Заводило это рассуждение в тупик, и пан Юрий круто выворачивал свою мысль на спасительный большак. Эвка, отец, Стась, говорил он себе, все это дела приватные, мало ли у кого не ладится с приятелями и родными? Но есть главное дело - воинский долг честно исполнить, родину защищать! Родина малые грехи простит, если в большом от нее уважение заслужишь. Для родины гибель Эвки, ссора сына с отцом - провинность небольшая, зато каждая одержанная полком победа - целительный бальзам. И в этом главном на нем греха нет, ни единого пятнышка на его душе перед родиной, ни разу не дрогнули ни сердце его, ни рука, не прятался он за чужие спины, как иные безгрешные, пока другие свою кровь родине отдают. И он вместе с лучшими как верный сын и слуга любимой отчизны...
В начале сентября дивизия переправилась через Двину, и полк Юрия Матулевича закружил по дорогам, вступая в мелкие бои со стрелецкими отрядами. Уж ясно стало, что война заканчивается, что мало осталось до перемирия, а там и до долгого или вечного мира, но радостнее Юрию не становилось. Как-то стала его даже пугать эта явная близость затишья и мирных дел, потому что, понимал он, уж не на что будет сослаться, и нечем себя занять, и нечем объяснить Еленке свое отсутствие... Или же настолько придется себя переломить, что все покажется легко, любой грех, любое темное свое дело...
К морозам полк пришел в полоцкое предместье Бельчицу и расположился здесь зимовать.
14
Тут и разыскал Юрия с помощью всеведающих людей срочный человек из Дымов - умер пан Адам. Юрий выехал хоронить отца...
Был морозный солнечный день. Березовая роща, где клались на вечный покой дымовские жители, украсилась инеем. Могилу по слову Юрия отрыли рядом с Эвкой, а легкий снежок припорошил круговую груду земли, забелив грубость ее назначения. Тяжелый гроб опустили в яму, соседи и мужики бросили прощальные горсти, застучали лопаты, ксендз помолился, встал крест...
До девятин прожил Юрий дома в какой-то поминальной оглушенности. Приезжали знакомые, дальние соседи оставались ночевать, до полуночи тянулись беседы, Еленка с родителями два дня жила в Дымах, и успел Юрий с ней объясниться, даже свадьбу сговорили между собой на осень; как-то по-иному, чуть ниже, чем раньше, кланялись ему при встрече мужики, спрашивали его распоряжений слуги, старый Матей немощно засел в своей избенке, собираясь на покой вослед за хозяином - помалу вступала в свою силу другая жизнь. Все - остался пан Юрий один. Некого стало бояться, никто не мог его стыдить, стал он полным владельцем Дымов, любимая девушка уже начала считать дни до обручин и свадьбы - идет жизнь, надо ее продолжать. Глядишь, минет год, два, сын появится, и новый Адам зашагает сначала под стол, а там и в седло садиться. Но проскваживала все трезвые мысли и легко осуществимые мечты тоскливая боль в сердце, дергалось там пробужденное похоронами черное пятно. Исчезла из Дымов блаженная девка, и пропадала пустая Эвкина изба; прижигал грудь последний подарок отца - надрезанное золотое сердечко, а сама Эвка лежала с отцом в семейном единстве, и мучила пана Юрия обида, что расстались он и отец без прощания. Да, невесело сидеть в доме, когда мелькают колкие мысли о своей вине; как ни гляди, а сократился отцовский век сыновьим грехом. На просеке по слабости нагрешил, Стасю по слабости рассказал - и сложились две слабости в крепкий удар. Да что делать... Было, было, да быльем зарастет...
После девятин, когда разъехались гости, собрался уезжать и пан Юрий. Уже мешки были собраны, накормленные кони стояли наготове, оставалось выпить стременную, поклониться родному дому и сесть в седло, как потянуло Юрия сходить к отцовской могиле. Он и пошел один напрямик через снежное поле. Сыпался снег минувшей ночью, и бурый холмик уже не бил в глаза скорбной земляной свежестью; белый покров сравнял отца со всеми, кто лег здесь раньше. Белизна, немота, застылость двух крестов - как сирота стоял Юрий перед могилами родни. Заворожил его тихий кладбищенский покой, скучно ему показалось жить, очень скучно... Вот идти назад, выпить чарку и скакать по ледяной дороге под город Полоцк... Вернуться в полк, биться за родину. Но за кого биться, если на родине не осталось родных, никого они уже не боялись, защищенные землей. Юрий присел на могилу... Да, не осталось родных, и убил их не враг, так что и мстить было некому. А биться за себя, за свое счастье? - ведь живет в пяти верстах Еленка Метельская с голубыми глазами и золотой косой, которую можно расплесть... Но сабля, убившая Эвку, надрубила и его душу; дух вывеялся через этот надруб. Юрий ощутил эту потерю тепла, словно потрогал рукой холодную стену выстуженной печки. А без духа, который поднимает ввысь, остается холодная плоть, комок глины, вспоенный и вскормленный в человеческое подобие всем, что дает во временное пользование земля. И сейчас земля желала возвращения своей отнятой части, чуяла, что ничто уже не поднимает вверх это одинокое существо. Но оно боялось этой правды, желало обмануться, уйти в привычную суету, слыша плутовской, обнадеживающий шепоток. Все расписано в нашей судьбе, говорил этот шепоток, все решено за нас, мы лишь исполняем неслышимые приказы, и наша горечь - это обида на решения небесных гетманов; все тут как в битве: ошибся гетман, послал полки под прицельный огонь - и что, горевать, плакать, кручиниться? Он и слушать не станет твои обиды, не твоего ума дело его ошибки, выхватывай саблю - и бей, руби! Так зачем скорбеть над обмерзшей могилой, если не мы себе хозяева, если все происходит и все забывается; пусть судьба несет нас вперед - воевать, любить, веселиться, вперед, как в бою, без оглядки, кого смял, на кого наступил тяжелым копытом конь... Шепоток этот шел из груди, и пан Юрий, прислушиваясь к плавному журчанию слов, признался себе, что этот тоненький, лукавый голосок есть голос его слабости и страха. Страха прочесть приговор к смерти, слабости его исполнить. И привычного желания сбежать от суда над самим собой в бездумность воинских обязанностей, в ясность полкового распорядка. Да, вновь бежать... Уже ждут его у ворот кони, гайдуки греются напоследок возле печи, он сядет в седло, они припустят за ним следом, и опять дорога, корчмы, полная чарка с мороза, стременные, вновь лихие товарищи, хмель и похмелье, стычки, чужая кровь, дешевая, как речная вода... И так нестись, нестись по дорогам до конечного дня, пока не собьет на землю крепкая сабля или слепая пуля... Пан Юрий поморщился от стыда за столь ничтожную будущность, вытянул из-за пояса пистолет, взвел курок. "Нет! Я сам!" подумал Юрий и наставил пистолет на себя дулом. Черная окованная железом дыра зазывала узнать спрятанную в ней тайну. Юрий завороженно всматривался в эту глазницу смерти, в темный узкий ход на тот свет. Стоило нажать на скобу, и этот ход отворится, полыхнет огонь, вырвется пуля и яростным ударом выбьет занозу, измучившую сердце... Все так явно представилось, словно в сей миг происходило. Пан Юрий стоял на распутье между жизнью и смертью и видел свою смерть, открывшуюся ему для искушения... Россыпью брызнет кровь, а по свежему снегу раскатится от кладбища в бесконечность дороги яркий пурпурный ковер, и по нему пойдет строгими рядами прощальная игуменская хоругвь - вся в красных кунтушах и на отборных конях рубиновой масти, и в свободное седло сядет он... Протрубит труба, ряды зарысят в свою неприступную для живых крепость, в светящуюся звезду, которая прочертит на небе искристый след и пропадет за черной чертой вечного горизонта...
Искорка этой падающей звезды мерцала в глубине ствола на поверхности пули... Вот она вылетит, и тогда за ним явится смертная хоругвь, уведет его, и здесь ничего не останется - тело на снежной подстилке.
Юрий стоял на перекрестке жизни и смерти, и его совесть, неподчиненная ни разуму, ни страху, совершала свой окончательный выбор, взвешивала долги мертвым отцу и сестре и ответственность перед живыми, которых он обнадежил любовью, радостью и защитой. На этой живой стороне была поверившая ему, отдавшая годы ожиданию Еленка Метельская и еще некие будущие люди, необозначенные лицами и именами, но желанные, необходимые, те, каких породят он и Еленка, когда соединит их свадебный венец. "Если уйду, подумал Юрий, - им не быть". И тогда он станет перед главным престолом как предатель, и все отвергнут его руку и отведут от него глаза, ибо никого не пожалел и ничего не понял...
Юрий поднял пистолет и выстрелил вверх. Осыпался иней с задетой ветки, прокаркали напуганные вороны, эхо разнеслось и замерло, рассеялась пороховая вонь, и вместе с нею снялась с сердца давящая тяжесть. Свободно стало Юрию. Обновленными глазами оглядел он поле, прорезанное цепочкой его следов, опушенные искристым снегом деревья, два дубовых креста, меж которых мог он упасть с пробитой навылет грудью. Под крестами лежали отец и Эвка, жертвы слепых чувств и роковых ошибок, соединенные тайной родства и этой же тайной напрочь разлученные при жизни, поплатившиеся за нее, за тягу друг к другу, не сулившую ничего, кроме бед и горя. Вот он стоит у немых могил сестры и отца, губитель и мученик, перемогший свою вину, проясненный утратами грешник, беглец, пересиливший страх и боль, он стоит твердо, уже земле не притянуть его, он почувствовал, что и для него есть путь покоя, что больше не надо гнать коня, скрываясь от суда ответа и кары. Отец и сестра расстались с ним безмолвно; пожалев его, они унесли с собою все улики и приговор. Он не назван вслух, разгадка его зависит от воли и настроения Юрия. Прежде этот приговор казался ему смертным, теперь Юрий отгадывает его как обязанность жить; он стыдится, что, ослепленный грехом, ходил по черте нового греха перед отцом и сестрой, которым надо, чтобы кто-то заменил их на земле, помнил о них, назывался их именами.
Так куда бежать? Зачем?
Нет, решил пан Юрий, он не уедет из Дымов. Ему некуда ехать. Здесь его родина, дом, жена. Он будет защищать их здесь. Ему нечего делать там, на далеких дорогах, по которым понесут его полк приказы гетмана, переменчивые, как ветер. Пусть небитых радует топот конской лавины, идущей на смерть, белые огни поднятых сабель, слава рубаки, удачливого молодца, ловкого грешника, раз за разом выходящего сухим и живым из кровавых речек. А он битый, узнал цену всему. Он знает, что после крика "Бей! Руби!" приходится копать яму и укладывать рядами мертвых друзей. Сотни их лежат при дорогах, на полях, где песчаные курганы зарастают полынью, на их крови буйно наливаются травы, выспевает рожь и красная вода в озерах - это знак их страдания, след их мучительной жизни. Или мало видел он поруганных жен и дочерей, женихов, расколотых саблей, насаженных на кол отцов? И под такую угрозу поставить Еленку, детей, которых они родят и вырастят? Опять кинуться в этот губительный вир, где каждый взмах сабли, каждая пуля нацелены на живую душу? Как же ей спастись, где укрыться от этого бессчетного роя свинцовых пуль, от могильного отблеска наточенной стали, от жестокости, зверства, ненависти яростных безумцев, которые, как мор, как чума, готовы выкосить все живое, чтобы на безликой, безмолвной земле не осталось никого, редкие выблекшие тени, покорные рабы, благодарные убийцам за милость, за усталость руки, обессилевшей на некий момент обрывать жизни. С кем объединиться этой исстрадавшейся душе, если все разрознены, все друг друга боятся, все друг другу не верят? Где увидеть свет надежды, отыскать силу для угасшего духа, найти путь обновления? Мир, думал пан Юрий, только мир - раскаяние за убийства, мир и доброта, нет иной цены за кровь. Зло сидит в нас, и мир есть в нас, и если не задавить в себе зло, оно требовательно, нетерпеливо и беспощадно будет рваться наружу, на других. Кто подчинялся ему, кто узнал муки совести, тот выжжет его в себе. Если нам прощают, то прощают в надежде изменить нас ради жизни, радости и защиты от зла.
Юрий поклонился крестам и пошел с кладбища к дому. Он брел снежным полем, не ступая по прежним следам, это были следы другого человека, они мешали ему, он шел по снежной целине, белое покрывало земли казалось ему новым полем жизни, где проложит он прямую тропу. Он решился вернуть все долги, исполнить все обязательства, а старые долги покрыты пылью ушедшего времени, таятся на них образы прошедшей жизни...
Уже увиделся ему двор, и столбы дымов над хатами, и сонные крыши под этими дымами, и тут смутилась его душа прозрением безысходной скуки, какую придется ему терпеть в наследованном отцовском доме, в натопленных покоях, за сытным столом, среди послушных слуг. В одно мгновенье далось ему оглядеть годы будущей жизни: вот приедут к нему сын войского, сын Кротовича, другие соседи, и будут пить, и Кротович, подобно отцу, разобьет себе лоб о камень, и утром станет похож на вурдалака, а через неделю поедут все на беседу к новому войскому, а в праздник он и Еленка выберутся в игуменский костел, а как-нибудь летом сын Пашуты ограбит на дороге пана Михала, и соберется наезд и станет незабываемым событием до следующего наезда, а там подрастет сын, отыщет себе в полоцком коллегиуме друга по имени Стась, рубанет близкого человека саблей от дуроты и пыхи, и умчит страдать и забываться от страданий... Где ж счастье и какой смысл в этом хаосе? Нет, не влечет его такое счастье. Подобно оно вечному сну. На другие дороги призывает его судьба голосами серебряных полковых труб. Прочь видения! Вперед, и будь что будет!
ПОСЛЕСЛОВИЕ К ПОВЕСТИ "ТРОПА КАИНА"
Эта повесть в первом издании (1986 год) по некоторым причинам называлась "Испить чашу". Первоначальное название - "Тропа Каина" - кажется автору более точным для тех исторических обстоятельств, которые положены в канву сюжета. Поэтому оно восстановлено. Грех библейского Каина обрел в культурной традиции значение самого мрачного символа. На тропе Каина стоит ночью разбойник с большой дороги. Но тропа Каина - это и фронт длиной в тысячу километров, где сталкиваются конные лавины, палят пушки и сходятся в штыковом бою пехотные массы. Человек, убивая другого человека, убивает того, кто, как и он, создан по подобию божьему; ведь все люди - братья. Вообще, любое зло, обретая действенную силу, выходит на каинову тропу, поскольку прямо или опосредованно оно направлено на братоубийство.
Повесть написана на документальной основе. В силу законов жанра детективный сюжет не приемлет детализации исторического содержания. Детектив требует напряжения, и потому о многих важных явлениях приходится говорить скороговоркой. Но редкий событийный пунктир не позволяет современному читателю проследить те глубинные причины действия и настроения, которыми руководствовались люди на переломе XVII столетия. К сожалению, войны 1654-1661 годов на землях Белорусский и Литвы не попадали в поле интересов популярной литературы. Может быть потому, что это были одни из самых страшных по своим последствиям войн в европейской истории. Так что не помешает добавить к сюжету несколько слов для тех читателей, которых в историческом детективе интересуют и реальности давней жизни.
Время с 1648 по 1667 год в белорусской, литовской, польской истории получило образное сравнение с потопом. Представление о нем дает широкоизвестный роман Генрика Сенкевича "Потоп". Не всем читателям известно, что прообразом главного героя, храброго, но непутевого шляхтича Анджея Кмитица послужила реальная личность - оршанский войт Самуэль Кмитич, внук оршанского старосты, номинального смоленского воеводы Филона Кмиты-Чернобыльского. Тот "потоп" отличался от библейского тем, что заливала землю не морская вода, а человеческая кровь. Только в Белоруссии унес "потоп" 52 процента населения.
Начало "потопа" датируется маем месяцем 1648 года, победами казаков Богдана Хмельницкого над регулярными войсками у Желтых Вод и у Корсуня. Но большая война, война народов, началась в 1654 году, когда, после решений Переяславской Рады о союзе украинского казачества с Московской державой, Россия пошла войной на Речь Посполитую, и главный театр боевых действий припал на Белоруссию. За лето и осень того года русские войска захватили Полоцк, Витебск, Мстиславль, Оршу, Могилев, а в следующем году - Минск, Пинск, Гродно, Каунас и столицу Белоруссии и Литвы - Вильно. Используя столь удобные обстоятельства, на Речь Посполитую напали шведы и быстро оккупировали всю Польшу и незанятую русскими часть Литвы. В 1656 году, исполняя заветную мечту русских царей, Алексей Михайлович начал воевать со шведами за овладение Балтийским побережьем. В связи с этим поляки примирились с Россией и дали отпор шведам на своих землях.
В это время умер Богдан Хмельницкий, а новый гетман Выговский не видел смысла в подчинении украинского казачества русскому царю. Казацкая Рада отменила статьи Переяславского соглашения о союзе с Россией. После этого казаки вместе с татарами разбили русские войска князя Пожарского под Конотопом. На Волыни сдалась казакам армия Шереметьева, а в Белоруссии под Ляховичами потерпел поражение князь Хованский. Русским войскам пришлось покинуть Минск, Борисов, Оршу, Полоцк, сдаться в Гродно, и наконец сдаться в Вильно. Это был 1661 год.
Понятно, что все, кто участвовал в боевых действиях, не ставили себе главной целью убийство. Они совершались как бы попутно при столкновении противоположных интересов. Казаки желали полной воли, крестьяне домогались свободы и земли, и те, и другие ненавидели и вырезали шляхту. Русское войско, выполняя приказ о захвате Белоруссии и Литвы, вынуждено было стрелять в белорусских и литовских солдат. В ответ, чтобы остановить иноземное нашествие, белорусские и литовские хоругви уничтожали русских ратников. Ратники, когда захватывали город, мстили за сопротивление и за своих убитых товарищей - грабили дворы, насиловали женщин, поджигали дома, убивали жителей. Население городов, чтобы избежать такой судьбы, стояло на городских стенах до последнего патрона. На крестьянские дворы охотились все, кто не хотел умереть от голода, то есть солдаты всех армий. Пленных не щадил никто, поскольку их надо стеречь и кормить. Живя среди таких обстоятельств и следуя таким правилам в течение пятнадцати лет, все напились крови, как вампиры. В конце концов, обессиленные, разошлись каждый в свои пределы.
Вот некоторые показатели из подсчетов потерь по белорусским воеводствам. Например, в Бресте до войны было 1500 дворов, после войны осталось 869, в Кобрине из 478 уцелело 148, в Полоцке было 1502, осталось 102, в Витебске из 980 дворов сохранилось 56, в Турове было 400, осталось 110, в Пинске из 409 уцелело 290, в Бобруйске из 409 уцелело 170, в Ляховичах из 215 осталось 17, в Слуцке было 1480, осталось 812, в Пружанах из 480 уцелело 92, Могилев из 2367 дворов потерял 1780. И так далее. Не было ни одного обойденного грабежами и пожарами местечка.
То же самое совершилось и в деревне. В 1648 году Витебское воеводство насчитывало 65 990 крестьянских дворов, после войны их осталось 22 920. В Полоцком воеводстве имелось 19 580 хозяйств, сохранилось 5840. В минском воеводстве из 31 240 дворов уцелело 12 380. На Брестчине из 63 990 хозяйств сохранилось 32 760. И так далее. Представим себе, что каждый двор - это, по меньшей мере, 5-6 живых душ: отец, мать, двое - трое детей, бабушка, дед. Несложно перемножить названные выше числа на 5 или 6, чтобы обрисовать масштабы катастрофы. Следует добавить сюда, как минимум, 300 тысяч крестьян, выведенных боярами для заселения своих опустелых вотчин или для продажи на невольничьих рынках. Были вывезены все кузни, запасы железа, древесный уголь, мануфактурное оборудование. По воле патриарха вывезли все типографии кириллического шрифта, что подорвало развитие белорусской книжной культуры и оставило без книг школу, заглушило литературу. Горестные результаты войны ускорили процесс полонизации и католизации, как негативную реакцию на политику русского царя на оккупированных землях. За годы "потопа" погибло 2 миллиона 300 тысяч жителей Белоруссии. Это был удар, от которого оправлялись столетиями. Такое количество смертей от насилия, голода, эпидемий отразилось на психологии тех поколений, обессмыслило их жизнь, развило нетерпимость и агрессивность. Убийство человека, вообще преступление превратилось в нечто обыденное и привычное, в черту быта. Поэтому в душах человеческих легко пробуждалось каиново начало. Вот эти обстоятельства следует держать в памяти, оценивая поступки героя повести, поручника Юрия Матулевича, который, как и все люди всегда и везде, не более чем дитя своего века и его обычаев.
Автор
В начале сентября дивизия переправилась через Двину, и полк Юрия Матулевича закружил по дорогам, вступая в мелкие бои со стрелецкими отрядами. Уж ясно стало, что война заканчивается, что мало осталось до перемирия, а там и до долгого или вечного мира, но радостнее Юрию не становилось. Как-то стала его даже пугать эта явная близость затишья и мирных дел, потому что, понимал он, уж не на что будет сослаться, и нечем себя занять, и нечем объяснить Еленке свое отсутствие... Или же настолько придется себя переломить, что все покажется легко, любой грех, любое темное свое дело...
К морозам полк пришел в полоцкое предместье Бельчицу и расположился здесь зимовать.
14
Тут и разыскал Юрия с помощью всеведающих людей срочный человек из Дымов - умер пан Адам. Юрий выехал хоронить отца...
Был морозный солнечный день. Березовая роща, где клались на вечный покой дымовские жители, украсилась инеем. Могилу по слову Юрия отрыли рядом с Эвкой, а легкий снежок припорошил круговую груду земли, забелив грубость ее назначения. Тяжелый гроб опустили в яму, соседи и мужики бросили прощальные горсти, застучали лопаты, ксендз помолился, встал крест...
До девятин прожил Юрий дома в какой-то поминальной оглушенности. Приезжали знакомые, дальние соседи оставались ночевать, до полуночи тянулись беседы, Еленка с родителями два дня жила в Дымах, и успел Юрий с ней объясниться, даже свадьбу сговорили между собой на осень; как-то по-иному, чуть ниже, чем раньше, кланялись ему при встрече мужики, спрашивали его распоряжений слуги, старый Матей немощно засел в своей избенке, собираясь на покой вослед за хозяином - помалу вступала в свою силу другая жизнь. Все - остался пан Юрий один. Некого стало бояться, никто не мог его стыдить, стал он полным владельцем Дымов, любимая девушка уже начала считать дни до обручин и свадьбы - идет жизнь, надо ее продолжать. Глядишь, минет год, два, сын появится, и новый Адам зашагает сначала под стол, а там и в седло садиться. Но проскваживала все трезвые мысли и легко осуществимые мечты тоскливая боль в сердце, дергалось там пробужденное похоронами черное пятно. Исчезла из Дымов блаженная девка, и пропадала пустая Эвкина изба; прижигал грудь последний подарок отца - надрезанное золотое сердечко, а сама Эвка лежала с отцом в семейном единстве, и мучила пана Юрия обида, что расстались он и отец без прощания. Да, невесело сидеть в доме, когда мелькают колкие мысли о своей вине; как ни гляди, а сократился отцовский век сыновьим грехом. На просеке по слабости нагрешил, Стасю по слабости рассказал - и сложились две слабости в крепкий удар. Да что делать... Было, было, да быльем зарастет...
После девятин, когда разъехались гости, собрался уезжать и пан Юрий. Уже мешки были собраны, накормленные кони стояли наготове, оставалось выпить стременную, поклониться родному дому и сесть в седло, как потянуло Юрия сходить к отцовской могиле. Он и пошел один напрямик через снежное поле. Сыпался снег минувшей ночью, и бурый холмик уже не бил в глаза скорбной земляной свежестью; белый покров сравнял отца со всеми, кто лег здесь раньше. Белизна, немота, застылость двух крестов - как сирота стоял Юрий перед могилами родни. Заворожил его тихий кладбищенский покой, скучно ему показалось жить, очень скучно... Вот идти назад, выпить чарку и скакать по ледяной дороге под город Полоцк... Вернуться в полк, биться за родину. Но за кого биться, если на родине не осталось родных, никого они уже не боялись, защищенные землей. Юрий присел на могилу... Да, не осталось родных, и убил их не враг, так что и мстить было некому. А биться за себя, за свое счастье? - ведь живет в пяти верстах Еленка Метельская с голубыми глазами и золотой косой, которую можно расплесть... Но сабля, убившая Эвку, надрубила и его душу; дух вывеялся через этот надруб. Юрий ощутил эту потерю тепла, словно потрогал рукой холодную стену выстуженной печки. А без духа, который поднимает ввысь, остается холодная плоть, комок глины, вспоенный и вскормленный в человеческое подобие всем, что дает во временное пользование земля. И сейчас земля желала возвращения своей отнятой части, чуяла, что ничто уже не поднимает вверх это одинокое существо. Но оно боялось этой правды, желало обмануться, уйти в привычную суету, слыша плутовской, обнадеживающий шепоток. Все расписано в нашей судьбе, говорил этот шепоток, все решено за нас, мы лишь исполняем неслышимые приказы, и наша горечь - это обида на решения небесных гетманов; все тут как в битве: ошибся гетман, послал полки под прицельный огонь - и что, горевать, плакать, кручиниться? Он и слушать не станет твои обиды, не твоего ума дело его ошибки, выхватывай саблю - и бей, руби! Так зачем скорбеть над обмерзшей могилой, если не мы себе хозяева, если все происходит и все забывается; пусть судьба несет нас вперед - воевать, любить, веселиться, вперед, как в бою, без оглядки, кого смял, на кого наступил тяжелым копытом конь... Шепоток этот шел из груди, и пан Юрий, прислушиваясь к плавному журчанию слов, признался себе, что этот тоненький, лукавый голосок есть голос его слабости и страха. Страха прочесть приговор к смерти, слабости его исполнить. И привычного желания сбежать от суда над самим собой в бездумность воинских обязанностей, в ясность полкового распорядка. Да, вновь бежать... Уже ждут его у ворот кони, гайдуки греются напоследок возле печи, он сядет в седло, они припустят за ним следом, и опять дорога, корчмы, полная чарка с мороза, стременные, вновь лихие товарищи, хмель и похмелье, стычки, чужая кровь, дешевая, как речная вода... И так нестись, нестись по дорогам до конечного дня, пока не собьет на землю крепкая сабля или слепая пуля... Пан Юрий поморщился от стыда за столь ничтожную будущность, вытянул из-за пояса пистолет, взвел курок. "Нет! Я сам!" подумал Юрий и наставил пистолет на себя дулом. Черная окованная железом дыра зазывала узнать спрятанную в ней тайну. Юрий завороженно всматривался в эту глазницу смерти, в темный узкий ход на тот свет. Стоило нажать на скобу, и этот ход отворится, полыхнет огонь, вырвется пуля и яростным ударом выбьет занозу, измучившую сердце... Все так явно представилось, словно в сей миг происходило. Пан Юрий стоял на распутье между жизнью и смертью и видел свою смерть, открывшуюся ему для искушения... Россыпью брызнет кровь, а по свежему снегу раскатится от кладбища в бесконечность дороги яркий пурпурный ковер, и по нему пойдет строгими рядами прощальная игуменская хоругвь - вся в красных кунтушах и на отборных конях рубиновой масти, и в свободное седло сядет он... Протрубит труба, ряды зарысят в свою неприступную для живых крепость, в светящуюся звезду, которая прочертит на небе искристый след и пропадет за черной чертой вечного горизонта...
Искорка этой падающей звезды мерцала в глубине ствола на поверхности пули... Вот она вылетит, и тогда за ним явится смертная хоругвь, уведет его, и здесь ничего не останется - тело на снежной подстилке.
Юрий стоял на перекрестке жизни и смерти, и его совесть, неподчиненная ни разуму, ни страху, совершала свой окончательный выбор, взвешивала долги мертвым отцу и сестре и ответственность перед живыми, которых он обнадежил любовью, радостью и защитой. На этой живой стороне была поверившая ему, отдавшая годы ожиданию Еленка Метельская и еще некие будущие люди, необозначенные лицами и именами, но желанные, необходимые, те, каких породят он и Еленка, когда соединит их свадебный венец. "Если уйду, подумал Юрий, - им не быть". И тогда он станет перед главным престолом как предатель, и все отвергнут его руку и отведут от него глаза, ибо никого не пожалел и ничего не понял...
Юрий поднял пистолет и выстрелил вверх. Осыпался иней с задетой ветки, прокаркали напуганные вороны, эхо разнеслось и замерло, рассеялась пороховая вонь, и вместе с нею снялась с сердца давящая тяжесть. Свободно стало Юрию. Обновленными глазами оглядел он поле, прорезанное цепочкой его следов, опушенные искристым снегом деревья, два дубовых креста, меж которых мог он упасть с пробитой навылет грудью. Под крестами лежали отец и Эвка, жертвы слепых чувств и роковых ошибок, соединенные тайной родства и этой же тайной напрочь разлученные при жизни, поплатившиеся за нее, за тягу друг к другу, не сулившую ничего, кроме бед и горя. Вот он стоит у немых могил сестры и отца, губитель и мученик, перемогший свою вину, проясненный утратами грешник, беглец, пересиливший страх и боль, он стоит твердо, уже земле не притянуть его, он почувствовал, что и для него есть путь покоя, что больше не надо гнать коня, скрываясь от суда ответа и кары. Отец и сестра расстались с ним безмолвно; пожалев его, они унесли с собою все улики и приговор. Он не назван вслух, разгадка его зависит от воли и настроения Юрия. Прежде этот приговор казался ему смертным, теперь Юрий отгадывает его как обязанность жить; он стыдится, что, ослепленный грехом, ходил по черте нового греха перед отцом и сестрой, которым надо, чтобы кто-то заменил их на земле, помнил о них, назывался их именами.
Так куда бежать? Зачем?
Нет, решил пан Юрий, он не уедет из Дымов. Ему некуда ехать. Здесь его родина, дом, жена. Он будет защищать их здесь. Ему нечего делать там, на далеких дорогах, по которым понесут его полк приказы гетмана, переменчивые, как ветер. Пусть небитых радует топот конской лавины, идущей на смерть, белые огни поднятых сабель, слава рубаки, удачливого молодца, ловкого грешника, раз за разом выходящего сухим и живым из кровавых речек. А он битый, узнал цену всему. Он знает, что после крика "Бей! Руби!" приходится копать яму и укладывать рядами мертвых друзей. Сотни их лежат при дорогах, на полях, где песчаные курганы зарастают полынью, на их крови буйно наливаются травы, выспевает рожь и красная вода в озерах - это знак их страдания, след их мучительной жизни. Или мало видел он поруганных жен и дочерей, женихов, расколотых саблей, насаженных на кол отцов? И под такую угрозу поставить Еленку, детей, которых они родят и вырастят? Опять кинуться в этот губительный вир, где каждый взмах сабли, каждая пуля нацелены на живую душу? Как же ей спастись, где укрыться от этого бессчетного роя свинцовых пуль, от могильного отблеска наточенной стали, от жестокости, зверства, ненависти яростных безумцев, которые, как мор, как чума, готовы выкосить все живое, чтобы на безликой, безмолвной земле не осталось никого, редкие выблекшие тени, покорные рабы, благодарные убийцам за милость, за усталость руки, обессилевшей на некий момент обрывать жизни. С кем объединиться этой исстрадавшейся душе, если все разрознены, все друг друга боятся, все друг другу не верят? Где увидеть свет надежды, отыскать силу для угасшего духа, найти путь обновления? Мир, думал пан Юрий, только мир - раскаяние за убийства, мир и доброта, нет иной цены за кровь. Зло сидит в нас, и мир есть в нас, и если не задавить в себе зло, оно требовательно, нетерпеливо и беспощадно будет рваться наружу, на других. Кто подчинялся ему, кто узнал муки совести, тот выжжет его в себе. Если нам прощают, то прощают в надежде изменить нас ради жизни, радости и защиты от зла.
Юрий поклонился крестам и пошел с кладбища к дому. Он брел снежным полем, не ступая по прежним следам, это были следы другого человека, они мешали ему, он шел по снежной целине, белое покрывало земли казалось ему новым полем жизни, где проложит он прямую тропу. Он решился вернуть все долги, исполнить все обязательства, а старые долги покрыты пылью ушедшего времени, таятся на них образы прошедшей жизни...
Уже увиделся ему двор, и столбы дымов над хатами, и сонные крыши под этими дымами, и тут смутилась его душа прозрением безысходной скуки, какую придется ему терпеть в наследованном отцовском доме, в натопленных покоях, за сытным столом, среди послушных слуг. В одно мгновенье далось ему оглядеть годы будущей жизни: вот приедут к нему сын войского, сын Кротовича, другие соседи, и будут пить, и Кротович, подобно отцу, разобьет себе лоб о камень, и утром станет похож на вурдалака, а через неделю поедут все на беседу к новому войскому, а в праздник он и Еленка выберутся в игуменский костел, а как-нибудь летом сын Пашуты ограбит на дороге пана Михала, и соберется наезд и станет незабываемым событием до следующего наезда, а там подрастет сын, отыщет себе в полоцком коллегиуме друга по имени Стась, рубанет близкого человека саблей от дуроты и пыхи, и умчит страдать и забываться от страданий... Где ж счастье и какой смысл в этом хаосе? Нет, не влечет его такое счастье. Подобно оно вечному сну. На другие дороги призывает его судьба голосами серебряных полковых труб. Прочь видения! Вперед, и будь что будет!
ПОСЛЕСЛОВИЕ К ПОВЕСТИ "ТРОПА КАИНА"
Эта повесть в первом издании (1986 год) по некоторым причинам называлась "Испить чашу". Первоначальное название - "Тропа Каина" - кажется автору более точным для тех исторических обстоятельств, которые положены в канву сюжета. Поэтому оно восстановлено. Грех библейского Каина обрел в культурной традиции значение самого мрачного символа. На тропе Каина стоит ночью разбойник с большой дороги. Но тропа Каина - это и фронт длиной в тысячу километров, где сталкиваются конные лавины, палят пушки и сходятся в штыковом бою пехотные массы. Человек, убивая другого человека, убивает того, кто, как и он, создан по подобию божьему; ведь все люди - братья. Вообще, любое зло, обретая действенную силу, выходит на каинову тропу, поскольку прямо или опосредованно оно направлено на братоубийство.
Повесть написана на документальной основе. В силу законов жанра детективный сюжет не приемлет детализации исторического содержания. Детектив требует напряжения, и потому о многих важных явлениях приходится говорить скороговоркой. Но редкий событийный пунктир не позволяет современному читателю проследить те глубинные причины действия и настроения, которыми руководствовались люди на переломе XVII столетия. К сожалению, войны 1654-1661 годов на землях Белорусский и Литвы не попадали в поле интересов популярной литературы. Может быть потому, что это были одни из самых страшных по своим последствиям войн в европейской истории. Так что не помешает добавить к сюжету несколько слов для тех читателей, которых в историческом детективе интересуют и реальности давней жизни.
Время с 1648 по 1667 год в белорусской, литовской, польской истории получило образное сравнение с потопом. Представление о нем дает широкоизвестный роман Генрика Сенкевича "Потоп". Не всем читателям известно, что прообразом главного героя, храброго, но непутевого шляхтича Анджея Кмитица послужила реальная личность - оршанский войт Самуэль Кмитич, внук оршанского старосты, номинального смоленского воеводы Филона Кмиты-Чернобыльского. Тот "потоп" отличался от библейского тем, что заливала землю не морская вода, а человеческая кровь. Только в Белоруссии унес "потоп" 52 процента населения.
Начало "потопа" датируется маем месяцем 1648 года, победами казаков Богдана Хмельницкого над регулярными войсками у Желтых Вод и у Корсуня. Но большая война, война народов, началась в 1654 году, когда, после решений Переяславской Рады о союзе украинского казачества с Московской державой, Россия пошла войной на Речь Посполитую, и главный театр боевых действий припал на Белоруссию. За лето и осень того года русские войска захватили Полоцк, Витебск, Мстиславль, Оршу, Могилев, а в следующем году - Минск, Пинск, Гродно, Каунас и столицу Белоруссии и Литвы - Вильно. Используя столь удобные обстоятельства, на Речь Посполитую напали шведы и быстро оккупировали всю Польшу и незанятую русскими часть Литвы. В 1656 году, исполняя заветную мечту русских царей, Алексей Михайлович начал воевать со шведами за овладение Балтийским побережьем. В связи с этим поляки примирились с Россией и дали отпор шведам на своих землях.
В это время умер Богдан Хмельницкий, а новый гетман Выговский не видел смысла в подчинении украинского казачества русскому царю. Казацкая Рада отменила статьи Переяславского соглашения о союзе с Россией. После этого казаки вместе с татарами разбили русские войска князя Пожарского под Конотопом. На Волыни сдалась казакам армия Шереметьева, а в Белоруссии под Ляховичами потерпел поражение князь Хованский. Русским войскам пришлось покинуть Минск, Борисов, Оршу, Полоцк, сдаться в Гродно, и наконец сдаться в Вильно. Это был 1661 год.
Понятно, что все, кто участвовал в боевых действиях, не ставили себе главной целью убийство. Они совершались как бы попутно при столкновении противоположных интересов. Казаки желали полной воли, крестьяне домогались свободы и земли, и те, и другие ненавидели и вырезали шляхту. Русское войско, выполняя приказ о захвате Белоруссии и Литвы, вынуждено было стрелять в белорусских и литовских солдат. В ответ, чтобы остановить иноземное нашествие, белорусские и литовские хоругви уничтожали русских ратников. Ратники, когда захватывали город, мстили за сопротивление и за своих убитых товарищей - грабили дворы, насиловали женщин, поджигали дома, убивали жителей. Население городов, чтобы избежать такой судьбы, стояло на городских стенах до последнего патрона. На крестьянские дворы охотились все, кто не хотел умереть от голода, то есть солдаты всех армий. Пленных не щадил никто, поскольку их надо стеречь и кормить. Живя среди таких обстоятельств и следуя таким правилам в течение пятнадцати лет, все напились крови, как вампиры. В конце концов, обессиленные, разошлись каждый в свои пределы.
Вот некоторые показатели из подсчетов потерь по белорусским воеводствам. Например, в Бресте до войны было 1500 дворов, после войны осталось 869, в Кобрине из 478 уцелело 148, в Полоцке было 1502, осталось 102, в Витебске из 980 дворов сохранилось 56, в Турове было 400, осталось 110, в Пинске из 409 уцелело 290, в Бобруйске из 409 уцелело 170, в Ляховичах из 215 осталось 17, в Слуцке было 1480, осталось 812, в Пружанах из 480 уцелело 92, Могилев из 2367 дворов потерял 1780. И так далее. Не было ни одного обойденного грабежами и пожарами местечка.
То же самое совершилось и в деревне. В 1648 году Витебское воеводство насчитывало 65 990 крестьянских дворов, после войны их осталось 22 920. В Полоцком воеводстве имелось 19 580 хозяйств, сохранилось 5840. В минском воеводстве из 31 240 дворов уцелело 12 380. На Брестчине из 63 990 хозяйств сохранилось 32 760. И так далее. Представим себе, что каждый двор - это, по меньшей мере, 5-6 живых душ: отец, мать, двое - трое детей, бабушка, дед. Несложно перемножить названные выше числа на 5 или 6, чтобы обрисовать масштабы катастрофы. Следует добавить сюда, как минимум, 300 тысяч крестьян, выведенных боярами для заселения своих опустелых вотчин или для продажи на невольничьих рынках. Были вывезены все кузни, запасы железа, древесный уголь, мануфактурное оборудование. По воле патриарха вывезли все типографии кириллического шрифта, что подорвало развитие белорусской книжной культуры и оставило без книг школу, заглушило литературу. Горестные результаты войны ускорили процесс полонизации и католизации, как негативную реакцию на политику русского царя на оккупированных землях. За годы "потопа" погибло 2 миллиона 300 тысяч жителей Белоруссии. Это был удар, от которого оправлялись столетиями. Такое количество смертей от насилия, голода, эпидемий отразилось на психологии тех поколений, обессмыслило их жизнь, развило нетерпимость и агрессивность. Убийство человека, вообще преступление превратилось в нечто обыденное и привычное, в черту быта. Поэтому в душах человеческих легко пробуждалось каиново начало. Вот эти обстоятельства следует держать в памяти, оценивая поступки героя повести, поручника Юрия Матулевича, который, как и все люди всегда и везде, не более чем дитя своего века и его обычаев.
Автор