здание, и окружающая
богатая растительность с красными и желтыми цветами. Теперь чутье
безошибочно подсказывало, что это и есть тайная кладовая Скорбо.
Специфическая волна холодной энергии, исходящая от Дравига, как дрожь,
показала, что и паук это осознает.
Они подошли к зданию сзади и очутились перед слепой стеной, без
намека на окна или двери. Чтобы оказаться спереди, надо было безусловно
ее обойти. Оказалось, это не так-то просто. Окаймляющая участок справа
колючая изгородь вплотную сходилась с зеленой стеной кустов и невысоких
деревьев, окружающих строение. При более близком знакомстве изгородь
оказалась густым переплетением колючих веток, и поднималась на высоту
больше двух метров - слишком высоко даже для Дравига. Проблему решила
Сидония; вынув тесак, она храбро шагнула в колючие заросли. С каждым
размашистым ударом к ее ногам валились отсеченные ветки и побеги. Через
несколько минут она прорубилась через изгородь и наткнулась на бетонную
дорожку в пару метров шириной. Эта дорожка и не подпускала
растительность чересчур близко к стене, и потому появилась возможность
пробраться вдоль нее к фасаду строения.
Вскоре он открылся глазам, с полудюжиной выбитых окон и массивной
стальной дверью. Отливающий синевой металл не успел еще заржаветь; судя
по утопленной ручке, дверь должна была откатываться вбок на роликах.
Найл, навалившись, потянул; дверь отъехала на полметра, затем резко
застопорилась.
Сидония, по-прежнему держа в руках тесак, осторожно ступила внутрь.
Не успела она зайти, как Найл тревожно вскрикнул: что-то метнулось из
темноты. Сидонию отшвырнуло на спину, она ударилась головой о бетонный
пол, очевидно, сила удара спасла ей жизнь. Над ней напряженно застыл
паук, готовый хватить по горлу, и он бы так, безусловно, и поступил,
если бы она пошевелилась. Но женщина лежала неподвижно, поэтому он не
вонзал клыки, а тут из-за угла подоспел Дравиг, и с ходу крикнул
мысленную команду. Паук оторопело застыл, но когда Дравиг приказал
отойти, команду проигнорировал и остался стоять в угрожающей позе. Найл
не мог поверить глазам. Он впервые видел, чтобы паук не подчинялся
приказу начальства.
А теперь, приглядевшись внимательней, он уже и не был уверен, паук ли
это вообще. Лапы этого существа, казалось, покрывала роговая оболочка,
как у скорпиона. Массивное черное туловище, тоже в твердой оболочке, что
у мокрицы, было округлым, без намека на талию, которая у большинства
пауков разделяет грудь и брюшную полость. Не было видно и головы, глаза
и челюсти выдавались как бы из самого туловища. Массивная туша и мощные
лапы составляли впечатление необычайной физической силы; было видно, что
челюсти могут отделить голову женщины одним движением.
Ошеломлен был и Дравиг; как особый советник Смертоносца-Повелителя,
он привык к мгновенному подчинению. А тут - представить только! -
какая-то неотесанная уродина, по виду даже не паук, а, скорее, черный
жук, и вдруг его игнорирует.
Может, он не в своем уме, или просто не узнал? Дравиг опять бросил
мысленную команду. А наглец стоял и упорно таращился - антенны чуть
подрагивают от напряжения, глаза, когда на них падает свет, тлеют
красным. Дравиг постепенно выходил из себя. Он хлестнул своей силой
воли, да так, что Найл неуютно поморщился; паук сжался и сдал на шаг
назад. Как и Дравиг, Найл ожидал, что он уступит и подчинится
превосходящей силе. Но у странного паука тупое упрямство неожиданно
вылилось в ярость, и он двинул своей силой воли, похожей на тяжелый
удар. Дравиг, не готовый к такому обороту, отреагировал точно как на
физический удар: чуть осел на задние лапы, и серые ворсинки на теле
шевельнулись, словно их обдуло ветром. Он разгневался, вскинувшись как
патриций, оскорбленный плебеем. А противник стоял как ни в чем не
бывало; очевидно, он был не из городских. Он сделал шаг вперед и навис
над телом Сидонии, вскинув когтистые передние лапы в боевую позу. Найл с
тревогой заметил, что Сидония зашевелилась. Вот она открыла глаза и
изумленно их расширила, увидя над собой шерстистое брюхо. К счастью, все
внимание забияки было приковано к Дравигу, поэтому женщина оставалась
пока целой.
И вот два паука схватились, скрестив воли. Теперь это был уже не
просто обмен ударами, а предельно напряженное противостояние одной воли
другой. Найл впервые видел такой поединок, и завороженно наблюдал.
Впечатление такое, будто оба дерущихся окружены энергетическим полем,
каждый своим,- похожим на силовые линии магнита. Эти два поля
сталкивались лоб в лоб с таким же эффектом, как два взаимоотталкиваюших
полюса магнита. В месте соприкосновения силовые эти линии темнели,
словно обретая видимость. Хотя, скажем, для Симеона эти линии оставались
невидимыми; он видел лишь двух пауков, каждый из которых, напряженно
подавшись вперед, как под сильным встречным ветром, таращился на
противника. Их можно было еще сравнить с двумя сцепившимися борцами.
Найл видел эту силу, поскольку был на той же телепатической волне, что и
Дравиг.
Видел он и то, что Дравиг в этом поединке не на высоте. В нем уже
чувствовался возраст, да и сколько уж лет прошло с тех пор, как ему
приходилось отстаивать себя в поединке. И хотя его воля была подобна
разящему острию, ему не хватало примитивной грубости, которая была у
соперника, в ком агрессивность соответствовала силе приземистого тела.
Более того, уверенность Дравигу подтачивало еще и сознание того, что все
происходящее - гадкая нелепость. И хотя с виду оба бились на равных, не
уступая ни на йоту, Найл видел, что Дравиг теряет силу быстрее своего
противника. Что произойдет, если Дравиг в конце концов сдаст? Все это
виделось так ясно, будто должно произойти вот-вот. Единственное, чем
Дравиг мог бы спасти себе жизнь - это встать в позу побежденного, все
равно, что пес, поджавший хвост. Но этому не бывать никогда. Даже
сейчас, в самый разгар схватки, поза Дравига выражала непримиримую
ненависть к противнику, стремление наказать и расквитаться с ним так,
чтоб неповадно было. Из чего следует, что когда в конце концов придется
уступить, Дравиг неминуемо погибнет. А для паука погибнуть - это
признать превосходство того, кого считаешь ниже себя.
Внезапно до Найла дошло, что нелепо стоять и глазеть на то, как
Дравиг бьется не на жизнь, а на смерть; тем самым он самого себя ставит
в унизительное положение труса. Внутреннее напряжение и желание видеть
врага поверженным овладели Найлом настолько, что для него самого теперь
необходима была победа или смерть. Напряжение заставило вспомнить о
медальоне на груди: он обжигал, словно превратившись в тлеющий уголек.
Сейчас он выпуклой стороной обращен был внутрь, загоняя мыслительную
энергию обратно в тело и тем самым усиливая внутреннюю
сосредоточенность. Найл полез себе под воротник и направил силу
сосредоточенности на противника.
От неожиданного врага тот оторопел и слегка струхнул. В следующую
секунду он с замешательством обнаружил, что второй противник,
оказывается, двуногий. С силой, от которой Найл чуть не присел, и не
отступая ни на шаг, паук напрягся, не даваясь своему новому противнику,
и стал отражать натиск с двух фронтов. Найл мгновенно почувствовал,
будто какая-то невидимая сила толкает его назад, и на секунду
почувствовал себя неестественно, до странности легким. Затем он снова
сосредоточил волю, и всю силу медальона пустил на то, чтобы отжать от
себя встречный натиск. Медальон накалился так, что обжигал кожу, и Найл
мимолетно пожалел, что не позаботился вывесить его поверх туники, а надо
бы. Он не обращал внимания на боль, а всю силу направлял на то, чтобы не
поддаваться натиску и не упасть под ним на землю.
Прошло несколько минут. Дело затягивалось. Вмешательство Найла
сделало победу чужака невозможной; при всей своей напористости у него не
хватало силы одолеть натиск сразу с двух сторон. Вместе с тем, похоже,
он мог сдерживать его до бесконечности, а Найл мало-помалу уже начинал
задумываться, надолго ли ему еще хватит поддерживать в себе такую
сосредоточенность. Ощущение неотложности заставило его разойтись так,
что он сам диву давался, ведь раньше его хватало максимум на несколько
минут. Однако пытаться прошибить волю этого приземистого, мощного
существа было все равно что пыжиться сдвинуть кирпичную стену.
Чувствовалось, что и у самого сила постепенно идет на убыль.
И тут с ошеломляющей внезапностью всякое сопротивление прекратилось.
Запнувшись и падая на колени, Найл содрогнулся от режущей боли;
казалось, кишки наполнило жидким пламенем. Он невольно посмотрел вниз,
ожидая увидеть кровь, и с облегчением обнаружил, что все в порядке.
Противник тяжело качнувшись отступил, словно под мощным ударом. Ушла
минута, чтобы разобраться, в чем дело. Оказывается, Сидония вогнала
чужаку в брюхо тесак и рванула его вбок. На глазах у Найла она выдернула
его, затем ловким движением откатилась в сторону, уйдя из-под челюстей,
которые попытались ее обезглавить. Резь в животе была результатом
телепатического контакта.
В отличие от Найла, Дравиг продолжал давить; противник оттого и
шатался, а затем и вовсе упал, словно его огрели тяжелой дубинкой. Он
лежал на полу, поверженный и оглушенный, а из ракы на брюхе ручьем
бежала кровь. Секунду Дравиг смотрел с холодной враждебностью, а затем,
не выпуская его из тисков своей воли, подошел и вогнал ему в физиономию
ядовитые клыки. В таком положении Дравиг, напружинив ноги, пробыл
несколько секунд, пока не ввел яд. Найл слегка опешил от такой
жестокости, он почему-то ожидал от Дравига милосердия. Когда тот вынимал
клыки, Найл мельком сунулся ему в ум и уяснил, что у того нет
родственного чувства к существу, которое он только что лишил жизни. Это
было просто дикое животное, еще минуту назад смертельно опасное; и вот
он уничтожил его безо всякой жалости, как и оно поступило бы с ним.
Доза, судя по всему, была сильной; паук конвульсивно дернулся, от
чего перевернулся на спину, затем неподвижно застыл, скрючив лапы на
груди. Подошедший Симеон с интересом его разглядывал (Сидония сморщила
нос с брезгливой заносчивостью). А когда Дравиг коротко поблагодарил -
это относилось к ним обоим - та закраснелась, как школьница. Найл с
удивлением понял, что она пожертвует за Дравига жизнью не колеблясь, так
она покраснела. Найл повернулся к Симеону:
- Это паук?
- Не совсем. Его зовут паук-быковик; мой отец в свое время называл их
лесовозами. Думаю, по строению он ближе к клопам, чем к паукам.
- Ты таких раньше когда-нибудь видел?
- Безусловно. Жуки держали пару таких как рабочий скот. Они страшно
тупы, но силы необычайной. И еще невероятно преданны. Скорбо, возможно,
приказал ему никого не впускать. Он бы и на самого
Смертоносца-Повелителя накинулся, но не ослушался бы приказа.
- Их там в старой шахте целый выводок, - сказала Сидония, указав
куда-то на восток.
Так как мертвый быковик занимал собой без малого весь проход, Найл с
Симеоном были вынуждены вытащить его наружу - как все пауки, этот был
удивительно легок для своего размера - прежде чем удалось войти. Затем
они до конца отодвинули стальную дверь - канавка, по которой двигались
колесики, была наполнена слежавшейся ржавчиной и пылью, Первое, что
попало на глаза, это изувеченный труп, лежащий в луже крови. Женщина,
голова и рука отъедены. Аккуратно срезанная паучьими челюстями одежда,
все еще в белесых тенетах, лежала возле. Очевидно, гости потревожили
восьмилапого во время обеда.
Найл поднял голову. В мутном свете, цедящимся через запыленные окна,
виднелось с дюжину коконов человеческих очертаний, подвешенных под
потолочными балками. Они чуть покачивались на слабом ветру, в точности
как все это было в уме капитана. Удивительно, насколько в
действительности каменный склеп соответствовал тому секундному образу во
всех деталях. Было лишь одно небольшое отличие. Тогда ему показалось,
что в мясницкой стоит запах крови, здесь же чувствовалась лишь сырость и
затхлость. И это, понял он, из-за разницы между чутьем человека и куда
более тонким чутьем паука.
- Ты думаешь, кто-нибудь из них жив? - спросил Найл у Симеона.
- Вот эта была жива, - Симеон указал на труп женщины. - Иначе кровь
бы из нее так не текла. Найл повернулся к Дравигу.
- Как ты думаешь, кого-нибудь из них можно спасти?
Ответный импульс Дравига в человечьем обиходе соответствовал
пожиманию плечами.
Помещение было по сути голым бетонным бункером, пустым, если не
считать нескольких ящиков, сваленных в самом дальнем углу. Людские тела
висели примерно в паре метров над головами. Каждое окутывала
полупрозрачная кисея, удивительно нежная; волокна гораздо тоньше, чем у
обычной паутины. Когда глаза привыкли к тусклому освещению, под кисеей
стали различаться лица - у одного, заметно, даже открыты глаза.
- Вон тот, судя по всему, ребенок, - указал Симеон.
Тело, висящее в самом отдалении, находилось на высоте около полутора
метров; сквозь тонкую кисею, капюшоном покрывающую лицо, виднелись
темные кудрявые волосы. Мысль, пришедшую в голову Найду, вслух высказал
Симеон.
- Это не тот ли самый брат твоей кухарки, как там ее?
- Нира. Может, и да. Его никак нельзя срезать? - спросил Найл у
Дравига.
Паук вздыбился на стену и протянул вверх передние лапы, одной из них
придерживая тело, а другой обрывая волокно, на котором оно болталось.
Упавший кокон он аккуратно подхватил в средние лапы. Найл принял от него
тело, липкая кисея приставала к пальцам и тунике. Ребенка он вынес на
свет и аккуратно опустил на пол. Покрывающая лицо кисея напоминала
липкую прорезиненную ткань, и не давалась попыткам ее разорвать. Найл
позаимствовал у Сидонии тесак с острым как бритва лезвием и оттянув
кисею так, что открылось лицо, затем аккуратно распорол липкие волокна.
Лицо было мертвенно бледным, без признаков дыхания. Но когда Симеон
содрал тенета, покрывающие руку, Дравиг протянул среднюю лапу к груди
ребенка и сказал: "Он жив". Через минуту Симеон поместил большой палец
ребенку на запястье и сказал, что прослушивается слабый пульс. Найл
положил руку на холодный лоб.
- Есть какой-нибудь способ его оживить? Симеон покачал головой:
- Не знаю. Если это яд, парализующий центральную нервную систему,
дело может быть непоправимо. Вон тот, похоже, уже мертв, - он у казал на
лицо, заострившееся как череп.
- Это в самом деле так? - спросил Найл у Дравига. Дравиг вздыбился,
вытянув средние лапы в сторону покачивающегося тела.
- Нет. Он жив. Здесь живы все, только одна женщина на дальнем конце
близка к смерти.
Сидония всполошила их, выкрикнув:
- Вон тот повел глазами!
Она стояла под коконом, свисающим с середины балки, где падающий из
двери свет делал видимость более отчетливой. Кокон был невелик - в нем
находился какой-нибудь рослый ребенок или подросток. Глаза за
покрывающей лицо кисеей были закрыты. Найл внимательно вгляделся, но не
смог уловить признаков дыхания.
- Тебе не померещилось?
- Откуда! У него дрогнули ресницы.
Найл обратился к телу, покачивающемуся над головой.
- Если ты меня слышишь, постарайся приоткрыть глаза.
Ничего не произошло. Найл повторил еще раз, медленнее и громче. И вот
после долгой паузы ресницы дрогнули - слабо, но явно.
- Я же сказала, он живой, - произнесла Сидония.
- Это не "он",- поправил Дравиг, - это женская особь.
С той стороны бункера донесся взволнованный возглас Симеона. Он
разглядывал ящики, сваленные в дальнем конце.
- Что там?
- Опечатано, и стоит гриф, что здесь больничный инвентарь. А ну,
дайте сюда тесак, попробую снять крышку.
При взгляде на ребенка, лежащего на бетонном полу, затылок Найлу
пронзила острая боль, давая понять, что медальон висит на шее уже
слишком долго; Найл снял его и кинул в карман. Облегчение наступило
такое, что голова закружилась; он уж забыл, что медальон потребляет
столько энергии. В глазах на мгновенье потемнело, а в ушах грянул звон.
Найла качнуло; чтобы не упасть, он опустился на корточки, придерживаясь
обеими руками за пол.
Через несколько секунд темнота развеялась, и стало видно лицо
ребенка. А затем, совершенно внезапно, Найл опешил от пробравшего
озноба. Все равно что броситься на дно какого-нибудь ледяного омута,
куда никогда не проникает свет. Одновременно начала возвращаться
изнуряющая тошнота - как вчера, когда столкнулся с убийцей Скорбо.
Возникло странное ощущение, что произошло что-то нехорошее. Найл
тревожно вскинулся и с облегчением увидел, что все вокруг по-прежнему:
Симеон с Сидонией сообща усердствуют над одним из ящиков, а Дравиг
смотрит; было очевидно, что они ничего такого не чувствуют. В проеме
открытой двери на фоне вечереющего неба мягкими красками играли цветы -
как-то странно, будто сквозь рябь знойного марева. А Найла вдруг начал
бить ледяной озноб, такой, что пришлось стиснуть зубы, чтобы не клацали.
И еще чувствовалась собственная уязвимость, будто слой кожи удалили, и
обнажились все нервные окончания.
Солнце снаружи казалось бесконечно обманчивым, а усталость одолела
такая, что не хватало сил подняться на ноги. Жутко захотелось лечь на
пол и закрыть глаза. Но Найл почуял, что стоит поддаться соблазну - и
все, замерзнет до смерти. Только с помощью судорожного усилия воли он
смог медленно распрямить спину, опереться на руки и колени, и лишь
затем, пошатываясь, встать на ноги. При этом он снова почувствовал, что
вот-вот лишится чувств, но подавил в себе тошноту и, одолев, расстояние
в полдюжины шагов, вышел на солнце.
Это было равносильно погружению в теплую ванну. Тепло показалось
таким же пугающим и необъяснимым, как несколько секунд назад - холод.
Найл глубоко, облегченно вздохнул, схватившись одновременно с тем за
ближайший куст, чтобы ненароком не упасть. Впитывая всем телом желанное
тепло, он пытался осмыслить происшедшее. Вкрадчивое тепло, которое он
сейчас ощущал, было не просто солнечным зноем; это была живительная
энергия, от которой быстрее бьется сердце, а кровь наполняется приятным
волнением. И холод внутри бункера был не просто холодом; он словно
высасывал тепло жизни, наполняя душу темным предчувствием.
Озноб постепенно истаял, и в душе воцарилось успокаивающее тепло.
Окружающая живительная энергия воспринималась не иначе как теплый поток,
идущий струями вверх от земли. Нервы приятно покалывало, будто по всей
коже лопались крохотные пузырьки. Найл стоял, закрыв глаза, и
чувствовал, как земля сочится какой-то энергией, неведомо как
преобразующейся растениями и цветами в невесомую взвесь. Вот почему
ощущение такое, будто стоишь возле игривого фонтана.
И все-таки что это за полярность, от которой внутри бункера резко
падает жизненный тонус, а снаружи опять приходит в норму? Теперь,