Страница:
— Был бы я королём, никогда б не снимал с головы корону! — заявил Буйко. — Даже ночью так и спал бы в ней.
Тем временем на пригорок с заливистым лаем выскочили собаки, за ними всадники на быстроногих конях; впереди королевский егермейстер в развевающемся зелёном кафтане.
Всадники, не сворачивая, неслись прямо к мельнице и осадили коней перед самым крыльцом. Буйко и Пал кубарем скатились с лестницы и стали перед гостями. Вытирая руки, вышла из дома тётушка Оршик. Егермейстер, придержав разгорячённого коня, заговорил так громогласно, будто глашатай перед многолюдной толпой:
— Слушай, мельник! Сегодня у тебя великое торжество. Король Матьяш со свитой пожалует сейчас к тебе во двор и попросит напиться!
— Король Матьяш? — ахнули в один голос хозяева.
А тётушка Оршик сломя голову бросилась в дом поискать сосуд для питья покрасивей.
И вот опять под ногами коней заколыхалась земля, и в следующее мгновение во двор мельницы галопом влетел король Матьяш. По правую руку от него скакал длинноусый старый витязь, по левую — на белоснежном коне такая красавица, что самой красоты краше. За ними — знатные господа, целое войско охотников. Лучники, загонщики, псари, а позади всех сокольничие с длинными палками с перекладиной, на которых сидели птицы-хищники.
— Доброе утро, мельник! — приветствовал хозяина король. — Полон ли ковш твоей мельницы?
— Полон, государь, — ответил старый Кинижи. — Благодарение королю и благодарение людям.
— Скажи, полководец Балаж Мадьяр, — обратился король к седоусому витязю, — как, по твоему разумению, следует понимать слова мельника?
— Э-э, государь, я уже стар, и не под силу мне такие загадки. Зато дочери моей милы мудрёные забавы. Ну, а во всём остальном мой разум, конечно, острее.
Король повернулся к девушке, сидевшей на белом коне.
— Что ж, Й?ланка, если ты так же умна, как красива, тогда, без сомнения, разгадаешь загадку старого мельника.
Йоланка и впрямь была хороша собой. Быстрая скачка разрумянила её щеки, свежий утренний ветер подёрнул влагой глаза, и от этого блестели они во сто крат ярче.
— Короля мельник благодарит за то, — подумав немного, звонким голосом отвечала красавица, — что его величество охраняет мирный труд своего народа, а людей — за то, что они в поте лица добывают свой хлеб.
— В самую точку попала барышня, государь, потому что если б было иначе, то по ковшу моей мельницы гулял бы вольный ветер.
По душе пришлось сказанное королю Матьяшу. Даже суровый Балаж Мадьяр при этих словах усмехнулся в усы. Но тут из-за спины прекрасной Йоланки выехал вперёд витязь в платье цвета безвременника. [5]Его охотничий костюм сверкал драгоценными каменьями, но лицо было бледно, как цвет его одежды, а из-под высокой шапки свисали густые жёлтые локоны. Витязь подскакал к Кинижи, едва не сбив его с ног. Перегнувшись через седло, он уставился на макушку старого мельника.
— Как посмел ты, мужик, с таким лукавством и чванством отвечать самому королю?
Хотелось, наверно, жёлтому витязю чем-нибудь перед королём отличиться, да только не нуждался король Матьяш в хлопотах непрошеного ходатая.
— Ты неправ, кондотьер [6]Голуб?н. Ответ мельника разумен и мудр. Он славный старик, и мы не ошиблись, наведавшись к нему во двор.
И король опять повернулся к Кинижи, а Голубан, посрамлённый, отъехал в сторонку.
— Вот что, мельник. Эта девушка от самой зари скакала верхом по лесам наравне со всеми моими витязями. Поэтому ничего удивительного, что ей захотелось пить. Не дашь ли ты ей напиться?
Не успел мельник и рта раскрыть, как на крыльце появилась тётушка Оршик со старинным, изящной работы кувшином в руках.
— Вот вода, государь, — сказала она. — Только нет у нас, бедных людей, подходящего подноса, чтоб поставить на него кувшин.
Но тут подскочил Пал, схватил валявшийся на земле громадный жёрнов и протянул на ладони старухе.
— Говоришь, нет подноса, тётушка Оршик? Вот наш поднос. Он более вечен, чем золото… Ставь свой кувшин.
Гул изумления пробежал по рядам королевской свиты.
— Ай да парень, чёрт побери! — воскликнул король, хлопнув себя по колену.
И угрюмый Балаж Мадьяр одобрительно кивнул головой.
— Сто чертей, сто проклятий! Я бывалый солдат и повидал на веку не мало, но парня с этакой силищей ни разу в жизни не видывал!
А Пал подошёл к Йоланке и без малейшего усилия протянул ей гигантский жёрнов с кувшином старинной работы. Йоланка словно оцепенела от изумления и несколько секунд сидела не шевелясь, не произнося ни единого слова.
— Пей, дочка, пей, — ободрил её отец. — Не доводилось ещё тебе бывать в гостях у таких хозяев.
Йоланка взяла кувшин и с удовольствием прильнула к нему губами. Пьёт, пьёт, а сама из-под опущенных ресниц глаз не сводит со статного красавца.
— Благодарствуй, — произнесла она наконец, — благодарствуй, добрый витязь, — и улыбнулась, потому что заметила не только богатырскую силу Пала, но его нежный и кроткий взгляд.
— Я рад служить тебе вечно, но не зови меня витязем. Я всего лишь бедный подручный мельника. — С этими словами Пал отошёл в сторонку и бросил жёрнов туда, откуда взял.
Жёрнов лёг на прежнее место, а земля от могучего броска кругом всколыхнулась и затряслась. Затаившая дыхание ошеломлённая свита разразилась ликующими возгласами. Все кричали: «Ура! Ура!» — и крики не смолкали ещё долгое время. А Пал и Йоланка всё это время не сводили друг с друга восхищённых глаз… Но витязь в жёлтом — завистливый, как видно, сверх меры — не мог этого снести и снова выехал вперёд. И тут Пал увидел, что жёлтый витязь богатырь собой. Рядом с ним все прочие знатные господа и витязи казались попросту карликами. Жёлтый витязь вынул из кошелька золотую монету и швырнул под ноги Палу.
— Бери, мужик!
Пал и не взглянул на подкатившуюся монету. Лицо юноши залилось краской, а Буйко ужаснулся — знал, что его молодой хозяин никому спуску не даст. И верный Буйко бросился к другу, чтоб удержать, остановить. Но Пал только сказал:
— Не ты, сударь, просил напиться, и не тебе я поднёс воду. Да и поднёс я её не за деньги.
От этих слов кровь ударила в голову бледному рыцарю, и щеки его слабо зарделись.
— Знаешь ли ты, с кем говоришь, сиволапый мужик! — в ярости закричал он. — Я Голубан, кондотьер короля! — и принялся отвязывать хлыст.
Но тут вмешался сам король.
— Я попросил воды, славный парень, и я благодарю тебя за то, что ты дал нам напиться. Вот тебе моя рука. — И король протянул руку Палу, а Пал безбоязненно её пожал. — Если доведётся бывать тебе в Буде и ты почувствуешь жажду, — продолжал король, — приходи во дворец. Я с удовольствием разопью с тобой кубок вина.
— Большей благодарности и не мог пожелать простой подручный мельника.
— Государь!.. — только и смог вымолвить Пал.
А король уже поворотил коня.
— Будь здоров, старый мельник. Благодарю за хлеб-соль! — крикнул он на прощание и дал шпоры своему скакуну.
За королём последовала его блестящая свита.
Люди на мельнице молча смотрели вслед гостям и долго не расходились, пока облако пыли не уплыло с дороги и не опустилось на лес, поглотивший всадников. А Пал взобрался на вершину высокого вяза, росшего у колодца, чтобы видеть как можно дольше. Но вот уже ничего не видно, где-то вдалеке замер топот копыт, и он быстро спустился с дерева.
— Отец! — обратился Пал к стоявшему на крыльце старику. — Отец, я сию же минуту отправлюсь в Буду.
— Э-э, не спеши, сынок, — пытался охладить его пыл старик. — Обещания знатных господ — далеко не священное писание.
Но горела земля под ногами у Пала. Ни одной ночи больше не смог бы он провести на мельнице.
— Отец, король Матьяш своему слову хозяин. Ежели согласится он осушить со мной кубок вина, то и жалобу мою выслушает. А я всё расскажу ему: как страдает наш бедный люд, как измывается над ним наш жестокий властитель.
Не очень-то верилось старому Кинижи, что усядется король с его сыном за стол и станет парня вином потчевать, зато ни минуты не сомневался, что за проделку со сборщиком налогов владелец замка отомстит им жестоко. Однако сыну о своих опасениях старик не обмолвился ни словом: знал, что Пал Кинижи и шагу не сделает со двора ради собственного спасения.
— Коли на то пошло, собирайся в дорогу, сынок. Вижу я: тебе невтерпёж — так ли, этак, не усидишь дома. Попытай же счастья при дворе короля. Силой ты не обижен, и парень толковый. Коли с честью сумеешь за себя постоять, выйдет из тебя человек дельный. — С этими словами старик круто повернулся и ушёл на мельницу: боялся, чтоб сын не заметил заблиставшей в глазах слёзы. А такого сроду не помнил юноша, чтобы когда-либо пролил слезинку воин Яноша Хуняди.
Зато добрая тётушка Оршик глаз не осушала.
— Ох, родимый, голубчик! Неужто пойдёшь бродить по свету? Неужто покинешь нас одних? Как останусь я тут без тебя?
— Я вернусь, тётушка Оршик, непременно вернусь, — утешал Пал старушку. — А потом возьму тебя с собой.
— Да ты не спеши, погоди маленько. Я хоть лепёшек испеку в дорогу. Как можно так сразу же отправиться в такой дальний, опасный путь?
Но Пал уже бросился в дом, надел дорожное платье, обул крепкие сапоги. Хорошенько заточил нож — своё единственное оружие. Потом взял из сундука вещи, с которыми не хотел расставаться. Он вынул разноцветные камешки, с которыми в детстве играла его сестрица. Нанизал на цепочку старинные монеты, что некогда его матушка сберегла. Собираясь в дорогу, Пал поглядывал на походный кожаный ранец с нарядной бахромой, висевший на опорной балке. Поглядывать поглядывал, а попросить у отца духу не хватало. Но старик, словно угадав желание сына, неожиданно вошёл в дом, молча снял с гвоздя ранец и положил перед Палом.
— Я могу его взять, отец?
— Бери, сынок. Носи на здоровье. Этот ранец был мне товарищем в самых жарких схватках. В самые дальние походы я брал его с собой. Погляди, вот эту дырку пробил в нём турок… Ну, турок за это жизнью заплатил.
— Тебе ещё доведётся бывать в сражениях, испытанный, верный товарищ! Слово даю — ты свидишься с турком! — воскликнул счастливый Пал и запихал в ранец все свои пожитки.
Тётушка Оршик принесла копчёный окорок и сало, завёрнутые в белую холстину, и каравай хлеба. Припасы тоже уместились в ранце. Закинул Пал Кинижи ранец за спину, обнял отца, обнял тётушку Оршик и только было собрался на мельницу — проститься с Буйко, как парень пулей влетел в дом.
— Хозяин мой, Палко, возьми меня с собой! — взмолился он.
— Я взял бы тебя с охотой, — сказал Пал, потому что всей душой любил этого преданного увальня, — но, сам видишь, нельзя. Что станется с нашими добрыми стариками, если мы оба их покинем? Знаешь ведь: на мельнице работы по горло. Помоги, Буйко, отцу, поработай вместо меня. Слово даю, что в долгу у тебя не останусь. Придёт время, и за верность твою я рассчитаюсь с тобой сполна.
Буйко опечалился, но остался. Потом Пал и Буйко, старушка и мельник вышли за порог. Пал ещё раз обнял всех троих и быстрыми шагами пошёл с крыльца. Он ещё не спустился, а попутный ветер уж ухватил его за плащ и властно повлёк вперёд.
В ту же минуту завернул в ворота отряд пеших солдат. Впереди отряда вышагивал Тит. Увидав Пала, Тит глумливо крикнул:
— Глядите, глядите, бежать от меня надумал! Только опоздал ты бежать, Пал Кинижи! Солдаты, хватайте его скорее и в замок ведите, в подземелье!
Солдаты выставили вперёд копья и окружили Пала со всех сторон. Но Пал схватил с земли жёрнов, тот самый, что недавно служил ему подносом.
— Стойте! — крикнул он солдатам. — Кто близко подойдёт, расплющу этим камнем в лепёшку!
При виде этакой силищи обомлели солдаты из замка. В первый миг они будто окаменели, а в следующий — эй, братва, вали, беги! — все, как один, пустились наутёк, так что пятки у них засверкали. Глядь, а Пал уж стоит в воротах. Солдаты от него — на узенькие мостки, перекинутые через плотину. Там они и застряли. А Пал размахнулся, и громадный жёрнов плюхнулся в водоём как раз у мостового настила. Взвился гигантский фонтан воды и так окатил незадачливых вояк, что все они вымокли до нитки, будто в ручье искупались.
Бравый Тит скоро смекнул, что лучше убраться подобру-поздорову, и ловчил обойти Пала, да только Пал не зевал и в последний момент схватил удальца за грудки.
— Слушай-ка, малый! Пока дружки твои бегут, поучу-ка я тебя летать. — И поднял богатырь вояку в воздух, чтоб швырнуть с высоты в воду.
Но тут с крыльца скатился Буйко и со счастливым возбуждением закричал:
— Палко, хозяин, сюда его кидай, в амбар!
В дверях мельницы под односкатным навесом стоял саженный ларь с мукой владетельного князя. Буйко поднял крышку ларя, и Пал с пяти шагов швырнул туда удалого Тита.
— Вот как надо летать, — заметил он и, засвистев, отправился в путь.
Вышел на широкую дорогу и во весь голос запел:
— Выходи, приятель, хватит купаться, ступай на солнышко, обсушись, — и вытащил удальца.
А тот, вывалявшись в муке, сделался белым, как снежная баба. Даже усы седыми стали.
Только было вылез он из ларя, как во дворе мельницы затарахтели крестьянские телеги. Глянули крестьяне да со смеху так и покатились. Тит от злости кипит и проклятиями сыплет. Бранится, чихает, отплёвывается: ведь и нос и рот у него забиты мукой. Потом проклятий ему показалось мало, и он бросился за кнутом, чтоб выместить злость на крестьянах, да, кстати, смекнул, какую доставит потеху, когда, вывалянный в муке, начнёт размахивать кнутом. Оставалось одно — без оглядки бежать. И Тит пустился бежать, но не в замок, а напрямик, в дремучий лес.
III. У пастушьего костра
IV. Лютые звери
Тем временем на пригорок с заливистым лаем выскочили собаки, за ними всадники на быстроногих конях; впереди королевский егермейстер в развевающемся зелёном кафтане.
Всадники, не сворачивая, неслись прямо к мельнице и осадили коней перед самым крыльцом. Буйко и Пал кубарем скатились с лестницы и стали перед гостями. Вытирая руки, вышла из дома тётушка Оршик. Егермейстер, придержав разгорячённого коня, заговорил так громогласно, будто глашатай перед многолюдной толпой:
— Слушай, мельник! Сегодня у тебя великое торжество. Король Матьяш со свитой пожалует сейчас к тебе во двор и попросит напиться!
— Король Матьяш? — ахнули в один голос хозяева.
А тётушка Оршик сломя голову бросилась в дом поискать сосуд для питья покрасивей.
И вот опять под ногами коней заколыхалась земля, и в следующее мгновение во двор мельницы галопом влетел король Матьяш. По правую руку от него скакал длинноусый старый витязь, по левую — на белоснежном коне такая красавица, что самой красоты краше. За ними — знатные господа, целое войско охотников. Лучники, загонщики, псари, а позади всех сокольничие с длинными палками с перекладиной, на которых сидели птицы-хищники.
— Доброе утро, мельник! — приветствовал хозяина король. — Полон ли ковш твоей мельницы?
— Полон, государь, — ответил старый Кинижи. — Благодарение королю и благодарение людям.
— Скажи, полководец Балаж Мадьяр, — обратился король к седоусому витязю, — как, по твоему разумению, следует понимать слова мельника?
— Э-э, государь, я уже стар, и не под силу мне такие загадки. Зато дочери моей милы мудрёные забавы. Ну, а во всём остальном мой разум, конечно, острее.
Король повернулся к девушке, сидевшей на белом коне.
— Что ж, Й?ланка, если ты так же умна, как красива, тогда, без сомнения, разгадаешь загадку старого мельника.
Йоланка и впрямь была хороша собой. Быстрая скачка разрумянила её щеки, свежий утренний ветер подёрнул влагой глаза, и от этого блестели они во сто крат ярче.
— Короля мельник благодарит за то, — подумав немного, звонким голосом отвечала красавица, — что его величество охраняет мирный труд своего народа, а людей — за то, что они в поте лица добывают свой хлеб.
— В самую точку попала барышня, государь, потому что если б было иначе, то по ковшу моей мельницы гулял бы вольный ветер.
По душе пришлось сказанное королю Матьяшу. Даже суровый Балаж Мадьяр при этих словах усмехнулся в усы. Но тут из-за спины прекрасной Йоланки выехал вперёд витязь в платье цвета безвременника. [5]Его охотничий костюм сверкал драгоценными каменьями, но лицо было бледно, как цвет его одежды, а из-под высокой шапки свисали густые жёлтые локоны. Витязь подскакал к Кинижи, едва не сбив его с ног. Перегнувшись через седло, он уставился на макушку старого мельника.
— Как посмел ты, мужик, с таким лукавством и чванством отвечать самому королю?
Хотелось, наверно, жёлтому витязю чем-нибудь перед королём отличиться, да только не нуждался король Матьяш в хлопотах непрошеного ходатая.
— Ты неправ, кондотьер [6]Голуб?н. Ответ мельника разумен и мудр. Он славный старик, и мы не ошиблись, наведавшись к нему во двор.
И король опять повернулся к Кинижи, а Голубан, посрамлённый, отъехал в сторонку.
— Вот что, мельник. Эта девушка от самой зари скакала верхом по лесам наравне со всеми моими витязями. Поэтому ничего удивительного, что ей захотелось пить. Не дашь ли ты ей напиться?
Не успел мельник и рта раскрыть, как на крыльце появилась тётушка Оршик со старинным, изящной работы кувшином в руках.
— Вот вода, государь, — сказала она. — Только нет у нас, бедных людей, подходящего подноса, чтоб поставить на него кувшин.
Но тут подскочил Пал, схватил валявшийся на земле громадный жёрнов и протянул на ладони старухе.
— Говоришь, нет подноса, тётушка Оршик? Вот наш поднос. Он более вечен, чем золото… Ставь свой кувшин.
Гул изумления пробежал по рядам королевской свиты.
— Ай да парень, чёрт побери! — воскликнул король, хлопнув себя по колену.
И угрюмый Балаж Мадьяр одобрительно кивнул головой.
— Сто чертей, сто проклятий! Я бывалый солдат и повидал на веку не мало, но парня с этакой силищей ни разу в жизни не видывал!
— Пей, дочка, пей, — ободрил её отец. — Не доводилось ещё тебе бывать в гостях у таких хозяев.
Йоланка взяла кувшин и с удовольствием прильнула к нему губами. Пьёт, пьёт, а сама из-под опущенных ресниц глаз не сводит со статного красавца.
— Благодарствуй, — произнесла она наконец, — благодарствуй, добрый витязь, — и улыбнулась, потому что заметила не только богатырскую силу Пала, но его нежный и кроткий взгляд.
— Я рад служить тебе вечно, но не зови меня витязем. Я всего лишь бедный подручный мельника. — С этими словами Пал отошёл в сторонку и бросил жёрнов туда, откуда взял.
Жёрнов лёг на прежнее место, а земля от могучего броска кругом всколыхнулась и затряслась. Затаившая дыхание ошеломлённая свита разразилась ликующими возгласами. Все кричали: «Ура! Ура!» — и крики не смолкали ещё долгое время. А Пал и Йоланка всё это время не сводили друг с друга восхищённых глаз… Но витязь в жёлтом — завистливый, как видно, сверх меры — не мог этого снести и снова выехал вперёд. И тут Пал увидел, что жёлтый витязь богатырь собой. Рядом с ним все прочие знатные господа и витязи казались попросту карликами. Жёлтый витязь вынул из кошелька золотую монету и швырнул под ноги Палу.
— Бери, мужик!
Пал и не взглянул на подкатившуюся монету. Лицо юноши залилось краской, а Буйко ужаснулся — знал, что его молодой хозяин никому спуску не даст. И верный Буйко бросился к другу, чтоб удержать, остановить. Но Пал только сказал:
— Не ты, сударь, просил напиться, и не тебе я поднёс воду. Да и поднёс я её не за деньги.
От этих слов кровь ударила в голову бледному рыцарю, и щеки его слабо зарделись.
— Знаешь ли ты, с кем говоришь, сиволапый мужик! — в ярости закричал он. — Я Голубан, кондотьер короля! — и принялся отвязывать хлыст.
Но тут вмешался сам король.
— Я попросил воды, славный парень, и я благодарю тебя за то, что ты дал нам напиться. Вот тебе моя рука. — И король протянул руку Палу, а Пал безбоязненно её пожал. — Если доведётся бывать тебе в Буде и ты почувствуешь жажду, — продолжал король, — приходи во дворец. Я с удовольствием разопью с тобой кубок вина.
— Большей благодарности и не мог пожелать простой подручный мельника.
— Государь!.. — только и смог вымолвить Пал.
А король уже поворотил коня.
— Будь здоров, старый мельник. Благодарю за хлеб-соль! — крикнул он на прощание и дал шпоры своему скакуну.
За королём последовала его блестящая свита.
Люди на мельнице молча смотрели вслед гостям и долго не расходились, пока облако пыли не уплыло с дороги и не опустилось на лес, поглотивший всадников. А Пал взобрался на вершину высокого вяза, росшего у колодца, чтобы видеть как можно дольше. Но вот уже ничего не видно, где-то вдалеке замер топот копыт, и он быстро спустился с дерева.
— Отец! — обратился Пал к стоявшему на крыльце старику. — Отец, я сию же минуту отправлюсь в Буду.
— Э-э, не спеши, сынок, — пытался охладить его пыл старик. — Обещания знатных господ — далеко не священное писание.
Но горела земля под ногами у Пала. Ни одной ночи больше не смог бы он провести на мельнице.
— Отец, король Матьяш своему слову хозяин. Ежели согласится он осушить со мной кубок вина, то и жалобу мою выслушает. А я всё расскажу ему: как страдает наш бедный люд, как измывается над ним наш жестокий властитель.
Не очень-то верилось старому Кинижи, что усядется король с его сыном за стол и станет парня вином потчевать, зато ни минуты не сомневался, что за проделку со сборщиком налогов владелец замка отомстит им жестоко. Однако сыну о своих опасениях старик не обмолвился ни словом: знал, что Пал Кинижи и шагу не сделает со двора ради собственного спасения.
— Коли на то пошло, собирайся в дорогу, сынок. Вижу я: тебе невтерпёж — так ли, этак, не усидишь дома. Попытай же счастья при дворе короля. Силой ты не обижен, и парень толковый. Коли с честью сумеешь за себя постоять, выйдет из тебя человек дельный. — С этими словами старик круто повернулся и ушёл на мельницу: боялся, чтоб сын не заметил заблиставшей в глазах слёзы. А такого сроду не помнил юноша, чтобы когда-либо пролил слезинку воин Яноша Хуняди.
Зато добрая тётушка Оршик глаз не осушала.
— Ох, родимый, голубчик! Неужто пойдёшь бродить по свету? Неужто покинешь нас одних? Как останусь я тут без тебя?
— Я вернусь, тётушка Оршик, непременно вернусь, — утешал Пал старушку. — А потом возьму тебя с собой.
— Да ты не спеши, погоди маленько. Я хоть лепёшек испеку в дорогу. Как можно так сразу же отправиться в такой дальний, опасный путь?
Но Пал уже бросился в дом, надел дорожное платье, обул крепкие сапоги. Хорошенько заточил нож — своё единственное оружие. Потом взял из сундука вещи, с которыми не хотел расставаться. Он вынул разноцветные камешки, с которыми в детстве играла его сестрица. Нанизал на цепочку старинные монеты, что некогда его матушка сберегла. Собираясь в дорогу, Пал поглядывал на походный кожаный ранец с нарядной бахромой, висевший на опорной балке. Поглядывать поглядывал, а попросить у отца духу не хватало. Но старик, словно угадав желание сына, неожиданно вошёл в дом, молча снял с гвоздя ранец и положил перед Палом.
— Я могу его взять, отец?
— Бери, сынок. Носи на здоровье. Этот ранец был мне товарищем в самых жарких схватках. В самые дальние походы я брал его с собой. Погляди, вот эту дырку пробил в нём турок… Ну, турок за это жизнью заплатил.
— Тебе ещё доведётся бывать в сражениях, испытанный, верный товарищ! Слово даю — ты свидишься с турком! — воскликнул счастливый Пал и запихал в ранец все свои пожитки.
Тётушка Оршик принесла копчёный окорок и сало, завёрнутые в белую холстину, и каравай хлеба. Припасы тоже уместились в ранце. Закинул Пал Кинижи ранец за спину, обнял отца, обнял тётушку Оршик и только было собрался на мельницу — проститься с Буйко, как парень пулей влетел в дом.
— Хозяин мой, Палко, возьми меня с собой! — взмолился он.
— Я взял бы тебя с охотой, — сказал Пал, потому что всей душой любил этого преданного увальня, — но, сам видишь, нельзя. Что станется с нашими добрыми стариками, если мы оба их покинем? Знаешь ведь: на мельнице работы по горло. Помоги, Буйко, отцу, поработай вместо меня. Слово даю, что в долгу у тебя не останусь. Придёт время, и за верность твою я рассчитаюсь с тобой сполна.
Буйко опечалился, но остался. Потом Пал и Буйко, старушка и мельник вышли за порог. Пал ещё раз обнял всех троих и быстрыми шагами пошёл с крыльца. Он ещё не спустился, а попутный ветер уж ухватил его за плащ и властно повлёк вперёд.
В ту же минуту завернул в ворота отряд пеших солдат. Впереди отряда вышагивал Тит. Увидав Пала, Тит глумливо крикнул:
— Глядите, глядите, бежать от меня надумал! Только опоздал ты бежать, Пал Кинижи! Солдаты, хватайте его скорее и в замок ведите, в подземелье!
Солдаты выставили вперёд копья и окружили Пала со всех сторон. Но Пал схватил с земли жёрнов, тот самый, что недавно служил ему подносом.
— Стойте! — крикнул он солдатам. — Кто близко подойдёт, расплющу этим камнем в лепёшку!
При виде этакой силищи обомлели солдаты из замка. В первый миг они будто окаменели, а в следующий — эй, братва, вали, беги! — все, как один, пустились наутёк, так что пятки у них засверкали. Глядь, а Пал уж стоит в воротах. Солдаты от него — на узенькие мостки, перекинутые через плотину. Там они и застряли. А Пал размахнулся, и громадный жёрнов плюхнулся в водоём как раз у мостового настила. Взвился гигантский фонтан воды и так окатил незадачливых вояк, что все они вымокли до нитки, будто в ручье искупались.
Бравый Тит скоро смекнул, что лучше убраться подобру-поздорову, и ловчил обойти Пала, да только Пал не зевал и в последний момент схватил удальца за грудки.
— Слушай-ка, малый! Пока дружки твои бегут, поучу-ка я тебя летать. — И поднял богатырь вояку в воздух, чтоб швырнуть с высоты в воду.
Но тут с крыльца скатился Буйко и со счастливым возбуждением закричал:
— Палко, хозяин, сюда его кидай, в амбар!
В дверях мельницы под односкатным навесом стоял саженный ларь с мукой владетельного князя. Буйко поднял крышку ларя, и Пал с пяти шагов швырнул туда удалого Тита.
— Вот как надо летать, — заметил он и, засвистев, отправился в путь.
Вышел на широкую дорогу и во весь голос запел:
А под навесом, в огромном ларе, лежал горе-Тит и, пока слышалась песня Пала, не отваживался шевельнуть ни ногой, ни рукой. Когда же Пал скрылся за последним поворотом дороги и ветер унёс его песню вдаль, Буйко подошёл к ларю и поднял крышку.
Птичка-невеличка! Ти-рли-рли! Тю-рлю-рлю!
К Матьяшу веди меня, к королю
По дороге в Буду!
Скоро ли там буду?
Если грязь дорожная мне не даст шагнуть,
Если ветры буйные долу станут гнуть,
Ты лети, не уставай, маленькая птичка!
Если горы вырастут на пути моём,
Горы те обрывистые мы шутя пройдём,
Только ты не отставай, маленькая птичка!
По дороге — в Буду!
Скоро я там буду!
Птичка-невеличка! Ти-рли-рли! Тю-рлю-рлю!
К Матьяшу веди меня! К королю!
— Выходи, приятель, хватит купаться, ступай на солнышко, обсушись, — и вытащил удальца.
А тот, вывалявшись в муке, сделался белым, как снежная баба. Даже усы седыми стали.
Только было вылез он из ларя, как во дворе мельницы затарахтели крестьянские телеги. Глянули крестьяне да со смеху так и покатились. Тит от злости кипит и проклятиями сыплет. Бранится, чихает, отплёвывается: ведь и нос и рот у него забиты мукой. Потом проклятий ему показалось мало, и он бросился за кнутом, чтоб выместить злость на крестьянах, да, кстати, смекнул, какую доставит потеху, когда, вывалянный в муке, начнёт размахивать кнутом. Оставалось одно — без оглядки бежать. И Тит пустился бежать, но не в замок, а напрямик, в дремучий лес.
III. У пастушьего костра
Во времена короля Матьяша путешествия совершались медленно-медленно. Если человек, скажем, из самого сердца Трансильвании отправлялся в Буду, хотел он того или нет, а должен был вдоль и поперёк исколесить всё обширное королевство. Путник шёл по лугам и дремучим лесам, брёл по грязным и пыльным дорогам, в непогоду и зной, спал под открытым небом и повсюду встречался с людскою бедой и злосчастьем. Так и должно было быть, потому что от селенья к селенью, от жилья к жилью, от человека к человеку вела путника дальняя дорога. По мере того как сокращался путь и пустела дорожная сумка, сердце путника наполнялось горечью и заботой. И радость порой бывала, да только совсем редко. Пал прошёл ещё только половину пути, а уж столько всего нагляделся да наслышался, что забыл думать о собственных невзгодах. Весь люд казался ему одной семьёй, все старики — родителями, все молодые — братьями-сёстрами.
В одном месте жаловались на турок-разбойников, в другом — на жестокость тиранов-господ. Там — на паводок, здесь на засуху. Побывал Пал и в таком краю, где косила людей страшная хворь. Изредка доходили до него и добрые вести. Рассказывали, как король Матьяш усмирил властителей Верхней Венгрии, которые, забыв и совесть и стыд, будто варвары, мучили бедных пахарей. Говорили, что скоро-скоро король окончательно усмирит господ, что собрал он для этого несметное воинство и называется оно «Чёрное войско». Весть о том непобедимом воинстве нагнала страху на императора и султана.
Лишь в одном-единственном месте этого печального государства довелось Палу услышать весёлый смех.
Была ночь. Вышел Пал из чащи на лесную опушку. Неподалёку от края опушки ярко горел костёр. Вокруг костра, завернувшись в тулупы, сидели пастухи с длинными посохами в руках. Они-то и смеялись — смеялись до упаду, так, что даже пополам сгибались. И Пал тоже невольно улыбнулся, хотя из того, о чём рассказывалось у костра, не слышал ни единого слова. Как известно, усталого путника бодрит не только прохладный родник, но и весёлое настроение, потому-то и потянуло его к пастухам, словно к живительному источнику в безводной пустыне.
Развеселившиеся пастухи не заметили, что кто-то к ним приближается. Пал дошёл уже до громадного тополя, откуда до костра оставалось не больше двадцати шагов. Остановившись под деревом, он увидел такую картину: пастухи сидели на корточках, окружив молодого свинопаса, пришедшего, как видно, издалека и потчевавшего их всевозможными россказнями. Когда Пал подошёл к тополю, свинопас приступил к очередному рассказу. То была история о короле Матьяше, и Пал замер на месте, сгорая от желания поскорее услышать рассказ и не пропустить из него ни единого слова.
— Пригнали мы, стало быть, своё стадо в Буду и отправились восвояси. Тогда-то и услышал я эту историю от людей из Дебрецена, — начал рассказ свинопас. — Говорил я вам, что великую победу одержал наш король над владетельным князем. Ну и вот, по пути домой в честь победы устроили в К?ложваре пир на весь мир. Так на пиру том гуляли, что всё воинство с ног повалилось, утомившись куда сильнее, чем после самой тяжёлой битвы. Наутро после пира король, по обыкновению, поднялся чуть свет. Ходил-ходил по залам дворцовым, да попусту: в целом дворце ни одной души на ногах — все спят как сурки. Скучно сделалось королю, и решил он от скуки прогуляться. Захотелось ему вдобавок на дом поглядеть, где он родился. Вы же, конечно, знаете, что король наш в Коложваре родился. А тут загвоздка: нельзя королю, как всякому другому, по улицам вразвалочку шастать. Люди-то невесть что скажут. Думал он, думал, наконец придумал: потихонечку да украдочкой, пока лакей храпел, стащил он его лакейскую одёжку. А попалась ему самая что ни на есть завалящая. Взял он её, одни сапоги оставил, а в сапоги вложил за одёжку плату. Ну, скажу я вам, повезло тому парню, которого король обокрал. За этакие-то деньги, что король оставил, можно бы не одну, а целый десяток одёжек справить, какую король у него стащил.
Стало быть, надел на себя король лакейскую одёжку, засунул руки в карманы, засвистел и пошёл за ворота. Погулял вокруг замка, сходил на рыночную площадь, обошёл весь город. Потом к дому пошёл, в котором родился. Долго-долго стоял перед этим домом. Тут выходит дворецкий, в пух и прах разодетый, и давай его гнать:
«А ну, мотай отсюда, малый! Или не знаешь, что тут знатные господа живут!»
Прогнали короля, и потопал он дальше. Вышел на главную городскую площадь, чувствует: засосало у него под ложечкой — стало быть, надо червячка заморить. Зашёл в колбасную лавку, а там такие колбасы жарят, что у кого хочешь слюнки потекут. Купил себе король цыганского жарк?го, хлебец, пристроился в сторонке на толстой колоде, весело ногами болтает и за обе щеки уписывает.
Вдруг видит через ворота напротив: во дворе у городского головы кучка голодранцев огромные кряжи колет. Захотелось королю узнать, сколько платит голова за ту тяжеленную работу, и пошёл в ворота. Подходит, а из ворот скок верзила-гайдук и хвать короля за шиворот!
«Входи, входи, приятель, нечего зря бельмы таращить!»
И втолкнул короля во двор. А во дворе толстопузый голова стоит. Король у него и спрашивает:
«Сколько платишь, господин голова, за полдня дровосецкой работы?»
Голова от злости багровый стал.
«Ах ты мерзавец, такой-сякой, денег тебе захотелось! А ну, берись за поленья да тащи в кучу, не то палкой тебе заплачу, да ещё вперёд!»
Голова в руке плеть держал — ну и вытянул короля по спине. Что оставалось королю-бедняге — подчинился безропотно: стал складывать в клетку тяжеленные поленья и работал на совесть целых полдня. Пока таскал, улучил минуту и на трёх поленьях написал своё имя. А потом изловчился, перемахнул через ограду и был таков, а то бы, глядишь, и проработал до поздней ноченьки.
В тот же день, уже после обеда, окружённый блестящей свитой прибывает король Матьяш на главную городскую площадь.
Голова кидается вперёд, чтобы первым приветствовать в городе высочайшего гостя.
«Эй, голова, — подзывает его к себе король Матьяш, — выкладывай, как на духу, знаешь ли ты в этом городе человека, который измывается над простыми людьми?»
Голова сгибается, будто стебель от ветра, и, нюхом чуя беду, с подобострастием отвечает:
«Помилуй, государь, у нас о таких и слыхом не слыхано, чтоб во зло употребляли власть, твоей королевской милостью данную».
«Значит, говоришь ты, нет таких, кто принуждает городских бедняков колоть ему даром дрова на зиму?»
У головы от страха язык будто отнялся. А король скачет к нему во двор, велит раскидать поленницу и находит поленья, на которых имя его написано.
«Погляди, голова, — говорит король. — Тот, кто эти три полена в поленницу положил, таскал для тебя дрова даром. А ну, посмей сказать мне в глаза, что ты тому человеку заплатил! Разве что хватит у тебя совести платой назвать, что ты плетью огрел его по спине».
Ну, люди добрые, сами понимаете, как в лице изменился, аж позеленел голова, да и было отчего. А король Матьяш в долгий ящик откладывать не стал: велел отвести голову на рыночную площадь и бить плетьми. И каждый, кто ходил с синяками, гайдуцкими плётками наставленными, возвращал голове их с лихвой, так что в воздухе от розог свист стоял.
Как тут Палу удержаться от смеха! А когда Пал Кинижи хохотал, казалось, что гром громыхал средь пустынной ночи.
Пастухи разом вскочили на ноги, подняли дубинки и повернулись в ту сторону, откуда шёл голос. Да только Пал Кинижи был не из пугливых: продолжая смеяться и вертя в руке свою дубинку, он направился к пастухам.
В это время сильные языки пламени взметнулись вверх, и в ярком свете костра пастухи хорошо разглядели подходившего человека. Не укрылось от них, какое славное лицо у молодого богатыря. Пал уже не смеялся, а лишь спокойно, приветливо улыбался. В его движениях не было и тени враждебности, весь он будто светился добротой и расположением к людям. И вот пастухи протянули ему руки. А немного погодя Пал жарил над огнём насаженное на длинный вертел сало.
А пастухи опять окружили свинопаса. Прохожий человек потешал их историей о том, как в Гёмёрё король Матьяш вынудил толстопузых господ землю копать. Значит, пировали господа в Гёмёрё, и на пиру вино лилось рекой — не только на стол, но и под стол. Не понравилось королю такое расточительство, и решил он проучить зарвавшихся господ — показать, какого труда стоит крестьянам напиток, что господа столь беззаботно проливают. Зовёт он господ в виноградник, берёт в руки мотыгу и предлагает высокородному обществу последовать его примеру. Король-то был молод, труд ему нипочём, зато толстопузым пришлось несладко — пот катился с них градом, пыхтели они, кряхтели и кончили тем, что срубили весь виноградник.
Вот и дивитесь после этого, люди, что пастухи от смеха опять пополам сгибались.
В одном месте жаловались на турок-разбойников, в другом — на жестокость тиранов-господ. Там — на паводок, здесь на засуху. Побывал Пал и в таком краю, где косила людей страшная хворь. Изредка доходили до него и добрые вести. Рассказывали, как король Матьяш усмирил властителей Верхней Венгрии, которые, забыв и совесть и стыд, будто варвары, мучили бедных пахарей. Говорили, что скоро-скоро король окончательно усмирит господ, что собрал он для этого несметное воинство и называется оно «Чёрное войско». Весть о том непобедимом воинстве нагнала страху на императора и султана.
Лишь в одном-единственном месте этого печального государства довелось Палу услышать весёлый смех.
Была ночь. Вышел Пал из чащи на лесную опушку. Неподалёку от края опушки ярко горел костёр. Вокруг костра, завернувшись в тулупы, сидели пастухи с длинными посохами в руках. Они-то и смеялись — смеялись до упаду, так, что даже пополам сгибались. И Пал тоже невольно улыбнулся, хотя из того, о чём рассказывалось у костра, не слышал ни единого слова. Как известно, усталого путника бодрит не только прохладный родник, но и весёлое настроение, потому-то и потянуло его к пастухам, словно к живительному источнику в безводной пустыне.
Развеселившиеся пастухи не заметили, что кто-то к ним приближается. Пал дошёл уже до громадного тополя, откуда до костра оставалось не больше двадцати шагов. Остановившись под деревом, он увидел такую картину: пастухи сидели на корточках, окружив молодого свинопаса, пришедшего, как видно, издалека и потчевавшего их всевозможными россказнями. Когда Пал подошёл к тополю, свинопас приступил к очередному рассказу. То была история о короле Матьяше, и Пал замер на месте, сгорая от желания поскорее услышать рассказ и не пропустить из него ни единого слова.
— Пригнали мы, стало быть, своё стадо в Буду и отправились восвояси. Тогда-то и услышал я эту историю от людей из Дебрецена, — начал рассказ свинопас. — Говорил я вам, что великую победу одержал наш король над владетельным князем. Ну и вот, по пути домой в честь победы устроили в К?ложваре пир на весь мир. Так на пиру том гуляли, что всё воинство с ног повалилось, утомившись куда сильнее, чем после самой тяжёлой битвы. Наутро после пира король, по обыкновению, поднялся чуть свет. Ходил-ходил по залам дворцовым, да попусту: в целом дворце ни одной души на ногах — все спят как сурки. Скучно сделалось королю, и решил он от скуки прогуляться. Захотелось ему вдобавок на дом поглядеть, где он родился. Вы же, конечно, знаете, что король наш в Коложваре родился. А тут загвоздка: нельзя королю, как всякому другому, по улицам вразвалочку шастать. Люди-то невесть что скажут. Думал он, думал, наконец придумал: потихонечку да украдочкой, пока лакей храпел, стащил он его лакейскую одёжку. А попалась ему самая что ни на есть завалящая. Взял он её, одни сапоги оставил, а в сапоги вложил за одёжку плату. Ну, скажу я вам, повезло тому парню, которого король обокрал. За этакие-то деньги, что король оставил, можно бы не одну, а целый десяток одёжек справить, какую король у него стащил.
Стало быть, надел на себя король лакейскую одёжку, засунул руки в карманы, засвистел и пошёл за ворота. Погулял вокруг замка, сходил на рыночную площадь, обошёл весь город. Потом к дому пошёл, в котором родился. Долго-долго стоял перед этим домом. Тут выходит дворецкий, в пух и прах разодетый, и давай его гнать:
«А ну, мотай отсюда, малый! Или не знаешь, что тут знатные господа живут!»
Прогнали короля, и потопал он дальше. Вышел на главную городскую площадь, чувствует: засосало у него под ложечкой — стало быть, надо червячка заморить. Зашёл в колбасную лавку, а там такие колбасы жарят, что у кого хочешь слюнки потекут. Купил себе король цыганского жарк?го, хлебец, пристроился в сторонке на толстой колоде, весело ногами болтает и за обе щеки уписывает.
Вдруг видит через ворота напротив: во дворе у городского головы кучка голодранцев огромные кряжи колет. Захотелось королю узнать, сколько платит голова за ту тяжеленную работу, и пошёл в ворота. Подходит, а из ворот скок верзила-гайдук и хвать короля за шиворот!
«Входи, входи, приятель, нечего зря бельмы таращить!»
И втолкнул короля во двор. А во дворе толстопузый голова стоит. Король у него и спрашивает:
«Сколько платишь, господин голова, за полдня дровосецкой работы?»
Голова от злости багровый стал.
«Ах ты мерзавец, такой-сякой, денег тебе захотелось! А ну, берись за поленья да тащи в кучу, не то палкой тебе заплачу, да ещё вперёд!»
Голова в руке плеть держал — ну и вытянул короля по спине. Что оставалось королю-бедняге — подчинился безропотно: стал складывать в клетку тяжеленные поленья и работал на совесть целых полдня. Пока таскал, улучил минуту и на трёх поленьях написал своё имя. А потом изловчился, перемахнул через ограду и был таков, а то бы, глядишь, и проработал до поздней ноченьки.
В тот же день, уже после обеда, окружённый блестящей свитой прибывает король Матьяш на главную городскую площадь.
Голова кидается вперёд, чтобы первым приветствовать в городе высочайшего гостя.
«Эй, голова, — подзывает его к себе король Матьяш, — выкладывай, как на духу, знаешь ли ты в этом городе человека, который измывается над простыми людьми?»
Голова сгибается, будто стебель от ветра, и, нюхом чуя беду, с подобострастием отвечает:
«Помилуй, государь, у нас о таких и слыхом не слыхано, чтоб во зло употребляли власть, твоей королевской милостью данную».
«Значит, говоришь ты, нет таких, кто принуждает городских бедняков колоть ему даром дрова на зиму?»
У головы от страха язык будто отнялся. А король скачет к нему во двор, велит раскидать поленницу и находит поленья, на которых имя его написано.
«Погляди, голова, — говорит король. — Тот, кто эти три полена в поленницу положил, таскал для тебя дрова даром. А ну, посмей сказать мне в глаза, что ты тому человеку заплатил! Разве что хватит у тебя совести платой назвать, что ты плетью огрел его по спине».
Ну, люди добрые, сами понимаете, как в лице изменился, аж позеленел голова, да и было отчего. А король Матьяш в долгий ящик откладывать не стал: велел отвести голову на рыночную площадь и бить плетьми. И каждый, кто ходил с синяками, гайдуцкими плётками наставленными, возвращал голове их с лихвой, так что в воздухе от розог свист стоял.
Как тут Палу удержаться от смеха! А когда Пал Кинижи хохотал, казалось, что гром громыхал средь пустынной ночи.
Пастухи разом вскочили на ноги, подняли дубинки и повернулись в ту сторону, откуда шёл голос. Да только Пал Кинижи был не из пугливых: продолжая смеяться и вертя в руке свою дубинку, он направился к пастухам.
В это время сильные языки пламени взметнулись вверх, и в ярком свете костра пастухи хорошо разглядели подходившего человека. Не укрылось от них, какое славное лицо у молодого богатыря. Пал уже не смеялся, а лишь спокойно, приветливо улыбался. В его движениях не было и тени враждебности, весь он будто светился добротой и расположением к людям. И вот пастухи протянули ему руки. А немного погодя Пал жарил над огнём насаженное на длинный вертел сало.
А пастухи опять окружили свинопаса. Прохожий человек потешал их историей о том, как в Гёмёрё король Матьяш вынудил толстопузых господ землю копать. Значит, пировали господа в Гёмёрё, и на пиру вино лилось рекой — не только на стол, но и под стол. Не понравилось королю такое расточительство, и решил он проучить зарвавшихся господ — показать, какого труда стоит крестьянам напиток, что господа столь беззаботно проливают. Зовёт он господ в виноградник, берёт в руки мотыгу и предлагает высокородному обществу последовать его примеру. Король-то был молод, труд ему нипочём, зато толстопузым пришлось несладко — пот катился с них градом, пыхтели они, кряхтели и кончили тем, что срубили весь виноградник.
Вот и дивитесь после этого, люди, что пастухи от смеха опять пополам сгибались.
IV. Лютые звери
Посмеявшись вволю с пастухами, подкрепившись и почувствовав прилив свежих сил, Пал бодро шагал целую ночь и не сделал ни одного привала. Шёл и шёл до самого утра, а утром снова забрёл в густой лес, зелёным кольцом окруживший высокую остроконечную гору. На той горе стоял замок, такой красоты, что глаз не оторвать. Богатырь неторопливо шагал по неширокой, затенённой деревьями просёлочной дороге и вдруг впереди себя увидел крохотного дрозда. Дрозд прыгал-прыгал по обочине дороги, пробовал вспорхнуть, да не мог.
«Видать, сломано у бедного крылышко, — подумал Пал. — Наверно, хищный зверь покалечил». Пал нагнулся к пташке, хотел подобрать, но дрозд отскочил и прыгнул в лес. Пал пошёл за ним вслед, а дрозд всё прыгал, прыгал и увлёк Пала в самую глушь. Добравшись до тоненького высокого дерева, дрозд остановился и нахохлился. Вдруг на верхушке дерева печально запела его подруга.
— Ну и чудеса! — воскликнул Пал. — Ведь там твоя подружка. Не тужи, птичка-невеличка, сейчас я тебя под сажу.
Но дрозд, продолжая хохлить пёрышки, заковылял дальше.
— Погоди-ка, — сказал богатырь, опять обращаясь к крохотной пташке, и пригнул высокое дерево до самой земли.
Ветви припали к земле низко-низко, и дрозд легко вскочил в гнездо. Потом Пал медленно отпустил дерево, и счастливые встречей птахи залились звонкой ликующей трелью.
Птицы весело пели, а Пала подстерегала беда: забыл он приметить дорогу и сейчас не знал, как выбраться из этой чащобы. Пошёл он наугад, к перелеску, где лес казался светлее.
Долго блуждал богатырь по чаще, но нигде не нашёл ни тропы, ни дороги. Внезапно безмолвный, пустынный бор огласился неистовым собачьим лаем. А следом раздался душераздирающий женский вопль. Пал бросился в сторону, откуда неслись голоса, а ветви хлестали его по лицу, и колючки до крови рвали кожу. К счастью, бежать было недалеко: прорвавшись сквозь заросли густого кустарника, Пал увидел такое, отчего кровь стыла в жилах, — два огромных охотничьих пса кидались на согбенную, сморщенную старуху. А старуха отбивалась, выставляя вперёд небольшую вязанку хвороста.
«Видать, сломано у бедного крылышко, — подумал Пал. — Наверно, хищный зверь покалечил». Пал нагнулся к пташке, хотел подобрать, но дрозд отскочил и прыгнул в лес. Пал пошёл за ним вслед, а дрозд всё прыгал, прыгал и увлёк Пала в самую глушь. Добравшись до тоненького высокого дерева, дрозд остановился и нахохлился. Вдруг на верхушке дерева печально запела его подруга.
— Ну и чудеса! — воскликнул Пал. — Ведь там твоя подружка. Не тужи, птичка-невеличка, сейчас я тебя под сажу.
Но дрозд, продолжая хохлить пёрышки, заковылял дальше.
— Погоди-ка, — сказал богатырь, опять обращаясь к крохотной пташке, и пригнул высокое дерево до самой земли.
Ветви припали к земле низко-низко, и дрозд легко вскочил в гнездо. Потом Пал медленно отпустил дерево, и счастливые встречей птахи залились звонкой ликующей трелью.
Птицы весело пели, а Пала подстерегала беда: забыл он приметить дорогу и сейчас не знал, как выбраться из этой чащобы. Пошёл он наугад, к перелеску, где лес казался светлее.
Долго блуждал богатырь по чаще, но нигде не нашёл ни тропы, ни дороги. Внезапно безмолвный, пустынный бор огласился неистовым собачьим лаем. А следом раздался душераздирающий женский вопль. Пал бросился в сторону, откуда неслись голоса, а ветви хлестали его по лицу, и колючки до крови рвали кожу. К счастью, бежать было недалеко: прорвавшись сквозь заросли густого кустарника, Пал увидел такое, отчего кровь стыла в жилах, — два огромных охотничьих пса кидались на согбенную, сморщенную старуху. А старуха отбивалась, выставляя вперёд небольшую вязанку хвороста.