Таманцев Андрей. Разборка (Пропавшие без вести)

   Участковый не сразу понял, что ему кажется необычным в небогатом, неухоженном, но в общем-то нормальном холостяцком жилье. Потом понял: в комнате не было телевизора. Что же хозяин этой комнаты делает по вечерам? Читает? Но книг не было. Даже газет не было.
   Спрашивать об этом участковый не стал, а попросил Калмыкова стакан воды, и пока тот ходил в кухню, заглянул в старый гардероб, занимавший всю торцевую стену комнаты. И там увидел то, чего увидеть в общем-то не хотел, так как Калмыков ему понравился и даже вызвал сочувствие несложившейся своей судьбой. Сорок два года, ни кола, ни двора. Но закрыть дверцу и заставить себя забыть об увиденном участковый не мог. Потому что в шкафу стоял штатив с укрепленной на нем стереотрубой. В сочетании с видом из окна комнаты на элитный дом на Больших Каменщиках и подъездные площадки, к которым подкатывали дорогие машины, это говорило о многом. Это говорило о том, что телефонному анониму, возможно, и не почудился силуэт высокого худого человека со снайперской винтовкой в ярко освещенном окне.
   Свои наблюдения участковый изложил в рапорте. После недолгих размышлений следователь районной прокуратуры вынес постановление о проведении обыска, рассудив, что в наше неспокойное время лучше перестраховаться. Если обыск не даст результатов - что ж, придется извиниться. Ничего страшного.
   Обыск дал результаты. На самодельных антресолях над гардеробом, где были сложены картонные коробки со старой обувью и тряпьем, оперативники обнаружили на дне одной из коробок перевязанный шпагатом пакет в крафт-бумаге. В пакете находился черный пластмассовый чемоданчик размером 37 на 27 сантиметров и толщиной 4,5 сантиметра. В специальных углублениях в нем были уложены ствол с глушителем, ствольная коробка и приклад бесшумной автоматической снайперской винтовки ВСС "Винторез" с полностью снаряженным магазином на десять патронов. В этом же чемодане находились оптический прицел ПСО-1 и ночной прицел НСПУМ-3.
   Калмыкова арестовали и доставили в СИЗО "Лефортово". Через полгода следствие было закончено и дело направлено в суд. Председательствовать на процессе было поручено заслуженному юристу РФ, заместителю председателя Таганского межмуниципального суда Алексею Николаевичу Сорокину.
   II
   Из всех новшеств, привнесенных в судебную систему России в постсоветские времена, судье Сорокину больше всего нравились два. Первое: запрещение устанавливать телефон в совещательной комнате для судей. Это символизировало, что наконец-то покончено с "телефонным правом". Как будто только по телефону и только в совещательной комнате судьи получали ценные указания.
   Второе новшество касалось судейских мантий, в коих господа судьи обязаны были присутствовать в заседании. Эту новацию он тоже поначалу воспринял не без иронии, но очень быстро ее оценил. Оценили ее и коллеги. Шуточки насчет того, что для полноты картины не мешало бы ввести и парики, прекратились.
   Всякий раз, надевая перед началом судебного заседания мантию, поправляя наплечники и расправляя широкие полы, Сорокин чувствовал, что он как бы воздвигает между собой и жизнью преграду. Мантия защищала его от грязи и крови, которые всегда незримо присутствуют в зале судебных заседаний, предохраняла от злобы, ненависти, жалости, сострадания. Она не давала вырваться и его гневу, ненависти, жалости и состраданию, помогала оставаться бесстрастным.
   Мантия была, как маска. Как панцирь. Он входил в радиационную зону защищенным. И сбрасывая ее, оставлял на ней все налипшие страсти. В конце рабочего дня он разоблачался и вешал мантию в шкаф так, как врач снимает с плеч пропахший лекарствами халат или как строитель - заскорузлую от бетона спецовку.
   Иногда он даже удивлялся, как это раньше судьи заседали без мантий, в обычных костюмах. Как голые. Правда, и тогда он неосознанно, даже слегка стыдясь своего суеверия, надевал на процессы один и тот же темный костюм, в нем заседал, а больше не надевал его никуда. И часто отдавал в химчистку. Гораздо чаще, чем другую одежду. Жена сначала сердилась, потом привыкла.
   И лишь однажды за годы своего служения российской Фемиде судья Сорокин почувствовал, что мантия ему мешает. Это было во время суда над Калмыковым.
   Знакомство с обвинительным заключением и материалами следствия не вызвало у судьи Сорокина сомнений в правомерности предъявленных Калмыкову обвинений. Кроме снайперской винтовки, обнаруженной при обыске, у него была изъята тетрадь, записи в которой неопровержимо свидетельствовали, что примерно в течение трех месяцев он следил за всеми передвижениями проживающего в элитном доме по улице Большие Каменщики крупного бизнесмена, генерального директора компании "Интертраст" и хозяина банка "ЕвроАз" Мамаева Владимира Петровича. И это обстоятельство придавало делу особую значимость.
   Мамаев был заметной фигурой в финансовом мире России. При этом фигурой, тесно связанной с МВД. Как и многие воротилы российского бизнеса, начинал он еще в брежневские времена - цеховиком. Даже сколько-то отсидел: был директором небольшой швейной фабрики, принадлежащей артели инвалидов, гнали "неучтенку" - какой-то дефицитный ширпотреб. Дело обычное по тем временам. Потом стал кооператором. Но по-настоящему развернулся в 90-е годы, когда исчез госзаказ и вся огромная система Главного управления исполнения наказаний оказалась в катастрофическом положении.
   Лагерные предприятия, за счет которых жили тысячи исправительно-трудовых колоний, остались без работы. Никто не хотел покупать брезентовые робы и рукавицы, которые зэки шили, никому не нужны были алюминиевые ложки и вилки, которые штамповали в промзонах, полностью исчез спрос на бесхитростную и довольно топорную мебель лагерных столярок. Еще держались лагерные леспромхозы, но и на их продукцию спрос упал, потому что во много раз возросла стоимость вторичной переработки, превращения хлыстов в обрезную доску.
   Тут-то и появился Мамаев с крупномасштабной, тщательно проработанной программой реорганизации производственной базы ГУИНа. Коллегия МВД, в ведении которого в то время находились лагеря, одобрила программу Мамаева. Она требовала серьезных капиталовложений. Таких денег не было в бюджете, но правительство пошло на отмену налогов, выделяло кредиты под минимальные проценты, гарантировало компании "Интертраст" и банку "ЕвроАз" займы в коммерческих банках, наших и западных - только бы избавиться еще и от этой головной боли.
   Производство начали перепрофилировать. Из алюминия ста- ли штамповать не вилки и ложки, а металлический шифер, пользующийся огромным спросом, белая жесть вместо терок и подойников пошла на дефицитнейшие крышки для консервирования, из брезента шили чехлы для автомобилей и палатки для мелких уличных торговцев, наводнивших все города и веси России. При леспромхозах строились пилорамы, сушилки и деревообрабатывающие цеха, на рынок шли не бревна, а деловая древесина. Вся продукция реализовалась через компанию "Интертраст".
   Судья Сорокин очень сомневался, что все это улучшило положение заключенных, но положение многих чиновников из МВД и ГУИНа и самого Мамаева улучшило. Мамаев был очень влиятельным человеком. Поговаривали (и судья Сорокин склонен был этим разговорам верить), что за "банным" скандалом министра юстиции, его отставкой, а затем и арестом стоял Мамаев. Чего-то, видно, не поделили.
   Понятно, что у такого деятеля, как Мамаев, хватало врагов. Не было ничего удивительного в том, что его заказали. Исполнителем заказа стал Калмыков. Знакомясь с материалами дела, судья Сорокин вынужден был признать, что заказчик сделал хороший выбор.
   Основательность, с которой Калмыков готовил преступление, производила впечатление.
   Маршруты поездок Мамаева из дома в офис компании "Интертраст" на Варварке, в банк "ЕвроАз" на Новом Арбате, в рестораны, где он обедал и проводил неофициальные встречи с партнерами, в ночные клубы, где он иногда развлекался, фиксировались Калмыковым с бухгалтерской тщательностью, с указанием времени и частоты маршрутов. На схемах отмечались места, наиболее удобные для организации покушения, были проработаны маршруты подхода к месту покушения и пути отхода, с точности до минуты просчитано время операции. Было много отметок типа "dir" и "var", что означало направление стрельбы (директрисса) и оценку перспективности операции (вариативность).
   Наиболее перспективными, как явствовало из пометок, были три варианта покушения. Первый: когда Мамаев утром выходит из своего дома к машине (var 95%) или когда вечером приезжает домой (var 85%). Разница в оценке объяснялась тем, что дальность эффективного прицельного огня из "Винтореза" с прицелом ПСО-1 составляет 400 метров, а с ночным прицелом НСПУМ-3 - 300 метров.
   Цифрой "95" были оценены варианты покушения на Мамаева во время его поездок на дачу в подмосковном поселке Кратово и в те дни, когда он посещал любовницу: выходил из офиса через заднюю дверь и на такси ехал в Кунцево, где снимал для нее квартиру.
   Цифрой "100" не был помечен ни один из вариантов, так как стопроцентной гарантии в таких делах не существует.
   Все эти пояснения к схемам следователю дал сам Калмыков. Но он категорически отрицал, что готовил убийство. Напротив, слежку за Мамаевым он вел с совершенно противоположной целью: чтобы предотвратить возможное покушение. Калмыков утверждал, что человек, представившийся сотрудником Мамаева, нанял его для того, чтобы он провел аудит безопасности: проанализировал ситуацию во всех вариантах и выявил моменты, при которых жизнь Мамаева подвергается наибольшей угрозе. За эту работу Калмыкову заплатили три тысячи долларов аванса, сняли для него комнату, купили "Жигули" и обещали еще три тысячи, когда полный отчет будет представлен.
   По утверждению Калмыкова, заказчик потребовал, чтобы эта работа велась в обстановке абсолютной секретности, о ней не должен знать никто, в том числе и сам Мамаев. По его словам, Мамаев ведет себя слишком беспечно, это беспокоит его сотрудников и партнеров. Разработка, которую должен сделать Калмыков, призвана заставить Мамаева изменить его отношение к собственной безопасности. Доводы заказчика показались Калмыкову убедительными, поэтому при увольнении из реабилитационного центра он ничего не рассказал о предложенной ему работе руководителю центра доктору Перегудову.
   Внешность заказчика Калмыков смог описать лишь очень приблизительно, так как тот приехал в реабилитационный центр на такси поздно вечером, разговор происходил на темной аллее парка, примыкающего к госпиталю, а сам заказчик был в шляпе и в темных очках. По словам Калмыкова, эта встреча была единственной. В дальнейшем заказчик звонил ему на общий телефон в коммуналке, Калмыков отчитывался о ходе работы. Последний контакт состоялся за пять дней до его ареста. Калмыков доложил, что аудит закончил и готов представить подробный отчет, на что заказчик приказал ему ждать и больше на связь не выходил.
   Калмыков показал, что стереотрубу со штативом он купил для того, чтобы вести наблюдение за домом Мамаева, а откуда взялась винтовка, не имеет ни малейшего представления. Она могла попасть на антресоли до его вселения, но никак не после. "Винторез" не могли принести и незаметно подложить, так за три месяца, которые он в этой комнате жил, никто не разу не входил в нее в его отсутствие. Он абсолютно в этом уверен, потому что принимал определенные меры предосторожности. Сам же он на антресоли не заглядывал и в коробках не рылся.
   Следователь вызвал на допрос дочь хозяйки комнаты, и тут выяснилось, что комнату матери она не сдала, а продала риэлторской фирме "Прожект", а мебель и все ненужные вещи бросила, чтобы не тащить материнское старье в свою квартиру. В фирме подтвердили, что выкупили комнату, так как на нее был конкретный заказ от клиента с полной предоплатой, и оформили ее на гражданина Калмыкова. Предоплата в размере двенадцати тысяч долларов в рублевом эквиваленте, включающая стоимость комнаты и комиссионные, была прислана на счет фирмы обычным почтовым переводом, что гарантировало анонимность плательщика. В переводе можно написать любую фамилию, на почте не устанавливают личность отправителя.
   Когда следователь предъявил обвиняемому документы о том, что он является собственником комнаты, Калмыков заявил, что первый раз об этом слышит.
   Следователь предпринял попытку выяснить происхождение винтовки. Из Минобороны сообщили, что "Винторез" штатной комплектации с указанным серийным номером в 1996 году вместе с двадцатью единицами стрелкового оружия был похищен неизвестными преступниками со склада одной из воинских частей.
   Ничего не дал и запрос в Центральную криминалистическую лабораторию: "Винторез" чистый, в криминальных происшествиях не засветился.
   С особым вниманием судья Сорокин прочитал протокол допроса Мамаева. Он занял всего половину страницы. Мамаев заявил, что у него, как и у всякого серьезного бизнесмена, есть конкуренты, но он даже представить себе не может, чтобы кто-то из них прибегнул к такому варварскому способу решения проблем.
   Позже, за несколько дней до начала слушания дела Калмыкова, прокурор рассказал судье Сорокину, с которым когда-то вместе учился на юрфаке МГУ, как на самом деле проходил допрос Мамаева, вызванного в качестве свидетеля. Правильнее сказать - приглашенного. Потому что такого деятеля, как Мамаев, не вызовешь повесткой к следователю районной прокуратуры. Его можно только пригласить. Сделал это сам прокурор, а следователь присутствовал при разговоре.
   Сообщение о готовящемся покушении привело Мамаева в ярость. Он не удовлетворился докладом следователя, изъявил желание увидеть дело своими глазами. На напоминание прокурора о тайне следствия заявил, что речь идет о его жизни, поэтому он покорнейше просит показать ему протоколы допросов обвиняемого. Прокурор уступил его просьбе и приказал следователю принести дело, чтобы Мамаев мог просмотреть его в их присутствии.
   По иронической усмешке, с которой прокурор об этом рассказывал, судья понял, что разговор велся совсем не в том тоне и не в тех выражениях. Но он не упрекнул старого товарища в нарушении Уголовно-процессуального кодекса. Прокурор и так пересидел в советниках юстиции, по армейским меркам - в подполковниках, по опыту и должности ему пора бы уже стать старшим советником юстиции. В его положении ни к чему наживать в Мамаеве влиятельного недоброжелателя. Кодекс кодексом, а жизнь жизнью.
   У прокурора создалось впечатление, что самой большой неожиданностью для Мамаева была цена, за которую его заказали. Двенадцать тысяч долларов за комнату в коммуналке плюс три тысячи долларов аванса, плюс стоимость "Винтореза" и старых "Жигулей" - тысяч пять, не больше. Получается, его оценили всего в двадцатник? Где же заказчик нашел такого киллера? Да он мог объявить полтинник и даже стольник!
   - Калмыков работал в реабилитационном центре при военном госпитале, пояснил следователь.
   - Как его там нашли? Кто? Почему его? Следователь
   показал то место в протоколе, где он задал Калмыкову эти же вопросы. Калмыков ответил, что служил в армейской разведке, имеет навыки оперативной работы, заказчик мог узнать об этом из его личного дела в архиве Минобороны. А как на него вышли, он не знает. Он задал этот вопрос заказчику, но тот не ответил.
   - У вас есть недоброжелатели? - спросил прокурор.
   - Недоброжелатели - это у вас в конторе, - последовал раздраженный ответ. - А в большом бизнесе есть только враги.
   - Вы не допускаете, что кто-то из ваших подчиненных, друзей или близких людей действительно нанял Калмыкова, чтобы проверить систему вашей безопасности?
   - И купил ему "Винторез"? - парировал Мамаев.
   - Я допрашивал доктора Перегудова из реабилитационного центра, - сказал следователь. - Он наблюдал Калмыкова больше года. Он не верит, что Калмыков готовил убийство.
   - Мало ли во что он не верит! Что это за центр? Как там оказался киллер?
   - Центр арендует помещение у военного госпиталя, - ответил следователь. - Калмыков попал в госпиталь после тяжелого черепно-мозгового ранения.
   - Псих, значит, - заключил Мамаев. - Тогда понятно.
   - Экспертиза признала его вменяемым, - возразил следователь.
   - Все равно псих! Подписаться на такое дело за двадцать кусков! А если не псих, то полный мудак!
   - Эта цифра оскорбила его до глубины души, - рассказывал прокурор судье Сорокину. - Да за кого его, черт возьми, держат? Сейчас все помешались на рейтингах. А дело-то проще пареной репы. За сколько можно заказать человека, такая ему и цена.
   - Он назвал кого-нибудь, кто мог его заказать? - спросил судья.
   - Нет. Он сказал, что совершенно точно знает, кто его заказал. Но нам не скажет. Его должны найти мы. И засадить на всю катушку. Эту блядь. Так он выразился. После этого спросил моего следака, какой у него чин. Тот ответил: юрист второго ранга - старший лейтенант. Мамаев сказал: будешь майором. Мне он ничего не пообещал, но при прощании руку пожал очень многозначительно, закончил свой рассказ прокурор. - Скажи-ка мне, Алексей Николаевич, мы ведь можем не тащить его в суд? Он очень этого не хочет.
   - Можем, конечно. Если ты не потребуешь вызвать его в качестве свидетеля.
   - Не потребую. Того, что он сказал для протокола, хватит. Он хотел, чтобы его фамилия вообще не упоминалась в процессе. Этого я ему обещать не мог.
   - Ну почему? - возразил Сорокин. - Если в обвинении не будет приготовления к преступлению, можно и не упоминать. Останется только хранение оружия. Но ты же на это не пойдешь?
   - Не пойду, - со вздохом подтвердил прокурор. - На меня жмут. Тут же не просто заказное убийство - предотвращенное. Бдим! А по мне, я бы ограничился двести двадцать второй. Не нравится мне это дело.
   - Почему?
   - Увидишь этого Калмыкова - поймешь.
   III
   Начало процесса было назначено на десять утра. В половине десятого судья Сорокин стоял у окна своего кабинета на третьем этаже безликого, уныло-казарменного вида особняка, в котором размещался суд. По Новой Рязанке, кусок которой был виден в просвете между современными многоэтажными корпусами, нескончаемым потоком струились машины, размазывая "дворниками" по стеклам летящую из-под колес грязь, по тротуарам спешили прохожие, прикрываясь воротниками, шляпами и зонтами от ноябрьской небесной хляби. Время от времени то машины, то люди высеивались из потока, как бы втягивались в тихий Марксистский переулок и сворачивали к зданию суда. Суд представлялся Сорокину чем-то вроде сепаратора, отделяющего грязь от потока жизни и отправляющего ее на очистку в тюрьмы и лагеря. Мало что там очищалось. Грязь возвращалась в круговорот жизни и начинала свое движение по новому кругу.
   Почти полтора миллиона заключенных в стране с населением в сто сорок пять миллионов человек. Каждый из ста - отбывающий наказание преступник.
   Российским судьям безработица не грозила.
   На площадку перед зданием суда вырулила красная спортивная машина. Вырулила уверенно, но без ненужной лихости. Судья Сорокин разбирался в иномарках. У него самого был старенький "Фольксваген Пассат", на котором он летом ездил на дачу. Но эту иномарку он не знал. Что-то итальянское. И очень не из дешевых.
   Из машины вышли два молодых человека. Один высокий, русый, он почему-то показался судье знакомым, второй маленький, круглолицый, чернявый. Через минуту рядом припарковался темно-синий "Мерседес" не слишком новой модели. И почти тотчас японский джип "Ниссан Террано". Из "Мерседеса" вылез плотный, с залысинами, человек лет тридцати пяти, а с высокой подножки джипа спрыгнул парень помоложе, подтянутый, чуть выше среднего роста, темноволосый. И еще один, примерно того же возраста, смугловатый. Они поздоровались, как здороваются хорошо знакомые люди, но без фамильярности, а даже, пожалуй, с какой-то сдержанностью. О чем-то поговорили. Чему-то посмеялись. Потом тот, что был за рулем джипа, взглянул на часы. Старший кивнул: успеем.
   На десять утра никаких серьезных процессов назначено не было - мелкая уголовщина, гражданские дела. Из этого Сорокин сделал вывод, что они вероятнее всего приехали на суд над Калмыковым. Это заставило его внимательнее их рассмотреть.
   Что-то необычное в них было. Дорогие машины. Ну, сейчас у многих дорогие машины. Нормальные прически, нормальная одежда. От хороших фирм, но не вызывающая. Кожаные куртки, плащи. Явно не уголовная братия. Не бизнесмены. Похожи на спортсменов - профессиональных, знающих себе цену. Подтянутостью. И чем-то еще. Какой-то сдержанностью.
   Чем заинтересовало их дело Калмыкова?
   Но тут к зданию суда подкатило такси и отвлекло внимание судьи от этих молодых людей. Из такси проворно выскочил бородатый человек в желтом верблюжьем пальто, с объемистым портфелем под мышкой. Это был Кучеренов, восходящая звезда российской адвокатуры. При виде его судья Сорокин сморщился так, будто съел что-то тухлое.
   Адвоката Кучеренова терпеть не могли в судейских и прокурорских кругах. Не потому, что он был сильным процессуальным противником. Большинство дел он проигрывал, но даже из неудач умел извлекать выгоду. Каждому процессу он старался придать политическую окраску, и это ему чаще всего удавалось. Протесты прокуроров и требования судей говорить по существу дела он расценивал как попрание гражданских прав и свобод, клеймил прокуроров за обвинительный уклон, пережиток советских времен, давал понять, что судьи политически ангажированы или даже куплены. Делал это подло, оскорбительными намеками, пожиманием плеч и разведением рук. Язык у него был подвешен ловко, он никогда не давал формальных поводов обвинить себя в неуважении к суду. Если же, не дай Бог, судья реагировал на его тон, адвокат взмывал гневной фурией, Цицероном обличающим: "Доколе, Катилина?!"
   Он часто мелькал в телевизоре, телевизионщикам нравилась хлесткость его оценок. Раздражение, которое он вызывал у судей своей манерой вести защиту, иногда приводило к тому, что приговор был суровее, чем того требовали обстоятельства дела. Но это мало кто замечал, а самого Кучеренова это не волновало.
   Он был адвокатом модным, дорогим, защищать Калмыкова вызвался сам за гроши, которые получали адвокаты, не нанятые подсудимым, а назначенные по закону. Это означало, что Кучеренов на этот раз пренебрег деньгами, а намерен извлечь из участия в процессе пользу для своей репутации. И судья Сорокин в общем-то понимал какую.
   Но теперь, увидев из окна своего кабинета, как адвокат пожимает руку старшему из молодых людей, которые привлекли его внимание, и что-то уверенно говорит, Сорокин подумал, что он поспешил заподозрить Кучеренова в отсутствии меркантильности.
   - Алексей Николаевич, пора, - заглянув в кабинет, напомнила секретарша, заочница юридического института. Она вынула из шкафа черную судейскую мантию и помогла Сорокину надеть ее. - Как вам идет мантия. Вы в ней такой благородный. Как лорд. В зале телевизионщики из НТВ. Вы разрешите вести съемки?
   - Процесс открытый. Если не последует возражений обвинения и защиты, почему нет?
   Возражений не последовало. Телевизионщики засняли начало суда, обвинительное заключение, и уехали. Процесс пошел по накатанной колее. Только после этого судья Сорокин внимательно рассмотрел обвиняемого и понял, почему прокурор сказал, что ему не нравится это дело.
   Высокий. Сухопарый. Хорошее мужское лицо с легкой азиатчинкой в приподнятых скулах и в разрезе темных безжизненных глаз. Серые от проседи волосы. В сочетании со смуглотой лица они казались париком. Смуглота была не природная, как у южан, она скорее напоминала глубоко въевшийся в кожу загар. Лицо было словно насквозь прожжено беспощадным солнцем и иссушено ветром до пергаментной серости.
   С 1981 года по 1984 год - служба в Афганистане. Так было написано в справке Управления кадрами Минобороны.
   Вот откуда этот загар.
   Виновным он себя не признал. На вопросы отвечал односложно. Получив разрешение сесть, опускался на скамью за решеткой и сидел неподвижно, прямо, глядя перед собой, не обращая внимания ни на судей, ни на прокурора, ни на публику. Во всем его облике было нечто большее чем равнодушие.
   За двадцать лет работы судьей перед Сорокиным прошли многие сотни обвиняемых. Одни изворачивались, другие держались с показной бравадой, третьи пытались убедить суд в том, что все было не так, как показывают свидетели, а так, как излагают дело они. За время следствия они настолько сживались со своей версией случившегося с ними, что искренне верили, что так оно все и было. Были и смирившиеся. Но такого безразличия к своей участи судья Сорокин не встречал никогда.
   Он нашел в деле заключение судебно-психиатрической экспертизы и перечитал его. У психиатров института имени Сербского вменяемость Калмыкова не вызвала никаких сомнений. Состояние исследуемого было классифицировано как эбулия: "Отсутствие побуждений, утрата желаний, полная безучастность и равнодушие к любым проявлениям жизни".